Время (джен)

Когда-то вождь Гарри Шрамой Лоб был известным и уважаемым колдуном. Все вокруг знали его, норовили позвать в гости, похлопывали по плечу. Шрамой Лоб низвергнул темного вудуиста Томаса Безносого Черепа. Низвергнул дважды, как полагается.

Были пророчества и легенды, трубки мира и топоры войны, бледнолицее коварство и верная рука друзей. Все было. Все это было когда-то. Сегодня же Гарри Шрамой Лоб жил во вчера. Он плыл по пологому течению мутных вод огненной реки и отпивал от нее понемногу. Сперва фужером. Затем бокалом. Потом рюмкой. А потом все они как-то незаметно превратились в стакан. Алкоголь всегда стремится к своей идеальной форме. Теперь Шрамой Лоб знал это очень хорошо.

Он сидел на пожухлой осенней траве и смотрел на костер, думая что когда-то, чуть больше полувека назад, ровно на этом самом месте, Пит Крысиный Хвост сварил из фрагмента кости, обрубка ладони и нескольких капель крови высокого и статного, пусть и страшного, как прибытие Колумба, гомункула, нарушив при этом закон сохранения энергии так, будто развитие представлений о физическом устройстве мира остановилось где-нибудь на Декарте.

Это было очень сильное колдунство. Заигрывание с шаманством, так не похожим на ритуальную магию, практикуемую бледнолицыми при помощи палочек было для них нетипичным и очень странным. И ещё страннее было то, что оно сработало.

Шрамой лоб думал эту мысль, пока его руки сами собой доставали бутыль, вытаскивали пробку и наполняли стакан. Но на самом деле он думал эту мысль всю свою сознательную жизнь. Он знал, ему рассказывали, что когда-то давно он был другим. Его мир был другим. Но полвека назад все изменилось. Все изменилось вместе с гибелью Безносого Черепа. Какая-то часть души Шрамого Лба исчезла в тот день. И все что возникло на ее месте сделало его другим человеком.

Он помнил себя прежнего: куда ходил, что делал, с кем говорил. Помнил все до мельчайших деталей. Кроме одного дня. Одного дня, когда ему было семь лет. Он помнил день до и день после, но то, что случилось тогда, постоянно ускользало от его восприятия. И именно там, как ему казалось и скрывалась Великая Тайна его племени. Проваливаясь подчас в очередное алкогольное забытье, он понимал это особенно четко.

И вот сегодня, спустя годы и десятилетия, он, наконец, пришел туда, где все когда-то начиналось. Пришел один, ведь его племя покинуло его, оставив в мягком доме с носящими белые одежды бледнолицыми.

Белый его угнетал. Белый отнял у него свободу. Вождь не должен бросать свое племя. Но как быть если племя само бросило вождя? Как? Этого не знали даже духи предков из священного камня. Они говорили ему что-то. Они трогали его лицо. Они кричали, ругались, ярились. Они не понимали... А затем они пропали. А он... Он лишь в какой-то момент почувствовал, что на его плечах появилась вечность. Сотканная из мириад звёзд и темноты самой безлунной ночи. Она повела его за собой. Она подарила ему свободу. Она воссоединилась с ним, чтобы не расставаться уже никогда.

Шрамой Лоб так до конца и не понимал, пришел ли он сам, или это она привела его сюда. Это была Земля павших. Одна из многих, разбросанных по этому миру. Но в этой было что-то особенное. Что-то, что манило его. Звало. Заставляло стремиться к ней, даже после огненной воды. Особенно после огненной воды.

И вот он здесь. А вокруг ночь. Тихая. Темная. Предвкушающая. Он слышит свои шаги отстраненно. Он двигает свои руки неспешно. Он понимает, что скоро все закончится.

Полный стакан огненной воды выливается на руку. Левую. И он режет ее ножом. Режет грубо, неаккуратно. Кровь щедро проливается на землю.

Словно в забытье, он делает шаг назад и едва не оступается. Под ногами валяется что-то белое и твердое. Кость. Поначалу незаметная, сейчас она едва прикрыта пожухлыми листьями. Он берет ее в руки. Один ее конец заострен, и он знает почему. Он знает, что с ней делать.

Он падает на колени, одновременно втыкая ее в землю. Втыкая той самой окровавленной рукой. Он слышит слова. Сперва тихие, затем они становятся всё громче и громче, превращаясь в страшный ночной крик. Он опускает голову, пытаясь понять, откуда они доносятся. И лишь тогда понимает, что это он сам. Что это его собственные губы исступлённо выкрикивают одни и те же слова.

КРОВЬ И КОСТИ ПРОДАНЫ.

В ЗЕМЛЮ ЖЕРТВЫ ОТДАНЫ.

ДВЕРЬ В ИНОЕ ОТВОРИ.

ДУШУ СНОВА ВОЗРОДИ!

* * *

Небо занималось первыми лучами рассвета. На стылую осенную землю выпала роса. Мелкие прозрачные капли усеяли все вокруг, не делая ни для чего исключений. В царстве мрамора и гранита белело старое костровище. Не заросшее ни на дюйм, все эти годы оно выглядело так же странно и чужеродно, как и в день своего появления.

Но сегодня все было по-другому. Сегодня в самом его эпицентре лежала фигура. Лежала, широко раскинув руки и ноги, подобно витрувианскому человеку.

Неправильная пентаграмма никогда не считалась распространенной магической фигурой. Ее использовали редко, слишком уж сложно контролировать магическую энергию в условиях несимметричности линий. По сути, единственной областью, где ее применение было не просто оправдано, но и необходимо — человеческое жертвоприношение. Жертвоприношение, совершаемое в круге силы.

Фигура пошевелилась. Сперва рука, затем нога, одна, вторая. Мышцы будто бы произвольно напрягались и расслаблялись. Их обладателю снился сон.

Молодая девушка. За ней парами построились дети лет семи-восьми. Вместе они заходят в маленькое, опрятного вида здание, на вывеске которого написано "Музей Дикого Запада". Он не бросает свою пару. Бекки уходит сама. Кажется, в туалет. Тогда он решает побродить по залам в одиночку. В музее их было всего четыре, но для ребенка они выглядели лабиринтом Ариадны, разве что интересовал его в нем не выход.

Он искал. Он что-то настойчиво искал, хотя и сам не мог понять что. Луки, стрелы, копья, ожерелья, домашняя утварь — все это было привезено из Штатов на экспозицию. Все это было тут. И все это было не то. Все поиски были тщетны...

И лишь когда он уже отчаялся найти его, когда Миссис Хопкинс стала звать всех у выхода, он, наконец, нашел. Это была не книга. И даже не бумага. Просто небольшой кусок старой коры, с записанными на нем символами, фонящий черной магией, но столь слабо, что найти его даже в пределах столь маленького помещения было практически невозможно. Не отдавая себе отчёта в том, что подобное применение силы может просто заставить его исчезнуть, не говоря уже о том, чтобы сохранить контроль над телом, он заставил стекло перед собой исчезнуть. Заставил и резким движением сунул кору с письменами в карман, спеша к остальной группе. У него оставались считанные часы.

Вечером кора отправится в Албанию. Отправится обычной маггловской почтой. Может поэтому ее никто и не заметит. А хоркрукс не исчезнет, но потеряет контроль над телом Поттера навсегда, глубоко растворяясь в его подсознании вместе с мыслями об индейцах. На следующий день у Дурслей будет полиция и органы опеки. Будут записи с камер наблюдения. Будут просьбы и требования возврата похищенного. И угрозы школой Святого Брутуса. А ещё будут двое неприметных волшебников, стирающих следы первого магического выброса юного, как они думают, маглорожденного. Ребенок, конечно, утверждал, что ничего из произошедшего не помнит, но кто же в его возрасте сознается в подобном перед старшими...

* * *

Клиническая смерть, длящаяся так долго, обычно всегда превращалась в биологическую. Но не в этот раз. Уже не фигура, но живой человек, он медленно подтянул под себя ноги, неустойчиво, словно кукольная марионетка, но все же вставая с колен.

Перед глазами ясно встало последнее воспоминание последнего врага.

Он посмотрел на свои руки. Он посмотрел на свои ноги. Неверяще он похлопал себя по щекам.

Левая рука отозвалась резкой болью, но он подавил ее, сжимая пальцы в кулак. Боль предназначалась не ему. Боль ждала других.

Он вытащил из кармана палочку. Остролист с пером феникса отозвался как родной. Пятьдесят лет, конечно, не тринадцать, но что есть время для такого как он?

Лорд Волдеморт вернулся. И на этот раз навсегда.