Альбатрoс (джен)

4 апреля 1912 года, Париж.

Жак Дассен сдвинул на лоб кепку, заломил руки за голову и потянулся. Уличный художник мог позволить себе вольности. Oдна из любимых его ролей: проста в исполнении, не вызывает вопросов и позволяет блеснуть талантом. Ведь у каждого великого сыщика, как известно, должен быть художественный талант, доказано еще Холмсом с его скрипкой. А Жак всерьез надеялся однажды сравняться с Холмсом по известности. Да к тому же к нему, пока он торчал на улицах с альбомом и углем, не раз и не два подходили с просьбой написать портрет. Все лишние деньги в кармане. Быть на мели Жак страшно не любил, но обычно там и оказывался к середине каждой недели. Как-то совсем не умел считать... Может, хоть за это дельце заплатят побольше, хотя богатые заказчики обычно самые лютые скупердяи. А слежку за Каледоном Хокли, сыном американского "стального магната", ему заказал владелец очень приличного ювелирного магазина в Париже.

Не мог же мсье N. просто отказать богатому клиенту, и исключительно потому, что пару лет назад его напыщенная рожа мелькала в газетах по делу о краже драгоценностей у некоей Китти Берлингтон? Тем более, в краже Хокли, разумеется, не обвиняли, да и в качестве свидетеля в итоге не привлекли. Негоже сыну важной шишки влипать в скандал из-за каких-то там бриллиантовых сережек, даже если он сам и подарил их своей очередной любовнице, актрисульке, пусть и весьма недурной собой. Теперь же Хокли собирался остепениться, ну и, как это водится у богатых, купил для невесты бриллиантовое колье. К слову, один из камней там такой, что в драке им и зашибить можно. Как у девчонки шея не переломится такое таскать.

Ладно, правду сказать, у невесты Хокли не переломится: здорова, как крестьянская девка, кровь с молоком. Признаться, с одного взгляда на нее у Жака слюнки потекли, так что пришлось цыкнуть на себя. Если прямо к ней в постель забираться — испортишь все дело. Нет, ему больше помогла бы ее горничная.

Та тоже была ничего: пусть и не расфуфырена вовсе, а платье-то и накидка вполне обрисовывают, хм, живописные формы. Вид, правда, строгий, но может, это до первого хорошего парня. На Жака его подружки с Монмартра никогда не жаловались, так что и тут он надеялся преуспеть.

Ну вот, как раз вышла из отеля, к модистке, видно, хозяйка ее послала. А может, билеты купить. Делать-то в отеле особенно нечего, там свои горняшки есть.

— Мадемуазель!

Остановилась. Удивлена, что с ней заговорили по-английски. Спасибо матушке, научила. Теперь вот Жаку поручают дела, по которым и за океан смотаться можно, мир посмотреть.

— Мадемуазель, вам говорили, что вы похожи на Монну Ванну?

А ведь и правда похожа. В тонких линиях строгого лица — что-то мужское, решительность, может быть... А темные вьющие волосы, если их распустить, пожалуй, рассыплются по плечам каскадом не хуже, чем у моделей прерафаэлитов.

— Я вовсе на нее не похожа. У хозяйки я видела копию. Прошу, не задерживайте меня, я спешу.

Промашка... "Ничего, где наша не пропадала!" Убедившись, что горничная отошла подальше и не заметит вопиющего нарушения всех приличий с его стороны, Жак посвистел, вспугивая голубей. Любил смотреть, как они взлетают, и представлять, как сам взлетает вместе с ними. Хотя вообще ему больше нравились птицы покрупнее: орлы, например, или вот альбатрос, про которого он читал у Бодлера невероятное стихотворение, но еще никогда не видел. Только мечтал.