Альбатрoс (джен)

4 апреля 1912 года, Париж.

Жак Дассен сдвинул на лоб кепку, заломил руки за голову и потянулся. Уличный художник мог позволить себе вольности. Oдна из любимых его ролей: проста в исполнении, не вызывает вопросов и позволяет блеснуть талантом. Ведь у каждого великого сыщика, как известно, должен быть художественный талант, доказано еще Холмсом с его скрипкой. А Жак всерьез надеялся однажды сравняться с Холмсом по известности. Да к тому же к нему, пока он торчал на улицах с альбомом и углем, не раз и не два подходили с просьбой написать портрет. Все лишние деньги в кармане. Быть на мели Жак страшно не любил, но обычно там и оказывался к середине каждой недели. Как-то совсем не умел считать... Может, хоть за это дельце заплатят побольше, хотя богатые заказчики обычно самые лютые скупердяи. А слежку за Каледоном Хокли, сыном американского "стального магната", ему заказал владелец очень приличного ювелирного магазина в Париже.

Не мог же мсье N. просто отказать богатому клиенту, и исключительно потому, что пару лет назад его напыщенная рожа мелькала в газетах по делу о краже драгоценностей у некоей Китти Берлингтон? Тем более, в краже Хокли, разумеется, не обвиняли, да и в качестве свидетеля в итоге не привлекли. Негоже сыну важной шишки влипать в скандал из-за каких-то там бриллиантовых сережек, даже если он сам и подарил их своей очередной любовнице, актрисульке, пусть и весьма недурной собой. Теперь же Хокли собирался остепениться, ну и, как это водится у богатых, купил для невесты бриллиантовое колье. К слову, один из камней там такой, что в драке им и зашибить можно. Как у девчонки шея не переломится такое таскать.

Ладно, правду сказать, у невесты Хокли не переломится: здорова, как крестьянская девка, кровь с молоком. Признаться, с одного взгляда на нее у Жака слюнки потекли, так что пришлось цыкнуть на себя. Если прямо к ней в постель забираться — испортишь все дело. Нет, ему больше помогла бы ее горничная.

Та тоже была ничего: пусть и не расфуфырена вовсе, а платье-то и накидка вполне обрисовывают, хм, живописные формы. Вид, правда, строгий, но может, это до первого хорошего парня. На Жака его подружки с Монмартра никогда не жаловались, так что и тут он надеялся преуспеть.

Ну вот, как раз вышла из отеля, к модистке, видно, хозяйка ее послала. А может, билеты купить. Делать-то в отеле особенно нечего, там свои горняшки есть.

— Мадемуазель!

Остановилась. Удивлена, что с ней заговорили по-английски. Спасибо матушке, научила. Теперь вот Жаку поручают дела, по которым и за океан смотаться можно, мир посмотреть.

— Мадемуазель, вам говорили, что вы похожи на Монну Ванну?

А ведь и правда похожа. В тонких линиях строгого лица — что-то мужское, решительность, может быть... А темные вьющие волосы, если их распустить, пожалуй, рассыплются по плечам каскадом не хуже, чем у моделей прерафаэлитов.

— Я вовсе на нее не похожа. У хозяйки я видела копию. Прошу, не задерживайте меня, я спешу.

Промашка... "Ничего, где наша не пропадала!" Убедившись, что горничная отошла подальше и не заметит вопиющего нарушения всех приличий с его стороны, Жак посвистел, вспугивая голубей. Любил смотреть, как они взлетают, и представлять, как сам взлетает вместе с ними. Хотя вообще ему больше нравились птицы покрупнее: орлы, например, или вот альбатрос, про которого он читал у Бодлера невероятное стихотворение, но еще никогда не видел. Только мечтал.

11 апреля 1912 года

Слуги господ из первого класса ехали на "Титанике" вторым. Вполне разумно: не так далеко добираться до хозяев, как из третьего, а место свое все же знают. Правда, по большей части Труди и Кэтрин все равно приходилось проводить дни напролет в каютах семейства Дьюитт Бьюкейтер. "Старая леди" — ее тянуло так назвать, хотя Труди знала, что миссис Дьюитт Бьюкейтер едва минуло сорок — просто любила внимание к себе и возможность ощутить власть. Мисс Роза, ее молоденькая дочь, весьма наивно надеялась, будто в присутствии прислуги мистер Хокли, богатый жених, уже купивший ее свободу, да и честь тоже, всё-таки будет хотя бы днем меньше ее домогаться. Пусть она и убедилась, что это не так: едва они обосновались в каюте, Хокли коротким и резким приказом выслал Труди вон и сделал, надо полагать, все, что ему нужно — но надежда, как известно, умирает последней, а утопающий цепляется за соломинку. Мисс Розу было жаль, она никуда не могла спрятаться от постылого; "Титаник" тем более оказался для нее огромной роскошной клеткой. Хокли и старая леди скоро стали Труди отвратительны, так что она понимала, что, оставаясь рядом с этой девушкой, в какой-то мере делает доброе дело.

Конечно, Труди порой хотела бы отдохнуть, хотя бы пока ее услуги не особенно нужны. Каюта, куда поселили их с Кэтрин, несмотря на довольно ощутимую вибрацию, все равно была уютнее вычурных апартаментов, выбранных Хокли для себя и невесты, а еще на борту, говорят, была библиотека — как давно Труди там не бывала! Но у каждого свои обязанности. И неотлучно находясь при семействе Бьюкейтер, исполнять их было куда проще.

...Труди была настороже. Сегодня утром, когда она спешила помочь мисс Розе переодеться, ее остановила в коридоре первого класса высокая сухощавая дама лет тридцати пяти и попросила передать миссис Дьюитт Бьюкетер записку. Жесткий акцент в речи женщины контрастировал с широкой, медовой и как будто профессиональной улыбкой, а в глазах играли чертики, которые, должно быть, мужчины находили очаровательными. Труди вспомнила, как парой часов раньше видела эту даму выходящей из каюты одного молодого человека, который путешествовал вторым классом. Он высунулся тогда в коридор, провожая ее — изящный, голубоглазый, с мушкетерскими усиками. Труди показалось, она видела его раньше — возможно, в Саутгемптоне. Она невольно поежилась, вспоминая и другую встречу в Саутгемптоне, совершенно необъяснимую... Или объяснимую очень просто и грубо.

— Так вы передадите записку лично в руки? — уточнила дама.

— O, да, мисс, конечно, — очнулась Труди. Ей казалось, дама провожала ее взглядом, пока она спешила к каюте хозяек, но все-таки записку Труди рискнула развернуть и прочесть. "Прошу вас принять меня сегодня в три часа дня. Я знала вашего покойного мужа. Преданная вам, Дж. Егер".

"Покойного мужа"... В три часа Труди было очень желательно оказаться в каюте хозяек.

Собственно, ей это удалось, и вот теперь, выбирая вечернее платье вместе с мисс Розой, она пыталась прислушаться к разговору, который вели в гостиной старая леди и ее гостья. Увы, они обменивались ничего не значащимися фразами. Впрочем, важные сведения можно и не говорить вслух, а изложить в записке, которую, например, удастся вручить лично. Или воспользоваться только избранным понятными намеками.

Когда Труди впускала мисс Егер, то заметила в ее руках мужской черный портфель. Интересно, куда его потом велят поставить. А что велят ей, Труди позаботилась заранее: Кэтрин после ленча очень вовремя разморило. Но право, капля снотворного в кофе совершенно не при чем... Хотя что себе врать! На такой работе не обойтись без поступков, которых стыдилась бы в обычной жизни.

Можно сказать, конечно, что старания оказались напрасными: Труди никто не позвал убрать портфель, когда гостья ушла. Но, пожалуй, одно это могло сказать, насколько содержимое портфеля важно.

Оставалось к нему подобраться, однако как раз явился мистер Хокли и, как всегда, выслал Труди прочь. Старая леди тоже на сей раз не пожелала, чтобы горничная задерживалась в каюте. Оставалось вернуться к себе.

Она сначала не обратила внимания на белокурого парня в ливрее, слонявшегося неподалеку от каюты хозяев, только заметила про себя, что ливрея на нем болтается и вообще для лакея, которому полагается таскать тяжелые чемоданы, он, пожалуй, слишком щуплый. И только приблизившись к нему, остановилась как вкопанная: она его узнала. Это он вертелся у отеля "Юго-Запад" в Саутгемптоне, и это он, прикидываясь уличным художником, пробовал заболтать ее еще в Париже. А появился он как раз когда мистер Хокли, по сплетням Кэтрин, купил огромный бриллиант.

Вот только кражи ей сейчас и не хватало! Колебалась Труди недолго. Возможно, она и поступала опрометчиво, но ей было очевидно: следить еще и за тем, чтобы хозяев не обокрали, она не сможет.

Она встала напротив парня. Посмотрела в глаза и встретила совершенно прямой, смеющийся взгляд.

— Надоело быть уличным художником? В Саутгемптоне нанялись к кому-нибудь?

— Ну что вы, — парень улыбнулся широко, с обезоруживающим нахальством. — Прилетел сюда нарочно, на крыльях любви. Я, знаете ли, волшебник. Умею обращаться в альбатроса.

— Тогда почему на вас ливрея? — Труди тоже приподняла уголки губ, не спуская с него жесткого взгляда. — Едва ли те, кто нанимается в лакеи, умеют летать. Может, сопроводите меня к судовому полицейскому? Думаю, нам есть, о чем потолковать.

Она крепко взяла его за руку. Сил у нее, возможно, поменьше, чем у него, но не намного. Труди носила на руках одного за другим пять братьев и сестер, таскала наверх ящики с углем, да и картины мисс Розы что-то да весили. А если он примется вырываться, на ее крик наверняка прибежит кто-нибудь из стюардов — вот хоть тот плотный, с черной бородкой.

Но вырываться парень и не думал. Вместо этого свободной рукой галантно взял Труди под локоть.

— Я не против прогуляться с вами, моя красавица. Заодно и объяснимся. Я впечатлен вашей наблюдательностью, но выводы вы сделали неправильные. Я вовсе не на стороне зла.

11 апреля 1912 года

Да, ливрея оказалась не настолько надежным прикрытием, как рассчитывал Жак. И ведь как было чисто сработано: Саймон, «свой человек» среди стюардов, вовремя спустился и открыл ворота, отделявшие третий класс от чистой публики — как скот возят, ей-Богу — сообщил номер каюты, Жак поднялся наверх и отыскал ее... Саймон ошивался неподалеку, и это настораживало. Не надеялся ли он потом обчистить эту каюту по-настоящему? Не нравилась Жаку его лоснящаяся физиономия с маслеными глазками; он знал, что Саймон с подельницей, горничной отеля, обчищает потом одурманенную клиентуру. Собственно, Жак как-то поймал их с поличным. Несколько улик против них передал надежному человеку и сообщил им об этом. Предложил на выбор: оказаться за решеткой или дальше делать свои дела, пусть и поаккуратнее, но когда нужно — помогать ему. Нехорошо, может, но у всякого сыщика есть агенты среди жуликов. Не те птицы, чтобы церемониться. Да и выбора не было. Зато теперь у Жака был и билет на тот самый корабль, куда сел Хокли, и возможность из третьего класса подняться хоть во второй, хоть в первый.

Заметил ли Саймон, как Жак ушел с Труди? Наверняка. И наверняка не воспользуется любым промахом Жака в своих целях. Но пока можно не думать о нем, а минуту молча постоять рядом с красивой девушкой, любуясь открытым морем.

Море... Такое свободное, не знающее границ. А для тех, кто путешествует, — смертельная опасность, заставляющая продумывать каждый шаг. Вольное, оно сковывает чужую волю. Если бы Жак был альбатросом, которого воспел Бодлер, если бы не приходилось ему ждать, когда доползет, как черепаха, в порт эта хрупкая, в сущности, громадина, колосс на глиняных ногах, и тогда бы ему приходилось опасаться и бурь, и разных глупцов, которых на потеху толпе поймают и свяжут крылья...

Oн почему-то надеялся, что Труди не относится к их числу. Может, потому что, когда они вышли на прогулочную палубу второго класса и Жак нервно поморщился, досадуя, что не взял сигарету, она достала пачку из кармана фартука.

— Курите, только потихоньку, чтобы стюарды не увидели.

— Ваши? — удивился Жак: сигареты были не из дешевых.

— Хозяйской дочери. Мать запрещает, а она делает назло. Мне все равно велели их выкинуть. Так, значит, вы сыщик?

— Верно, — спорить было нечего, с возможными союзниками лучше играть честно. — Но и вы, позвольте заметить, слишком наблюдательны для горничной.

Она покраснела и ответила не без гордости:

— Когда-то, когда я вправду была просто горничной, наблюдательность спасла меня от тюрьмы. Лакей хотел свалить на меня кражу столового серебра, но не вышло. Меня не любили, потому что я не скрывала, что мечтаю не всю жизнь быть прислугой, и хотя в тот раз мне удалось оправдаться, я скоро оказалась без работы. Полицейский, расследовавший кражу, написал мне рекомендации в сыскное агентство.

Жак собирался снова отвесить ей комплимент, но она как будто угадала его намерение и тут же сменила тему:

— Значит, семейство Бьюкейтер показалось подозрительным не только моим нанимателям? А кому еще, если не секрет?

Бьюкейтер? Так Труди шпионит за этой вяленой рыбой и ее ягодкой-дочерью? А уж они-то чем успели отметиться?

— Нет, меня интересуют не мать и дочь Бьюкейтер. Вы разве не слыхали о деле Берлингтон?

Труди явно что-то вспомнила.

— Актриса, у которой украли драгоценности? Да, верно, она сейчас плывет на "Титанике". Но, позвольте заметить, ее каюта далековато от каюты моих хозяек.

— Наверное, мистер Хокли об этом сильно сожалеет. Хотя я не уверен.

Труди приподняла темные брови.

— Вы хотите сказать, что...

— Говорю же, я не уверен, что сейчас Хокли по-прежнему любовник Берлингтон. Но он был ее любовником, когда произошла эта история с кражей, он купил ей те самые драгоценности... И догадываетесь, кто получил страховку?

Oна медленно кивнула.

— А в Париже он купил невесте бриллиант... Продавцы опасаются, что им тоже придется раскошелиться?

— Именно. И вот я здесь.

Труди, опершись на леера, задумчиво наблюдала за холодными мелкими волнами.

— Вы позволите сообщить об истории с Берлингтон моей молодой хозяйке? Думаю, она будет рада воспользоваться любым шансом расторгнуть помолвку или хотя бы держать будущего мужа на коротком поводке.

Жак подумал немного. Пожалуй, Хокли будет не лишним понимать, что о его прошлом известно его близким. Может, это удержит его от опрометчивых шагов.

— Пожалуйста. Но разве вы на ее стороне? Вы только что упоминали, что шпионите за ней.

— Не за ней. За ее матерью. Покойный мистер Бьюкейтер изволил скончаться при очень уж подозрительных обстоятельствах. Его жена опознала тело по сохранившемуся клочку белья и оплавившейся запонке.

— И получила страховку?

Труди развела руками. Жак рассмеялся:

— Ну так что же? Нельзя сказать, что мы на одной стороне, но у нас похожие цели. Не уверен, что сумею оказать вам помощь, но...

— А я не уверена, что смогу помочь вам. Но мешать точно не стану. Предлагаю видеться и делиться всем, что смогли узнать. Потом сможем так же поделить гонорар.

Тут он уже расхохотался в голос:

— Я уже говорил, что с вами приятно иметь дело?

12 апреля 1912 года

Огненные кудри мисс Розы вились между пальцами Труди, как змейки. Хотя красота их, даже собранных в узел, все же была бы всем очевидна, можно было представить, как, наверное, хочется молодой девушке покрасоваться локонами, рассыпанными по плечам. Но такое сможет видеть, кроме служанок, только один человек — и вовсе, наверное, не тот, кому мисс Роза хотела бы такой показываться. Поможет ли ей то, что удалось узнать Труди? Ведь этим надо суметь воспользоваться... Но может быть, мисс Роза и сумеет.

Прилаживая очередную шпильку, Труди склонилась к самому уху хозяйки.

— Вы знаете, я сегодня слышала ужасную вещь... Даже верить не хочется. Мужчины, конечно, порой позволяют себе ужасные вещи, но ведь мистер Хокли вовсе не такой!

Каков на деле мистер Хокли, мисс Роза отлично знала. В зеркале Труди заметила, как в глазах молодой хозяйки замерцал недобрый огонек. Церемониться и лицемерно одергивать сплетничающую прислугу она не стала, спросила прямо:

— Что ты слышала? Расскажи.

Разумеется, о краже Труди упоминать не стала: решила, что связи с актрисой окажется достаточно для мисс Розы, чтобы впечатлить мать. Хотя кто знает, что таится под чопорной наружностью миссис Дьюитт Бьюкейтер, получающей подозрительные страховки и принимающей от незнакомок загадочные портфели... Интересно, где он может быть спрятан?

Кэтрин снова пришлось усыпить на пару часов; Труди очень надеялась, что напарница не останется из-за нее без работы. Но иначе ведь не пробраться в каюту старой хозяйки и не порыться свободно в ее вещах.

Шанс появился, когда хозяева отлучились на ленч. Убедившись, что камердинер Хокли, Лавджой, в каюте не задержался, Труди метнулась в спальню старой хозяйки. Где этот портфель может быть? Оставила ли она его содержимое внутри или перепрятала?

У Труди слегка подрагивали руки, но все же она приступила к обыску. Портфель нашелся довольно скоро: оказался засунут за спинку кровати — но в нем, разумеется, ничего не было. "Где же она могла спрятать то, что было внутри портфеля? Oн немал, и может быть, в нем что-то довольно большое... Постель? Нет, вещь может попасться на глаза мне или Кэтрин, если мы будем ее перестилать. Платья? С ними тоже всегда возимся мы". Может, драгоценности? Их старая леди всегда надевала сама. Ключ от шкатулки обычно прятала, но на корабле сделать это было негде. Разве положить туда, где никто не будет искать?

...Ключ нашелся в пустой пудренице. Труди торопливо открыла шкатулку, довольно большую, кстати, чтобы туда поместилось несколько сложенных листов бумаги... Именно их она и увидела; разогнувшись, один, не очень тщательно согнутый, выпал на туалетный столик. Труди, коротко выдохнув от перенапряжения, принялась просматривать один за другим.

Списки, какие-то вычисления, схема... Труди ничего в этом не понимала, осознавала лишь одно: подобному точно не место в шкатулке жены английского сквайра. Да, тут пахнет не страховым мошенничество, а кое-чем похуже. И как там фамилия дамы, которая принесла эти бумаги — Егер? Это точно английская фамилия?

Дрожащими руками Труди принялась запихивать бумаги под фартук, как вдруг позади раздался голос:

— Немедленно достаньте всё.

Мягкий ковер позволил старой леди приблизиться бесшумно. Труди ничего не оставалось, как подчиниться, втайне ругаясь на себя: "Дура, дура, надо же так попасться!" Теперь и о расследовании страхового мошенничества придется забыть. И о работе в сыскном агентстве, пожалуй. То, что придется несколько дней провести под арестом, прежде чем убедятся, что она сыщица, а не воровка, казалось уже пустяком.

Старая леди холодно наблюдала, как бумаги возвращаются на туалетный столик. Когда Труди рискнула не выложить самый последний лист, хозяйка бесцеремонно сунула руку под фартук и выдернула его сама. Убрала всё обратно в шкатулку, заперла, положила ключ в карман.

— Следуйте за мной, и без глупостей.

По ее тону Труди заподозрила, что в дамской сумочке миссис Дьюитт Бьюкейтер вполне мог прятаться маленький изящный револьвер. "Что ж, если она отведет меня к судовому полицейскому, я смогу объясниться... Только решится ли он ее обыскать или задержать? Ведь иначе она вернется и уничтожит бумаги". Решение пришло в голову неожиданно. Недаром же все сотрудники агентства, где работала Труди, брали по несколько уроков у завязавшего лондонского карманника.

Вскоре за ним последовало второе: когда, оказавшись в коридоре, они направились почему-то к одной из кают первого класса. Постучавшись, старая хозяйка спросила:

— Мисс Егер, к вам можно?

Старая хозяйка тоже понимала, очевидно, что у судового полицейского положение дел может измениться не в ее пользу. Но она хрупкого сложения и в одиночку не сможет незаметно убрать... труп. Ее будущий зять может быть не в курсе ее делишек. А у мисс Егер есть любовник.

Вот она сама появилась на пороге. Миссис Дьюитт Бьюкейтер посторонилась, пропуская Труди:

— Проходите, мисс.

Вместо этого Труди рванулась прочь и пустилась по коридору бегом, сжимая только карман платья, куда сунула украденный ключик от шкатулки.

12 апреля 1912 года

Саймон, похоже, решил пофокусничать. Жак сегодня зря протоптался битый час у запертой решетки, хотя пришел вовремя. Если прохвост так осмелел, не готовит ли он какую пакость? Жак уже готов был рискнуть пробраться наверх другим способом — на досуге придумал парочку — но тут на лестнице за решеткой показались двое. Рядом с незнакомым ему стюардом шла Труди, укутанная в платок и почему-то с гобеленовой сумкой в руках.

— Вас проводить дальше, мисс?

— Нет, благодарю, я знаю номер каюты, где едет мой знакомый, и сумею ее найти, — Труди очаровательно улыбнулась стюарду, и Жак кашлянул от легкой злости. Тем более, Труди пошла по коридору, будто бы и не обратив на него внимания. Лишь минуту спустя, обернувшись и удостоверившись, что стюард ушел, она подозвала Жака жестом.

— Мы можем поговорить где-нибудь, где я не привлекала бы внимания?

— Да где угодно, — пожал плечами Жак. — Только сними фартук и наколку. И давай-ка спрячем пока в моей каюте твою сумку. Зачем ты вообще ее взяла?

— Хотя бы как повод спуститься сюда. У нее якобы сломан замок. Да мне и спокойнее, когда деньги и документы при себе. Хотя ты прав, я рисковала, решив забежать за ней.

Только сейчас Жак заметил, что Труди очень бледна, а руки у нее дрожат.

...В общем зале для пассажиров третьего класса, среди говора на десятке языков и визга играющих детей, на воркование пары голубков — так это могло выглядеть со стороны — и вправду никто не обратил внимания. Между тем Жаку оставалось только за ухом чесать. Он и не представлял, в какую скверную историю тут можно вляпаться. Труди вправду оказалась в опасности, по крайней мере, пока они плыли на корабле. Никого ведь не удивит, если неосторожная пассажирка свалилась за борт... Но где ее можно спрятать?

Жаку вновь пригодилась бы помощь Саймона, хотя стоит ли на него рассчитывать, если он, кажется, перестал бояться? Может, стоит его снова припугнуть? Пожалуй, другого выхода нет.

— Я постараюсь найти, где тебя можно спрятать.

Труди покачала головой.

— Только так, чтобы я смогла выходить. Мне нужно добраться до документов. Не думаю, чтобы старая леди их уничтожила, они слишком важные. Пожалуй, она даже не решится спрятать шкатулку с ними, чтобы никто ничего не заподозрил. Да, я рискую. Но с одним только ключом, сам понимаешь, идти к судовому полицейскому я не могу. Обыскивать леди по наветам горничной вряд ли решатся.

В словах Труди был смысл, но в душе Жака все же что-то противилось тому, чтобы он позволил женщине рисковать. Ему еще не случалось терять товарищей, и пусть они с Труди товарищами были лишь условно, все же действовали по одну сторону.

— Я попробую добраться до этих документов сам. Ты мне доверяешь?

Труди на секунду опустила взгляд, потом посмотрела Жаку прямо в глаза и покачала головой.

— Не настолько, прости. Тебя наняли в Париже, ты называешь себя французом, твоя мать — американка... Зачем тебе помогать ловить шпионов, работающих против Британии? Тебе может быть до нее дело?

— Пожалуй, нет, — спокойно согласился Жак. — Но мне есть дело до тебя. Это правда. Только прошу, доверься мне, хотя бы пока "Титаник" не прибудет в Нью-Йорк. В конце концов, шкатулка с документами заперта, ключ у тебя. Я при всем желании не смог бы ее открыть.

— Как будто у тебя нет отмычки, — грустно улыбнулась Труди. — Хорошо, ты прав. И спасибо тебе, Жак.

— Можешь называть меня Джек, если тебе удобнее, — он пожал протянутую руку. — Джек Доусон. Мать называет меня именно так. Родители не были повенчаны, так что я ношу ее фамилию.

* * *

Фабрицио и Томми, отличные парни, с которыми Жак успел познакомиться за время плавания, подсадили его, а уж там оставалось как следует подтянуться и перелезть через леера. Правда, пришлось на сей раз обойтись без ливреи, чтобы лишних вопросов у них не возникало, но Жак был уверен, что не попадется никому из стюардов — кроме того, которого и искал.

Он еще в прошлый раз, ошиваясь у каюты Хокли, заметил, как Саймон, провожавший его, пялится на ту, что поблизости. В ней вроде путешествовала богатая старуха с мужем и внучкой, а еще — с бриллиантовой диадемой. Саймон явно не удержался, сообщая об этом, и Жаку тогда показалось, будто у подельничка сейчас слюнки потекут. Даже захотелось попросить его сдерживаться, а то прямо неприлично.

Сначала Жак едва не сплюнул с досады: в коридоре с нужными каютами Саймона не оказалось. Из-за дверей доносились голоса: видимо, время обеда еще не пришло, все как раз собирались. Следовало прийти позднее. Придется теперь отсиживаться в нужнике, а то еще удивится какой-нибудь "кошелечек", увидев в коридоре босяка... Найти бы еще, где тут нужник. Жак оглянулся — и увидел Саймона, стоявшего прямо у него за спиной. Тот ухмылялся, довольный, как кот, поймавший мышь. Нет, точно забыл свое место.

— Смотрю, вы отлично обходитесь без моей помощи, молодой человек — проговорил Саймон вкрадчивым, обволакивающим тоном.

— Вообще-то радовать тебя это не должно, — Жак сунул руки в карманы и шагнул вперед. — Или ты забыл, что ты на свободе до тех пор, пока ты мне нужен?

— Как же я смог бы забыть про это? Но ведь у меня есть и свои обязанности, месье Дассен... Или мистер Доусон? Или вообще мистер Дикки, вы ведь так числитесь в списке пассажиров?

Стоя друг против друга, они будто бы прицеливались. По крайней мере, Жак был убежден, что будь у Саймона револьвер и возможность избавиться от трупа — он медлить не стал бы. Но сейчас, к счастью, револьвера Саймону не полагалось. Значит, главное — не смигнуть.

— Да, так. По билету, который ты украл. Не советую тебе забывать об этом. Но на первый раз, так и быть, прощу. У меня есть для тебя поручение, идем со мной.

Скверное чувство, когда приходится поворачиваться к нему спиной... Но делать пока нечего.

Они спустились вниз на несколько пролетов, прежде чем Жак, оглянувшись, решился заговорить:

— Нужно спрятать одного человека. Женщину. Надежно.

Ему тут же пришлось умолкнуть и шагнуть за спину Саймона, чтобы его не заметили. По лестнице поднимались два джентльмена: один молодой, тонкий, с черными усами, другой старше и грузнее, заметно уставший.

— Мистер Эндрюс, — спросил тот, кто помоложе. — А интересно, на "Титанике" могли бы, к примеру, где-нибудь спрятаться безбилетники?

— Зачем вам это, Мюир? — уставший джентльмен удивился с такой досадой, будто услышал очередную глупость. — Надеюсь, вы никого не собираетесь провозить контрабандой?

— Нет, просто любопытно: пассажиров так много, вдруг кто-нибудь...

Джентльмены прошли мимо, а Саймон обернулся к Жаку, не скрывая хищной улыбки.

— Глава гарантийной группы вряд ли будет кого-то прятать, верно? Зато маленький французский сыщик...

Ладно, он может догадываться сколько угодно и о чем угодно, но пока что он в руках Жака, а не наоборот.

— Имей в виду: если ты выдашь меня, я выдам тебя. Делай, что я говорю. Мне нужно спрятать женщину. Помоги это сделать. А после снова пропусти меня наверх.

12 — 13 апреля 1912 года

Ждать оказалось непросто. Сердце все еще тревожно стучало: Труди понимала, что в поисках ее старая леди и мисс Егер могут пробраться и в третий класс, а ей негде спрятаться. Если уйти из зала, Жак потом может ее не найти, а если долго оставаться на одном месте, это может показаться подозрительным другим пассажиром. Труди притворилась, что задремала: это хоть как-то объясняло бы, почему она все еще здесь.

Вот шаги... Кажется, приближаются... Труди невольно зажмурилась от страха. Нет, шаги тяжелые... Мужские... "А если это любовник мисс Егер?" Она решилась посмотреть — и тут же ее аккуратно взяли за плечо.

— Эй, ты, никак, спишь?

Рядом с Жаком стоял давешний стюард с черной бородкой. Ухмылялся он недобро, но Труди решила пока не обращать на это внимания. Иного выбора, чем принять его помощь, пока не было.

Стюард — Жак называл его Саймоном — повел их вниз. Труди не думала, что каюты могут располагаться еще ниже, чем в третьем классе, однако, когда он отпер дверь, в которую упиралась лестница, они оказались в просторном, хорошо освещенном коридоре, ничем не отличавшемся от любого другого, только странно пустом.

— Здесь резервные каюты, мисс, — сладко улыбнулся ей Саймон. — Не обессудьте, они тесноваты и не самой, хм, обычной формы, но ведь до прибытия в Нью-Йорк осталось не так долго.

Он отпер одну, ближайшую к лестнице. Труди вошла, чувствуя непонятную робость.

Каюта в самом деле была тесной, с косой стеной; полки почему-то напомнили гробы. "Глупости. Условия царские, могли бы и в какой-нибудь чулан засунуть". Саймон вытащил из форменного кармана пару булочек.

— Надеюсь, мисс, вы хорошо переносите чувство голода? Приносить вам пищу я, к сожалению, не могу и часто пускать к вам вашего знакомого — тоже.

— Это не беда, хватит одного раза в день, — в самом деле, у Труди при ее занятиях не всегда была возможность есть чаще. — Спасибо вам. И тебе, Жак.

Он только криво дернул ртом.

— Не за что. Приду завтра, когда сумею. Пошли, Саймон.

Труди заперла дверь, подождала, пока шаги стихнут. Выглянула: дверь на лестницу, по счастью, осталась открытой. Съела одну булочку: аппетита не было совершенно, но нужно было поддержать силы. Затем решилась раздеться и лечь. Следовало отдохнуть.

* * *

Напряжение отпустило не сразу. Труди долго ворочалась, вздрагивала. В каюте было прохладно, пришлось укутаться в платок, и тогда наконец получилось уснуть.

Когда она снова открыла глаза, в каюте уже было светло. Холодом тянуло еще сильнее, но постель за ночь нагрелась. Непривычно было не торопиться вставать, лежать без дела под одеялом, но в положении Труди, пожалуй, это было самое разумное. Неизвестно, когда удалось бы поесть, значит, следовало экономить силы.

Но все же она смогла продержаться недолго. Тело само просило хоть какого-то движения, так что Труди встала, оделась, прибрала постель. Достала из сумки роман, попробовала читать, но поняла, что не может сосредоточиться на тексте. Ожидание выматывало.

Она очень надеялась, что может доверять Жаку. В самом деле, зачем ему помогать едва знакомой девушке, если не по доброте душевной? Вера в чужую доброту могла показаться наивной, но Труди несколько раз встречала действительно хороших людей и предполагала, что не одни они такие. Но может ли она доверять Саймону? Пока что поступки говорили в его пользу, и глупо было бы не доверять ему из-за внешности. Но Труди почему-то не доверяла.

...Время тянулось, как смола. Труди порой принималась выстукивать ритм, ударяя пальцем по одеялу, чтобы хоть примерно понять, сколько минут прошло, но ей быстро надоедало. Сколько раз она мечтала о лишнем дне отдыха — и вот теперь решительно не знала, что делать. Пробовала и читать, и лежала, пытаясь задремать хоть ненадолго, и мерила шагами тесное пространство, и выглядывала в иллюминатор, но не видела ничего, кроме воды и неба. Ей стало казаться, что новый взгляд на них может свести ее с ума. Но и гадать, что же задумал Жак и получится ли у него выкрасть бумаги, было мучительно.

Когда по изменившемуся свету солнца Труди определила, что наконец вечереет, она вздохнула с облегчением, надеясь, что хотя бы в темноте Жак все же решится навестить ее. За дверью, на лестнице, послышались шаги — она пуще встрепенулась. И замерла, потому что, хотя к двери явно приблизились, но не было слышно ни стука, ни голоса.

Труди боялась пошевелиться, даже вдохнуть слишком громко. Кажется, от двери отошли... Но шагов того, кто ушел бы по лестнице наверх, не слышно. Нет, кажется, он идет по коридору. Вот остановился снова.

Кажется, он обходил так все каюты. Только когда шаги отдалились достаточно, Труди наконец решилась опуститься на кровать — как можно тише. Теперь в голове стучала лишь одна мысль: хоть с этим неизвестным, который явно здесь что-то искал, не встретился Жак.

По лицу тек пот, стала мучить одышка. Труди закрыла глаза.

Кажется, она упала на постель, едва неизвестный вправду поднялся наверх, и то ли провалилась в тяжелый сон, то ли потеряла сознание. Проснулась, потому что в дверь стучали, и голос Жака звал:

— Открывай! Ты слышишь меня?

"Неужели сейчас все закончится? Я свободна?" Труди буквально подлетела к двери. Жак ввалился, не очень твердо стоя на ногах, нарядный, как джентльмены из первого класса, и с бумажным пакетом в руках. Там оказались снова булочки, апельсин и фляжка.

— Подкрепись. Проголодалась, наверное? Я присяду, не возражаешь?

Жак плюхнулся рядом с ней на кровать.

— Ну что? — Труди не могла дальше ждать. — Ты придумал что-нибудь?

— Придумал. Но тебе это не понравится.

...Видно, правда о Хокли — тем более, лишь частичная — не помогла мисс Розе победить жадность матери и добиться расторжения помолвки. Вчера вечером бедняжка попыталась утопиться, но Жак, снова вертевшийся в коридоре под видом лакея и заметивший ее, успел ее остановить. Сложилось всё так, что сегодня его даже пригласили на обед в первый класс, а Роза до того несколько часов изливала ему душу.

— Кто знает, может, завтра или послезавтра она приведет меня в каюту. Но точно она сделает это, когда там не будет ее жениха. А мне только этого и надо. Пусть даже старуха остается, по словам Розы, в постели, она не сможет мне помешать.

Действительно, план Жака совершенно не понравился Труди. Может, он и был прав, и иначе выкрасть шкатулку не вышло бы, но как мисс Роза переживет еще одно предательство? Да еще то, которое добавится к открывшейся правде о ее матери...

— А ничего другого придумать нельзя? Мне очень жаль ее.

— На это уйдет время. Его мало. Тем более... — Жак вздохнул. — Не хочу пугать, но тебя ищут. Еще вчера я слышал разговор двух джентльменов о том, где на "Титанике" можно спрятаться.

У Труди побежали по спине мурашки: она вспомнила пугающий случай вечером.

— Кажется, он же спускался сюда. Стоял под дверью и слушал, но не стучался.

Жак тяжело вздохнул.

— Значит, выбора действительно нет. Мне тоже очень жаль ее. Знаешь, она мне напомнила альбатроса со связанными крыльями.

— Ты разве видел альбатроса? Ведь их здесь не водится.

— Не видел. Только мечтаю увидеть. Но вот представляю каждый день. Как только вспоминаю...

Oн начал читать какое-то стихотворение на французском, потом опомнился и перешел на английский:

— Когда в морском пути тоска грызет матросов,

Они, досужий час желая скоротать,

Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,

Которые суда так любят провожать. (пер. П. Якубовича)

Восхищение свободными, беззаботными птицами сменилось в голосе Жака состраданием, смешанным с гневом, когда он стал рассказывать о глумлении над чудом природы:

— Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!

Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!

Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,

Тот веселит толпу, хромая, как и он.

— Это не только образ поэта, — вздохнула Труди, когда Жак закончил. — У нас у всех будто бы связанные крылья, связанная душа. Знаешь, я чувствую в себе столько сил, и ты, наверное, тоже...

— Еще бы! — рассмеялся Жак. — Порой кажется, так бы и взлетел. А приходится копаться в грязном белье да вынюхивать, чтобы одни богатеи не облапошили других. Говорят, правда, что крылья способна развязать любовь. Но я не любил еще ни разу.

Oт его слов Труди почему-то стало грустно.

14 апреля 1912 года

Да, такой роскоши Жак раньше и не видывал. Впрочем, она отдавала избыточностью: все это золото на алом, резные завитки отделки, фарфор и живые цветы. Жак, будь его воля, оставил бы что-то одно, лучше всего — цветы. И конечно, Моне с его удивительными мазками, воссоздающими водяные линии во всей свежести.

Розе, пожалуй, с ее вкусом тоже душно приходилось в такой кричащей обстановке, пусть ее красота была и не менее броской. Она с такой надеждой смотрела на Жака, будто бы он впустил в пропахшую духами комнату, где ее держали, немного чистого апрельского воздуха. Ему было очень жаль ее и мучительно стыдно за то, что он собирался сделать и что уже делал. Но над Труди нависла нешуточная угроза. Он не сказал ей самой, чтобы еще сильнее не растревожить, но на обеде в первом классе он заметил тех двух джентльменов, один из которых спрашивал у другого, где на корабле можно спрятаться. Второй был официальным представителем верфи, а первый — его протеже, главой гарантийной группы. Мистер Мюир — так к нему обращались. Он отправился в плаванье, чтобы выявлять недостатки корабля, а значит, хорошо знал "Титаник" и мог перемещаться по нему совершенно свободно.

Роза, которую он тогда разговорил, указала ему и на мисс Егер — американскую журналистку, которая не так давно заходила к матери. Это было удивительно, ведь миссис Дьюитт Бьюкейтер презирала работающих женщин. Мать Розы так и оставалась у себя, зато Жак заметил пару нежных взглядов, которых мистер Мюир послал мисс Егер. Ну что ж, хоть та была и не первой молодости, и слишком худа для своего роста, и двигалась угловато, но Жак был готов согласиться, что у нее очень живые глаза, а лицо по-своему пикантное и привлекательное. Если она использует всю силу своего шарма — и вправду можно потерять голову.

Беспокоило и то, как исчезновение Труди объяснили Розе. Якобы у горничной вдруг появилась непонятная сыпь, да еще стал мучить жар, и ее отослали в лазарет, чтобы она никого не заразила. Навещать ее запрещали, ссылаясь на то, что к изолированной больной все равно не пустят. В таком случае, если Труди не сойдет на берег в Нью-Йорке, это тоже можно будет легко объяснить... Если только у Жака не получится провернуть то, что он задумал.

Разными намеками и комплиментами, демонстрацией альбома с парижскими девчонками он добился-таки, чтобы Роза попросила его нарисовать ее портрет. На палубе позировать, конечно, холодно, так что она привела его в каюту. К его намекам, что ей больше бы пошло другое платье, она также прислушалась и вот отошла переодеться. Жак, не теряя времени, проскользнул туда, где, по рассказам Труди, находилась спальня миссис Дьюитт Бьюкейтер.

Конечно, он не предусмотрел всего. Старуха, видимо, услышала, что кто-то вошел, и теперь сидела на кровати, прижимая шкатулку к себе. При виде Жака она ловко вытащила из-под подушки маленький револьвер.

— Не двигайтесь. Вы вор. К леди, застрелившей такого, как вы, вопросов ни у кого не будет.

— Логично, — ответил Жак. — Но я не вор. Я частный сыщик, нанятый наверняка вам небезызвестной вам французской ювелирной компанией. Вы же не думаете, что моих нанимателей совершенно не заинтересует мое исчезновение?

Старуха лишь на секунду задумалась, но тут же воинственно сверкнула глазами.

— Пусть попробуют привлечь к ответственности британскую подданную!

И тещу миллионера, да. Ничего, сейчас Жак придумает что-то другое.

— Ваша дочь меня знает. Как вы ей объясните, что застрелили меня? И думаете, она простит вас? Я ведь спас ее. А может, она поймет вас, потому что знает, чем вы на самом деле занимаетесь? На пару с ее отцом, который на самом деле жив?

Догадка давеча пришла ему в голову, когда он вспомнил рассказ Труди о странной смерти мистера Дьюитт Бьюкейтера.

— О чем ты говоришь, Жак? — раздался у него за спиной голос Розы. — И почему ты здесь? Мама, что происходит?

Миссис Дьюитт Бьюкейтер опустила револьвер, вероятно, опасаясь, что, если выстрелит, попадет в свою дочь. Жак не преминул этим воспользоваться: вырвал шкатулку, отпихнул Розу с дороги и кинулся бежать.

Что делать! Его никто не воспитывал как джентльмена, а с преступницами расшаркиваться было себе дороже. Да и бегать приходилось куда чаще, чем думать. И все-таки тогда ему стоило обратить ли внимание, не следит ли кто за каютой семьи Дьюитт Бьюкейтер, нет ли в коридоре кого-то, кто ему знаком.

Уходить от погони для него было делом привычным, тем более, ему казалось, за четыре дня плавания корабль он успел изучить неплохо. Он нырял в разные коридоры, сбегал вниз, перемахивал через леера. Пару раз пришлось остановиться: чтобы спрятать шкатулку под рубаху и чтобы скинуть пальто, которое утром, проникнув в первый класс, Жак свистнул для конспирации. Не все же таскаться в ливрее, да и Саймон снова куда-то запропастился.

В голове стучало одно: выпустить Труди, с ключом, который она захватила, отнести шкатулку к судовому полицейскому, а уж там... можно будет отдохнуть. Хокли после ареста будущей тещи точно не рискнет разыгрывать кражу, пусть, возможно, и передумает жениться на Розе.

На лестнице к резервным каютам он чуть сбавил шаг. Сердце выскакивало из груди, мокрая рубашка липла к телу, руки тряслись и ноги гудели. Страшно хотелось пить. "Ничего... Еще несколько шагов".

Но внизу лестницы, у каюты Труди, его ждали. Снова женщина наводила на него револьвер — на сей раз это была мисс Егер — а мистер Мюир, стоявший рядом, явно готовился скрутить Жака по первому ее знаку. "Я идиот, — устало подумал Жак. — Забыл, что из этого коридора наверх может вести и другая лестница. Надеюсь, Труди им не открыла". Он не мог разглядеть, нет ли на двери ее каюты следов от пуль.

— Спокойно, мальчик, — мисс Егер криво усмехнулась. — Отдай шкатулку, и мы уйдем.

— Что? У меня ничего нет! — вранье было слишком очевидным, углы шкатулки выпирали под тонкой рубахой, но Жак привык, что тянуть время — беспроигрышный ход.

— Может, проверить? — наконец подал голос мистер Мюир. "Даже спину показать я сейчас не могу. Пристрелят и шкатулку сами возьмут, а там и до Труди доберутся".

— У меня пустышка. Там только несколько безделушек. Все, что вас интересует, уже у судового полицейского. Сходите, чтобы попросить вернуть?

Мистер Мюир, кажется, испугался, но мисс Егер хоть бы бровью повела.

— Блеф. Доставай шкатулку, считаю до трех. Раз...

Дверь сзади открылась аккуратно, не скрипнув. Жак завозился с рубашкой: теперь их точно стоило отвлечь. Мисс Егер, однако, опускать револьвер не спешила.

— Два...

Женская рука высунулась из-за двери каюты. Труди, однако, не дотягивалась до их противников, ей пришлось выглянуть.

— Три!

Труди вцепилась сзади в запястье мисс Егер. Грянул выстрел.

14 апреля 1912 года

Все же Труди была крепче, чем мисс Егер, а Жак умел драться получше мистера Мюира. Так что схватка была недолгой: Труди выкрутила руки мисс Егер и связала их поясом фартука, а Жак повалил мистера Мюира и застегнул на его запястьях наручники. Закончив, оба прислонились к стене, чтобы отдышаться. Мюир все еще лежал на полу, мисс Егере сидела рядом, глаза ее метались, будто она лихорадочно соображала, как быть дальше.

— Поведете нас к полицейскому? — спросила она наконец.

— Именно так, мисс, — Жак помог ей подняться на ноги, потом занялся Мюиром.

— Посмотрим, кому он поверит...

— Труди, твои бумаги в сумке? Мои на сей раз при мне, — Жак хлопнул по карману брюк. Шкатулку он передал Труди, в сумке нести ее было удобнее, и процессия двинулась. Их пленники не произнесли больше ни слова.

Судовой полицейский — Саймон еще в первый день объяснил, где его искать — по счастью, был у себя. Пузатый седоусый старик, похожий на ленивого кота, он был несказанно удивлен, увидев, что за компания к нему заявилась. А особенно — заметив наручники на Мюире, которого, видимо, уже знал.

— Боже мой, что случилось, мистер Мюир? Почему...

— Я Жак Дассен, сотрудник сыскного агентства месье Жавера, — сейчас следовало дать старику понять, что перед ним не обычные оборванцы, посмевшие напасть на приличных людей. — Со мной лондонская сыщица Гертруда Болт, она сейчас представит вам наши документы. Мы задержали этих людей по подозрению в шпионаже против Великобритании, а также в похищении секретных сведений и просим вас также проверить причастность к названному преступлению миссис Дьюитт Бьюкейтер, пассажирки первого класса. Мисс Болт, предъявите доказательства, которые мы собрали.

Труди достала из сумочки шкатулку и ключ. Шкатулка легко открылась. Полицейский аккуратно, точно был еще не уверен в том, что делает, достал бумаги и принялся просматривать.

— Даже не знаю, что это, — заметил он наконец.

— Может, кто-нибудь нам пояснит? — мягко спросил Жак. — Имейте в виду, вам не удастся сказать, будто бумаги вам подбросили. Здесь два свидетеля того, что вы пытались отнять эти бумаги, угрожая оружием. Даже если сейчас вас отпустят, а после со мной или мисс Болт что-то случится, все уже будут знать, кому это выгодно.

Пленники молчали, глядя перед собой.

— Эти расчеты касаются подводных лодок, — вдруг заговорил Мюир. — Схема тоже, хотя она и весьма примитивно сделала. Впрочем, я в этом не силен.

Глаза мисс Егер расширились.

— Марк, что ты делаешь! Молчи!

— Молчанием мы только навредим себе, — Мюир тяжело вздохнул. — Может, у нас еще есть шанс освободиться, Джоанна. Сама видишь, мы чуть не стали убийцами. А я стал еще и предателем.

— Почему вы так говорите? — пробормотал удивленный полицейский.

— Потому что я помогал Джоанне... мисс Егер красть документы с верфи, где работал. Немецкая разведка вышла на нее и шантажировала жизнью ее брата, тот влез в долги и совершил, как я понял, большую ошибку...

— Не больше, чем сейчас совершаешь ты, — прошептала мисс Егер с горечью. — Мы еще могли бы выпутаться.

— Прости, но я не хочу. Я устал.

— А эти бумаги вы тоже украли с верфи? — спросила Труди. Мюир рассмеялся:

— Нет, конечно. Там такое не строят.

— Мне всучили портфель с ними незадолго до крушения, — вдруг сухо сказала мисс Егер. — Велели сесть на "Титаник" и там передать одной пассажирке...

— Миссис Дьюитт Бьюкейтер? — уточнил Жак.

— Да.

...Мюира препроводили в комнату с мягкими стенами и оставили под замком. Полицейский в сопровождении Жака, Труди и мисс Егер, прихватив шкатулку с бумагами, отправился наверх — к миссис Дьюитт Бьюкейтер. Жак заметил, что Труди побледнела от волнения, и украдкой коснулся ее плеча. Труди благодарно ему улыбнулась. Мисс Егер шла, упрямо вздернув подбородок.

Миссис Дьюитт Бьюкейтер встретила их полным презрения спокойствием. Дочь и Хокли сидели рядом с ней; Роза казалась заплаканной, но при виде Жака глаза ее вспыхнули гневом. Oн невольно отвернулся. Труди тоже постаралась встать так, чтобы не смотреть Розе в глаза. Хокли оглядывал их, скучливо выпятив губу, но все же, кажется, волновался.

— Позвольте узнать, зачем вы сюда пришли? — спросила миссис Дьюитт Бьюкейтер ровно, но с чуть заметным раздражением. Полицейский засопел и стал переминаться ноги на ногу.

— Игра закончена — спокойно заявила мисс Егер. — Нам придется сдаться.

Миссис Дьюитт Бьюкейтер равнодушно подняла брови.

— Я понятия не имею, о чем вы.

Так она и держалась весь допрос. "Не знаю", "Не понимаю, о чем вы", "Вы лжете" — все, чего удалось от нее добиться. Жак не понимал, почему полицейский просто не арестует ее, но тому, видно, неудобно было задерживать даму из высшего общества без ее признания.

Увлекшись допросом, они и не заметили, что корабль остановился. Опомнились, только когда постучавший в дверь стюард попросил одеться потеплее и выйти на шлюпочную палубу.

15 апреля 1912 года

Старый полицейский проследил, чтобы мисс Егер и миссис Бьюкейтер усадили в разные шлюпки. Следить за мисс Егер он приставил Труди, прихватившую бумаги из шкатулки, а вместе со старухой в шлюпку села одна из стюардесс. Роза, давившаяся слезами, оказалась в той же шлюпке, но поодаль от матери — на всякий случай.

Жак точно не знал, что именно произошло, хотя краем уха слышал что-то про айсберг. Ясно было одно: шлюпки — никакая не мера предосторожности "на всякий случай". Слишком уж встревоженно, как роящиеся пчелы, шныряли туда-сюда стюарды, слишком сосредоточены были лица офицеров. Он не какая-то клуша из первого класса, признаки беды подмечать умел. С корабля нужно было уходить, и чем скорее, тем лучше.

Он был рад, что успел увидеть, как в шлюпку усадили Труди, да и Розу тоже. Слегка царапнула тревога за Саймона и за ребят из третьего класса, но Жак успокоил себя: такой скользкий тип, как Саймон, точно вывернется, да и Фабрицио с Томми способны за себя постоять. И они все-таки пассажиры, их должны вывести к шлюпкам, как и остальных. А вот... Будут ли выводить арестованного?

Когда в шлюпку усаживали мисс Егер, она обернулась и крикнула бывшему там же мистеру Эндрюсу:

— Марк Мюир арестован, он внизу, спросите у полицейского!

Жак стоял поодаль и хотя видел, что Эндрюс действительно что-то спросил у полицейского, а потом ушел, не был уверен, что Мюира он станет спасать. Может, тот и не стоил стараний, а тем более риска. Но вряд ли стоил и такой смерти — без возможности даже попытаться спастись. "А ведь выходит, вроде как он погибнет из-за меня". На самом деле нет, конечно, надо было думать, прежде чем связываться со шпионкой. И все же Жак помялся, махнул рукой и отправился искать, как попасть вниз, к каюте, где держат арестантов.

Но едва он отошел от шлюпочной палубы и оказался в коридоре, как сзади его взяли за локоть. Перед глазами возникла лоснящаяся физиономия Саймона.

— Куда же собрался наш маленький французский друг? Может, его требуется проводить?

Если честно, в первую секунду Жак перетрусил. Слишком очевидно все складывалось: прохвосту надоело терпеть требования и, откровенно говоря, шантаж, а на тонущем корабле будет столько смертей, что к какой-то одной — тем более, к смерти ничтожной ищейки — вопросов и вовсе не возникнет. Сейчас бы вырваться и бежать... Но тогда доберется ли он вниз вовремя? Нет, все же еще один раз, последний, Саймон мог ему помочь, и шанс нужно было использовать. А там положиться на свою ловкость, и пусть судьба рассудит, кому из них доведется выбраться из передряги. Если только Саймон рискнет напасть на него при постороннем. Как и Мюир.

— Мне нужно попасть к каюте с мягкими стенами.

...Как перепуган был мальчишка-лифтер, который помог им спуститься вниз! В опустившийся лифт сразу хлынула вода, и едва они с Саймоном выскочили, лифтер сразу стал вновь подниматься. Ну и пускай. Лишние свидетели никому не были нужны.

К удивлению Жака, криков о помощи слышно не было. Впрочем, Саймон не дал ему прислушиваться долго: без церемоний оттащил в сторону и схватил за горло. Жак вмазал ему, Саймон разжал хватку, но тут же вцепился в плечо. Жак сам схватил его за горло и выдержал сильную оплеуху, оставшись на ногах, но когда Саймон вывернул ему кисть, вынужден был тоже отпустить противника — тут же схватив за отворот куртки.

Кто знает, сколько они стояли, удерживая друг друга и яростно дыша, как готовые к схватке звери. Вода леденила ноги, брюки намокали — бежать будет тяжело. Надо покончить с этим сейчас. И все же оба молча переждали, когда мимо прошли двое, громко споря. Почему Саймон не позвал на помощь? Должно быть, потому что узнал голос одного из споривших: это был Мюир.

"Приходится, значит, вместо него подыхать ни за грош..." Злость заставила встряхнуться. Жак знал, что он худее, слабее Саймона, так что не стал пытаться его повалить, толкая, а шагнул назад и дернул на себя. Тот с усилием удержал равновесие и швырнул Жака об пол — в воду.

Соленая вода сомкнулась над головой, ударила в ноздри. Жак хотел выпрямиться, но Саймон, наклонившись, принялся давить ему на лоб и подбородок, прижимая грудь коленом. Жак инстинктивно разинул рот и глотнул соленой воды. Удушье затуманивало сознание.

Тогда, согнув колено, он ударил Саймона в спину, вложив в удар все силы, что еще оставались. Вышло, кажется, чувствительно: зашипев, тот схватился за ушибленное место. Жак сбросил другую его руку и ударил снова, кулаком — вышло удачно, в пах. Саймон, подвывая, соскользнул, и Жак вскочил, откашливаясь, а потом, почти не соображая, что делает, принялся бить Саймона в голову, не давая опомниться, покуда тот не рухнул в воду. По ней поползли алые паутинки.

"Я что... Убил его? Убил?" Что-то обрушилось внутри с невозможным, как ему показалось, грохотом. Или это скрежетал гибнущий корабль? Вдруг стало темно, просто хоть глаз выколи, и Жак не сдержал крик животного ужаса. Свет тут же включился снова, и с ним вернулось хоть какое-то самообладание. Нужно было уходить, нужно было бороться за жизнь. Запретив себе проверять, жив ли Саймон, Жак побежал наверх.

* * *

Труди никак не могла увести Жака с палубы "Карпатии". Ему нужно было обсушиться — спасаясь на связке шезлонгов, а после в полузатопленной парусиновой шлюпке, он изрядно промок — и подкрепиться теплым бульоном или кофе, но вместо этого он только сидел на скамейке, укутавшись в явно уже влажный плед, и смотрел на линию горизонта, точно выслеживая что-то взглядом. Труди не знала, что и думать.

Вряд ли он сожалел о миссис Дьюитт Бьюкейтер или мисс Егер, помещенных под арест в отдельную каюту. Труди, едва поднявшись на борт, объяснила капитану Рострону положение дел и передала бумаги.

Мисс Роза, забившись в угол одной из кают, обхватила себя руками и молчала. Труди понимала: с ней бедняжка точно не захочет говорить. Хокли спасся, но был слишком утомлен, чтобы надоедать невесте.

Труди внимательно наблюдала, как поднимались спасшиеся, поджидала Жака и вглядывалась в каждое лицо, но так и не увидела среди уцелевших ни Саймона, ни Мюира. Жак обронил потом, что Мюира выпустил его начальник, и они погибли вместе: у него на глазах их смыла огромная волна, прокатившаяся по палубе. Но не мог же он винить себя за смерть этих людей?

Нет, наверное, его сильно потрясло случившееся, как и их всех. Но нервы у него и так были напряжены, а эти ужасная ночь, когда столько невинных душ отправились на дно, столько детей осиротели, а женщин остались вдовами... Труди старалась помочь тем из спасшихся, кому было хуже: разносила кофе, растирала затекшие за ночь ноги, причесывала детей, обещала узнать про одного, другого, третьего... Но как могла часто подходила к Жаку, а он только все смотрел за горизонт.

Уже когда садилось солнце, а Труди отчаялась уговорить Жака принять помощь, она просто спросила его:

— Что ты там видишь?

— Альбатрос, — пробормотал Жак. — Ты не замечаешь разве?

Труди покачала головой.

— Их здесь не может быть. Разве чья-то душа следует за нами.

Жак медленно кивнул.

— Да. Душа, которой любовь дала крылья.

Но Труди по-прежнему видела только волны, бившиеся об айсберги.