Великолепная семерка (джен)

Василиса Литейщикова прошла сестринские курсы, а в настоящее время училась на истфаке МГУ, который по, казалось, вековой давности привычке именовала истфилом.

Был ей двадцать один год и десять с половиной месяцев, и была она орлоклювом. Собственно, второе вкупе с днем ее рождения (пятнадцатое августа) было поводом для гордости и предпосылкой для изучения биографии Наполеона Бонапарта, который, как известно, тоже был существом и орлоклювом. Еще был в ее жизни и парень — Ваня Маршин, человек, друг ее детства и будущий не то математик, не то айтишник.

Василисино воскресное утро началось в привычные восемь, вместе с щелканьем клавиш и запахом кофе с кухни, где уселся Ваня с очередной своей задачкой. Василиса вскочила и принялась застилать постель. Потом скользнула на кухню и, напевая какой-то мотив, принялась жарить яичницу, которую с хирургической точностью разре́зала ножом на две половины (чтобы съесть свою, ей потребовалось восемь минут). Потом поцеловала Ваню в макушку и, переодевшись в уличное и взяв велосипед, выскользнула из квартиры.

Она ехала по городу куда глаза глядят, наслаждаясь непривычно тихим утром, и сама не заметила, как оказалась в Пресненском районе, как раз напротив костела. Скорее всего, там только закончилась утренняя месса.

Среди выходивших была миловидная девушка, светловолосая и голубоглазая. Первым делом, выйдя на улицу, она сняла кружевную мантилью и положила ее в сумку. И тогда Василисе вдруг очень захотелось подшутить над этой девушкой с возвышенным личиком. И она, поймав чужой взгляд, схлынула. И сама удивилась почерневшим глазам — девушка-прихожанка оказалась гриммом. Когда Василиса вернулась в человеческую форму, та скривила губы и вдруг повелительно взмахнула рукой, маня к себе.

Когда Василиса приблизилась, то смогла рассмотреть объект своей неудачной шутки: нос благородной формы, маленький рот, густые и длинные черные ресницы, русые брови, одна из которых изгибалась острым углом, как из-за следа сабельного удара.

— Ну и что это было, орлоклюв? — требовательно спросила девушка. Произношение у нее было странное, и Василиса никак не могла вспомнить, у кого было такое же.

— Это была шутка, гримм, — ответила Василиса и вскинула подбородок. Гримм прищурилась.

— Неудачная шутка, в таком случае.

Добавила, протянув руку:

— Аглая Адамова.

— Василиса Литейщикова, — проговорила Василиса и пожала протянутую руку. А потом они разошлись.

Это могло бы ничего не значить, но почему-то в следующее воскресенье Василиса снова приехала к костелу. Аглая дернула уголком рта в усмешке.

В тот день они так и не разговорились.

В следующее воскресенье Аглая пригласила Василису «прогуляться до ближайшей булочной», рассказала, что родом из Омска, а в Москве учится на «модистку». Василиса не осталась в долгу, рассказывая о детстве и парне.

— Впервые я обратила на него внимание, когда мне было шесть. Как вы знаете, Аглая, в детстве существа плохо контролируют схлынивание. Я, конечно, тоже не была исключением. И вот, однажды он увидел меня… такой. И никому об этом не растрепал. Даже поклялся в этом, представляете?

— Похвальная честность, — проговорила Аглая.

— И с тех пор мы самые близкие люди друг для друга. Я, знаете ли, всегда предпочитала общество мальчишек. Верховодила ими в играх, тянула за собой… и они шли за мной. А Ваня — самым первым, как верный адъютант!

На губах Василисы заиграла ностальгическая улыбка.

— Мне кажется, про наши отношения сочиняли с наших пятнадцати, — со смешком заметила она. — Ваня, кстати, меня несколько младше — родился в декабре. А у вас есть кто-нибудь на примете? — обратилась она к Аглае.

К чести своей, Аглая если и смутилась, то быстро взяла себя в руки.

— Есть один… Ваших лет, с Урала родом. Учится в МГИМО… Вы только не подумайте, Василиса, что он для меня важен выгодностью партии!

— Что вы! — улыбнулась Василиса.

— К сожалению, на следующей неделе я встретиться с вами не могу — уезжаю в Омск, — добавила Аглая, прощаясь. — Если хотите, можете встретить меня на вокзале, через две недели в без двадцати шести восемь.

— Давайте, — согласилась Василиса.

Потом, оглядываясь назад, она поражалась тому, как не распознала в своей новой знакомой польку по тому же акценту, который тысячи раз слышала в записях голоса Рокоссовского. Но тогда (как? почему?) она не поняла этого.

Из поезда Аглая практически вывалилась. На фоне белого, как бумага, лица пунцовели щеки. Лоб был горячим, как и руки.

— Вы заболели, — констатировала Василиса. — Давайте я вызову такси. Диктуйте адрес.

Аглая снимала маленькую двухъярусную студию где-то на западе Москвы. Войдя в ее жилище, Василиса практически сразу прикипела взглядом к томику неизвестного ей тогда писателя Брандыса, лежавшего на диване. Собственно, на этот диван она и уложила Аглаю (книгу же положила на журнальный столик). Попытки вызвать врача не увенчались успехом, поэтому Василиса, довольно витиевато выругавшись и вручив Аглае градусник, принялась гуглить симптомы.

Полночи Аглая бредила: кричала что-то, плакала, порывалась вскочить. И каждый раз Василиса удерживала ее. В какой-то момент этой бесконечной ночи Аглая пришла в себя.

— Воды? Жаропонижающее?

— Тазик, — прошептала Аглая. Василиса без вопросов повиновалась. Аглаю вырвало.

«Наверное, перепад давления, — подумала Василиса. — Но хоть температура должна спасть.»

Аглая спала и казалась сущим ангелом. Василиса подумала и разрешила заснуть и себе.

Проснулась она в пустой комнате и страшно перепугалась. На втором этаже обнаружилась коленопреклоненная Аглая с четками в руках. Василиса глубоко вздохнула и села на верхнюю ступеньку лестницы.

Спустя время Аглая села рядом и сказала:

— Спасибо тебе.

— Подумаешь, — пожала плечами Василиса. — Ты будешь яичницу?

Аглая кивнула.

— В бреду было… интересно, — сказала она (Василиса поперхнулась воздухом). — Я видела своего прапрадеда, потом — еще более дальнюю родню, Гроховскую битву и много чего еще…

Они помолчали.

— Ссылка — это страшная вещь, — добавила вдруг Аглая. — Гораздо хуже смерти. Она не только осужденного, но и всю его родню и потомков обрекает на потерю родины. А за что? Ведь так нелегко будет вернуть ее обратно.

Василиса слушала ее философствования с интересом, а потом вдруг спросила:

— А почему у тебя фамилия как будто русская?

— По одной фамильной легенде — из-за того, что наш род по мужской линии — потомки незаконнорожденного. Но это просто легенда, хоть и очень обязывает.

— То есть, твой предок — сам Чарторыйский? — удивилась Василиса. — Объясняет, почему Мрвалевич тебе не партия.

— Мой возможный предок, — с королевским достоинством поправила ее Аглая. — Но tak. Я, конечно, не говорила ему об этом. Да и потом… мы просто дружим, ничего особенного.

Потом Аглая обнаружила, что яичница за время их разговоров благополучно подгорела, так что готовить завтрак пришлось заново.

В таинственной книге неизвестного Василисе Мариана Брандыса обнаружились исторические очерки.

Василиса и Аглая ели яичницу и смотрели телевизор. В телевизоре императрица Сисси улыбалась губами Роми Шнайдер, а граф Андраши куртуазно страдал по ней.

— Kawaler, — с какой-то странно горькой усмешкой сказала Аглая.

— Бедная девочка, — отозвалась ей в тон Василиса.

* * *

За окном дождь лил стеной. Василиса перелистнула страницу книги и потянулась за кружкой глинтвейна. Она вдохнула пряный запах и собиралась сделать глоток, когда в дверь постучали. В стуке этом слышался какой-то воодушевляющий мотив. Ваня подорвался открывать.

— А, это ты, — сказал он, лязгнув замком. — Здравствуй.

— Здравствуй, Янь, — отозвался звонкий птичий голосок, по которому Василиса узнала свою подругу.

— Аглая, ты? — спросила девушка из своего кресла.

В дверях комнаты появилась Аглая, старательно отжимавшая волосы. С ее плаща водопадом лила вода (Иван чертыхнулся и пошел за шваброй). Но, тем не менее, улыбка, и вполне счастливая, не сходила с ее лица.

— Я, — ответила Аглая.

— Что случилось?

— Я сдала, — был ответ. Василиса подскочила и кинулась обнимать подругу. — Сдала на Карту Поляка.

Аглая плакала, и ее слезы струились по лицу. Но это были не те слезы, который нужно отирать платком. Это были слезы счастья, невероятного счастья и надежды на будущее.

Через двадцать минут Аглая отстранилась и закрутилась по комнате.

— Пойду в костел! Сейчас! Сейчас же!

— В такой дождь! — возмутилась Василиса. — Да и потом, месса уж кончилась. Лучше оставайся у нас на ночь, я постелю в гостиной.

Аглая склонила голову набок и улыбнулась.

— Хорошо.