Слава отцу (джен)

— Слава Отцу, и Сыну и Святому Духу. Как было, как есть и как будет во веки веков. — Прошептала она едва слышно, прижимая к груди четки из черных бусин, крест покачивался при каждом прерывистом вздохе. Ее руки подрагивали и были сжаты так крепко, что пальцы побелели от напряжения. — Слава Отцу, и Сыну и Святому Духу. Как было…

— Сестра Джиневра?

Она ахнула, возвращаясь к реальности. Комната была темной. Тесной. Душной. Слышно было только частое дыхание.

— Вы здесь, сестра Джиневра? — Снова этот голос, спокойный, бархатистый, нежный.

Она быстро моргнула несколько раз, взглянула на свет. Пара серых глаз наблюдала за ней из темноты. За дубовой решеткой она увидела бледное, изможденное лицо отца Томаса. Он наклонился к ней, его искренний взгляд изучал ее. Холодный белый дневной свет из ближайшего окна едва касался священника, тонкий нос отбрасывал резкую тень на высокие скулы.

— Да… я здесь. — Голос, сорвавшийся с ее губ, был слабым. Обретая спокойствие, она начала исповедь, быстро ставшую для нее рутиной. — Простите меня, отец, ибо я согрешила…

Несколько дней она ждала этого времени с отцом Томасом, выбирая и взвешивая, что рассказать: что она видела, слышала. Чувствовала. Но теперь, когда она очутилась здесь, все тщательно продуманные по пути сюда фразы потерялись, все разом. Джиневра обнаружила, что ищет нужные слова, пока глаза вглядывались во тьму, словно пытаясь найти в её глубине пропавшие мысли.

— Итак, — первым нарушил тишину отец Томас. Затем тихо спросил: — Каков твой ночной кошмар?

Джиневра встряхнула головой. Не было смысла скрывать очевидное: отец Томас, скорее всего, уже знал ответ, взглянув на тяжелые мешки под ее глазами.

— Это наказание, — произнесла она, и это не прозвучало как вопрос.

Отец Томас наблюдал за ее руками, перебирающими четки. Черные бусины блестели в тени, его глаза смотрели на нее укоризненно.

— Но... я не могу это контролировать, — задохнулась она, страшась его осуждения.

— Ты должна, Джиневра, — голос отца Томаса был решителен и притягателен, словно принадлежал самому Богу.— Твой возраст — пора, когда девушка расцветает в женщину, — наиболее уязвим.

Джиневра рассеянно кивнула, вспоминая, как много раз слышала об этом от старших сестер.

«Контролируй себя, — часто говорили они, — или контролировать тебя будет дьявол».

— Все эти эмоции и плотские желания... это поглощает, правда?

Джиневра горячо кивнула, сжимая в кулаках юбку, наблюдая, как она собирается складками.

Отец Томас сочувственно смотрел на нее.

— Это не твоя вина, — продолжил он. — Это не твоя вина, Джиневра. Кровь Евы течет в тебе.

Он вздохнул, сокрушенно качая головой, словно опечаленный видом рыдающей Джиневры.

— Послушай, — интуитивно поняв, что она слишком поглощена мыслями, чтобы ответить, он добавил, — сестра Маргарет сказала мне, что ты здесь дольше всех детей. Сирота. Это правда?

Джиневра шмыгнула носом и, пытаясь успокоить дыхание, сумела кивнуть.

— Бог не оставит тебя, Джиневра. — Отец Томас деликатно приложил пальцы к решетке, словно пытаясь дотянуться до нее и прошептал: — Ты сильная. Храбрая. Сильнее этого.

Джиневра с трудом сглотнула и снова кивнула.

Наконец она нашла в себе силы посмотреть святому отцу в глаза. Тень перекрестий решетки падала на ее бледное лицо. На её веснушчатых щеках виднелись мокрые пятна слез. Мешки под её глазами свидетельствовали о многих бессонных ночах. Но, прямо глядя на отца Томаса, сестра Джиневра выглядела почти готовой столкнуться с чем угодно.

Выражение его лица смягчилось, когда Джиневра сумела улыбнуться.

— Бог не оставит тебя, — повторил отец Томас, его глаза излучали ревностное мерцание, которое было довольно заразительным. — В следующий раз, когда это поразит тебя, дыши глубже, держи Библию, вот так. — Он указал на ее потрепанную книгу и продемонстрировал, как крепко прижимать ее к груди. — И твои молитвы будут услышаны. — Он улыбнулся, и его глаза были полны убежденности.

На этот раз Джиневра не могла не позволить улыбке вспыхнуть на ее губах. Она приветствовала охватившее ее спокойствие, радуясь ему.

Довольный ее умиротворением, отец Томас улыбнулся.

— Господь освободил тебя от твоих грехов, — ему не нужно было говорить вслух, зная, что она и так их запомнила. — Ты можешь идти с миром.

— Благодарна Богу, и… — Джиневра обратила свои все еще полные слез глаза к священнику, — благодарна вам, святой отец.

Она прижала к груди Библию, на которой золотым, блестящим на солнце шрифтом было вытеснено ее имя и адрес магазина, где была куплена книга — Воксхолл-роуд. ⁽¹⁾

Джиневра вышла из исповедальни.

Освобожденная. Снова беззаботная. Как всегда.

* * *

— Только бы это не сошло ей с рук, — закатила глаза Анджелина.

— Нет, клянусь, я это видела! — Лаванда проигнорировала понимающую ухмылку подруги и продолжила тихим шепотом: — Сестра Нарцисса говорила, что это конфискация. Но я видела, она украла помаду Астории!

— Ну и зачем ей это понадобилось? — голос Джиневры был тихим, но напористым, она задержалась, чтобы не рассмеяться перед суровой сестрой Андромедой, мимо которой им случилось пройти. Бросив взгляд в ее сторону, Джиневра проследила за старухой и продолжила, когда та не могла бы их услышать. — Разве ей не семьдесят или около того?

— Скорее восемьдесят, — прищурилась Анджелина, когда они вышли во двор. Сегодня ярко светило солнце — признак приближающейся весны, — и обдувал легкий ветерок.

— Фу-у-у! — Лаванда, как всегда комичная в преувеличенности своих жестов, уперла кулаки в бедра, явно оскорбившись. — И? Что, мы просто становимся скучными и несчастными, когда стареем?

Джиневра усмехнулась

— Скучными и несчастными? Честно говоря, Лав, когда в последний раз что-то хоть сколько-нибудь интересное происходило в монастыре святой Магдалины? — спросила она, провоцируя Лаванду и заметив одобрительный кивок Анджелины.

— Ну-у-у… — Лав бросил многозначительный взгляд влево от Джиневры. Джиневра проследила за ее взглядом и обнаружила отца Томаса в углу двора, беседующего с садовником, скорее всего о том, какие цветы сажать в следующем месяце.

С волевым подбородком и идеально причесанными волосами, новый отец Томас был объектом многих тоскливых вздохов и мечтательных взглядов в женском монастыре. Воротник священника обхватывал его бледную шею, а полностью черное одеяние подчеркивало высокую и стройную фигуру.

Он был молод для священника, острота его ума и взгляда позволяли ей предположить, что он перескочил через несколько классов. Гладкая кожа свидетельствовала о почти мальчишеской юности. Щёки отца Томаса алели от восторга, когда он говорил об Иисусе. Когда стоял на алтаре, его серые глаза страстно мерцали, меняя цвета в калейдоскопическом свете, льющемся из розы⁽²⁾ на стене.

Джиневра не раз задавалась вопросом, сколько женщин рыдали, услышав новость о том, что он стал проповедником Христа. Но все это время она всё же искренне считала, что отец Томас был рожден стать священником. Однако мысли Джиневры были прерваны, когда проницательные глаза отца метнулись к ней.

— Да, он отлично выглядит, не так ли? — будто издалека послышался игривый голос Анджелины.

Казалось, все замедлилось, когда взгляд отца Томаса нашёл Джиневру, даже сквозь деревья и сестёр, разделявших их.

Она рассеянно хмыкнула, когда он наконец моргнул, вернув все свое внимание садовнику.

— Полагаю, этот мужчина кого угодно доведет до разврата, — пробормотала Лав, и Джиневра наконец отвела взгляд.

— Ну, пошли, мы опаздываем, — вздохнула Джиневра, первой приходя в движение и хватая за рукава обеих подруг. — Сестра Маргарет не сочтет любование отцом Томасом достойным оправданием для опоздания.

Весьма громкие протесты не прекращались всю дорогу до класса, к которому Анджелина и Лав неохотно последовали за ней, как раз к началу дневного изучения Библии. Джиневра закусила губу под строгим взглядом сестры Маргарет, заняв свое обычное место между ними двумя.

Изучение Библии шло как обычно. Сестра Маргарет была не из тех, кто обладал даром к публичным выступлениям, поэтому её лекция звучала монотонно, а взгляд неотрывно пронзал Библию перед ней.

Ее иногда называли «веселой Молли⁽³⁾», что всегда сбивало с толку новичков. Естественно, класс впал в обычный транс, включая Джиневру, чьи глаза с тоской устремились к виду снаружи.

— …Имя Господа — безопасная крепость… — голос сестры Маргарет то усиливался, то ослабевал.

Джиневра вздрогнула от внезапного шума в ушах. Но вскоре поняла, что это звонил телефон. Она сморгнула сонливость, разбуженная звонком, который прямо сейчас послужил ей будильником. Среди всей этой суматохи она разглядела телефон, укрытый в дальнем от входа углу. Ей казалось, что за годы здесь она хорошо узнала это место, и теперь была невероятно удивлена, обнаружив там телефон.

Сестра Маргарет вздохнула, явно раздраженная вторжением, и пошла к аппарату. Глаза всех девушек в комнате следили за событием, которого никогда раньше не случалось, по крайней мере, на их памяти.

Когда подняла трубку, сестра, не стесняясь, демонстрировала свое раздражение, хмыкая в процессе разговора.

Ее взгляд метнулся к Джиневре, заставив ту сесть прямо. Сестра Маргарет подняла палец и жестом пригласила ее подойти.

Джиневра медленно отодвинула свое деревянное сиденье со скримом, который показался ей невыносимо громким, и встала. Ее кулаки сжали юбку, когда она пробиралась к сестре.

— Это тебя, — всё, что сказала сестра Маргарет, передавая ей трубку.

Ошеломленная неординарностью всего происходящего, Джиневра взяла трубку, не припоминая никого, кто мог бы ей позвонить. Бросив последний взгляд на своих одноклассниц, а затем на сестру Маргарет, она повернулась в угол, чтобы хоть как-то уединиться в этой многолюдной комнате.

Постоянные помехи и треск застали её врасплох. Несмотря на ужасающую тишину комнаты, она закрыла правое ухо, пытаясь уловить хоть какой-то членораздельный звук. Затем среди хаоса, словно погребенный в глубинах песка, раздался голос. Джиневра нахмурилась, прижимая трубку еще ближе к уху.

Спокойный и бархатистый, даже нежный голос донесся до нее сквозь помехи.

— Отец Томас? — спросила Джиневра. Её слова невольно прозвучали громче на фоне помех. — Отец Томас, это вы?

Джиневра повернула голову к сестре Маргарет, которая продолжала молча наблюдать за ней.

Её обычно суровое и даже хмурое выражение лица сменилось сочувствующим.

— Отец Томас, — Джиневра снова повернулась в угол, услышав его голос, который стал слышен достаточно отчетливо, чтобы она поняла, что в этот момент отец Томас повторял одно и то же сообщение, пытаясь до нее достучаться. — Отец Томас, связь, похоже…

Голос Джиневры оборвался.

Среди постоянного, душераздирающего треска голос отца Томаса снова вынырнул из песка, чтобы произнести слова:

— Будет кровь.

Джиневра не верила своим ушам, цепляясь за трубку.

— Отец? — ее голос дрожал, заглушенный громкими помехами.

Он не ответил. Слова повторились искаженным, монотонным голосом, который почти не походил на человеческий. Как будто сообщение было записано, чтобы доставить его прямо ей в ухо.

Те же слова. Снова и снова. Прежде чем она успела что-либо понять, Джиневра швырнула трубку в стену.

* * *

…От дыхания запотело стекло, временно скрыв лицо за белой пеленой. Когда пелена растаяла, Джиневра не узнала отражение, которое увидела в зеркале. Её острый нос, выдающиеся скулы, веснушки — всё расплылось. Строго говоря, всё осталось той же формы, размера, что и прежде, и находилось на своих привычных местах. Но отдельные черты зеркало исказило. Левый глаз больше. Нос треснул надвое и сместился вправо, как, впрочем, и губы. Изувеченная и потерянная.

Она не знала девушку, которая стояла перед ней. Эта была бедная особа, раздавленная тяжестью своего детства. Угрюмо она рассматривала себя. Волосы растрепаны, как будто их не расчесывали годами. Страх, дрожь, отпечатались в этих стальных синих глазах от метаморфозы, которую она наблюдала в треснувшем отражении.

Сильная. Храбрая.

Отражение вздёрнуло подбородок. Гордая.

Девушка в зеркале подняла руку. В правой у нее был осколок разбитого зеркала. В левой — она сжимала свои волосы.

Рыжие пряди струились по её плечам, подобно реке.

— Слава Отцу, и Сыну и Святому Духу. Как было, как есть и как будет во веки веков...

* * *

…Джиневра судорожно вдохнула и открыла глаза.

Она не была уверена, спит или бодрствует.

Пространство содержало гиперреалистичные детали, но она не помнила, как сюда попала.

Как будто она всегда существовала здесь, в этом месте.

Её внимательные глаза осмотрелись вокруг: пустой коридор. Это была пристройка, дополнительные спальни, беспорядочно добавляемые по мере того, как росло число сестер. Теперь Джиневра стояла в одном из коридоров, которые выходили на спальни сестер. Все переходы, изгибаясь, образовывали вместе лабиринт. Было пыльно, как всегда. И ненормально холодно, как будто кто-то оставил окно открытым.

Джиневра нерешительно шагнула вперёд, зная, что в конце прохода, слева, её ожидает уют собственной комнаты. Этот коридор заканчивался окном. Ужасно темная ночь. В оглушительной тишине знакомый проход никогда не выглядел таким чуждым. Запущенным.

Опустевшим.

Джиневра с трудом передвигала свои босые ног, ощущая кожей стоп холод дерева.

Дверь слева закрылась с тихим стуком.

Джиневра ахнула. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. В тусклом лунном свете девушка едва различила металлический блеск цифры «четыре» на двери.

Комната Лаванды.

Джиневра шагнула к двери, от которой отскочила всего секунду назад.

— Лав? — прошептала она, тихо, но настойчиво постучав в дверь. — Лав, ты не спишь?

Ответа не было.

Джиневра тяжело сглотнула.

— Лав, это я, — она повысила голос.

В коридоре было так же тихо, как всегда. Ни единого шепота, кашля или шороха покрывала.

Джиневра посмотрела на крепкую дверь, мечтая отгородиться ею от темноты.

— Лав... — Джиневра отказалась признать слабость в своем голосе. — Лав, это... это ты?

Дверь оставалась неподвижной. Тишина была оглушительной, если не считать прерывистого дыхания Джиневры.

Она почувствовала, как по ее спине пробежал холодок и, бросив последний тревожный взгляд на дверь, снова направилась к своей комнате.

Но не успела она сделать и пары шагов, как раздался щелчок дверной ручки. Джиневра повернула голову и обнаружила, что дверь снова приоткрыта. Девушка нервно наблюдала, ее пальцы подсознательно тянулись к четкам. Она застыла, ожидая, когда Лаванда выйдет из-за двери, смеясь и улыбаясь ей.

Но в этой зловещей тишине ничего не происходило.

Джиневра теперь крепко сжимала четки в кулаке, оборачиваясь. Она ускорила шаг, стремясь достичь тепла своей комнаты. Джиневра прижала к груди черную кожаную Библию, бросившись к своей двери, из-под которой лился теплый свет. В страхе она лихорадочно искала в темноте дверную ручку.

Джиневра провела пятерней по своим растрепанным волосам, которые мешали ей видеть, и наконец нащупала дверную ручку, которая выскользнула из ладони.

Джиневра ахнула, немедленно отдернув руки. Она уставилась на темное пятно на тусклом металле. Нахмурилась, гадая, откуда оно взялось.

Девушка, сощурившись, посмотрела в сумраке на свои руки. Там было что-то темное и вязкое, пахнущее железом.

Она почувствовала, как её сердце оборвалось.

Джиневра не понимала, как это могла там оказаться, но темная нить, которая быстро проделала путь к полу, несомненно, была сгустком крови.

Девушка закричала, стирая вязкий слой крови единственной доступной тканью, которую смогла найти: своей белой ночной рубашкой.

— Бог не оставит меня. Бог не оставит меня… — Она отчаянно шептала слова, которые сказал ей отец Томас. Но сколько бы раз она ни водила руками по ткани, ее руки, казалось, покрывались еще большей кровью.

Она заплакала. Сильный запах железа ударил в ноздри, когда она вытирала слезы пальцами. Сейчас ей хотелось вернуться в свою комнату больше, чем когда-либо. Заснуть, как все остальные, и притвориться, что все так же, как всегда.

Она закрыла глаза, желая, чтобы все это ушло. Но Бог был беспощаден к девушке, которая потеряла контроль.

Когда ее глаза открылись, она все еще была одна в темноте, в районе живота её белая рубашка теперь была покрыта кровью.

Она упала на пол, но тут же отскочила назад, почувствовав теплую жидкость на кончиках пальцев. Она прижалась к стене, с ужасом наблюдая, как черная жидкость продолжает растекаться по деревянному полу. В тусклом лунном свете она различила кровь, которая текла из-под двери, бесшумно подкрадываясь к ней.

— Оставьте меня одну...

Она знала, что рядом нет никого, кто мог бы выслушать ее жалкую мольбу, но Джиневра продолжала хныкать, чувствуя вкус соли и крови во рту. Она размахивала рукой в тщетной попытке оттолкнуть жидкость.

Крест закачался. Взгляд Джиневры остановился на блестевших обсидианом и запачканных кровью четках, которые она сжимала в руке. Её глаза отчаянно искали потрепанную книгу. Джиневра потянулась к Библии, лежащей всего в нескольких сантиметрах от разлившейся крови; брошенной в момент, как она вытирала руки.

Джиневра лихорадочно перелистывала страницы книги в чёрном кожаном переплете. Раздался громкий хлопок, и она подпрыгнула. Резко обернулась на звук, чтобы увидеть распахнутое ветром окно. Необычно сильным порывом, который переворачивал страницы, а её покрытые кровью волосы развевались, мешая видеть. Она прищурилась и, снова перелистнув нужную страницу, начала читать вслух:

— Я повелел тебе быть храброй и сильной… — Воздух вырвал книгу из ее рук. Вдалеке снова зазвонил телефон, все ближе и громче. Она крепче взяла книгу и продолжила, теперь уже перекрикивая звонок: — Не тревожься и не ужасайся, потому что с тобой Господь Бог твой, куда бы ты ни пошла…

Ее голос беспомощно затих, когда слова начали исчезать. Она в шоке смотрела на написанное, которое начало растворяться на бумаге, словно чернила в воде.

— Нет, — пробормотала она, теперь лишенная надежды на спасение. — Нет, нет, нет, нет, нет…

Она истерично листала страницы, ища хоть какие-то оставшиеся слова. Указатель. Номер страницы. Что угодно.

Ее пальцы скользили по пустым страницам, оставляя кровавые отпечатки.

Джиневра нахмурилась, когда сквозь отпечатки ее пальцев буквы, написанные черными чернилами, проступили на поверхности чистых страниц. Надпись от руки, элегантным почерком с длинными завитушками.

«Ты потеряла контроль», — гласила строка, укоряя и осуждая Джиневру.

Она уставилась на то, что было либо чудом, либо ее галлюцинацией. Одинокая слеза скатилась по ее щеке на страницу.

— Я пыталась, отец, — взмолилась Джиневра, прежде чем осознала это. — Я клянусь, я пыталась.

Она всхлипнула в сгиб локтя. Ладони ее касались страниц, тело наклонилось вперед, умоляя о прощении.

«Контролируй себя, или контролировать тебя будет дьявол».

— Это не сработало, — она осуждающе ударила кулаком по пустой странице. — Вы сказали, что это сработает!

Джиневра подняла свои слезящиеся глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как слова «Это не твоя вина» растворяются на странице.

Джиневра шмыгнула носом. На ревущем ветру страницы яростно трепетали. Появился проблеск надежды. Конец туннеля. Не смотря на все, Бог, возможно, достаточно добр, чтобы простить ее. Звук не достиг ее ушей, так как слезящиеся глаза Джиневры с нетерпением следили за книгой в ожидании следующей строки.

«Кровь Евы течет в тебе».

Что-то сломалось внутри нее.

Все эти моменты, когда она старалась, трудясь невероятно самоотверженно.

Молитвы в ледяной до мороза часовне. Наставления и наказания за каждый незначительный поступок. Следование указаниям: как одеваться, как говорить, как думать.

Всегда было мало. Как бы сильно она ни старалась, всегда было мало. Ее молитвы никогда не будут услышаны.

Она стиснула зубы. Костяшки пальцев побелели, когда она схватила книгу. В порыве ослепляющей ярости она схватила осколок разбитого зеркала. Оглушительный звук был ее собственным криком. Слезы и кровь бежали по ее щекам.

Последним, что она увидела, было отражение ее диких голубых глаз, ее бушующих рыжих волос и ее оскаленные зубы, когда она вонзила осколок в Библию.

1) На этой улице Том Реддл купил свой дневник.

Вернуться к тексту

2) Роза (англ. rose window) — большое круглое окно в архитектуре готического стиля, расчленённое фигурным переплётом на части в виде звезды или распустившегося цветка с симметрично расположенными лепестками и застеклённое витражным стеклом.

Вернуться к тексту

3) «Lively Molly». Пытались понять, почему же сестру Маргарет назвали Молли. Нагуглили «Molly dance» — английские крестьянские танцы начала XIX века (а еще и имя как у Молли Уизли, что похоже на отсылку). (Прим. перев.).

Вернуться к тексту