Тени Вайаты (джен)

— Мы их стряхнули, господин, теперь не выследят. Но будьте вдвойне осторожны.

— Я знаю.

Тот, кого назвали господином, ниже опустил на лицо капюшон плаща. Из-под плотной шерстяной ткани не было видно ничего — только и заметишь, что среднего роста и по-юношески худощав. Его более высокий и крепкий спутник в таком же плаще молча шагал рядом.

С каждым их шагом оставались позади неширокие, мощеные камнем улицы, деревянные или глинобитные дома с плоскими крышами, разноцветные занавеси на окнах, оживленные голоса из лавок и мастерских, постукивание ткацких станков, шорох гончарных кругов. Ветру, привыкшему гулять на приволье, было тесновато на городских улицах, и он приносил то нежное благоухание цветов из маленьких садиков, то пряно-соблазнительные запахи жареной рыбы или похлебки. Путники в плащах шли, не останавливаясь, как ходят давно привычной дорогой, которая сулит в конце отраду.

Так они миновали несколько ремесленных кварталов. Здесь трудились целые поколения, хранящие секреты предков и приумножающие мастерство, трудились, жили и умирали в старинных домах, которые изредка подновлялись и еще реже перестраивались. Хотя строительство в Вайате было не менее выгодным, чем торговля, зодчие предпочитали дерево и глину камню — его приходилось доставлять из прибрежных каменоломен, что к востоку от города. Камень шел только на храмы и на дома знати или богатых купцов.

Отдельно располагались кварталы плотников, кузнецов и оружейников, за которыми надзирали тщательнее, чем за прочими. Именно туда направлялись сейчас двое путников в плащах, и дорогу эту отнюдь не устилали лепестки душистых цветов арга. Между ремесленными кварталами с давних пор появились мрачные трущобы, обиталище уличных попрошаек, воров и убийц, которым были нипочем и налеты городской стражи, и расправы на площадях. Преступники множились в смрадной тьме, точно вши — в лохмотьях нищего.

Нынче вечером улицы трущобы пустовали, словно ее обитатели присмирели и затаились после утренней облавы стражников. Пятеро захваченных побирушек уже получили по сотне плетей на площади Мерхамета, трое воров лишились правых рук, а прочие дожидались своей участи в городской тюрьме. Но пустынные улицы пугали сильнее, так, что самый отважный человек поневоле ощутил бы здесь холодок страха, похожий на порывы ледяного ветра в далеких землях к северу от Хиризийского моря. Незримая опасность таилась повсюду. Хотя есть в Вайате опасность и пострашнее — к примеру, соглядатаи.

— Господин, смотрите в оба, — тихо сказал тот из путников, что был повыше. — Здесь самое опасное место в Вайате. — И прибавил себе под нос: — Хотя как сказать…

В путанице глухих переулков, соединяющих кварталы, прохожих почти не было. Те, что изредка попадались навстречу путникам, испуганно шарахались к дырявым, пропахшим нечистотами стенам и почти мгновенно исчезали в узких подворотнях. Юноша порой приподнимал капюшон и глядел по сторонам, и тогда рука его сжималась под плащом, словно стискивая рукоять оружия. Его старший товарищ шел, чуть выставив вперед правое плечо, внимательные глаза не упускали ничего вокруг.

С шумным выдохом из ближайшей подворотни выскочил лохматый оборванец. Взлетел вверх ржавый нож. Юноша ловко отпрянул и схватился за собственное оружие, но не успел даже вытащить. Запястье убийцы перехватила крепкая рука, другая стиснула шею. Бродяга раскрыл рот в беззвучном крике, хотя не мог уже издать даже хрипа. В тот же миг его голова оказалась свернута набок.

Спутник юноши небрежно пихнул труп назад в подворотню. Вслед за мертвецом полетел его нож, тихо звякнул на выщербленных камнях — здесь за улицами никто не ухаживал. Изо рта убитого текла кровь, но ни капли не попало на руки и плащ его убийцы. От движения капюшон упал, открыв голову мужчины лет тридцати, черноволосого, гладко выбритого и очень коротко стриженного, с удивительно неприметными чертами лица. Он быстро огляделся и поправил одежду.

— Идемте скорее, господин, — только и сказал он и зашагал вперед.

— Как ты это делаешь, Исур? — восхищенно спросил юноша, догоняя его. — Я даже не успел пальцем шевельнуть. Уже сколько лет прошу тебя научить меня так же драться, а ты не хочешь…

— Вам это не подобает, господин, вы же знаете, — был ответ. — Вы — сын короля, наследник престола, и вам полагается изучать лишь искусство благородного боя. А для таких вот случаев у вас есть я.

— Ты уже столько раз спасал меня… — начал юноша, но спутник движением руки оборвал его и ускорил шаг.

Из очередного закоулка показались еще двое заросших бродяг, от которых на всю улицу разило перегаром и немытым телом. Этим оказалось достаточно одного лишь взгляда Исура, чтобы тут же нырнуть обратно. Юный королевич невольно оглянулся, замедлил шаг. Здесь приходилось осторожно ступать, не то подвернешь ногу на выбоине или не заметишь полусгнившей дохлой кошки. Из-за сплошной стены низеньких грязных деревянных домишек, что тянулись по обе стороны, слышалось глухое бормотание, крики, хохот. Один раз зазвенел пронзительный женский визг — и оборвался под звуком тяжелого удара.

— Быстрее, господин, — шепнул Исур, заметив, что королевич застыл на миг. — Не то опоздаем, как в прошлый раз.

Они осторожно миновали груду вонючих отбросов, протиснулись меж досок покосившегося забора. Опасный участок остался позади. Оба путника с наслаждением вдохнули свежий, не пропитанный смрадом нечистот воздух, наполненный благоуханием садов, солоноватым ветром с моря и звуками труда.

Вечерело. Нежно-лиловые сумерки с искорками первых звезд не спешили сгущаться, хотя приглушили привычную дневную жару. Улицы Вайаты бурлили жизнью, прежде чем уснуть, хотя даже по ночам они не пустели. Главная площадь у храма Мерхамета и городской рынок остались далеко слева, там и сям закрывались купеческие лавки, а хозяева и работники спешили по домам. Со смехом и беседами шли к колодцам за водой женщины и девушки, стараясь держаться вместе. Все громче гудели голоса в тавернах и кабачках, где собирались на отдых усталые ремесленники, а порой и бродяги-чужеземцы с почти пустыми кошелями и ворохом баек о своих подвигах — таких пришлецов в Вайате любили послушать. Проходили под бряцание брони городские стражники с копьями, и все шумы на улицах сразу смолкали. Люди провожали блюстителей порядка осторожными, а кое-где испуганными взглядами. Королевич и его телохранитель, по-прежнему прячась под плащами, старались держаться от них подальше.

Они шли по кварталу кузнецов, где, казалось, сам воздух раскален добела, словно железо в печах. У мастерских толпилась стража, так, что не протолкнешься, то и дело слышались обрывки напряженных разговоров или гневные окрики. По нынешним законам кузнецы и оружейники ежедневно отчитывались, сколько, чего и по чьему заказу изготовили, даже если это были всего лишь гвозди или ухваты для кухонной утвари. И приходилось повиноваться, если не хочешь лишиться работы, семьи, свободы, а то и жизни.

Резкие голоса стражников и мастеров заставили королевича на миг отвлечься от своих тайных дум и тяжко вздохнуть. Но стоило путникам миновать рабочие кварталы и выйти к жилым, как вздохи юноши стали чаще — только уже не горестные.

— Неужели правда опоздали? — пробормотал он, вглядываясь в каждую проходящую мимо молодую женщину.

— Нет, господин. — Исур положил ему руку на плечо, слегка поворачивая. — Вон, взгляните, сколько девчонок идет. Она точно среди них… ну да, смотрите сами.

Королевич шумно сглотнул, приподнял капюшон, глядя то на спутника, то в конец улицы, откуда слышалось веселое девичье щебетанье. По-детски пухлые щеки юноши, еще не знающие бритвы, залились жарким румянцем.

— И правда… — прошептал он, хрипло, словно у него пересохло в горле. — Вот она…

Узкие улицы кузнечного квартала не спешили пустеть. Из домов летели запахи незатейливой еды — рыбной похлебки и свежих лепешек, изредка тянуло жареным птичьим мясом. Девушки и девочки-подростки возвращались от колодцев с полными ведрами или кувшинами, тихо переговариваясь. Порой звенел смех, и ему вторили дешевые запястья, серьги и подвески из раскрашенной глины и морских раковин. Увлеченные болтовней подружки не спешили возвращаться домой, и лишь некоторые быстро бросали слова прощания и скрывались за низкими оградами или садовыми деревьями. Среди таких королевич и заметил ту, ради которой в очередной раз тайно пришел сюда, не спрашивая позволения, в сопровождении лишь верного телохранителя.

Высокая статная девушка лет шестнадцати с привычной легкостью несла на плечах коромысло с двумя ведрами воды. Девушка перебрасывалась словами с прочими своими спутницами, порой даже улыбалась, но взгляд ее оставался задумчивым, словно мыслью она пребывала где-то далеко. Возможно, именно этим она так привлекла внимание юного королевича тогда, в первый раз. Такая непохожая на других, и дело не в красоте. Юноша сам не знал, отчего она вдруг показалась ему такой близкой, такой родной, как будто он знает ее всю свою недолгую жизнь.

Много раз он вот так же смотрел на нее — то здесь, в кузнечном квартале, то на рынке, куда она ходила за покупками. Он любовался тем, как прямо она держится, как красиво сидит голова на стройной шее, как ниспадают на спину длинные темные волосы, заколотые дешевыми ракушечными гребнями по бокам, чтобы не мешали работать. Свое простое одеяние, перепоясанное на талии, как у незамужней, она носила так, словно стан ее облегала не простая, поблекшая от стирок шерсть, а заморский шелк.

— Разве она не прекрасна, Исур? — так же хрипло прошептал королевич.

— Вы в прошлый раз говорили то же самое, господин, — отозвался телохранитель. — И я вам уже отвечал: да, она правда хороша. Да только мы так и топчемся на месте. Вы даже не знаете, как ее зовут.

Тем временем девушка распрощалась с приятельницами и свернула в ближайший переулок, откуда сладко пахло ночными цветами суэр. Королевич осторожно последовал за нею, сделав знак телохранителю.

— А как, по-твоему, я это узнаю? — шепнул он по пути. — Подойду прямо и спрошу?

— Почему бы и нет? Девчонки разошлись, вам никто не помешает. Ступайте, а я постерегу.

— Нет. — Королевич даже остановился, пальцы его затеребили плащ на груди. — Я не пойду.

— Почему?

Лицо юноши сделалось пунцово-красным.

— Не могу.

— Странно как-то вы ухаживаете за девушкой, господин, — усмехнулся Исур; впрочем, усмешка его тотчас погасла, и вернулось прежнее непроницаемое выражение. — Я вам тут, конечно, не помощник и не советчик, но, как по мне, так не делается. Вы до старости будете бродить за нею по пятам и набираться храбрости?

— Легко тебе говорить! — Королевич топнул ногой. — А вдруг она прогонит меня?

— Да как же прогонит, господин? На вид она не злая. Да и какой же дурой надо быть, чтобы прогнать такого парня, как вы? Боги вас ни красотой, ни умом не обидели, да и говорить вы умеете — если только совладаете с собой. Вон, прочтите ей те старинные стихи, которые вы вчера весь день читали. Даже меня проняло — так неужто девчонку не проймет?

— Перестань. — Румянец на щеках королевича сделался ярче. — Ну как тебе сказать? Неужели ты никогда никого не любил?

— Я — нет. Мне не положено никого любить, это мешает моей службе. — Эти слова Исур произносил уже много раз, и мысленно, и вслух, хотя сейчас, судя по голосу, они были далеки от правды. — Идите же скорее, пока она не скрылась в доме.

— Знаешь, — сказал королевич, словно хватаясь за последнюю соломинку, — что-то мне не хочется туда идти. Помнишь того здоровенного мужика, которого мы как-то видели рядом с нею? А ведь он даже покрепче тебя…

— Ну и что? Или вы думаете, что это ее муж? — Телохранитель вновь позволил себе легкую улыбку. — Должно быть, отец или брат, хотя староват для брата. Но пока его не видно, так что не бойтесь, идите. А если вдруг заявится, не беспокойтесь: мне и не с такими приходилось иметь дело, не оплошаю.

Королевич шагнул было вперед и вновь остановился.

— Нет, не пойду. Вдруг она узнает, кто я?

— Вас не понять, господин, — вздохнул Исур. — Неужели мы шли тайком через эти трущобы, мимо стражи и соглядатаев, только для того, чтобы вы поглядели вслед своей любезной? Решайтесь скорее, или идемте обратно, пока вас не хватились.

— А кто меня хватится, Исур? — сказал вдруг юноша с печальным вздохом. — Отцу я как будто не нужен, с тех самых пор, как умерла мать. Я уже не помню, когда последний раз видел его. И сам он не желает видеть меня. Да и этот проклятый Садахар все время крутится около него. А что я могу, если он взял всю власть? Даже ты ничего не можешь.

— Даже я… — кивнул Исур.

При упоминании Садахара, главного королевского советника, обычно бесстрастное лицо телохранителя заметно помрачнело — у него были на то свои причины. Но уже восемь лет он служил своему господину, оберегал его тело от врагов, а душу — от вредных мыслей. Так он поступил и сейчас.

— Ну вот, взгляните, — сказал он, указывая вперед. — Ушла. Опять. А мы опять всего лишь посмотрели. Так не годится, господин…

Королевич отмахнулся и вновь надвинул капюшон на хмурое лицо. Как ни крути, Исур прав, обижайся — не обижайся. В самом деле, довольно трусить, точно вор из трущоб. Он давно не мальчишка — не прошло и двух лун, как надел в шестнадцатое свое лето золотую волну-оберег вместо серебряной. Пора доказать на деле, что он — взрослый мужчина, готовый добиваться любви женщины.

— Ты верно сказал, — признал королевич, пока они шли обратно по пустеющим улицам. — В следующий раз я непременно заговорю с нею, обещаю тебе. Нет — даю слово, слово потомка Архатшира, клянусь его памятью! Да помогут мне боги…

— В таком деле, господин, только вы сами себе поможете, — заметил Исур. — Кстати, вы видели, как она оглядывалась по дороге — будто чуяла, что мы следим за нею.

— Думаешь, она знает? — Королевич вновь вспыхнул до ушей. — Думаешь, она видела меня? А вдруг…

— А вдруг она правда вас видела — и сейчас терзается думами, что за таинственный прекрасный юноша глядит на нее во все глаза и почему не решается подойти. Может быть, она тоже мечтает о вас, как вы о ней. Хотя женщины есть женщины. Я в этом мало понимаю, но знаю, что они любят смелых и решительных.

— Я буду таким, Исур, — заявил королевич, сверкая глазами. — Непременно. Только я боюсь ее напугать — мало ли что, вдруг она примет нас за работорговцев или еще кого. Может быть, нам не стоит идти сюда завтра, а лучше выждать день или два?

Исур ненадолго задумался и кивнул.

— Может быть. Осталось четырнадцать дней до праздника Мерхамета, все зачастят в храмы и на рынок, а женщины — особенно. Думаю, нам будет лучше пойти утром, когда обычно ходят за покупками. Похоже, ваша любезная небогата, но даже самые бедные девчонки из кожи вон вылезут, а непременно раздобудут к празднику новый наряд. Так что станем искать ее у торговцев тканями.

Королевич с облегчением кивнул и заулыбался. В устах верного телохранителя все звучало так просто — а слова у него никогда не расходились с делами. Значит, так все и выйдет, и да помогут ему божественный предок Архатшир, повелитель моря Мерхамет и прекрасная Эфитра, покровительница любви и плодородия.

На сей раз Исур и королевич возвращались не трущобами, а обычными улицами. Люди почти разошлись, зато стража по-прежнему звенела броней, и скользили в переулках там и тут закутанные тени — может, случайные прохожие, а может, соглядатаи Садахара. Ими кишела не только вся Вайата, но и другие области огромной Вайи, до самых южных пустынь. Словно восьминогие морские чудовища дазгу, они оплели скользкими лапами всю страну, суля смерть любому за не так сказанное слово и не так брошенный взгляд. А начальствовал над ними Сеннуф, сын Садахара, вполне достойный продолжатель отцовского дела.

Среди выстроенных ровными рядами кварталов, садов и богатых каменных домов путники заметили скромный храм, намного ниже и проще, чем те, что возводили в честь владыки морей Мерхамета или Ниразака, бога ветров и торговли. Над простыми серыми колоннами смутно белело в сгущающихся сумерках выпуклое изображение: юноша и девушка, похожие, как близнецы, прижимались друг к другу щеками. Брови юноши-бога были сурово сдвинуты, улыбка же юной богини дышала добротой и любовью. Ступени храма пустовали, но в окнах низкого строения рядом горел свет и мелькали тени — младшие жрецы-лекари принимали больных и днем, и ночью.

Королевич вздохнул украдкой. Он никогда не молился Эдату и Эдаре, богам-близнецам, Справедливости и Милосердию. Их культ не отличался столь любимой в народе пышностью, как обряды других богов, зато проповеди жрецов и особенно их дела неизбежно собирали целые толпы. Жрецы щедро раздавали милостыню и помогали нуждающимся — этим часто пользовались опустившиеся жители трущоб, скупщики краденого и нищие-обманщики. За лечение служители близнецов не брали платы, как и за обучение детей: хотя каждый ребенок в Вайате по обычаю перенимал ремесло родителей, всегда находились неприкаянные сироты, никому не нужные. Так мальчики могли потом сделаться писцами или даже чиновниками, а девочки — ткачихами или вышивальщицами.

Невидящим взором королевич взглянул на тени за освещенными окнами, на серые колонны и белые прекрасные лица. Что бы ни говорили жрецы, боги слишком верят в смертных — или же им вообще нет дела до людских бед. Сам он давно не верил ни в милосердие, ни тем паче в справедливость, ибо справедливостью в Вайате который уже год именуется жестокость. Да и может ли быть иначе там, где властвует ненавистный Садахар?