И она ушла (гет)

Нас с тобой там больше не было.

А я искал, искал, искал. Тебя, твой запах на подушке и в ванной после душа.

То, как ты напевала ненапеваемые строки: «И раз вышло сойти с ума, то, быть может, сойдет и с рук». Не сошло, не случилось, и тебя здесь больше нет.

Искал тебя, Пэнси, Блейза. Чертова Гарри Поттера, мать его, Рона Уизли. И вечно-недолговечных твоих подруг, в которых ты погружалась и совсем не замечала боли после. После того, как они отворачивались, конечно.

Потому что ты выбрала не то, не того, не там. Пустяки, любимая. Ты выбирала так, как чувствовала на том промежутке времени и этапе жизни насколько могла.

Я сказал «любимая», ты оценила? Ты смеешься? Ты дышишь? Ты еще помнишь…

…меня?

* * *

Твой чертов блядский блокнот лежит и не шевелится. И мне тоже, в целом, уже можно не шевелиться. Поздно совсем, и клонит в сон.

Дышу ртом и прикладываю руку к сердцу, которое бьется и бьется. И я бьюсь за каждый день, который еще вышло прожить. Но маленькая мысль внутри о возможной встрече или твоей жизни, о еще одном закатывании глаз. Еще раз услышать: «Драко!».

Это все бьет меня в живот. Но я сильный, ты знаешь. Мне на это п-о-х-у-й.

Еще раз настоять на том, что в спальне нужно только одно окно. Еще раз проглотить неправоту, когда приходится в построенном доме создавать второе.

И ты всегда была права, и я всегда тебя обижал, и всегда подавлял. И постоянно задавался вопросом: «Почему ты остаешься?».

К черту консерватизм. К черту порядки. Законы, правила, общественные нормы. Шлю их нахуй вместе с твоим чертовым блядским блокнотом.

Я не хочу его читать, никогда не было интересно, и почему ты решила, что это изменится теперь?

Однако мучает меня другое. К чему все записывать пером, если я вызвал достаточно слез, чтобы ты создала воспоминания?

Кстати, той интрижки на работе не было. Я был всегда верен. И из-за своего упрямства не сказал об этом четко по слогам. Просто… как ты могла подумать, что я мог?

И когда ты усомнилась, в моей голове было только: «Ну и живи с этим». Раз тебе нравится.

Тебе нравилось?

* * *

Серая обложка твоего чертового блядского дневника мучает меня. Заходят дети, постоянно звонят коллеги, я не могу смотреть в глаза людям. Что ты натворила?

* * *

Я открываю твои книги.

«моря и горы — те, что переехал,

твои друзья, которых ты оставил,

и этот день посередине века,

который твою молодость состарил».

Состарил, Грейнджер, состарил. 23 января. Навсегда. Перед глазами Нотт в поместье, и я уже знал, какого хрена он приехал.

Молчал, прятал глаза, жалел. Уберись с этим говном из нашего дома.

И осознание волнами до пальцев ног…

…от правды.

— Драко…

— Я знаю, зачем ты приехал.

Я поднялся с кресла и начал собирать вещи. Меня точно увезут, чтобы я не сошел с ума. Точно будут опекать. Точно бросят после. Как ты. Как ты бросила меня.

Умерев первой.

Закрываю глаза с картиной похорон. Сколько мы были вместе? 30 лет? 40 лет? Мне мало, Грейнджер.

Гермиона, мне нужно было еще.

И эта глупая сцена у твоей могилы с орущими людьми. О да. Все так. Ты была не похожа на себя. Худая, вялая, без возможности снова улыбнуться.

Я был также надменен. И нашим детям говорил: «Поешь». «Что ты плачешь?». «Не плачь».

Наша дочь говорит, что я выл по ночам. Как волк. Как пес скулил. Но прошло всего пять месяцев, и я отрицаю свое сумасшествие.

* * *

Долгих, долгих месяцев. На поворотах сворачиваю не там, в голове все раскладываю не туда, не повторяю ошибок, ступаю шатко, мало сплю и бегаю по кругу.

Как-то все не так, Грейнджер, а я впустую пытаюсь справиться с этим. Теряю день за днем, трачу деньги, делаю странные вещи только за тем, чтобы кто-то запретил.

Скорбь проходит, а воспоминания приобретают странный характер. Вот, 40 лет назад, я стою у лестницы, с которой спускаешься ты. Непоколебимая, которую не сломать, не забрать, не приручить. Раны от игры в квиддич обжигают кожу где-то под костюмом, а пуффендуйка мурлычет что-то о любви моему члену. Потом холодная веранда, цветы, которые тебе не понравились, первый завтрак, первый секс, первый дом, первый ребенок, первый приступ.

И вот мне за шестьдесят. И я бы отдал полжизни, чтобы все-таки приехать вовремя в январе. Не задержаться у друзей, на работе, отдыхе, не купил бы нам новый дом для приличной старости. Я бы вернулся пораньше и, сделав усилия над собой, попрощался, поцеловав в лоб перед отпусканием тела в могилу. Но тогда мне не хватило духу.

Подавляя тебя, я всегда скрывал труса внутри.

Страхи о том, что когда-то ты уйдешь.

Я никогда не говорил тебе. Но люди вокруг постоянно шутили о недостойности моей личности. И черт бы их забрал нахуй.

Тео шепотом обещал, что уведет, Пэнси и Блейз, кстати, тоже. Пока не умерли, очевидно.

* * *

«Она любила тебя больше всех», — так говорили на похоронах, и так говорят сейчас. Грейнджер, однажды я не выдержу и убью их, клянусь.

Ты всегда говорила, что важно визуализировать боль. Поэтому получай.

Мне было больно. Примитивно болел живот. В тот день я тебя простил, простил за то, что ты перестала бороться, проверяться у врачей и говорить о своей болезни близким.

Я могу винить во всем лишь себя, винить в том, что не успел попрощаться, хоть и обещал. Тео не случайно повторил тогда несколько раз: «Приезжай пораньше, обязательно». До этого такого напора с его стороны не было, но я и значения не придал, ты знаешь.

Он говорил, что ты предупреждала его, что не доживешь до весны.

Я не приехал.

* * *

Снова этот дневник. Чертов и блядский. Тео просит прочитать его, и что я там найду, а, Грейнджер?

Разочарования или очарования?

* * *

Я напишу тебе свой. Не для себя, конечно.

* * *

О тебе пишут в книге. Меня просят.

* * *

Не хочу. Ебаный некролог. Прошло пять месяцев, кому это вообще нужно?

* * *

К черту тебя, Гермиона.

* * *

К черту тебя, любимая.

* * *

Читай и забирай обратно это все, что отдается в животе.

* * *

«Когда случалось что-то плохое, она тихо плакала по ночам, ей казалось, что в доме, где живет пять человек, никто не слышит ее плача, но слышали все, и в такие моменты мы разделяли ее боль.

Это было единственным проявлением ее слабости, которое она показывала наружу».

Черт, как муж я хуево состоялся. Но я любил, ты помнишь? Боготворил. Все, что делал. Все для тебя. Я у твоих ног. Валялся и всегда буду. Ниц.

«Когда наступало утро, она радовалась каждой мелочи: интересной новости, по-особенному вкусному молоку, любой погоде. Она отличалась терпением. Особенно хорошо она переносила те моменты, когда ей нездоровилось.

Я никогда не замечал в ней даже обычной физической усталости. И будто какой-то мазью она тщательно втирала боль в глубину своего организма так, что она, действительно, оставалась где-то внутри.

И я никогда не подозревал об этом. Ювелирность ее работы все увидели в день ее похорон. Ее друзья и наши родственники не верили, что она умерла: они рассказывали, как «говорили с Гермионой и не видели, не слышали за месяц до смерти о болезни, усталости, предсмертном состоянии».

Все потому что она улыбалась даже этому, даже смерти».

Все так.

«Я больше не помню цвета ее глаз. Когда видел ее в последний раз, то они были желтыми. И я запомнил именно те ее глаза и других уже представить не могу.

Но с закрытыми глазами я вижу ее низенького роста, со смуглой кожей и мудрыми глазами. В очках, те, что потемнее, в которых она выходила на улицу.

На ней любимая черная юбка-полусолнце, блузка с коротким рукавом разных оттенков серого и светлые молочные туфли. Она красила волосы в какую-то коричневую краску и подстригала их в очень короткое до ужаса кудрявое каре.

Она всегда не любила их по утрам, потому что из-за большого объема они торчали во все стороны.

Поэтому обычно часов в 10 утра, когда она собиралась на прогулку, я видел это: Гермиона перед зеркалом запускала руки в волосы, теребила их. И затем, создавая эффект расчески, пропускала их сквозь пальцы и тихо шептала: «Пышшшные».

Это слово она всегда произносила словно кошка, потому что шипела, произнося букву «Ш». Да и вообще, во всех словах с этой согласной она делала особый акцент на нее, добавляя задорину в свой образ.

Теперь, через пять месяцев как ее не стало, я вспоминаю ее больше не по цвету глаз или морщинистым рукам, а по мимике, привычкам, которые навсегда останутся ее.

Чтобы точно воссоздать образ в голове, я представляю, как она говорила слово «шпион»: сначала останавливалась на букве «Ш», шипя, а потом специально вместо «О» говорила «Ё» — «Шшшпиён».

Драко Малфой,

муж.

дурак.

не пришедший пораньше.

делающий больно неосознанно.

но любивший так, как никого.

как никогда.

понимающий, что это Мерлин смилостивился.

и подарил жизнь с прекрасной женщиной.

и я делал, черт возьми, все,

чтобы она никогда не чувствовала

себя несчастной.

видит ебаный Годрик, я старался.

и я любил.

я любил ее больше, чем она сама.

даже если она этого не понимала.

* * *

Мы стали врагами. Он и я. Твой чертов блядский дневник и твой чертов блядский муж.

Ты выиграла.

Он в моей руке. Левой, конечно. В правой — джин, после того как я отписался детям. Что все в порядке, что жив, что нахуй мне нужна другая женщина, что я останусь тут. В нашем поместье. В нашем доме. Там, где пахнет тобой.

И возрадуйся — я открываю твое чтиво. И вижу знакомый почерк, который растянул внутри меня пропасть на несколько метров в диаметре. Ты счастлива, что я страдаю?

«21 апреля 2005-го.

Это я. Привет.

Это снова я. И это всего лишь я. Я в одном лице — девочка, которая боится саму себя, и девочка, которая и в огонь, и в воду за себя.

Я, которую били, и я, которая била в ответ. Я, мнение о которой не меняют с годами. И я.

Которая не меняет этого мнения в ответ.

И это даже не месть. Это способ выживания. Как иначе? А?

А как иначе, черт возьми.

Это кто-то читает, потому что я решила записывать свои мысли. Купила блокнот и вам — кто бы вы не были — пишу. Блокнот глупого серого цвета. Как кровь или жизнь, которая когда-то лилась и лилась, а потом стала бесцветной. И конца ей не было. И, быть может, однажды река ее прекратится.

Собственно, никаких мыслей в моей глупой голове нет. Вернее дельных мыслей.

Бродят на вроде того, что жизнь — дурная штука. И жить, в целом, не хочется.

Вру.

Жизнь — хорошая штука, а жить мне не хочется только тогда, когда наступает вечер, и ты не знаешь, куда себя деть. И отлично знаешь, что Драко не придет. Но ты сидишь дома, никуда не идешь. И ждешь, ждешь, ждешь…

А вдруг он придет? Хотя знаешь, что все надежды напрасны, но где-то в глубине сердца есть уголок, и он верит. Тогда начинаешь верить и ты.

А во что верить, сама не знаю. Верю, что снова будет осень, откроется дверь и скажет несколько слов самый нужный человек. Вчера смотрела на него из окна, когда он шел с работы домой.

Ну как можно не любить его? Кто еще может так рукой, встряхнув головой, убирать волосы с глаз, так подробно размахивать руками, рассказывая что-то, и так шагать, расставляя широко ноги.

Так чертовски смело находить общий язык со всеми. Искать подход. Подходить вообще. К любой компании. Но не ко мне.

Смогу ли я еще встретить человека, похожего на него лицом, фигурой, голосом, походкой, манерами. Знаю, что смогу, но не хочу.

Снова наступил вечер. Музыка — на полную громкость. А там песня про любовь. Ну конечно, Годрик.

Душу раздирает. Или раздирают.

А ты все равно не придешь, хотя бы потому что работаешь в другую смену».

Тео, мать твою, Нотт. Ты ведь не читал мысли моей подружки жены?

«Скоро я приду на работу и увижу тебя, ты как всегда будешь сидеть в своем любимом углу и сразу же сделаешь вид, что меня не увидел, а потом уйдешь домой, а я буду ходить надутая, как тесто.

Так коллеги говорят (не я!). Они правы и неправы. Потому что у меня будет просто плохое настроение. И я буду вспоминать тебя. Такой, каким ты был на работе.

Потом снова — долгий день, а потом еще длиннее вечер без тебя.

И я буду мечтать и надеяться.

Осталось еще работать шесть дней, из них один я тебя не увижу.

Схожу с ума. Или уже сошла. Ударилась в лирику и сочиняю стихи. И снова строчка из песни внутри: «И раз вышло сойти с ума, то, быть может, сойдет и с рук». Не сошло, не случилось, тебя больше нет здесь.

Тот стих я написала, когда ездила на вокзал провожать Джинни, а назад ехала вместе с тобой, Драко. Не знаю, что тут правда, а что ложь. Но сердце у меня билось бешеными взрывами, когда ты появился. И что ты делал в этой части Лондона?

Его тут не будет, стиха. Не будет моих строк.

Пусть они умрут во мне. Как и бабочки. Была голодная зима».

Примечания:

Вторая часть от лица Драко: https://ficbook.net/readfic/0194b95e-ee62-766b-aa9f-faea5e147ccb