Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Ты висела над пропастью, и все, что я мог — это держать тебя, чтобы не лишиться от страха рассудка.
— Большей глупости в жизни не делал.
— Я бы так не сказала. Ты вечно со мной споришь, а что может быть глупее этого?
У храма Кибелы(1) улицу оживляли носилки, крытые повозки и столпотворения завернутых в плащи и накидки горожан. С громадной каменной плиты у арочного входа взирало круглое лицо великой матери богов. Слепые глазницы, озаренные вспышкой бешенства, толстый нос и волнистые редкие волосы — чужая повелительница вызывала тягучую, пузырящуюся в груди неприязнь, о которой не принято говорить у всех на виду. Времена справедливого Куруша, могучего царя персов, подарили им завет, требовавший уважать верования покоренных народов. Но никакие порядки, даже если дух прадеда Гарсива лично сойдет к нему с обвинениями в нетерпимости, не запретят принцу считать Кибелу безобразной ложной паирикой(2) и сомневаться в ее благословенной силе.
— Их богине неинтересны твои молитвы, а ее женоподобные жрецы толстеют, как боровы, на чужом несчастье. Они призывают народ усерднее жертвовать храмам и ради обогащения прикрываются именами своих божеств. Ты не получишь здесь помощь. Они тебя не излечат, а оберут.
Гарсив натянул поводья рыжего коня, останавливаясь возле каменной скамьи, и придержал за руку Кассандану, чтобы она могла спуститься. Под неодобрительный вздох прохожего меонца(3) супруга осторожно ступила на сидение, а с него на вымощенную булыжником дорогу. Она сняла перекинутую через плечо котомку, заполненную дарами богине: цветами, фруктами и искусно отделанными браслетами, и грозно сверкнула на него бирюзой глаз из-под закрепленных на шапочке монет.
— Все-то ты знаешь, — фыркнула Кассандана, перепроверив сохранность подношений. — Следишь, что ли, за ними?
— Великому сатрапу(4) положено повсюду иметь свои глаза и уши. Мои люди следят за действиями этих шарлатанов. Говорят, они укрывают нарушителей спокойствия и подстрекателей к мятежу, — искоса взглянув на богомольцев, Гарсив сбавил тон и снова встретился с неподвижным лицом Кибелы, что будто явилось из ночного кошмара. Когда его поставили главой Спард(5), первое, что он сделал, это усилил местные гарнизоны, удвоив на городских улицах и в своем поместье охрану, и приставил к меонской и эллинской(6) знати тайных соглядатаев. — Каков народ, таковы его боги. Если свободные подданные Персии полагают, что они порабощены нами, значит, так им внушили их мстительные пророки и бывшие владыки.
— Кого волнует, что говорят меонские жрецы. Я иду не к ним, а к той, кому они призваны служить.
— За твои браслеты они выручат деньги на снабжение бунтовщиков, а приличия ради подымят благовониями и напоют гимны, чтобы ты уверовала в их колдовство.
— А что мне еще остается! — тугой сгусток отчаяния внутри сжался и лопнул, исполосовав Кассандану потеками злости. Дыхание перекрыл острый спазм, и она выждала миг, пока полегчало, чтобы продолжить тираду. — Я рассыпаюсь, словно комья глины. Пробуждаюсь и засыпаю с ужасающей болью в теле, но твои лучшие лекари бессильны что-либо изменить. Ты хоть представляешь, каково мне передвигаться, опираясь на слуг, натыкаться на вещи и быть всему дому обузой? Казаться дряблой старухой рядом с тобой. Нет! Потому что ты уверен, что настоев и мазей достаточно, чтобы оправиться, и просто издеваешься над моим желанием скорее получить помощь, пусть и из рук чужих богов. А смешно ли тебе будет, когда я совсем перестану ходить и из никчемной старухи превращусь в безнадежную калеку? Тебе точно не придется горевать, Гарсив. Ты красив, знатен и полон сил. Любая почтет за честь стать твоей женой. А я, покуда могу надеяться на милость богов, буду молиться и носить дары и не побрезгую даже самыми варварскими культами! — выпалила она.
Гарсив уже было собирался рявкнуть ответную грубость, но поймал себя на этом с каким-то сожалением и стыдом. Ему потребовалось время, чтобы сжать и разжать кулаки, удержав лицо ровным. Ярость все еще металась пыльным крошевом, закручиваясь черной обширной воронкой, в которую без какого-либо предупреждения провалился целый пласт спокойствия. Ноги отказывали Кассандане в прежней прыти, а беспомощным и душевно иссушенным ощущал себя он. Оплаченные им целители вернули ее из края бездны, куда она должна была упасть, но Кассандана топила его, как жалкого грешника, в неисчерпаемых водах вины и искупления. Ее кости перебиты буйством удали и тяжелой колесницей, Гарсив же — захлебнулся.
— Тебя проводить? — добавив голосу мягкости, спросил он.
— Не надо, — она вытащила из котомки букет и расправила примятые лепестки. — Ты говорил, что твоей ноги не будет в этом храме. Сама справлюсь.
Кассандана развернулась и не спеша, припадая на одну ногу, скрылась за арочным входом, скинув на него грубое и душащее полотно досады, под которым он окончательно сдался навалившимся на него чувствам. Ненависть к этому храму перевешивала совершенно все, даже смутный порыв обнаружить в себе толику веры в могущество Кибелы и ее отзывчивость к молитвам иноверцев. В ушах застыл бестелесный хор: иные голоса богомольцев умолкали, другие начинали протяжно выть. Время волокло песнопения, ползло будничным шарканьем ботинок и сандалий, замирало на долгих выдохах Гарсива, беся и зля вопросом: о чем он только думал, соглашаясь на просьбу супруги выехать в город, тем более без стражи, за подачками демонической богини?
Однако другого выхода у него не оставалось — вернее, тот не оставила Кассандана, когда выпала из колесницы и в клубах песчаной пыли тащилась по арене, безуспешно подтягиваясь на вожжах.
Она взяла его квадригу, а не свою, но на первом же круге лошади, прекрасные объезженные нисейцы, одинаково преданные обоим хозяевам, вдруг взбесились и несли четверкой загнанных охотой зверей. Необузданных чудовищ с глазами львов, которых, по преданиям, запрягает в свою повозку омерзительная Кибела. Кассандана вспарывала собой землю, выкорчевывала мелкие камни. Копыта и крутящиеся колеса взбивали клочья грязи, что выплевывались ею вместе с черными волосами и дикими вспышками ужаса. Его крик раздирал пространство, рассудок, легкие, вклиниваясь в пронзительный женский:
— Поднимайся!! Поднимайся! Колесница сзади раздавит тебя!
Поравнявшись с ней, он подогнал свою колесницу на предельно допустимое расстояние. Перекинул ремни сбруи в одну руку, второй пробуя захватить вожжи, которые она тянула, и диск собственного колеса истрепал рукав туники. В месте удара кожа моментально слезла от прикосновения набранной скорости. Искры песчинок безжалостно жгли глаза. Горячей плитой навалился гоночный раж. Слишком далеко от нее. Неимоверно быстро. И всего ничего до крутого поворота за клыком скалы, что предупреждал о неизбежном конце первого круга.
— Мне не дотянуться до тебя! Вставай! Кассандана, залезай обратно!
— Я не могу, не могу, не могу!..
— Глупая ты ослица, у тебя нет выбора! Поднимайся!!
Ее опрокинуло на спину с перекрученными руками и кровавыми лохмотьями одежд. Брызги алого и струи песка оросили лицо Гарсива, заполняя горло спертым кошмаром. Заезд из пяти колесниц, стихийно устроенный на пустыре, и уничтожал их со стихийной изощренностью.
— Дай руку! — приказал Гарсив.
— Я боюсь!.. Я выскальзываю, выскальзываю!
— Будь ты проклята, трусиха!! Хватайся за меня!
Кассандана отпустила вожжи. Их колесницы понесли дальше, расчерчивая дорогу прорезами колес, на которые выбросило скорченную фигуру жены. Они опережали соперников, не давая обогнать себя. Даскил, знатный меонец, что висел у нее на хвосте, резко бросил коней направо и обогнул Кассандану, но за плотной дымкой земли она скрылась из видимости для участника, идущего четвертым.
Щелчок хлыста. Столкновение. Грохот. Туча пыли разметалась по гоночному кругу, выпуская четвертую квадригу и вопль боли, что поднялся голосом мученика из адского мрака.
«Стой!!» — дернув ремни, запоздало взревел Гарсив. Его колесница замедлилась и двинула бортом под дых. Не дожидаясь, пока она встанет, он спрыгнул и неистово замахал руками, кидаясь между бесчувственной женой и последней мчащей квадригой. «Стой!»
Лошади остановились в мгновениях от него и испуганно поднялись на дыбы. Сердце больно натянулось, точно держалось за одну-единственную нить самообладания, и тотчас оборвалось. Гарсив рухнул на колени вслед за ним.
Когда Кассандана оправилась и научилась заново ходить, многообразный и широкий мир ограничился для нее домашними покоями и кухней. То бессильно падая на диваны, то меряя шагами свою темницу, она покрикивала на прислугу и враждебно косилась на все, что служило напоминанием о его прелести и неизмеримости, увы, предназначенных отныне не ей. Гости стали бывать у них редко. Вместе с обильным пиршеством сплетен, музыки и вина их выдворили ее замкнутость и изнуряющие странствия по мрачным закоулкам самой Касанданы. Поместье сиротливо опустело и впало в немоту. Свое уныние она возвела в искусство, которым, как статуями и мозаикой по стенам, украсила весь дом. И, в конце концов, однообразная роскошь лепнины из глухого недовольства и злой тоски в ее облике отвадила и Гарсива. Он возвращался со службы только затем, чтобы справиться о здоровье супруги и сразу уехать, оставив Кассандану дальше вариться в беспроглядности своих дум.
Черная тень демона А́нгра-Ма́йнью(7) задернула их жилище тяжелым пологом напастей, смешав рассветы с закатами и недели с месяцами.
Непроницаемый лед из-под полуопущенных век — то, чем супруга встречала его, если Гарсив задерживался на службе, время от времени находя ее в саду поместья или, чаще всего, в конюшне. С гребнем и щеткой в руках она отводила душу в уходе за лошадьми, хотя лекари настаивали, чтобы госпожа не утруждала себя лишней работой.
— Ты здесь, — он подошел сзади, глядя на то, как Кассандана перевязанными руками вычищает золотистую шкуру нисейца — так, словно нашла на обугленных руинах осколок былой жизни и бережно смывала с драгоценности копоть. — Тебе нельзя напрягаться, твои раны не…
— Гигай видел тебя с Диоклом в квартале развлечений, — не оборачиваясь, почти угрожающе произнесла она и швырнула скребницу в ящик к остальным щеткам.
И прислушалась — к его размеренному дыханию, движениям тела и к неторопливым шагам, что описали полукруг, позволив ему увидеть ее профиль с гордо вздернутым носом. Гарсив прикрыл ухмылку рукой и не стал возражать: пусть додумывает, раз уже начала. Памятуя, как супруга вгорячах обвинила его в своем падении с колесницы, он не без удовлетворения отметил остервенелый блеск ее глаз, окрашенных картинами обнимающих его блудниц.
— Я рад, что твои евнухи преданы тебе, как псы. Хоть кто-то посмотрит за тебя город, пока ты сходишь с ума от стен и выдумок. Я был там по делу.
Она смерила его уничтожающим взглядом, слегка выпятив нижнюю губу. Гарсив сдавил челюсти до ломоты в мускулах, до четко прописанной в его жесте ненависти, какой между ними еще не промелькало. Может, лучше бы та гонка убила ее, чем подбросила ему озлобленное, капризное существо, с которым он боролся еще в начале их несчастливого брака. Не будь родительская воля тверда в своем стремлении осуществить этот союз… Они, пожалуй, задушили бы друг друга на свадьбе.
Напряженное выражение лица Гарсива потеплело улыбкой. Многое между ними было: и жгучая неприязнь, и крупные ссоры, и настоящее соперничество. Кассандана не уступала ему в родовитости, уме и врожденной властности, но он не мог допустить, чтобы она, гордая персидская дочь, стояла вровень с ним, совестила его, как мальчишку, и принимала решения, принадлежащие ему.
На колесницу она взошла из-за своих желаний, и отныне он намерен отобрать и пересмотреть каждое, вернув только те, что крепкими замками удержат ее в доме живой и невредимой. На чьи-то мудрые слова о благих намерениях, совершаемых во лжи, Гарсив отвечал презрительной усмешкой. Нельзя склонить Весы Правосудия(8) в свою пользу, если грешником ты навернулся с Моста Суда и лет шесть как превосходно обжился в аду(9). Усмирил дэвов, раздобыл сладкое вино и страстно полюбил Кассандану.
Которая назло ему крикнула в деревянные двери:
— Гигай!
Вышел толстый евнух с оседланным конем и, подставив госпоже стул, усадил ее на чепрак. Кассандана морщилась от боли в ногах, но это не помешало ей с решительным ожесточением толкнуть коленями лошадиные бока и выехать в пропаренный солнечным зноем день.
— Далеко ты собралась? — Гарсив нагнал ее, перехватив узду. Вздернул голову, смотря ей в глаза, отчего изящно выточенные скулы резко выдались, разрезав тонкую пленку показного безразличия. Отец не уставал расстроенно повторять, что в гневе Гарсив вылитый покойник дед, царь царей Арксам. — Лекари запретили тебе поездки, ты разве забыла?
— Оставь меня! Если я еще день просижу в стенах, то прирасту к ним, как плесень, — взъярилась она.
— Ты прирастешь к постели, как безногие, если упадешь и больше не встанешь! — отчеканил он.
— Так радуйся, тебе станет проще держать меня взаперти. Гарсив, ты же кроме войны ничего не видишь. Окружив меня прислугой и лекарями, ты надеешься, что я буду покорно ждать, пока ты набегаешься за бунтовщиками, выведешь на правду меонских колдунов, наведешь в городе порядок и, быть может, после ласк блудниц соизволишь провести время со мной. Потому что без твоего дозволения мне шагу нельзя ступить. Посуди сам. Вместо семьи у тебя гарнизоны, со мной ты только криком разговариваешь, в сатрапии добиваешься благоденствия и процветания, тогда как в твоем же доме разруха!
— Гигай! — бешено позвал Гарсив, рваными вздохами усмиряя закипающую кровь. Евнух подбежал и склонился, дрожа перед худшим. — Немедленно отведи госпожу обратно в покои. Передай остальным слугам и также проследи сам, чтобы она не подходила к конюшне и выполняла все указания целителей. Не забывай, кому ты служишь. Узнаю, что мой приказ не выполняется — удушу тебя пеплом.
Когда народ Мудрайи на песках и жуках воздвиг древние пирамиды, он задал высокую планку зодчим будущего и хранителям городов вроде Гарсива. В его руках, крепко держащих меч, рушилась Спарда, что веками благополучно стояла на золотоносной речке Пактол и открывала странникам и торговым караванам царскую дорогу в Сузы и иные персидские сатрапии. Мятеж он чувствовал загодя, а власть над Спардой будто ускользала от Гарсива в настоящий момент. В особо тяжелые вечера она становилась поводом для медленных отравляющих мыслей. Становилась шепчущим в голове гадом, которого принц не мог удавить.
Поимка возмутителей ни к чему не привела. От связного Диокла, вошедшего в их не самый близкий круг, никакого толку нет: либо эллин водил его за нос, не называя главных заговорщиков, либо струсил после того, как выдал Гарсиву какого-то пропойцу из квартала развлечений. Сам пленник, проспавшись и взглянув на мир трезвыми злобными глазами, приложился лбом о стену и покончил с дознанием в тот же миг, не предав своих. Эта неудача вывела Гарсива из терпения еще сильнее.
Обжигаясь о его настроение, старый конюх быстро увел лошадь, а домашний слуга отвечал на вопросы шустрее обычного:
— Госпожа отдыхает в верхних покоях. Нет, она никуда не выходила, не считая сада. Если ты желаешь, господин, я велю разогреть ужин.
Зайдя в дом, Гарсив отвязал от пояса меч на серебряной перевязи, снял золотую тиару и утомленно вытер внутренние углы глаз от мешающих катышков сурьмы. Защитная краска испачкала пальцы, а над головой в этот момент громыхнуло цепью падений. Сперва повалилось что-то крупное, раскидав мелкие предметы. Они покатились по полу, гася ужасный шум, а потом на него обрушилась такая глубокая тишина, словно все звуки высосало из комнат.
Гарсив вперился в потолок и отошел, недоуменно водя по нему глазами. Прислуга возилась на кухне и во дворе, оставив верхние покои, а это значило, что… Беззвучная пустота достигла звенящих пределов и, лупя по вискам, затопила рассудок огнем.
Кассандана.
Она согнулась в дугу сидя на ковре, когда он вбежал в покои, и, преодолевая дрожь в руках, собирала разбросанные вещи. Но грозди винограда и глиняные дощечки вываливались назад, яблоки, гранаты и толстые кольца откатывались еще дальше, а плоскую латунную чашу, на которой лежали фрукты, у нее не вышло ухватить. «Что за напасть», — шипела Кассандана себе под нос, отбрасывая непокорные пряди волос за спину.
Гарсив поджал губы, ощущая, как горло свела и пропитала горечь, как отчаянный крик, продираясь, рвется наружу. И гадать не нужно о том, что здесь произошло. Слабость подкосила ей ноги, поэтому от неожиданности она наскочила на стол. И упала. Снова.
Снова, будь оно все проклято!
Последняя мысль возобладала над Гарсивом, и его кулак врезался в настенную мозаику, напугав супругу.
— Ты вернулся… Я не слышала, как ты вошел… — тихо проговорила она, отчего ему нестерпимо захотелось обругать ее, чтобы она не мямлила. Кассандана никогда не была и не должна быть такой сломленной.
— Угу. Скорее влетел, как твой любимый пегас из варварских сказок, — обронил он язвительный тычок, на что Кассандана натужно рассмеялась всплеском выступивших слез. — Брось это, пусть валяется, — Гарсив подошел и подхватил ее под локти, чтобы помочь дойти до кровати, но уже после нескольких мучительных попыток подняться стало очевидно, что ноги не держали ее.
— Я сама, все хорошо, — упрямилась Кассандана, отталкиваясь ладонью от поверхности стола.
Но он поднял ее на руки и отнес в постель, бесцеремонно сбросив на пол неудобные жесткие подушки и поправив мягкие, в которых она утонула и расслабилась, побежденная желаниями тела. Затем Кассандана смежила веки, нахмурив лоб, и впала в болезненную неподвижность, крепко сдавливая ноги сквозь виссонную ткань, щемя кожу и мускулы в мучительном стремлении добраться до ноющих костей.
— Тебе подать что-нибудь? — предложил Гарсив, присев на край кровати.
— Да… Я шла за лекарством и споткнулась. Об ковер, — она распахнула глаза, запавшие и обесцвеченные печалью, и кисло выдавила улыбку. — Прошу тебя, давай выбросим все ковры… Что ты смеешься?
— Ничего, — поднялся он, изгибая шею и выпуская на волю сухой отрывистый смех. — Просто я подумал, что с твоим везением ты не успеешь наскучить мне и умереть от старости… Да чтоб тебя! Клянусь, я выброшу этот треклятый ковер! — выругался Гарсив; он зацепил носом ботинка выступающий угол с золотой кистью, но сумел сохранить равновесие.
— Так тебе и надо, зубоскал! — прыснула смешком Кассандана. — Будешь знать, как издеваться надо мной, Аху́ра-Ма́зда(10) наказал тебя. Да, вон там.
Она показала на кубок с готовым снадобьем, что заслоняла пузатая терракотовая амфора. На желтом боку сосуда черные полураздетые фигуры амазонок вели ожесточенный бой с захватчиками эллинами, и им никогда не суждено прийти к миру и единогласию. Только у таких диких и живущих не по правде народов, думал Гарсив, женщины хладнокровно убивают мужчин, а мужчины беспощадны к женщинам. Что в этом отвратном великолепии привлекло Кассандану, он не желал вникать, зато мастерская Фидия неплохо нажилась на ее восторге.
— Держи.
Тонкий травный аромат искушающе веял из широкого горлышка. Подав жене отвар, Гарсив ощутил на своем предплечье ее мягкую, но настойчивую руку и услышал просьбу:
— Подожди, не уходи.
— Я не уходил.
Такая чуждая тихость ее голоса не могла не настораживать, поэтому он опустился рядом после того, как забрал у нее кубок и, разувшись, сбросил на скамью выходной плащ. С лицом довольного ребенка Кассандана примостилась на его плече, взметнув одеялом, которым накрыла их, хрустальные вихри пылинок.
Невольно Гарсив засмотрелся на то, как, сползая за черепицу крыш, солнце прорывалось в окно сквозь листву и оплавляло бесчисленные, тающие в его свете мириады. А перед взором так же таяли и, возрождаясь, водили хороводы мириады скоротечных дней, прожитых с Кассанданой во взаимном раздражительном отупении. Мириады счастливых, но столь же жадных и все равно не достающих мгновений рядом с ней. И не разорванных сплетений протестов, недоверия, пойманных полную грудь упреков и обвинений.
Мириады… из долгой жизни, которой будто и не случилось.
Ненадолго ослепив, косой багровый луч рассек хаос воспоминаний и высветил в омуте сознания пыльный гоночный круг, пять беговых колесниц, состязание, начатое в горячности Даскилом, крик Кассанданы и стремительные росчерки настигших ее колес…
Принц содрогнулся, поняв, что задремал. Это кровавое торжество безумия и дурости будет длиться всю его жизнь, как наказание, уготованное великими богами.
Его рука быстро нашла тонкую руку Кассанданы; он отклонил голову, чтобы вечерние лучи не били в глаза, и прижался теснее к ней. Губы почувствовали прохладу ее виска и промасленные благовониями темно-ореховые волосы, что роскошными кольцами струились по груди супруги. Та неровно вздымалась — Кассандана не спала, а, сцепив его пальцы со своими, подняла к свету и стала задумчиво рассматривать и перебирать солнечные блики, перетекающие с его драгоценных перстней на ее перстни. Всполохи завораживающе подскакивали туда и обратно, она играла с ними и его рукой, пока Гарсив улыбался этому неожиданному развлечению. Но неправильно зажившая кость выступила на ее запястье кривым, страшным изломом, вынудив Кассандану стыдливо прекратить.
— Ты уверен, что больше нет лекарей, умеющих врачевать кости? — с упрямой надеждой, наконец, спросила она.
— Мы приглашали лучших лекарей, и ты знаешь, что искуснее их найти невозможно.
Меонский, эллинский, египетский, маг из мидийского племени(11) — первых Гарсив подпускал к жене с тревожной настороженностью, последним двум доверял, но все зависящее от них в итоге привело его к душевному надлому и непрестанным молитвам, овеянным жирным дымом огненной чаши. Так тлела и чадила вера в спасение. Мидиец назвал случай Кассанданы почти безнадежным, египтянин искренне сообщил: «Это болезнь, которую я, может быть, смогу вылечить», а эллин, перейдя к самым сложным повреждениям в своей практике, нашел возможность откланяться с честью. Крепкое и молодое тело Кассанданы было вынуждено справляться с увечьями самостоятельно. Долгое время она с неловкостью заслоняла их покрывалом и огромными шалями, хотя под деревянными лубками, перевязанными льняной, пропитанной смолой тканью, Гарсив и так в общем-то ничего не видел.
В нем вдруг мрачно шевельнулась догадка. За тем, что говорила Кассандана, всегда следовало искать первопричину — где-то в тумане ее слов и крылась идея, владевшая супругой. На сей раз она назвала ее сама:
— Если я перестану ходить, ты найдешь себе вторую жену. Да, это так, Гарсив, дослушай. Тебе надоест ухаживать за мной, я буду тяготить тебя. А из-за этих ужасных переломов и шрамов от меня осталась только тень былой красоты. Моя жалкая тень не сможет соперничать с блеском неотразимой красоты той, который ты отдашь предпочтение. Но мое пожелание, чтобы это произошло не после того, как я слягу, — она выдержала паузу и договорила, стиснув его ладонь: — Я отдала распоряжения Гигаю собрать мои вещи. Я вернусь к своей семье, но сначала тебе нужно отпустить меня. Хочу с достоинством уйти из твоей жизни и твоего сердца…
От отчаяния она не сдерживала себя, хотя голос, твердый и проникнутый сознанием, нисколько ее не подвел. Она дотрагивалась до него каленым железом признания, выжигая смысл вязью символов, чтобы впечатался раз и навсегда. Злость мгновенно закипела в нем гулом крови. Еще немного, и его бы взорвало — внутри все горело, даже воздух, оседая в легких, густел и обдавал изнутри жаром. С трудом Гарсив овладел собой. Ему благоразумно вспомнилось, что мудрость Кассанданы нередко уступала ее обостренному самолюбию и как легко править ее сознанием, пока в упадке дух. Принц знал, чем его успокоить и укрепить.
— Когда я вынес тебя с ристалища, ты была без сознания, и повсюду кровь… слишком много крови, как будто не тебя тянуло за колесницей, а лошадь разорвало на куски. Я велел привести лекаря, а добравшись с тобой до дома, не смог… — Гарсив осекся, пальцы неприятно стянуло в кулак против воли; воспоминания о том, как он сжимал бледную Кассандану в объятиях, прочно вросли и в память, и в мускулы. — Я не смог тебя отпустить, — досказал он и расправил кисть, которая все еще ощущалась закостеневшим стеблем. — Тебе оказывали помощь у меня на руках — пусть так не положено и целитель настаивал уложить тебя в постель, но тогда я бы не заставил себя это сделать. Ты висела над пропастью, и все, что я мог — это держать тебя, чтобы не лишиться от страха рассудка.
— Ты не рассказывал мне об этом, — ошеломленно заметила Кассандана.
— Я и не собирался, но теперь пришлось. Ты просишь отпустить тебя и найти новую жену, но это не тебе решать. Такова наша борьба с бездной, к которой мы приведены: ты все так же стоишь у края, а я все так же держу тебя, не разжимая рук. И не думай, что когда-нибудь моя хватка ослабнет.
Она взглянула на него в упор, с огорчением и изрядной долей строгости, ласково огладила его впалую щеку и убрала с нее крупинку сурьмы.
— Не мне решать, вот как? А на чьей совести будут эти решения, когда на нас станут косо смотреть, шептаться, что в нас проникли дэвы и в глазах Ахура-Мазды порочат нашу семью? Или когда ты утратишь уважение вельмож и полководцев из-за того, что мы бездетны и я увечна, чье это будет решение?
— Мое, — вырвался из его сердца вкрадчивый, горячий шепот. И повторился, исходя с новым толчком о ребро: — Это мой выбор. Я пронесу его невредимо сквозь жизнь. Мою и твою — нашу.
То, что по велению отцов ему пришлось жениться на Кассандане, пожиная плоды чужого выбора, Гарсива как раз не возмущало. Он повиновался законам семьи, написанным повелительной родительской рукой, веря в их справедливость, а неприязнь друг к другу они научились скрывать у своих матерей. Сейчас Гарсив считал за лучшее не вспоминать, почему раздор двух знатных жен пустил свои ростки в их старших детях. Узел разногласий и зависти затянут, и его можно только разрубить, но никто так и не решился раскрыть правду в угоду отцам и преимуществам выгодного брака.
На свадьбе Кассандана была невыносима — в разговор не вступала, а отделывалась от него молчанием. Прежде Гарсива забавляло то, как по-детски обреченно она прятала смущение перед ним за бравадой и пустой гордыней. Когда же она вперед него сцапала кухонный нож и вонзила лезвие в корку душистого праздничного хлеба, стало очевидно — обидчивая невеста превратилась в дерзкое чудовище, намеренное всячески позорить его и гнуть золотую оправу навязанного замужества.
Хлеб они разрезали вместе, все же исполнив персидский обычай — Гарсив до синевы сдавил руку Кассанданы, полностью завладев ножом, и разделил угощение на две равные половины. Каждый молча съел свою, вдоволь хлебнув нанесенного оскорбления.
— Мужлан, — сердито бросила она, разминая больную конечность.
Разумеется, об извинениях он не думал. И двери своего ада, в котором пребывает уже долгих шесть лет, вышиб опрометчивым ударом ноги:
— Не бери на себя много, не то надорвешься с непривычки. Поверь, мне бы очень не хотелось испортить с тобой и без того недружественные отношения. Но если ты еще раз опозоришь меня в глазах людей, я не буду так благосклонен.
Как ни странно, наладить между собой общение им помогли лошади. Благородные и статные нисейцы, чьи шкуры отливали металлическим блеском, а хвосты и гривы тонки и редки, стали как очередным предметом споров, так и шаткой и пока единственной опорой взаимопонимания. Кассандана недурно разбиралась в их воспитании, и потому недовольства ненадлежащей заботой о ее любимцах, набирая силу горных вод, изливались на него по множеству причин: «Они не так запряжены. Место Баллы в середине, и ее нельзя ставить рядом с Азаром, они не дружат». Ко всем своим недостаткам супруга переигрывала его в човган(12), обгоняла в гонках верхом и в состязаниях на колесницах. Сложно сказать, что ее преображало: скорость, с которой они мчались к победе, иступленный азарт, возможность обойти и заткнуть его за пояс или все сразу, но за пределами конюшни он не видел ее такой легкой и резвой, подстать нисейцу под ней, даже похожей на внутреннюю себя, без единого оттенка спеси. Конная езда стирала те самые сплетения зависти и разногласий, которые они запутывали и стягивали между собой заново, как учились еще в детстве.
Большую часть времени Гарсив проводил верхом на коне, в сражениях и, когда война заканчивалась, в обществе солдат и других женщин. Он смешивал пренебрежение и холодность Кассанданы с угодливой лаской наложниц, как эллины мешают вино и воду, но правды ради стоит заметить — его совершенно не хмелило, потому как сильно разбавленным вином оказалась она. И в нем жестоко и неодолимо росло влечение к напитку цвета не испитой страсти. Гарсив перестал принимать у себя наложниц, а в один из дней Кассандана, зажатая между ним и стеной, сама подставила шею под его рваные, жаждущие поцелуи. Они быстро поняли, что наука матерей не дает ни превосходства, ни главенства, ни счастья от ненужных унижений одним другого, а как будто открывает неведомому злу двери их дома.
И зло пришло — повременив, уступило дорогу покою и прокралось по его следам, как хищник.
«Гарсив, мой Непобедимый, душа моя, целая вечность прошла с той поры, как ты покинул нас, и я надеюсь, что это письмо застанет тебя в добром здравии. Да пребудет с тобой и моим братом Бардией благословенный Ахура-Мазда и да поможет вам несокрушимый Веретрагна(13) одержать победу в войне, которую вы ведете во славу нашего царства. Сердце же твое пусть наполнился радостью, ибо отныне его согревает не только моя любовь, но и любовь нашей родившейся дочери. Я знала, что будет дочь, а не сын, как ты обещал. Зачем было спорить со мной, если знаки небес я разбираю лучше, чем ты? Без тебя дома царит тоска, все краски померкли в глухой тишине, и даже повздорить мне толком не с кем. Малютка не дает заскучать; капризничает и иногда плохо кушает. В ней живет и ширится, как вспыхнувшее пламя, твой несносный, буйный нрав, но за это я обожаю ее еще сильнее и каждый день возношу молитвы великому творцу, чтобы он послал ей свою благодать и уберег вас с Бардией от гибели. Ты присмотри за ним, дурнем, как бы он не натворил глупостей. Я с нетерпением жду дня, когда ты вернешься к нам. Твой друг и неизменно любящая тебя жена Кассандана».
Важные слова в табличке зажглись над ним путеводной звездой, что провела его сквозь войну целым и невредимым, и он приехал в подвластную ему Спарду, готовый принять бесценную награду. Отложить меч, испещренный царапинами и сразивший бесчисленные орды врагов, обнять Кассандану спустя два года разлуки и выслушать ее все до единой истории о семейном мире, новым смыслом в котором уже, само собой, являлась дочка. В их народе гордились сыновьями, наследниками рода и будущими воинами, но именно дочь мыслили душой отца.
Из своих странствий Гарсив привез подарок — хрустальное ожерелье, поднесенное слугой в честь появления дочери, льдисто отбрасывало шипящее пламя светильников. Кассандана беспокойно хмурилась на прозрачные камни, обхватив себя руками и напряженно застыв, но не притрагивалась к ним. Локон, выпав из завитой прически, свернулся кольцом на ее переносице, а у глаз скопились морщины и тени от потекшей краски.
— Ты слышишь меня, что стряслось? — вопрос Гарсива, излишне резкий из-за тревоги и нетерпения, впился ударом бича и скинул с нее оцепенение.
Кассандана рассеянно пробегала глазами по залу и колоннам, плавающим, как призраки, в огненном сиянии чаш, как будто требуя вслушаться в их немой ответ и вникнуть. Из соседней комнаты внезапно выглянула ее мать, и немало удивленный Гарсив тогда подумал, что только бремя очень срочной вести могло заставить ту покинуть Персеполь(14) и пересечь все царство. Женщина — на одно лицо с Кассанданой, такая же смуглая и голубоглазая — посмотрела на него пристально, так, как смотрят на давнего врага, и скрылась за спущенными занавесями, потянув за собой шлейф платья и ритуальных благовоний.
Задышал он тяжело и быстро, пытаясь отделаться от запаха сандала, возжигаемого, чтобы отгонять скверну и злых духов.
— Что с дочерью? — Гарсив навис над супругой и почувствовал, что признание развеялось в неподвижном, густом воздухе вместе с прахом обещанного ему лучшего мира:
— Она с богами…
Кто-то из злых духов, быть может, дэв Таурви(15), незримыми дланями медленно вычерпывал из их дочери жизненные соки. Оттого она казалась вялой, не играла и не просила еды громким плачем, а если ее кормили, то насильно и со слезами, от которых по вечерам разрывалась юная, лишенная сна и милости богов мать. Но, приходя в себя, она велела служанке подать ей табличку и резец и сообщала в своих письмах Гарсиву только хорошее. Узнал он об этом лишь через несколько дней, когда Кассандана снова заговорила с ним, отыскав в себе силы заглушить на время скорбь: «Не думай, что я пыталась тебя обмануть, скрывая правду. Но на войне всякая новость имеет огромное значение, в особенности дурная. Я… я просто не хотела, чтобы в бой ты шел с кровоточащей раной на сердце — вдруг бы это убило тебя. Когда существует горе, мутнеет рассудок и истощается мужество».
В ту пору он прижимал ее груди столь же крепко, как теперь спящую в покоях, опираясь на остатки мужества и рассудка, которые с таким отчаянным усилием Кассандана берегла в нем своими письмами.
Зло, преступившее порог их дома, пощады не ведало. С годами оно подступало ближе, словно песок к владениям земледельцев, и истребляло больше, чем опустошительные ураганы пустынь: после дочери двух таких же малолетних сыновей, покой, а с ними и достойное будущее. Неизменным оставался воскуряемый сандал, что пропитал ткани одежды, стены поместья и землю вокруг, едва ли избавляя от власти смерти. Гарсив вдыхал его дым глубоко, ровно — от волос Кассанданы веяло сандалом и чуть острее пряной миррой — и лежа наблюдал в окне насыщенный пурпурный закат. С рассветом Митра вновь явится над лидийскими равнинами, зажигая небо тысячей красок, и принц встретит его как подобает, как наставляли предки — терпеливо, с почтением к солнцеликому божеству и в надежде однажды увидеть, как оно взойдет и над их кровом, и над их мечтами.
Из дома вынесли все ковры — из гостевых залов, коридоров, и тот, об который вчера споткнулась Кассандана. Пока она спала, слуги, пара шустрых евнухов-вавилонян, вытащили его из-под ножек стола, скатав в рулон узором внутрь, и отнесли в кладовую к тканям. Гарсив поставил на столешницу кубок с вином и огляделся. Оголенный пол заиграл неуютным мраморным блеском, и его холод передался принцу, пронизав душу прожилками льда. Взгляд мимоходом упал на небольшую глиняную табличку, лежавшую под ногами. Гарсив поднял ее, решив, что слуги не заметили письмо, когда собирали разлетевшиеся вещи, прочитал вступление и обомлел.
Писала мать Кассанданы: заявляла, что приедет за ней и увезет в Персеполь. Она и раньше порывалась вернуть дочь домой, под свою опеку — ровно с того самого дня, как известие о несчастье с Кассанданой дошло до царского города, и госпожа, окончательно рассвирепев на Гарсива, примчалась в Спарды. Она дни и ночи проводила у постели дочери, отпаивая ее лекарствами, помогая умыться, одеться, обрабатывая раны и между делом уговаривая оставить нежеланный брак и переселиться в родной дворец.
Как бы Гарсив ни скрежетал зубами от злости, а госпожа, подчинявшая своему влиянию совесть, интересы и тайны Персидского царства, запросто могла отнять у него Кассандану теперь, когда ее «единственная дочь несчастлива и изувечена этим беспутным шакалом, не заслужившим право зваться ее мужем». В первый раз супруга не поехала с матерью, а избрала его, но нынешнее послание, верно, переубедило ее, и она…
«Я отдала распоряжения Гигаю собрать мои вещи. Я вернусь к своей семье, но сначала тебе нужно отпустить меня».
Гарсив спрятал табличку в карман туники и одним глотком осушил кубок. Меньше чем через две недели, которые займет царская дорога(16), мать Кассанданы будет здесь и, как гласило письмо, увезет ее в Персеполь, где сама займется лечением дочери. В нем роптал соблазн разбудить жену и наорать на нее. Вырвать из нее признание о приезде матери, о том, что та решает их будущее у него за спиной, а Кассандана беспрекословно повинуется, словно вместе с костями ей сломало и волю, и уважение к нему.
На пороге покоев он опомнился и резко повернул к лестнице. Остаток дня супруга провела в постели и не вставала — она так спешила спрятать от него это поганое письмо, что навредила себе еще сильнее, когда запнулась об ковер и упала. А чтобы он не увидел табличку, засунула ее под ковер. Об этом Гарсив догадался, укрывшись в личных покоях, и долго думал, положив перед собой находку.
За решение, которое он принял, боги покарают его, если еще не сделали этого прежде. Он вызвал Диокла, и эллин, явившись по приглашению, с поклоном подошел к рабочему столу. С его длинного плаща, наброшенного поверх хитона, скатывались пригоршни дождевых капель.
— Приветствую тебя, господин. Если ты послал за мной, чтобы узнать имена заговорщиков, то у меня их нет. Мне нужно еще время…
— Я искал тебя не за тем, — перебил Гарсив, беспокойно и зябко поправляя рукава, хотя те полностью закрывали руки, а шерстяная туника хорошо согревала от непогоды, и указал гостю на кресло, отделанное бронзовыми листами.
Повинуясь, тот сел, а напряженная поза и живые внимательные глаза выдавали его полную сосредоточенность на деле.
— Принц, что-то не так? — напомнил о себе Диокл, бдительно следивший за серьезным лицом Гарсива. Глухая, почти давящая тишина глиной забила уши, отвердела на стенах комнаты и покрыла глазурованные картины с крылатыми грифонами.
— Я хочу, чтобы ты нашел одного человека. Колдунью, — последнее слово далось Гарсиву тяжелее предыдущих. — Я наслышан о женщине, которая, как говорят, лечит любой недуг. Ее зовут Еврианасса. Она не из храмовников: насколько мне известно, они настроены против нее. Мои солдаты также преследуют незаконных чародеев, поэтому Еврианасса скрывается, живет тихо и неприметно, как мышь. Я хочу, чтобы ты привел ее ко мне.
Диокл подскочил с места, будто его ткнули кинжалом:
— Господин, не проси, я не приведу ее на погибель! Еврианасса — великодушная женщина и не сделала ничего такого, что считается дурным. Ее мудрость — это мудрость и защита богов, она спасла десятки безнадежно больных людей. Она подняла со смертного ложа и мою младшую сестру. Я не предам ее. Пусть твои люди оставят несчастную в покое. Ее муж был храбрым, но неразумным лидийцем. Он не подчинился персам. Он нанес благородному Тирибазу, вашему князю, тяжкое оскорбление: выследил и напал на того в темноте, за что стражники Тирибаза до смерти избили его и других зачинщиков драки. Но Еврианасса не такая. Как и я, она добивается мира между нашими народами. И все, что у нее осталось — это сын и желание помогать отчаявшимся.
— Я знаю, что Тирибаз казнил тех бунтовщиков, — с нетерпением ответил Гарсив, осадив Диокла раздраженным взглядом. — Я не собираюсь ее убивать. Мне необходимо увидеться с ней, так что просто разыщи ее и убеди прийти сюда. За это ты получишь щедрое вознаграждение.
— Что ж, это… раз ей ничего не угрожает, то, конечно, я все сделаю. Видимо, я неверно истолковал твой приказ… — смешался эллин, и краска мгновенно пропитала молодое лицо. — Прости мою дерзость, господин.
— Даю тебе на поиски три дня. Не подведи. Ты свободен.
Отпустив связного, Гарсив облокотился на стол, обхватил голову руками и протяжно вздохнул. Беспомощным взглядом он обратился к большому золотому сосуду у домашнего алтаря. Над горловиной осуждающе гудел, поедая поленца, священный огонь, и когда он взвивался, принцу казалось, будто до мудрого бога и владыки жизни, Ахура-Мазды, долетают его дурные помыслы.
В Персеполе, в царском дворце, где они с Кассанданой родились и выросли, наставники и маги учили их, что люди сделаны из света, а огонь — видимая и сияющая форма творца — дал жизнь всем другим созданиям. Ему вручают молитвы, которые тот переносит в духовный мир, у него просят о божественном благословении, что не позволит злу и колдовству подойти близко, и об искуплении грехов, как следовало бы просить погрязшему в них Гарсиву. Позвав колдунью, он предаст богов Персии, ведь те, кто занимался чародейством и гаданием, не маги, а йату, черпали свои силы у дэвов, из глубин тьмы. Быть йату означало прослыть демоном в человеческом обличии. Эти нечестивцы исполняли магические ритуалы без благословения Ахура-Мазды, тайно, злоумышляя против соплеменников, что обходили йату окольными путями. Младший сын князя Тирибаза колдовал — он застал мальца, когда тот, склонившись над миской с зельем, призывал злого духа, чтобы дух проник в тело старшего сына смертельным недугом. Малолетнему преступнику влили в горло расплавленный свинец, а Тирибаз навсегда лишился здорового сна.
Именно тем все и кончится для Гарсива, стоит кому-либо из приближенных персов и, не приведи боги Тирибазу в особенности, проведать о деле с Еврианассой. Князь держал ухо востро. Но когда темное, неисходное горе нависает над человеком, он готов взывать о помощи и к аду.
Уже наутро запретные мысли Гарсива обрели плоть и кровь. Кассандана заявила, что хочет посетить храм Кибелы. Несмотря на то, что их народ отличался безграничной терпимостью к чужим устоям, он не представлял, чтобы его жена открыто молилась богам покоренных царств. Персидский царь получал власть из рук вавилонского Мардука и воздавал почести египетским идолам из государственных соображений, не более.
И все же принц уступил ей. Они выехали без стражи и ненужных свидетелей, оседлав всего одну лошадь.
1) Кибе́ла — первоначально это была фригийская богиня, олицетворение матери-природы, почитавшаяся и в большей части областей Малой Азии
2) Паирика — дэвовское (демоническое) существо женского пола.
3) Меоны — самоназвание лидийцев, лидийцами их называли ассирийцы и греки.
4) Великий сатрап — персидский наместник провинции (сатрапии) из царского рода.
5) Спа́рда (др.-перс.) — Са́рды, столица Лидии и собственно Лидийская провинция. Лид. ????? — «Сфа́рда»; др.-греч. Σάρδῑς — «Са́рдис».
6) Эллины — самоназвание греков.
7) А́нгра-Ма́йнью — бог (демон) тьмы и олицетворение всего дурного, первоисточник зла. Ему покорны все дэвы и паирики (духи зла), он властелин смерти и мрака.
8) Весы Правосудия — золотые весы с двумя чашами для взвешивания добрых и злых деяний в загробном суде.
9) Мост Суда — мост, ведущий душу через адскую пропасть в рай. Если человек был праведен, мост, по которому он идет, очень широк, но для грешника становится не толще лезвия меча.
10) Мудрый Господь. В религии древних персов Ахура-Мазда олицетворял собой высшего и всезнающего бога, творца всего сущего, бога небесного свода.
11) Маги — мидийские жрецы (мидийское племя жрецов), отправляющие любые обряды и служившие различным божествам. При Ахеменидах слово «маг» употреблялось в значении «жрец». Мидийцы — древний народ иранского происхождения, родственный персам по языку, обычаям и вере.
12) Човган — спортивная игра, в которую играют на лошадях. Она рассматривается как разновидность современной игры в поло.
13) Веретрагна — бог войны и победы в иранской мифологии.
14) Персе́поль — древнеперсидский город на юго-западе Ирана, возникший в VI—V веках до н. э., одна из столиц империи Ахеменидов.
15) Таурви — дэв (злой дух) болезни
16) Царская дорога — мощеная дорога, начиналась в Сардах, вела к Шелковому пути, к Сузам и Персеполю. Общая протяженность — около 2 тысяч километров. Связывала важнейшие политико-экономические центры страны.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу