Кости Царей (джен)

Земля. Мёртвая. Уничтоженная.

Самец гиеновидной собаки по кличке Охотник ступал на землю, по слухам, когда-то могучую и полную жизни. Теперь от её плодородия осталась лишь тень — нетронутая, обветшалая скала и растрескавшаяся пустошь, над которой клубилась серая пыль, просачиваясь в лёгкие, застревая в горле. Воздух был тяжёлым, сухим, будто наполненным невидимой гарью, оставшейся после пожара, который давно погас, но продолжал тлеть в самой земле.

Здесь не было друзей, не было врагов, не было ни прошлого, ни будущего — только настоящий момент. И он, не останавливаясь, скользил по земле, словно призрак, по прошлому. По следам, оставленным старым миром.

Он втянул носом воздух. Запах старого пепла смешивался с запахом разложения, хоть трупов здесь уже не осталось. Это был призрачный аромат гниения, запечатанный в камнях и почве, которым уже никто не был подвластен.

Охотник оглядел мрачные пейзажи — иссушенная потрескавшаяся земля, старые деревья, давно лишённые жизни... Пустошь простиралась от горизонта до горизонта, словно бесконечная морская гладь, только вместо воды были песок, пыль и пепел. И голая земля.

Даже насекомые и падальщики, оставили эти места.

Где-то впереди ветер прошелестел в высохших кустах, сорвав с них последние пыльные листья. Они не шелестели — они скрипели, как оголённые кости, трущиеся друг о друга в могиле. Крик хищной птицы расколол тишину — одинокий, глухой, будто предсмертный.

Тишина здесь была живая. Она не была просто отсутствием звука — она наблюдала. Она пряталась в каждом камне, в каждом теневом изломе обгоревших деревьев. Стоило Охотнику остановиться, и он клянётся, что мог слышать дыхание мёртвой земли, будто она ещё шептала о тех, кто здесь был.

Кривые, сухие деревья стояли вдоль холмов, как покорёженные фигуры, застывшие в немой мольбе о пощаде. Их ветви царапали небо, но богов здесь не осталось, чтобы их услышать. Тусклый свет пробивался сквозь затянутые тёмной дымкой небеса. Путешественник едва выхватывал из мрака различные очертания — раскалённых, как сковороды, камней и распластавшихся остовов скелетов.

Когда-то здесь кипела жизнь, но теперь всё осталось лишь в воспоминаниях ветра, который шёпотом носил обрывки былого. И редких выживших — свидетелей страшных дней.

Прежде плодородные поля теперь стерегли кривые и сухие деревца, стоящие на окраинах выжженных пастбищ, как стражи над землёй, чья душа покинула её давным-давно. Их ветви тянулись к небу, словно моля о милосердии, но оставались без ответа.

Под этими деревьями лежали кучи камней с полустертыми надписями. Они были покрыты мхом и трещинами. А ведь когда-то они были основами чьих-то вех. Теперь это были лишь груды обломков, напоминания о чём-то далёком и забытом.

В этих землях не осталось ничего, кроме воспоминаний, и те едва шептались по углам разрушенного мира. Это была выжженная, иссушенная земля, утратившая всякую жизнь и движение, но всё ещё сохранявшая свой облик — мрачное напоминание о былом.

Пустота заполняла каждый её уголок, делая её одновременно мёртвой и вечной, как память о мире, который был. И любой, кто ступал сюда, не мог не ощутить этого безмолвного напоминания о конце.

Эти земли носили на себе королевскую печать — печать разрушения и боли.

Когда-то, здесь, в тени жестокого правления, падали слёзы, и шёпоты страха наполняли воздух. Но теперь все было по-другому.

Охотник не знал того страха.

Он пришел сюда в тот день, когда все уже было разрушено, вместе со своей стаей гиеновидных собак. И занимали вопросы истории его исключительно как путешественника и исследователя. Так что его душу не одолели ни тени прошлого, ни тяжесть памяти.

Говорят, когда-то здесь правил Шрам.

Говорят, что он был не простым львом, а самим воплощением разрушения.

Когда Шрам впервые появился на этих землях, они были зелёными и полными жизни, с реками, которые текли так быстро, что даже самые быстрые антилопы не могли их догнать.

— Почему все так? — спрашивал Охотник редко встречающихся путников. — Если эти места были столь плодородны, то как они могли превратиться в это всего за десяток лет?

— Проклятие. — отвечали ему. — Боги не любят кровь близких.

По слухам, лев пришел к власти коварным и нечестным образом.

Братоубийством.

Было ли это правдой или нет — Охотник не знал, но суеверные местные обитатели видели в этом прямую связь с тем, как за время только лишь его правления райский уголок превратился в выжженый напалмом пост-ядерный мир.

После того как Шрам оставил эти земли, они стали пустыми, как его собственная душа.

Он не оставил за собой ничего, кроме пустоты. Никто даже не помнил, сколько лет прошло, с тех пор как он умер. Смерть его, как и правление, казались Охотнику лишь мифом, а не событием. Слишком много о Шраме говорили разного, иногда абсолютно противоречащего реальности:

— Легенда гласит, что он нес в себе огонь, который никогда не угасал, а когда его лапы касались земли, сама почва воспламенялась, сжигая всё живое. — говорил ему один мандрил. — Это было проклятие для нас. И сила для него. Но в конечном итоге мы поняли, что величие его заключалось не в силе, а в способности разрушать всё, чего он касался. Но его смерть не была окончанием — она лишь стала началом конца.

Говорят, когда Шрам умирал, его тело превратилось в пыль, а его голос остался эхом в пустых просторах. И хотя его правление закончилось, тени его прошлого оставались на земле, как неотступное напоминание о том, что жизнь и смерть здесь больше не различались. Печать его власти не была просто меткой — она была болезнью, которую никто не мог вылечить.

Сразу после его смерти одни пытались заполучить трон, построенный на костях. Другие пытались мстить — кровь за кровь. Но все они встречались с одним и тем же: забвением и разрушением. В конце концов, они все стали тенями, не оставивших после себя следа, потому что никто не мог править на земле, которая уже не знала жизни.

Но как и везде — было и свое исключение

Ветер дул с востока, поднимая завихрения серой пыли, принося новые запахи. Среди этих руин кто-то всё же выжил.

Охотник учуял этот запах ещё до того, как увидел — запах живой крови, но не дикого зверя, а тех, кто привык к власти. В этих запахах смешивались страх и сила, терпкость зверей, вынужденных цепляться за своё место, даже если само место уже умерло.

Леопарды.

Племя, что захватило остатки некогда великого королевства. Они пришли, когда львы исчезли, нашли среди руин жалкие клочки ещё пригодных земель — и провозгласили их своими. Теперь бывшие земли падальщиков принадлежали им.

Когда-то здесь правили львы. Теперь на троне из костей и пепла сидели леопарды.

Они не были царями.

Они были узурпаторами. Выжившими, дерущимися не за славу, а за само право существовать.

Пока львы правили силой, леопарды правили страхом. Их король не носил короны — он носил шрамы, выжженные в битвах, которых не должно было быть. Он правил не потому, что хотел.

А потому что не мог отпустить власть.

Потому что власть — это не трон. Это цепи.

Его подданные говорили, что он не спит. Что в ночи он слушает тишину, ожидая, когда его заберёт то, что забрало львов.

Но ночь проходила. А он всё ещё сидел на своём месте.

Город мёртвых царей

Ветер снова поднялся. В его дыхании был запах не свежей крови, а старой — засохшей, въевшейся в камни.

Охотник прошёлся чуть дальше и увидел их логово.

Они жили среди руин.

Старые пещеры, где некогда укрывались львы, теперь пахли кошачьим потом и страхом. Камни, где когда-то провозглашали новых королей, были исцарапаны когтями, залиты следами ночных разборок. Здесь не жили. Здесь выживали.

В том числе и Старый Король, который не мог уйти

И сейчас всякий путник видел, как он сидел на высшей точке скалы.

Не потому, что восхищался видом.

А потому что оттуда было видно всех.

Его шерсть была испещрена старыми ранами, его когти — заточены, но уже не такие быстрые, как прежде. В его глазах не было триумфа — лишь усталость того, кто уже не может остановиться.

Он не мог уйти. Потому что если уйдёт — его тут же растерзают собственные подданные.

Он уже умер внутри, но его тело всё ещё сидело на троне.

Его власть держалась не на вере, не на славе, а на терроре. Он был не королём, а узником своего трона.

И Охотник смотрел на него. И думал: кто умрёт первым — король или его королевство?

Но что можно считать властью в мире, который уже мёртв?

Скалы, когда-то величественные, теперь служили Королю цитаделью. В трещинах древних камней змеились серые полосы пепла, будто сама земля пыталась забыть, кто здесь когда-то правил.

Охотник остановился на мгновение, едко ухмыляясь, когда невольно пришла мысль:

"На месте одной диктатуры выросла другая. Только поменьше".

История повторяется.

Шрам взял власть силой, погрузил мир в хаос — а затем сам исчез, оставив только голод, смерть и пустоту. Теперь пришли леопарды. Они не убили львов — время сделало это за них. Леопарды лишь добили выживших. Но стоило львам исчезнуть, как на их место пришли новые цари.

Меньше. Слабее.

Но такие же жадные до власти.

Только теперь их "королевство" — это обглоданные кости прошлого. Они владели не миром, а лишь его тенью.

Старый Король.

Тот, кто пришёл первым.

Тот, кто сел на трон, вырезал врагов — и теперь сидел в руинах, не способный ни уйти, ни построить что-то новое.

Он напоминал Охотнику Шрама. Охотник усмехнулся ещё шире.

"Стоит ли вообще что-то спасать в таком мире?" — он вздохнул, наяву наблюдая как прошлое стало настоящим. — "Он, похоже, давно мёртв. Просто его ещё пока не успели похоронить".

Стоит ли вообще пытаться кому-то спасти его, если всё, что он умеет — снова и снова порождать королей, которые топят его в крови?

Или лучше оставить этот умирающий мир в покое?

Охотник посмотрел на пепел, что носился в воздухе. Ему показалось, что он видит в нём тени прошлого.

Но это был всего лишь ветер.