И всякий прочий хлам... (гет)

В библиотеке дома семьи Снейпов в щедро украшенной раме висел портрет Финеаса Найджелуса Блэка.

Предыстория его появления там достойна быть поведанной хотя бы вкратце. Но поневоле это "вкратце" получится довольно длинным и насыщенным всякими событийными и эмоциональными подробностями.

Началась она с того, что далеко не сразу после Последней битвы Гермиона вспомнила, что в её бездонной сумочке томится холст с портретом, взятым ею когда-то из особняка на Гриммо. Но поскольку уже вспомнила, то при первом же удобном случае вручила его законному хозяину дома, чтобы Финеас Найджелус мог вернуться на своё место в галерее семейных портретов. Перед этим она развернула холст с намерением поблагодарить директора Блэка за его неоценимую в их странствиях помощь, но на тот момент портрет был пуст: его обитатель находился во второй своей раме — в директорском кабинете Хогвартса. Гарри не проявил особой радости, но пустой холст забрал и аккуратно водрузил на законное место в фамильном доме. Однако буквально через несколько дней директор Блэк нагрубил хозяину дома, презрительно назвав его «негодным наследником презренного предателя семьи и погубителя рода». Скорее всего, Финеас Блэк, этот всегда сдержанный в проявлении своих эмоций аристократ, просто поневоле наслушался воплей портрета своей внучатой племянницы Вальбурги, и всего-навсего повторил её слова. Но тут обычно спокойный и выдержанный Гарри, переживавший в то послевоенное время тяжёлый посттравматический синдром, так оскорбился за Сириуса, что, проявив несвойственную ему в просьбах твёрдость и красноречие, очень-очень настойчиво попросил Гермиону забрать портрет и — если заменить его слова эвфемизмами — «унести как можно дальше».

Забрав холст, Гермиона вежливо выслушала сетования мистера Блэка о прервавшемся великом роде и опоганенном родовом гнезде, а в ответ предложила ему поселиться в доме чистокровнейших волшебников, где и хозяин и хозяйка происходили из «Священных двадцати восьми», а кроме того, оба были не менее, чем на четверть Блэками, и при этом сама хозяйка являлась собственной правнучкой Финеаса Найджелуса. Безусловно, она заранее заручилась согласием на то мистера и миссис Уизли, которым было по большому счёту всё равно что висит в их доме и насколько громко оно разговаривает. Блэк милостиво согласился, однако через некоторое время практически переселился на свой портрет в Хогвартсе, где и попросил директора Снейпа связаться с Гермионой и передать ей, что он, персона викторианской эпохи, привык к иной среде и другим условиям проживания, а потому не желает находиться среди людей, не имеющих представления о достойном образе жизни и истинных семейных ценностях чистокровных семей.

Гермиона вздохнула, забрала у Уизли пустой на тот момент холст, свернула его в трубочку, засунула во всю ту же безразмерную сумку и забыла о нем. Так на дне этой сумки он и путешествовал несколько лет по студенческим общежитиям, а впоследствии по разным съёмным квартирам. Только когда у Гермионы начали развиваться какие-то отношения с её бывшим профессором зельеварения… хотя нет, это невозможно назвать ни «отношениями» ни каким-то другим из употребляемых в этом контексте слов… наиболее точно описать этот долгий период жизни Гермионы можно, пожалуй, только театрально прижав руки к груди и пафосно восклицая «Как же труден путь людей друг к другу!», и при этом помнить, что один из этих людей является Северусом Снейпом… так вот именно в этот период она вспомнила о директоре Блэке, и несколько раз с массой извинений использовала его в качестве шпиона, а точнее — разведчика. Это происходило в тех случаях, когда Снейп в очередной раз пропадал на долгие дни и недели, в очередной раз твёрдо решив, что такая девушка заслуживает более подходящего, более достойного, более молодого и так далее, человека, чем он. А не находящая себе места Гермиона умоляла Блэка проверить директорский кабинет и сказать ей, что с директором Снейпом всё в порядке, что он жив, цел и не смертельно болен, что с ним ничего не случилось, а он просто её бросил. Мистер Блэк относился к таким поручениям с большим недовольством, но не было случая, чтобы он его не выполнил, многократно выразив перед тем своё неодобрение по поводу общего упадка нравов и отсутствия чувства достоинства у молодых барышень, хотя чего ждать от… понятно кого.

И когда Северус, пройдя все свои семь кругов самосозерцания и искусав в кровь губы, наконец предложил ей объединить их библиотеки, счастливая Гермиона поведала ему, что в приданое он получит не только рыжего кота, но и портрет бывшего директора Хогвартса.

Когда через некоторое время молодая семья обзавелась собственным домом в Саффолке, то безусловно не сразу, но в определённый момент возник естественный вопрос: где этот портрет повесить? Ну в самом деле, не в спальне же и не на кухне. И не в гостиной, поскольку он в этом доме всё же никому не приходится кровным родственником, хотя директор Блэк и поведал когда-то директору Снейпу, что одной из его прабабушек была некая Патриция Принц. Поэтому было решено, что самым правильным местом будет расположившая в полуподвальном этаже дома просторная с окнами под потолком библиотека, из которой лестница вела вниз в подвальный технический этаж, превращенный Снейпом в домашнюю лабораторию. На одном из благотворительных базаров, где Гермиона помогала матери, очень удачно нашлась и подходящая к размерам холста рама — из отполированного временем бука, широкая и добротная.

Директор Блэк был доволен, хотя никогда не высказал бы этого вслух. Место было хорошее — тёплое, светлое, тихое, с полным обзором всей библиотеки, как раз напротив ведущей в лабораторию двери, выходя по вечерам из которой Снейп каждый раз неохотно изображал что-то вроде приветственного кивка, на что Блэк с достоинством кратко бросал: «Виделись, коллега», подразумевая, что они уже встречались в этот день в Хогвартсе. А Гермиона, то и дело забегая за какой-нибудь книгой, приветственно махала ему ручкой, но до ответа ей бывший директор не снисходил. Конечно, хозяева его нового дома были неприлично низкого статуса крови, что и говорить, но всё же это был дом директора Хогвартса, то есть место вполне престижное и добропорядочное.

Это предыстория. А история началась потом, когда появилась Эйлин.

То есть её непосредственное появление на свет директор Блэк как-то пропустил, поскольку происходящее в доме его вообще не касалось и никогда не интересовало. Перед ним она появилась уже, так сказать, в готовом виде. Просто в один из тех дней, которые он проводил здесь, а не в привычной хогвартской компании, сначала ему послышались топочущие звуки, сопровождаемые кряхтением и пыхтением, а вслед за звуками с лестницы, ведущей в библиотеку с первого этажа, на четырех конечностях и задом наперёд спустилась небольшая тушка, оказавшаяся маленькой черноглазой девочкой, которую неслышно сопровождал большой рыжий котяра. Поднявшись на еще неустойчивые ноги и оглядываясь по сторонам, она доковыляла до середины комнаты и тут заметила портрет. Девочка застыла, опустилась перед портретом на пол и уставилась на мистера Блэка совершенно восхищенными глазами. Кот вздохнул и с недовольным видом уселся рядом, но хвостом к портрету. Так всё и началось.

Будь на месте Блэка какой-нибудь другой персонаж, то, возможно, между ребёнком и портретом могло бы с годами возникнуть даже какое-то подобие дружбы. Но бывший самый непопулярный директор Хогвартса был в своё время неласковым и вполне равнодушным отцом пятерых детей, один из которых впоследствии был им лишен наследства, второй сам ушёл из семьи и даже сменил родовую фамилию, чтобы не иметь с отцом ничего общего, третий вырос послушным и мягкотелым лентяем, а обе дочери были волей отца выданы замуж насильно. Поэтому даже подобия тёплых чувств к чужому ребёнку, тем более к ребёнку сомнительного происхождения и дурно с его точки зрения воспитанному, Финеас Блэк испытывать в принципе не мог. Но он постепенно привык, что это вечно растрёпанное существо, сопровождаемое большим рыжим котом, часто сидит в библиотеке, поджидая его появления в раме, радостно его приветствует и тут же начинает рассказывать какую-то детскую чушь на всё более и более членораздельном и понятном языке. Он не вслушивался в то, что она ему говорит, но периодически кивал головой, вставлял «да ну» или «да-да», а с годами даже стал сам рассказывать ей поучающим тоном одни и те же короткие истории о том, например, что древнейший и благороднейший род Блэков ещё со времён Елизаветы Первой имеет право напрямую обращаться к правящему монарху Британской Империи, или о том, что именно Блэки в своё время составили первый список магических родов Британии. Истории эти из раза в раз повторялись по кругу, но Эйлин слушала их, раскрыв рот и затаив дыхание. Она называла его «дедушка Блэк», и рассказывала всем, желающим слушать, что у неё есть два дедушки: один — маггл, а другой — портрет. Дедушку Джона она любила, а к дедушке Блэку испытывала чувство, которое можно было назвать преклонением, при этом оба родителя девочки совершенно не понимали чем именно он смог её так пленить, и между собой над этим тихонько посмеивались.

Это преклонение требовало от беспокойной натуры Эйлин каких-то действий, какого-то выражения, и она нашла как ей проявить свои чувства к дедушке-портрету. Она стала украшать его раму.

Начала она это еще тогда, когда еле-еле дотягивалась до нижней части портрета, но с течением времени в зоне досягаемости постепенно оказывались боковые части рамы, а уж когда она открыла для себя и освоила библиотечную стремянку…

Вся досягаемая поверхность рамы была густо оклеена подлинными сокровищами. Яркие бусинки, глянцевые фантики, самые красивые пуговки и камушки, перламутровые обломки ракушек, осколки блестящих ёлочных игрушек, цветные стёклышки, кусочки конфетной фольги, пластиковые цветочки… В единственных экземплярах там ещё присутствовали найденный на улице жетон лондонского метро, мумифицированное тельце стрекозы с радужными крылышками, драгоценная маленькая чешуйка дракона, абсолютно случайно оказавшаяся в её кармане при посещении драконьего заповедника, а также значок участника региональной конференции дантистов, который бабушка Джейн считала потерянным. И, само собой, во всех промежутках между элементами этой глазоломной мозаики сверкали и переливались разноцветные стразики, стразики, стразики… Каждая деталь была на совесть приклеена клеем, который еще в начале своих трудов Эйлин позаимствовала у папы на столе, и который она тайно хранила в выемке задней стенки рамы, но при этом как-то ни разу не задумалась о том, почему содержимое маленького пузырька за несколько лет не пересохло и не закончилось. Коллаж уже перевалил на верхнюю поперечину рамы, но дело продвигалось не так быстро как хотелось бы, поскольку дедушка Блэк заслуживал только самого лучшего, а самого лучшего сразу много не бывает, оно появляется постепенно.

Родители никак не комментировали процесс и вообще делали вид, что ничего не замечают, единодушно решив, что большого убытка в том нет, а в поле зрения дедушки Блэка может попасть что угодно, кроме той рамы, в которую он заключен, так что сам он, слава Мерлину, этой красоты никогда не увидит. Вообще-то они оба к этому двумерному представителю благороднейшего и древнейшего рода относились как-то без должного почтения. Северус, так и не поборовший неодолимую неприязнь к носителям этой фамилии, однажды, в каком-то неожиданном для него самого подростковом порыве, мелким почерком написал на одном из приклеенных дочкой фантиков «Immanissimum ac foedissimum monstrum», а Гермиона, вытирая с рамы пыль обычной маггловской тряпочкой, напевала что-то вроде «если имя твоё Блэк — будешь чистым ты навек», намекая на девиз благороднейшего семейства.

— Послушай, Северус, — как-то раз сказала Гермиона, — Эйлин очень переживает, что дедушка Блэк давно не приходил, она спрашивала меня, что с ним могло случиться. Ты ему там передай, что она ждёт и беспокоится.

— А что с ним в принципе может случиться? — вопросил Снейп. — Я не помню, когда я его видел в последний раз, но уверяю тебя, что он не бедствует. Дедушка наш тот еще пуританин золотого века — он частенько подживает на одном хогвартском триптихе с голыми купальщицами, наядами и русалками — такие, знаешь, рубенсовские девы там…

— Купальщиц Ренуар постоянно рисовал, а не Рубенс — не преминула вставить Гермиона. — Ну попроси там у каких-нибудь картин, чтобы они деда нашего нашли и домой погнали, ребёнок же ждёт, ребёнку душу излить некому.

— Ничего я ни у каких картин просить не буду. Мне, кстати, тоже душу излить некому, вот заодно тебе и изолью: сегодня опять сочинял письмо в Попечительский совет, чтобы выбить деньги на специалиста по очистке и реставрации этих самых картин. В стране, понимаешь ли, единственный такой специалист, и вот он категорически отказался даже начинать работу без предоплаты, а наши попечители упёрлись, что заплатят только «по факту выполнения» и никак иначе, причём о существовании такого понятия как компромисс ни одна из сторон не подозревает. А многие полотна уже настолько обветшали и выцвели, что их персонажи просто боятся в них находиться, и кучкуются потому на более-менее сохранных чужих картинах. И это выливается последнее время в такие непристойные скандалы и разборки, что ты и представить не можешь. Ор по ночам на весь замок стоит… И само собой, в качестве арбитра все эти благородные и не слишком благородные дамы и господа признают только меня, уровень ниже директорского их не устраивает. А тут я приду что-то у них просить… Появится дед у меня в кабинете — скажу.

Ближайшие несколько дней директор Блэк в кабинет не заглядывал, а Снейп в один из вечеров, зайдя в домашнюю библиотеку за книгой из ближайшего к портрету шкафа, случайно поднял глаза на этот самый портрет, и ему показалось, что вместо привычного чёрного фона картины он видит только чёрную подложку рамы, на которую и был натянут холст. Он подошёл поближе: холста действительно не было, а от рамы фонило так, что даже перебивало общий магический фон библиотеки, который никак нельзя было назвать слабым. Снейп зажёг Lumos maxima и медленно повёл палочку вдоль сияющего великолепия, в составе которого, не считая чешуйки дракона, спрятанного за рамой клея и пары-тройки стёклышек, ничего магического быть не могло. Магия, причём не самая простая, обнаружилась на верхней планке рамы, а именно — в насыпанной прямо на слой клея щедрой горсти крупинок, напоминающих крупный речной песок, но тускло и сыто отливающих золотом. И та магия, которой буквально дышали эти крупинки, чем-то ему не нравилась, что-то в ней было такое… не до конца понятное.., небезопасное…

— Гермиона! — рявкнул он так, что та в один момент слетела по лестнице в библиотеку и оказалась возле него.

— Может быть, ты знаешь что это? — он, как указкой, ткнул палочкой в горстку приклеенного золотого песка.

Гермиона вгляделась, охнула, закрыла лицо руками и запричитала:

— Нет, этого не может быть, этого вообще не может быть, этого вообще не могло случиться... Северус, выковыряй его оттуда!

— Что я должен выковырять? — обманчиво ласково спросил Снейп.

— Песок времени.

— Что-о-о-? Какой песок времени? Песок с берегов Леты, который в хроноворотах? Его же нету, его же не существует с тех пор, как… А ну, прекрати рыдать! Откуда он мог тут появиться?

— Это не настоящий песок времени, это не тот песок, а мой, но он тоже…, — Гермиона всё еще продолжала раскачиваться, закрыв лицо руками, но её причитания постепенно переходили в мелкие всхлипывания.

— Так. — Снейп взял её за плечи, встряхнул и усадил на стул. — По порядку и желательно сначала, — и он заходил по библиотеке от шкафа к шкафу, так резко разворачиваясь, что мантия за ним развевалась, как британский флаг. — Стоп! — остановил он сам себя, -Ты не можешь говорить? Ты под Непреложным обетом?

— Нет, я могу говорить, это не секретная тема, это моя личная тема, — Гермиона протёрла ладонями лицо, всхлипнула и заговорила почти спокойно. — Мы в Отделе Тайн пытаемся сейчас снова создать хроновороты, но пока мало что получается, нам не удаётся создать заново песок времени, который отправлял бы в прошлое людей и возвращал их оттуда. И я решила сначала упростить задачу. Мне удалось создать песок, который отправляет в прошлое, но не людей, а магические артефакты. Это пока только наброски, первые пробы, хотя мы уже много экспериментов провели, всё работает, но только если песок непосредственно соприкасается с артефактом, и перемещение тоже пока получается только в одну сторону, в прошлое. И на мелкий песок пока не удается наложить чары, только на такие крупинки. Зато золото трансмутационное, маховики времени потом будут стоить дешевле.

— Только в одну сторону, говоришь? Должно соприкасаться, говоришь? — прорычал Снейп. — Как вообще это могло оказаться в руках у Эйлин? Ты вообще соображаешь, что могло произойти?

— Но она же не артефакт, — резонно возразила Гермиона. — И я действительно не понимаю, как это могло оказаться у неё в руках, этого произойти просто не могло.

— Не могло, но произошло. Где хранится песок?

— Он у нас в ванной хранится, — и Гермиона снова закрыла лицо ладонями, опасливо подглядывая через пальцы. — Его нельзя в Отделе долго держать, там магии слишком много разной, она чары сбивает, песок же пока только экспериментальный, не совсем доработанный. Дома магический фон ниже гораздо, а в ванной самый слабый.

— Где? — только и спросил потрясённый Снейп. — В ванной? Когда ты в последний раз его проверяла? Да ты ж в Азкабан пойдёшь, если станет известно, что ты в доме хранишь.

— Я каждый день проверяю, каждое утро и каждый вечер. В моём шкафчике, средний ящик, в глубине, в правом углу, синяя сумка на серебряной молнии. Сегодня утром проверяла, сумка на месте. И не пойду я в Азкабан, у меня есть специальное подписанное разрешение на вынос песка из Отдела Тайн и хранение его дома.

— Кто подписывает такие разрешения? — взревел Снейп.

— Такие разрешения — прерогатива Аврората, там и подписано. — Гермиона поджала губы и опустила голову, предвосхищая следующий вопрос мужа.

— А конкретно — кто в Аврорате подписал это тебе?

Гермиона смотрела в пол и молчала. Снейп стоял перед ней, сжав кулаки, но ответа не дождался. Собственно, ответ был понятен ему заранее, мог бы и не спрашивать. Убить обоих! Обоих убить, несмотря на то, что один из них это шрамоголовый Тот-кого-убить-еще-никто-не смог, а второй — собственная жена! Но ведь с ребёнком могло случиться что угодно, в том числе непоправимое…

— Как Эйлин могла взять сумку? — спросил он наконец.

— Никак, Северус. Ни Эйлин, ни кто бы то ни был другой, взять её не мог. На ней заклинание ненаходимости, типа Фиделиуса, на мне же и замкнутое. Я потому сама тебе так подробно и объснила где именно она находится, чтобы ты теперь смог её найти и увидеть. Кроме того, и раскрыть её без пароля нельзя, там мои личные запирающие заклинания. Сумка на месте, и я действительно не понимаю, как это могло случиться.

— Значит, в правом углу, да? — Снейп круто развернулся и понесся на второй этаж. Вернулся он уже через минуту, и в руках его действительно находилась синяя сумочка на серебряной молнии.

— Фиделиус, говоришь, — прорычал он. — Для меня ты его сняла, чтобы я смог эту сумку увидеть, да? Так я же на твои сумки и без всякого Фиделиуса внимания никогда не обращал, в упор не видел, даже не притрагивался к ним где бы они ни валялись, и уж точно бы в них никогда специально не полез. А теперь скажи мне ты, великий эксперт-исследователь Отдела Тайн, ты перед своей дочерью эту сумку никогда не открывала? В руки ей сама не давала? Ну, еще до того, как стала песок в ней хранить. Ты в этой сумке какие-нибудь подарочки ей никогда не приносила, не давала ей их достать самой? Или ты думаешь, что она туда сама раньше тайком не совала свой любопытный нос? Ты что не понимаешь как работает заклинание ненаходимости, и что на неё оно в таком случае не распространяется?

— Мне в голову не пришло, — растерянно отозвалась Гермиона. — Но всё равно моих запирающих заклинаний Эйлин снять не могла, она же вообще еще даже не…

— А она их и не снимала! — он повернул сумку и ткнул её жене под нос задней стороной, в которой красовалась проделанная чем-то острым дырка с неровными краями. Снейп сунул в дырку мизинец, и вытащил его вместе с прилипшими к пальцу двумя крошками золотого песка. Гермиона онемела.

— Я её убью, — медленно по слогам произнесла она после паузы. — Хорошо, что она сейчас у родителей, а то бы я её убила прямо здесь и сейчас…

— Не смей! Не смей произносить таких слов про моего ребёнка! Даже в шутку свою дурацкую не смей! — загремел Снейп, у которого, если дело касалось Эйлин, отказывало не только чувство юмора, но, как утверждала Гермиона, и просто здравый смысл. Нет, нельзя сказать, что дочку он слишком баловал или гладил строго по шёрстке, хотя и послушно дул на её поцарапанные коленки. Но Гермиона считала, что Северусу стоило бы поменьше ей потакать и пореже делать вид, что у него закрыты глаза, когда речь идёт о чём-то, на её взгляд, серьёзном. — Тут не ребёнок виноват, а кое-чьё недопустимое недомыслие и разгильдяйство. Плюс ещё и этот страж правопорядка и безопасности с мозгами горного тролля! Да ты же сама вместе с ним, с подельником своим, умудрилась еще до окончания Хогвартса ограбить Отдел Тайн, Министерство магии, банк Гринготтс и мою личную кладовку! — Снейп раздраженно швырнул на стол несчастную сумку и вышел из библиотеки. Гермиона осталась сидеть, подперев голову руками.

Через несколько минут он вернулся, неся бутылку и два широких стакана. Один наполнил на четверть, в другой плеснул слегка на дно и примирительно придвинул стакан жене.

— Пей, проехали. Всё равно уже сделать тут нечего.

— Не хочу.

— Хлебни, эксперт-исследователь, и успокойся. Ты, когда выпьешь, такой забавной становишься, улыбаешься зубами вперёд…

— Зато ты становишься совсем уже унылым пессимистом.

— Можно подумать, что в остальное время я жизнелюб и фабрика света.

Гермиона подняла стакан, понюхала, отставила и просительно посмотрела на Снейпа:

— Северус, выколупай, пожалуйста, песок из рамы, он мне очень нужен, правда.

— Правда, — передразнил её Снейп. — Как я тебе его выколупаю, если клей я сам варил. Ты действительно думаешь, что от сваренного мною клея можно что-то отклеить? А там еще и свежая порция, недавно ей доливал, — он безнадёжно махнул рукой, сделал глоток и откинулся на спинку стула. — Так, восстановим картину событий. Наша дочь добывает блестящий песочек, щедрой рукой мажет на раму клей и насыпает на него песок. Пара капель клея и несколько песчинок попадают с рамы на холст. Рама-то маггловская, а вот холст… Холст сам по себе является магическим артефактом?

— М-м-м… Сам холст — вряд ли, это же просто ткань. А вот краски — да, они волшебные. С другой стороны — когда-то давно одному итальянскому художнику, магглу, случайно достались волшебные краски, он ими написал портрет улыбающейся женщины на фоне озера, окруженного холмами, и этот портрет считается мировым шедевром. Все признают, что в этой картине есть некая тайна, которую уже пятьсот лет пытаются разгадать. Но при этом даже написанный волшебными красками портрет не стал волшебным, то есть не является магическим артефактом. Что есть магический артефакт? Магический артефакт — искусственно созданный зачарованный объект с заданными магом свойствами, то есть в нашем случае это написанная магом картина с волшебным изображением, а не просто какой-то зачарованный холст и волшебные краски на нём.

— Похоже, что так. Значит всё это приклеенное добро засохло на холсте, а в тот ненужный момент, когда наш дедушка Блэк решил нас проведать, картина и стала магическим артефактом. Как ты там говорила: песок должен соприкасаться, чтобы чары перемещения во времени сработали? Вот в момент его появления чары и сработали, картина соприкоснулась с песком, и дедушка наш — тю-тю… Жаль, что у тебя больше песочка нет — я бы им много чего в Хогвартсе посыпал…

— Бедный Финеас Найджелус, — всхлипнула Гермиона. — Мы с ним столько лет вместе провели… кусок жизни… А сколько он нам всем помогал, ты помнишь? Это же он тебя к нам тогда с мечом привёл… С ним вместе хоть две тени бывших Блэков оставались, а теперь вообще только Вальбурга на Гриммо…

— О, прекрасная идея! — хмыкнул Снейп. — Наскреби там в сумочке что осталось, и преподнеси этому своему подельнику-аврору. Он живёт и мечтает от мадам Вальбурги избавиться, а тут ты с волшебным песочком-избавителем.

— Ты неправ, Северус. Он к ней давно привык, и даже где-то уважает, ему вообще почтение к старшим очень сильно привито. И на детей она не орёт, и Джинни с ней почти ладит, и Кричер к ней очень привязан.

— Ну, пусть живёт, а нам что теперь с этим хэнд-мэйдом делать? — перевёл тему Снейп, кивая в сторону рамы. — Разве что продать на аукционе и купить тебе новую парадную мантию в «Твилфитт и Таттинг». Как ты вообще собираешься объяснять Эйлин куда пропал её ненаглядный дедушка?

Гермиона хмуро промолчала, а её муж опрокинул в себя остаток огневиски и снова заходил по библиотеке, как маятник.

— Как же я ненавижу все эти портреты, моя б воля — следа бы от них у меня в кабинете не было. Посмертные маски, а гонору в них…

— Северус, это были великие люди. И дедушку Блэка мне очень жалко! Где он теперь, душа неприкаянная…

— Какая душа, Гермиона? — буквально взорвался Снейп. — Мутный слепок, искаженная тень. Подумай сама: привидения, то есть действительно неприкаянные, застрявшие души, все как один хотят уйти, маются, жалеют, что когда-то их что-то здесь задержало, или что самим решимости не хватило уйти за Грань. А портреты — довольны собой, встречала ты хоть одного недовольного? А знаешь почему? Да именно потому, что они не души, а осколки, ошмётки бывшей личности, как восковые куклы с набором шаблонных функций. У них нет рефлексии, нет способности к анализу, к пониманию реальных причинно-следственных связей… У них критика отсутствует, каждый из них собой любуется и налюбоваться не может… — он замолчал, шагая из угла в угол и сжав кулаки. Но Гермиона молчала тоже, и Снейп продолжил:

— Мой, можно сказать собственный, кабинетный, Альбус способен только рассуждать о прекрасном, сосать конфеты и ухаживать за бородой. А ведь личность более сложную, многогранную и глубокую, чем был Дамблдор — поди поищи. Да возьми хоть эту вашу гриффиндорскую привратницу, Полную Даму, что ты про неё знаешь? Я имя её сейчас не вспомню, а была она одной из жен Вильгельма Завоевателя, умной и хитрой была, огромное влияние на него имела, всех его приспешников, можно сказать, в руках держала. Наукам и искусствам благоволила, сама какой-то трактат околофилософский написала, и это при том, что сам Вильгельм даже читать не умел. А сейчас на что она способна — двери открывает да на соседние картины бегает выпить, закусить и посплетничать… И наш, с позволения сказать, дедушка, ты думаешь он только магглорожденных унижал да студентов ненавидел, пока в Хогвартсе директором сидел? Он, между прочим, отличным зельеваром был, это он впервые высказал предположение, что закон сохранения чётности должен учитываться при определении баланса масс входящих ингредиентов, да он же сам пару таких зелий создал, что только ахнешь. Я его когда-то об одном из них из любопытства спросил — так он даже не понял, о чём я спрашиваю… Нет, я совсем не возражаю против волшебных картин как вида искусства, они прекрасны именно своей живой изменчивостью, там даже на примитивных пасторалях каждый пастушок со своим норовом и характером, но этот пастушок не чей-то портрет, а просто условное действующее лицо, плод труда и фантазии художника. Он персонаж, роль, образ, типаж и ни на что большее не претендует. А портреты-то мнят себя людьми, щеки раздувают, цены себе не сложат… Гермиона, да подумай сама: если в портрете есть хоть частица души — то чем тогда он, Мордред побери, отличается от крестража?... — тут Снейп подскочил к Гермионе и схватил её за руку:

— Дай мне слово! Дай мне слово, что, когда меня не станет, ты любыми путями, любыми средствами, любыми силами выкрадешь мой портрет из Хогвартса и сожжешь его Адским огнём. Если вдруг останется пепел, бросишь его в Темзу или в Чёрное озеро, что там поближе на тот момент окажется.

— Ну уж нет! — решительно ответила Гермиона. — Кто мне обещал, что мы проживём вместе сто лет и умрём в один день? Так что ты уж, будь добр, завещай это лучше Эйлин и её внукам.

— И ты права. — ответил Снейп, проводя пальцами по руке жены и притягивая её к себе. — Теперь я знаю, из каких именно двух строчек будет состоять моё завещание.