Страсть (гет)

Он содрогнулся, вырвавшись из собственного сна с криком. Давно забытый кошмар из далёкого детства снова вернулся опутав тело липкой паутиной. Вслушиваясь в бешеный стук сердца, Итачи перевёл дыхание. Напряжённо всматриваясь в полумрак комнаты, он наблюдал, как страх тает в черноте. Смахнув со лба дрожащей рукой холодный пот, чуть приподнялся и пройдясь по гладкой прохладной простыне, попытался нащупать знакомое тепло, но нашарил лишь пугающую пустоту.

Включив светильник и зажмурившись от слишком яркого света, Итачи чертыхнулся, взглянув на часы и взбитую подушку: Изуми ещё не ложилась. Встав с кровати, он отдёрнул тяжёлые, плотные шторы и стиснул зубы до хруста. Как и ожидалось, в мастерской напротив горел свет. Жена ходила по комнате, крутилась возле мольберта и что-то искала в ворохе коробок на подоконнике. На мгновение она замерла подняв голову, и Итачи показалось, что она его заметила; он слабо улыбнулся и помахал ей рукой, но Изуми, почесав лоб, повернулась и направилась к огромному холсту.

Его никто никогда не спрашивал, почему он просыпается среди ночи и, словно парализованный, смотрит в потолок, только Изуми, услышав тихий стон, вскакивала с кровати и включала свет. Её большие карие глаза встревоженно смотрели, и складка между бровей становилась глубже и глубже. «Тебе нужно к сомнологу. Я знаю хорошего специалиста», — настаивала она, а он лишь отмахивался, говоря, что всё в порядке, привык. Сны преследовали его с детства, с того самого момента, как начались финансовые трудности в семье и возле их дома начали ошиваться странные люди с пугающим оскалом, а потом его привычная жизнь рухнула, и он остался наедине со взрослыми проблемами, из которых едва ли мог выпутаться сам. «Я давно заметила, что ты помешан на контроле, вот тебя и пугает его потеря и неизвестность. Поэтому и снятся падения или утопления. Я буду твоей постоянной, и моя любовь к тебе останется неизменной, поэтому не бойся», — шептала она, прильнув к его груди. И от её простых и искренних слов становилось легче, и вскоре страх отступил, а он и вовсе забыл о его существовании.

Накинув халат и шаркая тапочками, он вышел из спальни. Пон-Пон, лежавшая на пороге, тут же оживилась и, задорно помахивая пушистым хвостиком, засеменила за ним во двор. Год назад Изуми принесла домой грязного щенка померанского шпица. Около месяца она расклеивала листовки, рассылала фотографии в сети, надеясь найти хозяев, но когда поиски ничего не дали, уговорила его оставить щенка. Он не был против животных, однако впоследствии пожалел о своём решении. Итачи ещё ни разу не встречал такую вредную собаку: этот милый на вид белый комок шерсти с невинными чёрными блестящими глазками оказался настоящим исчадьем ада, питавшим особую неприязнь к мужчинам. Пон-Пон грызла все его тапочки, гадила в обувь, а если добиралась до его одежды, то таскала по комнатам. Но больше всего его удивляла странная ревность собаки к Изуми, стоило подойти к жене, как животное заливалось противным лаем. Две недели он ночевал в гостевой комнате, потому что собака выла и царапала дверь спальни, а когда они открывали, Пон-Пон запрыгивала на кровать и, стаскивая с него одеяло, скалилась, как настоящий волк. Однажды, когда его брат зашёл в гости, она испортила его рюкзак, а в штанину тестя вцепилась мёртвой хваткой так, что пришлось буквально отдирать. «Избавься от неё как-нибудь… незаметно», — шепнул ему на ухо, ныне покойный, господин Араи. Он бы и рад, но не хотел расстраивать Изуми, поэтому приходилось терпеть все притеснения. Жена успокаивала, что скоро собака привыкнет и перестанет безобразничать, спустя три месяца ситуация улучшилась, хотя скрытая вражда между ними всё же осталась.

Сейчас, почувствовав с животным единодушие в желании вернуть Изуми домой, он испытал к ней симпатию и, даже догнав, попытался погладить холку, но Пон-Пон отпрыгнула и рявкнула, вызвав у него приступ смеха. Всё же единственной, кого она любила, была Изуми. Возможно, ради неё она и усмирила свой нрав. Глядя, как собака уверенно бежит к мастерской, Итачи ускорил шаг.

На улице было свежо, и тёплый весенний воздух разносил сладкий аромат цветущих пионов. Солнце потихоньку поднималось, окрашивая тёмное небо в пастельно-розовый, но птицы ещё не проснулись: застыли, нахохлившись, на проводах и тонких ветках деревьев. Весна в этом году была ранняя, без резких перепадов температуры и затяжных дождей, и Итачи подумал, что в горах, скорее всего, уже растаял снег и неплохо было бы провести пару дней в загородном домике, который они приобрели два года назад. Отключиться на пару дней от работы (ведь дела никуда не убегут и небо не свалится), может, именно это им сейчас и нужно — побыть вдвоём и снова начать разговаривать, как раньше.

— Всё, хватит, мне это надоело! — зло прошипел Итачи, перешагнув через брошенные на бетонный пол холсты. Его тапочки шлёпали по полу, создавая шум. Шпиц забегал по мастерской, обнюхивая вещи и тыкаясь светлой мордочкой во все скляночки, чихал. — Ты совсем уже крышей поехала из-за своих картин. Ты смотрела на часы!

— Итачи? Что ты здесь…зачем ты притащил сюда Пон-пон, — словно очнувшись ото сна, недовольно прошипела жена, оторвав от холста воспалённые глаза. Собака, услышав своё имя, тут же подбежала к своей любимой хозяйке и, встав на задние лапки, умоляюще заскулила, тычась мокрым носом в её колени в поисках ласки, — она же испачкается, — вернувшись к холсту, она проигнорировала своего любимого питомца.

— Четвёртый час, Изуми!

— Я не хочу спать, мне нужно закончить, я, кажется, поняла, чего не хватает, — Изуми выдавила из тюбика алую краску на палитру, и взяв кисточку, не глядя, обтёрла её о штаны, оставив ещё один след на грязной ткани.

— Очередную картину, которую ты выбросишь в мусорку или разорвёшь. Изуми, — он сел на корточки и, взяв её лицо в свои ладони, повернул к себе. Он встревоженно ловил её взгляд, пытаясь поймать прежний — мягкий и мечтательный, но в её красивых глазах полыхала лишь одержимость, — ты должна лечь спать. Так больше не может продолжаться.

— Я не хочу спать. Если ты хочешь спать — иди! Я-то тут причём, мне нужно дорисовать, — зло на него посмотрев, она резким движением отдёрнула его руки от себя и отвернулась. Кисточка потонула в краске, оставила на полотне жирный, косой мазок.

Эта была не Изуми. Он не видел в ней той нежной и понимающей жены. Женщина перед ним была абсолютно чужой. Итачи сжал кулаки. Внутри него всё кипело, он хотел вернуть себе Изуми, которую безмерно любил. Вырвав из её рук кисть, отбросил на пол. Пон-Пон, решив, что это игра, с радостным повизгиванием принесла кисточку обратно и положила её к ногам хозяина, ожидая новой порции веселья, высунула маленький розовый язык.

— Ты помнишь, когда в последний раз спала, принимала душ и ела? От тебя разит похуже, чем от бомжа со свалки. Ты видела себя в зеркале! — его голос дрожал. — Каждый раз одно и то же, я старался не обращать внимания, не вмешивался, но так больше не может продолжаться. Может, у тебя ничего не получается, потому что ты зациклена. Попробуй не вдыхать целыми днями краску и отдохни.

Изуми резко вскочила с табуретки, случайно задела мольберт, измазав ладонь в краске. Недовольно зашипев, она надула щёки и тяжело вздохнула, явно пытаясь успокоиться.

— Ты меня отвлекаешь, Итачи. Иди спать, я лучше знаю, что мне нужно. Если тебе не нравиться, как я выгляжу, так не заходи, — её пальцы сжались в кулаки.

Пон-пон почувствовав напряжение, затявкала на него, пытаясь поддержать свою хозяйку.

— Мне это надоело! — зло крикнул он, его голос сорвался. Изуми вздрогнула, расширив от удивления глаза. Он был в бешенстве. Пнув ногой захламлённый столик, он с грохотом перевернул его. Стекляные склянки разбились, а грязные тряпки потанули в цветной жиже. Подойдя к остолбеневшей жене, не говоря ни слова, он перекинул её через плечо, и, пропустив шпица вперёд, хлопнул со всей дури дверь. — Я снесу твою мастерскую к чёртовой матери, сожгу все твои картины!

— Отпусти меня, — вопила Изуми барабаня по спине ладошками. Пон-Пон прыгала на него, пытаясь укусить за штаны, и противно тявкала, путаясь под ногами.

— Если ты сейчас не приведёшь себя в порядок и не ляжешь спать. Я клянусь, снесу твою мастерскую завтра! — он занёс её в ванную комнату, и перегородив путь к отступлению, смерил серьёзным взглядом. Кажется, не свойственный ему повышенный тон её пугал.

— Ты правда это сделаешь? — спросила она, закусив губу, смотря на него исподлобья, словно видела впервые.

— Да с огромным удовольствием, камня на камне не оставлю.

— Мои руки… Они так не отмоются, — растерянно посмотрев на свои пальцы, измазанные краской, добавила тихим голосом, — мне нужен растворитель, он в мастерской…

— Сиди здесь, я сейчас принесу, — Итачи повернулся и вышел из ванной, понимая, что напугал её до смерти. Ему совсем не хотелось быть с ней грубым и жестоким, но она сама подталкивала его, переступая грань.

Взяв пару чистых тряпок из коробок и бутыль с растворителям, он вернулся в дом. Смочив ткань, мягко обтёр лицо и волосы, нежно заправил за ухо выбившие пряди.

— Я могу сама, — обиженно протянула она, когда он с лёгким, но настойчивым нажимом стал обтирать её руки. Она сжала губы, отвернувшись, словно это было не весь какое унижение.

— Помолчи, — пробурчал он, стараясь быть нежным и заботливым, но где-то внутри всё ещё кипел гнев. Он извёл почти все тряпки, прежде чем ему удалось удалить большую часть краски с её рук. Неприятный, удушающий запах ацетона осел в горле, вызывая непроизвольный кашель. — Я принесу одежду, лезь в душ. Это выброси в мусорку, — сказал, брезгливо приподняв край футболки.

Изуми вернулась через полчаса, одетая в пижаму и пахнущая свежестью. Она расстроено отвернула одеяло, недовольно шмыгнула носом и, повернувшись к нему спиной, залезла в кровать. Итачи, с тяжёлым вздохом, придвинулся, обнял её и нежно поцеловал в макушку.

— Что с тобой происходит? Пожалуйста, скажи, — тихо спросил он, боясь разрушить хрупкое равновесие.

— Ничего, — Изуми всхлипнула, и его сердце заныло, — я бездарность. Мои картины — ужасны. Мазня пятилетнего ребёнка.

— Что ты такое говоришь? — ужаснулся он, переворачивая её на спину и заглядывая в её заплаканные глаза. Неужели всё это время она переживала творческий кризис?

— Правду, — голос Изуми дрожал, а губы нервно подрагивали.

— С чего ты это взяла? Я, может, ничего и не понимаю в искусстве, но твои картины уж точно не мазня пятилетнего ребёнка, — он говорил мягко и убедительно, надеясь, что его слова хоть немного успокоят её.

— Вот именно! Ты ничего не понимаешь в искусстве, — она с тихим стоном снова перевернулась на бок, и её задушили рыдания.

— Тогда скажи, что мне сделать. Как мне тебе помочь? Я не могу смотреть, как ты изводишь себя.

Изуми затихла, перестала плакать. Она медленно повернулась к нему, протёрла влажные щёки ладонью, и в её глазах вспыхнул странный огонёк, а на губах заиграла безумная улыбка.

— Да! Ты можешь мне помочь, Итачи, — она села на кровати, и, взяв его руку в свою, провела пальцем по его ладони, — точно, и почему я сразу об этом не догадалась. В моих картинах нет страсти, понимаешь? Я должна увидеть тебя с другой женщиной, тогда я смогу испытать ревность, а страсть и ревность похожи. Тогда я смогу оживить их…свои картины.

— Ты больная! — вскрикнул Итачи, чуть не подпрыгнув от неожиданности. Он в ужасе посмотрел на свою жену, которая толкала его к другой женщине, словно это было чем-то обычным, а не из ряда вон выходящем. — Ты хоть слышишь себя?!

— Ты можешь выбрать любую, которая тебе понравится, — не слыша его, продолжала бредить, Изуми смотрела куда-то сквозь него.

— Я не буду этого делать! — зло прикрикнул он, вырвав свою руку.

— Но почему? Это всё ради искусства!

— Почему? Потому что ты сошла с ума! К чёрту твоё искусство! — Итачи отвернулся, чувствуя, как всё внутри полыхает. Сейчас ему хотелось её придушить, — а потом что? Ты заставишь смотреть на тебя и наша спальня превратится в оргию!

— Ты сам сказал, что хочешь мне помочь, — она смотрела на него отстранённо, как изваяние, и в голосе звучал упрёк.

Он хотел помочь, но то, чего она требовала, было абсурдно. Если искусство сводит её с ума, он его уничтожит.

— Вот именно помочь — не разрушить. Ноги твоей больше не будет в мастерской, — отчеканил он каждое слово, стараясь сдержать ярость, которая поднималась в его груди. Это был единственный способ остановить её.

— Ты не можешь запретить мне рисовать.

— Посмотрим.

Когда он проснулся, Изуми не было в постели. Закрыв глаза рукой, он попытался вспомнить, когда всё началось. Медленно погружаясь в воспоминания, он цеплялся за яркие образы последних месяцев и, кажется, нашёл точку отсчёта.