Кольцо Уробороса (гет)

Тёмные стены давят. Потолок, уходящий в бесконечность тьмы, будто готов обрушиться на неё. Усталость берёт своё. Голод истощает тело. Она падает там, где стоит, роняя злые слёзы бессилия. Себя хочется бить по щекам и обвинять. Во всём. Во всех неверных поворотах в жизни, что привели её сюда. Темница, словно гротескное чудовище, подзывает. Впереди звучит лязг цепей. Здесь её бег закончится. Снова. Все пути отрезаны. Но хуже всего, что Он идёт неспешно, растягивает удовольствие. Он позволяет себе злорадные реплики, в которых притворно сожалеет, что в этот раз она так сплоховала. Игра начиналась прекрасно, но так быстро завершилась неотвратимым поражением.

«Монстр!» — зло и бессильно шепчут губы.

— А теперь, моя зверушка, пришло время лучшей части моей победы! — шепчет он, внезапно оказавшись за её спиной, и легко, словно котёнка, тащит вперёд. Туда, где ждёт только боль. До безумия много боли…

Тавия с криком просыпается на роскошных шёлковых простынях и сонно потягивается. Множество мягких подушек под ней создают ощущение нежного облака. Надушенный балдахин окутывает её цветочными ароматами. В спальне светло. Плотные дорогие шторы, пошитые лучшими мастерами Балдура, плотно закрывают окно, чтобы ни один дерзкий луч солнца не посмел потревожить её покой.

Окна всегда заперты. Лишь самые невероятно узкие можно открыть.

Холодное сердце вампирского отродья безумно колотится, словно живое. Кин-нектар стремительно бежит по венам, не позволяя полностью отойти от кошмара. Несколько минут уходит на то, чтобы обнять плечи руками и напомнить себе, что это лишь дневной кошмар. Ничего реального в нём нет. Только налипшие друг на друга ужасы, что она вынесла на своих плечах, пока шла от Изумрудной Рощи и до Врат Балдура. Тавия вспоминает те времена с улыбкой. Хорошего было больше, чем плохого, пусть теперь никто не зовёт её, как раньше, Тав. Она рывком отбрасывает в сторону одеяло и немного ёжится от ощущения подступившего холода.

Одиночество в огромной спальне чувствуется особенно гнетуще. Тав идёт к окну. Во Вратах Балдура кипит жизнь. Большой город ни на секунду не засыпает. Солнце чуть отклонилось от зенита. До заката ещё много часов. Надо бы вернуться в постель. Но Тавия позволяет себе полюбоваться золотыми листьями, так изящно кружащими на ветру. В Балдуре такая красивая осень! Вот бы Астарион хоть раз отпустил её погулять по узким каменным улицам милого города.

Тав переводит взгляд на свою руку, словно ожидая увидеть на ней ответ на неозвученные вопросы. На безымянном пальце фамильный перстень Зарр. Один из трофеев, что Астарион оставил себе вместе с дворцом. Второй такой у него. Их всего пара. Угловатый, в некотором роде изящный. Тускло поблёскивающий белым золотом с маленьким алым камнем посередине. Уже и не вспомнить, когда Астарион подарил ей его. Но едва кольцо оказалось на пальце — о прогулках пришлось забыть. Она стала наложницей вознесённого вампира. Не слишком гордый статус, но она счастлива. Под крылышком любимого мир простой и понятный.

Она возвращается в постель. На глаза попадается розовая склянка на прикроватном столике. Кошмары давно не дают покоя. Астарион нашёл решение, но после выпитого она становится вялой на добрую половину ночи. И всё же кошмар хуже вялости. Немного подумав, Тавия выпивает половину склянки. Сон свинцовой подушкой придавливает её к постели. Мир растворяется в непроглядной тьме.

Над ней нависает тёмная холодная тень. Тавия не торопится открывать глаза, лишь игриво улыбается, когда знакомая каждой линией рука гладит её по волосам. Она продолжает притворяться спящей, когда чувствует тёплое прикосновение губ к виску. Тогда её улыбка становится шире, а глаза открываются. Над ней нависает её супруг, её любовь, её вечный спутник в жизни и после неё.

— А вот и моё маленькое отродье. Такое милое и сонное, — сладко воркует Астарион над ней, усаживаясь на кровать.

В его словах скользит медовая сладость. Он улыбается так, что у неё замирает сердце. Он тянет к ней руки и притягивает её в свои объятия. Она ложится на его колени, словно котёнок и, дополняя образ, мурлыкает. В сонных глазах проскальзывает его образ, что она рисовала вечерами в лагере, но решилась подарить только тот портрет, который сама назвала лучшим. Он заботливо её обнимает, зарываясь лицом в её волосы и под хихиканье шумно вдыхает аромат её волос.

Его прикосновения собственнические, но всё ещё сохранившие нежность. Глаза лорда вампиров уже не смотрят на Тав с трепетом и недоверчивой любовью. Рубиновый взгляд царапает обожанием собственности. Холодной и уверенной. Так смотрят на бесконечно любимую вещицу, восторженно радуясь, что добыча наконец попала в когти. Ритуал нечестивого вознесения перечеркнул невыносимую вампирскую жажду, но взрастил в Астарионе жадность. Жадность до власти и обладания. Они отточились до немыслимой остроты и ранили всякого, кто пытался напомнить Астариону о существовании других радостей.

Но Тавия привыкла. Она с бесконечным терпением любящей женщины продолжала тянуться к его сердцу, отдавая саму себя без остатка. Не сопротивлялась, не перечила и не спорила. Позволила Астариону сделать с собой всё, что он хотел, чтобы его жадность хоть на толику стихла в отношении её. Чтобы его ревность погасла, объятая уверенностью, что она абсолютно, до самого последнего волоска, принадлежит ему, никогда его не покинет и не разлюбит. Что можно ослабить когтистую хватку и в короткие моменты с ней позволить себе снять фальшивое обличье. Стать собой.

Тавия привыкла, что он больше не называет её милыми прозвищами или её коротким именем Тав, ограничиваясь лишь двумя словами — «отродье» или «зверушка», оправдывая Астариона тем, что он вечно в делах, заняв среди аристократов нишу, которая когда-то принадлежала Касадору. Она привыкла оставаться в тени Астариона. Привыкла, что её существование становилось день ото дня всё незначительнее. Привыкла к забывшим её друзьям. Привыкла к бесцельности любой прогулки, оставаясь всё чаще во дворце. Привыкла…

Ноющая привычка въелась в кости. Отобрала интерес к любым действиям. День ото дня вытягивала из неё желание делать хоть что-то. Первое время она пыталась хотя бы тренироваться, как по вечерам в лагере. Но роскошно обставленные спальни мало подходили для отработки ударов. Астарион в ответ на просьбу предоставить ей небольшой уголок, чтобы не забывать о том, кто она, лишь недовольно зацокал языком.

— Не забывай, зверушка, что теперь ты моя леди! — холодно напомнил он. — А леди не отбивает кулаки о деревяшки и не размахивают ногами, чтобы ступня оказалась выше головы. Хотя… допустим, в спальне этот фокус можно повторять.

И следом разговор переходил в ту плоскость, которая была ему приятнее. Где он позволял ей принимать непристойные позы и даже задирать ноги. Но не ради тренировок, а чтобы ублажить его. Мало-помалу исчезло всё, чем она была до того, как стала «леди». Тавии не нравилось. Отчего-то затёрлась среди воспоминаний та храбрая женщина, которой она была. Бесстрашная и безумная, как прыжок в пропасть, упёртая, как баран, отчаянная и непреклонная, как пьяный дварф. Способная, как бескрылый дракон, тараном пробивать все препятствия. Умеющая спорить даже со вспыльчивой Лаэзель. Но теперь она не перечит Астариону. Она слушается. Она привыкла.

Теперь каждый новый день напоминает предыдущий. Они словно сплетаются с Астарионом в отточенном танце, который вызывает противоречивые чувства. Тело поёт от желания, а разум отсчитывает минуты, ожидая, когда всё закончится. Чувства тянутся к Астариону, а рассудок желает вольной птицей выскочить в окно, расправить крылья и улететь подальше. Большая часть ночи окутывает их сплетённые страстью тела и неохотно отпускает для расслабленного бормотания. Только насытившись Тав сполна, Астарион даёт ей немного себя настоящего. Своих мыслей, своих планов и чего-то простого и человеческого. Но едва темнота ночи уступает серо-синим предрассветным сумеркам, он нежно целует её в лоб, удерживая в своих объятиях, прежде чем уйти. Вампир нежно повторяет слова, которые должны наполнить сердце нежностью, но что-то внутри протестует:

— Шшш… Я здесь. С тобой. Всё в порядке. Засыпай, моё милое отродье, — от его шёпота внутри что-то переворачивается.

Не понять почему. Слова кажутся добрыми, слышатся любящими, его объятия крепкие и нежные. Но все слова и действия Астариона холодны, как зимняя стужа. Ритуал согрел его кровь, сделав кожу тёплой, но внутри будто проморозил до вечного льда. Сейчас он кажется ещё более холодной нежитью, чем когда был отродьем. Тавия жмурится, отгоняя от себя все недобрые мысли, силой напоминая, как любит Астариона. Повторяет мысленно, что счастлива сейчас быть с ним.

— Ты останешься со мной? — срываются с её губ жалобные слова.

Он словно подчиняется странному этикету и не задерживается в её спальне. Остаётся где-то у себя. Там, где ей запрещено ходить. Порой её снедает ревность. Или что-то на неё похожее. Зависть к миру за дверью её спальни. Зависть к тем, кто может бродить по дворцу, покидать его, и при этом оставаться в свете расположения Астариона. Последнее время он приходит не каждую ночь. Тавия читает, рисует, пытается по памяти играть незатейливую музыку, как учила Альфира, и мучительно выжидает, когда он вернётся.

Ножом по сердцу скребётся память, возвращая моменты, когда он был отродьем. Когда она рисовала его. Когда задерживалась в его палатке. Когда они проводили ночи вместе. Когда смотрели на звёзды и позволяли себе мечтать о жизни без оков, без страха и без гнетущего прошлого. Она дремала у него на плече, пока он листал книги. Порой он негромко читал ей вслух. Те времена безвозвратно ушли…

— Не сегодня, зверушка, у меня много дел, — отвечает он.

В его руках появляется розовая склянка, которую следует осушить немедленно. Он не терпит отказа. Тавия не может его разочаровать и послушно пьёт. Свинцовая тяжесть тянет к постели. Последним воспоминанием становятся глаза Астариона, его хищный взгляд. Она пытается что-то сказать. Слова любви. Сказать, что она любит и скучает, но вместо этого губы шепчут.

— Если бы меня что-то беспокоило. Что-то очень неприятное. То ты бы мог заставить меня не тревожиться? — слова дрожат, словно их произносит кто-то другой.

— Ах, моя дорогая, я мог бы легко подчинить твой разум своей воле, когда мне понадобится, — мурлычет Астарион низким и соблазнительным голосом. — Но будь уверена, я бы никогда не сделал этого без веской причины. В конце концов, вместе гораздо приятнее, когда ты охотно принадлежишь мне, тебе не кажется?

Кровать чуть дрожит, когда он встаёт и уходит. Тав беспомощно смотрит в потолок, не в силах даже повернуться. Лекарство от кошмаров. Оно не даёт шевельнуться. Давит на плечи, словно погружая в пьяную дрёму. И сквозь тяжёлый слой одурения приходит образ их разговора с Астарионом. Словно он не уходил из комнаты. Его голос глубокий и властный, пропитанный обжигающим холодом. Но голос Тав… неужели её голос способен быть таким жалким?

— Пожалуйста, не надо! — истерическая мольба гаснет отзвуками эхо, погружая её всё глубже в сон.

Отчаяние следует за ней в сны. Страх и мука от происходящего. Попытка бежать. Но тело слишком неповоротливое от лекарства, которое должно защищать от кошмаров. Однако они просачиваются следом. Холодное удушье расступается, когда она видит себя стоящей на коленях перед Астарионом, слезы текут по её лицу, когда она умоляет его. В его кабинете. Ещё более мрачном, чем тот был во времена Касадора. Вознесённый вампир стоит над ней, холодный и решительный, тошнотворная улыбка искажает его черты, когда он поднимает её подбородок кончиками пальцев.

«Не волнуйся, моя милая зверушка. Я не причиню тебе вреда… пока», — шепчет он.

Сон обрывается чувством прохлады в воздухе. Её окутывает аромат розмарина, бергамота и бренди. Его неизменный букет. Тавия открывает глаза, смахивая ночные кошмары мыслями о сладости их встречи. Спальня погружена во мрак. Лампы погасли. День давно завершился. Над ней нависает Астарион, улыбаясь одними губами, а в глазах алый лёд.

Вновь продолжается их танец. Астарион не любит, когда ей снятся кошмары. Он мягко убеждает её не думать о них и не вспоминать. Почаще пить жидкость из склянки. Верить ему и его словам, что всё плохое давно сгинуло. Наступило их время. Время их процветания. Он гладит её прохладное тело своими тёплыми ладонями. Игриво сдвигает полупрозрачную ткань с жемчужно-белой кожи, глядя на неё, как на добычу. В рубиновых глазах видится голод, который может утолить только её тело.

Тавия чувствует, как внутри сжимается комок нервов, когда он запросто сбрасывает с неё крохотную сорочку. Она удивляется самой себе. С улыбкой шутит, что целый день не видела Астариона, и теперь тело позабыло его ласки, за что немедленно получает пламенный поцелуй в шею, от которого жарко вздыхает. По коже бегут мурашки. Но предвкушение не зарождается в точке чуть ниже живота, а желание не накатывает волнами по телу. Отчего-то прикосновения вызывают стылый ужас, а от поцелуев внутри что-то сжимается. По-животному, как при встрече с хищником, который в один укус может убить. В груди ноет крик «пожалуйста, не трогай меня», лишённый смысла.

Его руки всюду. Они сжимают её, гладят и дразнят. Вынуждают каждую клеточку её тела подчиняться. Каждое прикосновение впечатывает в кожу — моя, моя, моя. Тавии нравилось сдаваться его напору, погружаться глубоко в собственные страсти, даря себя и своё тело Астариону без остатка. Не думая о себе. Шептать ему мыслями, глазами, телом — да, я твоя, и так будет всегда.

— Ты останешься со мной сегодня? — умоляюще вопрошает она, отчаянно прижимаясь к нему.

— Конечно, моя милая зверушка, — говорит он, и внутри Тавии распускаются цветы от его слов. — Как я могу бросить тебя? Ты снова плохо спишь?

Он гладит её ласкающими движениями. Говорит пустые, но приятные слова о любви и заботе. Он обнимает её и воркует с ней, как с маленьким ребёнком. Тав почти счастлива. Она так давно хотела этого. Просто быть вместе. Засыпать в его объятиях и проводить как можно больше времени вместе. Но «почти» отравляет счастье почти полностью, когда она чувствует его взгляд. Она чувствует его своей кожей и ей становится нестерпимо холодно. Внезапно ласка обращается пыткой. Каждая секунда рядом — затаённый ужас. Тав чувствует себя мышкой, которую медленно душит питон. Ей хочется бежать и плакать. Спасаться.

Но плеча касаются его тёплые губы и всё проходит. Паника отступает. Она не может понять, что только что было. Она ведь любит Астариона. Больше всего на свете любит! Только его!

Ночь проносится перед глазами радостным вихрем. Такая несправедливо короткая. Астарион охотно рассказывает ей о том, какими насыщенными стали его дни. Слова отчего-то расплываются в памяти, и едва он заканчивает говорить, как Тав совсем не может вспомнить, что и кого он только что упоминал. Виновником такой бестолковости объявляется склянка с лекарством от кошмаров. Тавия стесняется переспрашивать и просто решает обсудить смену сезонов и книг. Она говорит о красивой осени в Балдуре, на что Астарион искренне смеётся. Причины смеха так и остаются загадкой.

На рассвете он задерживается дольше обычного. Исполняет своё слово. И всё же с дрожью по телу Тав чувствует, как он уходит. В замке громко поворачивается ключ. Ей пора спать. Розовая склянка летит под кровать. Бесполезное пойло! От переизбытка энергии Тав вскакивает на кровати и отправляется гулять по комнате. По настроению с книжной полки отбирается роман. Случайная страница погружает в сюжет, пока за окном просыпается город. Вот только день сегодня будет не слишком активный. Брошенный на окно взгляд ловит снежную вьюгу. Зима в этом году особенно лютая.

Герои романа наконец встречают друг друга и звучит долгожданное «я люблю тебя», и Тавия хмурится. Отчего-то перед глазами холодные расчётливые глаза Астариона. И его голос, почти нежный, он шепчет ей на ухо, пока его руки гладят её волосы.

«Я люблю тебя. Это единственная правда, которая тебе нужна!»

Сон забирает её прямо на кресле с книгой. В нём она нашла причину вскочить с места и бежать. На этот раз она чувствует себя почти прекрасно. Словно ласточка, она несётся сквозь коридоры всё дальше и и дальше. К свету, к свободе, к свежему воздуху. Теперь всё получится, она сумеет! Она верит в себя! Но чувствует за спиной промозглый ледяной мрак, который неумолимо настигает её. Он разбивает мечты о свободе на мельчайшие осколки. В тронном зале. Он бросает её на холодный камень. Астарион сидит на троне и медленно цедит кровавое вино, недовольно на неё глядя. На плечах её сжимаются когтистые лапы. Глаза застилают злые слёзы, а горло разрывается криком. Гнев в её голосе звенит чистой сталью. В глазах горит огонь неповиновения, взгляд, который кричит о решимости. Когда память сон, в голове мелькают обрывки разговора…

— Я не буду твоей марионеткой… больше нет!

— Правда? — звучит насмешливый голос вознесённого вампира. — Ты думаешь, мне так легко бросить вызов?

Тав приходит в себя, когда прижимается к самому тёмному углу комнаты. Она дрожит, как листочек на ветру. Это было ужасно. Чудовищно. Сердце безумно колотится. Белые волосы в свете ламп кажутся поседевшими от кошмара. Мечущийся разум верит этим кошмарам, как истине, и только пробуждение дарует понимание — этого не было. Из глаз катятся слёзы. Откуда это безумие? Она любит Астариона, она пошла на все уступки из-за своих чувств, она отказалась от всего, чтобы быть в его власти. Быть им любимой. Быть его. Почему она не может быть просто счастливой? Почему кошмары отравляют её идеальную жизнь?

Почему он не может просто приказать ей не видеть кошмары? Она его отродье, вся её сущность существует, чтобы подчиняться ему, но Астарион не приказывает ей не видеть кошмары, он вообще ей ничего не приказывает…

Астарион сам ей так говорил.

Она верит ему безоговорочно.

Она приказывает набрать ванну, чтобы к приходу возлюбленного выглядеть счастливой и расслабленной. Астариону словно каждую секунду её мало. Он бросает её на часы, но возвращается смертельно голодным до её покорности. Он выпивает её полностью, не оставляя ни капли. Её дыхание, её силы, её кровь — он насыщается ими так, словно ритуал оставил ему на прощание бесконечную жажду до одной конкретной женщины. Тавия не ропщет. Без него тоскливо и невыносимо. Но мыслей о побеге нет. Невыносимо именно без него. Ей нужен только он и никто более.

Тав закрывает глаза и рассыпается песком в его руках. Стоны срываются на крики, когда он слишком неистов. Но ей так нравится. Ей нравится всё, что он делает.

«Ты забываешь свое место, моя дорогая. Ты моя собственность. Твои действия, твои мысли, само твое существо принадлежат мне», — внезапно звучит его голос в её голове. Как приказ. Но этого не может быть, ведь Астарион никогда ей не приказывал.

В мутном от страсти рассудке расцветает картинка из ссоры. Голос Тав звучит ясно и вызывающе, бросая вызов его контролю и требуя свободу воли. Она видит, как глаза Астариона становятся жестче, когда он делает шаг вперед, на его лице появляется тошнотворная улыбка.

Чувство неправильности происходящего вцепляется в горло. Не даёт отдаться чувствам без остатка. Оно скребётся в разуме, располовинивая её в мучительном несовпадении. Одна часть отчаянно желает принадлежать Астариону, отдавая каждую каплю себя. Выхватывает каждый момент, что он рядом, стараясь прожить с ним каждую секунду за три. Другая часть напротив жаждет бежать и прятаться, уворачиваться от каждого прикосновения. Спасаться.

Двойственность чувств превращает близость в странный опыт, одновременно пугающий и прекрасный, когда хочется кричать от ужаса и экстаза. Отчего-то Астарион не замечает никаких перемен в её настроении, не останавливается и не спрашивает, не случилось ли чего. Он берёт своё.

— Я люблю тебя, — шепчет Тав, оправившись от слабости после оргазма.

Астарион ласково гладит её волосы, целует в лоб и шепчет что-то приятное. Но его глаза… Они отпугивают. Тавия увлекает его в объятия, не желая видеть осколки кошмаров. Но даже в моменте сердечной близости она чувствует, что взгляд Астариона отстранён и холоден, его глаза наполнены хищным блеском. Моменты, которые должны состоять из любви и искренности, напоминают хорошо поставленную иллюзию.

— Почему ты не можешь приказать мне не видеть кошмаров? — спрашивает она, когда он уходит, получив своё. За час до рассвета.

— Зверушка, я не приказываю тебе, если на то нет веской причины! — улыбается он и бросает её.

Дверь запирается на ключ. Флакон с лекарством от кошмаров вновь летит под кровать. Слова Астариона, произнесённые шёпотом, подобны пугающему эху в сознании Тав. «Я бы никогда не сделал этого без веской причины», — сказал он. Какой была его «веская причина»? Тавия хватается за голову, сползая с кровати на пол. Всё неправильно. Всё не должно быть так. Почему все чувства воют о том, насколько неправильно происходящее?

Разве она не счастлива быть с Астарионом? Разве она не купается в блаженстве с самого момента победы над Нетерийским Мозгом? Ведь прошло… всего… уже…

Они ведь победили, не так ли?

Холодный озноб пробегает по спине, когда она хватает за хвост полустёртое воспоминание. Одно из самых давних. Прошло несколько дней после уничтожения Нетерийского Мозга. Она видит себя, трясущейся от страха и неповиновения, отказывающейся подчиниться ультиматуму Астариона покинуть остальную часть отряда или потерять его. Его лицо искажается в зловещей гримасе. Его словно подменили.

«Тебе не следовало этого делать, моя дорогая. Твоё неповиновение не может остаться безнаказанным».

Тав отрывает руки от головы и растерянно смотрит на свои ладони. Это не может быть правдой. Всё это время они жили в любви и гармонии. Всё это время… А сколько прошло времени? Она пытается считать. Срывается. Пытается снова. Память не даёт зацепок. Последнее, что осталось из прошлого — праздник у Джергала. В тот вечер она не выдержала и сказала Астариону… Она резко распрямляется от вспышки воспоминания.

Она сказала, что несчастлива, что ей не нравится и что она хочет свободы! А он осмеял её, а затем тихо прошептал… но что?

Как же так? Она ведь счастлива! Она ведь счастлива? Тав смотрит в окно. Снег тает. Весна уже на подходе. Так сколько времени прошло? Она трёт виски и пытается подсчитать дни. От своего настоящего и дальше прошлого. Но понимает, что едва ли может вспомнить последнюю неделю. Неделю! А дальше пустота. Она тяжело выдыхает и решает цепляться за кошмары. Как давно они её терзают?

Но и тут воспоминания молчат. Давно. Но она не понимает, как давно. По щеке скатилась одинокая слезинка. Страшно. Очень страшно. Почему она не может вспомнить, как давно не видела Уилла или Гейла или остальных? Она не просто не может вспомнить, когда их видела в последний раз, но и что с ними стало. После победы над Абсолют все выжили или были погибшие? Почему она ни разу о них не вспомнила? Почему ни разу не попыталась встретиться или написать письмо? Почему она выбрала затворничество под крылом Астариона? Разве она такая?

«Дорогая, это был не что иное, как кошмар, плод твоего собственного воображения. Я бы никогда не сделал с тобой что-то столь жестокое. Ты моя маленькая любовь, моя драгоценная зверушка, и я хочу для тебя только самого лучшего», — звучит в мыслях его голос.

Кажется, в какой-то момент она рассказала Астариону о своих кошмарах. О том, кого в них видит. Но это ни к чему не привело. Он просто отмахнулся. А потом появилось лекарство. Тавия смотрит под кровать. Под кроватью кладбище из флаконов с зельем. Разбитые и целые. Их множество. Глаза разбегаются. Не сосчитать.

Сколько она сидит в этой клетке?!

Тав всхлипывает. Она бессмертное отродье. Даже если прошли десятилетия, они никак не отразятся на ней… Но… Могли пройти десятилетия? Она могла дрейфовать в сомнении на годы и десятилетия? Но тогда. Её друзья. Могут. Быть. Мертвы.

По щекам слёзы бегут теперь плотным потоком. Может ли это быть правдой? Астарион приказал ей что-то забыть? Обладал ли он такой властью над её разумом? Или это просто её страхи с воображением играют с ней злую шутку? Попытки вспомнить обозначают в памяти пустое пространство. Мысли словно натыкаются на барьер, не пропускающий даже намёка на прошлое. И чем больше она пытается вспомнить, тем больше барьер сопротивляется. Попытка дотянуться до пустого места являет жуткую тишину. Она переполняет разум. Лишает мысли опоры. По телу проходит волна боли, в которой гулко звучит голос Астариона. Слов не разобрать. Лишь его приказной тон. Запрет.