Партия в любовь (гет)

Солнце разливалось жаркими медовыми лучами по поляне перед замком, золотило каменные стены, ослепляюще переливалось в вымытых бесчисленных стеклах — как будто плавленное золото, щедрой рукой разлитое на небе и медленно стекающее на маленький земной шар. Отовсюду слышались громкие голоса, то и дело до ушей доносились взрывы хохота — неконтролируемый восторг охватил студентов.

Последний день учебы — собранные сумки на кроватях, брошенные учебники, суматоха и суета — нужно было со всеми попрощаться и перекинуться парой-тройкой слов, как будто бы вы не жили под одной крышей целый год и расставались не на два месяца, а навсегда.

У некоторых так и было — завтрашним утром школу покидал седьмой курс. Некоторые младшекурсники прильнули носами к окнам, со стороны наблюдая за столпившимися на полянке студентами в выглаженных и вычищенных мантиях и улыбающимися профессорами. Несколько женщин плакали (как будто не они целый год твердили, что хуже выпуска не видывали), директор Диппет постоянно вытирал ладони о коричневые клетчатые штаны и поправлял жилетку, стараясь скрыть нервы и легкую тоску, которая преследовала его каждый июнь. С возрастом бороться с ней становилось все сложнее и сложнее — и хотя он уже не мог похвастаться той блестящей памятью на лица, которой отличался в юные годы, нынешний выпуск (как и прошлый, как и следующий), казался ему самым родным и хорошо знакомым.

Он по-отечески ласково хлопнул по плечу подошедшего Тома Риддла — гордость Хогвартса, блестящего ученика, его незаменимого помощника-старосту, — и улыбнулся ему. Солнечные лучи придали бледной коже Тома чуть более живой и здоровый оттенок, и, купаясь в лучах, черные глаза заливались необычайной, магической красотой. И хотя директор был прозорлив, он бы и не подумал, что группки прихорошившихся студенток, высыпавшиеся гурьбой на улицу и словно окружившие их со всех сторон, были приманены красотой именно этих глаз.

— Мистер Смитт просит всех собраться на общую колдографию, — чуть наклонившись к директору, проговорил Том. — Пойдемте, профессор, — подняв голову, он рассеянно огляделся. На губах сияла слабая, незаинтересованная улыбка. Должно быть, Том знал, что она только что заставила встрепенуться и разбиться несколько женских сердец, но ни единым жестом не показал этого.

Шестикурсницы Гермиона Дагворт-Грейнджер и Эйлин Принц не остались в стороне, и хотя сердце ни одной из них не совершило безумный кульбит, когда Том Риддл скользнул по ним взглядом, они не отказали себе в удовольствии понаблюдать за тем, как выпускники — ребята старше их всего на год (подумать только, всего через двенадцать месяцев они окажутся на их месте!) — делают общие колдографии, обнимаются, прощаются и испытывают ту невообразимую гамму эмоций, которую будут вспоминать еще долгие-долгие годы.

Волшебницы устроились в тени раскатистого дуба, согнав четверых гриффиндорок на курс младше — те собирались начать спорить и отстаивать выгодную позицию, но перехотели, встретившись с ледяным взглядом Гермионы. Богатство ее деда, его постоянная защита — Мерлин, все помнили, как на третьем курсе тот добился того, что ее магглорожденного однокурсника с позором исключили после того, как он неделю ходил за ней хвостом и в какой-то момент, хохоча с несколькими друзьями, попробовал залезть под юбку. Мальчишка получил в глаз, но этим все не закончилось. У Гектора Дагворт-Грейнджера была необычайно хорошая память на обидчиков, а особенно на обидчиков его единственной наследницы и внучки.

Но мысль об опекающем дедушке была второй, когда студенты встречались с недружелюбным взглядом Гермионы. В первую очередь все думали о ее необычайных успехах на уроках ЗОТИ, которые несколько раз за год отмечал сам директор. А еще о том, что она не была человеком, который помедлил бы воспользоваться своими знаниями.

(Хотя не нашлось еще ни одного пострадавшего, но слухи ходили просто ужасающие.

И по тому, как, сдерживая улыбки, переглянулись Эйлин и Гермиона, когда заполучили желаемое место с лучшим видом, можно было предположить, что они знали и даже лично курировали того, от кого сплетни разнеслись на весь Хогвартс).

— Жаль, что они уже выпустились, — притянув колени к груди и положив на них подбородок, вздохнула Эйлин. Гермиона мельком глянула на нее и вновь повернулась к выпускникам. Теперь они делали общую колдографию без профессоров, и некоторые уже позволили себе корчить рожицы. Антонин Долохов прямо-таки отрывался, словно до этого не держал всю школу в мучительном страхе — то ли одномоментно подорвет замок, то ли медленно разберет по кирпичику.

— Будешь скучать по чьей-то мордашке?

— По определенной мордашке, — фыркнула Эйлин, и они рассмеялись. Обе бездумно посмотрели в сторону Тома Риддла, старавшегося держать лицо — кажется, единственного в улыбающемся и расслабившемся окружении других студентов.

— А теперь бросаем шапки! — заорал Долохов, и в следующую секунду в воздух полетели черные маленькие точки. Оглушительное улюлюканье раздалось на всю округу.

Гермиона показательно поморщилась и опустила голову, пряча улыбку, которую не могла контролировать.

— И правда, следующий год обещается быть до ужаса спокойным.

— Ты хотела сказать скучным?

Гермиона помедлила лишь секунду, бросив последний взгляд на Тома. Тот не смотрел в ее сторону, о чем-то переговариваясь с Абраксасом Малфоем и улыбаясь. Словно красивая статуя в саду ее дедушки — поклонника греческой скульптуры.

— Я хотела сказать скучным.

Они рассмеялись. Эйлин, пряча выступившие в уголках глаз слезы, уткнулась лбом ей в плечо.

* * *

несколько лет спустя.

Салон Вальбурги Блэк пользовался спросом в чистокровном обществе. Организованный ею сразу после окончания школы за полгода до ее брака, он сначала жил и дышал разговорами о предстоящем замужестве, а следующие полгода — обсуждениями прошедшей свадьбы, расспросами новоявленной уже не мисс, а миссис Блэк о семейной жизни и прочей болтовней о других невестах, женихах и возможных парах.

Часть вечера, когда девушки оставались наедине друг с другом, Гермиона переносила с трудом. Все эти лицемерные, льстивые улыбки — как будто бы мы все друзья, а не пытаемся перегрызть друг другу глотки, — группки более близких союзников и быстрые, почти неуловимые взгляды в сторону соперниц, постоянная оценка — как ты села, как ты встала, как ты повернула голову, как ты что-то произнесла, в какое платье нарядилась сегодня, подходит ли уличная мантия к цвету бантиков на туфельках, слишком ли вычурно смотрятся привезенные родственником из путешествия сережки и не слишком ли блекло и бледно новое колье среди других великолепных дамских нарядов — ужасно утомляли.

Подобные вечера — «молодежные», как их, улыбаясь, окрестили в чистокровном обществе, — были настоящим испытанием на прочность. Но, в то же время, именно в гостиной Вальбурги Блэк среди идеально подобранных друг под друга гостей можно было узнать то, о чем не говорили ни на балах, ни на истинно дружеских встречах, ни на ужинах в присутствии юных девичьих ушей — конечно же, ведь очаровательную головку должно занимать лишь выгодное замужество, воздыхание по рыцарским идеалам и тысяча и одна новая юбка.

То ли дело юношеские посиделки — строя из себя ужасно взрослых, волшебники уходили в другие комнаты, где бесконтрольно курили, хохотали, играли в карты и обсуждали политику — первые пять минут. В дальнейшем разговоры то и дело сводились к женщинам, любовным похождениям и кутежам. Орион — руководитель вечера, был завсегдатаем борделей и кабаков, что тщательно скрывалось его семьей, поэтому в его доме, в его обществе разговор, даже если бы кто-то и захотел, не мог уйти далеко от этих тем. И хотя Орион подавал надежды в Министерстве, и голова у него была на месте, как любил выражаться Гектор, желая выделиться среди других волшебников, он превращался в настоящего глупца.

Гермиона переносила его с трудом. Она не была согласна с мнением дедушки, что из Ориона в будущем могло выйти хоть что-то стоящее, и, наверное, даже немного сочувствовала Вальбурге, когда заключенная в детстве помолвка между ними была подтверждена после совершеннолетия жениха.

— …Значит, выходит мистер Скримджер все-таки решил участвовать в предстоящих выборах? — Гермиона сморгнула задумчивую пелену и повернула голову к остановившейся рядом Вальбурге. Это была по-настоящему красивая женщина — высокая, стройная, со всегда собранной копной черных вьющихся волос, оттенявших ее и без того бледную кожу. Заостренный кончик носа, строго поджатые губы и, самое красивое, — темно-синие глаза — как небо глубокой ночью в бескрайней пустыне, как две маленьких Вселенных, поселившихся на чужом лице. Глаза — колдовские, внимательные, как будто бы все знающие (и уже смертельно уставшие) — вот, что было основой красоты Вальбурги. — Слышала, мистер Гектор его недолюбливает.

Гермиона поморщилась, отмахиваясь от неприятного, сосущего чувства, мгновенно вспыхивавшего где-то под ребрами, как только речь заходила о Скримджере, и натянула на лицо слабую, уже привычную (приевшуюся) улыбку.

— «Недолюбливает» слишком громкое слово. Наша семья плохо с ним знакома, мы пересекались всего несколько раз. Не из-за дружбы ли дедушки и нынешнего Министра пошел такой слух?

Вальбурга пожала плечами. Они стояли у окна в углу комнаты — самое выгодное место для того, чтобы наблюдать за всеми собравшимися в гостиной. Из соседней комнаты донесся взрыв мужского хохота, на мгновение прервавший красивую, вылизанную идиллию женского общества — третья мисс Яксли сидела на диване, подле нее на пуфике расположилась пятая (все давно привыкли именовать их по номерам — пятеро дочерей и всего одного наследника, которому пошел третий год — большая проблема для обедневшего рода — собрать бы всем достойное приданое). Они тихо щебетали с мисс Гринграсс и болезненно-бледной старшей мисс Лестрейндж, комкавшей в руках платок. То и дело она заходилась в тихом, умирающим кашле.

Будто так и не распустившийся, но уже увядающий цветок клонился к земле.

Группка из более старших девушек, точнее, уже женщин — новоявленные супруги расположились чуть поодаль. Несколько сидели в креслах и на стульях, другие стояли рядом. Их лица то и дело освещались улыбками, а глаза — маленькие и большие — постоянно перебегали от сестер Яксли к Вальбурге с Гермионой или к другому тихому собранию, устроившемуся у камина: там сидели девушки, которым по возрасту уже положено было официально стать женщинами, но чей брак по каким-либо причинам не складывался.

— Эрика только что спросила меня, будут ли Скримджеры приглашены на скачки на следующей неделе. Ты как раз прошла мимо, и она ужасно побледнела и опустила голову, — кивнув в сторону третьей мисс Яксли, проговорила Вальбурга. — Спроси она о таком еще неделю назад, я бы подумала, что она печется о судьбе сестры, но сейчас присутствие Скримджеров уже больше политическое дело, нежели социальное.

— Как ты интересно выразилась.

Вальбурга сделала вид, что пропустила слова Гермионы мимо ушей.

Каждый год раз в сезон (во все, кроме зимнего) в Магической Британии устраивались масштабные скачки на гиппогрифах. Раньше, когда они только были организованы, каждое новое мероприятие проводила семья победившего, но через несколько лет из-за постоянства победителей и огромную затрату средств, было введено новое правило — скачки по очереди организовывала каждая семья по списку «священных двадцати восьми». Этой осенью была очередь Блэков, доверенная новобрачным.

— Его ни разу до этого не приглашали на скачки? В последнее время, кажется, я часто встречаю его на званых ужинах и балах.

— В последнее время, — подтвердила Вальбурга. — И, чаще всего, когда приглашены многие министерские мужи. Да и женитьба на Эмме несколько возвысила его в наших глазах. Дедушка даже позволил мистеру Яксли представить его как своего зятя. До свадьбы он и слышать ничего о Скримджере не хотел.

— И то удивительно, еще немного и его род будет претендовать на чистокровность.

— Через каких-нибудь три поколения, если союзы продолжат быть такими же выгодными, — губы Вальбурги дрогнули в брезгливом выражении.

— Все еще может измениться, — Гермиона улыбнулась.

— Поговаривают, он тот еще поддонок. Даже жаль, что Эмме пришлось выйти за него.

— Когда ты в последний раз встречала брак по любви в нашем кругу? Мы все зависим от обстоятельств, а еще больше — от чужой воли.

— Я бы выразилась по-другому: мы исполняем свой долг и сохраняем настоящее волшебство в крови, передавая его потомкам. Отсутствие любви в браке не самая большая жертва для женщины. Нам легче подстроиться, слукавить, направить. При правильном поведении семью можно выстроить и без всяких чувств.

Гермиона бросила на Вальбургу быстрый оценивающий взгляд, пытаясь понять, откуда шли эти слова — из ее искреннего убеждения в произнесенном или из желания уверить себя в правдивости этого? Она ведь не любила своего мужа, как мужа, но и воспринимать его как кузена больше не могла. Гермиона вдруг подумала о том, насколько это отвратительно — ложиться в постель со своим некогда другом, с тем, на кого ты могла положиться, но к кому теперь не знаешь, что чувствовать. Их брак — разрез стандартов, шаг против естественного хода вещей. Горькая ирония над тем самым долгом, о котором постоянно твердила Вальбурга и о котором, несомненно, постоянно твердили ей.

— Роль жены — сидеть молча и нянчить детишек. Я помню.

— Не тебе быть столь категоричной, Гермиона. Ты чуть ли не единственная девушка не просто принадлежащая к чистокровному роду, а принадлежащая к очень богатому чистокровному роду, которая еще не замужем и, насколько мне известно, ни с кем не помолвленна. С твоим дедушкой и наследством найти покладистого мужа для галочки будет не проблема.

— О, я не собираюсь выходить замуж для галочки. Ты правильно выразилась: я богата, самодостаточна, и дедушка меня обожает. А в наше время помимо всего этого (или благодаря?) еще смогу и карьеру в Министерстве построить, если захочу.

— Так что мешает? — язвительная, резкая интонация, прорвавшаяся во вдруг образовавшуюся трещину в самоконтроле Вальбурги, больно резанула Гермиону по ушам. — У тебя есть все, чего только может пожелать женщина, но ты, при этом, позволяешь себе возмущаться среди тех, кому повезло меньше. Скажу тебе, как своему другу: твое высокомерие уже сделало тебя врагом для многих.

Вальбурга никогда не была другом Гермионы.

Она улыбнулась.

— Их зависть сделала меня врагом, не больше. Если ты — мой друг, — Гермиона положила холодную ладонь поверх руки Вальбурги. — Не бери пример с остальных. Ты единственная, с кем я могу поговорить о чем-то стоящем. Так что не будем больше о браках — честно говоря, меня уже тошнит от этих разговоров. Не поделишься, кого из знаменитостей Блэки в этот раз позовут на скачки? Конечно же, помимо Министра и его конкурентов. Ваша семья всегда отличалась умением подобрать великолепных гостей.

Вальбурга заставила себя улыбнуться в ответ на такую же лживую улыбку Гермионы. Она высвободила руку и взяла ее под локоть, чтобы совершить небольшой моцион по гостиной. Со стороны они и правда выглядели, как друзья — равные по статусу, с холодными, даже ледяными (по-кукольному пустыми) глазами, не говорящие друг другу правды, но опасно приближающиеся к ней — каждый их диалог часто заканчивался теплющимися где-то в грудной клетке всполохами эмоций. Но чувства — инородное, отвергаемое, а оттого — раздражающее обеих.

Гермиона знала: чувства для таких, как они, лишь помеха.

* * *

Вскоре вернулись мужчины, и комната наполнилась гамом веселых голосов. Вальбурга велела открыть стеклянные двери, заменявшие одну из стен и ведшие к небольшой домашней зале — врассыпную расположились мягкие диваны, а посреди комнаты стоял отполированный рояль с золотыми, переливавшимися на свету, вставками. Домовики подняли крышку, внутри расписанную мирным сельским пейзажем, сестер мисс Яксли попросили что-нибудь исполнить — звонкий голосок младшей пречудесно подходил для пения романсов, и Эрика, видя это, постоянно разучивала с ней разные произведения. Репертуар почти никогда не повторялся.

Гермиона со стороны наблюдала за их несколько раболепными попытками угодить Вальбурге: о позиции Блэков по отношению к чистоте крови и влиянию рода все прекрасно знали, и недавний брак Эммы и Эшли Скримджера пошатнул статус семьи Яксли в глазах окружающих. Итак далеко небогатый род был на грани, что некоторые из домов закроют перед членами их семьи двери. Гермиона притянула к губам бокал с шампанским, пряча секундную ухмылку: если бы не известность в политических кругах мистера Скримджера, девочек бы нынче тут не было.

Сегодняшний репертуар — Михаил Глинка, чьи сочинения Эмма недавно начала переводить на английский язык. В ней прозябал талант. Издевательством было тратить его лишь на образование сестры, чтобы подобными номерами развлекать слух ничего не представляющей из себя, кроме предков и набитого кошелька, молодежи.

Ко второму романсу Гермиона со скукой оглядела близ стоявших и сидевших волшебников. Глаз зацепился за Ориона Блэка и Фрэнка Лестрейнджа — редкого гостя подобных мероприятий (постоянные путешествия по наставлению отца, встречи в Министерстве и, насколько было известно, глубокое изучение артефактов и древней магии занимали все его время. Когда-то они с Гермионой даже были знакомы, но после побега Эйлин их приятельские отношения сошли до обычных кивков при встречах. Фрэнк был женат на старшей сестре Эйлин, но после свадьбы она публично отказалась от семьи. Лестрейнджи везде говорили и настаивали на том, что Диана относится лишь к их роду. Это больно ударило по Эйлин, и хотя их переписка с сестрой не оборвалась, и та каждый месяц высылала какую-то сумму на ее содержание, их отношения охладели. А потом Эйлин сбежала — жуткий скандал, потрясший магическое общество. Конечно же, Лестрейнджи вновь открестились от дома Принц, не желая запятнать фамилию. Чего только Гермиона не прочитала в газетах и не услышала от множества знакомых.

Она вздрогнула.

Это было дрянное лето).

Любопытство в несколько мгновений превысило все понятия о правилах приличия, и Гермиона тихо, не отрывая глаз от рояля и чувственных лиц сестер Яксли (слишком старательно), приблизилась к Ориону и Фрэнку, прислушиваясь.

— …Отец считает, что у Скримджера есть неплохие шансы победить на этих выборах, — строгим, даже несколько злым голосом говорил Фрэнк. Гермиона мысленно взвыла — куда не пойди, все только и делали, что обсуждали предстоящие выборы, как будто в мире не существовало других тем для разговоров! — Розье стар и настроен консервативно, а движение магглорожденных и полукровных волшебников набирает обороты. Они говорят об уравнивании прав и смеются над устоями прошлого. Скримджер с ними солидарен. Боюсь, что в этот раз влияние двадцати восьми ничего не изменит.

— Его можно будет задавить. До Розье тоже был любитель грязнокровок, но заполненный сейф в Гринготсе решил все разночтения, — незаинтересованно отозвался Орион. — Люди легко покупаются, друг мой.

— Тут другая история: в последние двадцать лет случился бум по рождаемости магов в семьях магглов. Сейчас все эти дети как раз достигли того возраста, чтобы активно участвовать в политической и социальной жизни страны. Они будут голосовать за Скримджера, а после выборов — требовать обещанных послаблений. Это сильно пошатнет нашу позицию. Как бы мы не были вынуждены вскрыть какие-то из родовых секретов и отдать на общее пользование.

— Вы перегибаете палку, Фрэнк. Мир не может поменяться в одночасье, так же, как и нельзя разрушить все через одного лишь человека. Ну ладно, не одного, через него и его команду.

— Вы не знаете, как это происходило в других странах. А как же переворот в Индии? Там уже несколько лет волшебный мир погрязает в кровавой бойне. Да, у них несколько другая ситуация — магглы верят в магию, хотя и плохо себе представляют, с чем имеют дело. У них есть брахманская каста. Но отток наших волшебников, таких же «творцов светлого будущего», коих сейчас несчитанное количество, затуманил умы магглорожденных там. Случилось ужасное, и я видел это ужасное своими глазами. Если Скримджер придет к власти, он предпримет резкие действия. Он не рос среди нас, не знает, как наши ритуалы поддерживают магию, как благодаря этому она не застаивается и магический мир не вырождается. Все это ведь скрывается. Такой человек, как Скримджер, не купится на полный сейф в Гринготсе. И на два тоже. Вы ведь знакомы с ним и понимаете, что он будет проблемой. И эту проблему уже нельзя «тихо» устранить, как любит выражаться ваш дедушка.

Фрэнк порывисто распрямился и огляделся. Гермиона чудом успела отвернуться и направиться прочь от них в сторону балкона, как будто бы она только подошла и не слышала их разговор. Чувствуя, что подозревающий взгляд прожигает в ее платье дыру, она спешно, хотя и прикладывала все силы, чтобы сохранить достоинство, вынырнула на свежий воздух и сделала глубокий вздох.

Ледяной ветер тут же игриво кольнул открытую кожу рук и шеи, и, поежившись, Гермиона запустила пальцы в потайной карман и выудила пачку сигарет. Она приблизилась к перилам и вгляделась в тихую маггловскую улицу. Темный парк, путанные аллеи которого уходили вдаль, пушистые хвойные деревья — словно капли краски на холсте, неумело размазанные художником. Издалека донесся автомобильный гудок, и Гермиона повернула голову в ту сторону, но за углом следующего дома не разглядела ни одной машины.

Мелькнула мысль, что надо поговорить с дедушкой о Скримджере и выслушать его мнение. Когда речь заходила об этом человеке, Гектор часто отмахивался и переводил тему (во всяком случае, при ней), а, привыкнув прислушиваться к его мнению во многих вопросах, сейчас Гермиона к своему удивлению и недовольству поняла, что не может составить собственное суждение. Она просто-напросто не знала, как относится (и должна относиться) к происходящим предвыборным кампаниям.

— Вышли охладиться? — донесся сбоку низкий мужской голос, и Гермиона, вздрогнув, повернулась в ту сторону. В руках у нее замерла белоснежная полоска сигареты, которую она не успела поджечь кончиком волшебной палочки. Опершись на стену возле дверей, там расслабленно замер Альфард Блэк.

Сердце привычно пропустило удар, но Гермиона заставила себя распрямиться и как ни в чем не бывало слабо улыбнуться ему. Она протянула руку с сигаретой чуть вперед, и Альфард, поняв намек, вышел из тени и, приблизившись, поджег ее.

— Маггловские?

— Дурная привычка со школы, — отмахнулась Гермиона и затянулась. — Прячетесь? Я давно вас не видела.

Альфард помедлил мгновение, прежде чем заговорить — и то понятно, они с Гермионой никогда толком не общались. Гермиона знала, что он воспринимал ее по превратно составленному еще в Хогвартсе впечатлению, но и сама не ушла далеко — для нее Альфард был образом воздыхания некоторых особенно томных девиц, неугомонным мальчишкой, вечно ссорящимся с семьей и, хотя и ужасно красивым, почти двухметровым очаровательным молодым человеком, но тем еще ветреным повесой. О нем ходило множество слухов, и Гермиона верила им, не составив собственного мнения.

— Как бы Вэл не старалась, ее вечера «для избранных», — он состроил смешную гримассу. — Всегда до ужаса скучные. Взять тех же сестер Яксли. Иногда мне кажется, что она зовет их только для десяти-пятнадцати минут пения.

— Только пение и спасает этот дуэт. Эрика отвратительно играет, — пожала плечами Гермиона, выдыхая сизый дым.

Пользуясь вдруг представившимся случаем, она с любопытством разглядывала Альфарда, наклонившегося и сложившего руки на балконных перилах. Он был в темно-синем сюртуке, с зачесанными назад волосами. Белые манжеты болезненно выделялись на его кистях.

— Я бы не стал так резко выражаться. Она очень много занимается.

— И от этого нет толка. Из нее вышла бы прекрасная переводчица, но уж точно не пианистка. Если бы не голосок сестры, ее бы никто и никогда не подпустил к роялю.

Альфард нахмурился, повернув лицо к Гермионе. Мерлин, какие же у него были красивые глаза! Словно сцеженная с неба сизая ночь, расплавленная и нагретая — искорки ярости заплясали вокруг зрачков.

— А вы сами умеете играть?

— Весьма посредственно. В моей игре нет души. Сколько бы я не старалась, музыка выходит пресная и грубая.

— Может быть, поэтому вы постоянно критикуете других? — вдруг спросил Альфард, резко распрямившись. — Потому что сами ничего из себя не представляете?

И хотя Гермиона лишь удивленно приподняла брови в ответ на его слова, они почему-то задели ее. Каким-то образом всего за две минуты разговора Альфард Блэк сумел зацепить в ней что-то, что она старательно прятала, прикрывая панцирем и наращивая на нем ледяную корку.

Гермиона притянула сигарету к губам, затянулась и, отвернувшись, выпустила дым в воздух.

Послышался шорох, и на балконные перила опустился сюртук Альфарда. Хлопнула дверь. Продрогшая до костей, Гермиона, несмотря на странное, неприятное чувство — неужели ее обидели его слова и такая порывистая, хотя и ожидаемая от него, реакция? — все же накинула его одежду себе на плечи и поежилась.

Альфадр был никем, чтобы его слова или мнение как-либо беспокоили ее. Но интонация, с которой он это сказал, выражение его лица, открытое презрение в глазах — слишком сильные эмоции для малознакомого человека. Неужели он настолько искренно переживал о других, которых она могла обидеть? Та самая непримиримая справедливость — головная боль его родственников?

Или он просто на дух не переносил таких людей, как Гермиона?

Таких людей, как она. Каких?

Докурив, Гермиона взмахом палочки испепелила остатки сигареты, а после наслала на волосы косметическое заклинание, скрывающие никотиновый привкус. Зайдя в залу, она первым делом скинула с плеч сюртук Альфарда и оставила на пустующем стуле у входа — мало ли, какие слухи могут пойти. Благо, это действие осталось незамеченным — сестры Яксли как раз закончили свое выступление и со смущенными улыбками принимали благодарности.

Не видя больше смысла задерживаться — Гермиона достаточно послушала и про гонку Министров, и про браки, и про себя саму — она вскоре откланялась и наконец смогла расслабиться, как только за ней закрылись двери Блэковского дома. Настроение было далеко не самое приятное, на работу с утра ей (благодаря стараниям дедушки) не было нужно, поэтому Гермиона не спешила домой. Она перешла дорогу, направилась вдоль одной из аллей в парке и вскоре завернула в небольшой тупик. Там, как только она достала волшебную палочку, ей открылась дорога в один из развлекательных магических районов.

В глаза тут же бросилась неоново-яркая фиолетовая вывеска, и Гермиона поспешила пройти мимо — это был бордель, принадлежавший семье Кэрроу. Официально, конечно, бордель борделем никто не называл, но все прекрасно понимали, что это за место. Как раз, когда Гермиона проходила мимо, дверь распахнулась, и на улицу упорхнули несколько звуков музыки. Воздух наполнился сладким ароматом — как будто бы таким же фиолетовым, растекавшимся растаявшей конфетой по небу, как и вывеска.

По лестнице не сошел, а буквально слетел и грохнулся лицом в дорожную пыль какой-то мужчина.

Стоявший у двери домовой эльф хмуро глянул на Гермиону — единственную свидетельницу произошедшего, — поклонился ей и закрыл вход в бордель, отрезав музыку и тяжелые эфирные масла.

— Пошли вы все к Мерлину в задницу! — сипло заорал мужчина и закашлялся. Гермиона обернулась, хотя и понимала, что зря. Она не удивилась, когда увидела на земле мистера Принца — отца Эйлин и Дианы. Он как раз поднялся на колени и не смог не заметить ее взгляд. Злая, пугающая улыбка расплылась на его зацелованных кем-то губах. — Я проигрался, — тихо сказал он. — Снова, — и расхохотался.

Гермиона брезгливо поморщилась. Она видела, что мужчина был в стельку пьян, что он не мог самостоятельно координировать, что ему нужна была помочь, но единственное, что сделала — отвернулась и поспешно направилась прочь, прогоняя из мыслей неприятное зрелище. Как будто этот человек — лишь грязная лужа под ее ногами, и Гермиона запросто перепрыгнула ее. Не заметив. Не обратив внимания. Ничего не сделав.

Мистер Принц, которого бросили обе дочери, остался один на один с непомерными долгами и со вскрывшимися распущенными наклонностями. Это характеризовало его в глазах Гермионы намного больше чем то, что он был отцом Эйлин.

В конце концов, та сама ни во что его не ставила и не ценила. Эйлин никогда и никого не ценила и ни о ком, кроме себя, не думала. Ее неожиданный побег — прямое тому доказательство.

Так почему Гермиона должна была протянуть руку помощи ее падшему и потерявшемуся отцу?