Партия в любовь (гет)

Солнце разливалось жаркими медовыми лучами по поляне перед замком, золотило каменные стены, ослепляюще переливалось в вымытых бесчисленных стеклах — как будто плавленное золото, щедрой рукой разлитое на небе и медленно стекающее на маленький земной шар. Отовсюду слышались громкие голоса, то и дело до ушей доносились взрывы хохота — неконтролируемый восторг охватил студентов.

Последний день учебы — собранные сумки на кроватях, брошенные учебники, суматоха и суета — нужно было со всеми попрощаться и перекинуться парой-тройкой слов, как будто бы вы не жили под одной крышей целый год и расставались не на два месяца, а навсегда.

У некоторых так и было — завтрашним утром школу покидал седьмой курс. Некоторые младшекурсники прильнули носами к окнам, со стороны наблюдая за столпившимися на полянке студентами в выглаженных и вычищенных мантиях и улыбающимися профессорами. Несколько женщин плакали (как будто не они целый год твердили, что хуже выпуска не видывали), директор Диппет постоянно вытирал ладони о коричневые клетчатые штаны и поправлял жилетку, стараясь скрыть нервы и легкую тоску, которая преследовала его каждый июнь. С возрастом бороться с ней становилось все сложнее и сложнее — и хотя он уже не мог похвастаться той блестящей памятью на лица, которой отличался в юные годы, нынешний выпуск (как и прошлый, как и следующий), казался ему самым родным и хорошо знакомым.

Он по-отечески ласково хлопнул по плечу подошедшего Тома Риддла — гордость Хогвартса, блестящего ученика, его незаменимого помощника-старосту, — и улыбнулся ему. Солнечные лучи придали бледной коже Тома чуть более живой и здоровый оттенок, и, купаясь в лучах, черные глаза заливались необычайной, магической красотой. И хотя директор был прозорлив, он бы и не подумал, что группки прихорошившихся студенток, высыпавшиеся гурьбой на улицу и словно окружившие их со всех сторон, были приманены красотой именно этих глаз.

— Мистер Смитт просит всех собраться на общую колдографию, — чуть наклонившись к директору, проговорил Том. — Пойдемте, профессор, — подняв голову, он рассеянно огляделся. На губах сияла слабая, незаинтересованная улыбка. Должно быть, Том знал, что она только что заставила встрепенуться и разбиться несколько женских сердец, но ни единым жестом не показал этого.

Шестикурсницы Гермиона Дагворт-Грейнджер и Эйлин Принц не остались в стороне, и хотя сердце ни одной из них не совершило безумный кульбит, когда Том Риддл скользнул по ним взглядом, они не отказали себе в удовольствии понаблюдать за тем, как выпускники — ребята старше их всего на год (подумать только, всего через двенадцать месяцев они окажутся на их месте!) — делают общие колдографии, обнимаются, прощаются и испытывают ту невообразимую гамму эмоций, которую будут вспоминать еще долгие-долгие годы.

Волшебницы устроились в тени раскатистого дуба, согнав четверых гриффиндорок на курс младше — те собирались начать спорить и отстаивать выгодную позицию, но перехотели, встретившись с ледяным взглядом Гермионы. Богатство ее деда, его постоянная защита — Мерлин, все помнили, как на третьем курсе тот добился того, что ее магглорожденного однокурсника с позором исключили после того, как он неделю ходил за ней хвостом и в какой-то момент, хохоча с несколькими друзьями, попробовал залезть под юбку. Мальчишка получил в глаз, но этим все не закончилось. У Гектора Дагворт-Грейнджера была необычайно хорошая память на обидчиков, а особенно на обидчиков его единственной наследницы и внучки.

Но мысль об опекающем дедушке была второй, когда студенты встречались с недружелюбным взглядом Гермионы. В первую очередь все думали о ее необычайных успехах на уроках ЗОТИ, которые несколько раз за год отмечал сам директор. А еще о том, что она не была человеком, который помедлил бы воспользоваться своими знаниями.

(Хотя не нашлось еще ни одного пострадавшего, но слухи ходили просто ужасающие.

И по тому, как, сдерживая улыбки, переглянулись Эйлин и Гермиона, когда заполучили желаемое место с лучшим видом, можно было предположить, что они знали и даже лично курировали того, от кого сплетни разнеслись на весь Хогвартс).

— Жаль, что они уже выпустились, — притянув колени к груди и положив на них подбородок, вздохнула Эйлин. Гермиона мельком глянула на нее и вновь повернулась к выпускникам. Теперь они делали общую колдографию без профессоров, и некоторые уже позволили себе корчить рожицы. Антонин Долохов прямо-таки отрывался, словно до этого не держал всю школу в мучительном страхе — то ли одномоментно подорвет замок, то ли медленно разберет по кирпичику.

— Будешь скучать по чьей-то мордашке?

— По определенной мордашке, — фыркнула Эйлин, и они рассмеялись. Обе бездумно посмотрели в сторону Тома Риддла, старавшегося держать лицо — кажется, единственного в улыбающемся и расслабившемся окружении других студентов.

— А теперь бросаем шапки! — заорал Долохов, и в следующую секунду в воздух полетели черные маленькие точки. Оглушительное улюлюканье раздалось на всю округу.

Гермиона показательно поморщилась и опустила голову, пряча улыбку, которую не могла контролировать.

— И правда, следующий год обещается быть до ужаса спокойным.

— Ты хотела сказать скучным?

Гермиона помедлила лишь секунду, бросив последний взгляд на Тома. Тот не смотрел в ее сторону, о чем-то переговариваясь с Абраксасом Малфоем и улыбаясь. Словно красивая статуя в саду ее дедушки — поклонника греческой скульптуры.

— Я хотела сказать скучным.

Они рассмеялись. Эйлин, пряча выступившие в уголках глаз слезы, уткнулась лбом ей в плечо.

* * *

несколько лет спустя.

Салон Вальбурги Блэк пользовался спросом в чистокровном обществе. Организованный ею сразу после окончания школы за полгода до ее брака, он сначала жил и дышал разговорами о предстоящем замужестве, а следующие полгода — обсуждениями прошедшей свадьбы, расспросами новоявленной уже не мисс, а миссис Блэк о семейной жизни и прочей болтовней о других невестах, женихах и возможных парах.

Часть вечера, когда девушки оставались наедине друг с другом, Гермиона переносила с трудом. Все эти лицемерные, льстивые улыбки — как будто бы мы все друзья, а не пытаемся перегрызть друг другу глотки, — группки более близких союзников и быстрые, почти неуловимые взгляды в сторону соперниц, постоянная оценка — как ты села, как ты встала, как ты повернула голову, как ты что-то произнесла, в какое платье нарядилась сегодня, подходит ли уличная мантия к цвету бантиков на туфельках, слишком ли вычурно смотрятся привезенные родственником из путешествия сережки и не слишком ли блекло и бледно новое колье среди других великолепных дамских нарядов — ужасно утомляли.

Подобные вечера — «молодежные», как их, улыбаясь, окрестили в чистокровном обществе, — были настоящим испытанием на прочность. Но, в то же время, именно в гостиной Вальбурги Блэк среди идеально подобранных друг под друга гостей можно было узнать то, о чем не говорили ни на балах, ни на истинно дружеских встречах, ни на ужинах в присутствии юных девичьих ушей — конечно же, ведь очаровательную головку должно занимать лишь выгодное замужество, воздыхание по рыцарским идеалам и тысяча и одна новая юбка.

То ли дело юношеские посиделки — строя из себя ужасно взрослых, волшебники уходили в другие комнаты, где бесконтрольно курили, хохотали, играли в карты и обсуждали политику — первые пять минут. В дальнейшем разговоры то и дело сводились к женщинам, любовным похождениям и кутежам. Орион — руководитель вечера, был завсегдатаем борделей и кабаков, что тщательно скрывалось его семьей, поэтому в его доме, в его обществе разговор, даже если бы кто-то и захотел, не мог уйти далеко от этих тем. И хотя Орион подавал надежды в Министерстве, и голова у него была на месте, как любил выражаться Гектор, желая выделиться среди других волшебников, он превращался в настоящего глупца.

Гермиона переносила его с трудом. Она не была согласна с мнением дедушки, что из Ориона в будущем могло выйти хоть что-то стоящее, и, наверное, даже немного сочувствовала Вальбурге, когда заключенная в детстве помолвка между ними была подтверждена после совершеннолетия жениха.

— …Значит, выходит мистер Скримджер все-таки решил участвовать в предстоящих выборах? — Гермиона сморгнула задумчивую пелену и повернула голову к остановившейся рядом Вальбурге. Это была по-настоящему красивая женщина — высокая, стройная, со всегда собранной копной черных вьющихся волос, оттенявших ее и без того бледную кожу. Заостренный кончик носа, строго поджатые губы и, самое красивое, — темно-синие глаза — как небо глубокой ночью в бескрайней пустыне, как две маленьких Вселенных, поселившихся на чужом лице. Глаза — колдовские, внимательные, как будто бы все знающие (и уже смертельно уставшие) — вот, что было основой красоты Вальбурги. — Слышала, мистер Гектор его недолюбливает.

Гермиона поморщилась, отмахиваясь от неприятного, сосущего чувства, мгновенно вспыхивавшего где-то под ребрами, как только речь заходила о Скримджере, и натянула на лицо слабую, уже привычную (приевшуюся) улыбку.

— «Недолюбливает» слишком громкое слово. Наша семья плохо с ним знакома, мы пересекались всего несколько раз. Не из-за дружбы ли дедушки и нынешнего Министра пошел такой слух?

Вальбурга пожала плечами. Они стояли у окна в углу комнаты — самое выгодное место для того, чтобы наблюдать за всеми собравшимися в гостиной. Из соседней комнаты донесся взрыв мужского хохота, на мгновение прервавший красивую, вылизанную идиллию женского общества — третья мисс Яксли сидела на диване, подле нее на пуфике расположилась пятая (все давно привыкли именовать их по номерам — пятеро дочерей и всего одного наследника, которому пошел третий год — большая проблема для обедневшего рода — собрать бы всем достойное приданое). Они тихо щебетали с мисс Гринграсс и болезненно-бледной старшей мисс Лестрейндж, комкавшей в руках платок. То и дело она заходилась в тихом, умирающим кашле.

Будто так и не распустившийся, но уже увядающий цветок клонился к земле.

Группка из более старших девушек, точнее, уже женщин — новоявленные супруги расположились чуть поодаль. Несколько сидели в креслах и на стульях, другие стояли рядом. Их лица то и дело освещались улыбками, а глаза — маленькие и большие — постоянно перебегали от сестер Яксли к Вальбурге с Гермионой или к другому тихому собранию, устроившемуся у камина: там сидели девушки, которым по возрасту уже положено было официально стать женщинами, но чей брак по каким-либо причинам не складывался.

— Эрика только что спросила меня, будут ли Скримджеры приглашены на скачки на следующей неделе. Ты как раз прошла мимо, и она ужасно побледнела и опустила голову, — кивнув в сторону третьей мисс Яксли, проговорила Вальбурга. — Спроси она о таком еще неделю назад, я бы подумала, что она печется о судьбе сестры, но сейчас присутствие Скримджеров уже больше политическое дело, нежели социальное.

— Как ты интересно выразилась.

Вальбурга сделала вид, что пропустила слова Гермионы мимо ушей.

Каждый год раз в сезон (во все, кроме зимнего) в Магической Британии устраивались масштабные скачки на гиппогрифах. Раньше, когда они только были организованы, каждое новое мероприятие проводила семья победившего, но через несколько лет из-за постоянства победителей и огромную затрату средств, было введено новое правило — скачки по очереди организовывала каждая семья по списку «священных двадцати восьми». Этой осенью была очередь Блэков, доверенная новобрачным.

— Его ни разу до этого не приглашали на скачки? В последнее время, кажется, я часто встречаю его на званых ужинах и балах.

— В последнее время, — подтвердила Вальбурга. — И, чаще всего, когда приглашены многие министерские мужи. Да и женитьба на Эмме несколько возвысила его в наших глазах. Дедушка даже позволил мистеру Яксли представить его как своего зятя. До свадьбы он и слышать ничего о Скримджере не хотел.

— И то удивительно, еще немного и его род будет претендовать на чистокровность.

— Через каких-нибудь три поколения, если союзы продолжат быть такими же выгодными, — губы Вальбурги дрогнули в брезгливом выражении.

— Все еще может измениться, — Гермиона улыбнулась.

— Поговаривают, он тот еще поддонок. Даже жаль, что Эмме пришлось выйти за него.

— Когда ты в последний раз встречала брак по любви в нашем кругу? Мы все зависим от обстоятельств, а еще больше — от чужой воли.

— Я бы выразилась по-другому: мы исполняем свой долг и сохраняем настоящее волшебство в крови, передавая его потомкам. Отсутствие любви в браке не самая большая жертва для женщины. Нам легче подстроиться, слукавить, направить. При правильном поведении семью можно выстроить и без всяких чувств.

Гермиона бросила на Вальбургу быстрый оценивающий взгляд, пытаясь понять, откуда шли эти слова — из ее искреннего убеждения в произнесенном или из желания уверить себя в правдивости этого? Она ведь не любила своего мужа, как мужа, но и воспринимать его как кузена больше не могла. Гермиона вдруг подумала о том, насколько это отвратительно — ложиться в постель со своим некогда другом, с тем, на кого ты могла положиться, но к кому теперь не знаешь, что чувствовать. Их брак — разрез стандартов, шаг против естественного хода вещей. Горькая ирония над тем самым долгом, о котором постоянно твердила Вальбурга и о котором, несомненно, постоянно твердили ей.

— Роль жены — сидеть молча и нянчить детишек. Я помню.

— Не тебе быть столь категоричной, Гермиона. Ты чуть ли не единственная девушка не просто принадлежащая к чистокровному роду, а принадлежащая к очень богатому чистокровному роду, которая еще не замужем и, насколько мне известно, ни с кем не помолвленна. С твоим дедушкой и наследством найти покладистого мужа для галочки будет не проблема.

— О, я не собираюсь выходить замуж для галочки. Ты правильно выразилась: я богата, самодостаточна, и дедушка меня обожает. А в наше время помимо всего этого (или благодаря?) еще смогу и карьеру в Министерстве построить, если захочу.

— Так что мешает? — язвительная, резкая интонация, прорвавшаяся во вдруг образовавшуюся трещину в самоконтроле Вальбурги, больно резанула Гермиону по ушам. — У тебя есть все, чего только может пожелать женщина, но ты, при этом, позволяешь себе возмущаться среди тех, кому повезло меньше. Скажу тебе, как своему другу: твое высокомерие уже сделало тебя врагом для многих.

Вальбурга никогда не была другом Гермионы.

Она улыбнулась.

— Их зависть сделала меня врагом, не больше. Если ты — мой друг, — Гермиона положила холодную ладонь поверх руки Вальбурги. — Не бери пример с остальных. Ты единственная, с кем я могу поговорить о чем-то стоящем. Так что не будем больше о браках — честно говоря, меня уже тошнит от этих разговоров. Не поделишься, кого из знаменитостей Блэки в этот раз позовут на скачки? Конечно же, помимо Министра и его конкурентов. Ваша семья всегда отличалась умением подобрать великолепных гостей.

Вальбурга заставила себя улыбнуться в ответ на такую же лживую улыбку Гермионы. Она высвободила руку и взяла ее под локоть, чтобы совершить небольшой моцион по гостиной. Со стороны они и правда выглядели, как друзья — равные по статусу, с холодными, даже ледяными (по-кукольному пустыми) глазами, не говорящие друг другу правды, но опасно приближающиеся к ней — каждый их диалог часто заканчивался теплющимися где-то в грудной клетке всполохами эмоций. Но чувства — инородное, отвергаемое, а оттого — раздражающее обеих.

Гермиона знала: чувства для таких, как они, лишь помеха.

* * *

Вскоре вернулись мужчины, и комната наполнилась гамом веселых голосов. Вальбурга велела открыть стеклянные двери, заменявшие одну из стен и ведшие к небольшой домашней зале — врассыпную расположились мягкие диваны, а посреди комнаты стоял отполированный рояль с золотыми, переливавшимися на свету, вставками. Домовики подняли крышку, внутри расписанную мирным сельским пейзажем, сестер мисс Яксли попросили что-нибудь исполнить — звонкий голосок младшей пречудесно подходил для пения романсов, и Эрика, видя это, постоянно разучивала с ней разные произведения. Репертуар почти никогда не повторялся.

Гермиона со стороны наблюдала за их несколько раболепными попытками угодить Вальбурге: о позиции Блэков по отношению к чистоте крови и влиянию рода все прекрасно знали, и недавний брак Эммы и Эшли Скримджера пошатнул статус семьи Яксли в глазах окружающих. Итак далеко небогатый род был на грани, что некоторые из домов закроют перед членами их семьи двери. Гермиона притянула к губам бокал с шампанским, пряча секундную ухмылку: если бы не известность в политических кругах мистера Скримджера, девочек бы нынче тут не было.

Сегодняшний репертуар — Михаил Глинка, чьи сочинения Эмма недавно начала переводить на английский язык. В ней прозябал талант. Издевательством было тратить его лишь на образование сестры, чтобы подобными номерами развлекать слух ничего не представляющей из себя, кроме предков и набитого кошелька, молодежи.

Ко второму романсу Гермиона со скукой оглядела близ стоявших и сидевших волшебников. Глаз зацепился за Ориона Блэка и Фрэнка Лестрейнджа — редкого гостя подобных мероприятий (постоянные путешествия по наставлению отца, встречи в Министерстве и, насколько было известно, глубокое изучение артефактов и древней магии занимали все его время. Когда-то они с Гермионой даже были знакомы, но после побега Эйлин их приятельские отношения сошли до обычных кивков при встречах. Фрэнк был женат на старшей сестре Эйлин, но после свадьбы она публично отказалась от семьи. Лестрейнджи везде говорили и настаивали на том, что Диана относится лишь к их роду. Это больно ударило по Эйлин, и хотя их переписка с сестрой не оборвалась, и та каждый месяц высылала какую-то сумму на ее содержание, их отношения охладели. А потом Эйлин сбежала — жуткий скандал, потрясший магическое общество. Конечно же, Лестрейнджи вновь открестились от дома Принц, не желая запятнать фамилию. Чего только Гермиона не прочитала в газетах и не услышала от множества знакомых.

Она вздрогнула.

Это было дрянное лето).

Любопытство в несколько мгновений превысило все понятия о правилах приличия, и Гермиона тихо, не отрывая глаз от рояля и чувственных лиц сестер Яксли (слишком старательно), приблизилась к Ориону и Фрэнку, прислушиваясь.

— …Отец считает, что у Скримджера есть неплохие шансы победить на этих выборах, — строгим, даже несколько злым голосом говорил Фрэнк. Гермиона мысленно взвыла — куда не пойди, все только и делали, что обсуждали предстоящие выборы, как будто в мире не существовало других тем для разговоров! — Розье стар и настроен консервативно, а движение магглорожденных и полукровных волшебников набирает обороты. Они говорят об уравнивании прав и смеются над устоями прошлого. Скримджер с ними солидарен. Боюсь, что в этот раз влияние двадцати восьми ничего не изменит.

— Его можно будет задавить. До Розье тоже был любитель грязнокровок, но заполненный сейф в Гринготсе решил все разночтения, — незаинтересованно отозвался Орион. — Люди легко покупаются, друг мой.

— Тут другая история: в последние двадцать лет случился бум по рождаемости магов в семьях магглов. Сейчас все эти дети как раз достигли того возраста, чтобы активно участвовать в политической и социальной жизни страны. Они будут голосовать за Скримджера, а после выборов — требовать обещанных послаблений. Это сильно пошатнет нашу позицию. Как бы мы не были вынуждены вскрыть какие-то из родовых секретов и отдать на общее пользование.

— Вы перегибаете палку, Фрэнк. Мир не может поменяться в одночасье, так же, как и нельзя разрушить все через одного лишь человека. Ну ладно, не одного, через него и его команду.

— Вы не знаете, как это происходило в других странах. А как же переворот в Индии? Там уже несколько лет волшебный мир погрязает в кровавой бойне. Да, у них несколько другая ситуация — магглы верят в магию, хотя и плохо себе представляют, с чем имеют дело. У них есть брахманская каста. Но отток наших волшебников, таких же «творцов светлого будущего», коих сейчас несчитанное количество, затуманил умы магглорожденных там. Случилось ужасное, и я видел это ужасное своими глазами. Если Скримджер придет к власти, он предпримет резкие действия. Он не рос среди нас, не знает, как наши ритуалы поддерживают магию, как благодаря этому она не застаивается и магический мир не вырождается. Все это ведь скрывается. Такой человек, как Скримджер, не купится на полный сейф в Гринготсе. И на два тоже. Вы ведь знакомы с ним и понимаете, что он будет проблемой. И эту проблему уже нельзя «тихо» устранить, как любит выражаться ваш дедушка.

Фрэнк порывисто распрямился и огляделся. Гермиона чудом успела отвернуться и направиться прочь от них в сторону балкона, как будто бы она только подошла и не слышала их разговор. Чувствуя, что подозревающий взгляд прожигает в ее платье дыру, она спешно, хотя и прикладывала все силы, чтобы сохранить достоинство, вынырнула на свежий воздух и сделала глубокий вздох.

Ледяной ветер тут же игриво кольнул открытую кожу рук и шеи, и, поежившись, Гермиона запустила пальцы в потайной карман и выудила пачку сигарет. Она приблизилась к перилам и вгляделась в тихую маггловскую улицу. Темный парк, путанные аллеи которого уходили вдаль, пушистые хвойные деревья — словно капли краски на холсте, неумело размазанные художником. Издалека донесся автомобильный гудок, и Гермиона повернула голову в ту сторону, но за углом следующего дома не разглядела ни одной машины.

Мелькнула мысль, что надо поговорить с дедушкой о Скримджере и выслушать его мнение. Когда речь заходила об этом человеке, Гектор часто отмахивался и переводил тему (во всяком случае, при ней), а, привыкнув прислушиваться к его мнению во многих вопросах, сейчас Гермиона к своему удивлению и недовольству поняла, что не может составить собственное суждение. Она просто-напросто не знала, как относится (и должна относиться) к происходящим предвыборным кампаниям.

— Вышли охладиться? — донесся сбоку низкий мужской голос, и Гермиона, вздрогнув, повернулась в ту сторону. В руках у нее замерла белоснежная полоска сигареты, которую она не успела поджечь кончиком волшебной палочки. Опершись на стену возле дверей, там расслабленно замер Альфард Блэк.

Сердце привычно пропустило удар, но Гермиона заставила себя распрямиться и как ни в чем не бывало слабо улыбнуться ему. Она протянула руку с сигаретой чуть вперед, и Альфард, поняв намек, вышел из тени и, приблизившись, поджег ее.

— Маггловские?

— Дурная привычка со школы, — отмахнулась Гермиона и затянулась. — Прячетесь? Я давно вас не видела.

Альфард помедлил мгновение, прежде чем заговорить — и то понятно, они с Гермионой никогда толком не общались. Гермиона знала, что он воспринимал ее по превратно составленному еще в Хогвартсе впечатлению, но и сама не ушла далеко — для нее Альфард был образом воздыхания некоторых особенно томных девиц, неугомонным мальчишкой, вечно ссорящимся с семьей и, хотя и ужасно красивым, почти двухметровым очаровательным молодым человеком, но тем еще ветреным повесой. О нем ходило множество слухов, и Гермиона верила им, не составив собственного мнения.

— Как бы Вэл не старалась, ее вечера «для избранных», — он состроил смешную гримассу. — Всегда до ужаса скучные. Взять тех же сестер Яксли. Иногда мне кажется, что она зовет их только для десяти-пятнадцати минут пения.

— Только пение и спасает этот дуэт. Эрика отвратительно играет, — пожала плечами Гермиона, выдыхая сизый дым.

Пользуясь вдруг представившимся случаем, она с любопытством разглядывала Альфарда, наклонившегося и сложившего руки на балконных перилах. Он был в темно-синем сюртуке, с зачесанными назад волосами. Белые манжеты болезненно выделялись на его кистях.

— Я бы не стал так резко выражаться. Она очень много занимается.

— И от этого нет толка. Из нее вышла бы прекрасная переводчица, но уж точно не пианистка. Если бы не голосок сестры, ее бы никто и никогда не подпустил к роялю.

Альфард нахмурился, повернув лицо к Гермионе. Мерлин, какие же у него были красивые глаза! Словно сцеженная с неба сизая ночь, расплавленная и нагретая — искорки ярости заплясали вокруг зрачков.

— А вы сами умеете играть?

— Весьма посредственно. В моей игре нет души. Сколько бы я не старалась, музыка выходит пресная и грубая.

— Может быть, поэтому вы постоянно критикуете других? — вдруг спросил Альфард, резко распрямившись. — Потому что сами ничего из себя не представляете?

И хотя Гермиона лишь удивленно приподняла брови в ответ на его слова, они почему-то задели ее. Каким-то образом всего за две минуты разговора Альфард Блэк сумел зацепить в ней что-то, что она старательно прятала, прикрывая панцирем и наращивая на нем ледяную корку.

Гермиона притянула сигарету к губам, затянулась и, отвернувшись, выпустила дым в воздух.

Послышался шорох, и на балконные перила опустился сюртук Альфарда. Хлопнула дверь. Продрогшая до костей, Гермиона, несмотря на странное, неприятное чувство — неужели ее обидели его слова и такая порывистая, хотя и ожидаемая от него, реакция? — все же накинула его одежду себе на плечи и поежилась.

Альфадр был никем, чтобы его слова или мнение как-либо беспокоили ее. Но интонация, с которой он это сказал, выражение его лица, открытое презрение в глазах — слишком сильные эмоции для малознакомого человека. Неужели он настолько искренно переживал о других, которых она могла обидеть? Та самая непримиримая справедливость — головная боль его родственников?

Или он просто на дух не переносил таких людей, как Гермиона?

Таких людей, как она. Каких?

Докурив, Гермиона взмахом палочки испепелила остатки сигареты, а после наслала на волосы косметическое заклинание, скрывающие никотиновый привкус. Зайдя в залу, она первым делом скинула с плеч сюртук Альфарда и оставила на пустующем стуле у входа — мало ли, какие слухи могут пойти. Благо, это действие осталось незамеченным — сестры Яксли как раз закончили свое выступление и со смущенными улыбками принимали благодарности.

Не видя больше смысла задерживаться — Гермиона достаточно послушала и про гонку Министров, и про браки, и про себя саму — она вскоре откланялась и наконец смогла расслабиться, как только за ней закрылись двери Блэковского дома. Настроение было далеко не самое приятное, на работу с утра ей (благодаря стараниям дедушки) не было нужно, поэтому Гермиона не спешила домой. Она перешла дорогу, направилась вдоль одной из аллей в парке и вскоре завернула в небольшой тупик. Там, как только она достала волшебную палочку, ей открылась дорога в один из развлекательных магических районов.

В глаза тут же бросилась неоново-яркая фиолетовая вывеска, и Гермиона поспешила пройти мимо — это был бордель, принадлежавший семье Кэрроу. Официально, конечно, бордель борделем никто не называл, но все прекрасно понимали, что это за место. Как раз, когда Гермиона проходила мимо, дверь распахнулась, и на улицу упорхнули несколько звуков музыки. Воздух наполнился сладким ароматом — как будто бы таким же фиолетовым, растекавшимся растаявшей конфетой по небу, как и вывеска.

По лестнице не сошел, а буквально слетел и грохнулся лицом в дорожную пыль какой-то мужчина.

Стоявший у двери домовой эльф хмуро глянул на Гермиону — единственную свидетельницу произошедшего, — поклонился ей и закрыл вход в бордель, отрезав музыку и тяжелые эфирные масла.

— Пошли вы все к Мерлину в задницу! — сипло заорал мужчина и закашлялся. Гермиона обернулась, хотя и понимала, что зря. Она не удивилась, когда увидела на земле мистера Принца — отца Эйлин и Дианы. Он как раз поднялся на колени и не смог не заметить ее взгляд. Злая, пугающая улыбка расплылась на его зацелованных кем-то губах. — Я проигрался, — тихо сказал он. — Снова, — и расхохотался.

Гермиона брезгливо поморщилась. Она видела, что мужчина был в стельку пьян, что он не мог самостоятельно координировать, что ему нужна была помочь, но единственное, что сделала — отвернулась и поспешно направилась прочь, прогоняя из мыслей неприятное зрелище. Как будто этот человек — лишь грязная лужа под ее ногами, и Гермиона запросто перепрыгнула ее. Не заметив. Не обратив внимания. Ничего не сделав.

Мистер Принц, которого бросили обе дочери, остался один на один с непомерными долгами и со вскрывшимися распущенными наклонностями. Это характеризовало его в глазах Гермионы намного больше чем то, что он был отцом Эйлин.

В конце концов, та сама ни во что его не ставила и не ценила. Эйлин никогда и никого не ценила и ни о ком, кроме себя, не думала. Ее неожиданный побег — прямое тому доказательство.

Так почему Гермиона должна была протянуть руку помощи ее падшему и потерявшемуся отцу?

Лучи полуденного Солнца с трудом пробивались сквозь серую завесу туч, полотном затянувшую бескрайнее небо над особняком Дагворт-Грейнджеров. Белоснежный дом стоял на вершине небольшого холма, с которого открывался потрясающий вид на кажущиеся бескрайними убранные поля. В детстве Гермиона любила сидеть на подоконнике и подолгу разглядывать уходящие вдаль и кажущиеся бесконечными пейзажи. Она ужасно радовалась, когда вдалеке видела старого пастуха, гнавшего стадо белоснежных овец, казавшихся ей маленькими пушистыми точками. Они были похожи на на облако — мягкое и зефирное.

Но пастух давно умер, а Гермиона выросла.

С трудом открыв глаза, она перевернулась набок. Уставилась на темно-зеленую стену, украшенную рисунком золотых цветов — распускающиеся лилии, с которых блестками падала пыльца. Если всматриваться в обои, можно было заметить легкое шевеление нежных лепестков — то ли выдумку мозга, то ли настоящее, ожившее чудо.

Гермиона сморгнула сонную пелену и поднялась. Голова была тяжелая, словно налитая свинцом, хотя вчера она выпила лишь полбокала шампанского. Протерев глаза, Гермиона дернула за золотой шнурок у кровати и уже в следующую секунду в комнате появилась верная домовичка. Энн подобострастно поклонилась.

— Доброе утро, юная госпожа. Как вы себя чувствуете?

— Могло быть и лучше, — кисло отозвалась Гермиона. — Дедушка ничего не передавал мне? Он на работе?

— Да, госпожа. Он оставил вам шкатулку. Так же снова пришло письмо, — дрогнувшим голосом отозвалась эльфийка.

— Принеси все и вели накрыть на стол. Я скоро спущусь, — кивнула Гермиона и скрылась в ванной.

Когда полчаса спустя она вышла обратно в комнату, вся во влажном пару и маслах, постель уже была застелена. На столе лежал светло-персиковый шершавый конверт и рядом стояла небольшая резная шкатулка — каждый раз одна и та же, менялось лишь содержимое. Гермиона взяла ее в руки и, не рассматривая красивый узор из разноцветного стекла на крышке, распахнула. Внутри лежало круглое яйцо с портретом Альфадра Блэка, а под ним — в несколько раз сложенный лист бумаги, исписанный мелким почерком дедушки.

Усмехнувшись, Гермиона дотронулась кончиком пальца до нарисованного лица Альфарда. На губах сама собой растянулась мечтательная полуулыбка, когда она вспомнила его глаза вчерашней ночью — такие яркие, полные чувства и смотревшие только на нее. Но эта мысль, несомненно, приятная, вскоре растаяла. Гермиона достала пергамент и быстро пробежалась по характеристике, составленной дедушкой.

Он написал немного про характер Альфарда, про его горячную натуру, похвалил семью (конечно, это же Блэки!) и отметил, что независимость Альфарда может подойти Гермионе, так как в их дела после брака не будут лезть. Отметил сильные стороны его ума — «весьма и весьма сообразительный молодой человек», сказал, что с удовольствием взял бы его на работу в Отдел Тайн, если бы кто-то наставил Альфарда на путь истинный и увел с личных исследований в исследования командные. В самом конце парой слов дедушка обмолвился о причине, заставившей его рассматривать Альфарда, как будущего мужа Гермионы: недавно он беседовал с Поллуксом Блэком, тот ужасно ругался на характер мальчишки. Он страстно желал женить его на хорошей девушке, надеясь, что это поможет привести его в чувства.

А Гермиона, по мнению дедушки, была хорошей девушкой.

Криво улыбнувшись, она задумчиво сложила пополам лист с превосходной характеристикой и убрала его в шкатулку. В последний раз взглянула на портрет Альфарда — лукавая улыбка чуть тронула уголки его губ — и захлопнула крышку.

Это была их традиция с дедушкой: в последние пару лет раз в несколько месяцев, тщательно изучая молодых людей вокруг, он собирал небольшие досье на понравившихся ему волшебников и вместе с портретом посылал Гермионе в шкатулке, чтобы она присмотрелась к ним и, быть может, соизволила выйти замуж. Брак единственной внучки был огромной проблемой, занимавшей Гектора — он с одной стороны ужасно хотел, чтобы она стала супругой достойного человека, а с другой боялся отпустить ее и остаться в одиночестве.

Последнее позволило Гермионе вертеть носом и открещиваться от любого упоминания о замужестве. Первые разы, получая шкатулку, она громила комнату, кричала дедушке, что не выйдет за этого или следующего придурка, что замужество — не для нее. На третий раз Гектор хотел было воспользоваться своей властью, но Гермиона, как только он повысил голос, расплакалась и сказала, что так и думала, что он просто хочет от нее избавиться. И хотя все знали Гектора Дагворт-Грейнджера как серьезного и не дающего никому спуска мага, с Гермионой он не мог быть таким. Он растил ее чуть ли не с младенчества, после того, как его любимый сын — их с женой единственный поздний и долгожданный ребенок — погиб вместе с невесткой во время пожара в доме в Лондоне.

Маленькая, вечно плакавшая Гермиона осталась у Гектора, и он, первоначально несколько раз перепроверив дом, перебрался с ней в деревенскую местность. Гермиона знала, что он ее обожал, и всегда отвечала ему взаимностью. Она была его слабостью, его сердцем, его всем. И его любовь к ней — искренняя, безвозмездная, всепоглощающая — не могла не найти отклик в ее душе. Честно говоря, она даже думала, что прожить всю жизнь рядом с ним — без мужчин, без мужей и без переживаний — это то, чего бы она хотела.

Но в бочке меда всегда найдется ложка дегтя, и в их взаимоотношениях были два вопроса, становившиеся постоянной причиной конфликта: замужество Гермионы и ее желание наравне с другими мужчинами работать в Отделе Тайн. Сказывалось воспитание Гектора — несмотря на все, он был человеком старых нравов, и в его голове просто не укладывалось, как женщина может не стремиться к браку, а желать глупой и смешной, по его мнению, независимости.

— Энн, — мягко позвала Гермиона домовичку и, как только та появилась рядом с тихим хлопком, протянула ей шкатулку. — Оставь в кабинете дедушки.

— Тоже нет? — зная, что хозяин так красиво предлагает Гермионе женихов, жалобно вздохнула эльфийка, главной мечтой которой в последние годы было нарядить юную госпожу в свадебное платье.

— Тоже нет.

— А письмо?

Гермиона нехотя глянула на светло-персиковый конверт и вскрыла его.

«Милая мисс Дагворт-Грейнджер. Для меня счастье — издали наблюдать за вами. Ваше лицо, ваши волосы, ваши глаза, ваше умение держаться в обществе и ваше достоинство, когда вы думаете, что вас никто не видит — все это безумно трогает мое сердце. Знали бы вы, с каким восхищением я любовался вами вчера — вашей походкой, вашими тонкими белоснежными руками, вашими чувственными, нетронутыми грязью и пошлостью окружающей наш молодежи губами. Вы — как нежный цветок посреди сада с сорняками. Вы — ласковый солнечный луч, пробивающийся через толщу дождливых облаков.

Даже вчера, оказавшись преступно близко к греховной грязи — я стал случайным свидетелем инцидента с мистером Принцем — Мерлин ему судья — вы остались чисты. Вы не позволили себе замарать руки, не склонили головы. Вы были так холодны, так устойчивы в своих намерениях и в знании, что есть зло и что к нему не стоит прикасаться, что ваш вновь потрясший меня образ не позволил уснуть, не покинув моей головы ни на мгновение. Хотел бы я иметь смелость прикоснуться губами к вашим пальцам, но как же могу об этом мечтать?

Ведь даже такой, полный восхищения, поцелуй, будет пятном на вашей белизне.

Благодарю судьбу, что могу видеть вас.

Ваш тайный почитатель.»

Гермиона почувствовала, как горлу подкатил тошнотворный ком. Этот человек, незнакомый ей, время от времени посылал письма подобного характера — каждая строчка пропитана просто отвратительнейшим восхищением, нет, поклонением ей, ее красоте, ее поступкам. Он упоминал о вещах, которые никто не должен был видеть, либо которые, Гермиона надеялась, останутся незамеченными. Каким-то образом он становился свидетелем ситуаций, о который она предпочла бы забыть.

Тревога вспыхнула под ребрами, но Гермиона сделала глубокий вздох и постаралась успокоиться. Никто за ней не следил — это ужасный бред. Она просто, как и подобает юной деве, покорила чье-то сердце, в нее влюбились — все в порядке.

Это нормально, когда тебе признаются в чувствах. Этот кто-то просто пока стесняется показать свое лицо. Девушки только и вздыхают о подобном, считая это высшей степенью любви — молчаливое восхищение издалека. Гермионе должно быть приятно, что в нее влюблены — это помогает почувствовать себя женщиной, а не просто товаром на выданье — богатое приданное никогда не позволяло ей искренне поверить в чью-то симпатию.

Гермиона выдохнула и, сложив письмо, убрала его в нижний ящик стола.

— Вы не хотите рассказать об этих странных письмах хозяину? — обеспокоенно спросила все это время наблюдавшая за Гермионой домочика.

— Не стоит. Женщине всегда приятно, когда она кому-то нравится. Пока меня это мало беспокоит, — придав голову незаитересованные интонации, Гермиона пожала плечами. — И ты не беспокойся. Я себя в обиду не дам.

И хотя каждый раз, когда она получала письма от анонимного отправителя, сердце делало кульбит и ребра жгла тревога — как будто бы здесь было, чего бояться! — Гермиона не обращала на эти ощущения никакого внимания. Ее мало беспокоило, кто писал ей. Быть может, это было глупостью или избалованностью, но Гермиона была уверена, что в безопасности.

(Что ее фамилия, ее дедушка, да и ее характер не позволят никому перейти черту).

А пока она в безопасности — о подобном не стоило и думать. В конце концов, люди часто влюбляются в тех, с кем не могут быть.

* * *

Гермиона помнит, что сорвала голос от крика. Помнит, что ее белоснежная ночная рубашка — такая красивая, с оборками на воротнике и подоле — разорвана и запятнана черными пятнами. Помнит, что дышит сипло и рвано — легкие как будто забиты серыми комьями дыма. Помнит, что глаза болят от слез.

Вокруг бегают и суетятся люди. Какой-то мужчина трясет одного из выживших домовиков, допытываясь, что это был за огонь — тот, что эти почти всесильные создания не смогли потушить, чтобы уберечь хозяев. Эльф бьется в истерике. Позже — буквально через полчаса — старого хранителя дома, ворчавшего на Гермиону, когда она прибегала на кухню просить конфеты — разорвет вместе с еще двумя уцелевшими домовиками. Они не смогут позволить себе жить, зная, что их люди мертвы.

(Папа всегда был экспериментатором. Он и женился на маме потому, что она со школы во всем его поддерживала и помогала. Он был страстным, увлекающимся и увлекающим человеком.

Но все-таки, закупорить Адское Пламя в пробирку — ужасная идея).

Гермиона помнит, что ее как будто никто не замечает.

Вдалеке вырисовывается знакомая фигура дедушки — до этой ночи она почему-то всегда его побаивалась. Гектор был статным, строгим человеком, не любил открытого выражения эмоций и не навещал их с родителями часто, постоянно занятый работой. Но в тот день он как будто навсегда изменился: руки трясутся, по щекам катятся слезы, а глаза — широко распахнутые, шокированные глаза — похожи на два разбитых хрустальных шара. Гермиону обожгла боль, вырисованная на его лице — в ту ночь впечатавшаяся в морщины.

Другой волшебник что-то объяснял дедушке. Они остановились в нескольких шагах от Гермионы, до нее долетели последние слова:

— Миссис Дагворт-Грейнджер вытолкнула девочку. Она бы выжила, если бы не бросилась за ребенком.

По лицу дедушки проходит судорога, он вздрагивает — словно просыпается и только замечает Гермиону — и в несколько больших шагов приближается и подхватывает ее на руки. Гермиона прижимается лбом к его мокрой щеке и заходится в приступе кашля. Дедушка теплый, его шея пахнет лесом — щекочущие зеленые иголки на елках — и табаком. У него большие руки. И сам он большой, необъятный — безопасный.

Гермиона засыпает.

* * *

— Что значит, вы не можете пустить меня в семейное хранилище?! — прошипела Гермиона безэмоциональному гоблину, стоявшему перед ней на высокой табуретке за деревянным квадратным столиком. У того даже не дрогнули заросшие сединой уши. Тысяча и одна морщина, заменяющая нормальное лицо — уродливо скомканный мешок вместо кожи — тяжело вздохнула и заговорила вновь:

— Глава семейства Дагворт-Грейнджер ограничил круг лиц, которым доступен проход. Вы, мисс, не входите в это число.

— Вы знаете, кто я? Как могу я, единственная наследница, не входить в этот круг?

— Я знаю, кто вы, мисс. Поговорите с мистером Гектором и, как только он одобрит ваше посещение, возвращайтесь. Я с радостью обслужу вас. Но сейчас, к сожалению, не могу ничего сделать, — сухо проговорил гоблин и слегка склонил голову, этим показывая, что разговор окончен.

Гермиона сделала резкий глубокий вздох, стараясь успокоиться, и обернулась на стоявшую позади пожилую женщину. Хотя она и держала дистанцию в несколько шагов, Гермиона была уверена, что слышала и с удовольствием слушала весь их разговор. Засуетившись, она будто закудахтала — поздоровалась с Гермионой, проворно обогнула ее и принялась что-то настойчиво говорить мгновенно переключившемуся на нее гоблину.

Сжав пальцы в кулак — та единственная вольность, которую Гермиона себе позволила, — она быстрыми шагами, не оглядываясь по сторонам, направилась к выходу из Гринготса. Глупо было устраивать громкие разборки в холле, что-то доказывать этим злобным скупым созданиям — они, как драконы, чахли над хранившимся в подземелье златом. Если дедушка и правда по каким-то причинам ограничил ей доступ в сейф, они не пустят ее, пусть бы Гермиона даже пришла с целой армией.

Но дедушка просто не мог сделать такого! Это обычная ошибка — кто-то из гоблинов неправильно его понял, вот и все.

Гермиона выскочила на свежий воздух и стремительный порыв ветра вонзился в ее заколотые волосы. Она подставила голову промозглому осеннему воздуху — словно огромная шляпа, над Косым Переулком нависла тяжелая серая туча. Под ногами шмыгнула болезненно-худая черная кошка и умчалась в закоулок, перепугав важно расхаживавших перед банком голубей.

Не глядя на магазинчики — Гермиона хотела посвятить сегодняшний день покупкам, начиная от новой мантии, заказа платья к скачкам и заканчивая книгами и некоторыми ингредиентами для зелья. Ее личный запас истощился, а лезть в дедушкин она не хотела — приятно было чувствовать некоторую самостоятельность в ее маленьком увлечении.

Закрыв глаза и сосредоточившись на маггловском заброшенном тупике неподалеку от входа в Министерство Магии, Гермиона трансгрессировала. Она не запомнила, как шла привычным маршрутом — осмотр в Атриуме, цель посещения — личная встреча с мистером Дагворт-Грейнджером (знает ли он? Конечно), забитый лифт — ей не повезло попасть в разгар рабочего дня. Несколько залетевших самолетиков на втором этаже, они поднимаются один вверх, двери открываются и Гермиона встречается взглядами с Флимонтом Поттером на этаже аврората. Она только и успевает, что улыбнуться ему в ответ и кивнуть, как двери лифта схлопываются, и они наконец несутся вниз в Отдел Тайн.

Гермиона выскальзывает в холодный темный коридор. Женщина в кабине приятным голосом объявляет следующую остановку, и как только полный лифт уезжает, кажется, что со спины обхватывают ледяные щупальца тихой, необъяснимой тревоги.

Гермиона знала этот этаж с самого детства. И хотя дедушка не любил брать ее на работу (а после окончания Хогвартса целенаправленно мешал ей здесь появляться), Гермиона хорошо помнила путь к его кабинету и к нескольким безобидным на первый взгляд лабораториям. Она врезалась ногтями в ладонь, оставляя на коже бледные следы-полумесяцы, и быстрым шагом направилась к видневшейся вдалеке двери. От отделанных плиткой стен отлетал стук ее каблуков.

Вопреки все нараставшей тревоге, дверь легко поддалась, и за ней оказалась светлая, зефирно-мягкая небольшая комнатка. За широким, заваленным всякими документами столом сидела женщина лет сорока со смешной кудрявой укладкой (локоны будто макаронины), с каждым ее движением подпрыгивающими щеками и непропорционально огромным желтым бантом на шее. Гермиона бегло оглядела ее, прокашлялась и приблизилась. Женщина подняла на нее осоловевшие глаза и поздоровалась первая.

— Какова цель вашего визита?

— Мне нужно поговорить с мистером Дагворт-Грейнджером. Это срочно.

— У вас назначена аудиенция?

— Да, — не моргнув и глазом соврала Гермиона.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Гермиона Дагворт-Грейнджер. Его внучка.

Если женщина и удивилась, то не подала виду.

— Подождите минутку, — с трудом подняв свое тучное тело со стула, проговорила она, после чего вразвалочку направилась к одной из дверей вокруг. Их тут было в районе семи или девяти (когда-то, когда тут еще работал молодой и постоянно заикавшийся светловолосый волшебник, Гермиона их считала и пересчитывала с каждым новым приходом. То ли у нее была ужасная память, то ли количество вечно менялось) — все одинаково-белые со стальными холодными ручками.

Женщина скрылась и отсутствовала несколько долгих, тягучих минут (как будто мед переливают из банки в банку. А Гермиона — нечаянно попавшая в него пчела, безуспешно старающаяся вырваться. Только и может, что пытаться пошевелить слипшимися крылышками.

Постоянно.

Только и может, что пытаться).

Она вздрагивает, когда женщина возвращается. Короткое «вас ждут». Сердце почему-то бьется, словно заведенный на безумное prestissimo метроном.

Небольшой коридорчик и дедушкин кабинет — в нос бьет привкус дерева и мускуса. Несколько книжных шкафов, какое-то странное приспособление из левитирующих в воздухе колец в углу комнаты, два мягких кресла и длинный стол посредине комнаты. Гермиона, поддаваясь детской привычке, в первую секунду осматривается, надеясь увидеть что-то невиданное и расчудесное (ведь только таким и занимаются во всегда закрытом для нее Отделе Тайн). Во вторую она смотрит на дедушку, поднявшегося, как только она переступила порог.

Гектор был пожилым мужчиной, все еще сохранившим признаки хорошего телосложения в молодости. Широкие плечи, аристократично прямая спина — он всегда в костюмах-тройках, по-рыцарски вежлив и по-джентльменски приятен. Коротко стриженные седые волосы блеснули в отсвете лампы, и Гермиона, прикусывая язык, первым делом приблизилась к Гектору, вложила ладонь в его протянутую к ней руку и порывисто прижалась губами к щеке. Борода защекотала губы.

— Случилось что-то срочное, моя ласточка? — Гектор лукаво прищурил один глаз. Наверняка знал причину ее не оговоренного визита.

— Произошла какая-то ошибка, и в банке сказали, что я больше не имею доступа к нашему сейфу. Я как раз собиралась заказать платье на скачки и сделать кое-какие закупки. Ситуация в банке — просто ужас. Бедный гоблин, кажется, решил, что мы с тобой в ссоре и…

Дедушка поморщился и его рука потянулась к сердцу — Гермиона тут же замолкла. Словно опомнившись, Гектор остановил ладонь на половине пути и тяжело опустился в кресло.

— Это не ошибка, Гермиона, — устало выдохнул он. — Ты снова отказалась даже рассмотреть подобранную мной партию. Я уже не молод и боюсь, что не смогу опекать тебя вечно. Ты слишком сумасбродная, слишком горделивая — прости, за такие слова, лучше выразиться по-другому: слишком молодая. Я понимаю, возраст — кровь кипит, но пора становиться взрослой и думать о будущем. Ты всегда росла в безопасности и любви, поэтому не понимаешь, насколько шаткое и опасное положение у юной волшебницы с такими средствами, какие достанутся тебе в наследство. Я знаю мужчин и, поверь, в них мало хорошего. Многие захотят поживиться твоими деньгами. Многие из них — очаровательны, красивы и наверняка умны. И многие после того, как женятся, могут оказаться настоящими чудовищами. Я должен лично проконтролировать твой брак, чтобы удостовериться, что ты выбрала достойного человека. Твои счета заблокированы до тех пор, пока ты не согласишься стать женой одного из тех волшебников, которых я предлагал тебе, либо сама не найдешь достойную партию, которую я одобрю. Раз в неделю я буду выдавать тебе минимум средств, нужных молодой даме. И то, я сам буду решать, на что именно они пойдут.

— Я не собираюсь выходить замуж!

— Да, я помню, — бросив на Гермиону ледяной взгляд, кивнул дедушка. — Ты собираешься доказать мне, что можешь работать в Отделе Тайн. Все эти эксперименты дома под присмотром орды домовиков, на которые я закрываю глаза — юношеская блажь. Ты не знаешь, что из себя представляет наш Отдел, не знаешь, какие ужасные травмы чуть ли не каждый день получают Невыразимцы. Вчера одного моего работника — считай мальчишку, всего на годок старше тебя — разорвало в ходе эксперимента над временем. Причем разорвало ни на кусочки, которые мы смогли бы отдать его бедным родителям, чтобы похоронить его, а просто уничтожило. Человека больше не существует. И ты хочешь влезть во все это.

— Со мной такое не случится, — уверенно заявила Гермиона. — Я осторожна, я все изучаю, прежде, чем что-то делаю. Знаю ведь, — на мгновение она запнулась, но уже в следующую секунду уверенно — даже злобно — продолжила. — Чем все может кончиться. Муж же будет только мешать: он сразу начнет выставлять свои правила, не дай Мерлин, тут же заделает мне детей, — дедушка поморщился, и в глубине души Гермиона улыбнулась этому. — Запрет меня в поместье и заставит с ними нянчиться. Я не готова стать матерью! Я вообще не хочу быть матерью!

— Тех, кого я предлагаю тебе, тоже пока не интересует семья в полном значении этого слова. Я выбираю женихов достойных тебя и схожих с тобой во мнениях. Чем тебя не устраивает Альфард?

— Он мужчина, выросший в нашем обществе. Он — Блэк. Его семейка всегда будет лезть в наши дела. «Дедушка сказал то, бабушка велела это, а дядя настаивает на чем-то еще», — передразнила Гермиона. — Они даже женятся друг на друге! И это ты считаешь нормальным и достойным выбором?

— Да, считаю! — рявкнул Гектор. Этот разговор — в разных вариациях, с разными выражениями, но всегда один и тот же, повторявшийся из раза в раз, порядком надоел ему. — Я всегда слишком любил тебя, слишком лелеял — признаю, моя ошибка! Ты не замечаешь, с какими интонациями позволяешь говорить со мной, со старшим? Не замечаешь, сколько денег спускаешь на ерунду? Целые состояния на тряпки! Не замечаешь, как ведешь себя в обществе — ты задираешься, потому что знаешь, что я всегда защищу тебя! А если нет? Если я завтра умру?! — Гекторт подскочил и тяжело, сипло выдохнул.

Вдруг в одно мгновение его лицо перекосило, рука вновь дернулась к сердцу и он покачнулся. Краска стремительно отлила от его лица. Гермиона, всего секунду назад наслаждавшаяся обидой на сказанные им слова, подхватила дедушку под руку.

— Что с тобой?

Вместо членораздельного ответа он лишь выдохнул и стал медленно оседать на пол. Вес его тела навалился на Гермиону, она не смогла устоять на ногах и, пытаясь хоть как-то поддержать его, села на пол рядом. Гектора начало мелко трясти. Глаза закатились — яблоки белели на покрывшимся испариной морщинистом лице.

— Дедушка? — жалобно спросила Гермиона. Голова как будто вмиг отключилась, и тревога, давно преследовавшая ее, начала болезненно бить в виски. — Дедушка? — повторила она вновь, но Гектор не отозвался.

Непрошенные слезы — Мерлин, когда она плакала в последний раз? — обожгли глаза, и Гермиона дернулась. Она выхватила волшебную палочку, заклинанием распахнула дверь. Горло сковал ужас, она не могла вымолвить ни слова. Руки тряслись. Благо, секретарша — Гермиона и забыла о том неприятном, брезгливом чувстве, которое эта женщина вызывала в ней недавно, — оставила свою дверь открытой и прибежала на шум.

Она все сделала — эта тучная, неповоротливая женщина. Она вызвала колдомедиков из больницы Св.Мунго, она использовала какое-то целительное заклинание на дедушке и его перестало трясти, она пригладила волосы Гермионы и встряхнула ее, пока люди в лимонных костюмах занимались Гектором. Она говорила и достучалась до сознания Гермионы — пробилась сквозь отбивающую дробь тревогу в ушах.

— Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо, — мягкий, слово плюшевый палец стирает слезинку со щеки Гермионы.

Эта женщина, видевшая, с каким презрением и высокомерием Гермиона смотрела на нее, когда только пришла, тепло улыбнулась ей.

А потом — кажущиеся холодными и неприветливыми коридоры больницы. Долгие часы без мыслей и чувств — Гермиона сидела в комнате ожидания, замерев, словно каменное изваяние. Слезы не переставали катиться из ее глаз, она до рези, подолгу не моргая, пялилась в одну точку на двери, за которой скрылись колдомедики и каталка с дедушкой. Она ничего не слышала и не чувствовала.

Она как будто бы даже не жила в эти тягучие минуты, медленно, издеваючись складывавшиеся в часы.