Партия в любовь (гет)

Солнце разливалось жаркими медовыми лучами по поляне перед замком, золотило каменные стены, ослепляюще переливалось в вымытых бесчисленных стеклах — как будто плавленное золото, щедрой рукой разлитое на небе и медленно стекающее на маленький земной шар. Отовсюду слышались громкие голоса, то и дело до ушей доносились взрывы хохота — неконтролируемый восторг охватил студентов.

Последний день учебы — собранные сумки на кроватях, брошенные учебники, суматоха и суета — нужно было со всеми попрощаться и перекинуться парой-тройкой слов, как будто бы вы не жили под одной крышей целый год и расставались не на два месяца, а навсегда.

У некоторых так и было — завтрашним утром школу покидал седьмой курс. Некоторые младшекурсники прильнули носами к окнам, со стороны наблюдая за столпившимися на полянке студентами в выглаженных и вычищенных мантиях и улыбающимися профессорами. Несколько женщин плакали (как будто не они целый год твердили, что хуже выпуска не видывали), директор Диппет постоянно вытирал ладони о коричневые клетчатые штаны и поправлял жилетку, стараясь скрыть нервы и легкую тоску, которая преследовала его каждый июнь. С возрастом бороться с ней становилось все сложнее и сложнее — и хотя он уже не мог похвастаться той блестящей памятью на лица, которой отличался в юные годы, нынешний выпуск (как и прошлый, как и следующий), казался ему самым родным и хорошо знакомым.

Он по-отечески ласково хлопнул по плечу подошедшего Тома Риддла — гордость Хогвартса, блестящего ученика, его незаменимого помощника-старосту, — и улыбнулся ему. Солнечные лучи придали бледной коже Тома чуть более живой и здоровый оттенок, и, купаясь в лучах, черные глаза заливались необычайной, магической красотой. И хотя директор был прозорлив, он бы и не подумал, что группки прихорошившихся студенток, высыпавшиеся гурьбой на улицу и словно окружившие их со всех сторон, были приманены красотой именно этих глаз.

— Мистер Смитт просит всех собраться на общую колдографию, — чуть наклонившись к директору, проговорил Том. — Пойдемте, профессор, — подняв голову, он рассеянно огляделся. На губах сияла слабая, незаинтересованная улыбка. Должно быть, Том знал, что она только что заставила встрепенуться и разбиться несколько женских сердец, но ни единым жестом не показал этого.

Шестикурсницы Гермиона Дагворт-Грейнджер и Эйлин Принц не остались в стороне, и хотя сердце ни одной из них не совершило безумный кульбит, когда Том Риддл скользнул по ним взглядом, они не отказали себе в удовольствии понаблюдать за тем, как выпускники — ребята старше их всего на год (подумать только, всего через двенадцать месяцев они окажутся на их месте!) — делают общие колдографии, обнимаются, прощаются и испытывают ту невообразимую гамму эмоций, которую будут вспоминать еще долгие-долгие годы.

Волшебницы устроились в тени раскатистого дуба, согнав четверых гриффиндорок на курс младше — те собирались начать спорить и отстаивать выгодную позицию, но перехотели, встретившись с ледяным взглядом Гермионы. Богатство ее деда, его постоянная защита — Мерлин, все помнили, как на третьем курсе тот добился того, что ее магглорожденного однокурсника с позором исключили после того, как он неделю ходил за ней хвостом и в какой-то момент, хохоча с несколькими друзьями, попробовал залезть под юбку. Мальчишка получил в глаз, но этим все не закончилось. У Гектора Дагворт-Грейнджера была необычайно хорошая память на обидчиков, а особенно на обидчиков его единственной наследницы и внучки.

Но мысль об опекающем дедушке была второй, когда студенты встречались с недружелюбным взглядом Гермионы. В первую очередь все думали о ее необычайных успехах на уроках ЗОТИ, которые несколько раз за год отмечал сам директор. А еще о том, что она не была человеком, который помедлил бы воспользоваться своими знаниями.

(Хотя не нашлось еще ни одного пострадавшего, но слухи ходили просто ужасающие.

И по тому, как, сдерживая улыбки, переглянулись Эйлин и Гермиона, когда заполучили желаемое место с лучшим видом, можно было предположить, что они знали и даже лично курировали того, от кого сплетни разнеслись на весь Хогвартс).

— Жаль, что они уже выпустились, — притянув колени к груди и положив на них подбородок, вздохнула Эйлин. Гермиона мельком глянула на нее и вновь повернулась к выпускникам. Теперь они делали общую колдографию без профессоров, и некоторые уже позволили себе корчить рожицы. Антонин Долохов прямо-таки отрывался, словно до этого не держал всю школу в мучительном страхе — то ли одномоментно подорвет замок, то ли медленно разберет по кирпичику.

— Будешь скучать по чьей-то мордашке?

— По определенной мордашке, — фыркнула Эйлин, и они рассмеялись. Обе бездумно посмотрели в сторону Тома Риддла, старавшегося держать лицо — кажется, единственного в улыбающемся и расслабившемся окружении других студентов.

— А теперь бросаем шапки! — заорал Долохов, и в следующую секунду в воздух полетели черные маленькие точки. Оглушительное улюлюканье раздалось на всю округу.

Гермиона показательно поморщилась и опустила голову, пряча улыбку, которую не могла контролировать.

— И правда, следующий год обещается быть до ужаса спокойным.

— Ты хотела сказать скучным?

Гермиона помедлила лишь секунду, бросив последний взгляд на Тома. Тот не смотрел в ее сторону, о чем-то переговариваясь с Абраксасом Малфоем и улыбаясь. Словно красивая статуя в саду ее дедушки — поклонника греческой скульптуры.

— Я хотела сказать скучным.

Они рассмеялись. Эйлин, пряча выступившие в уголках глаз слезы, уткнулась лбом ей в плечо.

* * *

несколько лет спустя.

Салон Вальбурги Блэк пользовался спросом в чистокровном обществе. Организованный ею сразу после окончания школы за полгода до ее брака, он сначала жил и дышал разговорами о предстоящем замужестве, а следующие полгода — обсуждениями прошедшей свадьбы, расспросами новоявленной уже не мисс, а миссис Блэк о семейной жизни и прочей болтовней о других невестах, женихах и возможных парах.

Часть вечера, когда девушки оставались наедине друг с другом, Гермиона переносила с трудом. Все эти лицемерные, льстивые улыбки — как будто бы мы все друзья, а не пытаемся перегрызть друг другу глотки, — группки более близких союзников и быстрые, почти неуловимые взгляды в сторону соперниц, постоянная оценка — как ты села, как ты встала, как ты повернула голову, как ты что-то произнесла, в какое платье нарядилась сегодня, подходит ли уличная мантия к цвету бантиков на туфельках, слишком ли вычурно смотрятся привезенные родственником из путешествия сережки и не слишком ли блекло и бледно новое колье среди других великолепных дамских нарядов — ужасно утомляли.

Подобные вечера — «молодежные», как их, улыбаясь, окрестили в чистокровном обществе, — были настоящим испытанием на прочность. Но, в то же время, именно в гостиной Вальбурги Блэк среди идеально подобранных друг под друга гостей можно было узнать то, о чем не говорили ни на балах, ни на истинно дружеских встречах, ни на ужинах в присутствии юных девичьих ушей — конечно же, ведь очаровательную головку должно занимать лишь выгодное замужество, воздыхание по рыцарским идеалам и тысяча и одна новая юбка.

То ли дело юношеские посиделки — строя из себя ужасно взрослых, волшебники уходили в другие комнаты, где бесконтрольно курили, хохотали, играли в карты и обсуждали политику — первые пять минут. В дальнейшем разговоры то и дело сводились к женщинам, любовным похождениям и кутежам. Орион — руководитель вечера, был завсегдатаем борделей и кабаков, что тщательно скрывалось его семьей, поэтому в его доме, в его обществе разговор, даже если бы кто-то и захотел, не мог уйти далеко от этих тем. И хотя Орион подавал надежды в Министерстве, и голова у него была на месте, как любил выражаться Гектор, желая выделиться среди других волшебников, он превращался в настоящего глупца.

Гермиона переносила его с трудом. Она не была согласна с мнением дедушки, что из Ориона в будущем могло выйти хоть что-то стоящее, и, наверное, даже немного сочувствовала Вальбурге, когда заключенная в детстве помолвка между ними была подтверждена после совершеннолетия жениха.

— …Значит, выходит мистер Скримджер все-таки решил участвовать в предстоящих выборах? — Гермиона сморгнула задумчивую пелену и повернула голову к остановившейся рядом Вальбурге. Это была по-настоящему красивая женщина — высокая, стройная, со всегда собранной копной черных вьющихся волос, оттенявших ее и без того бледную кожу. Заостренный кончик носа, строго поджатые губы и, самое красивое, — темно-синие глаза — как небо глубокой ночью в бескрайней пустыне, как две маленьких Вселенных, поселившихся на чужом лице. Глаза — колдовские, внимательные, как будто бы все знающие (и уже смертельно уставшие) — вот, что было основой красоты Вальбурги. — Слышала, мистер Гектор его недолюбливает.

Гермиона поморщилась, отмахиваясь от неприятного, сосущего чувства, мгновенно вспыхивавшего где-то под ребрами, как только речь заходила о Скримджере, и натянула на лицо слабую, уже привычную (приевшуюся) улыбку.

— «Недолюбливает» слишком громкое слово. Наша семья плохо с ним знакома, мы пересекались всего несколько раз. Не из-за дружбы ли дедушки и нынешнего Министра пошел такой слух?

Вальбурга пожала плечами. Они стояли у окна в углу комнаты — самое выгодное место для того, чтобы наблюдать за всеми собравшимися в гостиной. Из соседней комнаты донесся взрыв мужского хохота, на мгновение прервавший красивую, вылизанную идиллию женского общества — третья мисс Яксли сидела на диване, подле нее на пуфике расположилась пятая (все давно привыкли именовать их по номерам — пятеро дочерей и всего одного наследника, которому пошел третий год — большая проблема для обедневшего рода — собрать бы всем достойное приданое). Они тихо щебетали с мисс Гринграсс и болезненно-бледной старшей мисс Лестрейндж, комкавшей в руках платок. То и дело она заходилась в тихом, умирающим кашле.

Будто так и не распустившийся, но уже увядающий цветок клонился к земле.

Группка из более старших девушек, точнее, уже женщин — новоявленные супруги расположились чуть поодаль. Несколько сидели в креслах и на стульях, другие стояли рядом. Их лица то и дело освещались улыбками, а глаза — маленькие и большие — постоянно перебегали от сестер Яксли к Вальбурге с Гермионой или к другому тихому собранию, устроившемуся у камина: там сидели девушки, которым по возрасту уже положено было официально стать женщинами, но чей брак по каким-либо причинам не складывался.

— Эрика только что спросила меня, будут ли Скримджеры приглашены на скачки на следующей неделе. Ты как раз прошла мимо, и она ужасно побледнела и опустила голову, — кивнув в сторону третьей мисс Яксли, проговорила Вальбурга. — Спроси она о таком еще неделю назад, я бы подумала, что она печется о судьбе сестры, но сейчас присутствие Скримджеров уже больше политическое дело, нежели социальное.

— Как ты интересно выразилась.

Вальбурга сделала вид, что пропустила слова Гермионы мимо ушей.

Каждый год раз в сезон (во все, кроме зимнего) в Магической Британии устраивались масштабные скачки на гиппогрифах. Раньше, когда они только были организованы, каждое новое мероприятие проводила семья победившего, но через несколько лет из-за постоянства победителей и огромную затрату средств, было введено новое правило — скачки по очереди организовывала каждая семья по списку «священных двадцати восьми». Этой осенью была очередь Блэков, доверенная новобрачным.

— Его ни разу до этого не приглашали на скачки? В последнее время, кажется, я часто встречаю его на званых ужинах и балах.

— В последнее время, — подтвердила Вальбурга. — И, чаще всего, когда приглашены многие министерские мужи. Да и женитьба на Эмме несколько возвысила его в наших глазах. Дедушка даже позволил мистеру Яксли представить его как своего зятя. До свадьбы он и слышать ничего о Скримджере не хотел.

— И то удивительно, еще немного и его род будет претендовать на чистокровность.

— Через каких-нибудь три поколения, если союзы продолжат быть такими же выгодными, — губы Вальбурги дрогнули в брезгливом выражении.

— Все еще может измениться, — Гермиона улыбнулась.

— Поговаривают, он тот еще поддонок. Даже жаль, что Эмме пришлось выйти за него.

— Когда ты в последний раз встречала брак по любви в нашем кругу? Мы все зависим от обстоятельств, а еще больше — от чужой воли.

— Я бы выразилась по-другому: мы исполняем свой долг и сохраняем настоящее волшебство в крови, передавая его потомкам. Отсутствие любви в браке не самая большая жертва для женщины. Нам легче подстроиться, слукавить, направить. При правильном поведении семью можно выстроить и без всяких чувств.

Гермиона бросила на Вальбургу быстрый оценивающий взгляд, пытаясь понять, откуда шли эти слова — из ее искреннего убеждения в произнесенном или из желания уверить себя в правдивости этого? Она ведь не любила своего мужа, как мужа, но и воспринимать его как кузена больше не могла. Гермиона вдруг подумала о том, насколько это отвратительно — ложиться в постель со своим некогда другом, с тем, на кого ты могла положиться, но к кому теперь не знаешь, что чувствовать. Их брак — разрез стандартов, шаг против естественного хода вещей. Горькая ирония над тем самым долгом, о котором постоянно твердила Вальбурга и о котором, несомненно, постоянно твердили ей.

— Роль жены — сидеть молча и нянчить детишек. Я помню.

— Не тебе быть столь категоричной, Гермиона. Ты чуть ли не единственная девушка не просто принадлежащая к чистокровному роду, а принадлежащая к очень богатому чистокровному роду, которая еще не замужем и, насколько мне известно, ни с кем не помолвленна. С твоим дедушкой и наследством найти покладистого мужа для галочки будет не проблема.

— О, я не собираюсь выходить замуж для галочки. Ты правильно выразилась: я богата, самодостаточна, и дедушка меня обожает. А в наше время помимо всего этого (или благодаря?) еще смогу и карьеру в Министерстве построить, если захочу.

— Так что мешает? — язвительная, резкая интонация, прорвавшаяся во вдруг образовавшуюся трещину в самоконтроле Вальбурги, больно резанула Гермиону по ушам. — У тебя есть все, чего только может пожелать женщина, но ты, при этом, позволяешь себе возмущаться среди тех, кому повезло меньше. Скажу тебе, как своему другу: твое высокомерие уже сделало тебя врагом для многих.

Вальбурга никогда не была другом Гермионы.

Она улыбнулась.

— Их зависть сделала меня врагом, не больше. Если ты — мой друг, — Гермиона положила холодную ладонь поверх руки Вальбурги. — Не бери пример с остальных. Ты единственная, с кем я могу поговорить о чем-то стоящем. Так что не будем больше о браках — честно говоря, меня уже тошнит от этих разговоров. Не поделишься, кого из знаменитостей Блэки в этот раз позовут на скачки? Конечно же, помимо Министра и его конкурентов. Ваша семья всегда отличалась умением подобрать великолепных гостей.

Вальбурга заставила себя улыбнуться в ответ на такую же лживую улыбку Гермионы. Она высвободила руку и взяла ее под локоть, чтобы совершить небольшой моцион по гостиной. Со стороны они и правда выглядели, как друзья — равные по статусу, с холодными, даже ледяными (по-кукольному пустыми) глазами, не говорящие друг другу правды, но опасно приближающиеся к ней — каждый их диалог часто заканчивался теплющимися где-то в грудной клетке всполохами эмоций. Но чувства — инородное, отвергаемое, а оттого — раздражающее обеих.

Гермиона знала: чувства для таких, как они, лишь помеха.

* * *

Вскоре вернулись мужчины, и комната наполнилась гамом веселых голосов. Вальбурга велела открыть стеклянные двери, заменявшие одну из стен и ведшие к небольшой домашней зале — врассыпную расположились мягкие диваны, а посреди комнаты стоял отполированный рояль с золотыми, переливавшимися на свету, вставками. Домовики подняли крышку, внутри расписанную мирным сельским пейзажем, сестер мисс Яксли попросили что-нибудь исполнить — звонкий голосок младшей пречудесно подходил для пения романсов, и Эрика, видя это, постоянно разучивала с ней разные произведения. Репертуар почти никогда не повторялся.

Гермиона со стороны наблюдала за их несколько раболепными попытками угодить Вальбурге: о позиции Блэков по отношению к чистоте крови и влиянию рода все прекрасно знали, и недавний брак Эммы и Эшли Скримджера пошатнул статус семьи Яксли в глазах окружающих. Итак далеко небогатый род был на грани, что некоторые из домов закроют перед членами их семьи двери. Гермиона притянула к губам бокал с шампанским, пряча секундную ухмылку: если бы не известность в политических кругах мистера Скримджера, девочек бы нынче тут не было.

Сегодняшний репертуар — Михаил Глинка, чьи сочинения Эмма недавно начала переводить на английский язык. В ней прозябал талант. Издевательством было тратить его лишь на образование сестры, чтобы подобными номерами развлекать слух ничего не представляющей из себя, кроме предков и набитого кошелька, молодежи.

Ко второму романсу Гермиона со скукой оглядела близ стоявших и сидевших волшебников. Глаз зацепился за Ориона Блэка и Фрэнка Лестрейнджа — редкого гостя подобных мероприятий (постоянные путешествия по наставлению отца, встречи в Министерстве и, насколько было известно, глубокое изучение артефактов и древней магии занимали все его время. Когда-то они с Гермионой даже были знакомы, но после побега Эйлин их приятельские отношения сошли до обычных кивков при встречах. Фрэнк был женат на старшей сестре Эйлин, но после свадьбы она публично отказалась от семьи. Лестрейнджи везде говорили и настаивали на том, что Диана относится лишь к их роду. Это больно ударило по Эйлин, и хотя их переписка с сестрой не оборвалась, и та каждый месяц высылала какую-то сумму на ее содержание, их отношения охладели. А потом Эйлин сбежала — жуткий скандал, потрясший магическое общество. Конечно же, Лестрейнджи вновь открестились от дома Принц, не желая запятнать фамилию. Чего только Гермиона не прочитала в газетах и не услышала от множества знакомых.

Она вздрогнула.

Это было дрянное лето).

Любопытство в несколько мгновений превысило все понятия о правилах приличия, и Гермиона тихо, не отрывая глаз от рояля и чувственных лиц сестер Яксли (слишком старательно), приблизилась к Ориону и Фрэнку, прислушиваясь.

— …Отец считает, что у Скримджера есть неплохие шансы победить на этих выборах, — строгим, даже несколько злым голосом говорил Фрэнк. Гермиона мысленно взвыла — куда не пойди, все только и делали, что обсуждали предстоящие выборы, как будто в мире не существовало других тем для разговоров! — Розье стар и настроен консервативно, а движение магглорожденных и полукровных волшебников набирает обороты. Они говорят об уравнивании прав и смеются над устоями прошлого. Скримджер с ними солидарен. Боюсь, что в этот раз влияние двадцати восьми ничего не изменит.

— Его можно будет задавить. До Розье тоже был любитель грязнокровок, но заполненный сейф в Гринготсе решил все разночтения, — незаинтересованно отозвался Орион. — Люди легко покупаются, друг мой.

— Тут другая история: в последние двадцать лет случился бум по рождаемости магов в семьях магглов. Сейчас все эти дети как раз достигли того возраста, чтобы активно участвовать в политической и социальной жизни страны. Они будут голосовать за Скримджера, а после выборов — требовать обещанных послаблений. Это сильно пошатнет нашу позицию. Как бы мы не были вынуждены вскрыть какие-то из родовых секретов и отдать на общее пользование.

— Вы перегибаете палку, Фрэнк. Мир не может поменяться в одночасье, так же, как и нельзя разрушить все через одного лишь человека. Ну ладно, не одного, через него и его команду.

— Вы не знаете, как это происходило в других странах. А как же переворот в Индии? Там уже несколько лет волшебный мир погрязает в кровавой бойне. Да, у них несколько другая ситуация — магглы верят в магию, хотя и плохо себе представляют, с чем имеют дело. У них есть брахманская каста. Но отток наших волшебников, таких же «творцов светлого будущего», коих сейчас несчитанное количество, затуманил умы магглорожденных там. Случилось ужасное, и я видел это ужасное своими глазами. Если Скримджер придет к власти, он предпримет резкие действия. Он не рос среди нас, не знает, как наши ритуалы поддерживают магию, как благодаря этому она не застаивается и магический мир не вырождается. Все это ведь скрывается. Такой человек, как Скримджер, не купится на полный сейф в Гринготсе. И на два тоже. Вы ведь знакомы с ним и понимаете, что он будет проблемой. И эту проблему уже нельзя «тихо» устранить, как любит выражаться ваш дедушка.

Фрэнк порывисто распрямился и огляделся. Гермиона чудом успела отвернуться и направиться прочь от них в сторону балкона, как будто бы она только подошла и не слышала их разговор. Чувствуя, что подозревающий взгляд прожигает в ее платье дыру, она спешно, хотя и прикладывала все силы, чтобы сохранить достоинство, вынырнула на свежий воздух и сделала глубокий вздох.

Ледяной ветер тут же игриво кольнул открытую кожу рук и шеи, и, поежившись, Гермиона запустила пальцы в потайной карман и выудила пачку сигарет. Она приблизилась к перилам и вгляделась в тихую маггловскую улицу. Темный парк, путанные аллеи которого уходили вдаль, пушистые хвойные деревья — словно капли краски на холсте, неумело размазанные художником. Издалека донесся автомобильный гудок, и Гермиона повернула голову в ту сторону, но за углом следующего дома не разглядела ни одной машины.

Мелькнула мысль, что надо поговорить с дедушкой о Скримджере и выслушать его мнение. Когда речь заходила об этом человеке, Гектор часто отмахивался и переводил тему (во всяком случае, при ней), а, привыкнув прислушиваться к его мнению во многих вопросах, сейчас Гермиона к своему удивлению и недовольству поняла, что не может составить собственное суждение. Она просто-напросто не знала, как относится (и должна относиться) к происходящим предвыборным кампаниям.

— Вышли охладиться? — донесся сбоку низкий мужской голос, и Гермиона, вздрогнув, повернулась в ту сторону. В руках у нее замерла белоснежная полоска сигареты, которую она не успела поджечь кончиком волшебной палочки. Опершись на стену возле дверей, там расслабленно замер Альфард Блэк.

Сердце привычно пропустило удар, но Гермиона заставила себя распрямиться и как ни в чем не бывало слабо улыбнуться ему. Она протянула руку с сигаретой чуть вперед, и Альфард, поняв намек, вышел из тени и, приблизившись, поджег ее.

— Маггловские?

— Дурная привычка со школы, — отмахнулась Гермиона и затянулась. — Прячетесь? Я давно вас не видела.

Альфард помедлил мгновение, прежде чем заговорить — и то понятно, они с Гермионой никогда толком не общались. Гермиона знала, что он воспринимал ее по превратно составленному еще в Хогвартсе впечатлению, но и сама не ушла далеко — для нее Альфард был образом воздыхания некоторых особенно томных девиц, неугомонным мальчишкой, вечно ссорящимся с семьей и, хотя и ужасно красивым, почти двухметровым очаровательным молодым человеком, но тем еще ветреным повесой. О нем ходило множество слухов, и Гермиона верила им, не составив собственного мнения.

— Как бы Вэл не старалась, ее вечера «для избранных», — он состроил смешную гримассу. — Всегда до ужаса скучные. Взять тех же сестер Яксли. Иногда мне кажется, что она зовет их только для десяти-пятнадцати минут пения.

— Только пение и спасает этот дуэт. Эрика отвратительно играет, — пожала плечами Гермиона, выдыхая сизый дым.

Пользуясь вдруг представившимся случаем, она с любопытством разглядывала Альфарда, наклонившегося и сложившего руки на балконных перилах. Он был в темно-синем сюртуке, с зачесанными назад волосами. Белые манжеты болезненно выделялись на его кистях.

— Я бы не стал так резко выражаться. Она очень много занимается.

— И от этого нет толка. Из нее вышла бы прекрасная переводчица, но уж точно не пианистка. Если бы не голосок сестры, ее бы никто и никогда не подпустил к роялю.

Альфард нахмурился, повернув лицо к Гермионе. Мерлин, какие же у него были красивые глаза! Словно сцеженная с неба сизая ночь, расплавленная и нагретая — искорки ярости заплясали вокруг зрачков.

— А вы сами умеете играть?

— Весьма посредственно. В моей игре нет души. Сколько бы я не старалась, музыка выходит пресная и грубая.

— Может быть, поэтому вы постоянно критикуете других? — вдруг спросил Альфард, резко распрямившись. — Потому что сами ничего из себя не представляете?

И хотя Гермиона лишь удивленно приподняла брови в ответ на его слова, они почему-то задели ее. Каким-то образом всего за две минуты разговора Альфард Блэк сумел зацепить в ней что-то, что она старательно прятала, прикрывая панцирем и наращивая на нем ледяную корку.

Гермиона притянула сигарету к губам, затянулась и, отвернувшись, выпустила дым в воздух.

Послышался шорох, и на балконные перила опустился сюртук Альфарда. Хлопнула дверь. Продрогшая до костей, Гермиона, несмотря на странное, неприятное чувство — неужели ее обидели его слова и такая порывистая, хотя и ожидаемая от него, реакция? — все же накинула его одежду себе на плечи и поежилась.

Альфадр был никем, чтобы его слова или мнение как-либо беспокоили ее. Но интонация, с которой он это сказал, выражение его лица, открытое презрение в глазах — слишком сильные эмоции для малознакомого человека. Неужели он настолько искренно переживал о других, которых она могла обидеть? Та самая непримиримая справедливость — головная боль его родственников?

Или он просто на дух не переносил таких людей, как Гермиона?

Таких людей, как она. Каких?

Докурив, Гермиона взмахом палочки испепелила остатки сигареты, а после наслала на волосы косметическое заклинание, скрывающие никотиновый привкус. Зайдя в залу, она первым делом скинула с плеч сюртук Альфарда и оставила на пустующем стуле у входа — мало ли, какие слухи могут пойти. Благо, это действие осталось незамеченным — сестры Яксли как раз закончили свое выступление и со смущенными улыбками принимали благодарности.

Не видя больше смысла задерживаться — Гермиона достаточно послушала и про гонку Министров, и про браки, и про себя саму — она вскоре откланялась и наконец смогла расслабиться, как только за ней закрылись двери Блэковского дома. Настроение было далеко не самое приятное, на работу с утра ей (благодаря стараниям дедушки) не было нужно, поэтому Гермиона не спешила домой. Она перешла дорогу, направилась вдоль одной из аллей в парке и вскоре завернула в небольшой тупик. Там, как только она достала волшебную палочку, ей открылась дорога в один из развлекательных магических районов.

В глаза тут же бросилась неоново-яркая фиолетовая вывеска, и Гермиона поспешила пройти мимо — это был бордель, принадлежавший семье Кэрроу. Официально, конечно, бордель борделем никто не называл, но все прекрасно понимали, что это за место. Как раз, когда Гермиона проходила мимо, дверь распахнулась, и на улицу упорхнули несколько звуков музыки. Воздух наполнился сладким ароматом — как будто бы таким же фиолетовым, растекавшимся растаявшей конфетой по небу, как и вывеска.

По лестнице не сошел, а буквально слетел и грохнулся лицом в дорожную пыль какой-то мужчина.

Стоявший у двери домовой эльф хмуро глянул на Гермиону — единственную свидетельницу произошедшего, — поклонился ей и закрыл вход в бордель, отрезав музыку и тяжелые эфирные масла.

— Пошли вы все к Мерлину в задницу! — сипло заорал мужчина и закашлялся. Гермиона обернулась, хотя и понимала, что зря. Она не удивилась, когда увидела на земле мистера Принца — отца Эйлин и Дианы. Он как раз поднялся на колени и не смог не заметить ее взгляд. Злая, пугающая улыбка расплылась на его зацелованных кем-то губах. — Я проигрался, — тихо сказал он. — Снова, — и расхохотался.

Гермиона брезгливо поморщилась. Она видела, что мужчина был в стельку пьян, что он не мог самостоятельно координировать, что ему нужна была помочь, но единственное, что сделала — отвернулась и поспешно направилась прочь, прогоняя из мыслей неприятное зрелище. Как будто этот человек — лишь грязная лужа под ее ногами, и Гермиона запросто перепрыгнула ее. Не заметив. Не обратив внимания. Ничего не сделав.

Мистер Принц, которого бросили обе дочери, остался один на один с непомерными долгами и со вскрывшимися распущенными наклонностями. Это характеризовало его в глазах Гермионы намного больше чем то, что он был отцом Эйлин.

В конце концов, та сама ни во что его не ставила и не ценила. Эйлин никогда и никого не ценила и ни о ком, кроме себя, не думала. Ее неожиданный побег — прямое тому доказательство.

Так почему Гермиона должна была протянуть руку помощи ее падшему и потерявшемуся отцу?

Лучи полуденного Солнца с трудом пробивались сквозь серую завесу туч, полотном затянувшую бескрайнее небо над особняком Дагворт-Грейнджеров. Белоснежный дом стоял на вершине небольшого холма, с которого открывался потрясающий вид на кажущиеся бескрайними убранные поля. В детстве Гермиона любила сидеть на подоконнике и подолгу разглядывать уходящие вдаль и кажущиеся бесконечными пейзажи. Она ужасно радовалась, когда вдалеке видела старого пастуха, гнавшего стадо белоснежных овец, казавшихся ей маленькими пушистыми точками. Они были похожи на на облако — мягкое и зефирное.

Но пастух давно умер, а Гермиона выросла.

С трудом открыв глаза, она перевернулась набок. Уставилась на темно-зеленую стену, украшенную рисунком золотых цветов — распускающиеся лилии, с которых блестками падала пыльца. Если всматриваться в обои, можно было заметить легкое шевеление нежных лепестков — то ли выдумку мозга, то ли настоящее, ожившее чудо.

Гермиона сморгнула сонную пелену и поднялась. Голова была тяжелая, словно налитая свинцом, хотя вчера она выпила лишь полбокала шампанского. Протерев глаза, Гермиона дернула за золотой шнурок у кровати и уже в следующую секунду в комнате появилась верная домовичка. Энн подобострастно поклонилась.

— Доброе утро, юная госпожа. Как вы себя чувствуете?

— Могло быть и лучше, — кисло отозвалась Гермиона. — Дедушка ничего не передавал мне? Он на работе?

— Да, госпожа. Он оставил вам шкатулку. Так же снова пришло письмо, — дрогнувшим голосом отозвалась эльфийка.

— Принеси все и вели накрыть на стол. Я скоро спущусь, — кивнула Гермиона и скрылась в ванной.

Когда полчаса спустя она вышла обратно в комнату, вся во влажном пару и маслах, постель уже была застелена. На столе лежал светло-персиковый шершавый конверт и рядом стояла небольшая резная шкатулка — каждый раз одна и та же, менялось лишь содержимое. Гермиона взяла ее в руки и, не рассматривая красивый узор из разноцветного стекла на крышке, распахнула. Внутри лежало круглое яйцо с портретом Альфадра Блэка, а под ним — в несколько раз сложенный лист бумаги, исписанный мелким почерком дедушки.

Усмехнувшись, Гермиона дотронулась кончиком пальца до нарисованного лица Альфарда. На губах сама собой растянулась мечтательная полуулыбка, когда она вспомнила его глаза вчерашней ночью — такие яркие, полные чувства и смотревшие только на нее. Но эта мысль, несомненно, приятная, вскоре растаяла. Гермиона достала пергамент и быстро пробежалась по характеристике, составленной дедушкой.

Он написал немного про характер Альфарда, про его горячную натуру, похвалил семью (конечно, это же Блэки!) и отметил, что независимость Альфарда может подойти Гермионе, так как в их дела после брака не будут лезть. Отметил сильные стороны его ума — «весьма и весьма сообразительный молодой человек», сказал, что с удовольствием взял бы его на работу в Отдел Тайн, если бы кто-то наставил Альфарда на путь истинный и увел с личных исследований в исследования командные. В самом конце парой слов дедушка обмолвился о причине, заставившей его рассматривать Альфарда, как будущего мужа Гермионы: недавно он беседовал с Поллуксом Блэком, тот ужасно ругался на характер мальчишки. Он страстно желал женить его на хорошей девушке, надеясь, что это поможет привести его в чувства.

А Гермиона, по мнению дедушки, была хорошей девушкой.

Криво улыбнувшись, она задумчиво сложила пополам лист с превосходной характеристикой и убрала его в шкатулку. В последний раз взглянула на портрет Альфарда — лукавая улыбка чуть тронула уголки его губ — и захлопнула крышку.

Это была их традиция с дедушкой: в последние пару лет раз в несколько месяцев, тщательно изучая молодых людей вокруг, он собирал небольшие досье на понравившихся ему волшебников и вместе с портретом посылал Гермионе в шкатулке, чтобы она присмотрелась к ним и, быть может, соизволила выйти замуж. Брак единственной внучки был огромной проблемой, занимавшей Гектора — он с одной стороны ужасно хотел, чтобы она стала супругой достойного человека, а с другой боялся отпустить ее и остаться в одиночестве.

Последнее позволило Гермионе вертеть носом и открещиваться от любого упоминания о замужестве. Первые разы, получая шкатулку, она громила комнату, кричала дедушке, что не выйдет за этого или следующего придурка, что замужество — не для нее. На третий раз Гектор хотел было воспользоваться своей властью, но Гермиона, как только он повысил голос, расплакалась и сказала, что так и думала, что он просто хочет от нее избавиться. И хотя все знали Гектора Дагворт-Грейнджера как серьезного и не дающего никому спуска мага, с Гермионой он не мог быть таким. Он растил ее чуть ли не с младенчества, после того, как его любимый сын — их с женой единственный поздний и долгожданный ребенок — погиб вместе с невесткой во время пожара в доме в Лондоне.

Маленькая, вечно плакавшая Гермиона осталась у Гектора, и он, первоначально несколько раз перепроверив дом, перебрался с ней в деревенскую местность. Гермиона знала, что он ее обожал, и всегда отвечала ему взаимностью. Она была его слабостью, его сердцем, его всем. И его любовь к ней — искренняя, безвозмездная, всепоглощающая — не могла не найти отклик в ее душе. Честно говоря, она даже думала, что прожить всю жизнь рядом с ним — без мужчин, без мужей и без переживаний — это то, чего бы она хотела.

Но в бочке меда всегда найдется ложка дегтя, и в их взаимоотношениях были два вопроса, становившиеся постоянной причиной конфликта: замужество Гермионы и ее желание наравне с другими мужчинами работать в Отделе Тайн. Сказывалось воспитание Гектора — несмотря на все, он был человеком старых нравов, и в его голове просто не укладывалось, как женщина может не стремиться к браку, а желать глупой и смешной, по его мнению, независимости.

— Энн, — мягко позвала Гермиона домовичку и, как только та появилась рядом с тихим хлопком, протянула ей шкатулку. — Оставь в кабинете дедушки.

— Тоже нет? — зная, что хозяин так красиво предлагает Гермионе женихов, жалобно вздохнула эльфийка, главной мечтой которой в последние годы было нарядить юную госпожу в свадебное платье.

— Тоже нет.

— А письмо?

Гермиона нехотя глянула на светло-персиковый конверт и вскрыла его.

«Милая мисс Дагворт-Грейнджер. Для меня счастье — издали наблюдать за вами. Ваше лицо, ваши волосы, ваши глаза, ваше умение держаться в обществе и ваше достоинство, когда вы думаете, что вас никто не видит — все это безумно трогает мое сердце. Знали бы вы, с каким восхищением я любовался вами вчера — вашей походкой, вашими тонкими белоснежными руками, вашими чувственными, нетронутыми грязью и пошлостью окружающей наш молодежи губами. Вы — как нежный цветок посреди сада с сорняками. Вы — ласковый солнечный луч, пробивающийся через толщу дождливых облаков.

Даже вчера, оказавшись преступно близко к греховной грязи — я стал случайным свидетелем инцидента с мистером Принцем — Мерлин ему судья — вы остались чисты. Вы не позволили себе замарать руки, не склонили головы. Вы были так холодны, так устойчивы в своих намерениях и в знании, что есть зло и что к нему не стоит прикасаться, что ваш вновь потрясший меня образ не позволил уснуть, не покинув моей головы ни на мгновение. Хотел бы я иметь смелость прикоснуться губами к вашим пальцам, но как же могу об этом мечтать?

Ведь даже такой, полный восхищения, поцелуй, будет пятном на вашей белизне.

Благодарю судьбу, что могу видеть вас.

Ваш тайный почитатель.»

Гермиона почувствовала, как горлу подкатил тошнотворный ком. Этот человек, незнакомый ей, время от времени посылал письма подобного характера — каждая строчка пропитана просто отвратительнейшим восхищением, нет, поклонением ей, ее красоте, ее поступкам. Он упоминал о вещах, которые никто не должен был видеть, либо которые, Гермиона надеялась, останутся незамеченными. Каким-то образом он становился свидетелем ситуаций, о который она предпочла бы забыть.

Тревога вспыхнула под ребрами, но Гермиона сделала глубокий вздох и постаралась успокоиться. Никто за ней не следил — это ужасный бред. Она просто, как и подобает юной деве, покорила чье-то сердце, в нее влюбились — все в порядке.

Это нормально, когда тебе признаются в чувствах. Этот кто-то просто пока стесняется показать свое лицо. Девушки только и вздыхают о подобном, считая это высшей степенью любви — молчаливое восхищение издалека. Гермионе должно быть приятно, что в нее влюблены — это помогает почувствовать себя женщиной, а не просто товаром на выданье — богатое приданное никогда не позволяло ей искренне поверить в чью-то симпатию.

Гермиона выдохнула и, сложив письмо, убрала его в нижний ящик стола.

— Вы не хотите рассказать об этих странных письмах хозяину? — обеспокоенно спросила все это время наблюдавшая за Гермионой домочика.

— Не стоит. Женщине всегда приятно, когда она кому-то нравится. Пока меня это мало беспокоит, — придав голову незаитересованные интонации, Гермиона пожала плечами. — И ты не беспокойся. Я себя в обиду не дам.

И хотя каждый раз, когда она получала письма от анонимного отправителя, сердце делало кульбит и ребра жгла тревога — как будто бы здесь было, чего бояться! — Гермиона не обращала на эти ощущения никакого внимания. Ее мало беспокоило, кто писал ей. Быть может, это было глупостью или избалованностью, но Гермиона была уверена, что в безопасности.

(Что ее фамилия, ее дедушка, да и ее характер не позволят никому перейти черту).

А пока она в безопасности — о подобном не стоило и думать. В конце концов, люди часто влюбляются в тех, с кем не могут быть.

* * *

Гермиона помнит, что сорвала голос от крика. Помнит, что ее белоснежная ночная рубашка — такая красивая, с оборками на воротнике и подоле — разорвана и запятнана черными пятнами. Помнит, что дышит сипло и рвано — легкие как будто забиты серыми комьями дыма. Помнит, что глаза болят от слез.

Вокруг бегают и суетятся люди. Какой-то мужчина трясет одного из выживших домовиков, допытываясь, что это был за огонь — тот, что эти почти всесильные создания не смогли потушить, чтобы уберечь хозяев. Эльф бьется в истерике. Позже — буквально через полчаса — старого хранителя дома, ворчавшего на Гермиону, когда она прибегала на кухню просить конфеты — разорвет вместе с еще двумя уцелевшими домовиками. Они не смогут позволить себе жить, зная, что их люди мертвы.

(Папа всегда был экспериментатором. Он и женился на маме потому, что она со школы во всем его поддерживала и помогала. Он был страстным, увлекающимся и увлекающим человеком.

Но все-таки, закупорить Адское Пламя в пробирку — ужасная идея).

Гермиона помнит, что ее как будто никто не замечает.

Вдалеке вырисовывается знакомая фигура дедушки — до этой ночи она почему-то всегда его побаивалась. Гектор был статным, строгим человеком, не любил открытого выражения эмоций и не навещал их с родителями часто, постоянно занятый работой. Но в тот день он как будто навсегда изменился: руки трясутся, по щекам катятся слезы, а глаза — широко распахнутые, шокированные глаза — похожи на два разбитых хрустальных шара. Гермиону обожгла боль, вырисованная на его лице — в ту ночь впечатавшаяся в морщины.

Другой волшебник что-то объяснял дедушке. Они остановились в нескольких шагах от Гермионы, до нее долетели последние слова:

— Миссис Дагворт-Грейнджер вытолкнула девочку. Она бы выжила, если бы не бросилась за ребенком.

По лицу дедушки проходит судорога, он вздрагивает — словно просыпается и только замечает Гермиону — и в несколько больших шагов приближается и подхватывает ее на руки. Гермиона прижимается лбом к его мокрой щеке и заходится в приступе кашля. Дедушка теплый, его шея пахнет лесом — щекочущие зеленые иголки на елках — и табаком. У него большие руки. И сам он большой, необъятный — безопасный.

Гермиона засыпает.

* * *

— Что значит, вы не можете пустить меня в семейное хранилище?! — прошипела Гермиона безэмоциональному гоблину, стоявшему перед ней на высокой табуретке за деревянным квадратным столиком. У того даже не дрогнули заросшие сединой уши. Тысяча и одна морщина, заменяющая нормальное лицо — уродливо скомканный мешок вместо кожи — тяжело вздохнула и заговорила вновь:

— Глава семейства Дагворт-Грейнджер ограничил круг лиц, которым доступен проход. Вы, мисс, не входите в это число.

— Вы знаете, кто я? Как могу я, единственная наследница, не входить в этот круг?

— Я знаю, кто вы, мисс. Поговорите с мистером Гектором и, как только он одобрит ваше посещение, возвращайтесь. Я с радостью обслужу вас. Но сейчас, к сожалению, не могу ничего сделать, — сухо проговорил гоблин и слегка склонил голову, этим показывая, что разговор окончен.

Гермиона сделала резкий глубокий вздох, стараясь успокоиться, и обернулась на стоявшую позади пожилую женщину. Хотя она и держала дистанцию в несколько шагов, Гермиона была уверена, что слышала и с удовольствием слушала весь их разговор. Засуетившись, она будто закудахтала — поздоровалась с Гермионой, проворно обогнула ее и принялась что-то настойчиво говорить мгновенно переключившемуся на нее гоблину.

Сжав пальцы в кулак — та единственная вольность, которую Гермиона себе позволила, — она быстрыми шагами, не оглядываясь по сторонам, направилась к выходу из Гринготса. Глупо было устраивать громкие разборки в холле, что-то доказывать этим злобным скупым созданиям — они, как драконы, чахли над хранившимся в подземелье златом. Если дедушка и правда по каким-то причинам ограничил ей доступ в сейф, они не пустят ее, пусть бы Гермиона даже пришла с целой армией.

Но дедушка просто не мог сделать такого! Это обычная ошибка — кто-то из гоблинов неправильно его понял, вот и все.

Гермиона выскочила на свежий воздух и стремительный порыв ветра вонзился в ее заколотые волосы. Она подставила голову промозглому осеннему воздуху — словно огромная шляпа, над Косым Переулком нависла тяжелая серая туча. Под ногами шмыгнула болезненно-худая черная кошка и умчалась в закоулок, перепугав важно расхаживавших перед банком голубей.

Не глядя на магазинчики — Гермиона хотела посвятить сегодняшний день покупкам, начиная от новой мантии, заказа платья к скачкам и заканчивая книгами и некоторыми ингредиентами для зелья. Ее личный запас истощился, а лезть в дедушкин она не хотела — приятно было чувствовать некоторую самостоятельность в ее маленьком увлечении.

Закрыв глаза и сосредоточившись на маггловском заброшенном тупике неподалеку от входа в Министерство Магии, Гермиона трансгрессировала. Она не запомнила, как шла привычным маршрутом — осмотр в Атриуме, цель посещения — личная встреча с мистером Дагворт-Грейнджером (знает ли он? Конечно), забитый лифт — ей не повезло попасть в разгар рабочего дня. Несколько залетевших самолетиков на втором этаже, они поднимаются один вверх, двери открываются и Гермиона встречается взглядами с Флимонтом Поттером на этаже аврората. Она только и успевает, что улыбнуться ему в ответ и кивнуть, как двери лифта схлопываются, и они наконец несутся вниз в Отдел Тайн.

Гермиона выскальзывает в холодный темный коридор. Женщина в кабине приятным голосом объявляет следующую остановку, и как только полный лифт уезжает, кажется, что со спины обхватывают ледяные щупальца тихой, необъяснимой тревоги.

Гермиона знала этот этаж с самого детства. И хотя дедушка не любил брать ее на работу (а после окончания Хогвартса целенаправленно мешал ей здесь появляться), Гермиона хорошо помнила путь к его кабинету и к нескольким безобидным на первый взгляд лабораториям. Она врезалась ногтями в ладонь, оставляя на коже бледные следы-полумесяцы, и быстрым шагом направилась к видневшейся вдалеке двери. От отделанных плиткой стен отлетал стук ее каблуков.

Вопреки все нараставшей тревоге, дверь легко поддалась, и за ней оказалась светлая, зефирно-мягкая небольшая комнатка. За широким, заваленным всякими документами столом сидела женщина лет сорока со смешной кудрявой укладкой (локоны будто макаронины), с каждым ее движением подпрыгивающими щеками и непропорционально огромным желтым бантом на шее. Гермиона бегло оглядела ее, прокашлялась и приблизилась. Женщина подняла на нее осоловевшие глаза и поздоровалась первая.

— Какова цель вашего визита?

— Мне нужно поговорить с мистером Дагворт-Грейнджером. Это срочно.

— У вас назначена аудиенция?

— Да, — не моргнув и глазом соврала Гермиона.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Гермиона Дагворт-Грейнджер. Его внучка.

Если женщина и удивилась, то не подала виду.

— Подождите минутку, — с трудом подняв свое тучное тело со стула, проговорила она, после чего вразвалочку направилась к одной из дверей вокруг. Их тут было в районе семи или девяти (когда-то, когда тут еще работал молодой и постоянно заикавшийся светловолосый волшебник, Гермиона их считала и пересчитывала с каждым новым приходом. То ли у нее была ужасная память, то ли количество вечно менялось) — все одинаково-белые со стальными холодными ручками.

Женщина скрылась и отсутствовала несколько долгих, тягучих минут (как будто мед переливают из банки в банку. А Гермиона — нечаянно попавшая в него пчела, безуспешно старающаяся вырваться. Только и может, что пытаться пошевелить слипшимися крылышками.

Постоянно.

Только и может, что пытаться).

Она вздрагивает, когда женщина возвращается. Короткое «вас ждут». Сердце почему-то бьется, словно заведенный на безумное prestissimo метроном.

Небольшой коридорчик и дедушкин кабинет — в нос бьет привкус дерева и мускуса. Несколько книжных шкафов, какое-то странное приспособление из левитирующих в воздухе колец в углу комнаты, два мягких кресла и длинный стол посредине комнаты. Гермиона, поддаваясь детской привычке, в первую секунду осматривается, надеясь увидеть что-то невиданное и расчудесное (ведь только таким и занимаются во всегда закрытом для нее Отделе Тайн). Во вторую она смотрит на дедушку, поднявшегося, как только она переступила порог.

Гектор был пожилым мужчиной, все еще сохранившим признаки хорошего телосложения в молодости. Широкие плечи, аристократично прямая спина — он всегда в костюмах-тройках, по-рыцарски вежлив и по-джентльменски приятен. Коротко стриженные седые волосы блеснули в отсвете лампы, и Гермиона, прикусывая язык, первым делом приблизилась к Гектору, вложила ладонь в его протянутую к ней руку и порывисто прижалась губами к щеке. Борода защекотала губы.

— Случилось что-то срочное, моя ласточка? — Гектор лукаво прищурил один глаз. Наверняка знал причину ее не оговоренного визита.

— Произошла какая-то ошибка, и в банке сказали, что я больше не имею доступа к нашему сейфу. Я как раз собиралась заказать платье на скачки и сделать кое-какие закупки. Ситуация в банке — просто ужас. Бедный гоблин, кажется, решил, что мы с тобой в ссоре и…

Дедушка поморщился и его рука потянулась к сердцу — Гермиона тут же замолкла. Словно опомнившись, Гектор остановил ладонь на половине пути и тяжело опустился в кресло.

— Это не ошибка, Гермиона, — устало выдохнул он. — Ты снова отказалась даже рассмотреть подобранную мной партию. Я уже не молод и боюсь, что не смогу опекать тебя вечно. Ты слишком сумасбродная, слишком горделивая — прости, за такие слова, лучше выразиться по-другому: слишком молодая. Я понимаю, возраст — кровь кипит, но пора становиться взрослой и думать о будущем. Ты всегда росла в безопасности и любви, поэтому не понимаешь, насколько шаткое и опасное положение у юной волшебницы с такими средствами, какие достанутся тебе в наследство. Я знаю мужчин и, поверь, в них мало хорошего. Многие захотят поживиться твоими деньгами. Многие из них — очаровательны, красивы и наверняка умны. И многие после того, как женятся, могут оказаться настоящими чудовищами. Я должен лично проконтролировать твой брак, чтобы удостовериться, что ты выбрала достойного человека. Твои счета заблокированы до тех пор, пока ты не согласишься стать женой одного из тех волшебников, которых я предлагал тебе, либо сама не найдешь достойную партию, которую я одобрю. Раз в неделю я буду выдавать тебе минимум средств, нужных молодой даме. И то, я сам буду решать, на что именно они пойдут.

— Я не собираюсь выходить замуж!

— Да, я помню, — бросив на Гермиону ледяной взгляд, кивнул дедушка. — Ты собираешься доказать мне, что можешь работать в Отделе Тайн. Все эти эксперименты дома под присмотром орды домовиков, на которые я закрываю глаза — юношеская блажь. Ты не знаешь, что из себя представляет наш Отдел, не знаешь, какие ужасные травмы чуть ли не каждый день получают Невыразимцы. Вчера одного моего работника — считай мальчишку, всего на годок старше тебя — разорвало в ходе эксперимента над временем. Причем разорвало ни на кусочки, которые мы смогли бы отдать его бедным родителям, чтобы похоронить его, а просто уничтожило. Человека больше не существует. И ты хочешь влезть во все это.

— Со мной такое не случится, — уверенно заявила Гермиона. — Я осторожна, я все изучаю, прежде, чем что-то делаю. Знаю ведь, — на мгновение она запнулась, но уже в следующую секунду уверенно — даже злобно — продолжила. — Чем все может кончиться. Муж же будет только мешать: он сразу начнет выставлять свои правила, не дай Мерлин, тут же заделает мне детей, — дедушка поморщился, и в глубине души Гермиона улыбнулась этому. — Запрет меня в поместье и заставит с ними нянчиться. Я не готова стать матерью! Я вообще не хочу быть матерью!

— Тех, кого я предлагаю тебе, тоже пока не интересует семья в полном значении этого слова. Я выбираю женихов достойных тебя и схожих с тобой во мнениях. Чем тебя не устраивает Альфард?

— Он мужчина, выросший в нашем обществе. Он — Блэк. Его семейка всегда будет лезть в наши дела. «Дедушка сказал то, бабушка велела это, а дядя настаивает на чем-то еще», — передразнила Гермиона. — Они даже женятся друг на друге! И это ты считаешь нормальным и достойным выбором?

— Да, считаю! — рявкнул Гектор. Этот разговор — в разных вариациях, с разными выражениями, но всегда один и тот же, повторявшийся из раза в раз, порядком надоел ему. — Я всегда слишком любил тебя, слишком лелеял — признаю, моя ошибка! Ты не замечаешь, с какими интонациями позволяешь говорить со мной, со старшим? Не замечаешь, сколько денег спускаешь на ерунду? Целые состояния на тряпки! Не замечаешь, как ведешь себя в обществе — ты задираешься, потому что знаешь, что я всегда защищу тебя! А если нет? Если я завтра умру?! — Гекторт подскочил и тяжело, сипло выдохнул.

Вдруг в одно мгновение его лицо перекосило, рука вновь дернулась к сердцу и он покачнулся. Краска стремительно отлила от его лица. Гермиона, всего секунду назад наслаждавшаяся обидой на сказанные им слова, подхватила дедушку под руку.

— Что с тобой?

Вместо членораздельного ответа он лишь выдохнул и стал медленно оседать на пол. Вес его тела навалился на Гермиону, она не смогла устоять на ногах и, пытаясь хоть как-то поддержать его, села на пол рядом. Гектора начало мелко трясти. Глаза закатились — яблоки белели на покрывшимся испариной морщинистом лице.

— Дедушка? — жалобно спросила Гермиона. Голова как будто вмиг отключилась, и тревога, давно преследовавшая ее, начала болезненно бить в виски. — Дедушка? — повторила она вновь, но Гектор не отозвался.

Непрошенные слезы — Мерлин, когда она плакала в последний раз? — обожгли глаза, и Гермиона дернулась. Она выхватила волшебную палочку, заклинанием распахнула дверь. Горло сковал ужас, она не могла вымолвить ни слова. Руки тряслись. Благо, секретарша — Гермиона и забыла о том неприятном, брезгливом чувстве, которое эта женщина вызывала в ней недавно, — оставила свою дверь открытой и прибежала на шум.

Она все сделала — эта тучная, неповоротливая женщина. Она вызвала колдомедиков из больницы Св.Мунго, она использовала какое-то целительное заклинание на дедушке и его перестало трясти, она пригладила волосы Гермионы и встряхнула ее, пока люди в лимонных костюмах занимались Гектором. Она говорила и достучалась до сознания Гермионы — пробилась сквозь отбивающую дробь тревогу в ушах.

— Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо, — мягкий, слово плюшевый палец стирает слезинку со щеки Гермионы.

Эта женщина, видевшая, с каким презрением и высокомерием Гермиона смотрела на нее, когда только пришла, тепло улыбнулась ей.

А потом — кажущиеся холодными и неприветливыми коридоры больницы. Долгие часы без мыслей и чувств — Гермиона сидела в комнате ожидания, замерев, словно каменное изваяние. Слезы не переставали катиться из ее глаз, она до рези, подолгу не моргая, пялилась в одну точку на двери, за которой скрылись колдомедики и каталка с дедушкой. Она ничего не слышала и не чувствовала.

Она как будто бы даже не жила в эти тягучие минуты, медленно, издеваючись складывавшиеся в часы.

Гермиона слышит стук собственного сердца — успокоившееся, медленно бьющееся — чуть быстрее, чем у мертвой, — каждый удар отдается болезненным стуком в ушах, дрожит в барабанных перепонках и изводит раскисший, ничего не соображающий мозг, зациклившийся лишь на мыслях о дедушке, о том, что он может умереть, и на том, что Гермиона просто не представляет, как будет жить без него.

Их тандем — слипшееся, скрепившееся, ставшее одним целым состояние — даже ближе, чем обычная семья, уже симбиоз, — просто не подразумевал, что может разорваться или развалиться. Казалось, если не станет одного, то и другого — тут же.

За долгие семнадцать часов, проведенные в зале ожидания, Гермиона почти смирилась с мыслью, что, как только двери палаты Гектора откроются, оттуда выйдет врач в лимонном халате и точно такой же маске, подойдет к ней и всего лишь посмотрит тем взглядом сожаления и ответственности за то, чтобы доложить ей о произошедшем, она даже не станет слушать. Она просто уйдет отсюда, вернется домой, поднимется на третий этаж, где располагалась огромная библиотека, распахнет одно из французских окон в пол и спрыгнет.

Когда дверь, ведущая в сторону комнат срочной помощи, открывается, на Гермиону словно дует ледяной ветер. Она не знает, но чувствует, что в этот раз высокий колдомедик с загорелым лицом и непропорционально огромными круглыми очками выходит к ней. Она не знает, какие силы заставляют ее подняться — тело давно онемело, — но каким-то образом через несколько секунд она обнаруживает себя стоящую на ногах и терпеливо ожидающую его слов. Волшебник останавливается напротив, чуть склонив голову в качестве приветствия. Гермиона машинально ответила тем же.

— Мисс Дагворт-Грейнджер? — хриплым высоким голосом спросил он. Гермиона вновь кивнула. Словно марионетка — интересно, подними она сейчас руку, смогла бы нащупать ниточки, на которые подвешена? — Состояние Гектора Дагворт-Грейнджера расценивается, как тяжелое. Сейчас он находится без сознания, мы используем поддерживающие заклинания. Скажите, у него раньше были проблемы с сердцем?

Гермиона слышит, что ей говорят, слушает и даже силится понять, но бесполезно. Колдомедик задает ей какие-то вопросы, но она не реагирует — дедушка жив — эта мысль колотится каждым ударом сердца в груди и заглушает все остальное.

— Я хочу его увидеть.

— Мисс…

— Хотя бы на секунду, — Гермиона чувствует, что снова плачет — болезненно стянувшуюся на щеках кожу обжигают несколько слезинок. — Я должна его увидеть.

Колдомедик бросает беспомощный взгляд ей за спину, а после с тяжелым вздохом просит идти следом. Они заходят в длинный светлый коридор, минуют несколько дверей, мимо пробегает девушка в лимонном халате с каким-то странным приспособлением в руках. Когда они наконец заходят в палату Гектора, у Гермионы чуть не подгибаются ноги от усталости и шока. Она пошатывается, и колдомедик подхватывает ее под руку, не позволяя сначала рухнуть на пол, а уже в следующее мгновение поддаться бездумному желанию — броситься к Гектору и прильнуть к его тяжело вздымающейся груди.

Он кажется Гермионе похудевшим и уменьшившимся — не осталось и следа от того Гектора, которого она видела буквально вчера. Морщины стали глубже, губы плотно сжаты, словно ему больно. Вокруг — светло-синяя аура. В стороне за столом другой маг замешивает какое-то зелье.

— Ваш дедушка будет содержаться в лучших условиях. Мы сделаем все возможное, чтобы он как можно скорее пришел в себя. А пока вам нужно уйти домой и отдохнуть. Возвращайтесь завтра утром, и мы обсудим дальнейшие действия. Мисс Дагворт-Грейнджер, вы слышите меня? — Гермиона повернулась к нему и взглянула в усталые карие глаза колдомедика. — Вызовите домовика, чтобы он переместил вас.

Колдомедик мягко вывел Гермиону из палаты.

— Энн, — послушно прошептала она, и эльфийка тут же явилась с тихим хлопком. Если бы волшебник не продолжал держать ее под руку, Гермиона бы в ту же секунду рухнула на колени. Но мужчина оказался на удивление крепким. Он тихим, но заставляющим прислушаться голосом выдал домовичке несколько указаний, и только после этого Энн взяла Гермиону за руку.

Мир вокруг на мгновение превратился в размытое пятно. А потом Гермиона потеряла сознание.

* * *

Когда она открыла глаза следующим утром, Энн как раз поправляла цветы в вазе на ее письменном столе. Глаза резало, и Гермиона, поморщившись, оторвала тяжелую, налитую свинцом голову от подушки. Эльфийка поспешно обернулась и принялась кудахтать над ней — помогла подняться с постели, подала стакан воды и буквально затолкала ее в ванную, чтобы Гермиона привела себя в порядок.

И хотя вчерашнее оценепенение больше не имело над ней той власти, Гермиона все равно чувствовала жуткое, пугающее опустошение, почти равнодушие — как будто бы в ее груди разверзлась черная дыра. Она нехотя привела себя в порядок и, когда вышла из спальни, жадно втянула свежий воздух — Энн распахнула окно, впустив холодный ветер. Гермиона подошла к огромному шкафу, открыла его и наугад вытянула черную бесформенную мантию откуда-то из глубины. Волосы она собрала в высокий пучок. Только после этого обратила внимание на цветы на столе — нежно-розовые кустовые розы. Персиковый конверт рядом.

Гермиона порывисто распечатала его.

«Ужасно опечален новостью о здоровье вашего дедушки. Мои соболезнования»,

Злость опалила сердце, и Гермиона, скомкав письмо, отшвырнула его от себя. Она почти что с ненавистью уставилась на ни в чем неповинные цветы.

— Энн, — за спиной раздался хлопок. — Убери букет. Видеть его не хочу.

— Конечно, госпожа, — покладисто отозвалась домовичка. — Завтрак подан.

— Я не буду есть.

— Но, госпожа…

— Я не буду! — резко обернувшись, вскрикнула Гермиона. — Сейчас же отправляюсь в больницу. Пошлите за мистером Гербертом. Мне нужно будет с ним поговорить.

— Он присылал записку. Будет примерно через пятнадцать минут, — дрожащим голоском отозвалась Энн. Ее огромные уши испуганно и взволнованно подрагивали.

Гермиона прикрыла ноющие веки и заставила себя сделать глубокий вздох, чтобы успокоиться.

— Я буду ждать его в малой гостиной.

Мистер Герберт был их семейным поверенным. Лет ему, кажется, было намного больше, чем самому дому — он имел дела еще с отцом Гектора. Это был низенький скрюченный волшебник с мутными светло-голубыми глазами. И хотя казалось, что он уже почти ничего не видел, а еще меньше — понимал, он был на редкость хватким, умным и прозорливым магом.

Когда ровно через пятнадцать минут он появился в гостиной с чемоданчиком и начал сразу с дел, по привычке избегая банальных вежливых вопросов «как дела?» и «как ваше здоровье?» (за что Гермиона была ему безмерно благодарна), Гермиона ощутила облегчение — ей показалось, что рядом появился разумный взрослый.

Мистер Герберт достал несколько бумаг и протянул их ей.

— Ваши дела не очень хороши, мисс Дагворт-Грейнджер. Гектор не отметал возможности того, что ему станет плохо или что-нибудь случится, поэтому велел показать вам завещание до его смерти в случае необходимости. Недавно он внес в него некоторые правки — пусть вы все еще остаетесь единственной его наследницей, но вступить в свои права сумеете только после замужества, которое должно будет состояться в течение трех месяцев. В противном же случае часть средств будет заморожена, а вам будет отчисляться некая сумма на безбедную, но все же ограниченную жизнь, и…

Гермиона зло качнула головой и перебила его:

— Это подождет, мистер Герберт, дедушка еще жив. Лучше подскажите мне, что я могу сделать сейчас: он уже ограничил мое владение средствами, а в скором времени больница выставит приличный счет. И я хотела бы пригласить других колдомедиков, чтобы они осмотрели его. Сегодня я встречусь с его лекарем, но если прогноз будет… — Гермиона сделала над собой усилие, чтобы продолжить. — Неутешительным, я бы хотела переправить его во Францию, их колдомедицина славится на весь мир. Но на все это нужны деньги!

Мистер Герберт выглянул из-за бумаги, которую держал близко к глазам, и смерил Гермиону хмурым взглядом.

— Пока Гектор жив и не изменит своего решения, вам продолжит выделяться та же сумма. Это во-первых. Во-вторых, не уверен, что в его состоянии вам позволят воспользоваться порталом на такие далекие расстояния — вы сами знаете, как редко колдомедики идут на подобные эксперименты с больными. В-третьих, — он опустил лист и наклонился чуть ближе к Гермионе, словно хотел рассказать секрет. — Гектор наверняка хранил какую-то сумму в доме. Вы можете воспользоваться ею. Радость моя, — несколько смягчившись, мистер Герберт протянул к Гермионе морщинистую руку и аккуратно положил поверх ее пальцев, с силой вцепившихся в ткань мантии на колене. — Позвольте вам подсказать. Я не вправе заставлять вас принимать какие-либо решения, но в вашей ситуации лучшим будет заняться поиском жениха. Гектор наверняка предлагал вам разные варианты. Он уже не молод, но это не самое худшее — его тело часто страдало в ходе экспериментов в Отделе Тайн. Последствия могут быть самыми пагубными. Для его же спокойствия в процессе восстановления решите этот вопрос.

Гермиона выдернула руку и резко поднялась.

— Дедушка не умрет, мистер Герберт, — процедила она сквозь зубы. — Спасибо вам за консультацию. Я должна вернуться в больницу Св.Мунго, — Гермиона почти бегом бросилась к дверям и уже хотела было выйти, как что-то заставило ее остановиться.

Она обернулась.

— Простите, что я так ухожу, но мне нужно поговорить с колдомедиками. И… — она не знала, что еще хотела сказать, но мистер Герберт спас ее от запинки, махнув рукой и слабо улыбнувшись.

— Я все понимаю. Не первый год живу на свете. Но все же прислушайтесь к моему совету, Гермиона. Брак во многом бы облегчил вам жизнь.

* * *

Колдомедик, который вел лечение Гектора — мистер Роберт Уайт — не заставил Гермиону долго себя ждать. Он вышел к ней в лимонном халате, но уже без маски, скрывающей лицо, и она смогла рассмотреть его мягкие черты — кажется, все в нем дышало непонятной ей, сквозящей в каждом жесте и взгляде добротой.

Мистер Уайт окинул ее быстрым взглядом и чуть нахмурил черные косматые брови. Гермиона выглядела, мягко говоря, так себе — бледная, с опухшими красными глазами — несколько капиляров лопнули. Она заставила себя распрямиться, хотя самоконтроль все норовил подвести ее — как только Гермиона ощутила характерный больничный запах, в горле тут же встал предательский ком.

— Мисс Дагворт-Грейнджер, — поздоровался с ней колдомедик. — Вам удалось хоть немного поспать?

— Это неважно, — начала было Гермиона, но он ее перебил:

— Это важно. Насколько я знаю, кроме вас у мистера Дагворт-Грейнджера никого нет, следовательно, теперь все заботы свалились на ваши плечи.

— Как он?

— Состояние все то же. Он находится под постоянным наблюдением. Мы делаем и будем делать все возможное, чтобы привести его в чувства. Но его дело особенное: прошлая работа невыразимцем дает о себе знать. Не смотрите на меня так,— — хмыкнул мистер Уайт. — Министерство Магии плотно сотрудничает с нашей больницей. Работники Отдела Тайн часто нуждаются в лечении. Часть колдомедиков работает именно с ними. Из-за специфики профессии каждый такой случай можно назвать уникальным. Тоже самое происходит и с вашим дедушкой — то, что он пережил, отдаленно напоминает инфаркт. Но необычный, как вы догадались. Мистер Дагворт-Грейнджер очень тяжело его переносит. Пошло осложнение на нервную систему. Мы сейчас составляем курс лечения и восстановления специально под его случай.

— Сколько? — сухо спросила Гермиона.

— Что «сколько»? — чуть приподняв брови, переспросил ее мистер Уайт.

— Сколько нужно заплатить, чтобы вы справились быстрее? Знаете же, деньги не проблема. Или, может быть, нужно с кем-нибудь о чем-нибудь договориться? Я все решу, что потребуется. Уж извините за прямоту, знаю, так обычно не делается, но времени в обрез.

— Вы верно заметили, что так не делается, мисс, — волшебник мягко улыбнулся в ответ. — Если бы я за всю свою карьеру хоть раз позволил себе воспользоваться отчаянием близких моего пациента, с одной стороны, я был бы одним из богатейших людей в Британии, с другой же — никогда не простил бы этого себе. Мы делаем все возможное для вашего дедушки без дополнительного вознаграждения. Никогда больше не заикайтесь о подобном.

Гермиона почувствовала, как дрогнул подбородок, и резко втянула в себя воздух, пытаясь собраться и вновь не начать реветь.

— Я бы хотела пригласить еще колдомедиков…

— Как вам будет угодно. Над вашим случаем работают лучшие специалисты, но, если вы хотите, чтобы нас проконсультировал кто-то более опытный, так уж и быть.

Мистер Уайт даже не пытался ее отговорить. Он просто с мягкостью и тактом выслушивал ее, не вставал в позу, не кричал о профессионализме колдомедиков больницы имени Св.Мунго — нет, казалось, слова Гермионы совершенно его не задевали.

— Могу я навестить дедушку? — тихо спросила она, опуская голову. Почему-то было сложно удерживать зрительный контакт с этим человеком.

— Как пожелаете. Мы приставили к нему постоянную сиделку, мисс Мериду Смит. Если у вас не осталось вопросов, я позову ее, и она проведет вас в палату. Не волнуйтесь, я все время буду на связи с вами. Я сделаю все возможное, чтобы мистер Дагворт-Грейнджер как можно скорее очнулся и встал на ноги.

Гермиона кивнула, не поднимая взгляда. Она вдруг почувствовала себя до одури одиноко — как будто бы в мире больше никого не существовало. Но ведь так и было — в ее странной, словно игрушечной вселенной, как только дедушку хватил удар, у нее рядом не осталось никого.

У Гермионы не было друзей. Она никого не любила. А единственный член ее семьи, взрослый, тот, на кого она всегда полагалась и кому никогда раньше не приходилось полагаться на нее, был без сознания.

И она не знала, как ему помочь.

Вскоре к ней подошла невысокая женщина лет сорока — черные волосы собраны в низкий пучок, несколько седых прядей блестели у правого виска. У нее было круглое лицо, небольшие глаза с зеленоватым отливом. Взглянув на нее, Гермиона подумала, что они были знакомы, но не смогла сразу вспомнить, где именно они раньше пересекались.

Женщина, казалось, ждала, что Гермиона ее узнает. Когда же она ничем не показала, что знакома с ней, мисс Смит слабо улыбнулась, представилась и пригласила пройти в палату.

Дедушка лежал все в том же положении, в котором Гермиона его оставила. Она подошла к его постели и хотела было дотронуться до шершавой руки, но вокруг него, все так же переливаясь, блестела аура одного из целебных заклинаний, и Гермиона не стала нарушать ее. Она опустилась на стул рядом с постелью и молча всмотрелась в до боли знакомое лицо.

В висках стучало пугающее осознание: у нее больше никого не было. Если с дедушкой что-нибудь случится, она останется одна.

Если с дедушкой что-нибудь случится, она не переживет.

Слезы вновь покатились по щекам.

— Пожалуйста, проснись, — прошептала Гермиона и всхлипнула. — Прошу тебя. Я сделаю все, что скажешь, только проснись.

Гермиона вздрагивает и просыпается, когда чувствует легкое прикосновение к спине — она резко оборачивается и видит Мериду Смит, склонившуюся к ней. Женщина распрямилась и слабо, как будто виновато, улыбнулась. В тусклом свете, царившем в палате, ее лицо казалось старше, чем было на самом деле — тени поселились в морщинах.

— Я подумала, что вы замерзли, — виновато проговорила она, опустив взгляд. Гермиона с удивлением нащупала плед на своих плечах. — Вы не отходили от постели мистера Дагворт-Грейнджера двое суток. Не хотите немного отдохнуть?

— Я боюсь уходить, — несколько подумав, честно призналась Гермиона. Ее голос прозвучал тихо и хрипло — показался незнакомым, ломким, чужим. Она отвернулась от волшебницы и сквозь светло-синий отсвет целебного заклинания вновь взглянула на бледное лицо дедушки.

— С ним ничего не произойдет, — вдруг мисс Смит опустилась на колени рядом с постелью, чтобы заглянуть в глаза Гермионе. — Может быть, будет даже лучше, если вы отдохнете. Представьте, как он расстроится, если увидит вас в таком состоянии, когда проснется.

— А если он не проснется? Прогнозы не улучшаются.

Мерида Смит положила теплую ладонь на колено Гермионы и слабо его сжала.

— Он очнется, мисс. Обязательно. А пока… может быть, вы сделаете что-нибудь для него? Что-то, что обрадует его, когда он придет в себя?

И хотя мисс Смит тыкнула пальцем в небо с этим предложением, Гермиона на мгновение серьезно о нем задумалась: ей нужен был жених. Распоряжения дедушки сковывали ее по рукам и ногам. И хотя совсем недавно Гермиону переполняла решимость что-то делать, она очень быстро потеряла запал, осев на стул рядом с постелью Гектора и превратившись в почти безжизненную статую — если бы не мисс Смит, она даже не вставала бы, чтобы хоть немного поесть и пройтись.

Денег было в обрез. А если допустить… если допустить, что дедушка не очнется, скоро их почти не будет. Мерлин, она даже не сможет организовать похороны!

Гермиона поморщилась и прикрыла глаза. Жених. Это должен быть подвластный ей человек, который не будет ничего ей запрещать, который не посмеет — лучше всего сказать именно так — устраивать свои порядки в ее доме. Но при этом было бы славно, если бы он был еще и умным — невозможно же всю жизнь молчать друг с другом! Пусть даже сразу после свадьбы они разъедутся — такие случаи бывали, пусть и редко — им же все равно придется встречаться время от времени.

Да и ребенок… Гермионе придется родить. Муж не может не участвовать в этом процессе.

Но кому же предложить брачный союз?

Гермиона вновь посмотрела на лицо дедушки и нахмурилась. Вспомнила о шкатулке, которую он посылал ей в последний раз, и о предложенном женихе, ставшем одной из причин их ссоры. Альфард Блэк. Гектор счел его достойным вариантом.

Он был умен. Красив. Все время пытался вырваться из-под опеки семьи.

Но Гермиона ему не нравилась. Да и характер у него далеко не мягкий и покладистый — он никогда не позволит жене руководить домом и их жизнями. С другой стороны, если Гермиона может доверять мнению, которое у нее сложилось за время их знакомства, он и не будет третировать свою супругу. Особенно, если не будет любить ее.

Альфард Блэк. Предположим, Гермиона станет его женой — позволит ли он ей заниматься своей жизнью? Работать?

Ее губы дрогнули в усмешке: позволит, если она сумеет его убедить. Придется сыграть роль обиженного любопытства — вот, она всегда хотела учиться, работа в Отделе Тайн — ее мечта, и если он позволит ей хоть немного прикоснуться к ней, она станет его рабой.

Ну и безвкусица! Что же ему сказать? Что Гермиона такой злой всегда была, потому что ее держали в узде и не позволяли и шагу лишнего ступить? А он — такой добрый, такой великодушный, такой справедливый — может изменить это? Что с ним она станет новым человеком?

Это может сработать. Главное сыграть партию аккуратно, иначе все развалится. Альфард слишком свободолюбивый человек. Брак для него, тем более, брак, предложенный его дедушкой или отцом, будет казаться удавкой на шее. Но можно подобраться с другой стороны. Юные Блэки очень привязаны друг к другу.

Гермиона резко поднялась, так что позабытая ею Мерида Смит вздрогнула.

— Вы правы. Есть кое-какие дела, которыми мне стоит заняться. Но я обязательно вернусь завтра утром. До свидания, — и хотя ее мысли наверняка приняли не тот оборот, которого от нее ждала добрая сиделка, Гермиона все же испытала к ней что-то вроде благодарности. Помедлив буквально мгновение, она протянула ей руку, и, спешно поднявшаяся мисс Смит, крепко ее пожала, трогательно опустив голову. — Не отходите от него ни на шаг.

— Это моя работа, мисс Дагворт-Грейнджер.

* * *

Получив записку Гермионы, Вальбурга почти сразу же прислала ответ. Они с Орионом ненадолго уехали в основное поместье Блэков, пока в их доме на Гриммо начался ремонт. Она не задала лишних вопросов, лишь в паре аккуратных строчек пригласила ее составить компанию во время предполуденного променада по парку. Так что следующим утром, отпаренная в ванной и наконец нормально поевшая Гермиона нарядилась в темно-голубое платье и ненадолго забежала к так и не проснувшемуся дедушке.

Перед уходом она сжала шершавую ладонь Гектора и шепнула, что наконец-то делает то, что он пожелал.

— И необязательно было так пугать меня. Замужество того не стоит, — она мазнула губами по его виску, кивнула зашедшей Мериде Смит и бросилась прочь. Больничный воздух расцарапывал ей легкие, и хотя Гермиона провела ночь дома, казалось, этот отравляющий ее запах — как будто пыль покрыла организм изнутри, — так и не выветрился.

Вальбурга встретила ее у черных кованных ворот и обеспокоенно оглядела. Наверняка за несколько секунд было замечено болезненно исхудавшее лицо. Она поджала губы и взяла Гермиону под руку, неспешно уводя ее вглубь парка.

— У тебя глаза потухли, — не поворачивая к ней головы, тихо проговорила Вальбурга. — Выглядит страшно.

Гермиона почувствовала, что губы дрогнули в кривой, злой усмешке.

— Мне не стоит расспрашивать о его состоянии?

— Да, пожалуйста. Я хотела поговорить с тобой о другом.

Гермиона знала, что, если бы начала сейчас рассказывать кому-то о состоянии дедушки, о словах колдомедиков, о своей сложной ситуации с наследством и деньгами, то определенно расплакалась бы. Слезы всегда казались ей ненужным проявлением слабости, чем-то грязным — в школе ее неотступно преследовала странного рода брезгливость, когда кто-то из однокурсниц вдруг распускал нюни. Не дай Мерлин хоть слезинка попадала на нее — Гермиону тут же передергивало, и она поспешно ретировалась, старательно пытаясь стереть остатки влаги. Что уж говорить о собственных слезах, когда испытываешь такое?

Тем более, рыдать перед Вальбургой! Ничего даже отдаленно хорошего!

В молчании они прошли еще немного, прежде чем отыскали темно-зеленую лавочку на боковой дорожке. Над головой смыкалась листва деревьев, образуя приятную тень. Они присели.

Гермиона опустила взгляд и принялась нервно перебирать юбку пальцами. Не то, чтобы она волновалась перед предстоящим разговором — конечно же, нет. Честно говоря, она не испытывала ни единой эмоции по этому поводу. Как будто бы не могла переживать больше ни о чем, кроме дедушки.

Или она никогда и не могла переживать? Может быть, ее душа просто не умела погружаться в разные спектры эмоций? Может быть, Гермиона была как-то неправильно соткана, что только ужасные происшествия вызывали в ней отклик?

Любая девушка бы волновалась, устраивая собственный брак. Да даже если бы Гектор был в состоянии заняться этим сам — Гермиона должна была переживать! Она — молодая леди как раз в том возрасте, когда любовные перипетии должны быть главной ее думой, не испытывала ни малейшей эмоции по поводу вопроса собственного брака!

Было ли это нормальным?

— Я пришла попросить тебя о помощи, — наконец, заговорила Гермиона. Она не отрывала взора от собственных пальцев и не видела выражения глаз Вальбурги. — Наверняка ты даже догадываешься, о чем я хочу поговорить, — Гермиона замолчала, но Вальбурга не сказала ничего, чтобы облегчить ей признание. — О браке. Дедушка давно обеспокоен вопросом моего замужества. Сейчас он не в том состоянии, чтобы заниматься этим, поэтому я должна взять на себя и роль свахи, и роль невесты. Тем, кого он предложил мне, стал Альфард Блэк, — Гермиона взялась за безразмерный узелок, висевший у нее на кисти, раскрыла его и вытащила резную шкатулку. Передала ее Вальбурге. Внутри — портрет Альфарда и его характеристика. Все в том же состоянии, в котором и попало к ней в спальню несколько дней назад (а кажется, будто в прошлой жизни). — По понятным причинам я не могу прийти лично к Альфарду и сделать ему предложение. Если дедушка заговорил со мной о браке, этот вопрос наверняка обсуждался между ним и мистером Блэком. Зная некоторые подробности его сегодняшних взаимоотношений со старшими родственниками, я не могу представить, чтобы Альфард послушался их совета, поэтому…

— Ты хочешь выйти за него замуж? — удивленно спросила Вальбурга. Впервые за весь разговор Гермиона подняла на нее глаза.

Ей нужно крупно соврать.

— Да. Главным дедушкиным желанием в последние годы было составить мой брак. Это был единственный вопрос, из-за которого мы ссорились. Боюсь, что наши скандалы пошатнули его здоровье, — голос Гермионы дрогнул. — Но из принципа, из собственной глупости, как я понимаю сейчас, я лишь противилась и никогда не пыталась поговорить с ним откровенно про то, что единственным человеком во всей Магической Британии, за которого я бы вышла замуж, всегда был Альфард, — Гермиона почувствовала, что ее щеки заливаются румянцем. — Я… я уже давно влюблена в него, и сейчас…

Мужской хохот прервал ее речь. Гермиона с Вальбургой резко подскочили и шокировано уставились на вышедшего из-за поворота никого иного, как Альфарда Блэка. Он был несколько растрепанный, с наполовину расстегнутой рубашкой, разрумяненный — видимо, шел с тренировки.

— Мерлин! — простонала Вальбурга и повернулась к Гермионе, как будто хотела то ли извиниться, то ли оправдаться — сквозь обычную маску неприступности проступили искренние эмоции — растерянность и вина за то, что брат так некрасиво подслушал разговор, который наверняка не должен был достигнуть его ушей. — В поместье собрались почти все, но я и не думала, что кто-нибудь помешает нам. Я специально позвала тебя во время завтрака и увела подальше…

— Не суетись, Вэл, — одернул ее Альфард. Его глаза были прикованы к Гермионе. И то, как он на нее смотрел, ей совершенно не понравилось: взгляд был жгучий, злой. Такой, будто он надеялся, что земля под ее ногами разверзнется и она провалится прямиком в Ад. — Я пошел развеяться после тренировки. Орион меня уделал, а бабушка со вчера поджидает со своими наставлениями по поводу жизни праведной, не хотел на ней срываться. Зато теперь я вижу причину, по которой в последнее время мне треплют нервы браком. Мисс Дагворт-Грейнджер! — саркастично воскликнул он. — Какова честь, что вы любите меня! Но скажите же, как давно? Год? Два? Может быть, еще со школы? — я тогда был хорош. Квиддичная форма, юношеский максимализм, богатство, которым я кичился направо и налево — мечта для глупой и самовлюбленной девицы. Или этому чувству нет и недели? Не возникло ли оно как раз в тот момент, когда ваш дедушка ограничил ваш доступ к банковским счетам?

— Альфард, — попробовала остановить его Вальбурга, но ее нервный тон лишь раззадорил брата.

— Быть может, его ультиматумом стал ваш брак? И как удобно, что я был последним предложенным вариантом, ведь сейчас дедушка без сознания на больничной койке, при смерти, а вы совсем без денег. Неужели… — Гермиона не дала ему договорить. Она сама не поняла, как оказалась перед Альфардом и отвесила ему пощечину. Ее трясло от злости — казалось, это чувство сворачивало ей кости.

— Закройте рот! Я была влюблена в вас до этой минуты.

Развернувшись, Гермиона хотела было уйти, но взгляд зацепился за шкатулку, которую Вальбурга продолжала держать в руках. Выхватив ее, Гермиона со всей силы швырнула ее о землю. Крышка отлетела, и яйцо с портретом Альфарда закатилось в траву.

Не говоря ни слова, Гермиона направилась прочь. Прочь из этого чертового дома, прочь от Блэков — и хорошо, что она не войдет в эту ужасную семейку, где каждый точит зуб на другого. Они только делают вид, что любят и уважают друг друга, на самом же деле — Гермиона уверена — давно перегрызли бы друг другу глотки, если бы это не оставило отпечатка на репутации.

Репутация. Для них это слово — все. А ее репутацию Альфард сейчас растоптал так, будто она ничего не стоила. Будто ее девичья честь итак не была попрана тем, что она пришла просить, — Мерлин, она просила! — о милости. Какой же позор!

И как же он ее ненавидит! Позже, когда первая злость спадет, Гермиона содрогнется, вспомнив его взгляд. Но сейчас единственным, о чем она могла думать, были его слова, его тон.

Как он узнал о деньгах? Та женщина начала распускать сплетни и они дошли до его ушей? И если знал Альфард, мужчина, то и Вальбурга наверняка уже была в курсе. Гермиона просила ее о помощи. Мерлин, может быть она подумала, что Гермиона хотела одолжить у нее денег? Что она стала попрошайкой?

Ее бросило в холодный пот.

И если эти новости дошли до Блэков, то что до остального света? Неужели уже всем было известно о том, что Гермиону ограничили в средствах?

А теперь еще пойдет разговор, что она ищет себе мужа. Сама. Что ее нужда настолько велика, что она пришла просить одного из великих Блэков взять ее замуж!

Это был откровенный позор.

Гермиона ворвалась в дом и замерла, чуть не врезавшись в старого домовика, который ждал ее у дверей.

— Вы вернулись, хозяйка. Лаки как раз хотел спросить насчет хозяйства…

Гермиона зло вскрикнула и, бросившись к небольшому комоду перед зеркалом, швырнула с него все вещи. Ее переполняла ярость.

Домовик испуганно поджал уши. Тяжело дыша, Гермиона постаралась взять себя в руки.

— Лаки, собери всех эльфов. Я хочу, чтобы вы обыскали каждый сантиметр в доме. Ищите деньги, принесите мне все драгоценности. Я не нищенка. Я не нуждаюсь в подачках! — кривая усмешка скривила ее лицо. — Еще чего! Альфард еще пожалеет, что позволил себе подобный тон. Такая жена, как я, была бы для него находкой, — ядовито выплюнула она.

Домовик попятился.

— Лаки! — заметив это, закричала Гермиона. — Ты слышал мой приказ? Выполняйте!

— Как пожелаете, — склонившись, пролепетал домовик, и тут же растворился в воздухе.

Гермиона обессиленно осела на пол и уронила голову на ладони. Квакающий смех разрывал грудную клетку. Она была на грани истерики.

Гермиона тяжело выдохнула и заново оглядела найденное домовиками богатство: несколько мешочков с галлеонами, украшения в шкатулках — ее и бабушкины, — и артефакты. Очень много артефактов. Часть из них — ту, что передавалась в их семье из поколения в поколение, Гермиона сразу же приказала убрать на место. Оставила лишь приобретенные недавно экземпляры и те, что домовики раздобыли в кабинете дедушки — то ли удачные, то ли забракованные эксперименты из Отдела Тайн.

Улов был, мягко скажем, не впечатляющий.

Взгляд остановился на бабушкиных шкатулках. На мгновение Гермиона представила, как продает ее украшения — и по спине пробежался холодок.

— Отнесите обратно, — велела она. Один из выстроившихся в ряд за ее спиной домовиков тут же бросился исполнять указание.

Для начала Гермиона открыла свою шкатулку и принялась перебирать броши, серьги, кулоны, браслеты и кольца. Она спешно, стараясь не задумываться, вытаскивала какие-то комплекты и откладывала в сторону. Нельзя было отказаться от всего — в обществе бы сразу заметили. А она не могла никому показать, что слухи о ее материальном положении — правда. Не имела права.

— Уберите, — захлопнув шкатулку, сухо бросила она, после чего сгребла отложенные побрякушки и переложила на диван рядом с собой. На столе остались лишь артефакты. Что из себя представляла половина из них, Гермиона не имела ни малейшего понятия.

Она принялась задумчиво рассматривать их, раздумывая, что же можно продать, когда ей в голову пришла одна идея:

— Энн, — подозвала она свою эльфийку, тут же с готовностью возникшую перед глазами. — Перебери мой гардероб. Отбери часть платьев и мантий, не новых, но в хорошем состоянии, которые можно будет продать на какой-нибудь барахолке.

— Но, госпожа, — глаза эльфийки наполнились слезами, и она вся задрожала. Гермиона почувствовала, что вновь начинает закипать, и постаралась поскорее взять себя в руки.

— Энн, — строго процедила она сквозь зубы. — Выполняй.

Домовичка шмыгнула носом и послушно растворилась в воздухе. Гермиона прижала пальцы к пульсирующим вискам и позволила себе ненадолго зажмуриться. Глубокий вздох. Медленный выдох. Глубокий вздох. Медленный выдох.

— Дино, — распахнув глаза, Гермиона обратилась к молодому домовику, которого, как она знала, остальные эльфы выбрали в качестве наследника их главного. Тот, хотя явно смущался странного состояния хозяйки, все же пытался держать лицо. Он приблизился к Гермионе и с готовностью выполнять любое самое непредсказуемое поручение, вгляделся в ее усталое, бледное лицо. — Займись этим письмом. Нужно отправить его во Францию к колдомедику, у которого дедушка консультировался. Будем надеяться, что он сможет посетить нас как можно скорее.

Дино послушно забрал письмо и растворился в воздухе, а Гермиона беспокойно глянула на те несколько мешочков галлеонов, что у нее были. Другая страна, срочный пациент — денег наверняка потребуется много. Да и кто знает, насколько ему придется задержаться.

— А теперь вопросы хозяйства. Кто-нибудь может мне отчитаться об уже потраченном и о том, сколько вам понадобится в ближайшее время?

Вперед вышел старый домовик. Он передвигался уже медленно, на дрожащих больных ногах, словно на шарнирах — казалось, его острые колени почти никогда не сгибались. Гермиона зажмурилась и вслушалась в его дребезжащий голос. Хотелось расплакаться — даже урезав большую часть расходов, она все еще должна была больнице. Как же не вовремя дедушка затеял всю эту историю с ограничением денежных средств!

— Я поняла, — кивнула она, когда отчет закончился. — Я решу этот вопрос. Можете продолжить заниматься своими делами. С остальным я разберусь сама.

Послышались хлопки, эльфы один за другим растворялись. Прикусив губу, Гермиона принялась разглядывать артефакты. Ее внимание привлек небольшой кулон на цепочке — внутри круговой резной основы прятались песочные часы. Взяв лежавший на коленях платок, Гермиона сквозь него подняла магический предмет и, выудив из кармана платья волшебную палочку, взмахнула ею, используя несколько проверочных заклинаний на вещице. Гермиона не обнаружила следов темной магии, не нащупала ничего опасного и, ограничившись этим, осторожно завернула артефакт в платок и поднялась. Нужно начать с малого.

Сердце болезненно сжалось при мысли, что ей придется продать или заложить что-то из дедушкиных вещей, но она быстро отогнала от себя все сожаления: ей нужны деньги, чтобы он скорее поправился. Материальное легко восполняемо. Его жизнь же — бесценна.

* * *

Гермиона появилась на пороге лавки «Горбин и Бэркес» поздним вечером, когда сумерки во всю вступили в свою власть, постепенно пропуская ночь к запутанным и грязным улочкам Лютного переулка. Поправив капюшон темно-голубой мантии, в которую она спряталась, боясь быть узнанной, Гермиона переступила порог мрачного и невзрачного магазинчика и оказалась в месте, настолько пропитанном магией — во многом, именно темной магией, — что на мгновение ей болезненно сжало легкие.

Заставив себя сделать глубокий вздох, Гермиона мельком оглядела ряды забитых всякой всячиной стеллажей. Тесное помещение освещало несколько мутно-желтых ламп. Сбоку от входной двери раскачивался маятник огромных дубовых часов, и каждый стук отдавался в ушах Гермионы так громко, будто кто-то бил в колокол у нее над головой.

Подобрав подол, чтобы ничего не задеть, Гермиона двинулась к прилавку, располагавшемуся в глубине лавки. Из подсобного помещения ей навстречу вынырнул продавец и мягко поздоровался. Гермиона уже хотела было заговорить, как прервалась и удивленно распахнула глаза: перед ней стоял никто иной, как Том Риддл — гордость школы, талантливейший ученик, любимец учителей — а если коротко, то последний человек, чьим местом работы должен был быть магазинчик в Лютном.

Гермиона нахмурилась, стараясь припомнить, что слышала о Томе после его выпуска, но уставший мозг не нащупал в памяти ничего занимательного. Гермионе казалось, что он уехал заграницу расширять свои познания в магии, а потом его след оборвался, и она никогда и не интересовалась тем, что с ним случилось.

— Так что бы вы хотели? — тем временем переспросил Том, не дождавшись никаких слов от клиента, и Гермиона, вздрогнув, вернулась в реальность. Бросив на него короткий оценивающий взгляд — одет как всегда опрятно и прилично, пусть и не очень дорого, немного отрастил волосы — теперь челка чуть спадала на бледный лоб. Похудел — щеки впали еще сильнее. Но эта худоба красиво подчеркивала кажущиеся огромными черные мерцающие глаза. Все такой же красивый. И почему-то здесь.

Но у Гермионы было достаточно других проблем, чтобы всерьез задуматься о перипетиях жизни, с которыми столкнулся Том Риддл, поэтому, кашлянув, она приблизилась к прилавку и аккуратно выложила на него дедушкин артефакт. Том подошел и встал рядом, принявшись разглядывать вещицу.

— Я бы хотела продать его. Сколько получится выручить? — не ходя вокруг да около, спросила Гермиона.

— Вы позволите? — в руках Тома каким-то образом появилась волшебная палочка. Гермиона кивнула и отступила в сторону, дав ему возможность провести проверочные махинации над артефактом. — Никогда не сталкивался с подобным, — задумчиво проговорил он.

— А вы закладываете вещи?

— Хотите позже вернуться за ним?

— Я рассматриваю этот вариант. Понимаете ли, сейчас я в затруднительном материальном положении, поэтому вынуждена расстаться с некоторыми семейными реликвиями. Но…

— Я вас понял, — кивнул Том и внимательнее вгляделся в артефакт. Все это время не отрывавшая взгляда от его лица, Гермиона с облегчением выдохнула: он заинтересовался. — Но обычно наша лавка не предоставляет такие услуги. Хотя я мог бы пойти вам навстречу, мисс Дагворт-Грейнджер, по старой памяти.

Гермиона почувствовала, что ее щеки тут же стыдливо вспыхнули. А она желала быть неузнанной!

Фыркнув, она стянула капюшон и встряхнула распущенными волосами, позволяя им свободно распасться по спине.

— Это ведь из Отдела Тайн? Надеюсь, вы не украли его? — напрямую спросил ее Том. Теперь он повернулся к ней и прищурился, внимательно изучая ее реакцию.

— Конечно, нет! Это неудачный эксперимент, — ощетинившись, честно отозвалась Гермиона, не видя смысла лгать. — Я проверила, это вроде бы неопасный артефакт. Но так как его свойства явно не до конца изучены, мне бы не хотелось его полностью продавать.

— У него интересная аура. Понимаю, почему вы решили начать именно с него.

— Начать?

— Начать, — подтвердил Том. — Вы наверняка собирались вернуться чуть позже и принести что-нибудь другое. Поступим так, — он ловким движением завернул вещицу обратно в платок и мягко улыбнулся Гермионе. — Я заберу этот экземпляр для собственного изучения и никому не продам. Вам — семьдесят галлеонов. Но только при условии, что завтра вы принесете еще несколько артефактов уже на продажу. Желательно, хоть немного изученных и не таких опасных, как эксперименты невыразимцев. И я, конечно же, никому не скажу о том, что вы сотрудничаете с нашей скромной лавкой, мисс Дагворт-Грейнджер.

Гермиона помедлила несколько секунд, прежде чем согласиться на это предложение. Что-то ей подсказывало, что оставаться в долгу у Тома Риддла каким-либо образом — идея не из лучших, но она проигнорировала это ощущение. В конце концов, сейчас у нее было мало вариантов для выбора.

— Тогда я вернусь завтра, — Гермиона натянула капюшон обратно на голову. Том в это время выудил мешочек с деньгами откуда-то из-под стола. — В знак старого знакомства, не подскажете мне еще кое-что? После окончания Хогвартса я занималась зельеварением. Вы работаете в этом районе. Может быть, знаете, не ищет ли кто зельевара?

— В Лютном всегда нужны хорошие зельевары. Вопрос только в том, готовы ли вы делать на заказ яды?

— Если другие снадобья сейчас не в ходу, — Гермиона пожала плечами. — У меня не самый большой выбор.

— Это подсудное дело, — уголки губ Тома слабо дрогнули.

— Тогда мне нужно быть очень осторожной.

В ответ на ее реплику Том рассмеялся. Никак на это не отреагировав, Гермиона взяла с прилавка мешочек с галлеонами и спрятала его в карман.

— Я поинтересуюсь. «Горбин и Бэркес» всегда рады помочь клиентам. Вдруг кому-нибудь нужно что-то помимо яда. В конце концов, не травить же нам вечно друг друга.

— И правда. Спасибо.

Это «спасибо» прозвучало как-то искренне — Гермиона и сама не ожидала от себя подобной интонации. Она часто благодарила, но это слово всегда вылетало изо рта само собой, не подразумевая настоящей благодарности. Но сейчас в нем было что-то другое. Честное. Испугавшись этого порыва, она опустила голову и, спешно попрощавшись с Томом, бросилась прочь из лавки. На выходе она столкнулась с кем-то, но не обернулась и скрылась в вязкой ночной тьме.

Антонин Долохов растерянно глянул вслед удаляющейся бесформенной фигуре и, пожав плечами, приблизился к Тому. Тот задумчиво разглядывал какую-то безделушку в платке.

— Кто это был?

— Новый клиент. Неважно.

— Фрэнк раздобыл нам порт-ключ в Румынию. Ты точно решил уезжать?

— Думаю, да, — спрятав артефакт в карман, кивнул Том. — Если хочешь, можешь остаться. У тебя тут, кажется, есть интерес, — прищурился он.

Долохов рассмеялся.

— Этот интерес будет только счастлив, если я уеду. Да и как можно променять путешествие с тобой на какую-то волшебницу?

— О, я ужасно счастлив, что ты так высоко меня ценишь! Не поможешь кое в чем? Поспрашивай в округе, не нужен ли кому-нибудь зельевар. Только не у Марьям! Ей он всегда нужен.

— Ты и правда думаешь, что эта прелестная женщина травит своих поставщиков?

— Конечно, травит. Иначе бы весь Лютный не ходил у нее по струнке. Лучше загляни в Косой переулок. Там хоть контингент более приятный.

Антонин кивнул и широко улыбнулся. Его взгляд Тому совершенно не понравился.

— Для кого-то особенно место работы присматриваешь?

Мгновение подумав, Том решил, что самым лучшим ответом на провокацию будет ее грубое игнорирование. Отвернувшись от Антонина, он направился в слабо освещенное подсобное помещение, дверь в которое пряталась у него за спиной.

— Ну, Том! Я же просто так спросил! Что ты снова начинаешь? — донесся до него разочарованный голос Антонина. — Лучше послушай, что Абраксас сумел выяснить у отца… — и тот последовал за ним, не закрывая рта.

Том слушал его вполуха. Итак, у мисс Дагворт-Грейнджер проблемы. Этим можно воспользоваться и выудить из нее как можно больше полезного — раскрутить избалованную молоденькую девушку в несчастье, которая резко вынуждена начать решать свои проблемы самостоятельно, не так уж и сложно. Жаль только, что дело с Хепзибой Смит нельзя и дальше откладывать. Хотя…

Нет, не стоит надеяться на призрачную удачу. Для начала он посмотрит, что Гермиона готова ему предложить. А пока придется идти по основному плану — он должен любой ценой забрать реликвии основателей у этой отвратительной женщины.

Ее тучный, расплывающийся от жира образ вспыхнул перед глазами, и Тома передернуло.

Любой ценой.