Новая жизнь (джен)

 Тишину дома номер четыре по Тисовой улице разорвал пронзительный детский плач.

 Вернон Дурсль, чей храп только что сотрясал спальню, фыркнул и перевернулся на другой бок, натянув одеяло на уши. Петунья, спавшая чутко, вздрогнула и приоткрыла один глаз.

 — Вернон… — прошептала она, толкая мужа в бок. — Ты слышал?

 — М-м-м… — пробурчал он, не желая прерывать сладкий сон.

 Но плач повторился — громче, настойчивее.

 Петунья села на кровати, сердце её бешено колотилось. Кто-то кричал во дворе. Нет, не просто кричал — плакал.

 — Вернон! — её голос дрожал. — Это ребёнок!

 Теперь и Дурсль не мог игнорировать звук. Он ворча поднялся, натянул халат и, спотыкаясь о разбросанные тапочки, подошёл к окну.

 — К чёрту… — прошипел он, раздвигая шторы.

 Луна освещала аккуратный газон, и в её холодном свете Вернон увидел корзину, стоящую прямо на крыльце.

 — Что за…?

 Петунья, уже накинувшая поверх ночной рубашки шаль, подбежала к нему.

 — О боже… — её голос сорвался.

 Они спустились вниз, и Вернон, бормоча что-то о «ночных выходках соседей», распахнул дверь.

 Холодный октябрьский воздух ворвался в прихожую. Корзина, аккуратно укутанная в тёплое одеяло, слегка покачивалась — из неё доносились всхлипы.

 Петунья, забыв про осторожность, опустилась на колени и откинула край покрывала.

 Там лежал младенец.

 Маленький, не больше года, с тёмными, чуть взъерошенными волосами и бледной кожей. Его большие, ярко-зелёные глаза, полные слёз, смотрели на неё, и в них читалось что-то такое… знакомое.

 — Лили… — имя сорвалось с её губ само собой.

 Ребёнок замолчал, словно узнав его.

 Вернон нахмурился.

 — Что это за дрянь? Кто подбросил нам ребёнка?!

 Петунья, не слушая его, заметила конверт, прикреплённый к уголку одеяла. Дрожащими пальцами она сорвала его и развернула.

 Надпись гласила:

 «Моей дорогой сестре».

 Сердце Петуньи упало. Она узнала этот почерк.

 Петунья развернула письмо дрожащими пальцами. Чернила слегка растеклись, будто Лили писала его в спешке — или сквозь слёзы.

«Дорогая Петунья,

Ты, наверное, ненавидишь меня. И у тебя есть на это право. Но сегодня я прошу тебя о последней милости — забери к себе моего сына.*

Джеймс и я… мы не можем быть родителями. Наш мир — это война, заговоры, вечная опасность. Мы выбрали свободу, а не пелёнки и детский плач. Мы ещё слишком молоды. Гарри заслуживает нормальной жизни.

Я знаю, ты ненавидишь магию. И это к лучшему. Пусть он до определённого момента будет обычным.

В корзине ты найдёшь конверт с деньгами и документами — он записан как Гарри Поттер. Этого хватит, чтобы обеспечить его. Больше от нас ничего не будет.

Прости. И… пожалуйста, полюби его хоть немного. Он всё же твой племянник.

— Лили»

 Письмо выпало из рук Петуньи.

 Вернон, наблюдавший за её реакцией, нахмурился ещё сильнее.

 — Ну и что там?

 Она не ответила. Вместо этого её пальцы дрожью коснулись щёчки младенца.

 Гарри потянулся к её руке и ухватился за палец.

 — Мы… мы не можем оставить его на улице, — прошептала она.

 Вернон покраснел.

 — Ты что, с ума сошла?! У нас свой сын! Нам не нужен ещё один!

 — Это ребёнок Лили, — голос Петуньи стал твёрже.

 — Твоей психоделической сестры, которая…

 — Моей сестры! — она резко подняла голову, и в её глазах вспыхнуло что-то, чего Вернон не видел годами.

 Он отступил.

 Гарри, словно чувствуя напряжённость, нахмурил маленький лобик.

 Петунья медленно подняла его на руки, прижимая к груди.

 — Он остаётся.

 Вернон открыл рот, чтобы возразить, но вдруг заметил другой конверт, лежащий в корзине. На нём было написано:

 «Для опекунов Гарри Поттера».

 Он потянулся к нему, но едва пальцы коснулись бумаги, конверт… исчез.

 Вернон Дурсль застыл на пороге, его толстые пальцы всё ещё сжимали пустоту, где секунду назад лежал конверт.

 — Исчез… — прошипел он удивляясь. — Он просто… испарился!

 Петунья, прижимавшая к себе Гарри, резко обернулась.

 — Что?

 — Вот же только что был! — Вернон ткнул пальцем в корзину, будто надеясь, что конверт материализуется обратно. — Бумага с надписью, а теперь — фьють! Нету!

 Он озирался по сторонам, словно ожидал, что из темноты выскочит шутник и захохочет над его замешательством. Но ночь была тихой, и лишь холодный ветер шевелил листья на тротуаре.

 — Вернон, закрой дверь, — прошептала Петунья, внезапно побледнев.

 Она знала.

 Знала, что магия — не просто фокусы. Знала, что если Лили что-то спрятала, то так оно и останется.

 Дурсль, всё ещё бормоча проклятия, захлопнул дверь и повернулся к жене.

 — Это… это одна из их штучек, да? — его лицо побагровело. — Твоей сестры и её… её ненормальных друзей!

 Петунья не ответила. Она медленно прошла в гостиную, укачивая Гарри, который, казалось, наконец успокоился в её руках.

 Вернон шёл за ней, продолжая жестикулировать.

 — Мы не можем оставить его! Это же… это же… — он искал подходящее слово, но Петунья резко обернулась.

 — Это мой племянник.

 — Он волшебник! — прошипел Вернон.

 — Он младенeц, — отрезала Петунья, и в её голосе впервые за годы прозвучала твёрдость.

 Они замерли, глядя друг на друга.

 Гарри сладко зевнул, его маленькие пальчики сжали край шали Петуньи.

 — Я не позволю, чтобы с ним что-то случилось, — тихо сказала она.

 Вернон хотел возразить, но в этот момент сверху раздался плач.

 Дадли.

 Петунья вздохнула и передала Гарри мужу.

 — Подержи его.

 — Что?! — Вернон отпрянул, как от раскалённого угля.

 Но Петунья уже шла наверх, оставив его одного с ребёнком.

 Гарри уставился на Дурсля своими огромными зелёными глазами.

 Вернон скривился.

 — Ты… э-э… не вздумай тут колдовать, — пробормотал он, держа младенца на вытянутых руках, словно бомбу.

 Гарри чихнул.

 Вернон вздрогнул.