Не место среди нас (джен)

Лондон, 1958 год

Эйлин Принц остановилась посреди шумного проспекта и на минуту замешкалась, глядя по сторонам и раздумывая, в каком направлении ей двинуться дальше. В этой части города жизнь била ключом; прохожие непрерывным потоком текли по улице, где гул голосов смешивался с автомобильными гудками. Многие с любопытством оглядывались на худую черноволосую девушку, одетую слишком легко для холодного мартовского вечера. Пронизывающий ветер срывал с ее головы старомодную вытертую шляпку — из тех, какие уже давным-давно никто не носил.

С трудом сориентировавшись, Эйлин продолжила свой путь.

Справа на горизонте неясная зеленая полоска оповещала об угасании дня. Нужно было поторапливаться. Эйлин поплотнее запахнула тонкий дорожный плащ — тоже потертый, но еще достаточно крепкий. Она старалась одеваться хорошо, как подобает леди. Хотя средств на гардероб у нее почти всегда не хватало.

И никакой леди она на самом деле давно не была.

Сначала Эйлин шла по довольно людным и освещенным кварталам, но вскоре свернула в узкую улицу, грязную и жалкую. За ней последовало еще несколько кривых переулков, в одном из которых она замедлила шаги, отыскивая дом, который был целью ее путешествия. По обеим сторонам переулка дома стояли неказистые, с грязными фасадами — здесь жили отщепенцы. Эйлин непроизвольно стиснула в кармане волшебную палочку. Некоторые дома, разрушавшиеся от времени и ветхости, опирались, чтобы не рухнуть, на большие деревянные балки, припертые к стенам и врытые в землю у края мостовой. И даже эти развалины были для кого-то пристанищем: необтесанные доски, закрывавшие двери и окна, были кое-где сорваны, чтобы в отверстие мог пролезть человек. Эйлин скривилась и поспешила дальше.

Не было ни молотка, ни звонка у двери, перед которой она наконец остановилась. Расправив плечи и продолжая сжимать в правой руке волшебную палочку, суставами пальцев левой Эйлин постучала в дверь.

Ей открыл мужчина неопределенных лет, в старой, многократно перешитой мантии. У него было изможденное и очень бледное лицо, волосы и борода седые. Эйлин подумала, что он похож на захудалое привидение, которое не могло завестись в приличном доме.

— Добрый вечер, мистер Кэрроу, — вежливо сказала она, зная, что ее низкий голос при желании может звучать весьма внушительно. — Меня зовут Эйлин Принц, я от «Горбина и Берка».

— Ах, от мистера Берка! — воскликнул хозяин. — Вас-то мы и ждем. Проходите, проходите.

Эйлин протиснулась за ним в комнату.

Огня в камине не было, но рядом с ним — должно быть, по привычке — сидела девочка лет пятнадцати, в такой же латаной-перелатанной мантии, как у старшего Кэрроу. В другом углу копошились оборванные дети, мальчик и девочка примерно одного возраста. Эйлин редко доводилось видеть столь убогое жилище: вся мебель сводилась к разваливающейся древней кушетке, тряпичному ковру, потрепанным деревянным табуретам и кофейному столику. Эта комната живо напомнила Эйлин хижину хогвартского лесничего, в которой она побывала как-то раз. Там была такая же обстановка, и Эйлин, будучи ребенком, смеялась над ней.

Против воли она не смогла сдержать гримасу отвращения.

— Я так рад видеть вас, госпожа Принц, — затараторил Кэрроу. — Это просто подарок судьбы для нас!

Эйлин приосанилась. Приятно, пусть и ненадолго, почувствовать себя важной персоной. Можно даже представить, будто она — блистательная леди, состоятельная и могущественная, перед которой открыты все двери. Пусть только на пару минут, но все же.

— Мы говорили с мистером Берком о нашем ожерелье, — засуетился Кэрроу. Жестом он предложил гостье сесть на колченогий табурет у кофейного столика. — Он сказал, что даст за него не меньше двенадцати галлеонов.

Мальчик и девочка, забившиеся в угол, смотрели на Эйлин затравленно и в то же время изучающе. Словно прикидывали, сумеют ли справиться с этой чужой или нет. Девочка-подросток — надо полагать, их старшая сестра — не проявляла к ней никакого интереса.

— Семейная реликвия? — осведомилась Эйлин, стараясь не обращать внимания на окружающее ее убожество.

— Именно так, от покойной матушки. Предки по ее линии владели ею восемь поколений.

— И вы готовы расстаться с ней?

Кэрроу сморщился. Но почти сразу расплылся в деланой улыбке.

— Как видите, наши домашние обстоятельства… совсем не в цветущем состоянии. Не будь ситуация столь сложной… я бы никогда…

— Что ж, если позволите, я бы хотела взглянуть, — сказала Эйлин.

— Да-да, — всполошился Кэрроу. — Одну минуту!

Он ушел в соседнюю комнату. Эйлин поджала губы. Противно было смотреть на жалкое существование, которое влачили представители такого древнего и чистокровного рода. Она знала, что многие из этих семей давно выродились и едва сводили концы с концами, но от этого зрелище не становилось менее отвратительным. По долгу службы Эйлин часто приходилось сталкиваться с отпрысками знатных фамилий, которые скатывались в полную нищету и вынуждены были продавать невероятно ценные семейные реликвии негодяям вроде Берка, пользовавшихся безвыходностью положения хозяев и предлагавших гроши за настоящие сокровища.

Но в Кэрроу было что-то особенно отталкивающее. Может быть, то, как он заискивал перед служащей Берка, которая принесла ему немного денег.

Впрочем, не Эйлин Принц было судить кого бы то ни было за осквернение фамильной чести.

Кэрроу вернулся, держа в руках деревянный филигранный футляр. Усевшись рядом, он аккуратно раскрыл его. Эйлин увидела на бархатной подкладке старинное ожерелье с опалами.

— Оно лишило жизни девятнадцать маглов, — почти с нежностью сказал Кэрроу. Он смотрел на ожерелье как на собственное дитя, с которым прощался навеки. — Благодаря ему мои предки, служа при дворе Георга Второго, устранили всех неугодных и получили такую власть, о которой никто из прочих и мечтать не смел. Не прикасайтесь к нему!

Он мог этого не говорить: Эйлин уже почувствовала исходящее от украшения зло. Ожерелье было прекрасным — она никогда не видела такой красивой вещи. Не сводя с него глаз, она достала волшебную палочку и произнесла формулу, чтобы убедиться, что перед ней не подделка. И затем еще несколько заклинаний — чтобы понять, с чем имеет дело. Немедленно на ожерелье обнаружилось мощное проклятие. Такую темную магию она еще не встречала. У Эйлин перехватило дыхание от мысли о том, кем был тот, кто проклял эту вещь. По спине пробежали мурашки. Не от страха — от благоговения.

— Потрясающе, — тихо произнесла Эйлин, не в силах отвести взгляд. Ожерелье притягивало его, держало в плену. Она бы отдала все, чтобы изучить его получше.

— Стало быть, берете? — нервно подал голос Кэрроу.

— Беру, — эхом отозвалась Эйлин. Кэрроу, не скрывая, шумно выдохнул с облегчением.

Она передала ему деньги — те самые двенадцать галлеонов, о которых говорилось ранее. Кэрроу обрадовался жалкой подачке как ребенок. Знал ли он, что ожерелье на самом деле стоит целое состояние? Должно быть, знал. И тем не менее согласился на такую унизительную сделку. Эйлин обратилась к небу с горячей и немой молитвой — никогда не оказаться в таком положении.

На всякий случай она навела на футляр блокирующее заклятие. За годы работы с темными артефактами она усвоила, что каждый из них требует предельной осторожности.

Хозяин с поклонами проводил ее до двери.

— Всего доброго, мистер Кэрроу, — бросила напоследок Эйлин, всей душой надеясь, что больше никогда не увидит ни этот дом, ни его обитателей.

В «Горбин и Берк» она вернулась поздно. Берк, по своему обыкновению, пребывал в сумрачном настроении. Однако при виде ожерелья его глаза алчно заблестели.

— Долго препирался? — спросил он, отсчитывая несколько золотых монет — причитающееся Эйлин вознаграждение.

— Совсем нет, — ответила она, и, вспомнив подобострастного Кэрроу, поморщилась. Однако Бэрк, пребывая под впечатлением от удачного дельца, ничего не заметил.

На следующий день он выставил ожерелье Кэрроу на витрину, снабдив его скромной рукописной вывеской со словами: «По преданию, ожерелье отняло жизнь у девятнадцати маглов. Осторожно. Не трогать. Проклято».

* * *

В мечтах Эйлин Принц не было ни прекрасных юношей, которые влюбляются в нее с первого взгляда и увозят в свои фамильные замки, ни роскошного наследства, ни всего того, о чем обычно грезили девушки ее круга. Все ее помыслы были прямыми и простыми: заработать на хлеб насущный. И каждый день она благодарила судьбу за то, что у нее такая возможность была. Эйлин не любила свою работу и от души презирала людей, с которыми ей приходилось иметь дело. В доме ее отца, даже в не самые лучшие времена, никому из них не подали бы руки. Господин Эдмондус Принц справедливо причислял себя к белой кости волшебного мира и всегда придерживался очень строгих правил. В его понимании было лучше отведать черствую корку в приличном доме, чем пировать в компании сомнительных личностей, неизвестно как наживших свои барыши. И уж тем более постыдно для Эдмондуса было бы вести с ними дела.

Но его дочери рассчитывать на лучшее не приходилось.

Через две недели после выпускных экзаменов в Хогвартсе Эйлин Принц предстала перед Визенгамотом. Вместе с ней на скамье подсудимых был мистер Эдвард Дикинсон — ее преподаватель защиты от Темных искусств. Он пришел в школу в тот год, когда Эйлин перешла на седьмой курс. И с первого урока, который провел новый учитель, она поняла — это тот человек, который был ей так нужен.

К Темным искусствам Эйлин тянуло с детства. Отец не видел ни в темной магии, ни в интересе к ней ничего предосудительного — правда, если речь шла исключительно о теоретических познаниях. Из домашней библиотеки она почерпнула множество так волнующих ее знаний, но даже обширная коллекция родителей не могла в полной мере удовлетворить ее болезненное любопытство к запретной теме. С ранних лет это было сильнее Эйлин, сильнее всех запретов и предубеждений. Дома она получала ответы на некоторые вопросы, но очень скоро ей стало ясно: отец или не обладает особой ученостью, или просто не желает углубляться в эту область. Единственная надежда оставалась на Хогвартс.

Но в школе, к великому разочарованию Эйлин, никто не стремился просвещать малолетних колдунов о тонкостях темной магии. В то время, с легкой руки нового министра, набирали силу раздражающие ее лицемерные либеральные настроения. О темной материи старались не говорить, во всяком случае, в благопристойном обществе. Не стала исключением и сфера образования. Школьный подход в изучении данной области Эйлин находила поверхностным и формальным. Профессора ограничивались лишь разъяснением основных постулатов, обходили все по-настоящему интересные темы и не давали ровным счетом никакой пищи для ума.

Так было до тех пор, пока преподавать не пришел Эдвард Дикинсон.

Вопреки царившим порядкам, учитель не думал скрывать свое отношение к Темным искусствам. Эйлин сразу поняла: он любит их так же сильно, как она сама.

Тогда встреча с Дикинсоном виделась ей даром небес. Они могли говорить часами. Он отвечал на все ее вопросы, даже самые скользкие, для него не было запретных тем, а знания в темной магии казались просто безграничными. Эйлин впервые встретила человека, который полностью понимал ее.

На Дикинсона она смотрела с благоговением. Не любила — потому что он был намного старше, потому что он был учителем, потому что не смела, в конце концов. Чувство к нему было совсем иного рода. Он был для нее существом высшего порядка, всезнающим, мудрым — и не скупящимся этими знаниями делиться.

Когда Дикинсон предложил Эйлин совместные, очевидно рискованные эксперименты, она согласилась не раздумывая. Это было захватывающе.

Однажды, перед Пасхальными каникулами, ему понадобилось кое-что очень редкое и отсутствующее в легальном доступе. Дикинсон попросил Эйлин забрать эту вещь по указанному адресу. Эйлин с воодушевлением согласилась. От некоторых одноклассников, родители которых так же были знатоками темной магии, она знала, что в это место никогда не заглядывают добропорядочные волшебники, но это ее не испугало. Все прошло успешно, и уже в первый учебный день она с гордостью предъявила преподавателю то, о чем он ее просил.

Дикинсон был счастлив. Он бесконечно рассыпался в похвалах и на радостях даже поцеловал Эйлин в щеку. Она была на седьмом небе.

Когда после экзаменов в отцову усадьбу за ней пришли авроры, она поняла не сразу.

Ради них с Дикинсоном Визенгамот собрался в полном составе: в тот год стали как никогда сильны глупые предрассудки против темных искусств. Вердикт суда был единогласен. Прямо из зала заседания их препроводили в Азкабан: Эйлин — на год, Дикинсона — на пять лет.

Отец присутствовал на суде, но не обмолвился с Эйлин и словом. Она старалась не смотреть на него, пока шло слушание. Любые пытки были лучше отвращения, которым была протравлена каждая черточка его лица. Дикинсон тоже избегал ее взгляда. Эйлин на всю жизнь запомнила охватившее ее чувство безграничного отчаяния в тот момент, когда в сопровождении дементоров они с ее бывшим учителем покинули зал суда.

В Азкабане Эйлин похудела до истощения, но сохранила ясный рассудок — потому что знала, что она здесь ненадолго. Эдвард Дикинсон из тюрьмы не вышел: его не стало через два года. В последние дни он сильно мучился. Было это телесное или же душевное страдание, так никто и не узнал. Его похоронили за стенами тюрьмы сырым апрельским утром, и, должно быть, только один человек во всем мире проронил по нему слезу.

Визит Эйлин в родной дом после освобождения был краток. Ее мачеха, леди Вайолетт Амброзина Принц, вышла к воротам только для того, чтобы сухо сообщить две вещи: у Эдмондуса больше нет дочери, а ее помолвка с Эбенезером Ноттом расторгнута.

Эйлин знала, что так будет, и все равно это стало для нее ударом. Она не слишком рассчитывала, что жених дождется и примет ее после Азкабана. Но все же до этого дня ее дальнейшая дорога была прямой и предсказуемой: свадьба с высокомерным и заносчивым Эбенезером, единственным наследником древней чистокровной семьи, рождение детей, пожизненный статус хозяйки его фамильного поместья. К тому же, если верить молве, Нотты тяготели к темным искусствам и никто из них не смотрел бы на Эйлин косо, узнав о ее пристрастии. Отец долго подбирал кандидатуру будущего зятя. Принцы по досадному недоразумению не входили в «Священные двадцать восемь», однако благодаря состоянию, которое Эдмондус получил от родителей и успешно преумножил, его рады были видеть почти во всех домах. В среде сверстников Эйлин считалась — разумеется, до Азкабана — весьма выгодной партией. Она никогда не отличалась внешней привлекательностью, но деньги и доброе имя ее отца делали свое дело лучше самых красивых глаз и золотых кудрей.

Теперь Эйлин было не на что рассчитывать. Об Эбенезере она могла забыть; ни одно приличное семейство не позволило бы сыну связаться с бывшей заключенной. В тот день Эйлин с небольшим дорожным саквояжем навсегда покинула отчий дом.

Тебе больше не место среди нас, — вместо напутствия сказала Вайолетт Амброзина Принц.

Эдмондус не захотел даже увидеть ее на прощание.

Став парией, Эйлин могла пойти только в одно место, где ее не прогнали бы взашей, узнав о сроке в Азкабане.

Карактак Берк смотрел на нее с неприкрытой неприязнью.

— С каких пор у меня просят работы благонравные богатенькие девочки? — процедил он, едва заслышав ее имя. — Что скажет твой папочка, если узнает, что ты захаживаешь в Лютный переулок?

Эйлин, изо всех сил скрывая, как ей отвратителен этот старый спекулянт, призвала на помощь всю свою напористость, чтобы поразить Берка знаниями темной материи: благодаря Дикинсону они были весьма впечатляющи. Своей цели она добилась.

Берк задумался.

— Вообще это было бы полезно… Старый ублюдок Горбин, гори он в аду, прекрасно разбирался во всей этой чертовщине, в отличие от меня. Я подумаю. Но это не значит, что я согласен!

Спустя три дня он взял ее на работу.

С той поры Эйлин колесила по стране, скупая задешево полулегальные и нелегальные артефакты, запрещенные зелья, ингредиенты, опасных тварей — словом, все то, за счет чего жила и процветала смрадная лавочка «Горбин и Берк». Это была грязная и опасная работа. Но зато Эйлин было на что снять довольно комфортабельную комнату, обзавестись каким-никаким гардеробом, утолить голод и жажду. И к тому же ей везло: еще ни разу она не напоролась на авроров. За это Берк особенно ценил ее.

Эйлин не задумывалась о том, что ждет ее в будущем, как долго она сможет лавировать на грани закона, будет ли у нее семья. Нужна ли она будет кому-нибудь, с замаранным именем, отвергнутая родными, без гроша в кармане?

Бывшая дочь Эдмондуса Принца, так мечтавшего занять причитающееся ему место в обществе, старалась никогда не думать об этом.