На границе Рассвета и Тьмы. (окончание, главы 28 - 48) (гет)

Глава 28

Мара улеглась спиной на голый пол. Темное макассарское дерево холодило её разгоряченное тело, глаза были закрыты, грудь вздымалась от последнего всплеска активности.

Завершающий спарринг на этой тренировке по рукопашному бою в значительной степени превратился в беспроигрышную схватку. Уровень мастерства Люка вырос, хотя ей иногда всё ещё удавалось уложить его. Но сегодня вечером, когда она, наконец, бросила его, он в падении развернулся и, выбросив руку, подхватил её за ноги и с оглушительным стуком опрокинул на спину. Она последние несколько минут так и лежала, восстанавливая дыхание.

— Ты грязно дерёшься, — наконец выдавила она.

— Я?! — Люк поднял голову с пола, где он лежал рядом.

— Я думаю, ты сломал мне ребро.

— Перестань жаловаться, у тебя есть ещё.

Мара услышала глухой удар, когда его голова откинулась на пол, и он уставился в далёкий потолок, ухмыляясь во мраке. Освещение всегда во время их тренировок было приглушено — редко бывает идеальный свет, когда нужно сражаться. Слушать было так же важно, как и смотреть.

— Если тебе от этого станет легче, я ударил себя по косточке, когда сделал это.

— Подожди... Нет, всё ещё болит.

— Видишь, я бы посмеялся, но моя смешная кость⁽¹⁾ не работает.

— Но, видимо, не твоя саркастическая кость.

Он говорил с мягким, непринужденным акцентом Внешнего Кольца, и, она, не глядя, слышала улыбку в интонациях его голоса. Они молчали ещё несколько секунд. Единственным звуком в похожей на пещеру комнате было затрудненное дыхание. В конце концов Мара протянула руку и подтолкнула его носком ботинка:

— Ладно, вставай.

— Ты вставай.

— Мне не нужны тренировки.

— Верно. Ты всегда такой саркастичный. Эй! — лёгкий толчок превратился в несильный удар:

— Я говорю, если бы это было по-настоящему, тебе пришлось бы встать раньше.

— Если бы это было реально, я бы использовал Силу и остановил тебя примерно тогда, когда ты вошла в зал.

— Никакой Силы!

— Я просто говорю «если».

Мара, полуобернувшись, нахмурилась, сверкнув на него взглядом.

— Тебе лучше иногда использовать всё это, Скайуокер, чтобы я не получала все эти синяки просто так.

— Верно. И когда появятся семеро парней с пиками, я сразу подумаю: "Подождте... Нет, я использую рукопашный бой вместо Силы, чтобы Мара была счастлива".

Мара приподнялась на локте, чтобы посмотреть на Люка, всё ещё лежащего на спине с раскинутыми руками примерно в трех шагах от того места, где она уложила его на пол.

— Я просто говорю, что тебе стоит использовать эти навыки время от времени.

— Я бы подумал, что ты была бы счастлива, если бы мне никогда не пришлось ими пользоваться.

— Так и есть, но мы говорим о тебе. Я думаю, что это лучшее, на что я могу надеяться.

Люк слегка рассмеялся:

— Хан говорил, что я притягиваю неприятности.

— Видишь, я знала, что у него должно было быть какое-то подобие разума где-то в его толстом кореллианском черепе.

— Эй! — он наклонился, чтобы вяло ударить её по ноге, но не смог дотянуться и явно не хотел утруждать себя повторной попыткой, — "На этот раз я тебя отпущу.

— Вы слишком добры, — Мара заставила себя сесть, задаваясь вопросом, подходящий ли это момент; ответит ли он ей, если она спросит, или просто проигнорирует её, как уже дважды за этот день.

— Так ты собираешься рассказать мне, что произошло прошлой ночью?

Он долго молчал, закрыв глаза.

— Здесь нечего рассказывать.

— Ты всё помнишь?

— Я в порядке, это не проблема. У меня было видение, вот и всё. Я просто… Наверное, я позволил этому завладеть собой.

— Что ты видел?

Он вздохнул:

— Семь человек.

— Семь человек... и это всё? За семерых мужчин ты чуть не спалил мне брови?

Он слегка улыбнулся, глаза все ещё были закрыты. Мара наблюдала, как его дыхание замедлилось и выровнялось в неестественном темпе. Она знала, что он снова привлекает к себе Силу, чтобы лучше вспонить видение, не уверенная, пытался ли он изучить его сам до этого момента. Что-то плотное и глубокое прозвучало на самом краю сознания Мары, пробежав по её позвоночнику, как дрожь, и заставив кожу головы напрячься. Она быстро моргнула, чтобы рассеять это ощущение, привыкнув к этой уже знакомой гамме чувств. Тонкий аккорд их общего осознания всегда задевался, если он призывал Силу, когда был рядом с ней.

— Я был в камере — в этой чёртовой камере, и... и они были позади меня; семь человек.

Мара нахмурилась:

— Какие семь человек?

Люк, не открывая глаз, вздохнул, и по тому, как напряглась его челюсть, она поняла, что он раздумывает, стоит ли рассказывать ей больше.

— Хоть раз в жизни просто скажи это, — отчитала расстроенная Мара, — "Почему так чертовски трудно кому-либо доверять?

— Дело не в доверии, — сказал Люк, садясь и подтягивая колени перед собой, обхватив их руками, — Речь идет о…

— «Что?»

Он полуобернул голову, фокусируя на ней взгляд разных глаз.

— Честно? Я не думаю, что ты захочешь это услышать.

— Это уклонение от ответа, если я когда-либо его слышала.

Он покачал головой, не в силах встретиться с ней взглядом.

— Ты ушла от меня в той камере, Мара. Ты покачала головой и ушла, сказав мне в лицо, что не можешь этого вынести. Ты больше не хотела знать, что происходило со мной там, внизу. Ты не хотела знать, что делал Палпатин. Это было слишком тяжело, поэтому ты просто отвернулась.

И внезапно боль от её воспоминаний стала ничем по сравнению с волной униженного стыда, которая захлестнула Мару от грубого тона в его голосе; не обвинение, не разочарование, просто... боль. Запущенная. Он ни разу не заговорил об этом, а она ни разу не спросила его. Никогда не хотела знать суровую, бескомпромиссную правду. И когда он не говорил об этом, было легко сказать себе, что он не хочет об этом говорить; что это прошлое, с которым покончено. Что это больше не имеет никакого отношения к его жизни, никакого эффекта... Но тон его голоса прямо сейчас говорил о многом... И глядя на напряженные черты его лица, когда он избегал её взгляда, как она могла убедить себя в обратном?

— Ну, может быть, теперь я готова, — тихо пробормотала она.

Он вздохнул, отвернулся, закрыв глаза. Когда молчание затянулось, Мара начала задаваться вопросом, не решил ли он вообще не говорить. Наконец он испустил ещё один вздох, как будто пытаясь привести свои мысли в порядок, и когда он заговорил, его голос, был тихим и мрачным.

— Я думаю, что именно после того, как ты ушла, он начал приводить их туда. Красная гвардия. Всегда двенадцать. У них были силовые пики или... или у некоторых были палки, просто пустотелые палки. Иногда он оставался в комнате и просто наблюдал... Иногда он не посылал их, пока не уходил, но они всегда приходили. Каждый раз. Двенадцать охранников. Сначала три раза в день, потом пять, потом шесть или семь… Я никогда не знал. Иногда они встряхивали меня посреди ночи, чтобы убедиться, что я не сплю, прежде чем избивать до потери сознания.

Он снова надолго замолчал, нахмурившись при воспоминании.

— Он отвёл меня туда. Каждый божий день он наносил удар чуть глубже и высасывал из меня всю кровь. Каждое мое воспоминание об этой камере — это абсолютный ужас. Абсолютное отвращение... абсолютный ужас. И каждый раз, когда я думаю об этом, я вспоминаю тех двенадцать человек.

— Что с ними случилось? — прошептала Мара.

— Я убил их, — просто сказал он, — Я убил их без малейшего сожаления. Я убивал их ужасно, жестоко… и по сей день я не жалею об этом. Все, что я могу сказать в свою защиту, это то, что это было быстро... быстрее, чем они заслуживали… Интересно, был бы я сегодня таким снисходительным?

Его глаза, не фокусируясь, смотрели в далекие тени, на лбу пролегла легкая морщинка, голос звучал отстранённо.

— И теперь, внезапно, они снова в моих снах. Я в этой чертовой камере, а они стоят у меня за спиной, и я знаю, что они там... — он замолчал, не в силах продолжать, хотя он явно переживал болезненные воспоминания.

Мара молча наблюдала, осознавая, как внезапно он может сбиться с пути, насколько разрушена его психика, и в то же время насколько он силен, что вообще выжил после влияния Палпатина. Но разве она всегда не думала, что именно Палпатин сделал его сильным, проведя через все эти испытания… Впервые она поймала себя на мысли о том, что может быть… может быть, он всё равно был силен, и Палпатин просто подтолкнул Люка к самому краю его возможностей. Действительно ли это было сделано для того, чтобы заставить его осознать, насколько он силен, как всегда утверждал Палпатин… или просто для собственного развлечения, подумала она.

Мара знала — он хотел своего волка. И (возможно, это было особое, настроенное на Силу мышление Люка, каким-то образом повлиявшее на её собственное,.. этот специфический тон на самом краю ее слуха) с этой мыслью на ум внезапно нахлынул поток образов, ударивший так быстро и так сильно, что Мара ахнула.

Видение расцвело, окрасившись в ало-красный цвет... Старое видение, очень знакомое…

..... ..... ..…

Шторм, бушующий в ночи…Вой охотящегося волка…

..... ..... ..…

Мара поднялась в шоке, и Люк мгновенно оказался рядом с ней, зная, что это видение.

— Что ты видела?

И разве это не было именно то, о чём спросил её Палпатин, когда она впервые увидела видение? Мара нахмурилась, её глаза скользнули по тёмным теням похожей на пещеру комнаты:

— Я думаю, это старое видение, но я никогда его не помню. Я никогда не помню их, только... фрагменты.

— Ты видела меня, — сказал он без обиняков.

— Я видела волка… Это тоже был ты? — Мара покачала головой, видение уже затуманилось, как всегда. Воспоминания о всепоглощающем разочаровании Палпатина всё ещё были остры как ножи.

— Ты видела луну, — подсказал Люк, — Ты помнишь — в видении ты видела луну.

Мара посмотрела на него:

— Ты видел это? Ты видел мое видение?

— Я видел фрагменты, — Люк заколебался, отводя взгляд, мгновенно поняв, что у неё на уме.

Несколько долгих секунда Мара смотрела на него.

— Можешь ли ты... вернуть меня назад, сделать так, чтобы я снова смогла увидеть это?

Он не обернулся:

— Я не знаю.

— Ты можешь, не так ли?

Он покачал головой, но всё ещё не смотрел ей в глаза:

— Я не знаю. Возможно. Я не думаю, что это хорошая идея…

— «Почему?»

Наконец он повернулся к ней, черты его лица были скрыты в тусклом свете:

— Я не думаю, что мне следует вести тебя в то место в Силе, куда ты пока не можешь добраться в одиночку.

— Я хочу запомнить видение. Я хочу его увидеть. Я хочу понять.

— Я научу тебя этому, если ты хочешь, но постепенно. Не так.

Она шагнула вперед, взяла его за руки и подняла их так, чтобы он взял её лицо в ладони.

— Покажешь мне?

Он, вздохнул, глубоко неуверенный, разрываясь между необходимостью защитить её и тяжким подозрением, что что-то ещё было в видении Мары… Престол. Место Пророчества. Тем не менее, борясь с собственным любопытством, он покачал головой:

— Ты не должна ходить туда, куда тебе не положено.

Она ободряюще улыбнулась:

— Ты защитишь меня — я доверяю тебе. Дай мне посмотреть.

Он посмотрел на неё, и она поняла: "Дай мне посмотреть"... И она поняла бы, если бы он сделал это, он не просто заглянул бы в её мысли — она увидела бы его. Если он сделает это, ему придётся пустить её под свои идеальные щиты, которые он годами строил, чтобы защитить себя.

Он покачал головой:

— Я не могу.

— Ты думаешь, я увижу волка? Я всегда так делала, — неужели он ещё не понял, что она всегда так делала. Возможно, это было даже частью того, что привлекло её сюда.

Он покачал головой:

— Ты не знаешь, что это такое.

Мара прижала его руки к своим щекам, эта близость была для неё всем.

— Мне всё равно. Мне всё равно, что это такое.

Он мягко вздохнул, быстро погладив её по щекам. Его взгляд всё ещё был неуверенным, полным невысказанных страхов и беспокойства — и как это мог быть волк? Как он мог быть таким?

Он кивнул, всего один раз. Внезапно занервничав, Мара облизнула губы, её сердце неожиданно подпрыгнуло, пропустив удар в груди, как будто от испуга, потом она сознательно взяла себя в руки. Выпятив челюсть, она подняла подбородок:

— Я готова.

В тёмной тихой комнате кончики его пальцев, касавшиеся её щёк, были прохладными, успокаивающими, очень реальными. Она наклонилась к его рукам, проследившим линию её скулы. Его близость была интимной, внимательной, защищающей…

— Закрой глаза, — прошептал Люк.

До смерти его отца, а иногда и после, они вступали в контакт через Силу — это было просто для того, чтобы соединиться, найти успокаивающее чувство друг друга.

Теперь у него была цель, и когда Люк обратился к Маре, это было не похоже ни на что предыдущее.

Пол ушел из-под ног внезапно, заставив её вздрогнуть, её руки схватили его за запястья, всё, что было реальным, исчезло из неё в одно мгновение, когда она отдалилась от себя, сердце трепетало вдали, как эхо реальности.

Невероятная сила подняла её и окружила, словно падение в глубокую, холодную воду, настолько всеобъемлющую, что у неё перехватило дыхание. Её тянули за собой, затягивали в течение с пугающей скоростью. Неспособная двигаться против него. Неспособная дышать под его давящей тяжестью. Головокружительные изменения динамики. Ничего твёрдого. Ничего понятного ни в каком известном ей контексте.

Слишком много — слишком быстро... и с идеальной точностью он остановился, отступая от неё, давая ей воздух и пространство.

Она сделала незначительное движение, незаметно кивнула головой, и это снова окутало её, окружило со всех сторон, защищая и направляя, увлекая её вперед в водоворот Силы, который закручивался и обрушивался вокруг неё, ужасающе подвижный, беспорядочно неустойчивый. Она почувствовала, что падает, и понятия не имела, было ли это психическим состоянием или она упала на самом деле, или её тело просто рухнуло под ней. В любом случае, он был там, чтобы поймать её, удержать её, сохранить её в безопасности и закрепить, даже когда он затягивал её глубже.

И повсюду вокруг неё — его сознание, его восприятие, его связь. Интенсивная, неуклюжая масса — глубокое первобытное притяжение, подобное вращению галактики — её масштабы слишком велики, чтобы понять или определить в концепции Силы. И всё же он это сделал — он придал этому форму, дал ему направление, сдерживал и контролировал с мастерством и уравновешенностью, как будто это было самой естественной вещью в галактике — что, возможно, для него и было.

И здесь, сейчас, здесь был волк Палпатина; теневое существо, которое он создал с такой безжалостной, беспощадной решимостью, рыщущее во Тьме, как скрытое, так и охотящееся, дикое и свирепое. Она неразрывно переплеталась во всем, безграничная сила, стремящаяся к основанию, интенсивная и неподатливая, требующая освобождения, непреклонная в своей власти, настолько большая часть его, что местами она сливалась с его сознанием, отвечая его воле и определяя его мысли.

И всё же теперь, когда она думала посмотреть вокруг и сквозь эту громоздкую тьму, поискать эти звёзды в глухой ночи… были части, где вообще не было никакой связи. Где одно вытекало из другого, как масло из воды. Здесь, здесь в глубине его сознания, навсегда скрытая и защищённая, здесь была правда, и после жестокой, беспорядочной тьмы осознание этого наполнило её утешением; истинное понимание этой сломанной психики — потому что он не мог быть полностью порождением Тьмы; это было слишком против его естественного состояния. Что бы ни сделал Палпатин, это никогда не дало бы ему его ситха полностью; это заставляло Свет проникать глубже, поскольку Люк строил всё больше стен, чтобы скрыть и замаскировать его, но это никогда не разрушало его, саму суть этого существа, которое было слишком запутано, чтобы когда-либо вырваться из теней... но слишком упрямо, чтобы отпустить свет.

Оба существовали в нём. Парадокс. Одно противостояло другому. И как он мог сдерживать их вместе, так непрестанно противоречащих друг другу?

Он был чистым Светом и абсолютной Тьмой.

Он был диким, своенравным, непоколебимой решимостью... И проблески лучезарной надежды говорили о старых шрамах, настолько глубоких и травмирующих, что они никогда не заживут. Раны врезались в каждый аспект его существования. Воля, одновременно настолько движимая и настолько скованная, что это было одновременно и его величайшей силой, и его глубочайшей слабостью. Знание всего этого.

Она хотела протянуть руку, но не знала как; понятия не имела, как использовать свои собственные знания о Силе, чтобы установить контакт. Она уже преодолела все свои прежние представления о Силе, и это вызвало унизительное осознание и непреодолимое желание узнать больше. Сейчас она хотела знать, что он о ней думает.

Следом очередное открытие сознания, расширение, подобное падению с края галактики, слишком большое наверное, чтобы начать понимать. Оно — головокружительное, неизмеримое — растянуло границы её сознания, открыв её мысли в ярком развертывании понимания, и она напряглась от неизбежного шока, какого-то сильного стихийного толчка, когда он пробил эту последнюю непроницаемую границу — холодную, твёрдую неподвижную массу знаний, привитую ей Палпатином — о её собственных пределах, кажущейся слабости, в которой он так долго держал Мару.

И ничего подобного не было — вообще ничего. Никакого ощущения разрыва или раздирания, никакого громового, взрывного разрыва. Они прошли сквозь него, как погружение в глубокую воду, плавно и естественно, без всякой борьбы. И она почувствовала… теперь она вздрогнула, видение нахлынуло на неё, как падение в глубокую воду, окутав её полностью, как никогда прежде, осознание и знание поразили, как удар по телу, яростно интенсивные, первобытные и интуитивные, детали, впечатления и восприятия неизгладимо запечатлелись в её сознании…

…… … … …

Шторм, бушующий в ночи,Двуличие и предательство… всё в движении, всё меняется, даже она сама. Ничто не могло остаться нетронутым.Пепельная луна, опаленная кроваво-красным,Двойные солнца затмеваются и исчезают в двойных кругах, вырезанных из золота, взаимосвязанных, взаимосбалансированных, взаимозависимых.Огромное количество возможностей, запутанных вокруг и среди них, все будущие восходят к этому; это одна судьба, это одно пророчество;Сын Солнц.

… … … ……

Мара вздрогнула с сухим криком, каждый мускул напрягся, каждый нерв напрягся, так что, когда её глаза расширились от шока, она была в нескольких шагах от него, и он двинулся вперед, выкрикивая её имя, протягивая руки.

Прижав руку ко рту, с вздымающимся желудком она попятилась, уверенная, что в этот момент её стошнит. Слишком много; слишком обширно, оставляя внутри неё затяжное, всепроникающее ощущение галактики, медленно вращающейся в бесконечности с фоновым скрежетом, как кость о кость, она могла слышать это, чувствовать это.

— Мара, послушай... послушай меня.

Теперь его руки были на её плечах, и она почувствовала, как он мысленно отогнал шок, стабилизировал и успокоил её.

— Дыши, Мара, просто дыши. Всё в порядке, всё прошло. Теперь его больше нет. Ты выходишь.

Она посмотрела на него, все возможные грани видения остались нетронутыми на переднем плане её разума, вырезанные с кристальной ясностью, такой острой, что казалось, будто это разрезало её мысли на мелкие кусочки. Понимая, что она говорит слишком быстро, спотыкаясь о собственные слова — адреналин всё ещё горит в крови, в глубине её горла:

— Я видела два солнца… и луна, кроваво-красная луна. Я увидела два переплетенных круга, выгравированных золотом... на них что-то было написано… Не думаю, что я видела это раньше…

Люк нахмурился, и всё ещё погруженная в Силу, всё ещё связанная с ним на уровне гораздо более глубоком, чем когда-либо прежде, Мара полно ощутила его вспышку грубого разочарования, его глубокое беспокойство.

— «Что?»

— Место Пророчества. Ты видела надпись на основании Трона.

— Я не смогла прочитать это, — сказала Мара, — Что там было написано?

Люк поджал губы:

— Это не имеет значения. Это пустяки.

Преследовало ли его все ещё пророчество? Текло ли это вместе с кровью в его жилах, как всегда говорил Палпатин?

Мара настаивала, не желая отпускать это:

— Скажи мне, что там было написано?

Подняв руки, Люк потёр глаза и лоб. Его раздражение росло.

— Нет. Всё кончено, всё кончено. Трон исчез, а вместе с ним и пророчество. Я не собираюсь идти на поводу у этого.

— Может быть, он не пытается вести тебя. Может быть, он пытается помочь тебе.

— Помочь? — негодование придало его голосу остроту, и впервые Мара поняла, какие переломы и страхи питали его.

— В последний раз, когда я подошёл к трону, я чуть не убил Нейтана! Я не позволю ему диктовать мне, он не владеет мной. Я не раб этого или Палпатина.

И она тоже это понимала; понимала, насколько сильно Палпатин повлиял на него; что он сделал, чтобы достичь такого уровня контроля. Почувствовала тёмные завихрения разочарования, обиды и горечи, которые окрашивали его чувства в туманных остатках Силы, которая всё ещё цеплялась за неё. Восхищалась этим восприятием, этой связью.

— Люк, твои способности… это дар, а не проклятие. Ты знаешь это, не так ли?

— Ты не понимаешь...

И что она могла сказать… это было правдой. Никто не понимает.

Но она могла.

— Научи меня, — сказала Мара, — Научи меня всему.

Она никогда не хотела этого, ни разу не просила об этом раньше, всегда полагая, что это вне её возможностей — ещё одно наследие Палпатина.

Он обхватил себя руками, и хотя углубившаяся связь уже исчезала, будучи мягко, незаметно суженой Люком, она все ещё чувствовала его нежелание с большей осознанностью, с большим пониманием его тонкостей, чем когда-либо прежде. Его вера в то, что, просто существуя, он выполнял величайшее стремление Палпатина; единственная, непрерывная линия наследственности… Его страх, что из-за этого он может ошибиться и каким-то образом причинить ей вред. Его нежелание передавать знания, которые он всё ещё чувствовал на каком-то уровне, было несчастьем. Мара шагнула вперёд, положив свою тонкую руку на его согнутую руку, веря в это сейчас с большей убеждённостью, чем когда-либо прежде.

— Я доверяю тебе.

— Доверия недостаточно, — прошептал он, — Она может съесть тебя живьём, эта Сила.

Чему он мог научить её, кроме Тьмы?

Мара колебалась, наконец-то по-настоящему поняв причины его осторожности в отношении масштабов связи, которую он поддерживал — или она удерживала его? Интенсивность осознанности, глубокое понимание чего-то бесконечно огромного, как дыхание вселенной.… как легко такая далеко идущая ясность может свести с ума любого. Зная то, что она знала сейчас, она понимала, как он будет страдать бессонницей, бродить по Дворцу глубокой ночью, чтобы избежать этого, не в состоянии спать не слыша этого, не чувствуя этого. Насколько интенсивны должны быть, эти его собственные видения, поражающие в ночной тишине, увлекающие и толкающие его вперёд даже с малой толикой ясности, которую она только что ощутила.

Действительно ли он думал, что сможет остановить их, приказав уничтожить Трон, или это был акт чистого отчаяния, как его действо в Тренировочной комнате глубокой ночью, когда он зациклился на этом единственном сложном движении светового меча, вынужденный повторять его снова и снова, чтобы исправить какой-то предполагаемый недостаток. Погрузившись в себя так плотно, он заглушал всепоглощающее ощущение этой силы?

Она не могла сказать, но могла научиться, понимать так, как никто другой не мог. Эта связь, это интенсивное общение и понимание, эта связь, которая слилась и объединились, но оставила каждого отдельным, но осознающим на самом глубоком уровне… как она могла позволить этому случиться? Как она могла сейчас отступить?

"Она может съесть тебя живьём, эта Сила". Мара покачала головой, полностью понимая, что он имел в виду, но абсолютно веря в него — потому что она видела его; видела правду... и она хотела увидеть это опять, погрузиться в это.

— Ты никогда не позволишь этому случиться.

Он по-прежнему не поднимал глаз.

— Это не повод изучать это, Мара.

— Разве это не идеальная причина? Чтобы понять, поделиться, помочь кому-то, кого ты…

Он быстро взглянул на неё, и она остановилась. "Никогда не говори этого", — однажды попросил он её. "Никогда не говори этого". Она наклонилась:

— Подумай... обещай мне, что подумаешь?

Он кивнул всего один раз, не поднимая глаз, и Мара поняла, что сейчас лучше не давить. Она кивнула так же всего один раз, прежде чем молча выйти из комнаты, её рука скользнула по его руке, прежде чем она высвободилась.

Люк не обернулся, когда Мара ушла, сожалея уже о своем обещании, но не в силах отказаться от него. Если бы он сделал это, если бы он научил её, это было бы для неё; только для неё — потому что она попросила его об этом. Была ли это достаточно веская причина?

Слова отца снова прошелестели в его мыслях: "Тьма не может любить. Результаты будут катастрофическими и выйдут из-под вашего контроля".

Его чувства к Маре заставляли его отрицать это в прошлом; пытаться игнорировать это... и его отец заплатил за это высокую цену.

Могла ли у него быть эта слабость, мог ли он позволить ей без того, чтобы она не превратила его планы в пыль и не уничтожила всё, что он пытался защитить... включая Мару? Если так, то почему, когда он закрыл глаза и потянулся в водоворот Силы, чтобы снова изучить воспоминание о переплетенных кругах, изображенных на Престоле Пророчества, ему показалось, что он смотрел на петлю, затягивающуюся вокруг его шеи?

"Я — это не ты", — тихо прошептал он своему отцу в пустую комнату.

1) 1. Здесь и далее примечания переводчика. В оригинале — «but my funny bone's out of action». Т.н. funny bone — это нервное окончание в локте (внутренний мыщелок плечевой кости), расположенное достаточно близко к поверхности кожи. Эта часть локтя очень чувствительна к ударам, которые вызывают покалывание, онемение и боль в руке. Кость, которая находится выше, называется the humerus (плечевая кость), отсюда, вероятно, и происходит игра слов (humerus — humorous, юмористический), которая превратила слова humerus bone в funny bone.

Вернуться к тексту