Право на надежду (джен)

Вам теперь только воздуху надо, воздуху, воздуху!

Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание»

Помню: был толчок, будто ударили в спину. Помню резкую, пронизывающую боль. И медленное, тоскливое осознание.

Подстрелили...

Помню: проваливался в темноту. Помню: цеплялся вдруг ослабевшими пальцами за сознание и помню мысль — последнюю мысль в моей бедной голове:

— Боже... дай мне жить!

Помню: был госпиталь, больничные палаты, врачи в белых халатах и медсёстры с тонкими, почти прозрачными руками. Помню капельницы и устойчивый запах лекарств в воздухе. Помню как ползком выбирался с того света. Я бредил и в бреду видел палящее солнце Афганистана, чувствовал хруст песка на зубах, слышал крики и выстрелы. Я и сам кричал, кажется. Кричал тем, кто остался там. Что именно? Не помню...

Потом были долгие дни реабилитации и снова — палаты, капельницы, процедуры. Я рвался к своим, но меня не пустили. А потом сообщили «приятное» известие: после выписки они собирались направить меня на отдых — в Англию, в родной туманный Лондон. Я знал, что всё это означает. Я был негоден. Списан. Отставлен. Как старая изломанная игрушка, забытая детьми где-то в песочнице. В больнице меня подлатали, поставили на ноги и дали в руку трость. Вдобавок, после всего пережитого, я мучился жестокими снами, в которых погибал снова и снова. Что было делать такому на передовой? Мне назначили военную пенсию и благополучно комиссовали, снабдив для чего-то психологом. Выбыл из строя по ранению. Ветеран афганской войны. Инвалид. Доктор Джон Хэмиш Ватсон.

Таким я вернулся на родину.

Удивительно, но Лондон встретил меня довольно приветливо. Осень в этом году выдалась мягкая, и в начале сентября ещё не до конца увядшая зелень стелилась ярким ковром по парку, в котором я прогуливался по утрам. Парк находился недалеко от гостиницы, в которой я остановился, планируя найти в ближайшее время работу и жильё. Хотя легко сказать — найти. Я чувствовал... нет, я знал, что спокойная, размеренная жизнь сведёт меня с ума быстрее, чем мои ночные кошмары. Они по-прежнему не оставляли меня.

К психологу я ходил исправно. Так, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей. Бедная девушка, мне было искренне жаль её. Она упрямо верила, что может мне помочь. А я совершенно точно знал — не поможет. Что могла она знать о войне, сидя здесь, в своём удобном кабинете, с блокнотом в руках? Разве могла она знать, как я умирал там, в госпитале? Как цеплялся зубами за жизнь так, что сводило скулы? Разве снились ей каждую ночь лица тех ребят, которых нет теперь и никогда больше не будет? Бедная, милая девушка, которая советовала мне завести блог, чтобы записывать туда всё, что произошло за день.

Ничего не происходило. Всё, что было мне дорого и близко, я оставил в пыльном песке Афганистана, пропитанном кровью и потом. Я оставил там Джона Хэмиша Ватсона — доктора, солдата, чтобы он мог спасти тех, кого ещё не успел спасти. А сюда, в Лондон, вернулся другой Джон Ватсон. Хромоногий инвалид с расстроенным умом, раздражительный и обозлённый на весь мир. Чем мог помочь ему блог, который он всё-таки зачем-то завёл?

Работу, по счастью, удалось найти довольно быстро. В одной из Лондонских частных клиник мне пожаловались на нехватку персонала. Оклад небольшой, но в моем положении привередничать не приходилось. Однако вопрос с квартирой по-прежнему плавал на поверхности. Прогуливаясь с тростью по городскому парку, я долго размышлял над ним, перебирал в уме различные варианты. Где-то вопрос упирался в стоимость съёма, где-то в расположение. Я предполагал, что найти жильё в столице — задачка не из простых, но не подозревал, насколько. Пригородные варианты я отложил на самый крайний случай. Идею попросить помощи у Гарри — тоже. Она итак не могла простить мне того, что я ушёл на фронт, поступив, как она считала, глупо и бессмысленно.

Так я бродил по парку изо дня в день, сначала по утрам, а потом, когда вошёл в некий рабочий график — вечером. Время, как и деньги, по капле утекало прочь, а я всё топтался на месте, не приходя ни к чему определённому. Наконец, плюнул и снял комнату в общежитии где-то на окраине города. Жизнь вошла в свою колею: подъём, метро, работа, снова метро, дом, пару часов наедине с ноутбуком, сон. Ночные кошмары стали реже, а может быть, я к ним привык. Возможно, сказывалось и действие антидепрессантов, которые мне прописали всё в той же клинике. Походы к психологу я прекратил. Мне надоело сидеть в кресле и часами выслушивать советы, которые не могли мне помочь. Возможно, что и сама добрая девушка устала от меня, если, в конце концов, спровадила к психиатру. Но мне нужна была жизнь! Новая, светлая жизнь, которой я так жаждал в этом незнакомом мире без войны. Ведь ради неё я карабкался, полз с того света. О ней молил, не о пустом блоге в интернете. И, в конце концов, что вымолил? Койку в общажной комнатке, пятидневный рабочий график да пачку таблеток на завтрак? Такое положение дел угнетало меня всё больше. Я чувствовал, что мне необходим глоток свежего воздуха, новые события, новые люди...

Говорят, следует быть осторожным в своих желаниях.

* * *

Это случилось через три с половиной месяца после моего возвращения в Лондон. Год подходил к концу, люди готовились встречать Рождество. В середине декабря я возобновил свои прогулки в парке, уже в другом — через пол-квартала от общежития. Там была одна длинная, почти безлюдная аллея, и я, сидя на лавочке в одиночестве, мог дать отдых больной ноге, а заодно и поразмыслить на досуге о будущей жизни.

Настоящее меня тяготило и буквально сводило с ума. Я всеми силами пытался влиться в стремительный поток городского течения и не мог. Отношения с коллегами по работе не складывались, с клиентами, по правде говоря, тоже. Все они были будто из другого мира — оттуда, откуда я когда-то сбежал, а теперь никак не мог вернуться. Рядом с ними я чувствовал себя каким-то неправильным, испорченным, что ли.

Вспомнилось вдруг, как в молодости, в студенческие годы, я познакомился с одним пареньком — русским эмигрантом — таким замкнутым, стеснительным юношей. Он много читал, носил круглые очки, пробовал даже писать стихи. Мы и сошлись с ним на почве любви к литературе. Он работал переводчиком, а ещё страстно любил музыку. Через него я познакомился с их тогдашними популярными рок-исполнителями. Особенно он любил одну группу со сложным латинским названием, каким — теперь уж и не упомнить. У них была песня, из которой я помнил лишь пару строк, но, как мне кажется, самых важных:

«Я смотрел в эти лица и не мог им простить

Того, что у них нет тебя, и они могут жить».

Было там что-то ещё про «право на надежду». Я так и не выучил русский с тех пор, хотя совершенно честно давал обещание своему товарищу это сделать. И песню давно уже забыл. А теперь думал о том, что строки эти мне, как никогда, близки. Ведь как хорошо сказано... Право на надежду. Единственное право, которого у меня не отнять.

В момент этих философских размышлений на лавку рядом со мной приземлилось какое-то существо. Именно что приземлилось, я бы даже сказал — упало, чем быстро обратило на себя моё внимание.

Существом оказалась молоденькая девочка лет пятнадцати на вид, не больше. Сквозь дыры в джинсах проглядывали худые коленки, под правой бровью — три маленькие звёздочки — пирсинг. Макушку венчала короткая стрижка ярких волос вишнёвого цвета, под мальчика. Удивительное существо закинуло ногу на ногу в огромных, кажется, не по размеру, берцах и внимательно воззрилось на меня. На всякий случай я взял в руки трость и поудобнее перехватил её, сделав вид, что собираюсь уходить. И тогда существо проговорило тонким голосом:

— Дяденька, закурить не найдётся?

Я смерил девчонку долгим взглядом:

— Курить вредно.

Она вдруг усмехнулась, совсем не по-детски, и, раскинув по спинке лавки руки, поджала губы:

— Зануда вы, дяденька.

Продолжать этот странный диалог желания не было. Я встал на ноги, но тут же был настигнут новым внезапным вопросом:

— А заработать не хотите?

Я повернулся. Она продолжала сидеть на месте, искоса и с насмешкой поглядывая на меня снизу вверх. Я вопросительно выгнул бровь. Это что, новый вид проституции?

— Тебе сколько лет, милая?

— Двадцать.

— А если честно?

На её лице появилась недовольная гримасска:

— Семнадцать. С половиной.

— Вот это уже ближе к истине, — усмехнулся я. — И как тебя зовут?

— Марго.

— Действительно? Прелестно.

Отчего-то мне стало весело. Она оказалась первым новым человеком, с которым я мог поговорить впервые за долгое время. Да и что я терял? Уж в чём, в чём, а во времени я не был ограничен. Я ещё раз оглядел свою собеседницу. Для столь холодной погоды она была поразительно легко одета. Джинсы, берцы, кожаная куртка поверх бледно-жёлтого худи. С утра в городе шёл мокрый снег, и мне самому стало холодно, когда я подумал о том, как должно быть неуютно этому ребёнку. Прибавить ко всему прочему сырость и частые порывы ветра... Может быть, потому просит закурить, что хочет согреться?

— Ты откуда такая, Марго? — задал я наводящий вопрос, надеясь узнать что-то о её родителях. Стоит ли отвести её к ним? Может, она вообще сбежала из дома?

Но девчонка, нахально усмехнувшись, запахнула кожанку и сунула руки в карманы.

— Не ваше дело, дяденька. А вот не хотите ли деньжат по-лёгкому получить? — тут она многозначительно подняла чёрные брови. — Денежки немаленькие.

— Послушай, милая, в твоём возрасте...

— О-хо-хо! — она снова как-то не по-детски засмеялась. — Всё ясно. Собираетесь воспитывать?

Я развернулся и направился вдоль аллеи к своему общежитию. Кто её знает, эту девчонку, может быть, она вообще местная сумасшедшая. Я думал, она побежит за мной, начнёт приставать со своими глупыми вопросами, но она осталась сидеть на лавочке и только долго кричала мне вслед:

— Эй, дяденька! Вы чего это? Испугались? А вы всё-таки подумайте! Денежки-то вам нужны, очень нужны!

Я скрипнул зубами и как-то уж очень неосторожно ступил на больную ногу — так, что даже застонал. Девчонка была права. Мне действительно нужны были деньги.

* * *

Прошло несколько дней. Я бы и забыл совсем об этой дурацкой встрече, если бы дальнейшие события не перевернули напрочь весь мой устоявшийся уклад жизни.

Я возвращался с работы, как всегда погружённый в свои мысли. Почему-то в этот вечер я не поехал до конечной остановки и вышел из метро на станцию раньше, намереваясь пройти оставшееся расстояние пешком. В общежитие идти не хотелось. На днях в соседнюю комнату заселилась молодая пара, весьма неспокойная, которая любила часто и громко выяснять отношения. Кричали, хлопали дверьми, потом, кажется, мирились, но ненадолго. Однажды я встретил их на лестничной клетке. У девушки были заплаканные глаза. Парень стоял рядом, отвернувшись к окну и скрестив на груди руки. Я хотел было заговорить с ними, но что-то меня остановило, будто было некорректно лезть в чужую жизнь. Я прошёл мимо, а назавтра был новый скандал, и я уже жалел о своей нерешительности.

К тому моменту, когда я добрался до общежития, уже совсем стемнело. Жёлтые глаза фонарей слепо глядели на тихую улицу. Под их светом вспыхивали и гасли колкие снежинки. Мне осталось пройти лишь пару домов и свернуть на перекрёстке, как вдруг в тишине ночного города я услышал тихий крик.

По правде говоря, это был даже не крик, а возглас, очень слабый, еле слышный откуда-то издалека, но испуг и мольба о помощи угадывались в нём слишком отчётливо. Я остановился, прислушался. Потом зашагал быстрее, опираясь на трость. Тело знакомо подобралось, как перед вылазкой на поле боя. Предчувствие — своеобразный нюх на опасность — выработалось у меня уже давно. В такие минуты сознание становилось особенно ясным, мысли чёткими, а сейчас даже походка стала твёрже. Честное слово, если кому-то требовалась помощь, я не собирался проходить мимо, как бы это ни было опрометчиво.

До перекрёстка я, однако, не дошёл. Когда до него оставалось около двадцати метров, из-за поворота вдруг вынырнула странная процессия и понеслась прямиком ко мне. Во главе процессии мчался, сверкая пятками, худенький подросток, за ним гнались трое взрослых с криками:

— Стой! Держи! Держи!

Крики мешались с грязной руганью.

Подросток, которого я сначала принял за мальчишку, добежал до меня и живо юркнул мне за спину. Я обернулся. Мальчишка поднял лицо к свету фонарей и оказался... девчонкой. Той самой моей знакомой — из парка.

— Ты? — я даже растерялся от неожиданности.

— Помогите, — шепнула Марго, снова прячась за мою спину. Тогда я подумал, что она меня совсем не узнала. Я обернулся и лицом к лицу столкнулся с одним из преследователей — довольно свирепым с виду молодым индусом.

— Отойди, мужик, — прохрипел тот, сверкая в темноте белками глаз на смуглом лице. — Отдай малявку и отойди.

— А в чём, собственно, дело?

Я старался, чтобы вопрос мой не прозвучал как заявка на мордобой. Но, как видно, не рассчитал. Индус раздражённо вздохнул и с размаху зарядил мне кулаком в челюсть. Искры посыпались у меня из глаз. Трое выродков тем временем схватили девочку, потащили куда-то в сторону, она закричала, отчаянно вырываясь из их рук. А дальше...

Дальше я ничего не помню. Очнулся я только когда индус и двое его товарищей, корёжась, лежали на земле и стонали на три голоса. Один из них вообще каким-то образом оказался за несколько метров от остальных, и вот над ним я и стоял, сжимая кулаки. Гнался я за ним, что ли? До сих пор всё как в тумане. Я взглянул на свои руки со сбитыми на кулаках костяшками. Тронул рукой лицо, и ладонь окрасилась кровью. Тут же ощутимо заныло левое ребро и спина где-то между лопатками. Значит, я всё-таки дрался. Замечательно! Просто превосходно...

Иногда я думаю, что мне стоит опасаться самого себя.

Я поискал глазами Марго. Вообще-то я ожидал, что она, как и всякий нормальный ребёнок, испугается и убежит. Но она была здесь. Стояла у тротуара, прижимая к худенькой груди кулаки. Я направился к ней, а она, вдруг расширив глаза от ужаса, стала пятиться, будто я был пещерным чудовищем, а не обычным человеком.

— Тихо, тихо, — нарастающая боль в рёбрах заставила меня остановиться. Плохо, если это перелом, тащиться в больницу не было никакого желания. — Идём отсюда, скорее. Идём!

Я протянул ей руку. Она остановилась и взглянула на меня с удивлением:

— Куда?

А и правда, куда? В общежитие? Но туда не пускают посторонних без предварительной записи в гостевую книгу. К ней домой? А где он, её дом?

— Ты где живёшь?

Она неуверенно назвала адрес на другом конце города. Я понял, что ни за что туда не доберусь. Но не отпускать же девчонку одну в ночь. Мало ли, в какую ещё историю она влипнет по дороге.

— Ладно, — сказал я, доставая телефон. — Сейчас уже поздно. Переночуешь у меня, а завтра поедешь домой. Только подожди немного. Нужно вызвать скорую.

— Вам? — я понял, что она снова испугалась. Видок у меня, вероятно, был не очень.

— Им.

* * *

На наше счастье охранника на входе в общежитие не оказалось. Вероятно, куда-то отлучился. С трудом открыв железные двери, я пропустил Марго внутрь, сам зашёл следом, и вот тут силы меня покинули. Пришлось прислониться к стене, чтобы отдышаться. Боль стала почти невыносимой, и я с ужасом подумал о пяти этажах, которые предстояло преодолеть пешком. Лифт, слава Его величеству пьяному технику, не работал вот уже вторую неделю. Благо, всё-таки была трость... Трость!

Волна паники накрыла меня с головой, и дыхание перехватило у самого горла. Трость осталась там — на месте драки! Ей наверняка заинтересуется полиция. А что я им скажу? Ч-что я им...

Сердце быстрее застучало о грудную клетку. Предметы в глазах поплыли, сливаясь в мерзкую серую массу. Неужели приступ? Только этого не хватало. Я же почти научился с ними справляться! Как там? Вдох-выдох. Вдох... Боже, как больно дышать...

Марго заглянула мне в глаза:

— Что с вами?

Я закусил губу, проглатывая панику. Проклятый синдром! Проклятая война, сделавшая меня инвалидом! Проклятая моя отзывчивость. Мне ведь всё-таки сломали ребро.

— Звони... в скорую, — скрипнул я и рухнул на колени.

Это было глупо, конечно, — корчить из себя супергероя и делать вид, что всё в порядке, хотя ничего не было в порядке. И глупо было не дожидаться медицинской бригады, надеясь на удачный исход. И дело было даже не в драке. О драке я не жалел. Кто бы поступил иначе на моём месте? Однако в больнице, лёжа на постели в гипсе, я понял — ничего не в порядке. Нихрена.

«Право на надежду». Так, кажется? У всех должно быть право на надежду. В больнице я неожиданно вспомнил ещё несколько слов из той песни. «В комнате с белым потолком», потому что потолок в больнице был белый — ни пятнышка. Только над самой моей головой проходила кривая трещина. «В комнате с белым потолком, с правом на надежду». Я дал себе обещание, что, когда выкарабкаюсь отсюда, найду текст той песни. Слишком хорошо она ложилась на моё нынешнее состояние. Это одиночество доконало меня. Одиночество, отчаяние, нервное расстройство. Недаром же я сорвался, как пёс с цепи, на тех парней. Я бы мог убить кого-нибудь тогда, теперь-то я это ясно видел, и слава Богу, что не убил. Но выписку ждал с трепетом. Потому что понимал, что физически не смогу вернуться в свою обыденную серость. А если вернусь, то ещё кого-нибудь покалечу или застрелю.

И снова удивлением для меня стала Марго. Она приходила навестить меня с первого дня больничного «пленения». Лечащему врачу она представилась моей племянницей, совершенно его очаровала и получила разрешение беспрепятственно проникать в палату. Не то чтобы я был против. Я бы совсем помер в четырёх стенах от скуки. В конце концов, всё это было даже забавно. Но я не привык к такому вниманию к своей персоне и потому в её присутствии чувствовал себя несколько неловко.

Она, однако, продолжала приходить, и мы о многом говорили. Она сказала, между прочим:

— Я виновата перед вами.

— Что значит «виновата»? — не понял я.

— Да так...

Она почему-то запнулась и промолчала. Быть может, было нечто более важное, что она хотела мне сказать. Между прочим, она упорно избегала разговора о родителях. Намёками, со стороны, я пытался выяснить хоть что-то о её семье. Но ничего. Только однажды она вдруг бросила вскользь:

— Вы на моего отца похожи, — повела перед лицом рукой: — Внешне.

— Вот как. А кто он? — вновь уцепился я.

Она молча махнула рукой, будто бы с огорчением.

«Понятно, — решил я. — Домашние проблемы». Что ж, я даже мог её понять. Мой бедолага-отец, от которого Гарри унаследовала тягу к спиртному, тоже был не подарок. Я убедился в своей догадке, когда однажды Марго пришла ко мне с синяком под левым глазом, старательно замаскированным тональным кремом, и на все мои расспросы лишь ядовито отшучивалась. В конце концов, я не выдержал:

— Знаешь, мне это надоело. Кто-то гоняется за тобой по подворотням, кто-то распускает руки. Ты мне ничего не рассказываешь? Как хочешь. Но когда я выйду отсюда, я найду того мерзавца, и тогда...

— Не надо, — вскинулась она. — Чего доброго, ещё кому-нибудь переломаете кости.

— Значит, есть кандидаты?

Марго как-то странно посмотрела на меня.

— Пожалуйста, не нужно этого делать, — вдруг притихшим голосом попросила она. — Не пытайтесь мне помочь. Это может быть опасно... для вас.

— В каком смысле?

Но она не ответила на этот вопрос. Поднялась со стула, на котором сидела, пробормотала что-то вроде «прощайте» и почти выбежала из палаты. Ничего не понимая, я смотрел ей вслед.

На следующий день Марго не пришла. Не пришла и на послезавтра, и через три дня. Я понял, что начинаю беспокоиться. Это было странно. Она была мне не ближе, чем Гарри, даже дальше, может быть. Но я всё чаще думал: где она? С кем она? Всё ли с ней в порядке?

Под Новый год меня выписали, и я первым делом поехал по тому адресу, который назвала мне девочка во время нашей внезапной встречи на улице. Но там и слыхом о ней не слыхивали. Жила там пара девушек-студентов, которые на мои недоумённые вопросы лишь пожимали плечами. Я вышел от них с тяжёлым чувством. Девочка мне соврала. Зачем? Что она от меня скрывала?

Новый Год я встретил в одиночестве и все последующие праздничные дни слонялся по парку. В трости теперь не было необходимости — боль в ноге, которую ещё психолог определила, как психосоматическую, давно прошла. Сломанное ребро благополучно срослось, и я чувствовал себя прекрасно. Вот только мысли о судьбе девочки не давали мне покоя. Неправильно мы с ней встретились, неправильно расстались. Я был уверен — она хотела мне что-то рассказать в тот последний день. Побоялась чего-то. Или кого-то.

«Нужно её найти, — понял я. — Обратиться в полицию, составить портрет. В конце концов, в больнице её видели тоже. Они помогут. Нужно просто заняться этим делом. И я им займусь. Обязательно займусь».

Не будь я Джоном Хэмишем Ватсоном.