Письма из огня (джен)

Хогвартс дышал пеплом.

Прошёл год с тех пор, как Волан-де-Морт пал, как стены школы содрогались от заклятий, а башни трещали под ударами отчаяния и веры. За это время многое восстановили: залечили трещины в мраморе, отмыли кровь с гобеленов, даже зеркало Ирезид заняло своё место в глубине кладовых. Только воздух оставался прежним — с привкусом пыли, гарей и чего-то ещё… чего не вытравишь никакими чарами. Воспоминаний.

Олвин Керн знал об этом воздухе. Он не был героем Битвы за Хогвартс — его старшая сестра была. Мириэль Керн. Седьмой курс. Тихая, сильная, всегда с конспектом на коленях и заклинанием наготове. Она погибла в ту ночь, защищая вход в Запретный лес, чтобы дети из младших курсов могли сбежать. Её тело нашли через три дня. Он не плакал тогда. Он просто начал молчать.

Теперь ему было девятнадцать. И он вернулся в школу.

Не как ученик — как участник программы восстановления, организованной новым составом совета магов. Волонтёры, выпускники, выжившие преподаватели, даже несколько авроров — все работали, чтобы вернуть школе её достоинство. Но Олвин пришёл не за этим. Он пришёл искать.

Не месть. Не ответы. Память.

В одной из разрушенных башен, где некогда преподавали Трансфигурацию, он искал материалы — обугленные книги, щепки палочек, уцелевшие тетради. Он собирал их, как археолог — с почтением и осторожностью. Казалось, даже обломок пергамента мог шептать чью-то историю.

Именно там он её нашёл.

Маленькая тёмно-вишнёвая тетрадь, застрявшая между плитой пола и отвалившимся куском балки. Переплёт обуглен по краям, застёжка чуть подгорела, но герб факультета Гриффиндор всё ещё сиял золотом. Он раскрыл её. Почерк был строгим, размашистым, будто сама рука не терпела слабости:

«Я всегда говорила ученикам, что трансфигурация — дело характера. Преобразовать форму можно только тогда, когда знаешь, кем являешься сам. А что, если я не знаю?»

Олвин моргнул.

«Я Минерва Макгонагалл. Профессор. Заместитель директора. Вдова. Женщина, похоронившая семью, прежде чем стала матерью сотням. Или так я себя оправдываю?»

Это был дневник. Не отчёт, не книга заклинаний, не записи о достижениях. Это были слова — живые, личные, болезненные. Он понял: это не просто артефакт. Это её голос. Её память.

Он поднялся, не выпуская тетрадь из рук. В ушах звенела тишина разрушенного коридора. За окнами серел вечер, и снег — первый за осень — начинал падать, ложась на каменные карнизы. Он сел у окна, там, где раньше висели знамёна факультетов, и начал читать.

Олвин не знал, сколько прошло времени. Он читал, как дышал — неотрывно. Там были воспоминания о первых днях её преподавания, о сложных учениках, о спорах с Дамблдором, о ночах, когда она засыпала над письмами родителей. Были строки, где она сожалела, что не может быть рядом с каждым ребёнком, но всё равно пыталась быть опорой. Были страницы, посвящённые тем, кого она потеряла — Сириусу, Лили, Джеймсу, Фреду.

А затем…

«Сегодня одна из первокурсниц разрыдалась на уроке, потому что не смогла трансформировать жука в кнопку. Я спросила, в чём дело. Она ответила: "Мама говорила, я всё испорчу. Я ведь даже не настоящая ведьма." Я отвела её в мой кабинет. Дала чай. Мы просто говорили. Через час она превратила жука. Я не горжусь собой. Я просто вспоминаю, что значит быть взрослым рядом с детьми.»

Олвин закрыл глаза.

Он вспомнил Мириэль. Как она сидела с ним, когда он падал с метлы. Как гладила его по волосам, когда у него была температура. Как хранила все его записки. Её больше не было. Но память — осталась.

Дневник был не просто хроникой. Это было послание. Шёпот прошлого, взывающий к будущему. И он понял: если она смогла быть родителем — наставником, путеводной нитью — не имея своих детей, то и он сможет. Долг не рождается из крови. Он рождается из верности.

Он встал. За окном начинал пуржить. Хогвартс снова укрывался снегом. Он прижал дневник к груди и вышел из башни.

Сегодня он нашёл не реликвию. Он нашёл призвание.