Письма из огня (джен)

Хогвартс дышал пеплом.

Прошёл год с тех пор, как Волан-де-Морт пал, как стены школы содрогались от заклятий, а башни трещали под ударами отчаяния и веры. За это время многое восстановили: залечили трещины в мраморе, отмыли кровь с гобеленов, даже зеркало Ирезид заняло своё место в глубине кладовых. Только воздух оставался прежним — с привкусом пыли, гарей и чего-то ещё… чего не вытравишь никакими чарами. Воспоминаний.

Олвин Керн знал об этом воздухе. Он не был героем Битвы за Хогвартс — его старшая сестра была. Мириэль Керн. Седьмой курс. Тихая, сильная, всегда с конспектом на коленях и заклинанием наготове. Она погибла в ту ночь, защищая вход в Запретный лес, чтобы дети из младших курсов могли сбежать. Её тело нашли через три дня. Он не плакал тогда. Он просто начал молчать.

Теперь ему было девятнадцать. И он вернулся в школу.

Не как ученик — как участник программы восстановления, организованной новым составом совета магов. Волонтёры, выпускники, выжившие преподаватели, даже несколько авроров — все работали, чтобы вернуть школе её достоинство. Но Олвин пришёл не за этим. Он пришёл искать.

Не месть. Не ответы. Память.

В одной из разрушенных башен, где некогда преподавали Трансфигурацию, он искал материалы — обугленные книги, щепки палочек, уцелевшие тетради. Он собирал их, как археолог — с почтением и осторожностью. Казалось, даже обломок пергамента мог шептать чью-то историю.

Именно там он её нашёл.

Маленькая тёмно-вишнёвая тетрадь, застрявшая между плитой пола и отвалившимся куском балки. Переплёт обуглен по краям, застёжка чуть подгорела, но герб факультета Гриффиндор всё ещё сиял золотом. Он раскрыл её. Почерк был строгим, размашистым, будто сама рука не терпела слабости:

«Я всегда говорила ученикам, что трансфигурация — дело характера. Преобразовать форму можно только тогда, когда знаешь, кем являешься сам. А что, если я не знаю?»

Олвин моргнул.

«Я Минерва Макгонагалл. Профессор. Заместитель директора. Вдова. Женщина, похоронившая семью, прежде чем стала матерью сотням. Или так я себя оправдываю?»

Это был дневник. Не отчёт, не книга заклинаний, не записи о достижениях. Это были слова — живые, личные, болезненные. Он понял: это не просто артефакт. Это её голос. Её память.

Он поднялся, не выпуская тетрадь из рук. В ушах звенела тишина разрушенного коридора. За окнами серел вечер, и снег — первый за осень — начинал падать, ложась на каменные карнизы. Он сел у окна, там, где раньше висели знамёна факультетов, и начал читать.

Олвин не знал, сколько прошло времени. Он читал, как дышал — неотрывно. Там были воспоминания о первых днях её преподавания, о сложных учениках, о спорах с Дамблдором, о ночах, когда она засыпала над письмами родителей. Были строки, где она сожалела, что не может быть рядом с каждым ребёнком, но всё равно пыталась быть опорой. Были страницы, посвящённые тем, кого она потеряла — Сириусу, Лили, Джеймсу, Фреду.

А затем…

«Сегодня одна из первокурсниц разрыдалась на уроке, потому что не смогла трансформировать жука в кнопку. Я спросила, в чём дело. Она ответила: "Мама говорила, я всё испорчу. Я ведь даже не настоящая ведьма." Я отвела её в мой кабинет. Дала чай. Мы просто говорили. Через час она превратила жука. Я не горжусь собой. Я просто вспоминаю, что значит быть взрослым рядом с детьми.»

Олвин закрыл глаза.

Он вспомнил Мириэль. Как она сидела с ним, когда он падал с метлы. Как гладила его по волосам, когда у него была температура. Как хранила все его записки. Её больше не было. Но память — осталась.

Дневник был не просто хроникой. Это было послание. Шёпот прошлого, взывающий к будущему. И он понял: если она смогла быть родителем — наставником, путеводной нитью — не имея своих детей, то и он сможет. Долг не рождается из крови. Он рождается из верности.

Он встал. За окном начинал пуржить. Хогвартс снова укрывался снегом. Он прижал дневник к груди и вышел из башни.

Сегодня он нашёл не реликвию. Он нашёл призвание.

Олвин стоял перед тяжёлой дубовой дверью, ведущей в кабинет директора Хогвартса, и чувствовал, как дневник в его сумке будто бы пульсирует. Как сердце. Он нашёл его всего два дня назад, но с тех пор всё изменилось. Сны стали ярче. Мысли — чище. Он вспоминал, как Макгонагалл говорила с детьми, как слушала, как записывала своё одиночество на страницах, надеясь, что кто-то — когда-то — услышит.

Он постучал.

— Войдите, — раздалось изнутри.

Кабинет был другим. Директором теперь был профессор Бботт — когда-то преподаватель Заклинаний. Молодой, лет сорока, с добрым лицом, но глазами, в которых уже поселилась усталость. Он сидел за столом, усыпанным свитками, в окружении портретов прошлых директоров. Макгонагалл ещё не висела там — её портрет не закончен.

— Керн, да? Проходите, садитесь. У вас было что-то срочное?

Олвин молча сел. Снял сумку, достал дневник и аккуратно положил на стол.

— Это принадлежало профессору Макгонагалл. Я нашёл это в Башне Трансфигурации. Это… дневник. Личный. И я думаю, вы должны прочитать его. Или — нет. Послушать.

Бботт поднял брови. Он осторожно взял тетрадь, перелистал пару страниц, побледнел.

— Это не для Совета, — твёрдо сказал Олвин. — Не для музея. Не для прессы. Это… это должна быть живая часть школы. Память не в витринах. Она — в людях.

Наступила пауза. Один из портретов — старик с длинной бородой и хитрым взглядом — хмыкнул. Это был, конечно же, Дамблдор.

— Мудрая мысль, юноша, — заметил он, подперев щёку рукой. — Вы не хотите работать у нас преподавателем?

Олвин даже не успел рассмеяться — он замер.

— Преподавателем? Я… я не окончил академическую программу. У меня нет диплома. Я просто…

— …человек, который говорит словами Минервы, — мягко сказал Бботт. — Я вас запомнил, Керн. Вы не просто восстанавливали стены. Вы спрашивали имена тех, кто жил в этих комнатах. Вы говорили с домовыми эльфами. Вы смотрели не на камень, а на следы.

Он встал, прошёлся к окну.

— Мы не ищем идеальных педагогов. Мы ищем тех, кто помнит, зачем эта школа была построена.

Он обернулся.

— В этом году мы начинаем программу наставничества. Первокурсникам тяжело. Многих родителей не стало во время войны. Магический мир трещит по швам. Им нужны не только профессора, но и старшие. Хранители. Те, кто будут слушать. Вы согласны попробовать?

Олвин не ответил сразу. Он вспомнил строчку из дневника:«Я не уверена, что справлюсь. Но если не я — то кто?»

— Да, — сказал он. — Я согласен.

Первая встреча была назначена на пятницу, в маленькой комнатке на третьем этаже, рядом с залом зельеварения. Наставников было трое. Ученики — двадцать два. И среди них — девочка по имени Лора Нотт.

Она сидела в углу, поникшая, с коротко остриженными волосами и пятном чернил на пальцах. Её фамилия — проклятие. Род Ноттов поддерживал Тёмного Лорда, и хоть сама Лора была ребёнком в ту войну, это не забывали. Олвин это знал. Он видел, как на неё смотрят. Словно она — осколок прошлого, от которого хотят отвернуться.

— Привет, — сказал он, подойдя и садясь рядом. — Ты Лора?

— А вы… профессор?

— Пока нет. Просто Олвин. Наставник.

Она молча кивнула.

— Я знаю, кто ты, — добавил он.

Тишина.

— Но знаешь… я нашёл кое-что в башне. Дневник женщины, которая всю жизнь учила таких, как ты. В нём она писала, что дети не могут отвечать за своих родителей. Но они могут вырасти лучше. И её слова звучат для меня важнее, чем все слухи.

Лора подняла взгляд. Медленный, удивлённый. И в нём — впервые — не было страха.

— Нотт? — переспросила староста Пуффендуя, недоверчиво подняв бровь. — Ты с ней разговаривал?

Олвин отложил журнал посещений и кивнул.

— Да. Лора Нотт. Первокурсница. Очень замкнутая. Умная, но молчит на всех уроках. Я задал ей пару вопросов — и она ожила.

Староста, девушка по имени Энни Брукс, хмыкнула и села на угол стола.

— Ты ведь знаешь, кто её отец?

— Теодор Нотт, — кивнул Олвин. — Я в курсе. Но, кажется, она не он.

Энни посмотрела на него пристально, но потом вздохнула.

— В Хогвартсе долго помнят, — тихо сказала она. — И долго не прощают.

Утро понедельника было серым. Лора шла по коридору, как будто стараясь стать невидимой. Ученики разного возраста оборачивались. Некоторые шептались. Кто-то специально громко называл фамилию «Нотт» — с ударением, с насмешкой.

Когда один из третьекурсников поддел её плечо, она не ответила. Она ускорила шаг. Только у портрета с феей, вышивающей узор из звёзд, она остановилась, тяжело дыша.

— Лора, — раздалось рядом.

Это был Олвин. Он держал в руках две книги: сборник магических эссе и старый том «История современной магии».

— Прогулка по секции памяти. Ты идёшь?

Она посмотрела на него, сжала губы, но кивнула.

Они шли по западному крылу замка, там, где стены украшали гербы не домов, а великих магов прошлого. Каждый из них когда-то учился здесь. Каждый из них был кем-то. И почти каждый оставил в истории след — не всегда светлый.

— Видишь вон тот портрет? — сказал Олвин, указывая на мужчину в мантии с вышивкой в виде змеиного хвоста.

— Да. Кто это?

— Саламандер Грейвс. Великий зельевар, спасший сотни жизней во время Чёрной Оспы. Но в молодости — был осуждён за дуэль на смерть. Почти не вернулся в школу. Почти.

— Его простили?

— Нет, — мягко сказал Олвин. — Он стал таким, несмотря на то, что его не прощали.

Они шли дальше. Мимо портретов, мимо воспоминаний, которые стены хранили лучше, чем люди. И Лора впервые — за долгое время — задавала вопросы. Спрашивала. Слушала.

— Почему вы… со мной?

Он остановился. Подумал. Ответил:

— Потому что ты здесь. Потому что у тебя есть шанс стать кем-то, кем ты захочешь стать. А у меня — долг помочь тебе в этом. Ты знаешь, как называется заклинание, сохраняющее воспоминания?

— Понсивиум, — прошептала она.

— Почти. Pensieve — это хранилище. Но воспоминание… это поступки. Их нельзя просто отложить в сосуд. Их надо пережить. И исправить, если можно.

Позже, в библиотеке, Лора попросила почитать о работе Минервы Макгонагалл. Впервые — по своей инициативе. Она провела весь вечер, копаясь в архиве, пока не нашла одну вырезку из старой «Ежедневной Пророки»:

«…она не учила за оценки. Она учила за правду. Даже если ученику придётся бороться с собственной семьёй.»

Когда библиотека опустела, Лора закрыла глаза. И в её памяти вдруг всплыло лицо отца. Не как грозного мужчины. А как человека, у которого дрожали руки, когда он провожал её на поезд.

— Ты — не я, — сказал он тогда. — И, слава Мерлину, не станешь.

И, может быть, он говорил правду.

Когда на следующем собрании наставников Олвин предложил, чтобы Лора провела мини-лекцию для других первокурсников — об истории древних семей и их связи с современной магией, — некоторые участники удивились. Некоторые — возмутились.

— Ты доверяешь ей выступать? — спросила Брукс.

— Я доверяю её выбору, — ответил он. — А если мы не начнём доверять детям, кто тогда доверится нам?