Расколотый рассвет | Broken Dawn (гет)

Иногда я задумываюсь: зачем я продолжаю этот изнурительный, бесконечный фарс?

Год назад, в это же время, я начал свой предпоследний учебный год в школе Форкс. Тогда у меня была тихая, любящая семья, которая ждала меня в уютном, красивом доме, где я мог находить покой вдали от неутолимой жажды. Рядом была моя обожаемая жена, наполнявшая мою жизнь светом и радостью, прогоняя прочь весь негатив и боль, сопровождающие меня среди подростков и их бесконечных драм. Жизнь была далека от идеала, но всё же — лучше, чем всё, что я когда-либо помнил.

Теперь… подростковые гормоны и их неотъемлемая драма вторглись в мой дом. Запах еды, которой я никогда не смогу насладиться, наполняет каждый уголок нашего дома, усиливая жажду, которая теперь не покидает меня ни на миг. Она повсюду — в гостиной, на кухне, даже в моей комнате. И всё это из-за приглашённой моей собственной женой девчонки. Она заполняет наш дом своими чувствами зависти и ревности, своим ароматом, проникающим в моё убежище, которое больше не кажется безопасным.

Элис это совершенно не волнует — она просто боготворит эту девчонку. Эдвард полностью погружён в свои собственные желания. Розали раздражена и напугана, а бедняга Эмметт вынужден балансировать между тем, чтобы отвлекать её или меня от нашей проблемы — этой живой, дышащей, кровоточащей проблемы. Даже его начинают изматывать постоянные попытки игнорировать её присутствие.

Эсме и Карлайл не хотят причинять ей никакого дискомфорта, а уж тем более попросить её уйти. Для них её отсутствие страха и человечность — это настоящая отдушина. Её присутствие позволяет им заботиться о ней, словно она домашний питомец, и внушает им иллюзию того, что мы не монстры.

Теперь я начинаю свой выпускной год с разбитой семьёй. Большинство начали бояться моей жажды, вместо того чтобы помогать мне её сдерживать. Мой дом больше не место уюта и спокойствия. Я почти всегда остаюсь один на один со своими мыслями, если только не заставляю себя сидеть среди них, чтобы поддерживать видимость единства. Что касается моей жены…

Мне кажется, её больше нет.

Элис, похоже, не слишком переживает. Она считает это лишь временным разрывом, как это бывало у других пар в нашей семье — несколько месяцев разлуки, чтобы потом вновь возродить чувства. Она даже сказала, что это отличная возможность, ведь у неё появится больше времени на свою новую лучшую подругу, прежде чем она снова обратит внимание на меня.

Но я не думаю, что это перерыв.

Мне кажется, это конец.

Может быть, когда-то я действительно был монстром. Возможно, я до сих пор не смирился с тем, что совершил в прошлом, и не преодолел внутренние противоречия. Но одно я знаю точно: я не стану ждать женщину, которая так легко отвернулась от меня. Я не собираюсь хранить верность той, для кого я не значу ничего, когда на горизонте появляется что-то новое и блестящее, притягивающее её внимание.

День тянется невыносимо медленно, безжалостно накрывая меня волной чужих эмоций и отвратительных запахов — пота, парфюма и, Боже мой, этой тошнотворной, застоявшейся крови. Почему, клянусь, у стольких девчонок всегда начинается менструация именно с началом учебного года? Она преследует меня весь день — кто-то постоянно оказывается на тех же уроках, что и я, и всегда садится прямо за мной. Это не может быть каждый раз новая девчонка, должно быть, одна и та же.

Даже во время обеда, когда запах затхлой крови и раздражения наконец оставляет меня в покое, Эдвард приводит свою девушку, у которой снова началась менструация, к нашему столу. Это вызывает у моей мнимой сестры вспышку скрытой ярости, а её муж делает всё возможное, чтобы отвлечь меня пустыми разговорами о видеоиграх.

Когда я мысленно признаюсь, что не хочу играть с братом, если там будет Белла, Эдвард бросает на меня злобный взгляд и, нарочито демонстрируя свою привязанность, просит её послушать новую композицию, которую он, по его словам, сочинил, думая о ней. Его пальцы, с показной небрежностью, перебирают клавиши рояля.

Боже. Даже Эмметт поморщился, хотя обычно никогда не критикует приторную сладость, если дело касается Розали.

В итоге я провожу вечер на охоте, словно изгнанный из собственного дома.

Следующий день ничуть не лучше — тот же запах всё ещё витает вокруг. Я решаю не дышать, отвлекаясь наблюдением за мальчиком, сидящим у окна на другом конце класса. Раньше я его не замечал; должно быть, он новенький, но, что странно для Форкса, никто не обсуждал его появление. Подростки обычно любят сплетничать и высмеивать чужаков, чтобы почувствовать себя лучше.

Этот ребёнок не оставляет впечатления: тусклые каштановые волосы свисают беспорядочными прядями на тонкие, сгорбленные плечи. Одежда его насквозь мокрая, изношенная и даже в некоторых местах начала рваться по швам. Под этой шевелюрой уродливые, сломанные круглые очки прикрывают пол-лица, где выделяются квадратная челюсть и потрескавшиеся от постоянного покусывания губы. Единственное, что его выделяет, — это его размер: он меньше Элис и даже меньше руки Эмметта.

Возможно, он вовсе и не новенький. Такой маленький и незаметный, о нём могли просто забыть. Возможно, он перепрыгнул несколько классов — это объяснило бы его невзрачный вид и отсутствие слухов о нём. По крайней мере, его ум должен быть впечатляющим, в отличие от его внешности, но это заставляет меня задуматься о его жизненных условиях.

Обычно только волки из Ла-Пуш носят одежду в таком плачевном состоянии — и то лишь потому, что не утруждают себя раздеванием перед тем, как превратиться в гигантских псов. В этом городке бедность не проблема, поэтому состояние мальчика вызывает у меня достаточно любопытства, чтобы сосредоточить на нём всё своё внимание.

Боль обрушивается на меня, как несущийся на полной скорости поезд.

Я жадно хватаю воздух.

Запах несвежей крови, дешёвого мыла и корицы.

Я мгновенно закрываю глаза и прекращаю дышать, пытаясь разобраться в хаотическом вихре подавляющих эмоций, исходящих от этого ребёнка, который, под этой потрёпанной одеждой, явно не так прост. Смущение, разочарование, лёгкий страх, гнетущее одиночество, отвращение к себе и, самое сильное из всего, — боль.

Боже всемогущий, какая же это боль.

Люди кончают с собой из-за меньших страданий. Я ощущаю её почти физически — этот болезненный, душераздирающий груз потери и предательства, который сводит с ума.

Как такой маленький человек может дышать под этим давлением? Как он вообще живёт?

Я провожу остаток урока в оцепенении, не в силах полностью закрыться от его эмоций. Что-то во мне словно зацепилось за этот поток, и теперь я чувствую его боль так, будто она моя. Весь оставшийся день я пытаюсь передать ему волны умиротворения и спокойствия, но этого недостаточно. Его страдания настолько глубоки и всеобъемлющи, что кажется невозможным, чтобы когда-либо существовали какие-то другие чувства.

Но одно становится очевидным: тревога, которую породила эта встреча, растёт во мне с каждым часом.

В полдень я, движимый странной внутренней нуждой, следую за мальчиком. Вместо кафетерия он направляется в библиотеку. Я наблюдаю за ним из-за книжных стеллажей, пока он устраивается за дальним, спрятанным в тени столом. Он достаёт учебник по математике и обеденный контейнер. Чем глубже он погружается в уравнения, тем сильнее его разочарование и отчаяние — и это лишь усиливает моё беспокойство.

Прежде чем успеваю обдумать свои действия, я сажусь напротив него.

— Тебе нужна помощь? — спрашиваю я осторожно.

Он коротко смеётся, но смех его пуст и надломлен, а в воздухе уже чувствуется солоноватый запах слёз.

— Я проваливаю абсолютно всё. Без понятия, о чём говорят на уроках. Честно говоря, я просто привык терпеть неудачи, иначе давно бы уже сдался, — отвечает он с кривой усмешкой.

Акцент выдаёт его — он явно британец. Значит, новенький и точно не гений, как я предполагал. Ну, прощай, моя теория о вундеркинде.

— Если хочешь, я могу помочь с учебой, — предлагаю я, сам не веря своим словам.

Боже, я что, только что вызвался быть репетитором для человека, который тонет в каждом предмете? Какой идиотизм.

— Я не хочу быть обузой, — тихо шепчет он, а чувство одиночества и неловкости заполняет всё его существо.

Я усиливаю поток успокаивающих эмоций, стараясь пробиться сквозь его мрак.

— Это совсем не обуза для меня, — тихо признаюсь я. — Если быть честным, моя жизнь сейчас — полный бардак. Я живу с бывшей девушкой, которая охладела ко мне и нашла утешение в восхищении девушкой моего брата, которую я терпеть не могу. Теперь я избегаю дома, не могу находиться рядом с братьями и сёстрами, потому что она всегда рядом. Я даже в своей комнате не нахожу покоя. Мне одиноко. И я не знаю, чем себя занять. Думаю, я был бы рад завести нового друга. Что скажешь?

Мальчик ненадолго замолкает, затем печально усмехается.

— Мне тоже нужен друг… но тебе не стоит возиться с таким неудачником, как я. Скорее всего, я завалю все экзамены.

— Я ни на секунду не верю, что ты неудачник, — твёрдо отвечаю я. — Тебе просто нужна помощь. И я с радостью её предложу.

Его зовут Эван Харрис, и я ощущаю запах лжи, пронизывающий его слова, а также то, как он ненавидит себя ещё больше за этот обман. Но моё имя ведь тоже не настоящее — я не Хейл, да и многие другие мои действия полны лжи. Как я могу требовать от нового друга чего-то большего, чем от себя самого?

Когда через несколько дней запах менструации исчезает, больше ничто не напоминает о том, что Эван — девушка. Но он и не выглядит типичным подростком, переполненным гормонами. Кажется, будто он вообще лишён пола, как ребёнок, хотя ему уже шестнадцать. Я начинаю беспокоиться: его физическое и умственное развитие кажется каким-то незавершённым. Эван вовсе не глуп — напротив, он удивительно умён и схватывает всё на лету, как только ему объясняют. Он делает такие логические выводы, что иногда это поражает, как, например, когда на третьей главе нашего задания по английскому он уже вычислил убийцу, что доставило мне немалое удовольствие. Однако его общее образование словно застыло несколько лет назад, и это существенно отбрасывает его назад по сравнению с нашими сверстниками, несмотря на его искренние усилия. Даже его знания о современной культуре настолько отстали, что я не могу объяснить это лишь его британским происхождением.

Несколько дней спустя он приглашает меня присоединиться к нему на его вечерней работе, после того как я снова пожаловался, что не хочу возвращаться домой. Эван подрабатывает поваром в местной забегаловке, и, наблюдая за ним из угла старой кухни, я вижу, что он отлично справляется с обязанностями, хоть и не получает от этого особого удовольствия. Он легко ведёт беседу, пока готовит, а из кастрюль и сковородок доносятся аппетитные ароматы, скрывающие запах людей из соседней комнаты.

Эта простая, но такая уютная атмосфера погружает меня в давно утраченное чувство умиротворения, которое я теперь ревностно оберегаю от вмешательства Эдварда и его способности читать мысли.

Пока он готовит, я зачитываю ему вслух наши учебники и задания. Мы почти никогда не касаемся наших прошлых жизней или семейных обстоятельств, но даже без этих тем мы постепенно узнаём друг друга всё лучше, не прибегая к лжи, чтобы скрыть свои секреты.

День за днём его эмоции становятся легче, одиночество больше не кажется таким тяжёлым и всепоглощающим, что мне хочется плакать за него. Я начинаю видеть в Эване человека искренне доброго, бескорыстного, мечтающего сделать мир лучше. Он удивляет меня своей природной добротой, особенно когда я, эмпат с полуторавековым опытом, привыкший к войнам и захолустным городкам, нахожу в нём что-то новое и светлое. Эван заставляет меня хотеть быть лучше. И дело не в моём «рационе» или внешнем контроле. Он даёт мне почувствовать, что я могу стать по-настоящему хорошим — не просто существом, соблюдающим моральные нормы ради внешнего мира, а человеком, стремящимся к высшему благу.

Единственное, что я могу сделать, чтобы выразить благодарность за это невероятное чувство, — окружить Эвана аурой счастья. Но это счастье искусственное, и я знаю это. Поэтому я сдерживаюсь. Моя компания должна быть достаточной для него.

Однако вскоре я начинаю замечать нечто странное в своём друге, кроме его изменчивой женственности. Пару раз, краем глаза, я уловил нечто странное — его лицо будто бы «мерцало». На долю секунды оно преображалось в совершенно другую, потрясающе красивую внешность. Если бы я был человеком, я бы списал это на оптический обман или игру разума, но, обладая вампирской природой, я точно знаю, что это не иллюзия. Единственный вывод — Эван каким-то образом скрывает свою настоящую внешность, возможно, даже пол, и причина этого пока остаётся для меня загадкой.

Это открытие будоражит во мне любопытство и тревогу. От кого или от чего скрывается мой дорогой новый друг?

В один дождливый сентябрьский день, когда Эван раскладывал свой скромный обед на привычном месте в библиотеке, он протянул мне небольшой свёрток, завернутый в фольгу.

— Это… это брауни. Я испёк его специально для тебя, по особому рецепту. Я знаю, ты обычно не ешь в обед, но мне бы очень хотелось, чтобы ты хотя бы попробовал. Скажи, если будет ужасно? — его голос дрожал от неуверенности.

Я не мог ему отказать, но и солгать не мог. С трудом набравшись храбрости перед вкусом, который, как я ожидал, будет напоминать пепел и землю — ведь так всё казалось для моего вида, — я откусил крохотный кусочек. Неожиданно насыщенный аромат чёрного шоколада, с нотками сахара и лёгким оттенком корицы, ударил мне в нос. Этот запах так напоминал Эвана — его природный, едва уловимый аромат, — и что-то в нём будоражило аппетит… что-то особенное…

Я положил кусочек в рот.

Вкус давно забытых и горько оплаканных лакомств взорвался у меня на языке. Я не мог сдержать восторженный стон. Продолжал жевать, не в силах остановиться, наслаждаясь каждым мгновением, пока в фольге не осталось ни единой крошки шоколада. Облизав пальцы, я вдруг осознал, что смотрю на Эвана с широко распахнутыми глазами.

— Я… я добавил в тесто немного свиной крови и каплю своей… Всё в порядке? У мясника, увы, не нашлось ничего лучше. Ты почувствовал шоколад? — с тревогой спросил он, прищурив глаза.

— Дорогуша, это… это было восхитительно, — прошептал я, потрясённый. — Я думал, что никогда больше не смогу попробовать шоколад. Даже в мои времена он был роскошью… Откуда ты узнал?

— Ну, в школе мы изучали вампиров, оборотней и прочие существа. Признаюсь, твои янтарные глаза сбили меня с толку. Я подумал, что это может быть какой-то признак твоего рода… Надеюсь, я не сделал ничего не так?

— Ох, Эван… ты сделал всё просто идеально. Это лучший подарок, который мне когда-либо дарили. Я даже не знаю, как тебя отблагодарить!

— Не нужно ничего. Я просто хотел помочь. Ты уже делаешь столько для меня: учишь, поддерживаешь, не даёшь скучать, хотя я уверен, что у тебя наверняка есть вопросы, которые ты никогда не задаёшь… Ты так много для меня значишь, Джаспер. Без тебя я бы, наверное, давно сошёл с ума от одиночества. Ты, возможно, спас меня в тот самый день, когда решил присоединиться ко мне здесь.

— Что ж, тогда, возможно, ты спас меня от потери рассудка. Так что считай, что мы квиты.

С тех пор Эван ежедневно приносил мне обед и снабжал шоколадными сладостями с добавлением своей крови. Я растягивал удовольствие, наслаждаясь ими весь день. Эти угощения помогали мне держать жажду под контролем, особенно среди людей, которые ходили вокруг как живые источники пищи. Никогда прежде я не ощущал такой власти над собой, да и давно не был так сыт — со времён последнего срыва в Иллинойсе. Со временем я заметил, что мои когда-то яркие янтарные глаза начали темнеть, приобретая тёплый оттенок золотого виски. Красные человеческие примеси смешивались с характерным жёлтым цветом, присущим моему ковену.

Когда Карлайл замечает изменения, он незамедлительно отправляет меня на охоту, полагая, что мои темнеющие глаза — признак растущей жажды. Он беспокоится, что я потеряю контроль рядом с Беллой, играющей на рояле вместе с Эдвардом.

Но вместо того, чтобы следовать его совету, я провожу весь день на утёсе, наблюдая, как волны Тихого океана с грохотом разбиваются о скалы. В голове роятся мысли о том, как однажды я привезу сюда Эвана, чтобы показать ему эти красоты. И меня охватывает грусть оттого, что не увижу его до понедельника — по воскресеньям он не работает.

Любопытство Розали и Эммета становится всё более очевидным. Они наконец решаются проследить за мной, когда я сижу на ланче в библиотеке. Сдержанное хихиканье Эммета, спрятавшегося между книжными стеллажами, не оставляет сомнений в его присутствии. Эван, с усмешкой на лице, косится на меня, в то время как моя сестра появляется из-за угла и, склонившись, резко шепчет:

— Джаспер, что это ты только что положил себе в рот?

Мы оба замираем: я с набитыми, как у бурундука, щеками, полными восхитительного яблочного пирога с лимоном, а Эван — с широко раскрытыми от испуга глазами. Ему всегда казалась устрашающей манера поведения Розали. Я перевожу взгляд то на неё, то на Эвана, а затем, нехотя, протягиваю брату кусочек пирога, который ел с таким удовольствием.

Всегда готовый к экспериментам, Эммет без колебаний откусывает от предложенного.

— Ммм! — стонет он, наслаждаясь каждым моментом. — Это божественно! Попробуй, Розали!

Розали, сдерживая вздох восхищения, не может скрыть удовольствия:

— Что это за пирог? Как такое возможно? — её алчный взгляд прикован к оставшемуся кусочку.

— Это яблочный пирог, — тихо отвечаю я. — Эван готовит мне обеды каждый день, и теперь я почти не испытываю потребности в охоте. — Я замечаю, как в её глазах мелькает тревога. — Он экспериментирует с рецептами, добавляя свиную кровь и пару капель своей для вкуса. И прежде чем ты что-либо скажешь, я ничего ему не рассказывал. Эван просто умён и догадался сам.

Я нежно касаюсь носком ботинка его ноги, посылая волны спокойствия, чтобы сгладить напряжение.

— Могу что-нибудь приготовить и для вас, мисс Хейл, если хотите. Конфеты, например. Джаспер считает их полезными во время занятий, — с вежливой улыбкой предлагает Эван.

— Не уверен, что Эван — полностью человек, — шепчу я так, чтобы он не услышал. — Его кровь немного иная, и есть кое-какие странности…

Эван смотрит на меня проницательным взглядом сквозь большие, слегка перекошенные очки, зная, что я что-то сказал, но не уловив слов. Я мягко сжимаю его руку, в то время как мы с Эмметом продолжаем борьбу за последний кусочек пирога. Розали, с выражением лёгкого недовольства на лице, берёт жестянку с конфетами, которую Эван протягивает ей со скромным «спасибо», и уходит, а её муж, доедая пирог, направляется следом.

В тот же вечер Розали спрашивает, почему я так близко сошёлся с этим парнем и позволил ему узнать столько о нас. Я отвечаю, что, когда остальные приняли к себе Беллу, никто не задумывался о последствиях, так почему же мне не сделать то же самое?

К тому же, мой человек куда лучше их.

Эммет смеётся, а я с благодарностью отмечаю, что Эдвард и Элис на охоте, а Карлайл ещё задерживается в больнице. Эсме занята на кухне, и я лишь краем сознания ощущаю её лёгкую тревогу. Но я доверяю ей — уверенность в том, что она не скажет лишнего, если и сообщит что-либо, то только Карлайлу.

Со временем Розали начинает теплее относиться к Эвану. Он умеет обращаться с дамами так, как она любит: с уважением, восхищением и долей почтительного страха. А ежедневные «взятки» в виде пирожных и сладостей постепенно располагают её к нему. Правда, это напоминает отношение альфа-хищницы к слабому, но симпатичному человеческому самцу.

Но всё меняется, когда у Эвана неожиданно снова начинается менструация, вызывая у нас неудобные вопросы и его смущение.

— Дорогуша, не стоит смущаться. Это совершенно естественно, хотя нам всем любопытно, почему ты не воспринимаешься как девушка в остальное время. Но если ты не хочешь делиться этим, то это, конечно, не наше дело, — я стараюсь успокоить его.

— Я… я уже сам не знаю, кто я и что я. Всегда считал себя парнем, хотя иногда хотелось быть кем-то другим. Но сейчас я просто запутался. Наверное, я боюсь того, что со мной происходит. И я не думал, что быть девушкой может быть так больно…

Со временем небольшие тайны моего друга начинают раскрываться. Но настоящие ответы на многие вопросы я получаю лишь тогда, когда мы с Эмметом и Розали решаем сбежать от вечного «Шоу Беллы» и отправиться навестить нашего человека.

Как и мы, Эван живёт на окраине города, в уединённом месте среди густого леса. Узкая тропинка, скрытая между деревьями, ведёт к его дому, затерянному в чаще. Но, в отличие от нашего дома, его жилище скромное — маленький домик с мансардой, без гаража. Более того, задняя часть здания когда-то сгорела, и остатки явно заброшены уже несколько лет. Природа вновь взяла своё, пробившись сквозь разрушенные стены, обвивая дом дикими растениями.

Эван живёт один в этом полуразрушенном доме. Только кухня и гостиная, покрытые плесенью, остаются более-менее пригодными для жизни. Остальное пространство дома закрыто от непогоды лишь благодаря тому, что он нашёл старые доски и забаррикадировал проходы, ведущие к разрушенным спальням. Его доходы из закусочной малы, и он едва сводит концы с концами, выживая на то, что удаётся вырастить в собственном саду — единственном участке, где природа хоть как-то подчинена его воле. Этот сад, вопреки всему, процветает, полон фруктов и овощей, выращенных с огромным трудом.

У него нет электричества, и, судя по всему, он моется холодной водой на кухне или в школьном спортзале. В углу кухни, на старых шкафах, свалена куча старых одеял — его «гнездо» для сна, самое тёплое и сухое место в доме. Всё остальное пространство представляет собой картину полного запустения.

И при этом, все эти недели, Эван готовил для трёх вампиров обеды, используя еду, которую выращивал с трудом или покупал, жертвуя своим комфортом и, возможно, здоровьем. Он тратил на это последние средства, зная, что зимой его сад не принесёт плодов, и неизвестно, как он будет выживать в этих суровых условиях.

Эван не переживёт зиму в этом доме.

Ужас, отразившийся на лицах Эммета и Розали, лишь усиливает моё собственное беспокойство. Но всё это меркнет перед всепоглощающим чувством стыда, которое охватывает моего маленького друга, когда он понимает, что мы увидели, в каких условиях он живёт.

Слёзы, которых он так долго старался избежать, прорываются, и Эван в отчаянии закрывает лицо руками, не в силах сдержать рыдания.