Портеньо (джен)

...В первую же ночь с меня стащили ботинки.

Неделя минула с той поры, когда я спустился на пристань тем же путем, что попал на "Карлотту", и у меня почти получилось понемногу привыкнуть к чужому городу, так непохожему на Ливорно и одновременно до ужаса напоминающему мне его. И все бы шло хорошо, не лишись я тех немногих денег, что были припрятаны под стельку ботинка.

…Оставшись ни с чем, пошел к домовладельцу, упрашивать его, чтобы он позволил мне и дальше жить в той чердачной каморке, в которую меня впустили, наслушался трескучей ругани, стараясь пропускать ее мимо ушей, и, когда хозяин поостыл, стал просить какого-нибудь дела, чтобы отработать угол и ужин, и теперь, набегавшись днем до гула в ногах по городу или натаскавшись мешков и ящиков в порту так, что у меня кости от работы трещали, до тех пор, пока не погасят фонари, либо толок в ступе кукурузу, либо чистил посуду ("пока рожу свою на кастрюле не увидишь, из кухни не уйдешь!"), либо мёл и мыл полы...

Засыпая под выменянной курткой, от которой шел какой-то зеленый, кислый запах медных пуговиц, перемешанный с коричневой, приторной, липкой вонью рома и матросского табака, я, как некий древний оратор, перекатывал во рту, словно речную гальку, непривычные слова и фразы, до тех пор, пока язык не переставал ворочаться, и голова не тяжелела...

Испанский язык мне казался крутящимся, искрящимся и шипящим, как фейерверк "солнце", и я поставил себе, во что бы то ни стало, его одолеть, потому что трудно было торговаться (мне и этому пришлось выучиться), да и просто понимать — то ли меня просят о чем-то, то ли ругают...

Пестрый, выкрашенный остатками корабельной краски, дом стоял неподалеку от порта, и все, кто жил в нем (и в подобных ему домах) звались горожанами полупрезрительно "портеньос" — портовой сброд, придонные падальщики, отбросы, обсевки, чужаки.

И я тоже был "портеньо", и мне доставалось от нелюбви к таким, как я — с работой было трудно, да и постоянных дел не было, а раздобыть занятия перепиской или пристроиться учить чьих-то детей можно было лишь по протекции, поэтому я и носился из конца в конец города по поручениям, иногда путаясь в улицах и безнадежно опаздывая...

…Пропитывался за день запахами чадящего масла, свежевыловленной рыбы, глотал голодную тягучую слюну и мечтал хотя бы о кружке самого дешевого, из спитой гущи, кофе.

Еда стала роскошью, сон — прихотью, работа — единственным способом протянуть до завтрашнего дня.

...Иногда, проходя мимо церквей, пышных, богатых, в завитках лепнины и сиянии деревянных позолоченных лучей — из них веяло холодом, как от ле́дников — я успевал рассмотреть статуи скорбящих мадонн, с лицами, страшащими живостью навеки замерших черт, в затканных траурным серебром и отделанных тонким кружевом одеяниях, и думал, что не для меня эта скорбь, и старался чуть ли не бегом проскочить мимо, чтобы воспоминания о другом идоле не всколыхнулись в душе и не затопили ее горькой водой.

...И дыра на месте сердца все тлела и дымилась обугленными краями...