Картахена (джен)

Апрель 1689 г.

Один из богатейших городов Новой Испании, лакомый кусок для любого разбойника, пусть даже ходившего под королевским флагом, — золотая Картахена, казавшаяся такой неприступной, всего за сутки пала под сокрушительным натиском пиратов капитана Блада, и вскоре после этого была полностью оккупирована солдатами французской эскадры.

Все золото, все деньги и ценности, какие только нашлись в городе, во дворцах, церквях и домах мирных жителей, неиссякаемыми звенящими потоками потекли в загребущие руки французского генерала, барона де Ривароля. Он единолично определил условия капитуляции города, решив не привлекать к этому деликатному вопросу невыносимого капитана пиратов. Точно так же, игнорируя Блада и его людей, де Ривароль подсчитывал награбленные ценности и безо всякого стеснения направлял их на свои корабли.

На протяжении шести дней, в течение которых длилось разграбление Картахены, капитан Блад вместе со своими молодцами занимал господствующую над городом возвышенность Нуэстра-Сеньора-де-ла-Попа, блокируя единственную дорогу из Картахены, ведущую на материк. Покончив с пиратством, капитан предпочел не вмешиваться в грабежи, учиненные в городе де Риваролем, терпеливо ожидая момента, когда можно будет наконец покинуть эту проклятую испанскую землю.

Однако, на седьмой день после капитуляции Картахены, уступив настойчивым требованиям своих людей, справедливое возмущение которых не знало границ, капитан Блад все же вынужден был напомнить французскому генералу об их законных правах на одну пятую часть добычи, что по беглым подсчетам Блада составляло сумму не меньшую, чем восемь миллионов ливров.

В памятном разговоре с де Риваролем капитану пришлось быть довольно резким вопреки своей воле. Чувствуя, что снова ведет себя по-пиратски, Блад утешился мыслью, что говорит не от своего лица — он всего лишь представлял интересы своих ребят, имевших полное право на эти деньги. И, действуя более деликатно, вряд ли можно было отстоять это право перед наглым мошенником, каким оказался генерал. Стараясь сохранять спокойствие, Блад разъяснил мерзавцу истинное положение дел, не опускаясь, впрочем, до пустых угроз. Поэтому, как ни бесился де Ривароль, но, признавая за Бладом если и не правоту, то во всяком случае значительную военную силу, вынужден был уступить.

Уладив все свои дела на берегу и лично передав обещание генерала честно рассчитаться с ними тем офицерам и солдатам, которые все еще оставались в лагере на Нуэстра-Сеньора-де-ла-Попа, Блад решил провести эту последнюю ночь на борту своего корабля. Столь велико было его желание поскорее покинуть этот проклятый город, в котором судьба со скотским упрямством вновь навязала ему ненавистную роль пирата.

Он не мог найти себе места, оставаясь на берегу. Но по мере того как изящный, грозный силуэт «Арабеллы», казавшийся черным в багровых лучах заходящего солнца, становился все ближе, нервное напряжение, сжимавшее сердце капитана, медленно отступало. Его корабль — его свобода — по-прежнему при нем. Все остальное не так уж важно.

Когда спустя несколько минут алый борт фрегата внушительной громадой навис над шлюпкой, то, прежде чем ухватиться за первую ступеньку шторм-трапа, Блад по обыкновению поприветствовал свою девочку, ласково дотронувшись рукой до ее теплой, просоленной обшивки...

* * *

— Ну как дела, капитан? — негромко спросил Дайк, когда Блад, ловко вскарабкавшись по веревочной лестнице, ступил на чистую, нагретую солнцем палубу.

Лейтенант был подчеркнуто спокоен, но из-за спины у него нетерпеливо выглядывали десятка два пиратов. Джереми Питт стоял у трапа и также молча смотрел на Блада.

Капитан обвел всю компанию напряженным взглядом, осознав вдруг, что им уже известны последние новости, и ответил ровным голосом:

— Все в порядке. Мы все уладили.

— Мерзавец расплатится с нами?

Блад чуть приподнял брови, вновь переведя взгляд на лейтенанта.

— Разумеется. Я доходчиво объяснил ему ситуацию и, думаю, он меня понял. Завтра утром мы — я, Хагторп, Волверстон и Ибервиль — должны явиться к нему на «Викторьез» для раздела добычи. После чего сможем доставить нашу долю на свои корабли.

— Слышали, что сказал капитан? — громко воскликнул Джейк Хейтон, повернувшись к матросам. — Завтра пируем, ребята!

В толпе послышались облегченные вздохи, грубые шутки и нервные смешки.

Внезапно почувствовав себя лишним среди всего этого дружного пиратского воинства, Блад коротко отдал распоряжения лейтенанту и боцману, развернулся на каблуках и направился к себе в каюту.

Джереми Питт, однако, последовал за ним с явным намерением что-то сказать.

Блад остановился на полпути и мрачно взглянул на своего штурмана.

— Чего тебе, Питт?

Джереми внимательно всмотрелся в его лицо.

— А что он сказал на самом деле, Питер?

В глазах Блада появилось усталое выражение.

— Ты знаешь, что у меня нет от вас секретов. Я в точности передал то, что услышал от генерала.

Питт чуть нахмурил светлые брови.

— И ты ему веришь, Питер? — в голосе штурмана прозвучал скорее укор, нежели вопрос.

Почувствовав это, Блад ответил откровенно что думал:

— Нет, Джереми. Не верю. Больше того, я спорить готов, что завтра этот подлый вор постарается сделать все, чтобы нас обмануть. — Он помолчал. — Но я умею брать свое, ты же знаешь. Я не дам ему такой возможности. Завтра все будет разделено по справедливости, или я не капитан Блад.

Джереми невольно улыбнулся, глядя на своего друга.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь, капитан?

Блад тоже усмехнулся.

— Оставь меня одного, Джереми. Сейчас это лучшее, что ты можешь для меня сделать.

Вероятно из-за усталости ухмылка Питера вышла немного идиотской. Питт колебался, отметив про себя эту деталь.

Он ненавидел, когда Блад начинал вести себя так — словно пытался казаться хуже, чем был на самом деле. За такими вот грубоватыми и не очень остроумными репликами обычно скрывались досада и неуверенность. И самым неприятным было то, что в эти моменты Питт абсолютно не знал, чего от него ожидать.

Не отрывая настороженного взгляда от сонного лица капитана, которое все равно продолжало казаться ему подозрительным, Джереми кивнул.

— Хорошо. Отдыхай. Только... — он запнулся на мгновение, не зная, как лучше сказать ему это.

Спокойные синие глаза Блада смотрели на него вопросительно, дожидаясь окончания фразы.

— Только не пей сейчас, я тебя очень прошу. И момент не самый подходящий, и вообще я думаю, что...

Джереми прервался, потому что капитан неожиданно расхохотался в полный голос. А потом весь внезапно сник, грустно разглядывая шершавую переборку.

— Не буду. Не волнуйся, — на секунду он снова взглянул в глаза Питта. — За мной не нужно присматривать, Джереми. Я уже большой мальчик. Соображаю, что к чему.

Джереми остался серьезным.

— Надеюсь на это, капитан, — просто ответил он.

Блад кивнул, изо всех сил пытаясь подавить зевок. Заметив это, Джереми наконец сжалился.

— Ладно уж, иди, — снисходительно разрешил он. — Жду не дождусь, когда мы сможем убраться отсюда.

Вяло улыбнувшись, Блад хлопнул своего штурмана по плечу, после чего наконец удалился к себе в каюту.

Джереми постоял в задумчивости еще несколько секунд, а затем вернулся на палубу. Он немного успокоился, взяв с капитана обещание быть благоразумным. Возможно, это было занудством с его стороны. Но Джереми по собственному горькому опыту знал, на какие «подвиги» способен Питер, мучаясь от безделья.

Да, Картахена захвачена и дело с де Риваролем почти улажено, но расслабляться им еще рано. И слава Богу, что капитан тоже это понимает. Хотя в последнее время он вел себя очень странно, порой даже вызывающе.

Может, остальным это бросалось в глаза не так сильно, но Джереми слишком хорошо знал его, чтобы не заметить. Да, он бросил пить, но таким, как раньше, все равно не стал. Что-то в нем изменилось, Джереми это чувствовал, хоть и не мог выразить словами. А может быть, думал он, ему просто нужно время, чтобы восстановиться? Времени ведь совсем мало прошло. Каких-нибудь две-три недели назад Питер света белого не видел от пьянства, а тут вдруг, пожалуйста, не пьет уже столько дней. Так может, все еще наладится, и постепенно он выздоровеет совсем? Если только дать ему время и не слишком на него давить?

Питт хотел бы верить, что со временем его друг окончательно придет в себя. Но чувствовал в глубине души, что прежним капитаном Блад уже никогда не станет. Что-то важное сгорело в нем. Сгорело безвозвратно.

* * *

Нельзя сказать, что Джереми был так уж неправ. Питер и в самом деле еще не до конца оправился после тяжелого запоя, и на восстановление ему действительно требовалось некоторое время. Но единственное, что изменилось в нем раз и навсегда, — это отношение к самому себе и своему пиратству.

Он на удивление легко завязал с пьянством. Ну, по крайней мере со стороны казалось именно так. Да, его самолюбие было задето не на шутку. Но все же, после стольких месяцев глубокого и непрерывного запоя такое внезапное пробуждение к жизни выглядело почти чудом. Для всех, потому что ни одна живая душа не подозревала о том, какие страдания за этим стоят.

Естественно, принять решение больше не пить оказалось несоизмеримо легче, чем и правда не пить больше. И каждый вечер, после того как решение это было им принято, Блад отчаянно боролся с самим собой.

Все эти дни, что сумел прожить без рома, он был то вялым, то нервным, то злым и болезненно деятельным. Несмотря на плохое самочувствие, он почти не думал о выпивке, пока был занят. Но по вечерам, когда на него снова накатывало... отчаяние, которое ничем не заглушить, непрошеные воспоминания о том, чего не исправить, ненависть к самому себе и острое осознание бессмысленности всего происходящего... по вечерам ему жизненно необходимо было успокоиться. Но, к сожалению, единственным средством, которое могло его успокоить в такие минуты, был ром. А с ромом он завязал.

И именно по этой причине вечера стали для Блада самым тяжелым временем суток. Вне зависимости от того, проводил ли он вечер в компании своих пиратов или в полном одиночестве. Хотя, пожалуй, бороться с этим искушением в одиночестве было даже тяжелее, чем наблюдать, как кто-то всласть напивается у него на глазах. Именно в одиночестве он постоянно ловил себя на мысли о том, чтобы позвать слугу и потребовать привычную порцию выпивки. И, в конце концов, не все ли ему равно, кто и как на него посмотрит после этого? Ему это нужно. Это его лекарство. И плевать, что подумают о нем другие!

Беда в том, что в действительности ему было вовсе не плевать. Он с дрожью вспоминал то унизительное чувство стыда, которое вспыхнуло в нем во время первой встречи с французским генералом. Под его пренебрежительным взглядом Блад вдруг осознал, что больше не является тем, кем сам себя считает до сих пор. И это окончательно выбило его из колеи. Он больше не джентльмен. И он больше не выглядит, как джентльмен. Он выглядит в полном соответствии со своим гнусным ремеслом — как вор, пират, проходимец и пьяница. И ничего удивительного, что теперь с ним обращались именно так, как и положено обращаться с пиратом и проходимцем.

Он выставил напоказ свой постыдный недуг, свою жалкую слабость — и после этого еще удивлялся презрению, которое увидел на лицах напыщенных французских офицеров. Да он почувствовал себя так, как если бы предстал перед ними голым! Он почувствовал себя беззащитным, лишенным привычной почвы под ногами. Потому что в таком свинском виде он просто не мог быть самим собой.

Лишь воспоминание о пережитом унижении удерживало его от того, чтобы снова взяться за бутылку, в чем он по-прежнему продолжал испытывать сильнейшую душевную и физическую потребность.

Оторвав рассеянный взор от стремительно темнеющего неба за окнами, Блад устало взглянул на свои дрожащие руки... и покрепче сжал их в кулаки, пытаясь унять эту проклятую дрожь. Ничего. Это пройдет. Постепенно пройдет. По сравнению с тем, что было в первые дни, можно сказать, почти отпустило. Главное, не сорваться сейчас.

Хотя именно сейчас это было особенно нелегко. Потому что все вокруг теперь было не так. Все шло не так, как он привык, и без выпивки ему было очень тревожно.

Все последние месяцы звуки и краски вокруг него были приглушены и смазаны. Они не причиняли боли и беспокойства. Спасительная пелена словно отделяла его измученное сознание от жестокой и беспощадной действительности.

А теперь резкий и холодный окружающий мир внезапно обрел ослепительную четкость и яркость, режущую взор. Он успел отвыкнуть от этого, хотя прежде, казалось, неплохо умел с этим справляться. Он уже не рассчитывал когда-нибудь снова оказаться в деле. Слишком приятным и желанным было забытье, слишком соблазнительно было не помнить, не думать, не чувствовать. Никого и ничего не видеть. Ни о чем не беспокоиться. Это было спасением.

И все же это не могло продолжаться вечно. Изо дня в день, снова и снова забываясь пьяным сном, он всерьез рисковал совсем скоро и вовсе не проснуться. Блад был крепким и закаленным человеком, но вынужден был признать, что даже его силы не бесконечны. И нет, конечно же, он не боялся умереть. Он просто слишком сильно любил жизнь. Пускай в теперешней его жизни не было ровным счетом ничего, ради чего стоило за нее цепляться, он вдруг понял, что вовсе не готов променять ее на ром, даже самый лучший.

Снова зевнув во весь рот, он усмехнулся сам себе и принялся раздеваться. Неторопливо стягивая влажные сапоги, он слышал, как весело переговариваются его парни наверху в предвкушении завтрашнего дня. Что ж, добыча и впрямь обещала быть богатой. Стараясь не думать о несчастной Картахене и о том, что их военная операция была ничем иным, как обыкновенным пиратским налетом, Питер Блад еще немного посидел у стола, медленно выкурив трубку, после чего лег спать пораньше, дабы избежать лишних соблазнов. Тем более что сегодня опять чувствовал себя слабым и разбитым. За эти дни он с огорчением заметил, что стал уставать гораздо быстрее, чем раньше. Это было чрезвычайно неприятным открытием. Но он предпочел с собой не тягаться. Возможно, думал Блад, опуская голову на подушку, это лишь временная слабость. Последствие длительного... бездействия.

Сквозь моментально навалившийся сон он слышал, как команда орала песни на пушечной палубе, как кто-то внизу хохотал и даже пару раз пальнул из пистолета от переизбытка чувств... потом кто-то негромко стучался к нему в дверь... А может, ему это только снилось. Он не ответил. Он засыпал.

Блад проснулся задолго до рассвета от странного тревожного предчувствия в груди. «Арабелла» покачивалась на волнах в гробовом молчании, время от времени нарушаемом чуть слышным плеском моря за бортом. За раскрытыми окнами все еще царил непроглядный мрак, сквозь который невозможно было различить ничего, кроме звезд. Хоть глаз выколи, почему-то подумалось ему.

Улегшись на спину, капитан попытался заснуть снова, но это ему не удалось. Он долгое время лежал с открытыми глазами, положив руку под голову, и мысли его рассеянно витали где-то далеко...

И лишь когда небо за окном начало светлеть, а звезды постепенно поблекли, плеск волн и поскрипывание корабля снова его убаюкали. Он не сопротивлялся, рассчитывая поспать еще хотя бы полчаса. Но уже через мгновенье снова был вырван из забытья гневным воплем, прозвучавшим наверху.

Блад резко сел, протирая глаза, еще не подозревая о том, что послужило причиной этих раскатистых проклятий. Но, кажется, не он один был окончательно ими разбужен — на всем корабле в один миг вдруг началось бойкое шевеление, словно в гигантском растревоженном муравейнике.

Охваченный новым приступом нервного возбуждения, капитан порывисто поднялся, наспех натянул на себя одежду и, чуть пригладив растрепанные волосы, поспешил на палубу, где уже собралось человек десять пиратов, включая лейтенанта Дайка, который всю вторую половину ночи пробыл на вахте. На лицах его людей было написано бешенство, и Бладу не потребовалось спрашивать о причинах. Причину он понял сам.

Когда непроглядный мрак тропической ночи отступил, прорезанный первыми лучами восходящего солнца, вахтенные офицеры на «Арабелле» и «Элизабет» не обнаружили на рейде никаких других кораблей, за исключением своих собственных. Покалеченные пушками форта, «Атропос» и «Лахезис» все так же сохли на берегу. А вот кораблей французской эскадры и след простыл.

Оглушенный этим открытием, капитан Блад взбежал на квартердек, широко распахнутыми глазами всматриваясь в морскую синь, где далеко на западе, на бледном утреннем горизонте сумел различить лишь призрачные тени французских парусов.

Проклятие... О, проклятие! Кровь и смерть!

Блад всей кожей чувствовал на себе напряженные взгляды разъяренных пиратов. Ни единого звука не сорвалось с плотно сомкнутых губ их капитана, но в потемневшем взоре промелькнула молния, словно угрожающий отблеск страшной бури, мгновенно разразившейся в его душе.

Он должен был это предвидеть. Должен был предвидеть, черт побери! Он заранее знал, что этот подлый вор его обманет, — и упустил его! О, дьявол... Какой же он дурак! Жизнь ничему его не учит. Он опять, опять пал жертвой своей идиотской доверчивости! Позволил этим грязным французским свиньям так нагло себя обмануть. Позволил обмануть своих людей. Он опять подвел их!

Глаза Блада мстительно загорелись, ладони сами собой сжались в кулаки. Ничего, упрямо подумал он. Ничего, мерзавцев еще можно догнать. Далеко они не уйдут, с таким-то предводителем.

Капитан раздраженно отбросил волосы, которые утренний ветер швырнул ему в лицо, и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Ничего, он еще рассчитается с этим поганым ублюдком без чести и совести за все. За все оскорбления, которые ему пришлось вытерпеть. За все нанесенные обиды. За все, что накопилось! Блад не даст этому негодяю уйти. Не так просто. Чертов гад еще не знает, с кем связался.

Почувствовав руку Джереми на своем плече, Питер обнаружил, что дрожит. Нехотя подняв глаза на штурмана, он уже готов был увидеть упрек в его взгляде и услышать резкое «а я тебе что говорил!». Но серые глаза Джереми были спокойными и серьезными. Слегка сжав плечо капитана, он кивнул в сторону трапа, прошептав только:

— Хагторп.

Блад обернулся туда, куда указывал Питт, и обнаружил, что капитан «Элизабет», выбравшись из легкой шлюпки, уже поднялся по трапу и вступил на палубу «Арабеллы». Лицо Хагторпа было суровым и мрачным. Темные брови жестко сошлись на переносице. Недобрый прищур и напряженные желваки не сулили их общему врагу ничего хорошего.

Значит, один уже знает. Что ж, это к лучшему. Это избавляло Блада от необходимости посылать за ним. Однако сейчас капитан не имел ни малейшего желания выслушивать его нотации. Бросив быстрый взгляд на Дайка, он произнес ровным голосом:

— Я отправляюсь на берег. Вернусь самое позднее через час. К моему возвращению «Арабелла» должна быть готова выйти в море.

Дайк открыл рот от изумления.

— Мы их догоним, — продолжал капитан.

— Но, капитан...

— Делай, что я говорю, Ник! — гневно оборвал его Блад. — У меня нет времени с тобой спорить! — Он повернулся к Хейтону: — Гребцов в шлюпку!

Питт хотел удержать его за плечо, но рука его тут же была грубо сброшена.

— Мы не сможем их догнать, капитан! — Джереми попытался словесно воззвать к здравому смыслу своего друга.

Но, кажется, это не подействовало. Блад даже не обернулся, шагая к трапу, возле которого хмуро застыл капитан «Элизабет», а также перепуганный Бенджамин, сжимающий в руках шляпу своего хозяина и его оружие.

— Сможем или не сможем, — ответил Блад, накидывая портупею через голову и прикрепляя к ней свою верную шпагу, — обсудим после того, как рассчитаемся с мерзавцем. Запасите воду. И порох. — Он надел шляпу, бросив короткий взгляд на Хагторпа. — Не говори ничего, Нат! Поедешь со мной на берег.

* * *

Картахена замерла в напряженном ожидании дальнейших событий. Скованные ужасом горожане не осмеливались высунуть носа из своих домов. Поэтому вряд ли кто-то из них видел, как этот демон в человеческом обличье, этот дьявольский капитан Блад вновь ступил на их берег в окружении своих кровожадных пиратов.

А меньше чем через полчаса после этого, в одном из больших особняков неподалеку от моря пиратские капитаны, их офицеры и представители команд собрались на экстренный военный совет. Сейчас им всем срочно нужно было решить, что же делать дальше.

Питер Блад, который за это время успел достаточно овладеть собой, внешне казался совершенно спокойным. Хотя тем из корсаров, кто знал его хорошо, было ясно, что это только видимость. Блад сидел в кресле у огромного окна, положив ногу на ногу, и молчаливо наблюдал за жаркой дискуссией своих капитанов и офицеров, местами переходящей в отборную брань. Он держал лицо из чистого упрямства, прекрасно сознавая свою ответственность перед этими людьми. Чувствуя, что они вот-вот обвинят его в произошедшем, капитан судорожно соображал, пытаясь подыскать слова в свое оправдание. Нет, он не нуждался в том, чтобы они напоминали ему о его ошибке. Он и сам считал, что случившееся — только его вина. Но признать это перед всеми и позволить пиратам сорвать весь гнев на себе он не мог. И потому, когда волнение несколько стихло, и взоры всех присутствующих обратились к нему, мысленно приготовился защищаться...

Однако все произошло не так, как он ожидал. Даже если пираты капитана Блада и были в ярости, даже если они и винили его про себя, но того, что он так боялся услышать, вслух никто не сказал. Не додумался? Не захотел? Не осмелился?

Блад удивленно окинул взглядом собравшуюся толпу и в наступившей тишине громко высказал единственную членораздельную мысль, которая билась в его мозгу:

— Мы должны догнать их.

Большая часть пиратов, присутствовавших на совете, с готовностью подхватила этот призыв.

Ободренный их поддержкой, Блад немного расслабился, разжав онемевшие кулаки. Однако уже в следующую секунду одобрительный гул в рядах корсаров был прерван — положив руку на рукоять пистолета, торчавшего у него из-за пояса, вперед выступил Волверстон.

— Ты, видать, совсем башкой повредился, Питер! — резко выдал он. — Как мы можем их догнать?! И на чем, может быть, ты скажешь мне? С такими повреждениями моя крошка и двух часов на плаву не продержится!

— Ты можешь перейти на «Арабеллу», — спокойно ответил Блад.

— И бросить ее здесь? Очень интересно. А что прикажешь делать моим ребятам?

Наступила неловкая пауза.

— Фил, ну чего ты молчишь?! — снова загремел Волверстон. — Твоя посудина тоже ведь воду глотает! Ты не можешь пойти.

Ибервиль чуть пожал плечами, виновато взглянув на Блада.

— Это так, Питер. На «Лахезис» еще не закончен ремонт. Мы не можем выйти в море. Мне очень жаль.

Блад молчал, не в силах определиться, что со всем этим делать.

— Возможно, — вновь подал голос Ибервиль, — будет лучше остаться здесь? В конце концов, в этом городе еще полно добра. Нашим ребятам будет, чем вознаградить себя. А мы тем временем сможем отремонтировать свои корабли.

— Вот-вот! — грубо поддакнул Нэд. — Я как раз это же самое хотел предложить! Уверен, что из проклятых испанцев можно вытрясти еще немало золота, если уж потрясти-то как следует...

Волверстон говорил еще что-то, размахивая массивным кулаком, но Блад его уже не слышал. Нахмурившись, он смотрел на алчные лица своих друзей, с тревогой осознавая, что никак не может помешать их намерению. По его вине они лишились богатой добычи. Он подвел их, и теперь они учинят кровавый разбой в этом несчастном городе, хочет он того или нет.

Это означало только одно — ему тоже придется остаться. Возможно, самим своим присутствием он сумеет хоть немного сдержать кровожадный пыл этих пиратских дьяволов, обуздать их свирепую жадность. Но как же тогда...

Он бросил быстрый взгляд в окно, отметив про себя, что паруса французских кораблей почти растаяли на горизонте. Неужели он позволит этим мерзавцам спокойно улизнуть со всей их добычей? Неужели он безнаказанно спустит им с рук такое жестокое оскорбление?! Черт возьми, такого еще никогда не бывало в его жизни!

Но если он уйдет... страшно даже представить, что станет с этой беззащитной испанской колонией и ее жителями. А впрочем, подумал Блад, даже если он останется, разве сможет он удержать от грабежей и насилия своих собственных людей? Они ведь... пираты.

Чуть ли не впервые в жизни он понял, с какой страшной силой играл все это время. Он больше не может ее контролировать, как раньше, — она стала слишком огромной для одного человека, пусть даже обладающего железной волей. А его воля за последние месяцы дала немало кровавых трещин. И теперь, наверно, ему действительно лучше уйти...

Блад снова посмотрел в сторону моря, после чего перевел лихорадочный взгляд на молчавшего до сих пор Хагторпа. Капитан «Элизабет» понял его немой вопрос.

— Я пойду с тобой. Моя «Элизабет» почти в полном порядке, и сейчас ребята уже грузят на нее воду и провизию, — прищурившись, он окинул взглядом горизонт. — Они сразу решили, что нельзя этого так оставить. И, признаться, я с ними согласен. Мы не можем спустить проклятому негодяю такого оскорбления. Ко всему прочему — у него наши деньги. Нет! — громко сказал Хагторп, поворачиваясь к остальным, — я вовсе не уверен, что с нашими силами их удастся отбить. Но мы должны попытаться. В конце концов, капитан Блад водил нас и в более рискованные походы — и мы всегда возвращались с победой. Я ему доверяю, — произнося эти последние слова уже тише, Нат смотрел прямо в глаза Питеру. Блад медленно поднялся на ноги, не сводя с Хагторпа отчаянно блестящего взгляда. — Я ему доверяю и иду с ним.

В маленькой толпе пиратов послышались возгласы одобрения. После чего Хагторп шагнул к Бладу и встал по правую руку от него, плечом к плечу.

— Я пойду, — повторил капитан «Элизабет», — но я никого не принуждаю следовать моему примеру. Всякий, кто хочет остаться, волен это сделать.

Тишина, последовавшая за этими словами, длилась всего несколько секунд, и уже в следующее мгновенье все присутствующие заговорили одновременно.

Звучный бас старого волка перекрыл общий гул.

— Вы сумасшедшие! — рявкнул он. — Оба! Даже если вы их догоните — они уничтожат вас!

— Нэд... — попытался встрять Ибервиль.

— Не лезь! Ты не идешь с ними — тебе плевать, что с ними станется!

— Да как ты смеешь! — вспыхнул капитан «Лахезис», невольно хватаясь за рукоять шпаги, висевшей у него на поясе.

— Замолчите все! — Хагторп ударил кулаком по столу. — Это наше решение, а не ваше! И оно уже принято.

— Да неужели?!

— Именно так! И сейчас мы только зря теряем драгоценное время.

Из груди Волверстона вырвался звук, похожий на глухое рычание.

— Слишком многие захотят пойти с вами, Хагторп. Они все рисковали жизнями ради этих денег. И теперешняя их жажда крови вполне понятна. Но на всех желающих места не хватит, а?

— Ты сам сказал, что в Картахене еще осталось, чем поживиться.

— Сказал, но... Черт возьми, неужели нет ни единой возможности вас остановить?! Питер!

Блад взглянул на него молча. Но так, что старого волка вдруг охватило неприятное чувство дежавю.

— Оставь, Нэд, — хмуро ответил за капитана Хагторп. — Иного пути нет.

На несколько мгновений снова наступила тишина. После чего Волверстон, наконец, шумно выдохнул:

— Что ж... — мрачно произнес он. — Что ж. Значит, так тому и быть. Вы знаете, что если бы не моя девочка, я бы, конечно, пошел с вами. Но бросить ее здесь...

Ибервиль смотрел на Блада и Хагторпа с непонятной грустью, безотчетно теребя отворот своего нарядного камзола.

— Извините, ребята, — негромко сказал он.

— Я думаю, — продолжал Волверстон, — что готов отказаться от своей доли добычи в том случае, если вам удастся... ее отбить. Вы с Хагторпом сделаете с этими деньгами все, что вам вздумается.

Ибервиль согласно кивнул, хотя пираты за их спинами недовольно заворчали.

— Не надо говорить за всех, капитан! — крикнул кто-то.

— А остальные что же, напрасно сражались?

— Что скажут на это наши ребята?

Волверстон рассвирепел.

— Ничего не скажут! — проревел он со злостью. — Заткнутся и будут молчать! А у кого возникнут какие-то претензии, сможет высказать их лично мне! — После этого он снова взглянул на Блада: — Это будет честно, Питер. Тебе всегда везло. Надеюсь, повезет и на этот раз.

Коротко кивнув, Блад надел шляпу поверх растрепанных кудрей и все так же молча покинул зал. За ним последовали Хагторп и его пираты.

Выйдя на широкое каменное крыльцо, капитан на мгновенье остановился, окидывая взглядом безмолвную Картахену. Хагторп посмотрел на него вопросительно.

— Возможно, нам тоже следует остаться, Нат, — тихо произнес Питер. — Что они сделают с этим городом, если мы уйдем?

Хагторп понял его мысль.

— Ты не сможешь этому помешать, друг, — честно сказал он. — Даже если останешься. Но у нас еще есть шанс проучить одного подлеца.

Блад закусил губу.

— Да, — ответил он со странным выражением, и глаза его вновь сверкнули. — Да, ты прав.

Его пираты столпились вокруг него, нетерпеливо переговариваясь.

— Чего мы ждем, капитан? — громко спросил один из них.

— Они же уходят, капитан! — подхватил другой.

— Медлить нельзя!

Хагторп похлопал Блада по плечу.

— Они правы, Питер. Если мы хотим догнать эскадру, медлить нельзя.

Корсары вновь согласно загудели, заставив Блада нехотя двинуться в сторону гавани. Кто-то даже, вконец осмелев, подтолкнул капитана в спину, заставив идти быстрее. Разрываемый противоречивыми мыслями и чувствами, Блад вряд ли обратил внимание на эту непозволительную фамильярность.

При виде людей Хагторпа и Блада, которые без всяких объяснений направились к лодкам во главе с самим капитаном, пираты, а также люди де Кюсси, столпившиеся на берегу, заволновались, не понимая, что все это значит.

Когда же смысл происходящего дошел до матросов «Атропос» и «Лахезис», на пристани завязалась яростная потасовка. Проклятия и ругательства загремели в утреннем воздухе, заглушая равнодушный шум прибоя.

Но Блад даже не повернул головы. Уже садясь в шлюпку, он в последний раз пожал руку Хагторпу.

— Просигнальте, когда будете готовы.

Хагторп молча кивнул и направился к своей шлюпке.

* * *

Меньше чем через час на «Элизабет» подняли сигнальные флаги.

«Арабелла», к тому моменту уже полностью готовая к отплытию, медленно двинулась к выходу из гавани. «Элизабет» последовала за ней, словно верная сестра. Пройдя внутренний и внешний рейды, корабли миновали Бока Чика, обогнули естественный мол и, подняв все паруса, вышли в открытое море.

Капитан Блад еще долго стоял на полуюте, глядя на город, оставляемый позади. Трудно было сказать, о чем он думал. Но худое, загорелое лицо его было мрачнее тучи.

Когда, наконец, густой лес, покрывавший мол, заслонил от глаз разоренную Картахену, капитан со вздохом спустился вниз и, не сказав никому ни слова, скрылся в своей каюте.

Вот и все. Обратной дороги нет. Его проклятая судьба не оставила ему никакого другого выхода, кроме как вновь стать пиратом. В сущности, он и не переставал им быть, как ни противилось этому его бедное сердце. Он наивно полагал, что королевский флаг на грот-мачте поможет уберечься от новых преступлений, а со временем, быть может, даже искупить его старые грехи, если Блад послужит ему честно. Он думал так — и опять ошибся. Наверное, он чего-то не понимал в этом мире. Или, может, этот подлый мир просто не предназначен для таких, как он, доверчивых глупцов?

Одному Богу было известно, как страстно желал он порвать с пиратством, посвятив свои таланты какому-нибудь более достойному делу. Но даже здесь, в Новом Свете, избавленном от многих предрассудков, для бывшего каторжника и бродяги такого дела не нашлось.

О, как счастливы были те, кто мог отдать жизнь во славу своей родины! А вот у него родины словно и вовсе никогда не было. Здесь, в этой Богом забытой глуши, он был лишен возможности хотя бы пролить за нее свою кровь. Потому что его настоящая, маленькая родина, окутанная туманами, осталась в прошлой жизни, за бескрайним океаном, так далеко, что это невозможно даже представить. А служить своим врагам он, как выяснилось, просто не мог. Больше не мог. Он слишком устал от чужих войн.

Так уж вышло, что здесь, в Америке, он — невинно осужденный на каторгу и сумевший вырваться на свободу — был хозяином самому себе. И разве его вина, если в этих краях быть свободным — означало быть пиратом? Что он сделал не так? Почему так вышло? Какими силами мог он этого избежать? Он ведь ничего этого не хотел. Ни тогда, ни теперь. Единственное, о чем он мечтал, замышляя побег с Барбадоса, — это снова стать свободным. Просто стать свободным! Больше он ни о чем не просил.

И судьба милостиво возвратила ему его свободу. Но он... Боже праведный! Как же он ею распорядился?! Так, что невинные люди приходят в ужас от одного его имени! Он со своим дьявольским войском несет смерть и разорение всем, на чью бы землю ни ступил. Это что же, выходит, что испанцы правы на его счет? И он действительно чудовище, дьявол во плоти и... кто там еще?..

Он не хотел этого. Видит Бог, он этого не хотел, но это так. И ему уже никогда от этого не избавиться. Никогда не отмыться от этой грязи, от этой крови... Он никогда не сможет быть прощен. Даже самим собой, не то что...

Перед мысленным взором ожидаемо нарисовалось оскорбленное личико мисс Бишоп. Мог ли он обвинять эту чистую девушку за то, что она не пожелала иметь с ним дела? Что не захотела принять чувств такого монстра, как он? Она в этом не виновата. Это был его выбор. А теперь он грязный вор и пират. И он просто не заслуживает ничьей любви.

Блад закрыл лицо руками. Похоже, одиночество — это его проклятье. И справедливое наказание за все ошибки, что он совершил и продолжал совершать одну за другой.

Разве не знал он с самого начала, что такая девушка, как Арабелла Бишоп, никогда его не полюбит? Проходимец, осужденный на каторгу и проданный в рабство, он не имел права даже мечтать о ней. Она предназначалась не ему. Для него она была недоступна. И все же, ни секунды не веря, что Арабелла когда-нибудь ответит ему взаимностью, он позволил этой бессмысленной любви пустить глубокие корни в своем сердце. На протяжении трех лет он упрямо хранил и лелеял эту любовь, заранее зная, что она обречена.

Жизнь столько раз доказывала ему, что чудес не бывает! А он все равно продолжал на что-то надеяться, как идиот. Ради одной этой призрачной надежды он предал своих друзей — тех, которые ему верили. Предал, вынудив пойти на службу к ненавистному им тирану, чья трусливая жестокость превратила их в рабов. И все это лишь затем, чтобы самому иметь возможность предстать в лучшем свете перед своей ненаглядной Арабеллой Бишоп, которой было плевать на него. Глупец! Тысячу раз глупец! Ради возможности хотя бы просто видеть эту женщину он переборол и разрушил самого себя, втоптал в грязь все, что было ему дорого, от всего отказался... но это не растопило ее сердца.

Он предал друзей, взяв этот трижды проклятый патент, а после вызвав страшный раскол в их рядах своей сентиментальной глупостью. И когда, получив пощечину от племянницы Бишопа, Питер Блад все же вернулся на Тортугу, то что же он сделал? Вместо того чтобы постараться хоть как-то загладить свою вину перед друзьями, он отвернулся от них. Он их бросил, наплевав на их чувства и просьбы. Он предпочел залить свое горе ромом, упиваясь собственными страданиями в гордом одиночестве.

Он решил, что покончит с пиратством, никого не спросив. Но в действительности Блад мог решать это только за себя, не за них. Стоило ли удивляться тому, что теперь у него не осталось никого, с кем можно хотя бы поговорить? Все его друзья стали ему чужими. Он сам прогнал их от себя. Хорошие или плохие, но они у него были. А теперь он остался один. Наедине со своей жалкой, оплеванной, растоптанной любовью.

И это было меньшее из того, что он заслужил. Достаточно вспомнить о тех беззащитных людях, которые остались в Картахене во власти его безжалостных дьяволов, обо всех женщинах, которые будут изнасилованы, об их братьях, мужьях и сыновьях, которые будут покалечены и убиты, о детях, которые станут безмолвными свидетелями этой бойни. Это предприятие с самого начала было ему не по душе. С самого начала его совесть отчаянно противилась этому. И что из этого вышло? Господи!

Если бы его Арабелла могла видеть все это! Она бы страдала из-за него. Она бы плакала от ужаса, закрыв руками свои прелестные глаза. Что бы сказала она, узнав, что весь этот ад — дело рук человека, который посмел ее любить? Она бы проклинала его. Она бы его возненавидела. Потому что своими слезами, своей кровью, своими разрушенными жизнями все эти люди были обязаны ему. Только он один был во всем виноват. Ответственность за все эти ужасы целиком и полностью ложилась на его плечи. Потому что генерал никогда бы не смог взять этот город, если бы не капитан Блад.

Он стиснул зубы, пытаясь сдержать душившее его сухое рыдание. Что ему со всем этим делать? Способен ли ад испепелить такое количество грехов?.. Он в отчаянии провел рукой по лбу. Пожалуй, лучшее, что он мог бы, — это избавить человечество от самого себя одним выстрелом. Заряженный пистолет лежал рядом на столе. Но Блад не взглянул на него. Он знал, что никогда не сможет этого сделать. Пусть даже это справедливо. Для этого у него недостаточно мужества.

А может быть, подумал он, виной всему надежда? Та самая, дурацкая надежда, от которой он никак не мог себя отучить, сколько бы жизнь его ни била. Наивная вера в то, что и на самой последней странице истории что-то может произойти. Эта вера помогала ему выживать в самых невероятных обстоятельствах. Так что, может, не так это и плохо?

И эта боль, которую он сейчас чувствует... не доказывает ли она, что, несмотря ни на что, Питер Блад все же остался человеком? Ведь если он еще способен мучиться угрызениями совести, значит, его совесть еще не окончательно погибла в нем. Он еще не окончательно... потерян.

Это было приятное осознание. Он бы даже приветствовал эти муки, не будь они настолько невыносимы. А впрочем — спасительная мысль пришла ему в голову, — он же знает верный способ их заглушить. Потом, конечно, ему опять придется смотреть в глаза окружающих, понимая, что снова не оправдал их надежд. Что поделать... Блад горько усмехнулся. Он и своих надежд не оправдал.

— Бенджамин! — громко позвал он.

Через минуту верный слуга появился на пороге его каюты.

— Господин капитан, сэр?

Блад глянул на него исподлобья и отвел взор.

— Принеси рому, парень.

Даже не глядя на него, капитан почувствовал, что негр замер в нерешительности. И это его разозлило.

— Пошевеливайся, Бен, я не намерен ждать целую вечность, — резко поторопил он.

Вздрогнув, Бенджамин кивнул со странным выражением и поспешил убраться из его каюты.

Оставшись в одиночестве, Блад медленно опустил голову на руки, вцепившись в волосы дрожащими пальцами.

Ну вот и все. Сейчас должно стать полегче. Он выпьет столько, сколько потребуется, чтобы хоть на время заткнуть глотку своей израненной совести. А дальше... будь что будет.

Однако, выйдя от капитана, Бенджамин отправился вовсе не за ромом. Трясясь от страха, он поднялся на палубу в поисках мистера Питта и нашел штурмана стоящим рядом с рулевым.

Увидев перед собой перепуганную шоколадную физиономию парня, Джереми удивленно спросил:

— Что стряслось, Бен? Помощь нужна?

Юноша кивнул. Хотя он и не был уверен, что поступает правильно, но абсолютно не представляя, что должен делать, решил послушать свое сердце.

— Капитан, сэр, — коротко ответил он.

Джереми нахмурился.

— В чем дело?

Брови Бенджамина расстроено изломились:

— Он опять просит ром, сэр.

Сердце Джереми оборвалось. Несколько секунд он молчал, переваривая эту паршивую новость. Он конечно знал, что Питеру сейчас очень плохо, но надеялся все же...

— Он у себя?

— Да, сэр. Он велел Бену пошевеливаться, сэр. Но я его не послушал. Я не хочу!..

Джереми кивнул.

— Успокойся, приятель. Ты хорошо сделал, что предупредил меня. Не вздумай выполнять его просьбу.

Негр энергично помотал головой.

— О нет, нет! Конечно, сэр! Бен и не подумает, сэр!

Джереми чуть улыбнулся, довольный его решительным настроем.

— Вот и хорошо. Ступай. Не попадайся ему на глаза. Я поговорю с ним, как только освобожусь.

Но когда Бенджамин ушел, Джереми вдруг понял, что нельзя ждать ни секунды, и что поговорить с капитаном необходимо сейчас же. Немедленно. Пока не... случилось чего похуже.

Расстроено запустив руку в волосы, Питт поспешил к каюте Блада. И, конечно же, нашел его далеко не в лучшем состоянии.

Капитан сидел там совсем один, отчаянно сжав голову руками и уставившись в пол. Он не поднял взгляда на вошедшего, но, приблизившись, Джереми увидел лежащий на столе пистолет. Пристально всмотревшись в лицо своего друга, он обнаружил, что глаза его за полуопущенными ресницами мутные от боли. Это было очень печальное зрелище. И все же, это было лучше, чем снова увидеть его пьяную веселость... или тупое равнодушие. Потому что если сейчас капитан опять сломается — конец всему. Пусть уж лучше так, чем...

— Питер, — тихо позвал Джереми, пытаясь привлечь к себе его внимание.

Блад не ответил.

Джереми тяжело вздохнул, после чего осторожно убрал от него пистолет и медленно присел на скамью рядом с ним. Помолчал минуту. А потом, стараясь говорить как можно мягче, произнес наконец:

— Ну что с тобой, друг?