Мародёры: Первая кровь (джен)

Если бы у Ремуса Люпина спросили, каким он запомнил своё первое путешествие в Хогвартс, он бы, возможно, ответил: "шорох за окном и запах пыльных книг". Или, может быть: "как я старался не дышать слишком громко". Но скорее всего, он бы просто пожал плечами и ответил уклончиво. Ремус умел держать язык за зубами. Он учился этому с пяти лет — с той самой ночи, когда на его шее остались следы когтей, а в глазах отца — тень вины, которую тот никогда не называл вслух.

Он знал: быть другим — это опасно.

Поезд на платформе 9¾ весело пыхтел, выпуская клубы пара, сквозь которые пробегали запыхавшиеся первокурсники и сбивчивые совы. Ремус стоял немного поодаль, держа в руках потёртый чемодан и клетку без совы (у него не было совы). Мать сгладила складку на его воротнике, при этом не глядя ему в глаза.

— Ты… будешь осторожен? — спросила она вполголоса.

— Да, — кивнул Ремус. — Я не буду близко. Ни с кем.

Она не улыбнулась. Только кивнула и сжала его ладонь чуть сильнее, чем следовало. Это был не прощальный жест. Это была проверка — как будто она пыталась убедиться, не подрагивают ли его пальцы. Они подрагивали.

Поезд был почти полон. Почти — потому что Ремус обнаружил свободное купе на самом хвосте, за дверью, на которой облупился номер. Он устроился у окна, прижавшись лбом к стеклу, и старался не думать. О доме. О луне. О том, что если кто-то узнает, Дамблдор его выгонит. А потом — опять тень, когти, крик.

— Это место занято? — голос был наглый, звонкий и совершенно незнакомый страху.

Ремус вскинул голову. В дверях стоял мальчик с невообразимо чёрными волосами и кожаной курткой, которая не могла быть школьной. Он держал клетку с вороном — не совой — и смотрел так, как будто имел полное право на весь вагон сразу.

— Нет, — пробормотал Ремус.

— Отлично. Меня зовут Сириус. Сириус Блэк.

Это имя что-то ёкнуло в груди. Ремус слышал его. По радио. В газетах. Среди шепота взрослых.

— Люпин, — ответил он. — Ремус Люпин.

Сириус хмыкнул.

— Люпин? Звучит как имя для профессора зелий. А ты, случайно, не грызёшь людей при полной луне?

Ремус замер. Его сердце ударило в ребра. Он сжал подлокотник.

— Шутка, — добавил Сириус, не дождавшись ответа. — Глупая. Прости.

Ремус отвёл взгляд. Но в его памяти уже пульсировала угроза: он знает. Он точно знает.

Пока поезд гремел сквозь холмы, набирая скорость, Ремус наблюдал за Сириусом из-под ресниц. Тот перебирал конфеты, запустил ворона (который клевал ему волосы), ругался, рассказывал истории, в которых половина была ложью, а другая половина — тоже. Но он не задавал больше лишних вопросов.

Когда в купе вошёл ещё один мальчишка — в очках, с вечно растрёпанными волосами и выражением абсолютной уверенности в себе, — Ремус уже почти начал дышать свободнее.

— Джеймс Поттер, — сообщил новенький, хлопая Сириуса по плечу. — О, это свободно? А это что, ворон? Класс. Меня, кстати, сова чуть не убила. Вы когда-нибудь видели сову с манией величия?

— Теперь видел, — ухмыльнулся Сириус.

Они оба засмеялись.

Ремус улыбнулся — очень слабо. Он чувствовал, что вот она, трещина — первая тонкая, почти невидимая, но она есть. Что-то началось.

Вечер в Хогвартсе был золотисто-тревожным. Замок возвышался над озером, словно напоминая: всё, что здесь происходит, оставляет след. Большой. Долгий. Иногда — опасный.

Рассадка по факультетам прошла как в тумане. Говорящая Шляпа долго думала над Ремусом. Он был уверен, что она всё знает.

«Ты храбр, но боишься себя… О, какая тайна…»

«Не надо — пожалуйста…»

«Очень интересно…»

«Гриффиндор!»

Аплодисменты были глухими, как дождь по стеклу.

Сириус тоже оказался в Гриффиндоре. Он выглядел потрясённым. Джеймс — был в восторге. Где-то позади, в хвосте, худенький мальчик с бегающими глазами (Питер Петтигрю, как позже выяснится) тоже вскоре присоединился к ним.

В ту ночь, когда свет в спальне погас и мальчики начали обсуждать метлы, правила квиддича и старшекурсниц, Ремус лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.

Он чувствовал, как под кожей свербят шрамы. До полнолуния оставалась неделя.

А ещё — он чувствовал, как стены замка будто прислушиваются.

Как кто-то старый, древний, спит под полом. И просыпается, когда на землю ложится лунная тень.