Память (джен)

…принято считать, что человека нельзя назвать окончательно мертвым, пока не успокоятся волны, которые он поднял в мире, пока не остановятся часы, которые он завел, пока не выбродит поставленное им вино и не будет собрано посаженное им зерно.

Терри Пратчетт. Мрачный жнец

Андромеда

— Он похож на неё, — заметил Гарри, остановившись в дверном проёме. — На Тонкс. Особенно, когда улыбается.

Андромеда вздрогнула. Она сидела на полу со старой коробкой, перебирая письма, фотографии, детские рисунки. В её руках оказался шёлковый галстук с гербом Слизерина. Такие уже лет сорок никто не носил.

— У него её глаза, — тихо ответила она. — Только взгляд совсем другой.

Гарри кивнул. Он ещё помнил её дочь такой, какой она была до Второй войны — взбалмошной, доброй, смешной.

— Он уже спрашивал про Ремуса. Про войну. Скоро спросит и про…

Пальцы Андромеды чуть сильнее сжали ткань.

— И что ты скажешь? — спросила она, всё ещё не оборачиваясь.

— Правду. Что она убила людей, которых я любил, — его голос был на удивление спокойным. Вспомнился вдруг день их знакомства, когда Гарри чуть не выхватил палочку и не набросился на неё, приняв за сестру. — Что была безумной, безжалостной фанатичкой.

Он не произнёс слово «чудовище», но оно будто повисло в воздухе. Андромеда кивнула. Гарри хотел было что-то добавить — но передумал и вскоре ушёл.

Позже Андромеда сидела за кухонным столом, в руках — старая кружка с облупившимся рисунком. Чай давно остыл, но ей было всё равно. Тедди спал наверху. Время перевалило за полночь.

За окном моросил противный, едва слышный дождь — такой, что почти не шумит, но оставляет следы на стекле. Пламя в камине трепетало, отбрасывая тени на стены. Над каминной полкой висела единственная фотография — Тонкс и Ремус, плечо к плечу. У обоих на лицах — усталость, но и свет, как у тех, кто всё же нашёл друг друга в самые темные времена.

Она не любила второе мая. Не потому что нужно было вспоминать — она и так всё прекрасно помнила. А потому что волшебный мир делал это слишком шумно: памятные мероприятия по всей Британии, героические статьи в «Пророке», фейерверки. Всё это… отталкивало.

Она отпила глоток и взглянула в окно. Там, в отражении, было знакомое лицо — и одновременно чужое. Те же резко очерченные скулы, те же высокие брови. Только вот губы Андромеды никогда не искривляла та самая усмешка, которая до сих пор снилась в кошмарах тем, кто выжил в тот день.

Белла.

Андромеда устало прикрыла глаза.

Когда-то они втроём были ближе всех на свете. Общая спальня, шёпот под одеялом, битвы подушками и мамины духи, разбитые на полу. Белла всегда была бурей — первой во всём, дерзкой, отчаянной. А она, средняя, — тенью при этой ослепительной яркости. Но счастливой тенью.

В том далёком детстве, будто из другой жизни, Белла пела им с Нарциссой колыбельные. Принесла яблоки с кухни, угрожая всем кухаркам и домовикам. Вставала между ней и кричащими родителями — между ней и страхом.

А потом — Лестрейндж, Волдеморт, Азкабан, безумие. И её, Андромеды, единственная дочь, убитая рукой Беллатрикс.

Губы дрогнули, но слёз не было. Андромеда уже выплакала всё.

И всё же… всё же…

Иногда, в воспоминаниях, Белла возвращалась — не той жестокой преступницей с фотографии из Азкабана, а старшей сестрой с распущенными волосами и хриплым голосом, читающей любимую сказку.

Андромеда встала, оставила кружку в раковине. Проверила Тедди наверху, поцеловала в лоб.

Её дочь ушла. Её муж — ушёл. Её юность — выжжена из семейного древа. Остался внук. Ради него — она жива.

За окном дождь сменился на снег. Даже для Англии это было редкостью в мае.

Гарри

Коридоры Министерства были пусты, как он и ожидал. Почти у всех служащих был выходной — ведь страна в очередной раз отмечала победу в войне. В войне, которая за один день сломала больше судеб, чем за годы до того.

Гарри остановился у большого стенда.

«Памяти павших героев», — гласила табличка.

Фотографии, магические проекции, имена. Он задержался на старых снимках, где были и Тонкс с Люпином.

Её здесь нет. Ни имени, ни изображения. И это — правильно. Она не герой.

Но он всё равно помнил её лицо.

То, с отпечатком смертельной усталости — в зале суда.

То, холодное и надменное — на семейном гобелене в доме на площади Гриммо.

То, с безумной улыбкой — когда она столкнула Сириуса в Арку.

И то, последнее — искажённое яростью и чем-то ещё. Страхом? — в финальной битве.

Он боялся её, хоть в юности не хотел себе в этом признаваться. Он ненавидел её.

Но если человек жив, пока его помнят — почему из всех, кого он потерял, он всё ещё помнит её?

Он отвернулся. Табличка с именем Тонкс всё ещё светилась мягким светом.

Нарцисса

Старая гостиная Малфоев блестела чистотой. Люциус уже спал. Драко был далеко. Нарцисса сидела в одиночестве с бокалом белого вина.

Никто из их семьи не участвовал в празднованиях. Сестра, муж, сын — все были Пожирателями смерти. Радость этого дня была не про них.

А ещё в этот день умерла её сестра. Последняя, кто связывал её с семейством Блэков.

Она помнила, как Белла укачивала их с Андромедой. Как, высоко подняв подбородок, отчитывала самодовольных кузенов. Как однажды, втайне от родителей, вывела их в сад — босиком по холодной майской росе.

А потом осталась другая Беллатрикс — с безумным блеском в глазах, фанатичными речами и Темной меткой на руке. Та, что говорила:

— Ты ничего не понимаешь, Цисси. Я не боюсь смерти. Ради него я готова на всё. Ты слишком слабая для такого.

А она?..

Когда Люциус сломался в Азкабане, когда Драко не спал ночами, когда их фамилия стала проклятием — именно она солгала Волдеморту, спасая Гарри. Не ради чьей-то победы. Ради сына.

Белла никогда бы этого не простила.

В тот день она шла в бой бок о бок со своим Повелителем. Сестёр для неё больше не существовало.

В этом была злая ирония — Белла действительно не боялась умереть. Скорее, боялась жить без него. Она умерла с ним — в один день.

Говорят, человек жив, пока его помнят. Белла тоже жива. Но не среди тех, за кого сражалась. А в воспоминаниях тех, кого считала предателями.