Первобытный мир (джен)

Поздний зимний рассвет запаздывал. Тяжелая тьма, словно густой саван, окутывала мир за окном, пряча под снежными ризами молчаливые деревья. Катя, пробудившись, одним рывком откинула одеяло и бросила взгляд на часы. Половина восьмого. Гипс на руке требовал к себе бережного отношения, хотя и сросся с ней за полторы недели, прошедшие после перелома. Зябко поежившись, девочка выскользнула из кровати и, не расставаясь с ночной сорочкой, осторожно покинула спальню.

Царила непроглядная темень. Включив кран, Катя всмотрелась в зеркало с придирчивостью художника, оценивающего собственное творение. Оттуда на нее глядели растрепанные темные пряди и отчаянно синие глаза, полные какой-то затаенной грусти. Не нравился Кате её курносый нос-«картошкой»: ей мечталось о другом, изящном и тонком. Скорчив себе обиженную гримасу, Катя тщательно почистила зубы, а затем легонько дернула себя за кончик носа и потянула его вниз. Она решила, что ежедневные упражнения помогут ей обрести желаемую форму. Вот и сейчас ей почудилось едва заметное удлинение.

Быстро вытерев лицо полотенцем, девочка направилась на кухню. Мама, торопясь на экзамен, оставила ей бутерброды с сыром и колбасой. Рука в гипсе по-прежнему беспомощно висела на подвязке. Рядом, словно верный страж, стояла кофе-машина. Мгновенно вставив таблетку, Катя, не дождавшись, пока темная струя наполнит чашку, жадно проглотила первый сырный бутерброд. Колбасу, как самое вкусное, она решила приберечь напоследок.

За окном бесчинствовал дождь со снегом, превращая стекла в мутную пелену. Кофе обжигал губы, и Катя лишь слегка пригубила его. На кухне было тоскливо. Расправившись со вторым бутербродом, девочка осторожно направилась в комнату. Сломанная рука сильно осложняла процесс переодевания. Натянув синее трико, Катя вздохнула: снять ночную сорочку через голову в одиночку ей не под силу. Кое-как накинув жилет на один рукав, Катя поплелась в зал, где, словно сказочное видение, мерцала ёлка.

Мигая разноцветными огоньками, гирлянда превращала уголок комнаты в уютный островок. Катя подошла ближе, с головой погружаясь в созерцание разноцветных шаров и хрупких стеклянных фигурок. Каждый год они с мамой бережно извлекали эти сокровища из пожелтевшей от времени коробки. Здесь были и старинные стеклянные кукурузы, и шары с бабочками, доставшиеся еще от мамы; были и более современные шары с зимними пейзажами, и совсем новая, блестящая пика. Катя легонько покрутила маленький синий шарик, а затем с наслаждением вдохнула терпкий хвойный аромат. Потом, стараясь не расплескать, принесла чашку с остывающим кофе и огромный коричневый том. Мама специально раздобыла эту книгу для Кати в библиотеке. Это были иллюстрации художника Зденека Буриана, воссоздающие первобытную жизнь. Сделав глоток обжигающего кофе, Катя открыла толстую обложку.

Первой иллюстрацией было «Дно силурийского моря». Катя знала, что теперь оно называется ордовикским, но, вероятно, во времена Буриана это было именно силурийское море. Она смотрела на картину, словно на старых добрых друзей. Внизу, среди водорослей, копошились похожие на каракатиц желто-коричневые трилобиты. Неподалеку лежал огромный головоногий моллюск, хищно наблюдавший за ними. Длинный конус его раковины был покрыт геометрическим узором из черных и желтых линий. Катя улыбнулась ему как старому знакомому. Она долго искала название этого моллюска. В книгах и словарях о них писали уклончиво: «гигантские наутилоиды» — и неясно, был ли это наутилус или кто-то другой. И только в одном словаре Катя с ликованием нашла его имя — эндоцерас или даже эндоцератоидеи. Тогда она два дня зубрила это название… Еще Катя знала, что он охотился на трилобитов. Вот и сейчас, наверное, выслеживает очередную жертву.

Море словно делилось на несколько цветных ярусов. Внизу росли бело-розовые кораллы или губки; выше простирался лес густых зеленых водорослей; еще выше виднелась сиреневая полоса, переходящая в бледно-зеленую морскую воду. Кате казалось, что это настоящий рай. Она знала, что это место существовало сотни миллионов лет назад, но почему-то верила, что где-то в мире такая волшебная страна существует и сейчас. Там, на дне морском, ползают трилобиты, лежат разноцветные моллюски, а изящные эндоцерасы охотятся на них. В то время как на земле свирепствовало Ордовикское оледенение, здесь, на морском дне, царил вечный рай. Катя вспомнила, как, листая словарь, пыталась выяснить, можно ли считать современных наутилусов теми самыми наутилоидами. У наутилусов раковина была искривленной и узорчатой, и обитали они у берегов Австралии и Новой Гвинеи; у эндоцерасов раковина была прямой и узорчатой, и обитали они… больше нигде. Как же Кате хотелось, чтобы это были те самые наутилусы, чудом выжившие за сотни миллионов лет и зовущие ее, Катю, к себе. Ей нравилось представлять, как она плавает среди этих странных существ, изучая их повадки и просто любуясь ими.

Катя перелистнула страницу. На следующей иллюстрации был изображен девонский лес. Гигантские папоротники и хвощи тянулись к небу, а между ними бродили неуклюжие панцирные полурыбы-полуамфибии. Кате всегда было их жаль: они казались такими неуклюжими и беззащитными в своей броне. Одна из них, с огромной головой и маленьким телом, замерла у ручья, словно прислушиваясь к чему-то. Кате казалось, что она слышит ее тяжелое дыхание. «Интересно, кого она ловит?» — подумала девочка.

Катя перевернула еще страницу. Пермский период. Выжженная солнцем земля, редкие корявые деревья и стадо диметродонов, лениво бредущих к водопою. Огромные ящеры с парусами на спинах казались пришельцами из другого мира. Катя знала, что эти паруса служили им для терморегуляции, но все равно они представлялись ей какими-то сказочными созданиями. Один из диметродонов поднял голову, словно почуял опасность. Катя затаила дыхание, словно сама находилась там, в этом жарком и опасном мире.

За окном окончательно рассвело. Дождь стих, и сквозь мокрые ветви деревьев пробилось бледное зимнее солнце. Вместо дождя начали падать снежинки. Катя оторвалась от книги и посмотрела на улицу. Просыпавшийся мир за окном казался серым и скучным по сравнению с теми яркими и фантастическими картинами, которые она только что видела. Катя перевернула страницу. Огромный мозазавр, подобный гигантской змее с ластами, стремительно гнался за косяком рыб. Его пасть была усеяна острыми зубами, а глаза злобно сверкали. Катя знала, что мозазавры были одними из самых опасных хищников мелового периода, и все равно не могла отвести от него взгляд. Ей нравилось представлять себя плывущей рядом с ним, наблюдающей за его охотой. Катя допила кофе. С мозазавра начиналась самая любимая Катина эра — Мезозойская. А мозазавр, словно старый друг, звал ее, Катю Фалину, в Мезозой.

Следующей иллюстрацией были летающие ящеры возле болота. Катя знала, что их звали птеродактилями, и на картинке они ловили рыбу. Темно-серые существа беззаботно парили над стоячей водой; их гигантские перепончатые крылья, согнутые в предплечьях, были прижаты к бокам.

Катя замерла, глядя на птеродактилей. Ей всегда казалось, что они какие-то нелепые, но в то же время грациозные. Она представила, как наблюдает за их полетом над болотом, чувствуя прохладный ветер на лице и видя мир с высоты птичьего полета. Катя завороженно следила за тем, как один из птеродактилей резко бросается вниз и выхватывает из воды серебристую рыбку. Глядя на старинное болото, Катя до боли захотела оказаться в удивительной стране под названием «Первобытный лес». В глубине души она верила, что где-то за тридевять земель еще ходят доисторические гады, и шумят леса из невероятных деревьев.

Следом шла картинка огромного ящера — брахиозавра, расхаживающего то ли по морской заводи, то ли по болоту. Ведущая к болоту тропинка была настолько реальной, что по ней, казалось, можно было спуститься прямо с пригорка. Девочка улыбнулась ящеру, как старому другу: однажды она попросила маму нарисовать ей брахиозавра, и та смешала зеленую и черную гуашь, получив густую темную жидкость. Получилось очень похоже, хотя Катя думала, что ящеры были ярко-зелеными.

На следующей иллюстрации был изображен дымчатый стегозавр, мирно объедающий листья с дерева. Его спину украшали огромные костяные пластины, а на хвосте были острые шипы. Катя всегда восхищалась этими ящерами за их необычный вид и спокойный нрав. Ей нравилось представлять, как она бродит рядом с ними по древним лесам, наблюдая за их неспешной жизнью.

Катя перевернула страницу.

Трицератопс, огромный травоядный динозавр с тремя рогами на морде и костяным воротником на шее, стоял на фоне густого леса. Он казался непоколебимым и могучим, словно живая крепость. Кате захотелось погладить его шершавую кожу и почувствовать тепло его дыхания.

С замиранием сердца Катя перевернула толстую страницу и сразу впилась в нее глазами. Эта картинка волновала ее с той минуты, как она впервые открыла книгу. На ней был изображен распростертый ничком серый утконосый динозавр. Прямо на нем восседал хищный ящер — тираннозавр, прижавший добычу к земле. Мощной лапой он разрывал кожу утконосого ящера до крови, а громадные зубы приближались все ближе к жертве. Катя поёжилась, представив, какое наслаждение испытывал хищник, терзая добычу. Тираннозавр, должно быть, не спешил расправляться с дичью: слишком сладостными были ее бессильные стоны, пока он сам издавал победный клекот. Катя почувствовала, как щеки вспыхнули. В глубине души она понимала, что рассматривать эту картинку нехорошо, хотя посмотреть на нее еще раз ужасно хотелось. Нет, все же нельзя.

Поколебавшись с минуту, Катя медленно перевернула страницу, завороженно глядя на коготь хищника, который по праву победителя оставлял кровавый след на толстой коже жертвы.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить комнату. Катя, словно очнувшись от наваждения, огляделась вокруг. Тусклый свет играл на елочных шарах, на столе стояла чашка с остывшим кофе, а в руках была книга, полная удивительных и пугающих миров. Катя закрыла книгу и вздохнула. Ей было грустно расставаться с этими удивительными существами, но она знала, что всегда сможет вернуться к ним, открыв эту книгу снова. Она поставила чашку на стол и подошла к окну. Снег все еще шел, и мир за окном казался тихим и спокойным. Кате захотелось выйти на улицу и погулять по заснеженному лесу, представляя себя путешественницей во времени, затерянной в прошлом.

* * *

Катя очень сердилась на отца. Не то чтобы он был запойным пьяницей — достаточно было понюхать пробку, чтобы превратиться в багрового, бессвязного и сонного увальня. Мать, сквозь зубы, цедила проклятия: "Скотина, мерзавец, жизнь мне сломал!", но почему-то так и не решалась на развод. Отец, протрезвев, собирал свой потертый портфель и с надрывом в голосе кричал: "Всё кончено!", после чего сбегал из дома. Правда, ненадолго. Через пару дней он возвращался якобы за вещами, но оставался, выслушивая бесконечные материны нотации о том, как нужно жить "по-человечески".

Девочка не понимала, зачем отец каждый раз возвращается, и почему мать его принимает. "Решил уйти — так уходи!" — твердила она про себя. Ее раздражало это материно, равнодушное "Коля — Коля", словно заклинание, отменяющее все его грозные "ухожу навсегда". В этом "Коля — Коля" звучало невысказанное прощение, смиренная любовь и привычка, въевшаяся в душу крепче любой ненависти. Катя чувствовала себя преданной. Преданной обоими родителями: отцом, не способным справиться со своей слабостью, и матерью, раз за разом эту слабость прощающей. В ее детском сознании это был какой-то извращенный ритуал, в котором они обреченно играли свои роли, а ей оставалось лишь наблюдать за этим бесконечным, мучительным спектаклем.

Катя обожала маму — высокую, стройную, с роскошной белокурой косой. Она, по сути, и вырастила дочь, отдавая ей все свое время. Марина Андреевна преподавала английскую литературу в университете, и, как поговаривали, ей вскоре должны были предложить должность заместителя декана. Катя никак не могла понять, как такая женщина могла выйти замуж за ее отца, который был… сложно было определить, кем он был. По документам он числился технологом, но каждые год-два его увольняли, и он, с жалким, но озлобленным видом, оседал у телевизора, бормоча: "Всё… Проехали". Мать, обругав его в очередной раз бездельником, снова и снова подключала свои связи, чтобы найти ему работу. Телевизор был его страстью, и он с гордостью именовал себя "телеманом". Мог сутками не отрываться от экрана, правда, периодически проваливаясь в глубокую дрему.

Маму, впрочем, до глубины души раздражали его манера говорить и глупые шутки. "Всю жизнь тешу-тешу, а обтесать не могу", — говорила она, махнув рукой. Отец покорно слушал ее и никогда не перечил. Он то ли боялся ее, то ли… Катя и сама не знала, что это такое, но трезвый он всегда послушно ходил в магазин — "горелый магазин", как он его называл, — и покупал продукты строго по списку, составленному матерью.

Вот и сейчас отец в очередной раз ушел. Это случилось за пару дней до того, как Катя сломала руку. Девочка нисколько не сомневалась, что он вернется, и ждала этого со дня на день. Катя даже знала, когда это произойдет: в ближайшие выходные. У отца закончатся чистые вещи, он придет якобы за ними, помоется. Мама скажет: "Ну хоть пообедай!". Он поест, включит телевизор и снова останется у них. Катя скривилась и побрела в свою маленькую комнату, где ее ждала заветная серая тетрадь.

* * *

Резкий дверной звонок, словно пистолетный выстрел в тишине, вырвал Катю из вязкого лабиринта её дум. "Мама!" — сердце девочки встрепенулось, как пойманная птица.

Забыв об осколках боли, вонзившихся в сломанную руку, она ринулась к двери. Но Марина уже вошла, обернув в замке знакомый ключ. Белое пальто, словно сброшенное облако, упало на стул, а высокие чёрные сапоги, словно измученные дорогой, остались лежать у порога.

— Катюша, ну как ты тут? — бросила она, освобождая ноги от плена кожи на ходу. — Читала?

— Конечно! И позанималась, — отозвалась Катя, стараясь прикрыть тень разочарования, скользнувшую по лицу. — Мам, давай котёнка заведём?

Призрачное воспоминание о старой Мурке, пушистой тени её детства, всё ещё царапало сердце. Мурка, бабушкина кошка, пережившая свою хозяйку на целых три года, так и не прижилась в их доме. Впрочем, восемнадцать лет — целая вечность для кошачьей жизни.

— Ой, Катюша, только не сегодня, милая, — в синих глазах Марины, в этом зеркальном отражении глаз дочери, плескалась усталость, как в тихом омуте.

— Давай в другой раз, ладно?

Катя потупила взор, пряча обиду в глубине души. Она понимала: сейчас маме не до котят. Марина возвращалась из университета выжатой, словно лимон, а в последнее время — особенно.

— Хорошо, мам, как скажешь, — ответила Катя, натягивая на лицо фальшивую маску бодрости. — Как твои студенты? Совсем замучили?

Марина устало кивнула, на ходу расстегивая непослушные пуговицы блузки.

— Катюш, знаешь, сегодня одна особа довела меня до точки кипения! Спорила, доказывала свою правоту, хотя истина лежала на поверхности. Полдня потратила, чтобы втолковать элементарные вещи.

Катя сочувственно взглянула на мать. Она знала, как Марина горит на работе, как переживает за своих подопечных и как расстраивается, когда те не могут постичь азы науки.

— Может, ей просто нужно было больше времени, чтобы осознать? — предположила Катя, стараясь хоть немного утешить.

— Может быть… Ладно, я немного полежу в тишине, а потом тебя покормлю, хорошо?

Марина измученно вздохнула и опустилась на краешек дивана, прикрыв веки. Катя несмело присела рядом и коснулась её руки.

— Мам, отдохни. Я сама себе бутерброд сделаю, — проговорила Катя вполголоса, боясь разрушить эту зыбкую тишину.

— Спасибо, доченька. Ты у меня такая заботливая, — прошептала Марина, крепче сжимая руку Кати. — Но я быстро. Просто нужно немного прийти в себя.

Катя, стараясь ступать как можно тише, проскользнула в свою комнату. Когда-то это была кладовка, тесное пространство без окон, превращённое в личный уголок девочки. Бордовое раскладное кресло с выцветшими розами, коричневый письменный стол, над которым нависала мрачная чёрная неоновая лампа, да этажерка, заставленная книгами — не только Катиными, но и мамиными научными томами. На столе, рядом с учебником русского языка, лежал немного потрёпанный томик Винстона Брауна «Настольная книга любителя природы», найденный среди маминых старых вещей.

Ещё летом Катя, полная энтузиазма, завела серую тетрадь и пыталась следовать советам Брауна, но все попытки оказались тщетны. Браун рекомендовал обзавестись ящиками со стеклянными крышками для коллекций, но где Кате было их взять? С грустью она смотрела на рисунок с аккуратно разложенными минералами: полевой шпат, гранит, мрамор, яшма… "Где же их найти?" — думала Катя. За парком, в нескольких автобусных остановках от их дома, строился мост, и там наверняка валялись какие-нибудь камни, но её, конечно же, туда никто не отпустит. "Наверное, в Америке всё это проще", — с тоской подумала она.

Катя раскрыла книгу на первой странице. Винстон Браун приветствовал юного натуралиста и обещал увлекательное путешествие в мир природы. Девочка невесело усмехнулась. "Путешествие-то увлекательное, а как его осуществить, если дальше своей комнаты нос не высунешь?" Сломанная рука предательски ныла, напоминая о злополучном падении на гимнастической тренировке. Катя торопливо перелистнула страницы к разделу о геологии и истории жизни в Северной Америке.

Эти схемы она знала наизусть: архейская, протерозойская, палеозойская, мезозойская и кайнозойская эры. Каждый период был представлен в виде маленькой зелёной картинки с горами и характерными животными. Вот в ордовикском периоде полз эндоцерас на фоне скал, а подпись гласила, что тогда появились наутилусы. "Так был он наутилусом или нет?" — снова засомневалась Катя. В пермском периоде неспешно шествовал диметродон с огромным парусом на спине, а триасовый период представлял собой вулканический пейзаж и мирно пасущегося платеозавра. Катя задумалась, видел ли платеозавр извержение вулкана. "Любуется и не боится", — промелькнуло в её голове.

Следующая страница оказалась интереснее. В схеме юрского периода были нарисованы летящие археоптерикс и птеродактиль, а дальше шёл странный команчский период, за которым следовал меловой, разделённый на ранний и поздний. Катя никогда не слышала о команчском периоде и даже не могла выговорить это слово правильно, произнося его как "команческий". На рисунке был изображён стегозавр на фоне стройных альбиций и небольших деревьев, похожих на пальмы, — кажется, их называли саговниками.

Катя вспомнила, как искала информацию об этом "команчском" периоде в ноябре. Ей вдруг стало очень интересно, что это за период, о котором нигде не упоминается. Может быть, в книге ошибка? Но Винстон Браун казался таким авторитетным и знающим, что Катя не могла поверить в подобную оплошность. Решив разобраться, Катя тогда сняла с полки толстый том энциклопедии. Она долго листала страницы, пока наконец не нашла статью о геологических периодах. Однако, к своему разочарованию, никакого команчского периода там не было. Были только известные ей юрский, меловой и другие.

Катя не сдавалась. Она решила поискать информацию в интернете. Забив в поисковике "Команчский период", она с удивлением обнаружила, что такой период действительно существовал, но использовался только в Северной Америке. Он соответствовал раннему меловому периоду в других частях мира. Катя облегчённо вздохнула. Теперь всё стало на свои места. Винстон Браун просто использовал местную терминологию, которая была незнакома ей. Катя представила, как тот стегозавр спускается с холма к пальмам и секвойям, довольно похрюкивая на ходу.

— Катюша, иди обедать! — внезапно раздался голос мамы.

Катя захлопнула книгу и поспешила на кухню. На столе уже стояла тарелка с горячим супом-лапшой и кусок хлеба. Марина сидела напротив, с задумчивым видом помешивая чай.

— Ну что, покопалась в книгах? — спросила она, слегка улыбаясь. — Что нашла интересного?

— Да так, — ответила Катя, приступая к еде. — Про команчский период читала. Оказывается, это местное название раннего мелового периода в Америке.

Марина удивлённо подняла брови.

— Вот как? И не знала. Видишь, и я у тебя учусь…

Она хотела что-то добавить, но не успела. В гостиной надрывно зазвонил телефон, и Марина, словно молодая девушка, сорвалась с места. Катя, решив, что звонит кто-то из её коллег или подруг, рассеянно смотрела на кухонную плитку палевого цвета. Она не доходила до дверного проёма, обрываясь возле посудомоечной машины. "Почему нельзя было довести её симметрично до конца?" — подумала Катя, раздражённо нахмурившись.

— Да… поняла… Хорошо… — звучал приглушенный мамин голос, полный досады.

Она положила трубку с силой, словно желая разбить её вдребезги.

— Как же меня достал твой отец! — вырвалось у Марины из гостиной, словно проклятие. — Опять в вытрезвитель попал, скотина! В обезьянник!

Катя вздрогнула всем телом. Внутри всё похолодело, сковало льдом. Она ненавидела, когда мама так отзывалась об отце. Пусть он и был редким гостем в их жизни, пусть и был причиной многих маминых слёз, для Кати он всё равно оставался папой.

— Мам, ну зачем ты так? — тихо спросила Катя, подходя к матери.

Марина сердито посмотрела на дочь.

— А как мне ещё говорить? Он же совсем не думает о нас! Ни о тебе, ни обо мне. Только о себе и своей проклятой водке.

— Что теперь будет?

— Что будет? Поеду вытаскивать его оттуда, как всегда. А завтра у меня важная конференция. Но, конечно, я должна всё бросить и заниматься его вечными проблемами. Скотина безрогая! Ничтожество! — поморщилась она, словно от зубной боли.

Марина вскочила с дивана и начала нервно мерить комнату шагами, словно загнанный зверь в клетке. Катя молча наблюдала за ней, чувствуя, как внутри нарастает обида и беспомощность. Она знала, что ничем не может помочь, но ей так хотелось хоть как-то поддержать маму в этот тяжёлый момент. Марина забежала в спальню и стала торопливо одеваться, словно убегая от кошмара.

— Сиди тут спокойно, без глупостей. Кстати, герань полей! А то будущий биолог, а цветы я поливаю!

Катя обиженно засопела, отвернувшись. Она бы с радостью ухаживала за цветами, но кто бы её подпустил? Цветы были мамины, и она никому не доверяла заботу о них. Катя молча кивнула, понимая, что спорить бесполезно, как с ураганом. Она проводила взглядом мать, хлопнувшую дверью с такой силой, что задребезжали стёкла, и вернулась на кухню.

Аппетит пропал окончательно. Суп казался безвкусным, как пустая вода, а хлеб — сухим, словно опилки. Она машинально доела свою порцию, словно выполняя повинность, и принялась одной рукой мыть посуду. Вода лилась из крана, смывая остатки еды, но не смывая горький осадок в душе.

Закончив с уборкой, Катя вернулась в свою комнату. На столе по-прежнему лежала открытая книга Винстона Брауна. Девочка вяло посмотрела на яркие картинки с динозаврами, но они больше не вызывали прежнего восторга, не трогали сердце. В голове пульсировали мамины слова, полные злости и отчаяния. Катя представила отца в грязной камере вытрезвителя и почувствовала внезапный укол сочувствия, смешанного с обидой.

"Интересно… — подумала она, задумчиво повертев в руках книгу, — А что если в будущем придумать такую биологию, чтобы не надо было копаться в земле? Ну, цветы поливать — ладно, это ещё можно пережить. А так — вся биология будет сплошной математикой. Сиди себе за столом, читай книги, выводи формулы, считай, и всё само собой будет делаться…"

Она снова взяла в руки книгу Брауна и машинально перелистнула страницу. Глаза скользнули по изображению трилобита, древнего морского обитателя, застывшего в камне. Катя представила себе, как он неспешно ползёт по дну океана миллионы лет назад, не зная ни о каких человеческих проблемах, ни о какой боли. Ей вдруг стало завидно этому трилобиту, живущему в своём далёком, безмятежном мире.

Подвинув к себе тетрадь, Катя задумалась. А что, если и живых динозавров не нужно будет искать ни в дебрях Амазонки, ни в таинственных землях Конго? Что, если какой-нибудь гениальный ученый, запершись в своем кабинете, выведет математическую формулу, способную вернуть их к жизни? Катя бросила взгляд на изображение платеозавра у подножия вулкана и углубилась в чтение о Триасовом периоде: "Море отступает с большей части С.А.; вулканическая активность на северо-востоке". Далее, о Юрском периоде: "Длительный период эрозии, сопровождаемый вулканической активностью…". Интересно, а что, если однажды ученый сможет вычислить мощность тех древних вулканов? И возможно ли будет обратить эту формулу вспять, словно время?

В голове у Кати зародились фантастические образы. Она представила себе огромную, сверкающую огнями лабораторию, где ученые, вооруженные сложнейшими формулами и мощными компьютерами, отчаянно пытаются воссоздать условия минувших эпох. В одной колбе клокочет магма, в другой — кропотливо воссоздается атмосфера Триасового периода, насыщенная парами и древними газами. И вот, после долгих расчетов и дерзких экспериментов, из колбы появляется крошечный платеозавр, точная копия того, что запечатлен на страницах книги.

Катя невольно улыбнулась, плененная своей фантазией. Конечно, все это не более чем грезы. Но ведь мечтать никто не запрещал. И кто знает, может быть, когда-нибудь в далеком будущем, благодаря науке и дерзости математической мысли, динозавры вновь зашагают по Земле. Или хотя бы узрят извержение вулкана, заточенные в стеклянных стенах колбы.

Нет, что-то не то… Катя давно подметила, что каждая последующая эра оказывалась короче предыдущей. Архейская эра длилась невообразимые полтора миллиарда лет. Протерозойская — около двух миллиардов, хотя это, скорее, исключение из правил. Палеозойская — 287 миллионов лет, Мезозойская — 186 миллионов, Кайнозойская — 65 миллионов… А что, если вычислить разницу между продолжительностью каждой эры?

Катя схватила ручку и принялась за вычисления. Архей и Протерозой — оставим их, там арифметика слишком проста. А вот дальше… Палеозой и Мезозой — разница в 101 миллион лет. Мезозой и Кайнозой — 121 миллион лет. Получается, что разница между эрами увеличивается примерно на 20 миллионов лет с каждым шагом времени. Если эта тенденция сохранится, то следующая эра будет длиться совсем недолго. А что, если эта тенденция и есть ключ к управлению временем? "Вдруг так вот изобретут машину времени и можно будет посмотреть на стегозавра вживую?" — пронеслось у нее в голове.

За окном сгущались сумерки. Катя откинулась на спинку стула, устремив взгляд в темнеющий потолок. Математика, динозавры, мама, отец — все смешалось в причудливый, головокружительный вихрь образов и мыслей. Она представила, как выводит на огромной, исписанной мелом доске сложнейшую формулу, в которой учтены абсолютно все параметры: вулканическая активность, состав древней атмосферы, гравитация, и даже… мамино настроение. И вот, в самом конце уравнения, появляется долгожданный, выстраданный ответ: формула воскрешения динозавра.

Катя живо представила себе, как эта формула, напечатанная огромным шрифтом на длинном листе бумаги, лежит перед мамой. И мама, забыв обо всех обидах и тяготах прожитого дня, смотрит на нее с изумлением и гордостью. Ведь это ее дочь, пусть и немного чудаковатая, придумала такое! И тогда все проблемы покажутся такими мелкими и незначительными, словно песчинки в безбрежном океане времени.

В комнате воцарилась кромешная тьма. Катя щелкнула выключателем настольной лампы и вновь устремила взгляд на тетрадь, испещренную вычислениями. Цифры плясали перед глазами, складываясь в какие-то непостижимые комбинации, словно древние письмена, хранящие тайну мироздания. Она потерла уставшие глаза и глубоко вздохнула. Пора возвращаться в серую реальность. Мама скоро вернется домой, уставшая и раздраженная. Нужно будет приготовить ей чаю и попытаться хоть немного развеселить. Катя посмотрела на темное, беззвездное небо и вдруг вспомнила, как видела бледнеющую луну ранним зимним вечером. Наверное, и тот стегозавр из книги мечтал бы увидеть ее снова… Он тоже будет смотреть на нее, только уже среди колышущихся пальм, под теплым тропическим небом… Там, где всегда будет тепло…