Первобытный мир (джен)

Поздний зимний рассвет запаздывал. Тяжелая тьма, словно густой саван, окутывала мир за окном, пряча под снежными ризами молчаливые деревья. Катя, пробудившись, одним рывком откинула одеяло и бросила взгляд на часы. Половина восьмого. Гипс на руке требовал к себе бережного отношения, хотя и сросся с ней за полторы недели, прошедшие после перелома. Зябко поежившись, девочка выскользнула из кровати и, не расставаясь с ночной сорочкой, осторожно покинула спальню.

Царила непроглядная темень. Включив кран, Катя всмотрелась в зеркало с придирчивостью художника, оценивающего собственное творение. Оттуда на нее глядели растрепанные темные пряди и отчаянно синие глаза, полные какой-то затаенной грусти. Не нравился Кате её курносый нос-«картошкой»: ей мечталось о другом, изящном и тонком. Скорчив себе обиженную гримасу, Катя тщательно почистила зубы, а затем легонько дернула себя за кончик носа и потянула его вниз. Она решила, что ежедневные упражнения помогут ей обрести желаемую форму. Вот и сейчас ей почудилось едва заметное удлинение.

Быстро вытерев лицо полотенцем, девочка направилась на кухню. Мама, торопясь на экзамен, оставила ей бутерброды с сыром и колбасой. Рука в гипсе по-прежнему беспомощно висела на подвязке. Рядом, словно верный страж, стояла кофе-машина. Мгновенно вставив таблетку, Катя, не дождавшись, пока темная струя наполнит чашку, жадно проглотила первый сырный бутерброд. Колбасу, как самое вкусное, она решила приберечь напоследок.

За окном бесчинствовал дождь со снегом, превращая стекла в мутную пелену. Кофе обжигал губы, и Катя лишь слегка пригубила его. На кухне было тоскливо. Расправившись со вторым бутербродом, девочка осторожно направилась в комнату. Сломанная рука сильно осложняла процесс переодевания. Натянув синее трико, Катя вздохнула: снять ночную сорочку через голову в одиночку ей не под силу. Кое-как накинув жилет на один рукав, Катя поплелась в зал, где, словно сказочное видение, мерцала ёлка.

Мигая разноцветными огоньками, гирлянда превращала уголок комнаты в уютный островок. Катя подошла ближе, с головой погружаясь в созерцание разноцветных шаров и хрупких стеклянных фигурок. Каждый год они с мамой бережно извлекали эти сокровища из пожелтевшей от времени коробки. Здесь были и старинные стеклянные кукурузы, и шары с бабочками, доставшиеся еще от мамы; были и более современные шары с зимними пейзажами, и совсем новая, блестящая пика. Катя легонько покрутила маленький синий шарик, а затем с наслаждением вдохнула терпкий хвойный аромат. Потом, стараясь не расплескать, принесла чашку с остывающим кофе и огромный коричневый том. Мама специально раздобыла эту книгу для Кати в библиотеке. Это были иллюстрации художника Зденека Буриана, воссоздающие первобытную жизнь. Сделав глоток обжигающего кофе, Катя открыла толстую обложку.

Первой иллюстрацией было «Дно силурийского моря». Катя знала, что теперь оно называется ордовикским, но, вероятно, во времена Буриана это было именно силурийское море. Она смотрела на картину, словно на старых добрых друзей. Внизу, среди водорослей, копошились похожие на каракатиц желто-коричневые трилобиты. Неподалеку лежал огромный головоногий моллюск, хищно наблюдавший за ними. Длинный конус его раковины был покрыт геометрическим узором из черных и желтых линий. Катя улыбнулась ему как старому знакомому. Она долго искала название этого моллюска. В книгах и словарях о них писали уклончиво: «гигантские наутилоиды» — и неясно, был ли это наутилус или кто-то другой. И только в одном словаре Катя с ликованием нашла его имя — эндоцерас или даже эндоцератоидеи. Тогда она два дня зубрила это название… Еще Катя знала, что он охотился на трилобитов. Вот и сейчас, наверное, выслеживает очередную жертву.

Море словно делилось на несколько цветных ярусов. Внизу росли бело-розовые кораллы или губки; выше простирался лес густых зеленых водорослей; еще выше виднелась сиреневая полоса, переходящая в бледно-зеленую морскую воду. Кате казалось, что это настоящий рай. Она знала, что это место существовало сотни миллионов лет назад, но почему-то верила, что где-то в мире такая волшебная страна существует и сейчас. Там, на дне морском, ползают трилобиты, лежат разноцветные моллюски, а изящные эндоцерасы охотятся на них. В то время как на земле свирепствовало Ордовикское оледенение, здесь, на морском дне, царил вечный рай. Катя вспомнила, как, листая словарь, пыталась выяснить, можно ли считать современных наутилусов теми самыми наутилоидами. У наутилусов раковина была искривленной и узорчатой, и обитали они у берегов Австралии и Новой Гвинеи; у эндоцерасов раковина была прямой и узорчатой, и обитали они… больше нигде. Как же Кате хотелось, чтобы это были те самые наутилусы, чудом выжившие за сотни миллионов лет и зовущие ее, Катю, к себе. Ей нравилось представлять, как она плавает среди этих странных существ, изучая их повадки и просто любуясь ими.

Катя перелистнула страницу. На следующей иллюстрации был изображен девонский лес. Гигантские папоротники и хвощи тянулись к небу, а между ними бродили неуклюжие панцирные полурыбы-полуамфибии. Кате всегда было их жаль: они казались такими неуклюжими и беззащитными в своей броне. Одна из них, с огромной головой и маленьким телом, замерла у ручья, словно прислушиваясь к чему-то. Кате казалось, что она слышит ее тяжелое дыхание. «Интересно, кого она ловит?» — подумала девочка.

Катя перевернула еще страницу. Пермский период. Выжженная солнцем земля, редкие корявые деревья и стадо диметродонов, лениво бредущих к водопою. Огромные ящеры с парусами на спинах казались пришельцами из другого мира. Катя знала, что эти паруса служили им для терморегуляции, но все равно они представлялись ей какими-то сказочными созданиями. Один из диметродонов поднял голову, словно почуял опасность. Катя затаила дыхание, словно сама находилась там, в этом жарком и опасном мире.

За окном окончательно рассвело. Дождь стих, и сквозь мокрые ветви деревьев пробилось бледное зимнее солнце. Вместо дождя начали падать снежинки. Катя оторвалась от книги и посмотрела на улицу. Просыпавшийся мир за окном казался серым и скучным по сравнению с теми яркими и фантастическими картинами, которые она только что видела. Катя перевернула страницу. Огромный мозазавр, подобный гигантской змее с ластами, стремительно гнался за косяком рыб. Его пасть была усеяна острыми зубами, а глаза злобно сверкали. Катя знала, что мозазавры были одними из самых опасных хищников мелового периода, и все равно не могла отвести от него взгляд. Ей нравилось представлять себя плывущей рядом с ним, наблюдающей за его охотой. Катя допила кофе. С мозазавра начиналась самая любимая Катина эра — Мезозойская. А мозазавр, словно старый друг, звал ее, Катю Фалину, в Мезозой.

Следующей иллюстрацией были летающие ящеры возле болота. Катя знала, что их звали птеродактилями, и на картинке они ловили рыбу. Темно-серые существа беззаботно парили над стоячей водой; их гигантские перепончатые крылья, согнутые в предплечьях, были прижаты к бокам.

Катя замерла, глядя на птеродактилей. Ей всегда казалось, что они какие-то нелепые, но в то же время грациозные. Она представила, как наблюдает за их полетом над болотом, чувствуя прохладный ветер на лице и видя мир с высоты птичьего полета. Катя завороженно следила за тем, как один из птеродактилей резко бросается вниз и выхватывает из воды серебристую рыбку. Глядя на старинное болото, Катя до боли захотела оказаться в удивительной стране под названием «Первобытный лес». В глубине души она верила, что где-то за тридевять земель еще ходят доисторические гады, и шумят леса из невероятных деревьев.

Следом шла картинка огромного ящера — брахиозавра, расхаживающего то ли по морской заводи, то ли по болоту. Ведущая к болоту тропинка была настолько реальной, что по ней, казалось, можно было спуститься прямо с пригорка. Девочка улыбнулась ящеру, как старому другу: однажды она попросила маму нарисовать ей брахиозавра, и та смешала зеленую и черную гуашь, получив густую темную жидкость. Получилось очень похоже, хотя Катя думала, что ящеры были ярко-зелеными.

На следующей иллюстрации был изображен дымчатый стегозавр, мирно объедающий листья с дерева. Его спину украшали огромные костяные пластины, а на хвосте были острые шипы. Катя всегда восхищалась этими ящерами за их необычный вид и спокойный нрав. Ей нравилось представлять, как она бродит рядом с ними по древним лесам, наблюдая за их неспешной жизнью.

Катя перевернула страницу.

Трицератопс, огромный травоядный динозавр с тремя рогами на морде и костяным воротником на шее, стоял на фоне густого леса. Он казался непоколебимым и могучим, словно живая крепость. Кате захотелось погладить его шершавую кожу и почувствовать тепло его дыхания.

С замиранием сердца Катя перевернула толстую страницу и сразу впилась в нее глазами. Эта картинка волновала ее с той минуты, как она впервые открыла книгу. На ней был изображен распростертый ничком серый утконосый динозавр. Прямо на нем восседал хищный ящер — тираннозавр, прижавший добычу к земле. Мощной лапой он разрывал кожу утконосого ящера до крови, а громадные зубы приближались все ближе к жертве. Катя поёжилась, представив, какое наслаждение испытывал хищник, терзая добычу. Тираннозавр, должно быть, не спешил расправляться с дичью: слишком сладостными были ее бессильные стоны, пока он сам издавал победный клекот. Катя почувствовала, как щеки вспыхнули. В глубине души она понимала, что рассматривать эту картинку нехорошо, хотя посмотреть на нее еще раз ужасно хотелось. Нет, все же нельзя.

Поколебавшись с минуту, Катя медленно перевернула страницу, завороженно глядя на коготь хищника, который по праву победителя оставлял кровавый след на толстой коже жертвы.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить комнату. Катя, словно очнувшись от наваждения, огляделась вокруг. Тусклый свет играл на елочных шарах, на столе стояла чашка с остывшим кофе, а в руках была книга, полная удивительных и пугающих миров. Катя закрыла книгу и вздохнула. Ей было грустно расставаться с этими удивительными существами, но она знала, что всегда сможет вернуться к ним, открыв эту книгу снова. Она поставила чашку на стол и подошла к окну. Снег все еще шел, и мир за окном казался тихим и спокойным. Кате захотелось выйти на улицу и погулять по заснеженному лесу, представляя себя путешественницей во времени, затерянной в прошлом.

* * *

Катя очень сердилась на отца. Не то чтобы он был запойным пьяницей — достаточно было понюхать пробку, чтобы превратиться в багрового, бессвязного и сонного увальня. Мать, сквозь зубы, цедила проклятия: "Скотина, мерзавец, жизнь мне сломал!", но почему-то так и не решалась на развод. Отец, протрезвев, собирал свой потертый портфель и с надрывом в голосе кричал: "Всё кончено!", после чего сбегал из дома. Правда, ненадолго. Через пару дней он возвращался якобы за вещами, но оставался, выслушивая бесконечные материны нотации о том, как нужно жить "по-человечески".

Девочка не понимала, зачем отец каждый раз возвращается, и почему мать его принимает. "Решил уйти — так уходи!" — твердила она про себя. Ее раздражало это материно, равнодушное "Коля — Коля", словно заклинание, отменяющее все его грозные "ухожу навсегда". В этом "Коля — Коля" звучало невысказанное прощение, смиренная любовь и привычка, въевшаяся в душу крепче любой ненависти. Катя чувствовала себя преданной. Преданной обоими родителями: отцом, не способным справиться со своей слабостью, и матерью, раз за разом эту слабость прощающей. В ее детском сознании это был какой-то извращенный ритуал, в котором они обреченно играли свои роли, а ей оставалось лишь наблюдать за этим бесконечным, мучительным спектаклем.

Катя обожала маму — высокую, стройную, с роскошной белокурой косой. Она, по сути, и вырастила дочь, отдавая ей все свое время. Марина Андреевна преподавала английскую литературу в университете, и, как поговаривали, ей вскоре должны были предложить должность заместителя декана. Катя никак не могла понять, как такая женщина могла выйти замуж за ее отца, который был… сложно было определить, кем он был. По документам он числился технологом, но каждые год-два его увольняли, и он, с жалким, но озлобленным видом, оседал у телевизора, бормоча: "Всё… Проехали". Мать, обругав его в очередной раз бездельником, снова и снова подключала свои связи, чтобы найти ему работу. Телевизор был его страстью, и он с гордостью именовал себя "телеманом". Мог сутками не отрываться от экрана, правда, периодически проваливаясь в глубокую дрему.

Маму, впрочем, до глубины души раздражали его манера говорить и глупые шутки. "Всю жизнь тешу-тешу, а обтесать не могу", — говорила она, махнув рукой. Отец покорно слушал ее и никогда не перечил. Он то ли боялся ее, то ли… Катя и сама не знала, что это такое, но трезвый он всегда послушно ходил в магазин — "горелый магазин", как он его называл, — и покупал продукты строго по списку, составленному матерью.

Вот и сейчас отец в очередной раз ушел. Это случилось за пару дней до того, как Катя сломала руку. Девочка нисколько не сомневалась, что он вернется, и ждала этого со дня на день. Катя даже знала, когда это произойдет: в ближайшие выходные. У отца закончатся чистые вещи, он придет якобы за ними, помоется. Мама скажет: "Ну хоть пообедай!". Он поест, включит телевизор и снова останется у них. Катя скривилась и побрела в свою маленькую комнату, где ее ждала заветная серая тетрадь.

* * *

Резкий дверной звонок, словно пистолетный выстрел в тишине, вырвал Катю из вязкого лабиринта её дум. "Мама!" — сердце девочки встрепенулось, как пойманная птица.

Забыв об осколках боли, вонзившихся в сломанную руку, она ринулась к двери. Но Марина уже вошла, обернув в замке знакомый ключ. Белое пальто, словно сброшенное облако, упало на стул, а высокие чёрные сапоги, словно измученные дорогой, остались лежать у порога.

— Катюша, ну как ты тут? — бросила она, освобождая ноги от плена кожи на ходу. — Читала?

— Конечно! И позанималась, — отозвалась Катя, стараясь прикрыть тень разочарования, скользнувшую по лицу. — Мам, давай котёнка заведём?

Призрачное воспоминание о старой Мурке, пушистой тени её детства, всё ещё царапало сердце. Мурка, бабушкина кошка, пережившая свою хозяйку на целых три года, так и не прижилась в их доме. Впрочем, восемнадцать лет — целая вечность для кошачьей жизни.

— Ой, Катюша, только не сегодня, милая, — в синих глазах Марины, в этом зеркальном отражении глаз дочери, плескалась усталость, как в тихом омуте.

— Давай в другой раз, ладно?

Катя потупила взор, пряча обиду в глубине души. Она понимала: сейчас маме не до котят. Марина возвращалась из университета выжатой, словно лимон, а в последнее время — особенно.

— Хорошо, мам, как скажешь, — ответила Катя, натягивая на лицо фальшивую маску бодрости. — Как твои студенты? Совсем замучили?

Марина устало кивнула, на ходу расстегивая непослушные пуговицы блузки.

— Катюш, знаешь, сегодня одна особа довела меня до точки кипения! Спорила, доказывала свою правоту, хотя истина лежала на поверхности. Полдня потратила, чтобы втолковать элементарные вещи.

Катя сочувственно взглянула на мать. Она знала, как Марина горит на работе, как переживает за своих подопечных и как расстраивается, когда те не могут постичь азы науки.

— Может, ей просто нужно было больше времени, чтобы осознать? — предположила Катя, стараясь хоть немного утешить.

— Может быть… Ладно, я немного полежу в тишине, а потом тебя покормлю, хорошо?

Марина измученно вздохнула и опустилась на краешек дивана, прикрыв веки. Катя несмело присела рядом и коснулась её руки.

— Мам, отдохни. Я сама себе бутерброд сделаю, — проговорила Катя вполголоса, боясь разрушить эту зыбкую тишину.

— Спасибо, доченька. Ты у меня такая заботливая, — прошептала Марина, крепче сжимая руку Кати. — Но я быстро. Просто нужно немного прийти в себя.

Катя, стараясь ступать как можно тише, проскользнула в свою комнату. Когда-то это была кладовка, тесное пространство без окон, превращённое в личный уголок девочки. Бордовое раскладное кресло с выцветшими розами, коричневый письменный стол, над которым нависала мрачная чёрная неоновая лампа, да этажерка, заставленная книгами — не только Катиными, но и мамиными научными томами. На столе, рядом с учебником русского языка, лежал немного потрёпанный томик Винстона Брауна «Настольная книга любителя природы», найденный среди маминых старых вещей.

Ещё летом Катя, полная энтузиазма, завела серую тетрадь и пыталась следовать советам Брауна, но все попытки оказались тщетны. Браун рекомендовал обзавестись ящиками со стеклянными крышками для коллекций, но где Кате было их взять? С грустью она смотрела на рисунок с аккуратно разложенными минералами: полевой шпат, гранит, мрамор, яшма… "Где же их найти?" — думала Катя. За парком, в нескольких автобусных остановках от их дома, строился мост, и там наверняка валялись какие-нибудь камни, но её, конечно же, туда никто не отпустит. "Наверное, в Америке всё это проще", — с тоской подумала она.

Катя раскрыла книгу на первой странице. Винстон Браун приветствовал юного натуралиста и обещал увлекательное путешествие в мир природы. Девочка невесело усмехнулась. "Путешествие-то увлекательное, а как его осуществить, если дальше своей комнаты нос не высунешь?" Сломанная рука предательски ныла, напоминая о злополучном падении на гимнастической тренировке. Катя торопливо перелистнула страницы к разделу о геологии и истории жизни в Северной Америке.

Эти схемы она знала наизусть: архейская, протерозойская, палеозойская, мезозойская и кайнозойская эры. Каждый период был представлен в виде маленькой зелёной картинки с горами и характерными животными. Вот в ордовикском периоде полз эндоцерас на фоне скал, а подпись гласила, что тогда появились наутилусы. "Так был он наутилусом или нет?" — снова засомневалась Катя. В пермском периоде неспешно шествовал диметродон с огромным парусом на спине, а триасовый период представлял собой вулканический пейзаж и мирно пасущегося платеозавра. Катя задумалась, видел ли платеозавр извержение вулкана. "Любуется и не боится", — промелькнуло в её голове.

Следующая страница оказалась интереснее. В схеме юрского периода были нарисованы летящие археоптерикс и птеродактиль, а дальше шёл странный команчский период, за которым следовал меловой, разделённый на ранний и поздний. Катя никогда не слышала о команчском периоде и даже не могла выговорить это слово правильно, произнося его как "команческий". На рисунке был изображён стегозавр на фоне стройных альбиций и небольших деревьев, похожих на пальмы, — кажется, их называли саговниками.

Катя вспомнила, как искала информацию об этом "команчском" периоде в ноябре. Ей вдруг стало очень интересно, что это за период, о котором нигде не упоминается. Может быть, в книге ошибка? Но Винстон Браун казался таким авторитетным и знающим, что Катя не могла поверить в подобную оплошность. Решив разобраться, Катя тогда сняла с полки толстый том энциклопедии. Она долго листала страницы, пока наконец не нашла статью о геологических периодах. Однако, к своему разочарованию, никакого команчского периода там не было. Были только известные ей юрский, меловой и другие.

Катя не сдавалась. Она решила поискать информацию в интернете. Забив в поисковике "Команчский период", она с удивлением обнаружила, что такой период действительно существовал, но использовался только в Северной Америке. Он соответствовал раннему меловому периоду в других частях мира. Катя облегчённо вздохнула. Теперь всё стало на свои места. Винстон Браун просто использовал местную терминологию, которая была незнакома ей. Катя представила, как тот стегозавр спускается с холма к пальмам и секвойям, довольно похрюкивая на ходу.

— Катюша, иди обедать! — внезапно раздался голос мамы.

Катя захлопнула книгу и поспешила на кухню. На столе уже стояла тарелка с горячим супом-лапшой и кусок хлеба. Марина сидела напротив, с задумчивым видом помешивая чай.

— Ну что, покопалась в книгах? — спросила она, слегка улыбаясь. — Что нашла интересного?

— Да так, — ответила Катя, приступая к еде. — Про команчский период читала. Оказывается, это местное название раннего мелового периода в Америке.

Марина удивлённо подняла брови.

— Вот как? И не знала. Видишь, и я у тебя учусь…

Она хотела что-то добавить, но не успела. В гостиной надрывно зазвонил телефон, и Марина, словно молодая девушка, сорвалась с места. Катя, решив, что звонит кто-то из её коллег или подруг, рассеянно смотрела на кухонную плитку палевого цвета. Она не доходила до дверного проёма, обрываясь возле посудомоечной машины. "Почему нельзя было довести её симметрично до конца?" — подумала Катя, раздражённо нахмурившись.

— Да… поняла… Хорошо… — звучал приглушенный мамин голос, полный досады.

Она положила трубку с силой, словно желая разбить её вдребезги.

— Как же меня достал твой отец! — вырвалось у Марины из гостиной, словно проклятие. — Опять в вытрезвитель попал, скотина! В обезьянник!

Катя вздрогнула всем телом. Внутри всё похолодело, сковало льдом. Она ненавидела, когда мама так отзывалась об отце. Пусть он и был редким гостем в их жизни, пусть и был причиной многих маминых слёз, для Кати он всё равно оставался папой.

— Мам, ну зачем ты так? — тихо спросила Катя, подходя к матери.

Марина сердито посмотрела на дочь.

— А как мне ещё говорить? Он же совсем не думает о нас! Ни о тебе, ни обо мне. Только о себе и своей проклятой водке.

— Что теперь будет?

— Что будет? Поеду вытаскивать его оттуда, как всегда. А завтра у меня важная конференция. Но, конечно, я должна всё бросить и заниматься его вечными проблемами. Скотина безрогая! Ничтожество! — поморщилась она, словно от зубной боли.

Марина вскочила с дивана и начала нервно мерить комнату шагами, словно загнанный зверь в клетке. Катя молча наблюдала за ней, чувствуя, как внутри нарастает обида и беспомощность. Она знала, что ничем не может помочь, но ей так хотелось хоть как-то поддержать маму в этот тяжёлый момент. Марина забежала в спальню и стала торопливо одеваться, словно убегая от кошмара.

— Сиди тут спокойно, без глупостей. Кстати, герань полей! А то будущий биолог, а цветы я поливаю!

Катя обиженно засопела, отвернувшись. Она бы с радостью ухаживала за цветами, но кто бы её подпустил? Цветы были мамины, и она никому не доверяла заботу о них. Катя молча кивнула, понимая, что спорить бесполезно, как с ураганом. Она проводила взглядом мать, хлопнувшую дверью с такой силой, что задребезжали стёкла, и вернулась на кухню.

Аппетит пропал окончательно. Суп казался безвкусным, как пустая вода, а хлеб — сухим, словно опилки. Она машинально доела свою порцию, словно выполняя повинность, и принялась одной рукой мыть посуду. Вода лилась из крана, смывая остатки еды, но не смывая горький осадок в душе.

Закончив с уборкой, Катя вернулась в свою комнату. На столе по-прежнему лежала открытая книга Винстона Брауна. Девочка вяло посмотрела на яркие картинки с динозаврами, но они больше не вызывали прежнего восторга, не трогали сердце. В голове пульсировали мамины слова, полные злости и отчаяния. Катя представила отца в грязной камере вытрезвителя и почувствовала внезапный укол сочувствия, смешанного с обидой.

"Интересно… — подумала она, задумчиво повертев в руках книгу, — А что если в будущем придумать такую биологию, чтобы не надо было копаться в земле? Ну, цветы поливать — ладно, это ещё можно пережить. А так — вся биология будет сплошной математикой. Сиди себе за столом, читай книги, выводи формулы, считай, и всё само собой будет делаться…"

Она снова взяла в руки книгу Брауна и машинально перелистнула страницу. Глаза скользнули по изображению трилобита, древнего морского обитателя, застывшего в камне. Катя представила себе, как он неспешно ползёт по дну океана миллионы лет назад, не зная ни о каких человеческих проблемах, ни о какой боли. Ей вдруг стало завидно этому трилобиту, живущему в своём далёком, безмятежном мире.

Подвинув к себе тетрадь, Катя задумалась. А что, если и живых динозавров не нужно будет искать ни в дебрях Амазонки, ни в таинственных землях Конго? Что, если какой-нибудь гениальный ученый, запершись в своем кабинете, выведет математическую формулу, способную вернуть их к жизни? Катя бросила взгляд на изображение платеозавра у подножия вулкана и углубилась в чтение о Триасовом периоде: "Море отступает с большей части С.А.; вулканическая активность на северо-востоке". Далее, о Юрском периоде: "Длительный период эрозии, сопровождаемый вулканической активностью…". Интересно, а что, если однажды ученый сможет вычислить мощность тех древних вулканов? И возможно ли будет обратить эту формулу вспять, словно время?

В голове у Кати зародились фантастические образы. Она представила себе огромную, сверкающую огнями лабораторию, где ученые, вооруженные сложнейшими формулами и мощными компьютерами, отчаянно пытаются воссоздать условия минувших эпох. В одной колбе клокочет магма, в другой — кропотливо воссоздается атмосфера Триасового периода, насыщенная парами и древними газами. И вот, после долгих расчетов и дерзких экспериментов, из колбы появляется крошечный платеозавр, точная копия того, что запечатлен на страницах книги.

Катя невольно улыбнулась, плененная своей фантазией. Конечно, все это не более чем грезы. Но ведь мечтать никто не запрещал. И кто знает, может быть, когда-нибудь в далеком будущем, благодаря науке и дерзости математической мысли, динозавры вновь зашагают по Земле. Или хотя бы узрят извержение вулкана, заточенные в стеклянных стенах колбы.

Нет, что-то не то… Катя давно подметила, что каждая последующая эра оказывалась короче предыдущей. Архейская эра длилась невообразимые полтора миллиарда лет. Протерозойская — около двух миллиардов, хотя это, скорее, исключение из правил. Палеозойская — 287 миллионов лет, Мезозойская — 186 миллионов, Кайнозойская — 65 миллионов… А что, если вычислить разницу между продолжительностью каждой эры?

Катя схватила ручку и принялась за вычисления. Архей и Протерозой — оставим их, там арифметика слишком проста. А вот дальше… Палеозой и Мезозой — разница в 101 миллион лет. Мезозой и Кайнозой — 121 миллион лет. Получается, что разница между эрами увеличивается примерно на 20 миллионов лет с каждым шагом времени. Если эта тенденция сохранится, то следующая эра будет длиться совсем недолго. А что, если эта тенденция и есть ключ к управлению временем? "Вдруг так вот изобретут машину времени и можно будет посмотреть на стегозавра вживую?" — пронеслось у нее в голове.

За окном сгущались сумерки. Катя откинулась на спинку стула, устремив взгляд в темнеющий потолок. Математика, динозавры, мама, отец — все смешалось в причудливый, головокружительный вихрь образов и мыслей. Она представила, как выводит на огромной, исписанной мелом доске сложнейшую формулу, в которой учтены абсолютно все параметры: вулканическая активность, состав древней атмосферы, гравитация, и даже… мамино настроение. И вот, в самом конце уравнения, появляется долгожданный, выстраданный ответ: формула воскрешения динозавра.

Катя живо представила себе, как эта формула, напечатанная огромным шрифтом на длинном листе бумаги, лежит перед мамой. И мама, забыв обо всех обидах и тяготах прожитого дня, смотрит на нее с изумлением и гордостью. Ведь это ее дочь, пусть и немного чудаковатая, придумала такое! И тогда все проблемы покажутся такими мелкими и незначительными, словно песчинки в безбрежном океане времени.

В комнате воцарилась кромешная тьма. Катя щелкнула выключателем настольной лампы и вновь устремила взгляд на тетрадь, испещренную вычислениями. Цифры плясали перед глазами, складываясь в какие-то непостижимые комбинации, словно древние письмена, хранящие тайну мироздания. Она потерла уставшие глаза и глубоко вздохнула. Пора возвращаться в серую реальность. Мама скоро вернется домой, уставшая и раздраженная. Нужно будет приготовить ей чаю и попытаться хоть немного развеселить. Катя посмотрела на темное, беззвездное небо и вдруг вспомнила, как видела бледнеющую луну ранним зимним вечером. Наверное, и тот стегозавр из книги мечтал бы увидеть ее снова… Он тоже будет смотреть на нее, только уже среди колышущихся пальм, под теплым тропическим небом… Там, где всегда будет тепло…

Двадцать семь лет спустя…

Рабочий день Кайли О’Нилл, научной сотрудницы центра динозавров в Вайоминге, начинался в девять утра. Подъезжая к зданию, она всякий раз ощущала тихую радость, что музейная экспозиция расположена так близко раскопок. Пасмурный майский день не предвещал ничего особенного, разве что новости перспективных участках. Припарковавшись у круглого стеклянного здания, Кайли рассеянно окинула взглядом окрестности. Единственным, что привлекло ее внимание, была темно-зеленая «Тойота», которую она здесь прежде не видела. «Видимо, кто-то приехал по делам,» — подумала она.

В свои сорок пять лет Кайли не считала себя старой, по крайней мере, по американским меркам. Поднимаясь по ступеням, она накинула на плечи старый, выцветший джинсовый жакет. Внутри здания царила привычная прохлада, ощутимо контрастировавшая с весенней свежестью снаружи. Запах старой бумаги, пыли и легкий оттенок химикатов, используемых для консервации окаменелостей, создавали неповторимую атмосферу, которую она так любила. Лаборантка Джейн уже ждала ее в лаборатории, энергично жестикулируя и оживленно разговаривая по телефону.

К удивлению Кайли, в комнате находились еще двое незнакомцев. Первым был пожилой джентльмен с элегантными белыми бакенбардами, в котором она без труда узнала известного журналиста Патрика Моргана. Вторым оказался военный, представившийся майором Артуром Ленгли из Пентагона.

Закончив разговор, Джейн обернулась к Кайли с сияющей улыбкой.

— Кайли, у нас важные гости! Мистер Морган хочет написать статью о нашей работе, а майор Ленгли… ну, у него особый интерес к некоторым нашим находкам.

Кайли слегка удивилась, но быстро взяла себя в руки.

— Очень приятно, мистер Морган, майор Ленгли. Надеюсь, наш скромный центр не разочарует вас.

Она кивнула Джейн, давая понять, что та может продолжать свой рассказ о раскопках.

— К сожалению, миссис О’Нилл, дело обстоит несколько иначе, — перебил майор. Высокий, сероглазый, с длинным аристократическим носом, он, несомненно, был уроженцем Пенсильвании. — У меня для вас необычные новости. Вы что-нибудь слышали об опытах русских в области биогенетики?

Кайли нахмурилась, отчего сеточка морщин вокруг глаз стала еще более заметной.

— Биогенетика? Только в общих чертах. Насколько я понимаю, это направление исследований, связанное с созданием новых форм жизни или изменением существующих.

Она вопросительно посмотрела на майора:

— Какое это имеет отношение к нашему центру динозавров?

— Боюсь, самое прямое, — ответил Ленгли.

Кайли перевела взгляд на Патрика Моргана. Этот прославленный журналист побывал во множестве горячих точек: Ираке, Грузии, Сирии, Украине и Африке, откуда вел репортажи с передовой. Джейн, убежденная демократка, восхищалась его отвагой и критикой в адрес несимпатичных ей республиканских «ковбоев». Патрик Морган откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и внимательно наблюдал за происходящим, словно предвкушая сенсацию. Рядом с ним, в углу, стоял его старомодный зонт-трость. Джейн, казалось, застыла в ожидании, ее энтузиазм слегка померк.

— Ваша Джейн любезно согласилась организовать показ небольшого фильма для вас обоих, — охотно пояснил военный. — Не возражаете, если мы пройдем в ваш маленький кинозал?

Кайли почувствовала неладное. Интуиция, отточенная годами работы с древними тайнами, подсказывала, что речь идет о чем-то, выходящем за рамки обычной научной рутины. Она кивнула, стараясь скрыть нарастающее беспокойство.

— Конечно, майор. Джейн, пожалуйста, подготовь кинозал.

В небольшом кинозале центра, обычно используемом для образовательных лекций и демонстрации документальных фильмов о динозаврах, воцарилась напряженная тишина. Майор Ленгли установил на столе небольшой проектор и подключил его к экрану. На стенах висели плакаты с изображениями динозавров, создавая странный контраст с серьезностью момента. Вскоре в зал вошел еще один коллега Кайли — темноволосый профессор Генри Оффен, специалист в области палеоботаники.

На экране появилось изображение. Фильм назывался вызывающе — «Динозавры из Ничего». Патрик, завороженный, впился взглядом в экран, словно боясь пропустить хоть малейшую деталь. Кайли плеснула искрящуюся содовую в граненый стакан, и тишину на мгновение нарушил хрустальный звон. Сначала экран заполнил призрачный силуэт стегозавра, проступающий сквозь изумрудную дымку древних секвой. Затем утробный рык разорвал тишину, и в кадр ворвался гигантский тираннозавр, чья коричневая шкура отливала ядовитой болотной зеленью. В мгновение ока апокалиптический пожар охватил экран, взметнув ввысь огненный смерч. За кадром раздался голос, поставленный и уверенный:

— Динозавры вымерли около 65 миллионов лет назад, предположительно, из-за падения гигантского метеорита…

Картинка сменилась. У доски стояла молодая женщина, едва перешагнувшая тридцатилетний рубеж, с иссиня-черными волосами, контрастирующими с пронзительной синевой глаз. Простое бежевое платье, едва прикрывающее колени, не могло скрыть её внутренней силы. Увлеченно выводя маркером сложные математические формулы, она казалась жрицей, совершающей таинственный обряд перед алтарем науки.

— Это Екатерина Фалина — выдающийся русский генетик. Еще в студенческие годы она опубликовала две статьи: «Алгебраическое подтверждение законов Менделя» и «Алгебраическое исследование селекции Седова», которые мгновенно привлекли внимание научного мира. Они позволили с помощью алгебраических уравнений подтвердить на генетическом материале законы селекции. Следующая ее работа была посвящена генетическим основам селекции голубых елей.

На экране возникло калейдоскопическое изображение различных видов голубых елей: от классических колорадских до карликовых, от зелено-голубых до деревьев с идеально конической кроной. Ели были самые разные, но их объединял изящный голубой цвет иголок, придававший колорадским деревьям невероятное благородство.

— Процесс селекции голубых елей Фалина описала не только с помощью традиционных уравнений биохимических реакций, но также с помощью алгебраических уравнений, подтверждающих генетические данные. На этой основе ей удалось открыть математическую систему кодонов для стандартного генетического кода — своего рода периодический закон для биохимии. Как вам известно, кодон — это единица генетического кода, тройка нуклеотидных остатков в ДНК или РНК, обычно кодирующих включение одной аминокислоты. Екатерина Фалина превратила таблицу кодонов РНК в последовательную математическую систему: представление кодонов в виде числовых значений, позволяющих вычислять и предсказывать их взаимодействие и функции. Каждый кодон получил числовое значение, и отношения между кодонами стали описываться математическими функциями. Теперь систему генетического кода любого эукариота стало можно выразить математически, разложив на стандартные комбинации, описываемые строгими формулами.

Кайли смотрела, не отрываясь. Она слышала о прорыве русских в генетике, но не могла и представить себе его масштаб.

— Уравнение Фалиной, за которое она получила Нобелевскую премию, было алгебраической формулой, где есть переменные, представляющие нуклеотидные последовательности кодонов, константы, отражающие известные биохимические параметры, и операторы, описывающие взаимодействия между кодонами. Цель уравнения — преобразовать последовательность РНК в числовое значение, поддающееся вычислениям. На экране замелькали странные цепочки. Это напоминает открытие Энрико Ферми в физике, получившего самоподдерживающуюся цепную ядерную реакцию.

Генри Оффен тихо присвистнул, почесывая короткую седую бородку.

— Потрясающе. Значит, они научились математически моделировать генетический код?

Майор Ленгли кивнул.

— Именно. И это лишь начало.

— Звучит как научная фантастика, — произнес Патрик, — но чертовски интересно. Представляю, какие безграничные возможности это открывает!

— Екатерина Фалина не остановилась на достигнутом и, едва достигнув тридцатилетия, вывела математическую формулу восполнения недостающих цепочек ДНК, основанную на математической теории множеств, — продолжал голос, — позволяющую восстановить полную структуру ДНК даже давно вымершего организма.

Прежде реальная генетика была очень сложна: для восстановления ДНК требовалось учитывать множество факторов, таких как модификации ДНК, регуляторные элементы и влияние окружающей среды. Открытие математических законов стандартной кодировки колонами позволило решить свести процессы к серии стандартных уравнений.

— Невероятно… — прошептала Кайли, пораженная до глубины души. Патрик откинулся на спинку дивана, скрестив руки на груди, обдумывая услышанное.

— То есть, — продолжал голос на экране, переходя к следующему слайду, — имея даже поврежденный образец ДНК вымершего существа, русские теперь могут математически восстановить его полный генетический код на основе теории множеств.

На экране возникла лаборатория, напичканная сложнейшим, мерцающим оборудованием. В самом центре кадра, за толстым стеклом, высилась огромная инкубационная камера, в которой слабо пульсировал зеленоватый эмбрион, словно таящий в себе древнюю тайну

Первым проблеском гения Фалиной стало воскрешение лабрадорской гаги, словно сотканной из пепла забвения. Последняя из известных птиц пала под выстрелом охотника в далеком 1875 году, оставив после себя лишь безжизненное чучело.

И вот, на экране возникло это трогательное создание, нечто среднее между уткой и гусем, словно дитя хрупкого мира, беззащитное перед лицом вечности. Невольная симпатия просыпалась в душе, созерцающей это чудо.

— Предыдущие попытки, — звучал голос, — вдохнуть жизнь в гагу методами генной инженерии разбивались о скалы неполных цепочек ДНК. Недостающие звенья, позаимствованные у ближайших родственников, превращали гагу в бледную тень самой себя. Уравнения Фалиной разорвали этот порочный круг, позволив воссоздать ее во всей первозданной красе.

Женщина в кадре, словно жрица генетического кода, чертила на доске замысловатые руны формул, доказывая что-то пожилому мужчине. Его лицо, испещренное морщинами, было похоже на карту прожитых лет, хранящую в себе мудрость и усталость мира.

— И это позволило воссоздать ту самую лабрадорскую гагу в полном объеме. — Черно-белое оперение блеснуло на солнце, когда птица грациозно рассекла водную гладь, словно продолжая прерванный полет своих предков. — Россия, как вам известно, с великодушным жестом преподнесла живую лабрадорскую гагу Канаде, недвусмысленно намекая на свое превосходство в сфере генетических исследований.

Патрик приподнял бровь, в его взгляде промелькнуло удивление. Этот дар Канаде был подобен искусному политическому этюду, выверенному до последнего штриха. Он сделал глоток содовой, размышляя о масштабах этого научного прорыва. Воскрешение вымерших видов — одновременно и манит, и пугает, словно танец с огнем.

— Голубая антилопа, или блааубок, пала жертвой времени еще раньше гаги, в 1800 году, — продолжал голос. — И здесь русские столкнулись с поистине титанической задачей. Генетический материал сохранился в ничтожных количествах, но благодаря формулам Фалиной они смогли восстановить полный геном. На экране появилась грациозная антилопа, чья шерсть отливала серебристо-голубым светом, словно сотканным из лунного сияния. Она робко озиралась, привыкая к новому, незнакомому миру. Патрик невольно залюбовался этим хрупким созданием, вырванным из плена прошлого.

— Два года назад Россия подарила эту антилопу правительству ЮАР. Но это был лишь первый аккорд в этой симфонии воскрешения, — голос наращивал интригу. — В 2005 году наши ученые обнаружили мягкие ткани внутри окаменелых останков тираннозавра, жившего 68 миллионов лет назад. Молекулярный палеонтолог Мэри Швейцер предположила, что сохранность тканей обусловлена железом, содержащимся в крови динозавра. Этот элемент, неотъемлемая часть белка, транспортирующего кислород, сыграл роль консерванта. Ученые выяснили, что ткань была коллагеновой и имела поразительное сходство с птичьим коллагеном. Швейцер поделилась своими открытиями с русскими коллегами…

Кадры сменялись с калейдоскопической быстротой, открывая двери в святая святых научного процесса: фрагменты исследований, анализы ДНК, сложные графики, словно страницы древней книги, повествующей о тайнах жизни. Голос за кадром живо описал кропотливый, титанический труд русских ученых, их отчаянные попытки расшифровать древний генетический код, опираясь на данные, предоставленные Швейцер.

— Используя «уравнение Фалиной», российские генетики смогли воссоздать фрагменты ДНК тираннозавра, а затем, применив математическую теорию повторяющихся множеств, и саму ДНК. Это стало настоящим прорывом, открывшим путь к эксперименту, граничащему с безумием.

На экране появилась уже знакомая инкубационная камера. Но теперь в ее прозрачных стенах отчетливо просматривался силуэт маленького динозавра. Его чешуя, цвета болотной тины, казалась сотканной из теней прошлого. Он выглядел на удивление живым, дышащим, готовым вырваться на свободу.

— Следом японские ученые предоставили русским фрагменты мягких тканей плезиозавра…

Патрик сидел, затаив дыхание, зачарованный зрелищем. На экране возникло изображение морского чудовища, плещущегося в древних волнах, словно сошедшего со старинной гравюры.

— Но Фалина не остановилась на достигнутом, — звучал голос. — Она открыла математический закон редактирования генома, дополнив свое уравнение переменными, отражающими регуляторные элементы ДНК и другие факторы, влияющие на экспрессию генов. Она использовала принципы теории множеств для определения оптимальных способов вставки или замены генетического материала, основываясь на генетическом родстве организмов.

На экране появилась сложная схема ДНК, похожая на запутанный лабиринт. Екатерина, с указкой в руке, терпеливо объясняла формулу регулятора экспрессии гена, словно раскрывая секреты мироздания.

— И это открывает перед наукой невероятные, почти безграничные возможности, — прозвучал голос, исполненный благоговейного трепета. — Имея ДНК тираннозавра и плезиозавра, родственное древо динозавров, русские получили возможность воссоздавать ДНК других динозавров, связанных с ними узами крови.

На экране возникли изображения различных динозавров, словно сошедших со страниц энциклопедий: трицератопсы, брахиозавры, стегозавры, диплодоки, дилофозавры. Все они, словно по мановению волшебной палочки, появлялись из генетического кода, словно грани одного кристалла, проявленные умелым ювелиром.

Кайли ахнула от восторга, не в силах сдержать своего восхищения. Патрик же молчал, погруженный в свои мысли, взвешивая все «за» и «против». Он представлял себе последствия такого могущества, этой беспрецедентной власти над жизнью. Контроль над геномом, возможность создавать и изменять жизнь — это сила, сравнимая с ядерной энергией, способная как созидать, так и разрушать.

— Русские выбрали Крым для своего Мезозойского парка, — вещал голос. — В России немного мест с субтропическим климатом. В юго-западной части полуострова, недалеко от Большого каньона, расположены два водохранилища: Счастливенское и Загорское, — на экране появилась карта с английской транскрипцией длинных русских названий. — Здесь они и создали свой парк юрского периода!

На экране замелькали кадры Крымского полуострова, сменяясь панорамами гор, лесов и лазурного побережья, словно приглашая в путешествие по затерянному раю. Затем камера сфокусировалась на огромной территории, обнесенной высоченным электрическим забором, словно предостерегающим от вторжения в заповедные земли. Внутри, словно в декорациях к фантастическому фильму о динозаврах, бродили гигантские травоядные, а вдали виднелись хищные силуэты, готовые к охоте. Теперь Патрик понимал истинный смысл названия фильма: когда-то атомную бомбу назвали «бомбой из ничего», намекая на ее разрушительную силу, возникшую из невидимых частиц.

— Мир не признаёт Крым российским! — воскликнула Кайли, нарушая гнетущую тишину.

— На это они и рассчитывали, — ответил майор, с легкой усмешкой в уголках губ. — Теперь весь мир поедет в российский Крым смотреть динозавров, тем самым, признавая его де-факто.

Патрик задумчиво почесал подбородок, оценивая ситуацию. Крым… Использование спорной территории для демонстрации научного превосходства — ход дерзкий, граничащий с безумием, и, безусловно, эффективный с точки зрения пропаганды. Он представил себе толпы туристов, стекающихся в Крым, чтобы увидеть динозавров, тем самым, пусть и косвенно, признавая российский контроль над полуостровом.

Но нас сейчас интересует другое, — отрезал Лэнгли. — Через три дня русские явят миру свой Мезозойский парк. Это будет фурор, сенсация! Но параллельно они внезапно похоронили проект Плейстоценового парка в Якутии! Фалина с головой ушла в изучение голубых елей, фотосинтеза и каких-то ферментов. Что это значит? Не кроется ли за этим военная подоплека?

Лэнгли откинулся в кресле, сцепив пальцы в замок. Его взгляд, острый, как бритва, был прикован к Патрику, выжидая. «Что-то здесь не так, — пронеслось в голове у Патрика. — Заморозить перспективный проект ради ёлок? Абсурд.»

— Военные разработки? — Кайли скептически вскинула брови. — Ели в военных целях? Не смешите. Разве что, как маскировка…

Патрик пропустил её реплику мимо ушей. Его мозг лихорадочно перерабатывал информацию Лэнгли. «Фалина — гений, это бесспорно. Но даже гении не меняют курс без веской причины. Что её так напугало или, наоборот, пленило, что она бросила проект, в который вложила душу и годы работы?»

— Возможно, дело не в самих елках, — медленно произнес Генри. — А в том, что они способны синтезировать. Фотосинтез — это же преобразование энергии. Ферменты — катализаторы химических реакций. Если Фалина смогла модифицировать эти процессы, она могла получить… нечто новое. Нечто с уникальными свойствами.

— Например? — Лэнгли не сводил глаз с палеоботаника.

— Например, новое топливо, — ответил Патрик. — Или материал, поглощающий энергию. Или даже биологическое оружие на основе модифицированных ферментов. Возможности безграничны. И, в конечном счете, все это может быть использовано в военных целях.

— А может, все гораздо проще? — предположил Патрик. — Русские решили придержать коней. Сейчас мир захлестнет волна восторга от Мезозойского парка. А когда ажиотаж утихнет, через пару лет, они выстрелят Плейстоценовым парком. Эффект будет ошеломительный!

Генри откинулся на спинку стула и продолжил рассуждать:

— Нам нужна исчерпывающая информация о работе Фалиной с елями. Что конкретно она изучает? Какие ферменты модифицирует? Иначе это гадание на кофейной гуще.

Лэнгли кивнул в знак согласия и снова запустил запись.

На экране возникло монументальное белое здание, утопающее в изумрудной зелени сосен и кипарисов.

— Это русский биогенетический центр, — пояснил Лэнгли. — Он расположен в непосредственной близости от крымского парка, в поселке Зелёное.

— Это её биогенетический центр? — уточнил Патрик.

— Формально им руководит Дмитрий Костров, — ответил военный, словно добавляя недостающий штрих в общую картину.

— Почему не Фалина? — Патрик был ошарашен.

— Вы не поверите, но она до панического ужаса боится финансовых дел и бумажной волокиты, — развел руками военный. — Фалина вообще избегает руководящих должностей: она научный консультант центра и читает лекции в МГУ имени Ломоносова и Воронежской сельскохозяйственной академии, предпочитая оставаться в тени.

Патрик нахмурился, пытаясь уложить все в голове. Боязнь финансовых дел для ученого с Нобелевской премией? Звучит абсурдно, как дурацкая шутка. Но, с другой стороны, гении часто бывают эксцентричны, живут по своим правилам. Он вспомнил историю с Перельманом, отказавшимся от миллиона долларов за доказательство гипотезы Пуанкаре, и многое стало понятнее. Возможно, Фалина просто всецело поглощена наукой, отдавшись своему гению, а рутинные вопросы переложила на плечи более прагматичных людей.

Патрик задумчиво потер подбородок. Костров, значит. Нужно копнуть и под него. Кто он? Что им движет? Просто подставное лицо при гениальной Фалиной или играет свою, более значимую роль? Заморозка Плейстоценового парка, внезапный интерес к елям, загадочный Костров во главе биогенетического центра… Слишком много вопросов, и ни одного ответа.

— Костров… — Лэнгли словно пробовал имя на вкус. — Давно он возглавляет центр?

— Около двух лет, — ответил военный. — До этого работал в закрытом НИИ, специализирующемся на биотехнологиях. Крайне непубличная личность.

— Это еще больше запутывает ситуацию, — констатировала Кайли. — Слишком много секретности.

Генри молча кивнул, не отрывая взгляда от кадров биогенетического центра. Он чувствовал, что ключ к разгадке кроется именно там, в глубинах лабораторий, где Фалина и Костров, каждый по-своему, плетут паутину из научных знаний и, возможно, военных амбиций. Игра началась, и им предстояло выяснить, кто в ней пешка, а кто — гроссмейстер.

— Ну, и наконец, самое интересное, — объявил Лэнгли. — Русские приглашают наших экспертов посетить будущий Мезозойский парк. Вы согласны лететь в Крым?

Патрик задумчиво почесал подбородок. Поездка в Крым могла стать ключом к разгадке всей этой головоломки. Личное присутствие, возможность увидеть все своими глазами, пообщаться с учеными — это бесценно. Но согласиться — значит, ступить на территорию противника, принять их правила игры. Риск велик, но потенциальная награда — раскрытие тайных военных разработок — слишком заманчива, чтобы от нее отказаться.

— Я согласен, — твердо произнес Патрик, не отводя взгляда от Лэнгли. — Но с условием. Мне нужны полные полномочия и команда, которой я доверяю. И никаких ограничений в передвижении по территории парка и центра.

Лэнгли одобрительно кивнул. — Условия приняты. Кайли и Генри отправятся с тобой. Остальные детали обсудим позже. Сейчас нам нужно подготовить легенду и продумать каждый шаг. Помните, на кону стоит гораздо больше, чем просто открытие парка развлечений.

Генри и Кайли обменялись взглядами, в которых читались волнение и предвкушение. Путешествие в Крым, в самое сердце русской научной мысли, сулило опасность, но и манило своей интригой.

— Как «Парк Юрского периода», только по-настоящему… — прошептала Кайли.

* * *

Кайли спустилась в зал и остановилась около огромного скелета диплодока. Это звучало невероятно, но скоро придётся переписывать все таблички. Теперь придётся указывать, что диплодоки живут в русском Крыму. Сердце сжалось от обиды. В конце конура Америка всегда была центром мировой палеонтологии, сердцем изучения динозавров. Кому, как не американцам, было воскресить динозавров? Но это сделало страна, где никогда толком не было специалистов по динозаврам: Русские палеонтологи занимались в основном Кайнозойской эрой. И вот оказалось, что имени Россия, где находки динозавров были редкостью, вернула к жизни древних ящеров.

Она вспомнила свои детские мечты, когда она, завороженная фильмами Спилберга, представляла себя Индианой Джонсом в юбке, отыскивающим кости тираннозавра в бескрайних прериях Монтаны. Мечты о славе, о вкладе в науку, о признании. И вот теперь все эти мечты оказались под угрозой, отодвинуты в тень российской сенсацией. Она вспомнила рассказ бабушки, как болела обида у американцев, когда Русские первыми запустили спутник, а затем послали человека в космос, и как растерянный президент Кеннеди сбивчиво давал пресс-конференцию по ещё черно-белому телевизору. Теперь их поколению предстоит пережить это унижение вновь. Тогда мир узнал короткое слово — Гагарин, копнившее, слано хлыстом, в сердце каждого американца. Теперь мир узнаёт другое Русское слово — Фалина: она возродила динозавров своими генетическими формулами, мгновенно похоронив все американские мечты.

Кайли представила себе ликующие заголовки русских газет, триумфальные речи ученых, поток туристов, устремившихся в Крым, чтобы своими глазами увидеть живого диплодока. Она представила заголовки завтрашних газет: "Русские воскресили динозавров!", "Фалина затмила американских ученых!", "Конец эпохи американской палеонтологии?". Ее имя, Кайли О’Нилл, перспективный палеонтолог, утонет в тени русского триумфа. Все ее годы учебы, исследования, раскопки — все это вдруг потеряло смысл.В голове всплывали обрывки научных статей, конференций, разговоров с коллегами. Все они были уверены в американском первенстве, в неоспоримом лидерстве. И вот теперь все это оказалось ложью, иллюзией. Кайли чувствовала, как ее мир рушится, как ее будущее становится неопределенным.

Она вспомнила шаги русских. Они не искали кровь динозавра в янтаре и не стоили сверхмощных биогенетических лабораторий: они со своим вечным северным упорством изучали генетику гороха и пшеницы. Фалина алгебраически доказала законы Менделя, открыла математическую таблицу кодонов РНК, формулу восстановления утраченных фрагментов ДНК и математический закон редактирования генома. «Динозавр из ничего», как назвался фильм. Путь к живым динозаврам лежал не через сказки Спилберга и не ее раскопки в Неваде, а через математические законы Менделя, Вавилова и Фалиной.

По справедливости все должно было быть иначе. Русские должны были создать Плейстоценовый парк, воссоздав мамонтов и шерстистых носорогов; американцы Парк Юрского периода, возродив диплодоков и тиранозавров. Но Мезозойский парк по какой-то прихоти судьбы будет в Крыму. Кайли посмотрела на девочку, идущую с отцом по музею. «Скоро ты увидишь живого диплодока. В России», — хотелось сказать ей.

Внезапно её взгляд упал на маленькую трещину в основании скелета диплодока. Ей стало интересно, сколько таких трещин таит в себе этот древний гигант. Кайли почувствовала прилив неожиданной злости. Не на Фалину, нет. Злость на себя, на свою самонадеянность, на уверенность в непогрешимости американской науки. Она годами копалась в земле, мечтая найти недостающее звено, вместо того чтобы изучать фундаментальные науки, которыми пренебрегали её коллеги. Она вдруг осознала, что американская палеонтология застряла в прошлом, в романтике раскопок и сенсационных открытиях. Русские же смотрели в будущее, вглубь генетического кода, в математические закономерности жизни. И это будущее оказалось за ними.

Мир менялся. В двадцатом веке американская наука считалась самой передовой, все стремились достать или украсть американские разработки. Теперь все менялось. Американцы стремились достать информационные разработки Китая, космические и биологические разработки русских, достижения англичан и немцев в органической химии и биогенетике. Кайли подошла ближе к скелету, проводя пальцами по шершавой поверхности кости. Трещина была небольшой, почти незаметной, но она была здесь, реальная, как и поражение Америки. Она вдруг почувствовала острую необходимость что-то сделать, что-то изменить. Нельзя просто сидеть и смотреть, как рушится ее мир.

* * *

Сгорая от нетерпения поделиться своими открытиями, Кайли поднялась на второй этаж и нашла Генри Оффена в его кабинете. Генри, словно привороженный, застыл перед монитором, с головой уйдя в цифровые дебри после просмотра фильма. «На что он только надеется?» — с тоской подумала Кайли.

Кабинет Генри был типичным кабинетом для ученого: стол, похороненный под обвалом книг и бумаг, полки, стонущие под бременем научных журналов и монографий, стены, испещренные картами и схемами, словно письменами древних цивилизаций. В углу, как молчаливый страж, высился старый компьютер, казавшийся мудрее всех сотрудников института вместе взятых. Здесь царил ни с чем не сравнимый аромат старины, исходящий от пожелтевших страниц, смешанный с бодрящим запахом крепкого кофе, создавая атмосферу интеллектуального хаоса.

Темноволосый Генри, чье лицо было испещрено морщинами, словно нарочно подчеркивающими его крючковатый нос, допил свой кофе и, заметив Кайли, кивнул в знак приветствия.

— Сеть уже изрыгнула список динозавров, которых русские воскресили для своего Мезозойского парка, — небрежно бросил он.

— И что же? — едва слышно выдохнула она.

— Платеозавр, дилофозавр, стегозавр, брахиозавр, диплодок, тираннозавр, трицератопс, птеродактиль, птеранодон, гадрозавр, игуанодон, анкилозавр и плезиозавр. Ходят слухи о возможном диметродоне.

Кайли присела на самый краешек стола, стараясь не потревожить хрупкое равновесие стопки бумаг, накопившихся за последние недели. «Плезиозавр? — пронеслось у нее в голове. — В парке? Это безумие». В воображении тут же возникла картина, как доисторическая рептилия, вырвавшись на свободу, крушит все на своем пути, а затем, словно торпеда, устремляется к ближайшему водоему…

— Генри, ты понимаешь, что это чистейшее безумие? Они собираются выпустить в парк плезиозавра! Эта махина в любой момент может вырваться в океан!

— Так у них парк на двух… нет, даже на трёх водохранилищах! — возразил Генри. — Это огромные искусственные озера, или даже равнинные моря, как они их называют. В Крыму, конечно, не моря, как на их Волге, но озера большие.

— Неужели нет велоцирапторов? — удивилась Кайли.

— Представь себе, ни одного. Ни рапторов, ни компсогнатов.

Рядом с компьютером Генри лежал камень с отпечатком древнего папоротника. Кайли вновь ощутила щемящую обиду: русским приходится их выращивать, а у них, в Америке, они росли повсюду, словно ожидая возвращения динозавров. И не дождались.

Кайли нахмурилась.

— Странно. Велоцирапторы — это же классика! Как можно построить парк динозавров без них? И компсогнаты тоже… такие маленькие, но смертельно опасные хищники. Они идеально подходят для создания атмосферы ужаса. Кстати, они уже привезли динозавров в парк?

— Да нет же, они там уже живут! Русские вывели их на месте, в инкубаторах своего биогенетического центра. Но, кажется, я понял, что изучает Фалина и зачем ей фотосинтез. В Крыму хоть и субтропики, но зимы бывают со снегом. Русские, наверное, хотят вырастить для своих динозавров араукарии, саговники и древовидные папоротники, способные переносить холода. Ну, а хвощи, папоротники и секвойи в Крыму и так растут, — заключил Генри, допивая кофе.

Кайли вопросительно посмотрела на Генри. «Фотосинтез? Зимы? Араукарии?» Она чувствовала себя все более растерянной. Пока она грезила о славе и признании, русские, оказывается, решали практические задачи выживания динозавров в реальном мире. Они не просто клонировали древних ящеров, они создавали для них экосистему, адаптированную к местным условиям. Это было не просто научное достижение, это был инженерный подвиг.

— А система безопасности? — сдавленно выдавила из себя Кайли.

— Просто и гениально, — ответил Генри. — Электропастухи, рвы, стеклянные заграждения, а если ящеры взбунтуются, в вольеры немедленно подадут сонный газ.

Кайли почувствовала себя окончательно раздавленной. Русские прагматично строили новый мир, где древние ящеры не просто существовали, а процветали. И не в мифическом парке развлечений, а в реальном Крыму, с его зимой и летней жарой. Она представила себе этих «электропастухов» — этаких пастухов будущего, следящих за динозаврами с помощью высоких технологий. И сонный газ… Как просто и эффективно!

— Все же я не верю в надежность их систем безопасности… — вздохнула Кайли.

— А я верю! — с азартом ответил Генри. — Что если посмотреть на фильм Спилберга с другой стороны? Чтобы динозавры вырвались на волю, ему пришлось придумать невероятное. Тайфун, электромобили без водителей, которые невозможно вернуть, отключение всей системы безопасности и отсутствие у нее дубликата управления… тут еще постараться надо было! А в Крыму тайфунов не бывает, например.

Кайли задумалась. В словах Генри была логика. Спилберг создал зрелищный фильм ужасов, но его сюжет был далек от реальности. Русские же, судя по всему, мыслили более прагматично, учитывая особенности местности и повадки своих динозавров. Электропастухи, рвы, сонный газ — это не спецэффекты, а реальные меры предосторожности.

— К тому же в фильме Грант и Элли потащились за ограждение к трицератопсам, — рассуждал Генри. — А у русских — «Deterrence by denial» «Стой! Назад! Руки вверх!» Это у нас в метро палочкой пропускают. А у них в советские времена рычаги по бокам били, если без билета в метро лезешь.

— Это же больно! — возмутилась его собеседница.

— Зато эффективно. Треснет разок — отучишься правила нарушать.

— Может, ты и прав, — призналась Кайли. — Но все равно, плезиозавр в парке — это слишком рискованно. Одно дело — травоядные гиганты, и совсем другое — морской хищник. Что, если он решит попробовать на вкус туристов?

— У них там все продумано, — заверил Генри. — Озера огорожены специальной сеткой, а плезиозавров кормят исключительно рыбой. К тому же, они не такие уж и кровожадные, как в фильмах показывают.

Кайли недоверчиво посмотрела на Генри. Рыбой? Сеткой? Неужели они действительно считают, что это остановит доисторического монстра? Но в голосе Генри звучала уверенность, подкрепленная какими-то знаниями, о которых она даже не подозревала. Она чувствовала себя все более и более невежественной, словно она застряла в прошлом веке, а мир ушел далеко вперед.

Она вспомнила, как когда-то снисходительно относилась к русским коллегам, считая их исследования устаревшими и неинтересными. Она пренебрегала их работами по генетике растений, полагая, что это не имеет никакого отношения к палеонтологии. И вот теперь оказалось, что именно эти работы и стали ключом к воскрешению динозавров. Сам Генри был прекрасным знатоком древних растений, всю жизнь занимался юрской флорой, и, возможно, поэтому спокойно воспринял русский успех.

— Может, ты и прав: плезиозавры не станут есть туристов, — устало пошутила Кайли.

Она задумчиво посмотрела в окно. Дождь усилился, барабаня по стеклу. Она представила себе русских ученых, спокойно наблюдающих за пасущимися брахиозаврами, зная, что каждый аспект парка находится под их контролем. Никакой паники, никаких безумных погонь, только научный подход и строгий порядок.

— О, что я нашел, — воскликнул Генри. — Профессор Андрей Сидоров, мой старый коллега, рассказывает о концепции Мезозойского парка.

Кайли с интересом вскинула густые брови: как многие учёные, она не очень следила за ними. Генри, словно уловив ее мысли, улыбнулся:

— Туристы будут смотреть на большинство динозавров со смотровых площадок в горах. Для подъема и спуска построены лифты, как в известной гостинице Массандры. Брахиозавры и диплодоки будут пастись на другом берегу водохранилища от туристов, а тиранозавр жить в особой зоне на слиянии двух рек: они станут ему дополнительным бартером — посетители посмотрят на него с горы. Неплохо, а?

Кайли внимательно слушала, как Генри читал выдержки из статьи Сидорова. Концепция парка казалась продуманной до мелочей, учитывающей не только биологические особенности динозавров, но и психологию туристов. Идея со смотровыми площадками в горах, с лифтами, напоминающими о массандровской гостинице, была одновременно элегантной и практичной.

— Получается, никакого хаоса и беготни? Ну а плезиозавр? — скептически уточнила Кайли.

— Не даёт он тебе покоя. Плезиозавр по кличке Лиза живет в Загорском водохранилище. Смотровая площадка будет на горе, — прочитал невозмутимо Генри. — Никакого прямого контакта — наблюдение сверху вниз.

Кайли почувствовала, как ее скепсис постепенно уступает место профессиональному любопытству. «Лиза…» Даже у доисторического монстра есть имя. Она представила себе эту Лизу, вальяжно плавающую в Загорском водохранилище, и туристов, восхищенно наблюдающих за ней с безопасной высоты. В этом было что-то завораживающее.

— Знаешь, Генри, — призналась Кайли, — кажется, они действительно продумали все до мелочей. И, возможно, нам стоит не искать недостатки, а попытаться понять, как им это удалось.

Генри согласно кивнул, откладывая статью Сидорова в сторону.

— Именно это я и пытаюсь тебе объяснить, Кайли. Они не просто воскресили динозавров, они создали для них новый дом. Русские всегда славились своей изобретательностью, особенно когда дело касалось обороны. Возможно, у них есть какие-то модифицированные дротики с транквилизаторами, или даже целые системы стационарных распылителей, которые активируются при приближении к опасной зоне. В конце концов, это же Россия, — усмехнулся он. — Они наверняка придумали что-то в стиле «холодной войны», просто для надежности.

— Генри, а почему все же нет велоцирапторов? — тихо спросила Кайли. — Без них и парк динозавров как пицца без сыра.

— Тут, думаю, дело серьезное… — пробормотал Генри. — Понимаешь, в России почти нет находок своих динозавров. Их палеонтологический музей в Москве как наш провинциальный музей естественной истории в каком-нибудь захолустном городке. Что с миру по нитке собрали, что где-то прикупили, то и воссоздали. Материал на Птеранодона точно у нас как-то стащили: в Европе и Китае их нет.

Кайли кивнула, соглашаясь с доводами Генри. В его словах была логика. Русские прагматики не стали гнаться за эффектностью и зрелищностью, а сосредоточились на безопасности и выживаемости своих динозавров. Велоцирапторы, конечно, могли бы стать изюминкой парка, но они же могли бы стать и его погибелью. Она посмотрела на Генри с новым уважением. Он, как истинный ученый, умел видеть за деревьями лес, за эффектными деталями — общую картину. Он не поддавался эмоциям и предрассудкам, а руководствовался разумом и знаниями.

— Может быть, ты и прав, — повторила Кайли, чувствуя, как ее прежние представления о русском парке динозавров начинают рушиться. — Может быть, они действительно построили не парк развлечений, а уникальный научный заповедник, где древние ящеры могут жить и развиваться в безопасности.

— Ну как, летишь к русским в составе экспертной группы? — спросил Генри.

Превосходство улетучилось.

— Я… не знаю, Генри. Это слишком неожиданно. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

— Понимаю, — ответил Генри. — Но не тяни слишком долго. Уверен, желающих поехать в Крым найдется немало. И не забудь взять с собой крем от загара. Говорят, там сейчас настоящее пекло.

Кайли улыбнулась. Она вдруг почувствовала себя невероятно уставшей и опустошенной. Все ее амбиции, все ее честолюбивые планы рассыпались в прах, как карточный домик. Но в то же время она ощутила какое-то странное облегчение. Ей больше не нужно было ни с кем бороться, ничего доказывать. Она могла просто расслабиться и позволить себе быть частью чего-то большего, чего-то действительно важного.

— Ладно, Генри, — сказала она, поднимаясь со стола. — Я подумаю. И спасибо тебе. Ты помог мне посмотреть на все с другой стороны.

Она вышла из кабинета Генри, оставив его одного в его интеллектуальном хаосе, и направилась к своему кабинету. Дождь все еще барабанил по стеклу, словно отбивая ритм новой жизни.

Снежинки, словно заблудившиеся мотыльки, хаотично кружились и таяли на ресницах, оставляя прохладные капли. Мокрые хлопья лениво заметали едва подмерзшие лужи, превращая город в зыбкое отражение серого неба. Машины, словно разъяренные звери, с ревом неслись по лужам, безжалостно окатывая спешащих домой пешеходов грязными брызгами. Серое, бездонное мартовское небо, казалось, поглотило верхушки домов, растворяя их в своей беспросветной дымке. Деревья в центральном сквере, поникшие и уставшие, казались пожухлыми призраками, окутанными бесконечной пеленой тумана. Девочка лет пяти, с распахнутыми от удивления глазами, внимательно посмотрела на них, потом на падающие снежинки и требовательно дернула за рукав высокую женщину в темно-сером пальто, шагавшую рядом.

— Мама… А растения были всегда? — спросила она, и в голосе звучало искреннее любопытство.

— Нет, Катюша. Они были и до нас, но не всегда такие. Давным-давно, ещё до людей, на Земле жили динозавры, — ответила мама, слегка улыбаясь.

— А кто это? — с еще большим любопытством спросила малышка, ее взгляд зацепился за прохожих, покупающих в крытом кафе шаурму и кофе. Мама кивнула, аккуратно поправив ей фиолетовый шарфик. От радости девочка мотнула головой, и сильнее сжала ее руку.

— Динозавры — это «ужасные ящеры», — улыбнулась мама. — По-гречески они так и назывались: «динос» — ужасный, а «заврос» — ящер. Вместе что получим?

— Дино-завр! — пролепетала малышка, гордо выговаривая новое слово. В этот момент серая машина, дерзко нарушая тишину, лихо промчалась через лужу, проигнорировав красный свет, и скрылась за поворотом.

— Правильно! — похвалила мама. — Жили они очень давно, миллионы лет назад. Были очень большими и сильными, но потом исчезли.

— А какие большие? — Катя, сопя, перепрыгнула лужу, стараясь не замочить свои маленькие ботинки.

— Ну… примерно как вот этот дом, — Марина показала на многоэтажное здание банка, возвышавшееся над ними.

Катюша замолчала, размышляя над услышанным. Ее взгляд снова вернулся к деревьям, теперь уже с примесью изумления. Ей вдруг представилось, как вместо серого асфальта под ногами плескалось древнее море, а по улицам бродили огромные, как дома, динозавры.

— А почему они исчезли? — спросила она, не отрывая взгляда от верхушек деревьев, словно пытаясь увидеть там отголоски прошлого.

— Ученые до сих пор точно не знают, — ответила мама. — Может быть, стало слишком холодно, а может быть, на Землю упал огромный камень из космоса. Но самое главное, Катюша, что после них появились мы.

Катюша крепче сжала руку мамы, словно боясь, что и они могут исчезнуть так же внезапно, как и эти "ужасные ящеры". Ей вдруг до щемящей боли захотелось увидеть этих самых ящеров, почувствовать дыхание ушедшей эпохи. Мама, словно уловив ее желание, сжала Кате руку.

— Придём домой — я тебе покажу динозавров, — сказала она, стараясь развеять грусть в глазах дочери.

Был выходной день. Марина Андреевна закончила лекцию и вела домой дочку, которая давно стала в университете своим человеком. Отец опять не жил с ними, сбежав сначала на квартиру к своим родителям, а потом в очередной запой. Марина горько вздохнула, стараясь скрыть свою печаль от дочери. Март все никак не хотел уступать место весне, словно вредный старик, цепляющийся за ускользающее время. Марина, тяжело вздохнув, невольно ускорила шаг.

В маршрутке Катя прильнула лицом к холодному стеклу и жадно смотрела на череду проплывающих мимо зданий, пытаясь разглядеть в них что-то необычное. Дома их встретил полумрак, окутывая тишиной и покоем. Марина первым делом включила торшер в гостиной, отчего комната сразу стала уютнее и теплее. Катя, не дожидаясь приглашения, побежала к открытой книжной этажерке, манящей ее своими сокровищами. Мама, чуть натянуто улыбнувшись, стала копаться на полке, ища что-то особенное.

— Что это? — спросила Катюша, когда мама достала тонкую книгу. На ней была нарисована странная картинка: люди в цилиндрах и шляпках с восторгом смотрели на улыбавшийся бюст, задравший от самодовольства нос к небу.

— Козьма Прутков… ты ещё маленькая, Катюша: вырастешь — будешь с восторгом читать, — ласково сказала Марина, надеясь когда-нибудь привить дочери любовь к литературе.

Девочка покачала головой и нахмурилась: статуя показалась ей невероятно противной, отталкивающей своей напыщенностью. За окном стихал мартовский снегопад. Серые тучи немного рассеялись, и сквозь них пробились редкие лучи солнца, осветив комнату теплым, предвечернем светом, словно даря надежду на скорую весну. Вдруг мама достала потертую книгу с оранжевой обложкой. На ней был изображён огромный диковинный зверь с очень длинной шеей, маленькой головкой, массивным туловищем и огромным хвостом. Зверь шел по воде — то ли озеру, то ли болоту, а вверху была нарисована Луна, полная и загадочная. Кате показалось, что это самое интересное и удивительное на Земле животное, словно сошедшее со страниц волшебной сказки.

— Путешествие в прошлое…. — прочитала девочка. В свои четыре с половиной года Катя уже могла читать крупные названия, гордясь своим умением. — А кто написал?

— Голосницкий… — улыбнулась Марина, любуясь любознательностью дочери.

Катя, как заворожённая, смотрела на чудесного зверя и Луну. Динозавр был диковинной грязно-зелёной раскраски с чёрными прожилками, словно сама природа нанесла на него эти замысловатые узоры. Он шёл куда-то ночью под сияющей Луной, окутанный тайной и величием.

— Это динозавр… — улыбнулась Марина. — Они жили миллионы и миллионы лет назад, но сейчас их нет.

При этих словах мамы Катя ощутила ноющую боль от того, что этого идущего под Луной зверя больше нет. Это было неправильно, несправедливо! «Он есть, есть…» — Катя подавила подступивший ком слез к горлу, не желая мириться с утратой.

— И их правда больше нет? Нигде-нигде? — в голосе девочки звучала надежда, что это не так.

Марина обняла дочку, чувствуя ее разочарование.

— К сожалению, нет, Катюша. Но они навсегда останутся в наших книгах, в наших фильмах и в нашей памяти. И мы всегда можем мечтать о том, как бы это было — жить в мире динозавров.

— Читай! — потребовала Катя, не желая отпускать свою мечту.

— Катюша… Тебе ещё рано…. — попыталась возразить Марина, опасаясь, что сложный текст будет непонятен дочери.

— Читай! — велела дочка, настойчиво требуя продолжения. Она знала, верила, что там, в книге, обязательно будет Надежда на то, что динозавры где-то ещё живут.

Катя поскорее запрыгнула на старый коричневый диван, устраиваясь поудобнее. Марина, сев рядом с ней, открыла первую страницу. Здесь черно-белой графикой были нарисованы точно такие же звери, как на обложке. Только они целой стаей сидели то ли в озере, то ли в море, доверчиво подняв вверх длинные шеи. Кате снова казалось, что перед ней были самые чудесные и прекрасные звери в мире. Они должны жить! Должны! Марина, вздохнув, стала читать….

В мировом пространстве летит ослепительно сияющая звезда, озаряя своим светом бескрайнюю Вселенную. Повсюду кругом, в безмерной дали, искрятся мириады других звезд, создавая завораживающий космический пейзаж. Вокруг звезды вращаются шарообразные тела разной величины — целая планетная семья, подчиненная ее притяжению. Сквозь дымку атмосферы смутно виднеется суша континентов, окружённая тёмной гладью морей и океанов, словно драгоценными камнями. Но какой знакомый вид имеют очертания материков, эти гигантские клинья, словно рассекающие океанские просторы! Да ведь это Земля, планета, на которой мы живём! А звезда — Солнце, вокруг которого Земля, вместе с другими планетами, совершает свой круговой путь, подчиняясь вечному закону космоса.

Дальше шло продолжение научного текста на пожелтевших страницах, скучное и непонятное для Кати. Затем Марина, чуть улыбнувшись, решила немного изменить повествование, чтобы заинтересовать дочь:

— И когда-то на ней жили удивительные существа — динозавры, — сказала она, добавив немного волшебства в научный текст.

Катя посмотрела ещё раз на картинку, где динозавры паслись в воде, их длинные шеи грациозно изгибались, словно лебединые. Она чуть не всхлипнула, но тотчас сжала кулачки, стараясь сдержать слезы. Мама не выносила, если она начинала плакать. Да и решение пришло само собой, внезапно и уверенно.

— Я найду их! Обязательно найду… когда вырасту! — сказала Катя, и в ее голосе звучала непоколебимая решимость. Глаза ее еще предательски были влажными, но в них уже горел огонек надежды.

Марина улыбнулась и прижала дочку к себе, чувствуя ее трепетное сердцебиение.

— Обязательно найдёшь, если будешь хорошо учиться и много читать, — прошептала она, чувствуя, как маленькое сердечко бьется в унисон с ее собственным. Она и сама в душе верила, что где-то, в самых потаенных уголках Земли, может быть, и сохранились потомки этих древних ящеров, ожидающие своего часа.

— А где? — спросила Катя, жадно впитывая каждое слово матери.

— Где… в тропиках. Ящеры любили тепло. Ну, в Африке или Южной Америке, — погладила она дочку по головке, представляя ее будущие приключения.

— Я снаряжу туда экспедицию… научную…. — серьезно сказала Катя, уже видя себя во главе отряда исследователей.

Марина улыбнулась, представив маленькую Катю, командующую отрядом исследователей в джунглях, ее решительный голос, разносящийся среди дикой природы.

— Конечно, моя маленькая путешественница,- сказала она, целуя дочку в макушку, чувствуя ее безграничную энергию и страсть к приключениям. — А пока давай дочитаем про динозавров."

Она снова обратилась к книге, и голос ее зазвучал ровнее, увлекая дочку в мир древних ящеров. И Кате казалось, что сквозь тонкие страницы доносится шелест древних папоротников и глухой рев тираннозавра, наполняя комнату дыханием ушедшей эпохи.

* * *

Понедельничное утро утопало в непроглядной тьме. Дождь стих, а робкий мартовский снег, едва коснувшись земли, уже сбежал мутными ручьями. Катю разбудил нежный, но настойчивый толчок мамы. Не хотелось выныривать из сонного царства: вчерашняя бессонница вновь укутала ее в свои объятия, отпустив лишь под утро. Но долг звал — пора вставать и собираться в садик. Обиженно зевнув, Катя сбросила с себя одеяло, словно сбрасывая остатки сновидений.

— Вставай, соня, вставай! — весело пропела мама. — А то как же ты динозавров в экспедиции открывать будешь?

Девочка лишь покачала головой, упрямо сопротивляясь пробуждению. Открывать динозавров ей, конечно, хотелось, но не сейчас, не с таким мучительным трудом. Она села на кровати, сонно окидывая взглядом свою комнату. На спинке стула, словно забытая мечта, висела любимая розовая пижама, усыпанная единорогами, а на полу, рядом с кроватью, вальяжно раскинулась книга «Путешествие в прошлое», зачитанная перед сном до дыр.

Теперь Катя перелистывала ее страницы спокойно, без той щемящей грусти, что терзала ее позавчера, когда она узнала о гибели динозавров. Она твердо верила: где-то на Земле существует укромный уголок, где эти величественные создания живут и по сей день, и она, Катя Фалина, непременно отыщет их, когда вырастет. Она знала, что динозавры были удивительно разнообразны: черно-зеленый великан с длинной шеей — брахиозавр, коричневый силач с костяными пластинами на спине — стегозавр, а еще были крылатые ящеры — рамфоринхи с длинными хвостами и похожие на летучих мышей птеродактили. Но особый трепет вызывала в ней картина "Тираннозавр разрывает травоядного ящера". Свирепый тиран возвышался над своей жертвой, вонзая когти в беззащитную плоть. Жестокая сцена, но в глазах тираннозавра светилось такое торжество и первобытное удовольствие, что Катя невольно замирала, разглядывая этот хищный триумф. И все же, сердцу девочки был ближе Юрский период с его буйной зеленью, лесами из пальм, секвой и древовидных папоротников, чем сухая, выжженная солнцем меловая эпоха, с ее угрюмыми горами на горизонте. Юрский мир казался праздничным и веселым, а в Меловом словно уже витала тень грядущего конца.

Мама, как всегда, излучала энергию. Она уже успела приготовить завтрак и теперь напевала какую-то бодрую песенку, хлопоча на кухне. Катя, собрав остатки воли в кулак, поднялась с кровати и, шаркая ногами, поплелась в ванную. Ледяная вода немного взбодрила ее, и после чистки зубов и умывания она почувствовала себя чуточку лучше. Подкрепившись яблоком и омлетом с вареньем, Катя быстро надела голубое платье, украшенное белыми облаками, и белоснежные колготки.

Они шли по улице, и Катя внимательно рассматривала прохожих. Мокрый асфальт зеркально отражал свинцовое небо, и редкие прохожие кутались в темные плащи и куртки, словно прячась от промозглого дня. Катя крепче сжала мамину руку, представляя себя в далеком прошлом, среди гигантских папоротников, где мирно пасутся величественные брахиозавры. Все спешили по своим делам, не обращая внимания на маленькую девочку, чье сердце было полно грез о динозаврах.

— Мама, а кто такой Козьма? — вдруг спросила Катя, с любопытством глядя на мир вокруг.

— Козьма? Какой Козьма? — удивилась Марина, не сразу поняв вопрос дочери.

— Ну как какой! — Катя указала взглядом на черную резную ограду старого завода. — Тот, на книжке, какую ты мне позавчера показывала. Важный такой… Статуя, нос вверх!

— А! Козьма Прутков! — осенило Марину. — Это, Катюша, литературный персонаж. Его придумали писатели, чтобы высмеивать глупость и самодовольство, — объяснила мама, заметив живой интерес в глазах дочери. — Он такой важный, потому что уверен в своей правоте, даже когда говорит глупости.

— А люди внизу на него почтительно смотрят? — не унималась Катя, пытаясь разобраться в этом странном персонаже.

— А они еще глупее, раз восхищаются Козьмой! — с улыбкой ответила Марина.

Катя задумалась. Ей всегда казалось, что взрослые знают все на свете, а тут, оказывается, можно быть важным, говорить глупости и даже находить тех, кто будет тобой восхищаться! Мир становился все сложнее и интереснее, но зато теперь она знала, как подразнить своего неприятеля Андрюшку Кузьмина. Она наградит его кличкой Козьма Прутков! Пусть знает.

— Мама, а где жил Козьма?

— В Сольвычегодске и Костроме, — засмеялась Марина.

Когда они подошли к детскому саду, Катя уже вовсю обдумывала план мести Андрюшке. Она представила, как он надувается от обиды, не понимая, что означает это загадочное имя — Козьма Прутков. Едва заметная улыбка тронула ее губы.

Дорога в садик пролетела незаметно. Вдруг, возле самой калитки, она заметила кусок черной резины, торчащий из земли. Его странная форма чем-то напомнила ей чешуйчатую кожу черно-зеленого динозавра с обложки книги.

— Мама, что это за кожа? — взволнованно спросила Катя.

— Ну а вдруг это кожа первобытной змеи? — пошутила Марина.

Катя остановилась, завороженно рассматривая находку. Резина была жесткой и шершавой на ощупь, словно покрытая окаменевшей грязью веков.

— Катя, не трогай! — Марина одернула дочь. — Большая девочка, скоро пять, а всякую дрянь в руки берешь!

Она поскребла ее ногтем, и под черным слоем проступил темно-зеленый оттенок. Сердце девочки забилось чаще. Может быть, это действительно часть древнего существа, пережившего миллионы лет? Она огляделась вокруг, представляя, как из-под земли выползает огромный змей, покрытый такой же чешуей.

Мама потянула ее за руку, напоминая, что они опаздывают. Катя неохотно отпустила резину, но в голове уже зрела новая идея. Она обязательно вернется сюда после садика и внимательно изучит свою находку. Может быть, ей даже удастся откопать весь скелет доисторического животного!

Перед завтраком дети, как стайка неугомонных воробьев, галдели и носились по большой гостиной, где на коричневом ковре с выцветшим узором, словно тропический пленник, зеленел лимон в кадке. Но Катя была далека от этой суеты. Ее мысли блуждали в зачарованном мире динозавров и первобытных змей, где время текло по своим, доисторическим законам. Даже вечный задира Андрюшка Кузьмин сегодня не вызывал в ней привычной волны раздражения. Она лишь украдкой поглядывала на него, вынашивая коварный план — как изящнее окрестить его Козьмой Прутковым, чтобы дошло до самого нутра. Наконец, решившись, она подбежала к нему и, стараясь придать голосу менторскую надменность, выплюнула:

— Андрюшка, ты… Козьма Прутков!

Андрюшка, увлеченно копавшийся в ворсе ковра с отнятой у белобрысого Петьки Симонова машинкой, вскинул голову и уставился на Катю ничего не понимающим взглядом.

— Сама ты Козьма! — буркнул он, вновь погружаясь в свои раскопки.

— Кузьмин — Козьма! — залилась смехом Катя. Подружка Маринка Наумова, словно эхо, подхватила: «Кузьмин — Козьма! Кузьмин — Козьма!»

— Дуры! — фыркнул Андрей, продолжая прокладывать машинкой путь в ковровых джунглях.

Катя разочарованно вздохнула. План с треском провалился. Андрюшка, казалось, даже не уловил сути оскорбления. Она мечтала увидеть вспышку гнева, растерянность, обиду, но вместо этого он просто продолжил играть, словно ничего и не произошло. Поддержка Маринки была слабой заменой триумфу. Кате хотелось, чтобы Андрюшку ужалило, чтобы он почувствовал себя выставленным на посмешище. Но она не сдавалась. В ее арсенале наверняка найдется что-нибудь поизощреннее!

Но куда больше ее занимала надвигающаяся угроза — завтрак, на котором, как назло, вполне могла оказаться каша. Катя, сама не понимая причины, органически не переносила ее, испытывая при одном только виде необъяснимое отвращение. Это не было простой детской прихотью. Едва поднеся ложку каши ко рту, она чувствовала, как глаза наполняются слезами, а в горле зарождается предательский спазм тошноты. Леденящий холодок пробежал по спине.

Во время завтрака Катя сидела, словно приговоренная к казни, и безучастно ковыряла ложкой в тарелке с манной кашей. Запах, казалось, источал яд, и она из последних сил сдерживала подступающую тошноту. Воспитательница Нина Ивановна, с ее зорким взглядом, заметила бледность на ее лице и приблизилась, словно хищница, почуявшая добычу.

— Фалина, что с тобой? Плохо себя чувствуешь? — с притворной участливостью поинтересовалась она.

Катя отрицательно покачала головой, изо всех сил стараясь не смотреть на зловещую белую массу в тарелке. Высокая, темноволосая Нина Ивановна недовольно проворчала:

— Что за капризы? Ешь сейчас же!

Катя знала, что не пользуется расположением Нины Ивановны. По какой-то необъяснимой причине та всегда выискивала повод для придирок. Ей не нравилось, что Катя слишком медленно одевается, слишком долго возится со шнурками, слишком много витает в облаках. И, самое ужасное, Нина Ивановна регулярно жаловалась Марине на поведение дочери, и тогда дома следовала выволочка на полпути. А каша! Каша была ее личным кошмаром. Нина Ивановна считала, что Катя попросту капризничает, и неумолимо требовала, чтобы та съедала все до последней ложки. Девочка давилась, пытаясь заглушить вкус каши огромными кусками хлеба.

Катя с трудом сглотнула, чувствуя, как к горлу подступает комок отчаяния.

— Я не могу, Нина Иван… — прошептала она, едва сдерживая слезы. Ладошки покрылись липким потом, а в животе противно засосало. Нина Ивановна нахмурилась, превратившись в воплощение неумолимости. Она терпеть не могла, когда дети отказывались от еды.

— Никаких «не могу»! Каша — это полезно, нужно кушать, чтобы быть здоровой. Открывай рот, — настаивала воспитательница, приближая ложку с ненавистной кашей к лицу Кати, словно наводя на цель орудие пытки.

Катя отвернулась, зажимая рот рукой. Запах каши стал невыносимым, почти осязаемым. Она чувствовала, что вот-вот ее вырвет. Слезы хлынули из глаз, как из прорванной плотины. Нина Ивановна, не церемонясь, силой впихнула ей в рот ложку каши. Раздался смешок.

Катя закашлялась, комки каши потекли по подбородку. И тут ее вырвало прямо на стол. Белые, дурно пахнущие сгустки расплылись по скатерти, вызвав у других детей гримасы отвращения. Нина Ивановна ахнула от неожиданности и отшатнулась, словно ее ошпарили. Вокруг воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь тихим, прерывистым всхлипыванием Кати.

Воспитательница бросила на девочку испепеляющий взгляд. "Ну, допрыгалась!" — прошипела она сквозь зубы. "Немедленно убери за собой! И чтобы я больше этого не видела!" Катя, вся в слезах и каше, дрожащими руками принялась собирать рвотную массу со стола. Ей было стыдно, противно, и до смерти страшно перед гневом Нины Ивановны.

После завтрака Катю отправили в спальню, чтобы она переоделась и пришла в себя. Она сидела на своей кроватке, съежившись от жалости к себе. Мир динозавров и первобытных папоротников, казавшийся таким близким и реальным всего несколько часов назад, теперь виделся далекой и несбыточной мечтой, единственным источником надежды и утешения. Все, чего она сейчас желала, — это поскорее вернуться домой и открыть свою любимую книгу «Путешествие в прошлое», чтобы вновь увидеть ту страницу, где на фоне райского леса с пальмами и диковинными деревьями неспешно спускался с холма огромный, мирный стегозавр, словно предлагая ей убежище в своем доисторическом мире.

* * *

Свет проекторов и отблески синего экрана вернули Катю в реальность. Пресс-центр Симферопольского новостного агентства бурлил журналистами. Рядом с ней, за длинным столом президиума, восседали трое мужчин. Новый корпус биогенетического центра еще не был достроен, и конференцию проводили здесь, в Симферополе. Объективы камер, взгляды русских и иностранных журналистов были прикованы к ним. Ведущая, белокурая Алена в ослепительно белой блузке, с оттенком загара на коже, взмахнула рукой, давая отмашку. Заиграла торжественная музыка.

— Добрый день, дамы и господа! Я рада приветствовать вас на нашей пресс-конференции, посвященной открытию первого в мире Мезозойского парка. Это событие без преувеличения можно назвать историческим не только для нашей страны, но и для всего человечества, и я безмерно рада, что мне, Алене Новиковой, выпала честь вести это знаковое мероприятие. С удовольствием представляю вам наших уважаемых гостей. Игорь Сергеевич Бойко, директор Мезозойского парка, в прошлом — руководитель финансово-инвестиционного фонда «Энергия».

Высокий, кряжистый мужчина, облаченный в угольно-черный костюм и бордовый галстук, поднялся с места и сдержанно поклонился. Светлые волосы, с химическим завитком, придавали его облику лоск и внушительность.

— Екатерина Николаевна Фалина, генетик, лауреат Нобелевской премии, кандидат биологических наук, научный консультант Биогенетического центра и Мезозойского парка.

Катя, элегантная в бордовом костюме с короткой юбкой-карандаш, встала. Зал взорвался аплодисментами. В голове Кати промелькнула шальная мысль: как было бы здорово отправить запись этой трансляции на тридцать лет назад и показать воспитательнице Нине Ивановне…

— Дмитрий Владиславович Костров, директор биогенетического центра… — Щуплый белобрысый мужчина с длинным носом, неудержимо напоминавшим сверло, также встал и поклонился залу.

— И, наконец, академик, доктор геологических наук Андрей Семенович Сидоров, научный куратор проекта Мезозойского парка!

Пухлый мужчина лет шестидесяти пяти, утопающий в костюме, встал и поклонился. Затем машинально поправил редеющие волосы на голове.

— Андрей Семенович, начнем с вас… как вообще возникла идея Мезозойского парка?

Академик Сидоров машинально нажал на кнопку микрофона.

— Идея парка зародилась три года назад, после того как, благодаря открытиям Екатерины Николаевны, нам удалось восстановить в полном объеме ДНК тираннозавра и вывести это доисторическое животное. Об успехе эксперимента было доложено президенту. Открытие было решено держать в секрете, но решено было готовиться к созданию Мезозойского парка. Мы долго решали, где его лучше расположить. В нашей стране, — он чуть запнулся, — не так много мест с субтропическим климатом. Есть юг Кавказ и юг Крым. Мы выбрали Крым.

— А почему, Андрей Семенович? — уточнила Алена.

— Видите ли, динозавры все-таки пресмыкающиеся. Даже если среди них есть теплокровные, им все равно необходимо поддерживать постоянную температуру тела. Значит, им нужны большие резервуары пресной воды, в идеале — водохранилища. На Черноморском побережье Кавказа водохранилищ нет. В Крыму — есть.

— А почему вы выбрали именно Счастливенское и Загорское? — с улыбкой уточнила ведущая.

— Момент…, не торопитесь… — предупредительно поднял руку Сидоров. — Во-первых, они близки к субтропической зоне южного берега Крыма: там может расти мезозойская флора. Во-вторых, они находятся в горах. Это обеспечивает естественную изоляцию от внешнего мира и, главное, дает динозаврам разряженный кислородом воздух. На равнине, в нашем климате, им было бы сложно дышать. За эти три года мы построили парк и вольеры, постепенно адаптируя выводимых ящеров к условиям Крыма. Водоснабжение района Большой Ялты было перенаправлено на новые водохранилища, а из Партизанского водохранилища построили систему экстренного сброса воды на случай засухи.

— Спасибо, Андрей Семенович. Екатерина Николаевна, ваш прорыв в генетике произвел настоящую революцию в научном мире. Расскажите, как вам удалось совершить такое открытие?

Катя глубоко вздохнула, стараясь подавить волнение. Она понимала, что сейчас каждое ее слово будет взвешено и рассмотрено под микроскопом.

— Работа над восстановлением ДНК динозавра началась четыре года назад, когда американская исследовательница Мэри Швейцер предоставила нам фрагменты мягких тканей тираннозавра. Мы применили позиционную систему кодонов РНК, позволяющую с помощью теории функций прогнозировать их поведение, а также формулу восстановления утраченных фрагментов ДНК на основе математической теории множеств.

— Ваши знаменитые формулы… — улыбнулась Алена.

— На этой основе мы в течение полугода восстановили ДНК тираннозавра и затем вырастили в инкубаторе его эмбрион.

— Так быстро?

— Не забывайте, что у нас уже был опыт восстановления ДНК лабрадорской гаги и голубой антилопы.

— А это правда, что восстановленный тираннозавр — самка? — поинтересовалась Алена.

Катя кивнула.

— Да, это так. Мы назвали ее Таней. Сейчас она вполне освоилась в своем вольере и чувствует себя хорошо.

— А как вы восстановили ДНК других динозавров?

— Сначала мы получили от немецких коллег фрагменты мягких тканей плезиозавра, за что им очень благодарны. Образец, известный как MH7, был обнаружен в 1940 году в карьере близ Хольцмадена. Теперь нам было легче: у нас была ДНК живого тираннозавра. Так в нашем биогенетическом центре родилась плезиозавр Лиза.

— А другие динозавры?

— Другие динозавры появились благодаря международному сотрудничеству и нашей формуле редактирования генома родственных видов. Фрагменты ДНК стегозавра мы получили из Китая, а гадрозавра — от коллег из Монголии. Канадские коллеги в благодарность за лабрадорскую гагу предоставили нам фрагменты ДНК диплодока.

Послышались бурные аплодисменты.

— У вас есть диплодок? Живой диплодок? — не сдержалась тонкая журналистка с горящими глазами.

Катя улыбнулась. — Да, у нас есть живой диплодок, и он прекрасно себя чувствует. Мы назвали его Димой. Он самый большой обитатель нашего парка, и, я думаю, он станет настоящей звездой. А его ДНК помогла воссозданию брахиозавров! Работала большая команда, и мы уже быстро вводили новые виды. Некоторые образцы ДНК мы получали через ЮАР из-за враждебных отношений с США и Великобританией.

— Это честный путь?

— Мы подарили ЮАР воссозданную голубую антилопу, — кивнула Катя.

— Спасибо. Полагаю, Екатерина Николаевна, это вторая Нобелевская премия в ваши тридцать пять лет! Дмитрий Владиславович…

Костров, словно сверло, впился взглядом в Алену.

— В нашем центре действует многоуровневая система защиты. Все образцы ДНК хранятся в криохранилищах под строгим контролем. Доступ к ним имеют только сотрудники с соответствующим уровнем допуска. Кроме того, все работы с генетическим материалом проводятся в герметичных боксах с использованием самых современных технологий.

Катя была ужасно рада, что не стала директором ни парка, ни биологического центра. С юности она боялась финансовых документов из-за детективных романов, где постоянно убивали бизнесменов. Мама добавляла страху, утверждая про бизнесменов на телевидении: «Это уберут! Вот увидишь, Катюш, кокнут обязательно». Катя машинально нарисовала тригонометрический круг и стала проводить расчёты; она умела одновременно слушать и думать над научными проектами. Сейчас ее волновала идея применения тригонометрии к расчетам воздействия фотосинтеза на геномы.

— И, разумеется, мы предусмотрели все возможные риски, связанные с содержанием динозавров, — продолжал Костров. — Парк оснащен самыми современными системами безопасности, включая электрические ограждения, тепловизоры и систему круглосуточного видеонаблюдения. За безопасностью посетителей и персонала следят опытные специалисты, прошедшие специальную подготовку.

В зале повисла напряжённая тишина: решение было простым и, казалось, абсолютно эффективным.

— Вы уже залезли на территорию Игоря Сергеевича, — улыбнулась Алёна, стараясь разрядить обстановку.

— Да… сейчас мы активно работаем над воссозданием мезозойской флоры. У нас прекрасно растут кипарисы, горная сосна Станкевича, мы высадили у водохранилищ и рек хвощи и саговники. Екатерина Николаевна сейчас в ускоренном темпе работает над формулами выращивания морозоустойчивых и быстрорастущих секвой, араукарий и древовидных папоротников.

— Динозавры прихотливые животные? — спросила Алёна.

— Не особенно, если не считать больших объёмов пресной воды. Гораздо более прихотлива флора динозавров, — назидательно поднял палец Костров.

— Игорь Сергеевич, а что с финансированием? — повернулась Алёна к директору парка. — Вы человек из мира бизнеса. Как окупается столь масштабный проект?

Бойко откашлялся, поправил галстук и принял деловой вид.

— Финансирование осуществляется из нескольких источников. Значительная часть — это частные инвестиции, также мы получаем существенную поддержку от государства. И, конечно, мы рассчитываем на стабильные доходы от продажи билетов и сопутствующих услуг. Мы уверены, что Мезозойский парк станет чрезвычайно популярным туристическим направлением, приносящим значительную прибыль.

— А кто сейчас обитает в вашем парке? — поинтересовалась ведущая.

Бойко достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот.

— Два диметродона, два платеозавра, два дилофозавра…

— Дилофозавры? Подумать только, дилофозавры! — воскликнула Алёна с притворным изумлением.

— Да, у нас есть дилофозавры Лара и Вика, — кивнул Бойко. — Стегозавр, диплодок Дима, наша гордость, два брахиозавра, четыре птеродактиля, тираннозавр Танечка, королева динозавров, три трицератопса, два игуанодона, плезиозавр Лиза, два гадрозавра и анкилозавр Алиса.

У вас нет велоцирапторов? — с любопытством спросила Алёна.

— Это вопрос к Екатерине Николаевне, — отозвался Бойко, в его голосе звучала мягкая южнорусская певучесть.

— Терпеть их не могу, — скривилась Катя, включая микрофон. — Никогда не соглашусь работать над формулой их ДНК. Это воплощение злобы и агрессии, и я не позволю им появиться в нашем парке. Это моя принципиальная позиция. Мы создаём место для удивления и знаний, а не декорации для кошмаров.

В зале пронёсся ропот одобрения, смех потонул в аплодисментах. Алёна кивнула, принимая её слова.

— Что ж, Екатерина Николаевна, благодарю за вашу откровенность. Как видите, не всем обитателям мезозоя суждено было покорить ваше сердце. Андрей Семенович, а каким вы видите будущее Мезозойского парка? Каковы его горизонты?

Академик Сидоров откашлялся, готовясь к ответу.

— Я убежден, что Мезозойский парк — это лишь первый шаг. В будущем перед нами откроется возможность воссоздания и других исчезнувших видов животных и растений. Это углубит наше понимание истории планеты и позволит сохранить ее бесценное биологическое разнообразие. Кроме того, Мезозойский парк может стать передовым центром научных исследований.

— Благодарю, Андрей Семенович. Уважаемые гости, я благодарна вам за участие в нашей пресс-конференции. А сейчас мы переходим к вопросам от представителей прессы. Прошу вас представляться и задавать вопросы по очереди. Начну я. Алёна обратила взгляд к мужчине в безупречном костюме. — Дмитрий Владиславович, как вы оцениваете риски, связанные с потенциальной возможностью побега динозавров из парка?

Костров сохранял невозмутимость в голосе. — Мы учли все мыслимые и немыслимые сценарии. Система безопасности парка разработана с учетом уникальных особенностей каждого вида динозавров. Мы постоянно совершенствуем наши меры предосторожности, чтобы исключить любую возможность инцидентов.

Катя нетерпеливо подняла руку и, получив одобрительный кивок Алёны, включила микрофон.

— В самом сердце Москвы расположен огромный зоопарк. Там обитают хищники, которые представляют гораздо большую угрозу для человека, чем травоядные динозавры. Например, недалеко от станции метро «Маяковская» находится террариум, где собраны смертельно опасные змеи. Но мы спокойно прогуливаемся по Москве, не задумываясь о том, что произойдет, если они вдруг вырвутся на свободу, не так ли? — в синих глазах Кати мелькнул озорной блеск.

Алёна улыбнулась, оценив остроту сравнения. "Прекрасный аргумент. Спасибо, Екатерина Николаевна." Костров тоже включил микрофон.

— Из динозавров реальную опасность для человека представляют лишь плезиозавры, тираннозавры, дилофозавры и, возможно, диметродоны. Но дилофозавры не смогут сбежать, так как они не выживут без обширного водоема, как и плезиозавры. Остаются тираннозавры и диметродоны. За ними установлен особый контроль, включая респираторы для мгновенной подачи сонного газа. Кроме того, парк оснащен целой сетью пожарных станций.

— Благодарю за уточнение, — произнесла Алёна. — Да, пожалуйста, — она указала в сторону журналистки в синей футболке.

— Анна, журнал «Наука и жизнь». Журналистка вскочила с места, едва не опрокинув стоящую перед ней бутылку воды. — Екатерина Николаевна, вы так твердо отстаиваете свою позицию по поводу велоцирапторов, но ведь публика жаждет острых ощущений! Не опасаетесь ли вы, что отсутствие этих хищников негативно скажется на посещаемости парка? И вообще, может быть, стоит создать отдельную зону с "опасными" динозаврами, конечно же, с усиленными мерами безопасности?

Катя нахмурила брови. — Поймите, мы не цирк и не зоопарк. Мы — научно-познавательный центр. Наша цель — показать мир мезозойской эры таким, каким он был, а не пугать посетителей.

Алёна перевела взгляд на мужчину с микрофоном в руках. — Молодой человек, ваш вопрос?

— Мой вопрос адресован господину Бойко, — произнес мужчина. — Как вы планируете решать проблему утилизации отходов жизнедеятельности динозавров? Ведь это колоссальные объемы, и они могут нанести ущерб окружающей среде.

Бойко откашлялся и достал из кармана платок, чтобы вытереть выступивший на лбу пот. — Вопрос более чем уместный. Мы закупили в Китае дроны-роботы для уборки вольеров. Кроме того, нами разработана система переработки отходов, позволяющая превращать их в удобрения для мезозойской флоры. Практически безотходное производство, — с гордостью заявил он.

Алёна кивнула, переходя к следующему вопросу. В зале поднялась рука пожилого мужчины в очках.

— Профессор Иванов, кафедра палеонтологии МГУ. Мой вопрос к академику Сидорову. Андрей Семенович, почему заморожен проект Плейстоценового парка? Мы хотим увидеть не только динозавров, но и мамонтов, шерстистых носорогов и саблезубых тигров! Они ведь куда ближе России!

Сидоров со вздохом включил микрофон.

— Создание такого парка — задача гораздо более сложная, чем создание Мезозойского. Во-первых, где мы его разместим? В Якутии? Тогда нам потребуется проложить туда железные и шоссейные дороги, построить биогенетический центр, переселить ученых в условия вечной мерзлоты. Генетики — не полярники. Екатерине Николаевне, например, необходимы ежедневная горячая ванна и посещение салона красоты пару раз в неделю, — полушутя заметил он.

В зале прокатился смешок, но Сидоров продолжил уже вполне серьезно:

— Во-вторых, мамонты и шерстистые носороги — травоядные животные. Чем мы будем их кормить? Нам понадобятся огромные пастбища, а климат в Якутии суров. Мы можем завозить корма, но это дорого и неэкологично. Саблезубые тигры тоже не будут питаться подножным кормом. В-третьих, как мы обеспечим безопасность посетителей? Мамонты и шерстистые носороги — крупные и опасные животные, намного опаснее диплодоков или игуанодонов. Саблезубые тигры — прирожденные убийцы. Нам придется строить сверхпрочные вольеры и разрабатывать сложнейшую систему безопасности, как для тираннозавра. И все это не в Крыму, а в условиях вечной мерзлоты.

Алёна внимательно слушала, одобрительно кивая головой.

— Благодарю, Андрей Семенович, за столь развернутый ответ. Как видите, проект Плейстоценового парка сталкивается с серьезными трудностями. Но мы надеемся, что в будущем сможем их преодолеть. У кого-нибудь еще есть вопросы? — Алёна обвела взглядом зал.

Поднялась молодая девушка с бейджем "Телеканал "Культура"". — Мой вопрос к Екатерине Николаевне. Ваша работа, несомненно, революционна. Не боитесь ли вы, что воссоздание динозавров может иметь непредсказуемые последствия для экологии нашей планеты? Ведь эти существа жили в совершенно иных условиях, и их появление может нарушить существующий баланс.

В зале взметнулась рука, словно белый парус, — молодая девушка в строгих очках.

— Здравствуйте, Мария, студенческое научное общество биофака МГУ. Мой вопрос адресован Дмитрию Владиславовичу. Какие этические столпы поддерживают вашу работу по воскрешению вымерших видов? Не кажется ли вам, что мы вторгаемся в поток эволюции, возлагая на себя непомерное бремя ответственности?

Костров медленно повернул голову в её сторону, словно старинный маяк, освещая вопрошающую.

— Вопрос не просто важный, он пронизан духом времени, — произнес он, взвешивая каждое слово. — Этика — наш компас, указывающий верный путь в лабиринте исследований. Наша цель — не триумфальное воскрешение, а постижение утраченного, разгадка причин исчезновения, дабы извлечь уроки для сохранения хрупкого биоразнообразия Земли. Мы верим, что знания и технологии — это инструменты для исправления ошибок прошлого, а не орудия гордыни.

Однако Катя, словно дерзкий штурмовик, не собиралась уклоняться от прямого столкновения. Включив микрофон, она бросила вызов:

— Но даже если и вмешиваемся… что с того? Мы зазубрили как мантру: "Нельзя вмешиваться в ход…" А почему, собственно, нельзя? — В её синих глазах вспыхнули зарницы бунтарского огня.

Зал замер в напряженном молчании, словно перед грозой. Алёна едва заметно нахмурилась, предчувствуя, как дискуссия вот-вот сорвется в крутое пике.

— В прошлом веке мы без колебаний меняли русла рек, — продолжала Катя, её голос звенел уверенностью. — Яуза в Москве течет совсем не там, где во времена Петра Великого. А Неглинная, погребенная в подземном коллекторе еще при Александре I? Волга, превратившаяся в каскад водохранилищ? Что такое возрождение динозавров в сравнении с этим?

Сидоров, словно искушенный пироман, решил подлить масла в уже разгорающийся костер.

— А я считаю, Екатерина Николаевна права! Человечество всегда вмешивалось в природу, и нередко это приводило к расцвету. Разве земледелие — не вмешательство? А строительство городов, этих рукотворных гор? Мы не должны бояться дерзких экспериментов, поиска новых путей решения проблем! — Он обвел взглядом зал, ища союзников в этом интеллектуальном поединке.

Алёна откашлялась, пытаясь вернуть беседу в более конструктивное русло.

— Благодарю за ваши мнения, Екатерина Николаевна и Андрей Семенович. Однако давайте помнить, что любое вторжение в хрупкий мир природы должно быть тщательно взвешено и обосновано. Мы обязаны предвидеть все возможные последствия, дабы не нанести еще более сокрушительный удар по нашей планете.

— Если бы, Алёна, наши предки руководствовались такой осторожностью, у нас не было бы ни промышленности, ни железных дорог, ни автомобилей, ни самолетов, — парировал Сидоров. — Мы бы по-прежнему влачили жалкое существование в десятом веке, среди замков, деревень, натурального хозяйства, в окружении вшей и блох, с продолжительностью жизни до сорока пяти лет.

Алёна почувствовала, как ускользает контроль над ситуацией. Ей необходимо было увести разговор от грани бушующего спора, пока дебаты не переросли в ожесточенную схватку. Она окинула взглядом зал и заметила, как журналисты, словно стая хищных птиц, оживленно переговариваются, предвкушая сенсационный заголовок.

— Благодарю за столь откровенные и провокационные высказывания, — произнесла Алёна, стараясь сохранить невозмутимый тон профессионала. — Однако давайте помнить о цели нашей пресс-конференции. Мы собрались здесь, чтобы объявить об открытии парка мезозойской эры, а не предаваться философским размышлениям о месте человека в природе. Есть ли у кого-нибудь еще вопросы по существу проекта?

В этот раз поднялся мужчина средних лет с аккуратно подстриженной бородкой, в облике которого сквозила основательность.

— Михаил Фёдоров, "Крымский обозреватель". Мой вопрос адресован Екатерине Николаевне. Хотелось бы узнать о научных исследованиях, которые планируется проводить в парке. Будут ли результаты этих исследований доступны широкой общественности?

Катя оживилась, почувствовав, как разговор возвращается в привычное научное русло.

— Безусловно! Научные исследования — это сердце нашего проекта. Мы планируем изучать поведение динозавров, их сложные взаимоотношения с окружающей средой, проводить палеоботанические и палеоклиматические исследования. Результаты этих исследований будут опубликованы в престижных научных журналах и представлены на международных конференциях. Кроме того, мы планируем создать интерактивный музей, где каждый посетитель сможет прикоснуться к нашим открытиям и узнать больше о дивном мире мезозойской эры.

Произнося эти слова, она вдруг вспомнила заветный рисунок из книжки Брауна: стегозавр, грациозно застывший на фоне араукарий и секвой. Тогда, в детстве, она поклялась себе, что во что бы то ни стало найдет его живым.

Катя вздохнула. — Этот вопрос мне задают чаще всего. Поймите, мы не планируем выпускать динозавров в дикую природу. Они живут в строго контролируемой среде, где мы регулируем их численность и поведение. Кроме того, мы используем только те виды, которые не представляют серьезной угрозы для современной экосистемы. И, касательно экологии: мы заняли три брежневских водохранилища. Не думаю, что это особо ценная природная территория.

Алёна кивнула, давая понять, что услышала ответ. "Благодарю вас, Екатерина Николаевна, за исчерпывающий ответ. Время нашей пресс-конференции подходит к концу. Есть ли еще один, последний вопрос?" — спросила Алёна, оглядывая зал.

— Ксения, блог «Динозавры и Я», — поднялась с места девушек в цветастом жакете и с длинным носом. — Скажите, а есть ли будущее у палеонтологии при наличии парка живых динозавров? Кому теперь будут нужны их скелеты?

— Полагаю, что да, — ответил Сидоров. — Даже имея живых динозавров, мы все еще не можем ответить на три вопроса. Почему они вымерли? Могли ли некоторые динозавры дожить до кайнозойской эры? Есть ли сейчас на Земле места, где они могли выжить в дикой природе? Я бы не стал пренебрегать сообщениями путешественников последних трех столетий.

— Вы, будучи академиком, допускаете, что динозавры могут выжить без популяции? — нервно спросил Иванов.

— Это зависит от того, что это были за животные, — ответил Сидоров с едва заметным пренебрежением. — Если стадные, то нет. А если они жили дисперсно, как плезиозавры, в Мировом океане… Самка уходила, например, под скалы в море или озере, а молодняк искал новое место.

— Но ведь у вас уже есть живые динозавры? — спросила Ксения.

— Да, и мы фиксируем прекрасную способность плезиозавров к одиночному обращу жизни, — ответил важно Андрей Семёнович.

Алёна улыбнулась, подводя итог:

— Прекрасный вопрос, Ксения! И, как видите, даже с живыми динозаврами вокруг нас остается множество загадок и неизведанных путей для ученых. Палеонтология не умрет, она лишь перейдет на новый уровень, станет еще более захватывающей и востребованной. Ведь кто лучше сможет изучать этих удивительных существ, чем специалисты, посвятившие этому всю свою жизнь?"

Она обвела взглядом зал, полный заинтересованных лиц. "На этом, уважаемые коллеги, наша пресс-конференция завершена. Мы надеемся, что смогли ответить на все ваши вопросы и развеять ваши сомнения. Мезозойский парк — это не просто развлечение, это уникальная возможность прикоснуться к прошлому, узнать больше о нашей планете и, возможно, заглянуть в будущее науки. Благодарю за ваше внимание и интерес!"

Алёна грациозно поднялась с места, давая знак об окончании мероприятия. Гости начали расходиться, оживленно обсуждая услышанное. Журналисты спешили к выходу, чтобы поделиться сенсационными новостями со своими читателями и зрителями.

— Как думаешь, Генри, — в голосе Кайли звучала напускная ирония, тонкая пленка, скрывающая неприкрытую, обжигающую тревогу, — не прикроют ли теперь наш Центр динозавров? Или выкинут на мороз, как отработанный материал?

Генри оторвался от газеты. Вдалеке, словно зловещий глаз циклопа, пульсировало раскаленное электронное табло, вокруг которого, как потревоженные муравьи в муравейнике, хаотично сновали взволнованные люди. Их тени метались, словно в пляске отчаяния.

— С чего бы вдруг? — бросил он, стараясь придать голосу невозмутимость, словно речь шла о погоде, а не о судьбе их общего детища.

— С того, Генри, что кому мы теперь нужны, когда в мире есть «Мезозойский парк» с живыми, ходячими динозаврами? — язвительно парировала Кайли, и в голосе ее слышался скрежет металла.

Генри нахмурился. Он как никто понимал ее страх. Центр динозавров был их общей мечтой, воплощенной в реальность потом и кровью, плодом долгих лет изысканий и титанического труда. Здесь, вдали от шумного водоворота городов, они бережно, словно хрупкие сокровища, извлекали и анализировали окаменелости, с трепетной любовью воссоздавали облик древних ящеров, мечтая хоть на миг приподнять завесу над таинственным, безвозвратно исчезнувшим миром. И теперь над этим миром сгущались зловещие тучи, предвещающие не просто дождь, а настоящий палеонтологический апокалипсис.

Кричали не просто громко, а оглушительно, на все лады склоняя "русское чудо". Провал был горше поражения в космической гонке. Тогда, спустя всего три месяца после триумфа советского спутника, в небо взлетел американский, а Алан Шепард отправился в космос через три недели после триумфа Гагарина. Всегда можно было сказать, пусть и с горьким привкусом поражения, что первыми в космос полетели Гагарин и Шепард. Но «Мезозойский парк» нельзя создать за три недели, как нельзя слепить шедевр из глины одним махом. Требуются годы, возможно, десятилетия кропотливой работы, тем более, что своей Фалиной у американцев не было. Да даже если бы и была, на раскрутку понадобится лет пять-семь. А если русские поделятся технологиями с Китаем или Бразилией, стыд станет невыносимым, как клеймо на всю нацию. Американцам не быть даже вторыми в биогенетической гонке. И дело не только в динозаврах. Кто знает, какое биологическое или генетическое оружие Фалина и Костров преподнесут миру из своей генетической лаборатории…

Газеты и телевидение не просто трубили о русском триумфе, республиканцы с пеной у рта требовали урезать финансирование палеонтологии. «В России нет ни одного палеонтологического факультета, но она вывела живых динозавров! Мы вбухали в палеонтологию миллионы, и где результат? — кипятился в эфире «Fox News» известный телеведущий Дональд Грин, багровея от гнева. — Может, посадить их на голодный паек, как в России? Тогда и результаты будут». И Грин был не одинок. Подобные голоса о зажравшихся палеонтологах звучали в блогах и социальных сетях, просачивались в центральные газеты, словно ядовитая змея, просачивающаяся в сад. Сенаторы-республиканцы призывали урезать финансирование бесполезных наук и отдать деньги на военные биологические разработки, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к разгадке фалинской формулы редактирования генома, этой чертовой шкатулке Пандоры.

— Не думаю, — наконец произнес Генри, стараясь придать голосу уверенность, словно заклинание, отгоняющее злых духов. — У нас своя ниша. «Мезозойский парк» — это развлечение, аттракцион. А мы занимаемся наукой.

— Наука, — кисло повторила Кайли, словно пробуя на вкус прокисшее молоко. — Кому нужна наука, когда можно погладить живого трицератопса? Кто захочет изучать кости, когда можно увидеть плоть?

Генри вздохнул. Она была права. Яркий, будоражащий воображение мир живых динозавров, безусловно, затмит скромные достижения палеонтологов, словно солнце затмевает светлячка. Но он не собирался сдаваться без боя.

— Да и человек так устроен, что, посмотрев раз, второй раз не пойдет. Если я видел живых динозавров, нужно ли мне смотреть на кости? Это как читать книгу после просмотра фильма.

Нью-йоркский аэропорт, словно огромный муравейник, жил своей, обособленной жизнью. За огромным окном самолеты, сверху казавшиеся игрушечными, словно модели из детского конструктора, рулили к выходам. Люди сновали между гейтами, как те самые муравьи, пили кофе, а кое-кто и пиво, покупали сувениры, пытаясь убить время. Кайли задумчиво огляделась. В мире, где появились живые динозавры, не изменилось, по большому счету, ничего. Самолеты все так же летали, люди все так же спешили по своим делам, а дикторы CNN и Fox News рассказывали о войнах и предвыборных баталиях: ящеры отошли на второй план, уступив место сиюминутным проблемам. Да и русские пока только показали, но не открыли для посетителей свой парк: шла последняя притирка оборудования, апробация системы безопасности, хотя эксперты уже посещали парк и делились своими, порой восторженными, впечатлениями.

— Знаешь, один мой знакомый журналист как-то пошутил: почему человек никогда не найдет живого динозавра? А потому, что он никому не нужен, — с натянутой улыбкой произнес Генри. — Ты, говорит, представляешь: вот найдут динозавров в Амазонке или в Конго — это сколько книг, статей, учебников, теорий и диссертаций надо будет отменить? «Да ученые, — говорит, — трупом лягут, чтобы этого динозавра никогда не нашли».

— Но мы-то с тобой не такие, правда? — тихо спросила Кайли, ища поддержки в его взгляде. — Мы не за то, чтобы искусственно тормозить открытия, лишь бы сохранить свои позиции?

Генри кивнул, чувствуя, как ее слова вселяют в него слабую, едва ощутимую надежду. Он выпустил ее из объятий и посмотрел в окно. Самолеты взлетали и садились, люди спешили по своим делам. Мир жил своей жизнью, не обращая внимания на страхи маленького центра динозавров. Но он знал, что они не сдадутся. Они будут продолжать свою работу, несмотря ни на что. Потому что наука — это не только открытия, но и упорство, и вера в то, что делаешь, даже когда весь мир сомневается в тебе.

— А вот мой знакомый академик Сидоров в Москве считает, что у палеонтологии есть не просто будущее, а золотая эра впереди,

Генри, достав планшет, стал искать статью. Кайли скривилась: скоро ее русские коллеги-палеонтологи станут просто невыносимы в своем самодовольстве.

— Он говорит мудрые вещи, — успокоил ее Генри, словно читая ее мысли. — Даже имея живых динозавров, мы не можем ответить на три главных вопроса: почему они вымерли, выжили ли они в кайнозойскую эру и есть ли где-то сейчас в природе живые динозавры.

— Он в это серьезно верит? — брови Кайли поползли вверх от изумления, словно вопросительные знаки.

— Да, он отчасти романтик, живущий в мире грез, но говорит дело. Огромные пространства Центральной Африки и Амазонии никто толком не изучал до сих пор. Тот же Анхельский водопад, куда Конан-Дойль поместил свой Затерянный мир, не изучен толком до сих пор. Да и варанов на острове Комодо, ближайших родственников динозавров, случайно нашли всего сто лет назад. Кто знает, что скрывают неисследованные уголки планеты?

Кайли усмехнулась. "Романтик… Это, конечно, хорошо, но гранты-то кто будет выбивать? С романтикой далеко не уедешь". Впрочем, слова Генри вселяли какую-то робкую надежду, словно луч солнца, пробившийся сквозь плотные облака. Может быть, действительно, люди пресытятся живыми динозаврами, и тогда снова вспомнят о тех, кто пытается понять прошлое, изучая кости, этих безмолвных свидетелей ушедших эпох.

— Ладно, убедил, — сдалась она, поднимая руки в знак капитуляции. — Посмотрим, что будет дальше. Но если финансирование урежут, я первая начну бастовать, и пусть только попробуют меня остановить.

Генри улыбнулся. Он знал, что Кайли не бросит их Центр, не предаст их общую мечту. Она слишком любила свою работу, слишком предана науке, чтобы так просто сдаться, позволить страху сломить ее. Голос объявил вылетающим на Стамбул пройти к семнадцатому гейту.

— Идем? — кивнул Генри. С Россией по-прежнему не было прямого авиасообщения, и они летели в Симферополь через Стамбул, обходным путем, словно шпионы, пробирающиеся к своей цели.

Они пошли по длинному коридору аэропорта, усыпанному магазинами и кафе, словно золотом и драгоценностями. Кайли невольно заглядывала в витрины, разглядывая сувениры и одежду, словно ища спасения в блеске и мишуре. Она старалась отвлечься от гнетущих мыслей, которые преследовали ее последние дни, отпустить тревогу, сжимавшую ее сердце. Генри крепко держал ее за руку, чувствуя ее волнение, ее страх. Он понимал, что ей нужно время, чтобы переварить ситуацию и смириться с возможностью перемен, принять неизбежное.

— Мы должны будем написать отчёт для ЮНЕСКО? — задумчиво спросила Кайли на подходе к выходу, словно боясь услышать ответ.

— Самый положительный, — ответил Генри твердо, не допуская возражений.

Кайли непонимающе посмотрела на него, недоумевая от его слов.

— Пойми, Россия не Америка. Русским все равно, дадут их парку статус международного объекта или нет, — пояснял Генри, доставая из внутреннего кармана куртки посадочный талон, словно пропуск в другой мир. — Их парк станет работать в любом случае, он уже работает. А если мы дадим отрицательный отзыв, над нами будет смеяться весь мир, обзывая завистниками, бессильными злопыхателями.

Кайли нахмурилась, но в словах Генри был резон, горькая, но неоспоримая правда. Имидж — это все, особенно в мире науки и политики, где репутация ценится дороже золота. И если они попытаются очернить русский проект, это обернется против них самих, словно бумеранг, вернувшийся с удвоенной силой.

— Ладно, — вздохнула она, примирившись с неизбежным, — напишем хвалебную оду русским динозаврам. Но пусть не думают, что мы сдались. Это всего лишь передышка перед новой битвой.

— Мы сейчас в том же положении, что были русские после нашей высадки на Луну, — пояснял Генри, стараясь донести до нее всю глубину ситуации. — Скажи они тогда хоть слово против — весь мир ткнёт в них пальцем и скажет: «О, ничтожные завистники! Сами не смогли, так только гадить можете».

Кайли кивнула, соглашаясь с доводами Генри, признавая его правоту. Она чувствовала себя загнанной в угол, словно мышь, попавшая в ловушку, но понимала, что единственный способ сохранить лицо, не потерять достоинство — это признать успех русских, отдать должное их триумфу, не теряя при этом собственной цели, не отказываясь от своей мечты. Она понимала, что это игра вдолгую, марафон, а не спринт, и палеонтология еще скажет свое слово, докажет свою значимость.

Они прошли через контроль, и вскоре уже сидели в самолете, направлявшемся в Стамбул, словно на перекресток дорог, откуда они продолжат свой путь. Кайли смотрела в иллюминатор на удаляющийся Нью-Йорк. Город огней, возможностей и несбывшихся надежд, город, где мечты рождаются и умирают. Она знала, что впереди их ждет непростой путь, полный испытаний и трудностей, но она была готова к борьбе, готова отстаивать свою правду, готова идти до конца.

* * *

Кайли не находила счастья в семейной жизни. Первый брак с инженером Аланом Гримером оставил лишь привкус пресной обыденности, словно черствый ломоть вчерашнего хлеба. Выскочив замуж совсем юной, она родила сына Боба, но неумолимо отдалялась от домашнего очага. Работа палеонтолога, словно ненасытный Молох, поглощала ее время и энергию. Бесконечные месяцы в пыльных каньонах Вайоминга и Сьерра-Невады превращали дом в зыбкое воспоминание, в тусклый отблеск чего-то безвозвратно утраченного. И, словно неизбежное падение перезревшего плода, случилось то, что должно было случиться: Алан нашел утешение в объятиях Мэгги Спратт, лайн-менеджера из местного супермаркета. Кайли приняла развод с ледяным спокойствием, оговорив лишь право на встречи с сыном.

Но времени на Бобби катастрофически не хватало — раскопки, конференции, вечная гонка за новыми открытиями. Бобби остался с отцом в новой семье, где, казалось, вполне прижился в роли любимого пасынка. Да и в жизни самой Кайли забрезжил рассвет перемен. Пятнадцать лет назад, на палеонтологическом конгрессе в Сан-Франциско, судьба столкнула ее с известным палеоботаником Генри Оффеном. Амбициозная Кайли представила доклад, который Генри, словно хирург скальпелем, безжалостно препарировал, разнеся в пух и прах во время ожесточенной дискуссии. И в этот миг яростного столкновения двух упрямых умов, словно от удара кремня о сталь, высеклась искра неминуемой страсти.

После конференции последовало неловкое извинение и приглашение на кофе. За чашкой обжигающе горького напитка вспыхнул новый, еще более личный спор. Они спорили до хрипоты, часами доказывая и опровергая, смеясь и негодуя. Кайли, не желая оставаться в долгу, мстительно раскритиковала его работу по отпечаткам папоротников, обвиняя Генри в путанице геологических слоев. Их союз был предопределен, словно переплетение корней древних деревьев, чьи окаменелые останки они вместе изучали, стремясь прочесть письмена времен.

Они так и не скрепили свои отношения узами брака. Генри, убежденный одиночка, давно разучился понимать язык семейной жизни. Кайли, обжегшись на неудачном первом браке, не спешила вновь нырять в омут обязательств.

Их отношения были странной, причудливой смесью интеллектуального поединка и глубокой, почти телепатической привязанности. Они делили лабораторию, спорили до ожесточения о каждой находке, яростно отстаивая свои теории. Но вечерами, после долгого дня, проведенного среди окаменелостей, они вместе готовили ужин, читали книги у камина и наслаждались тихой, безмолвной близостью.

Кайли ценила эту свободу, отсутствие давящих обязательств. Ей нравилось, что Генри не требовал от нее постоянного внимания, не изводил ревностью к работе. Она могла в любой момент сорваться в экспедицию, зная, что он поймет и поддержит. Они публиковали статьи, получали гранты, их имена звучали в научном мире. Но самым важным для них было не признание, а возможность вместе, плечом к плечу, разгадывать тайны древнего мира, словно опытные следопыты, идущие по извилистым тропам времени.

Однажды, во время раскопок в Монтане, Генри обнаружил отпечаток неизвестного растения. Он долго и внимательно изучал его, но не мог определить вид. Кайли, бросив лишь мимолетный взгляд, сразу поняла, что это новый, ранее неизвестный науке вид папоротника. Они назвали его Offenia kylieae, увековечив свою любовь в имени древнего растения, словно вложив свои сердца в окаменевшие листья.

* * *

Патрик Морган, словно небесный каллиграф, вычерчивал в лазури сложную вязь маршрута: Сан-Франциско — Пекин — Москва, держа курс на Симферополь. Две пересадки — лишь краткий антракт в симфонии одиночества, которую он так ценил. Журналистика была его воздухом, и эти трансатлантические перелеты — оазисами тишины, где можно было отстраниться от мирской суеты, вдохнуть полной грудью и заострить взгляд на предстоящем репортаже. Он помнил, как в далеком одиннадцатом, в амстердамском аэропорту, на коленке рождалась статья о ливийской войне, отправленная в Бостон за мгновение до взлета. И сейчас он собирался поставить точку в бразильском кризисе, прежде чем погрузиться в размышления о новой, куда более зловещей истории.

В прохладном чреве телетрапа, соединяющего терминал с утробой Boeing, его охватило знакомое предвкушение. Магия полета, смена ракурса, дерзкий вызов гравитации. Улыбка стюардессы — теплый луч, указывающий путь к заветному месту у иллюминатора. Устроившись в кресле, он извлек из видавшего виды рюкзака верный блокнот и ручку, по привычке откинул столик.

РИА-Новости и центральное телевидение подавали сенсацию о воскрешении динозавров в пафосном ключе советских прорывов в космос. Как когда-то ТАСС громогласно рапортовало: «12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту», так теперь гремело: в России, благодаря передовым генетическим разработкам, успешно воссозданы первые в мире живые динозавры! Наряду с Днем космонавтики, Россия обрела новую дату в календаре — 15 марта, День Генетики. Но Патрик, как опытный хирург, видел, что за этой помпезной ширмой скрывается нечто гораздо более опасное. Запуск спутника ознаменовал начало космической гонки вооружений; появление динозавров, несомненно, откроет ящик Пандоры для гонки биологического оружия.

За стеклом иллюминатора, словно встревоженные муравьи, сновали техники, утробно гудели двигатели, чувствовалась напряженная пульсация гигантской машины. Патрик наблюдал за этим предвзлетным хаосом с отстраненным любопытством стороннего наблюдателя, словно созерцая древний, тщательно выверенный ритуал. "Законы Фалиной" — так он окрестил в своем сознании разработки, открывающие врата к генетически избирательному поражению солдат. В памяти всплывали обрывки научных статей, полузабытые имена ученых-генетиков, зловещие предостережения экспертов по биобезопасности. Он помнил, как когда-то читал о кошмарной перспективе создания этнического оружия, способного поражать противника на основе его расовой или национальной принадлежности. Долгое время это казалось мрачной научной фантастикой, но теперь, казалось, превращалось в пугающую реальность.

Самолет медленно пополз, послушно выруливая на взлетную полосу. Эксперименты Фалиной с фотосинтезом теоретически открывали путь и к решению другой, не менее острой проблемы: созданию универсального лекарства от радиации. Ядерное оружие — апофеоз разрушительной силы, но при наличии надежной защиты оно превратится всего лишь в мощную, но бесполезную бомбу. Способен ли Фалина создать такие чудодейственные таблетки? Человеку, сумевшему математически выразить ДНК, открыть закон ее восполнения и воскресить динозавров, доступно многое. Слишком многое.

Его тревожило то, что должно было бы вызывать ликование. Российский биогенетический центр расположен в тихом селе Зеленое, по соседству с сенсационным Мезозойским парком. И русские готовы без колебаний продемонстрировать его американцам. Приглашение посетить этот секретный объект, где, якобы, воссоздали динозавров, казалось невероятно щедрым жестом. Патрик нутром чуял подвох. Он усвоил, что в коварном мире науки и политики ничего не дается просто так. Скорее всего, это тщательно срежиссированная пиар-акция, призванная отвлечь внимание от истинных, куда более зловещих целей исследований.

В памяти всплыл эпизод из бурной молодости. Когда-то он, еще совсем зеленым журналистом, крутился на конференции русских и американских экспертов. Стояла золотая осень под Вашингтоном, и конференция проходила рядом с респектабельным гольф-клубом. Вечером, после бесконечных дебатов об улучшении двусторонних отношений, двое русских — тучный мужчина лет шестидесяти и молодой парень лет тридцати двух — прогуливались по идеально подстриженному полю для гольфа, оживленно что-то обсуждая. Старый, прожженный журналист Джеймсон тогда прошептал ему на ухо: "Запомни, парень, все это ничего не значит. Мы все равно враги, что бы они тут друг другу ни говорили. Эти двое сейчас мирно прогуливаются по полю для гольфа, но, вернувшись в свою Москву, будут строить козни против нас. Как и мы против них". Патрик прищурился на обманчивое осеннее солнце. Это был ценный, ледяной душ, навсегда научивший его мыслить профессионально. Влт и сейчас Патрик отчетливо понимал, что его визит — всего лишь тщательно спланированный ход в большой, опасной игре, в которой ему уготована роль пешки. Но отступать было нельзя. Он журналист, и его святой долг — докопаться до правды, какой бы горькой и опасной она ни оказалась.

Размышления Патрика прервались, когда самолет замер на самой кромке взлетной полосы. Двигатели взревели, набирая чудовищную мощь, и Boeing, словно огромный, разъяренный зверь, сорвался с места, стремительно набирая скорость. Земля стремительно уплывала вниз, превращаясь в расплывчатое пятно. Патрик ощутил привычный, волнующий трепет, когда самолет, наконец, оторвался от земли и начал уверенно набирать высоту. Под крылом раскинулся Сан-Франциско, превращаясь в крошечную, причудливую карту, истаивающую в дымке.

* * *

Николай Петрович, словно зачарованный, склонился над небольшим ларцом из потемневшего дерева, увенчанным старомодным выдвижным стеклом. Его пальцы, иссушенные временем и солнцем, напоминали узловатые корни древнего дерева, пробивающиеся сквозь потрескавшуюся кору кожи.

— А знаешь, что это такое, а? — прищурился он, искорки лукавства вспыхнули в его глазах, когда он взглянул на племянника. — Реликтовая подъязычная иглица! Только у нас, в Большом каньоне, и растёт. Я, Андрюша, тут каждую травинку знаю, уж поверь старому ботанику, — в голосе его звучала гордость и тихая нежность к родной земле.

Высокий, светловолосый Андрей наклонился над ларцом, с любопытством разглядывая хрупкую сухую веточку, словно драгоценность, покоящуюся на бархатной подкладке. Внизу, на посеребренной табличке, витиевато алела латынь: «Ruscus hypoglossum».

— Ей ведь тридцать миллионов лет, этой иглице. Реликт Третичного периода, — с тихой, почти благоговейной теплотой произнес Николай Петрович. — Уж поверь, наша Крымская земля ценна своими подлинными дарами, а не этими искусственными ящерами, — последние слова прозвучали с едва уловимой горечью.

— Николай Петрович… — слегка опешил Андрей, не ожидавший такой резкости.

— А разве я не прав? — Платошкин взглянул поверх очков, чуть съехавших на кончик носа. Взгляд его был острым и испытующим. — Нет, брат, у нас и без этих диковинных чудищ есть на что посмотреть. Тут одна аспирантка нос поморщила: «Фи, мол, Третичный период — всего-то! Вот, мол, Мезозой…» А я, — старик легонько, почти ласково, задвинул стекло на ларце, — сразу её прервал. «Не просто, — говорю, — Третичный период, а реально сохранившийся, укоренённый. Природа сама его сберегла, понимаешь? Не генные поделки, а истинная, живая природа», — весело закончил он, искорки задора, словно угольки под пеплом, вспыхнули в его глазах.

Пожилой ботаник, Николай Петрович Платошкин, был одним из самых известных учёных Крыма и научным куратором Воронцовского парка. Биолог старой школы, он, казалось, слышал шепот каждой травинки, чувствовал дыхание каждого изгиба коры, не говоря уже о знании наизусть латинских названий всех деревьев. Сейчас он встречал своего любимого племянника Андрея. Закончив в прошлом году биологический факультет в Москве, тот приехал в Симферополь с важным поручением: встречать и сопровождать американских гостей в Мезозойский парк. Юноша был несказанно горд тем, что именно ему, молодому аспиранту, доверили эту ответственную миссию.

Стояли первые, исполненные негой и обещанием лета, дни июня. Летнее солнце клонилось к закату, но бесконечный день и не думал сдаваться, словно стремясь напоследок запечатлеть в памяти каждый уголок земли. Молочная белизна света, льющегося из окон, вносила в свод старинного здания свою нежную ласку, словно обрамляя его летней радостью. Сквозь распахнутое окно доносился громкий, звенящий треск цикад, напоминавший стрекот тропических птиц в знойных джунглях. Яркий солнечный свет нежно ласкал в лазури сосны и кипарисы, еще по-юношески изумрудные от июньской влаги.

— А ведь до Мезозойской эры отсюда — рукой подать! — восхищённо вздохнул Андрей, глядя в окно на горный силуэт, словно сошедший с глянцевой открытки. — Только Ай-Петри перемахнуть…

— Вот и ты туда же, — с лёгкой обидой отозвался дядя. — Ящеры, мезозой… Да ты хоть на саму Ай-Петри посмотри повнимательнее… — лёгким, отточенным движением руки он достал следующий ларец, словно фокусник, извлекающий кролика из шляпы.

— Неужели, дядь, тебе никогда не хотелось увидеть доисторических ящеров? — прищурился Андрей, испытывая дядю, словно поддразнивая старого льва. — Я вот помню, как в детстве ходил по палеонтологическому музею и завороженно разглядывал рисунок птеродактиля… Серый такой, угловатый, — парень машинально очертил в воздухе силуэт крылатого ящера, словно вызывая его из небытия.

Николай Петрович открыл ларец, и оттуда повеяло запахом сухой земли и чем-то ещё, неуловимо древним, почти первобытным, словно дыханием самой вечности. Внутри лежал камень, словно оплавленный солнцем, с причудливым, сложным узором, словно письменами давно ушедшей цивилизации.

— А вот это, Андрюша, — окаменевшая губка. Кремневая, между прочим. Тоже с Ай-Петри, с юрских отложений. Понимаешь? Жила себе, фильтровала воду, никого не трогала, пока её не засыпало и не превратило в камень, — в голосе старика звучала какая-то тихая грусть, словно он оплакивал безвестную жизнь. — А ты — ящеры!

Андрей усмехнулся.

— Ну хорошо, дядь, убедил. Иглица и губка — это, конечно, круто. Но ящеры — это же динозавры! Это детская мечта, воплощённая в костях!

Он был горд тем, что именно ему и никому другому выпало такое поручение. Пару лет назад палеоботаника внезапно стала отделяться от геологических факультетов и вмиг превратилась в невероятно модную тему, словно Золушка, превратившаяся в принцессу. Андрей и сам не мог понять причины, по которым заниматься ею вдруг стало так престижно, но сразу же выбрал тему про эволюцию саговниковых. Парень чувствовал, что ей придаётся важное значение: словно его готовили к чему-то большему. Нынешний май, когда прогремело открытие Мезозойского парка, расставил все по своим местам, словно последний пазл, вставший на свое место. Андрея вместе с другой аспиранткой, Александрой Литвиновой, направили встречать гостей. Неделю назад, впрочем, аспиранты, владеющие китайским, уже свозили в парк делегацию из Пекина.

Николай Петрович тяжело вздохнул, присаживаясь в старинное кресло с высокой спинкой, словно утомлённый долгим переходом. Комната, утопающая в полумраке, хранила тепло нагретых солнцем камней и терпкий запах трав, собранных в дальних походах. На стенах висели пожелтевшие гербарии, привезенные стариком из самых дальних уголков Крыма, словно трофеи, добытые в битвах с невежеством.

— Мечты, Андрюша, это хорошо. Но ты посмотри вокруг. Здесь, под ногами, у нас целая история. Живая история! Ты вот этих американцев повезешь, а они что увидят? Динозавров, выращенных из генной игры? А настоящую природу они разглядят? Сомневаюсь я, — в голосе его звучала печаль и какое-то предчувствие.

Андрей нахмурился, не желая спорить с дядей, словно не хотел тревожить старого медведя в его берлоге. Он понимал его любовь к родной земле, его трепетное отношение к каждому растению. Но ему, молодому ученому, хотелось большего. Ему хотелось прикоснуться к прошлому, увидеть своими глазами мир, населенный гигантскими ящерами. Тем более, что теперь произошло чудо: посмотреть на живых динозавров стало возможным наяву.

— Ладно, дядь, не буду спорить, — примирительно сказал Андрей, словно заключая перемирие. — Ты у нас главный хранитель крымских сокровищ.

Андрей подошел к окну и посмотрел на Воронцовский парк, раскинувшийся внизу, словно изумрудный ковер, сотканный руками самой природы. Солнце клонилось к закату за горизонтом, окрашивая небо в багряные и золотые тона, словно художник, щедрой рукой смешивающий краски на холсте. В его лучах парк казался сказочным местом, полным тайн и загадок, словно зачарованный лес из старинной легенды. Он знал, что дядя прав по-своему, что в этой земле скрыто множество сокровищ, невидимых обычному глазу, словно драгоценные камни, спрятанные в толще земли.

— Знаешь, дядь, а я ведь тоже люблю этот парк, — тихо сказал Андрей, не отрывая взгляда от пейзажа, словно боясь спугнуть волшебство момента. — Помню, как ты водил меня сюда маленьким, рассказывал про каждое дерево, каждый куст. Тогда мне казалось, что ты знаешь все на свете.

Николай Петрович улыбнулся, услышав слова племянника. Он подошел к Андрею и положил руку ему на плечо, словно передавая частицу своей мудрости и любви к природе.

— Я рад, что ты это помнишь, — сказал он. — Но ты должен понимать, что настоящая наука — это не только динозавры и генные технологии. Это еще и умение видеть красоту в малом, ценить то, что у нас есть.

— Фалина, наш генетический гений, недавно дала интервью. Сказала, что век описательной биологии прошёл, — вздохнул Андрей, словно сожалея о чём-то утраченном. — Теперь биология после Менделя — это математическая наука, как химия после открытия периодического закона. Будущее биологии — математические уравнения с расчетом геномов и ДНК… Все обсуждают сейчас!

Николай Петрович нахмурился. Математические уравнения, расчет геномов… Все это звучало для него чуждо и даже пугающе, словно язык инопланетян. Он, всю жизнь посвятивший изучению живой природы, не мог понять, как можно свести ее к набору цифр и формул, словно лишить её души.

— Математика, конечно, важна, — пробормотал он, — но разве можно описать любовь к цветку формулой? Разве можно измерить глубину моря уравнением? Нет, Андрюша, наука не должна терять связь с реальностью, с тем, что нас окружает. Иначе она превратится в мертвую схему, лишенную души.

— Ну ладно тебе! Фалиной тридцать пять, а готовится вторую Нобелевскую премию получить! — восторженно сказал Андрей, словно превознося божество. — Ты только представь: проанализировала алгеброй селекцию, открыла математическую систему кодонов РНК, ввела уравнения восстановления утраченных участков ДНК и редактирования генома сходных видов! — выпалил Андрей, словно на экзамене, заученным наизусть текстом. — Живых динозавров по ее формулам воссоздали. Живых! — восторженно добавил он, словно убеждая себя в чуде. — Как же ей не верить-то?

Николай Петрович молчал, словно переваривая услышанное, словно пытаясь осмыслить новую, пугающую реальность. Андрей нахмурился. Он чувствовал, что его слова, словно осколки льда, колют сердце старика. Он, похоже, чувствовал, что мир меняется, и ему, старому ботанику, с его любовью к гербариям и преклонением перед живой природой, скоро просто не останется места в этом новом, цифровом мире.

— Формулы, говоришь… — наконец произнес он, глядя куда-то вглубь комнаты, словно пытаясь разглядеть там ответ на мучивший его вопрос. — А кто ей сказал, этой Фалиной, что утраченные участки ДНК надо восстанавливать? Может, природа сама так захотела? Может, это и есть эволюция, а не просто поломка, которую надо чинить?

Андрей пожал плечами. Он был готов спорить с дядей на эту тему, но что-то его остановило. Николай Петрович медленно покачал головой. Его взгляд зацепился за пыльную книгу на полке. "Дарвин", — прочитал Андрей название. Дядя все еще жил в мире, где эволюция — это медленный, естественный процесс, а не продукт генной инженерии. В мире, где природа сама решает, кому жить, а кому исчезнуть.

— А меня поразили слова Фалиной в интервью… — Андрей посмотрел на вечерявший лес на склоне Ай-Петри, словно ища там поддержки. Фалина сказала, что в восемь лет мечтала создать такую биологию, чтобы ничего граблями и лопатой было делать не надо, а в кабинете сидеть и формулы математические выводить. Смеётся… а ведь почти создала, да?

— Граблями и лопатой, говоришь? — тихо произнес Николай Петрович, словно разговаривая сам с собой. — А кто ей сказал, что работа с землей — это что-то плохое? Что знание каждой травинки — это бесполезный навык? Ведь именно из этой земли, из этих травинок и вырастает все остальное.

Николай Петрович горько усмехнулся, не отрывая взгляда от корешка старой книги.

— Интересно, эта Фалина хоть раз видела, как распускается цветок? Чувствовала запах свежескошенной травы? Знает ли она, что такое восход солнца в горах?" — Он замолчал, погружаясь в собственные мысли, словно уходя вглубь себя, в свой собственный мир, где еще жила настоящая природа, не изуродованная генной инженерией и математическими формулами.

— Но ведь химия шла точно также! — Андрей, не выдержав, стал ходить по комнате, словно загнанный в клетку зверь. Сначала опыты ставили. Описывали реакции. Ну а потом Менделеев открыл периодический закон, и химия стала математической наукой. А теперь генетики уже не то, что ДНК — РНК расщепили. И значение кодов алгеброй рассчитали!

— Может, в этом и есть проблема, Андрюша, — устало проговорил Николай Петрович. — Мы слишком увлеклись расщеплением, разложением на части. Забыли о целом. Да, химия стала математической наукой, но разве это сделало мир красивее? Разве решило проблему голода или болезней? Нет, просто создало новые, более сложные проблемы.

Андрей остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Он увидел в глазах дяди не просто упрямство старика, а боль, разочарование, словно он предвидел надвигающуюся катастрофу.

Отец Андрея, Сергей Петрович, являл собой полную противоположность своему брату. Инженер-конструктор до мозга костей, он всю жизнь посвятил созданию новых машин и механизмов. Цифры, чертежи, формулы — вот его стихия, мир понятный и предсказуемый. Он не разделял братовой любви к природе, видя в ней нечто хаотичное и неорганизованное. Тем не менее, несмотря на диаметрально противоположные взгляды, братья сохраняли теплые отношения, а их споры напоминали скорее дружескую пикировку. Андрей выбрал профессию под влиянием дяди, что не вызывало особого восторга у отца.

Сергей Петрович, хоть и сдержанно, но с гордостью следил за успехами сына. Он не постигал тонкостей палеоботаники, но видел, с каким увлечением Андрей погружен в свое дело. Однако внезапная смерть Сергея Петровича три года назад обрушилась на семью сокрушительным ударом. Андрей, всегда тянувшийся к отцу, воспринял утрату особенно тяжело. Словно в попытке унять боль, он стал еще более целеустремленным, стремясь оправдать надежды отца и доказать свою состоятельность в науке.

Именно поэтому спор с дядей так болезненно задел Андрея. Ему почудилось, что Николай Петрович ставит под сомнение не только его научные взгляды, но и выбор жизненного пути, некогда одобренный отцом. Ему отчаянно хотелось доказать дяде, что он не просто увлечен модной темой, а искренне верит в будущее, где наука и технологии способны преобразить мир к лучшему.

Тихий скрип старого кресла вывел Андрея из задумчивости. Николай Петрович поднялся и, опираясь на трость, неспешно подошел к окну.

— Пойдем, Андрюша, — тихо предложил он, — поговорим в парке…

Солнце, изнуренное долгим июньским днем, медленно опускалось за зубчатые вершины Ай-Петри, расписывая небосвод в палитру нежнейших оттенков персикового, лавандового и золотистого. Воронцовский парк в Алупке тонул в мягком, рассеянном свете, едва озарявшем величественные силуэты старых деревьев и причудливые нагромождения каменных хаосов.

Ароматы цветущих роз, жасмина и лаванды сплетались в пьянящий коктейль, наполняя воздух сладостью и негой. Легкий морской бриз доносил приглушенный шепот волн, разбивающихся о прибрежные скалы.

— Ты знаешь легенду о Ферми? — прищурился Николай Петрович. — Говорят, Макс Борн брал со своих учеников клятву никогда не открывать людям тайны атомной энергии, оставить ее забавой физиков. И только Энрико Ферми нарушил эту клятву, запустив самоподдерживающуюся цепную реакцию… а через три года появилась атомная бомба… — закончил он с тяжелым вздохом.

— Ага… На Фалину намекаешь? — настороженно прищурился племянник. В голове тут же всплыла картинка из учебника: Эйнштейн у доски, исписанной мелом формулами. Как же здорово, думал Андрей, что им довелось жить в эпоху столь же романтического прорыва, только не в физике, а в биологии!

— Да нет, Андрюша, никаких намеков, говорю открытым текстом, — проскрипел старик, всматриваясь в морскую даль. — Ты думаешь, дядя Коля просто старый чудак-ботаник? А я вот, брат, вижу все иначе. Эта девочка выпустила на волю генетическую силу кодонов и взрастила ее через пробирки. Динозавры — лишь промежуточная станция, как был реактор Ферми.

Андрей нахмурился. В словах дяди звучала зловещая нотка, но за ней угадывались и боль, и забота. Он понимал, что Николай Петрович, человек науки старой закалки, с трудом принимает новые, революционные открытия, особенно если они чреваты непредсказуемыми последствиями.

— Но, дядь Коль, мы же не создаем бомбу! Мы просто хотим вернуть прошлое, понять, как жили эти существа… — попытался возразить Андрей, чувствуя, как в голосе пробивается раздражение.

— Андрюша… Подумай, как быстро формулы Фалиной могут привести к созданию генетического оружия! А как тебе генетически измененные боевые вирусы со смертностью в девяносто процентов? Или таблетки от радиации, защищающие только один народ от ядерного оружия? Мы стоим на пороге оружия генетического геноцида!

Андрей почувствовал, как холодок прошелся по спине. Он никогда не рассматривал свои исследования под таким углом. В его сознании всегда царила лишь научная цель, неутолимое стремление к познанию и восстановлению утраченного. Но дядя прав, любое открытие можно обратить во благо, а можно и во зло.

— Я понимаю твои опасения, дядь Коль, — тихо ответил Андрей, — но мы не можем останавливать прогресс из-за страха. Мы должны думать о последствиях, разрабатывать механизмы контроля, но не отказываться от исследований.

Николай Петрович вздохнул, его взгляд устремился вдаль, туда, где море сливалось с закатным небом, пылающим багрянцем.

— Думаешь, я не читал то интервью Фалиной в «Известиях»? Читал, дружок, читал. Фалина рассказывала, как в восемь лет шла зимой в школу и мечтала увидеть Первобытный лес с саговниками, араукариями и древовидными папоротниками, где у ручья живут птеродактили и неспешно прогуливаются брахиозавры. И ради этого она освободила чудовищную энергию кодонов! Весь мир стал заложником хотелок восьмилетней девочки, которая, похоже, так и не повзрослела…

— Тогда представь себе степень гениальности этой девочки, если она смогла такое… — пробормотал Андрей.

Николай Петрович покачал головой.

— Гениальность без мудрости — опасна, Андрюша. Она, как огонь, может согреть и осветить, а может испепелить все вокруг. Фалина распахнула дверь в новый мир, но кто знает, что выйдет из этой двери? Мы должны быть осторожны, прежде чем слепо следовать за ее гением… Маленькой Алисе стало любопытно, и она нырнула в огромную кроличью нору… — прищурился он, глядя исподлобья.

— А в конце второй книги Алиса стала шахматной королевой, не забудь, — улыбнулся племянник.

— Получила вторую Нобелевскую премию? — усмехнулся дядя. — Только вот Алиса монстров запустила. Генетических. Потому что ей было любопытно… — вздохнул он, словно смирившись с неизбежным.

Андрей усмехнулся, почувствовав, как напряжение немного отступает. В этой перепалке сквозила давняя связь, взаимное уважение, несмотря на глубокие разногласия. Он знал, что за резкими словами дяди скрывается искренняя забота и тревога за будущее.

— Гениальность, Андрюша, понятие относительное, — продолжал Николай Петрович. — Гениальным был и доктор Менгеле, гениальным был и Альфред Нобель, изобретатель динамита. Но разве их гений принес человечеству счастье? Разве он избавил мир от страданий? Нет, он лишь усугубил их, породив новые формы насилия и разрушения.

Они долго молчали, любуясь закатом. Солнце почти скрылось за горами, оставив на небе лишь тонкую полоску багряного света. В парке сгущались сумерки, наполняя пространство таинственностью и тишиной.

— Ты прав, дядь Коль, — признал Андрей, — риски есть, и они огромны. Но мы же ученые, мы обязаны искать новые знания, исследовать неизведанное. Иначе зачем все это? Мы должны идти вперед, но с открытыми глазами и полной ответственностью за свои действия.

Солнце почти скрылось за горизонтом, оставив на небе лишь тонкую полоску золотого света. В парке повеяло вечерней прохладой, запахи цветов стали более насыщенными, смешиваясь с терпким ароматом морской соли. Николай Петрович замолчал, глядя на море, словно в его бескрайних просторах пытался найти ответы на мучившие его вопросы.

— Вот думаю я, — старик вгляделся в темнеющую морскую даль, — впишутся ли динозавры в наш мир? Сможем ли мы ужиться с ними? Ведь они теперь не где-нибудь в Африке или Амазонии, а здесь, за Ай-Петри, — он указал на тёмный силуэт горы, словно выросший из ночи.

— Так они же в строго охраняемом парке живут, — удивился племянник. — Он один такой на весь мир!

— Где один, там будет и два. Представь, какая золотая река потечет, — старик вздохнул с тяжестью. — О нашей крымской природе скоро забудут. Побегут на ящеров глазеть.

— Уже сегодня возле Симферополя видел плакат. «Крым: море, солнце, динозавры!» — хмыкнул Андрей. — И стегозавр нарисован среди секвой и кипарисов. Но ты же не веришь в сказки «Парка Юрского периода»?

Терпкий запах трав, настоянный на вечерней прохладе, заполнял ноздри, даря обманчивое ощущение легкости.

— Не верю, конечно, — Николай Петрович снова вздохнул. — Ящеры поживут-поживут в парке, а там и другие регионы захотят себе таких же. А потом и страны…

— Технология их возрождения только у нас, — с гордостью напомнил Андрей.

— Американцы тоже после Ферми и Оппенгеймера думали, что у них монополия на атомную бомбу. Долго они её удерживали? А ящеры будут тихо просачиваться в природу. Даже если отбросить их опасность для людей — что станет с крымской природой?

— Ну а что? — рассмеялся Андрей, пытаясь разрядить напряжение. — Будем ехать на троллейбусе из Симферополя в Алушту, а за окном стегозавры пасутся. Поедем в Ялту — там по пути в озёрах диплодоки живут. Уникальное место на всей Земле!

Николай Петрович замолчал, неотрывно глядя на горизонт. Ветер усилился, принося с собой резкий запах соли и гниющих водорослей.

— Туристы будут визжать от восторга, конечно, — наконец произнес он, — а что будет с популяциями оленей, кабанов, косуль, зайцев? С птицами, гнездящимися на земле? Они же просто исчезнут, став кормом для этих доисторических хищников. А растительность? Динозавры — это не домашние козы, они будут вырывать деревья с корнем, топтать луга. Ты вот знаешь, что Малый каньон Крыма отдали целиком Мезозойскому парку?

— Малый каньон? Весь? — Андрей присвистнул. — Да там же краснокнижные растения! И орхидеи эти…

— Вот именно, — печально кивнул Николай Петрович. — И озеро Охотничье около Загорского водохранилища их директор-делец прихватил.

— Охотничье озеро? Да он совсем спятил! Там же гнездятся редкие виды уток. Что он собирается с ними делать, на корм пустит?

Андрей замолчал, переваривая услышанное. Запах моря перестал казаться таким свежим, а терпкий аромат трав — таким приятным. Перспектива соседства с динозаврами, еще недавно казавшаяся забавной, начала обретать тревожные очертания.

— А твоя Фалина срочно выводит генетически быстрорастущие секвойи и морозоустойчивые араукарии с древовидными папоротниками. Чтобы там иллюстрация к учебнику палеонтологии была, — задумчиво сказал старик. — И бамбук у Счастливенского водохранилища посадили…

— Бамбук? Зачем бамбук? — Андрей нахмурился, пытаясь понять логику происходящего. — Динозавры бамбук не едят. Или едят?

— Не знаю, едят или нет, но им, наверное, виднее, — Николай Петрович пожал плечами. — Главное, чтобы картинка красивая была. Чтобы турист ехал и видел: вот оно, Мезозой, как на картинке! А что там с природой настоящей, кто об этом думать будет? Природа — она ведь, как старая мебель. Поменять можно, если что.

Андрей смотрел на темную громаду Ай-Петри. Контуры горы словно ощетинились шипами стегозавра. Холодная тревога сковала сердце, но он старался гнать прочь дурные предчувствия. Представил себе этих огромных ящеров, бродящих по крымским лесам, но тут же прогнал прочь тревожные мысли, представил, что скоро увидит этих гигантов воочию.

«Интересно, а какого цвета были на самом деле динозавры?» — подумал он, глядя на темную морскую гладь, слившуюся с небом. Волны лениво бились о камни алупкинского пляжа, разбиваясь о базальтовые глыбы.

Можем ли мы создать динозавров?

«Вашингтон пост», 1 июня

В эпоху, когда научный триумф России звучит как набат, в нашей стране все настойчивее поднимается хор голосов, вопрошающих: неужели нам не суждено воссоздать свой собственный Парк Юрского периода? Скептицизм, словно терпкий ветер, обжигает лица ученых, требуя ответа: почему мы с таким обреченным опозданием плетемся в хвосте российской генетической революции? Наш корреспондент, Анджела Норманн, встретилась с маэстро биогенетики, профессором Чарльзом Блэквеллом из Национального центра биотехнологической информации (Бетесда, штат Мэриленд, США), чтобы пролить свет на этот вопрос.

АН: Мистер Блэквелл, расскажите нам о русском прорыве, который громом прокатился по научному миру.

ЧБ: Это сопоставимо с расщеплением атома, с рождением ядерной эры. Воскрешение динозавров — лишь самый впечатляющий, но все же только побочный эффект этого тектонического сдвига в науке.

АН: Почему же это произошло не у нас?

ЧБ: Фалина привнесла в генетику дыхание алгебры и высшей математики. Она сумела доказать незыблемые законы Менделя и принципы селекции с помощью элегантных алгебраических уравнений, оперируя генетическим кодом, как нотами на клавире. Поначалу сами русские смотрели на это как на причудливую интеллектуальную забаву, снисходительно позволяя девочке "играть". Но когда один из их сельскохозяйственных центров рискнул применить ее законы к селекции сельскохозяйственных культур, пригласив Фалину в качестве научного консультанта… Ей тогда было, кажется, 25 или 26 лет. Это позволило ей проскользнуть мимо окаменевшей системы научной бюрократии, где возрастной ценз — неприступная стена.

АН: И что было дальше?

ЧБ: Фалина защитила кандидатскую диссертацию об алгебраических основах селекции. Затем последовала череда статей, где она превратила таблицу кодонов РНК в стройную математическую симфонию, где каждый кодон обрел числовое значение, а отношения между ними описывались сложными функциями. Две из них вышли в Нидерландах и Швеции. И опять-таки, к этому относились как к изысканной игре разума, что, возможно, и спасло ее от зубов научной зависти и плагиата.

АН: Математическая таблица кодонов — это и есть уравнения Фалиной?

ЧБ: Нет, это лишь фундамент. Обладая даром предвидения, Фалина поспешила издать книгу о математических кодонах РНК и явить миру свои знаменитые два уравнения. Первое уравнение Фалиной — это алгебраическая формула, трансформирующая последовательность РНК в поддающееся исчислению числовое значение. Она, по сути, перевела ДНК на язык математики.

АН: На Западе сразу разглядели гений ее открытия?

ЧБ: Поначалу — лишь элегантную математическую головоломку. Но вторым уравнением Фалиной была математическая формула восполнения ДНК. Опираясь на теорию множеств, Фалина вывела формулу, позволяющую восстановить полную структуру ДНК даже давно угасшего организма. Это стало возможным благодаря открытию математических законов, управляющих кодировкой кодонами. Когда русские с триумфом представили миру лабрадорскую гагу, а затем — голубую антилопу, научное сообщество застыло в изумлении. Фалиной вручили Нобелевскую премию за открытие математической системы кодирования РНК. Ей тогда было 32 года.

АН: А почему мы не используем формулы Фалиной?

ЧБ: Используем, да еще как! Мы вернули к жизни странствующего голубя и денно и нощно трудимся над возрождением квагги.

АН: Почему не динозавров?

ЧБ: Вот это — вопрос на миллион! Потому что для этого необходима математическая система Фалиной в полном объеме.

АН: Разве это не два уравнения?

ЧБ: Не совсем так. Два уравнения нам известны. Если животное вымерло недавно, проблем не возникает. Но когда речь заходит о существах, стертых с лица земли миллионы лет назад… Тогда фрагменты ДНК загружаются в компьютер, и он, опираясь на теорию множеств, предлагает вероятные варианты полного восстановления утраченных фрагментов ДНК. Для их сравнения необходимо третье уравнение Фалиной: математический закон редактирования генома. Она разработала закон, учитывающий регуляторные элементы ДНК и другие факторы, влияющие на экспрессию генов, и использовала теорию множеств для определения оптимальных способов вставки или замены генетического материала. Только тогда компьютер сможет выбрать единственно верный вариант восстановления утраченного генома.

АН: Значит, нужен супермощный вычислительный центр?

ЧБ: Целый биогенетический центр, как в Крыму! Но чтобы он заработал, необходимо загрузить в компьютер третье и последующие уравнения Фалиной.

АН: А их еще много?

ЧБ: Для полноценной работы биогенетического центра необходимо уравнение оптимизации стабильности генома: формула, предсказывающая устойчивость восстановленной ДНК в долгосрочной перспективе. Она должна учитывать факторы, влияющие на мутации, репарацию ДНК и другие процессы, обеспечивающие целостность генома.

АН: Так…

ЧБ: И уравнение прогнозирования фенотипических проявлений: формула, позволяющая предсказать, как восстановленный геном проявится в виде конкретных признаков и характеристик организма. Это критически важно для понимания того, насколько точно восстановлен геном и сможет ли организм выжить и дать потомство.

АН: И это еще не все?

ЧБ: И, наконец, технологии адаптации к современным условиям: уравнение, помогающее адаптировать древний геном к современной окружающей среде. Это может включать модификации генов, отвечающих за иммунитет, устойчивость к болезням или адаптацию к изменениям климата. Без математической системы Фалиной этот центр останется мертвым грузом. Но стоит ее загрузить, и руководству останется лишь наблюдать. Компьютеры будут генерировать решения, а в инкубаторах — расти восстановленные геномы.

АН: Мы можем создать такой центр?

ЧБ: При наличии системы Фалиной — в мгновение ока.

АН: Фалина не собирается делиться своими знаниями с миром?

ЧБ: Пока нет. Она, похоже, ждет, когда Россия совершит окончательный рывок и продемонстрирует неоспоримое превосходство.

АН: Мы не сотрудничаем с Фалиной?

ЧБ: Увы, нет. А вот голландцы — да, и весьма успешно. Есть даже фотографии, где Фалина непринужденно рассекает на велосипеде по Лейдену. И, заметьте, именно там полным ходом идет строительство биогенетического центра, хоть и не полного цикла. Они планируют вырастить бескрылую гагарку и дронта. Фалина даже пообещала помочь им создать генетику белого дронта.

АН: А что это за зверь?

ЧБ: В Версале есть рисунки, изображающие белого дронта с острова Реюньон. Но ученые утверждают, что его никогда не существовало: за белого дронта приняли какого-то вымершего ибиса. Фалина и голландцы задались вопросом, возможно ли вывести его методами генной инженерии.

АН: А зачем им этот искусственный белый дронт?

ЧБ: Это вопрос престижа и демонстрации возможностей. Белый дронт — это своего рода научный вызов, доказательство того, что возможно воссоздать даже то, в существовании чего сомневаются. Если голландцам это удастся, это станет громогласным заявлением об их научном потенциале и возможностях генной инженерии.

АН: Значит, ключ к воссозданию динозавров — в уравнениях Фалиной?

ЧБ: Абсолютно верно. Без ее математической системы, позволяющей восстанавливать утраченные фрагменты ДНК и адаптировать древние геномы к современным условиям, воскрешение динозавров остается несбыточной мечтой. Мы можем возвращать к жизни недавно вымерших, но динозавры — это совершенно иной уровень сложности.

АН: Значит, пока у нас нет уравнений Фалиной, о динозаврах можно забыть?

ЧБ: Боюсь, что да. Мы можем восстанавливать геномы недавно вымерших видов, но для более древних существ, таких как динозавры, нам необходимо ее математическое волшебство. Она позволяет не просто "склеивать" обрывки ДНК, а предсказывать, как восстановить утраченные участки и, самое главное, как заставить этот восстановленный геном работать. Без этого мы будем лишь собирать сложный конструктор, которому никогда не суждено взлететь.

АН: И получается, что Россия, обладая этими уравнениями, уже далеко впереди?

ЧБ: Несомненно. Если верить слухам, у них не только "Мезозойский парк", но и серьезные разработки в области создания новых видов, идеально адаптированных к современным условиям. Это может произвести революцию в сельском хозяйстве, медицине и многих других областях.

АН: Что же нам делать? Пытаться переманить Фалину?

ЧБ: Это деликатный вопрос. Фалина, судя по всему, беззаветно предана своей стране. Возможно, стоит подумать о налаживании научного сотрудничества, предложить совместные проекты. В конце концов, наука должна служить всему человечеству. Но пока она держит свои ключевые уравнения под замком, мы обречены плестись в хвосте. А голландцы, кажется, уже готовы наступить нам на пятки.

АН: Чем чреват для мира прорыв Фалиной в военной сфере?

ЧБ: Потенциально — катастрофой. Представьте себе возможность создавать организмы с заданными характеристиками. Не просто клонировать существующих животных, а проектировать совершенно новые, с улучшенной выносливостью, силой, адаптацией к экстремальным условиям. В военной сфере это открывает ящик Пандоры для создания биологического оружия нового поколения. Можно пойти еще дальше и разработать биологическое оружие, избирательно поражающее определенные этнические группы, основываясь на генетических различиях.

АН: Это звучит чудовищно. Значит, необходимо международное регулирование?

ЧБ: Безусловно. Необходимо установить строжайший контроль над исследованиями в области генетики и биотехнологий, особенно в контексте военных разработок. Важно создать международную систему мониторинга и верификации, чтобы исключить возможность использования открытий Фалиной и других ученых в военных целях. Необходимо заключить международное соглашение, запрещающее создание, разработку и применение биологического оружия, основанного на генетических технологиях.

* * *

— Мама….

— Никаких мам! — Марина, словно обрубая крылья, резко одернула дочь. — Этим летом никакого моря. Денег нет, — отрезала она, сухим щелчком захлопывая дверь надежды.

Катя обиженно засопела, отводя взгляд. Она прекрасно знала, что дело вовсе не в деньгах. Просто отец, словно перекати-поле, в апреле прибился к новой работе, где отпуск полагался лишь после года каторжного труда. А поздней осенью, словно наваждение, вернулся в больницу с очередным приступом, как деликатно выражалась мама, «гайморита». Выписавшись, он, словно побитый пес, вновь обрел приют в семье. Мать, словно зачарованная старой сказкой про «новую жизнь», снова пристроила его по своим связям. Катя вздохнула, и вместе с выдохом растворились грезы о совместной поездке на море, о тех счастливых днях, когда они были единым целым.

— К тому же, у тебя трояк по рисованию, — продолжала отчитывать Марина, добавляя горькую ложку дегтя. — За такие "успехи" море не полагается. Может, в следующем году в Болгарию выберемся… Или в сентябре на пару недель из школы отпрошу.

— Ага… — кивнула Катя, с трудом сглатывая подступающий к горлу комок обиды.

На душе скребли ледяные кошки разочарования. В Болгарию они не поедут, и ее никто в сентябре не отпустит. Катя отвернулась к окну, взглядом провожая крупные капли дождя, беспощадно хлеставшие по серому асфальту. Разбиваясь, они оставляли мокрые следы, подобные слезам, невольно рвавшимся наружу. Хотелось разрыдаться, но она крепилась, словно хрупкий стебелек под напором урагана. Целый год напрасных ожиданий… Слезы сейчас ничего не изменят, лишь вызовут материно раздражение.

Хуже всего было другое. Еще в конце апреля она, словно павлин, распустила хвост перед подружками во дворе, захлебываясь рассказами о грядущей поездке на море. Да она каждый год так говорила, и каждый раз они, затаив дыхание, слушали ее красочные повествования о крымских берегах: о горделивом Ласточкином гнезде, высящемся над бездной, о Никитском саде, пленяющем диковинными растениями, и, конечно, об Алупкинском парке с его сказочным обитателем — черным лебедем, грациозно скользящим по зеркальной глади пруда. Как теперь показаться им на глаза? Как признаться в том, что все это было лишь призрачной иллюзией, что никуда она не едет? Поднимут на смех… превратят в посмешище… Мало ей школы, где ее и так обзывают "Катюхой-динозаврихой". Ком подкатил к горлу с новой силой, и Катя ощутила предательское жжение в глазах. Нет, только не сейчас. Нужно быть сильной, как кремень. В конце концов, это всего лишь поездка на море.

Но в этот момент Катя чувствовала себя преданной. Не отцом, нет, к его слабостям она успела привыкнуть. Преданной матерью, которая лишила ее маленького счастья, глотка свежего воздуха, возможности хоть на миг вырваться из душной квартиры, из плена унылых будней. А Марина, как всегда, пожертвовала Катиными мечтами на алтарь призрачной надежды на исцеление мужа. Девочка ненавидела себя за то, что вновь так легко поверила. За то, что уже представляла, как будет бегать по теплому песку, собирать ракушки, украшенные перламутром, и строить песчаные замки, словно неприступные крепости. За то, что уже мысленно ощущала соленый привкус моря на губах и слышала заливистые крики чаек, парящих в лазурном небе. Теперь все это казалось глупыми, наивными фантазиями, которым не суждено было воплотиться в реальность.

Она уже видела себя, крадущейся по двору, словно затравленный зверек, избегая взглядов подруг. Представляла их шепот за спиной, ощущала, как ядовитые стрелы насмешек пронзают ее насквозь. "Катюха-хвастунья! Катюха-динозавриха!" Слова, словно острые иглы, вонзались в самое сердце, оставляя кровоточащие раны. Хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть в никуда, чтобы никто ее не видел и не слышал. Каждое лето перед поездкой мать всегда колебалась, словно маятник: то едем, то не едем. Но этим летом надежды не было. Серые капли дождя превратились в едва заметную влагу на асфальте, а серое небо чуть посветлело, словно давая слабую надежду. Она понимала, что сидеть и жалеть себя — бесполезно, словно пытаться удержать воду в ладонях. Она живо представила, как соседский Сержка Щепкин будет злорадствовать, хохоча ей в лицо, словно гиена. И ответить будет нечего, словно язык отняли.

Она огляделась: в гостиной все, как обычно. Старый, обшарпанный синий диван с выцветшей желтой накидкой; такое же старое кресло, где часто засыпал пьяный отец, оставляя на обоях сальное пятно, которое уже ничем не вывести, словно клеймо позора. Те же желтые часы, отсчитывающие бесконечные минуты, тот же складной стол и тот же телевизор на тумбочке, словно око в другой мир. А в тумбочке — синий альбом с неуклюже наклеенными крымскими открытками. Катя собирала их долгими зимними вечерами, с детским усердием вырезая кусочки, словно создавая мозаику своей мечты. Она знала все, даже далекую Феодосию и Керчь, где никогда не была. Перед первым классом она с особой гордостью приклеила изображение горы Митридат со шпилем и музей Грина, словно маяк надежды, зовущий в дальние страны. Теперь все кончено: ничего этого не будет, словно свет погас. Год прошел впустую, словно сон, не оставив после себя ничего, кроме горького осадка. И снова ждать целый год, мечтая о том, чтобы лето поскорей миновало, словно страшный сон.

Воспоминания душили ее, накатывая горьким комком, не давая вздохнуть полной грудью. Здесь же, в тумбочке, лежал старый зеленый двухтомник Сергеева-Ценского "Севастопольская страда". Ей было пять лет, когда родители впервые повезли ее в Крым. Там, в Алуште, они долго поднимались в гору к музею Сергеева-Ценского. Кате запомнилась лишь летняя веранда, увитая виноградом, и разноцветное перо фазана, поразившее ее переливами, словно осколок радуги. Тогда, глядя в окно троллейбуса на осенние виноградники, она была уверена, что, вернувшись домой, начнет читать "Севастопольскую страду". И действительно, наутро она схватила книгу, но не поняла ни слова, словно написана она была на незнакомом языке. Теперь, спустя три года, она улыбнулась своей наивной детской мечте, словно глупому щенку.

Перед глазами мелькали терриконы, словно каменные великаны, и товарные цистерны, пропахшие нефтью, гнилой запах Сиваша, въедавшийся в память, и ночной вокзал Симферополя, где они шли на посадку мимо длинных составов, словно в бесконечном лабиринте. Она вспомнила, как проезжала ночью маленькую станцию Плешаково, и как они с Мариной Наумовой смеялись над Петром Плешаковым, вспоминая ту станцию, словно это была самая смешная шутка на свете. Она вспомнила, как в последний день августа с трепетом вырезала картинки катамарана и бота в свой синий альбом, словно вкладывая в это частичку своей души. Все было напрасно. Все было ни к чему, словно песок, ускользающий сквозь пальцы.

Глаза вновь наполнились слезами, словно готовыми пролиться дождем. Катя машинально щелкнула кнопкой телевизора и безучастно уставилась на экран, словно пытаясь найти там утешение. Слышались раскаты грома, и отряд всадников стремительно мчался мимо извилистой горной реки, словно спасаясь от надвигающейся бури. "Если так пойдет дальше, то гроза будет страшнейшая", — прозвучал голос одного из них, словно предзнаменование. Тут же хлынул обложной ливень, превративший все вокруг в бурлящий поток.

"Ни одного большого дерева, милорд."

"Ведь мы находимся в краю великих электрических бурь", — ответил второй, словно принимая вызов стихии.

Одного из героев звали Паганель. Девочка прищурилась, пытаясь вспомнить: где-то она уже слышала это имя, словно отголосок далекого прошлого. Герои закричали, увидев гигантское дерево, название которого Катя не расслышала. Вода бурлила, поднимаясь все выше и выше. Комок слез, душивший ее, неожиданно отступил, уступив место любопытству, словно луч света пробился сквозь тучи. Вода прибывала все сильнее, угрожая затопить все вокруг. Герои отчаянно карабкались на дерево, словно спасаясь от неминуемой гибели, а индеец уплыл на лошади со странным именем Таука. Это было и в самом деле интересно, словно открывалась дверь в неизведанный мир. Каким-то чудом они умудрились развести костер на дереве, бросая вызов самой природе. "Мы должны добраться до «Дункана» и оттуда отправиться в путь вдоль тридцать седьмой параллели", — говорил один из героев, словно ключ к спасению лежал в этих словах. Месье Паганель… Это было необыкновенно увлекательно, словно захватывающая книга, которую невозможно отложить. Паганель, словно великий ученый, объяснял, что в каком-то документе слово "Австрал" нужно читать как "Австралия".

Катя на мгновение забыла про обиду, про несостоявшееся море, словно ее и вовсе и не было. Словно перенеслась в другой мир, полный приключений и опасностей, мир, где отважные герои боролись за свою жизнь. Ей захотелось узнать, что такое этот "Дункан", кто такой этот Паганель и почему так важно двигаться вдоль тридцать седьмой параллели, словно от этого зависело будущее всего мира. Дождь за окном перестал существовать, серый асфальт исчез, словно их и не было вовсе. Остался лишь экран телевизора, мерцающий светом, и захватывающая история, уносящая ее в далекие страны. Но, к сожалению, на самом интересном месте серия закончилась, словно оборвалась нить повествования. Герои выплыли к побережью, где их ждал корабль, словно символ надежды на спасение.

Мать в это время хлопотала на кухне, словно ничего и не произошло. Катя слышала звон тарелок, мелодичное журчание воды и приглушенные звуки ее шагов. Внезапно Марина позвала ее, словно возвращая в реальность: "Кать, помоги мне с салатом". Девочка, словно проснувшись от волшебного сна, выключила телевизор и пошла на кухню. Они вместе принялись резать огурцы и помидоры, словно ничего и не случилось.

— Мама… а что это за фильм про Паганеля и "Дункан"? — Катя с любопытством вытянула шею, словно маленький птенчик, жаждущий знаний.

Марина удивленно вскинула брови, словно пораженная неожиданным вопросом. — "Дети капитана Гранта", — ответила она, не отрываясь от приготовления салата. — В детстве я его обожала. Там про путешествия, про поиски пропавшего капитана, про приключения в далеких странах. Очень интересно, словно волшебная сказка.

— А у нас есть эта книга? — требовательно спросила Катя, словно от этого зависело ее будущее.

— Да была где-то… — задумалась Марина, словно пытаясь вспомнить что-то очень важное. — Где-то валялась в шкафу, затерянная среди старых вещей.

— А где? — Катя продолжала настаивать, словно ищейка, напавшая на след.

— Ну, не помню… Поищу или в библиотеке возьму, — улыбнулась Марина, словно давая слабую надежду. — Кстати, беги… Там после новостей вроде новая серия будет, не пропусти.

Кате не нужно было повторять дважды: она сорвалась с места, словно стрела, выпущенная из лука, и бросилась в гостиную, предвкушая новые приключения. На экране действительно начиналась новая серия, словно открывалась дверь в новый мир. Подзорная труба словно скользила по Земному шару, показывая разные уголки, словно предлагая выбрать направление для путешествия. Наконец, пыхтя, вырвался из австралийского леса паровоз, окутывая дымом эвкалипты, словно пытаясь скрыть их от посторонних глаз, а кенгуру в панике разбежались с рельсов, словно спасаясь от неведомой опасности. Изумленный коала, вцепившись в дерево, дрожал, слушая паровозный гудок, словно это был крик чудовища.

Поджав ноги в кресле, Катя не отрываясь смотрела на экран, словно завороженная. Она и сама не совсем понимала, чем именно ее так привлекла эта сцена, словно что-то щелкнуло внутри. Но это казалось невероятным: паровоз, с грохотом прокладывающий путь через эвкалиптовые леса, и стаи кенгуру, отчаянно удирающие от него, словно это было столкновение двух разных миров. Это было так далеко от ее серой, дождливой реальности, от обиды и разочарования, словно другая планета. Но нет, не только это. Это была наука. Та самая настоящая наука, о которой она мечтала, словно сокровище, спрятанное в глубине души. Какой-то человек, не бегающий по лесам и не скитающийся на корабле, просто сел и вывел математические формулы, словно творил магию. И перед этими цифрами меркло все: австралийские леса, коалы, кенгуру, сила Гленарвана, словно они были лишь декорациями. Эти цифры двигали паровоз по сухим австралийским лесам, словно это была высшая сила. Высшая власть. Высшее могущество.

И неслучайно в заставке сначала показывали снежные вершины гор, стрельбу, погони и приключения, а потом уже мчался по австралийской степи паровоз, словно символ прогресса. Ученый, создавший пароход и паровоз, сильнее любой природной силы и стихии, он властелин мира. Ученый может все, словно он всемогущий бог. Паганель в кадре с ироничной усмешкой объяснял Гленарвану и дамам, что ничего страшного в строительстве железных дорог через леса нет: на смену девственной природе приходит научно-технический прогресс, словно это неизбежный закон развития человечества! И Катя, завороженно кивая, была полностью с ним согласна, словно это было откровение. Труба и перо Паганеля были сильнее всего на свете, словно они владели секретом мироздания.

Ей вдруг показалось, что Австралия с утконосами и ехиднами находится где-то совсем рядом: всего лишь за экраном телевизора, который создал другой ученый благодаря точным расчетам, словно он соткал ее из цифр и формул. "Интересно, кто именно?" — подумала Катя, словно пытаясь разгадать великую тайну. И в ее голове зародилась шальная мысль: взять в библиотеке учебник физики или химии и почитать его на досуге, словно открывая дверь в неизведанный мир…

* * *

Майское солнце, словно расплавленное золото в лазуритовой чаше, щедро омывало кусты сирени, выманивая густой, медовый аромат, дурманящий слаще вина. Зеркальные лужи, осколки небесной тверди, жадно лакали влагу, утоляя жажду земли. Изумрудные туи, хранящие в хвое слезы недавнего дождя, источали терпкий, бодрящий запах, как глоток ледяной воды в знойный день. Катя, с радостным трепетом в груди, выкатила свой синий велосипед, подарок на прошлый день рождения, и, с легким вздохом предвкушения, впорхнула в седло, словно бабочка на цветок. Летом она бы щеголяла в футболке и шортах, но майский вечер еще дышал прохладой, и мама отпустила ее только в джинсах и уютной голубой кофте, обнимающей теплом. Лизы Хрусталевой, лучшей подруги, пока не было — она приедет из Екатеринбурга на все лето лишь через неделю, и пока приходилось довольствоваться одинокими велопрогулками, вслушиваясь в тишину вечера.

Неподалеку, Сережка Щепкин и Ромка Поливанов, с видом маститых инженеров, склонились над внутренностями разобранного моторчика от какой-то старой игрушки, словно алхимики, колдующие над эликсиром. Катя с усмешкой вспомнила, как Ромка умудрился разбить свой велосипед прошлым летом, устроив гладиаторские бои с другом по кличке "Денисюк", и какое суровое возмездие последовало от родителей, словно гром среди ясного неба. Не в силах удержаться от соблазна, Катя промчалась мимо ребят, огласив окрестности звонкой трелью велосипедного колокольчика, словно маленькая фея, возвещающая о своем появлении.

— Вали отсюда, Малина! — пробурчал Серега, не поднимая головы от своего важного занятия. Он давно уже окрестил Катю "Фалина — Малина", и это прозвище приклеилось к ней намертво, как репейник к шерстяному носку.

— А ты чего не катаешься, Щепыч? — бросила в ответ Катя, и, описав еще один круг, умчалась вдаль, словно стрела, выпущенная из лука. Она прекрасно знала, что у Щепкина нет велосипеда, и сознательно жалила его в самое больное место, как пчела жалит обидчика.

Катя фыркнула. Вспомнилось, как прошлым летом они с Лизой дразнили их общего приятеля — «Денисюк, Денисюк, старая сосиска», и хорошее настроение вновь наполнило ее, как кувшин ключевой водой. Пусть этим летом им не суждено поехать на море, зато есть шанс на несколько дней вырваться в Москву! Там она увидит и величественный Кремль, словно сказочный град на холме, и таинственное метро, уходящее вглубь земли, и огромный зоопарк, где живут невиданные звери, и сверкающий Новый Арбат с домами-книгами и даже Палеонтологический музей, где оживают кости динозавров. А еще летом она вплотную займётся «научной» работой по старой книге американца Винсента Брауна, найденной у мамы на антресолях, словно сокровище, ждущее своего часа. Катя довольно улыбнулась: «Щепычу» и его команде не видать Москвы как собственных ушей, словно им до луны пешком!

Катя неслась к старой колонке, что скромно приютилась за тремя домами, словно к тайнику, полному несметных сокровищ, ожидающих своего открывателя. Некогда своенравная, она то и дело устраивала озорные мини-потопы на дороге, словно непослушный ребенок, но теперь величаво красовалась в новом асфальтовом обрамлении, словно дама в дорогом колье, а вокруг живописно раскинулось ожерелье из щебня, переливающееся всеми цветами радуги. В памяти Кати всплыла картинка из книги Брауна: изысканная коллекция минералов, словно драгоценности, разложенные по строгим ящичкам, как сокровища в музее. Три выдвижных отделения с лаконичными надписями — "Осадочные породы", "Метаморфические породы". Ящик с "Вулканическими горными породами" призывно открыт: полевой шпат, гранит, диабаз, базальт — от одних названий сердце замирало в трепетном предвкушении, словно перед встречей с волшебством. Кате не терпелось погрузиться в исследование щебня, отыскать заветные образцы, ведь она твердо решила постичь все тонкости «Курса натуралиста», и геологию в первую очередь, словно ключ к разгадке мироздания.

И это увлечение геологией возникло не случайно. Ведь именно она, царица наук о Земле, хранила ключи к пониманию любимых динозавров, к тайнам древних эр, словно летопись минувших эпох, записанная на каменных скрижалях! В книге Брауна, среди зеленых схем динозавров, уютно расположились горные породы, словно древние свидетели минувших эпох, молчаливые хранители тайн. В голове, подобно маятнику, стучали строки: "Триасовый период. Море отступает с большей части Северной Америки: вулканическая активность на северо-востоке. Климат становится засушливым". Или: "Команчский период. Продолжающийся подъем гор Сьерра-Невады, наступление моря на сушу". Эти камни хранили отпечатки и Палеозойской эры, с ее амфибиями, бродившими в гигантских лесах, и Мезозоя, с его владыками-динозаврами. Может быть, среди этой щебенки затаился камень, видевший самого брахиозавра, гулявшего в лунном свете, словно тень великана в ночи…

Ветер ласково обдувал лицо, когда Катя, ловко лавируя между редкими прохожими, домчалась до колонки, словно парусник, несущийся по волнам. В дворах уже вовсю цвели яблони и черемуха, наполняя вечер терпким, пьянящим ароматом весеннего цветения, словно духи, созданные самой природой. Перед глазами все еще стояли запавшие ей в душу кадры фильма. Сам писатель Жюль Верн, с пышными усами, окладистой бородой и щегольскими бакенбардами, в строгом черном цилиндре, вдохновенно вещал журналистам, что основная задача его творчества — преобразование мира, словно алхимик, стремящийся превратить свинец в золото. «Недалеко то время, когда достижения науки превзойдут силу воображения, но успехи науки безразличны добру и злу». Он предрекал, что люди построят аппараты тяжелее воздуха и электрические подводные лодки, словно пророк, предвидящий будущее. Кате ловила себя на мысли, что ей ужасно хочется, чтобы мужчины и сейчас щеголяли в цилиндрах, костюмах с жилетками и элегантными тростями, а женщины — в чудесных шляпках и изящных перчатках, словно герои старинных романов. И чтобы вновь все говорили о науке, о создании чего-то необыкновенного, о дерзновенных мечтах.

Первый класс оказался суровым испытанием. Письмо давалось с неимоверным трудом, и первые полтора месяца она плелась в арьергарде класса, словно улитка, пытающаяся угнаться за ветром. Мама, изводя ее ежедневными занятиями, в отчаянии награждала обидным прозвищем «бестолковая дура», а однажды даже не сдержалась и ощутимо оттаскала за уши, словно непослушного котенка. «Летом никакой тебе Москвы, ни тем более Крыма!» — гремело в припадке ярости, словно гром с небес. Глотая горькие слезы, Катя упорно выводила непослушные закорючки, цифры получались куда более покладистыми, чем капризные буквы, словно верные солдаты, стоящие в строю. И вот, семнадцатое октября — день, врезавшийся в память навсегда, — первая, выстраданная пятерка по математике, словно звезда, засиявшая в ночи! Отец расплылся в похвале, но мама лишь скептически скривилась: «какая отличница, когда он средняя ученица!», словно сомневаясь в переменах.

Но время, словно бурная горная река, неумолимо неслось вперед, не давая передышки. Первая четверть закончилась россыпью заслуженных четверок и долгожданных пятерок, словно сокровища, добытые тяжким трудом. Теперь Катя с азартом щелкала задачки, словно спелые орешки, хотя мама по-прежнему заставляла переписывать утомительные тексты, словно пытаясь сломить ее волю. Вторая пропись радовала глаз — буквы выстроились в ровные шеренги, словно бравые солдаты на параде, гордо демонстрирующие свою выправку. Особенно Катя гордилась изящным изгибом буквы «Ч», словно лебединой шеей. И навсегда в ее памяти запечатлелся ноябрьский снегопад, когда в тетради по математике впервые красовалось сразу три или даже четыре заветных «отлично», словно россыпь бриллиантов на черном бархате. В их классе не было круглых отличников, но Катя Фалина уверенно вошла в число тех, кто учился на «хорошо» и «отлично», словно в элитный клуб. А в январе, в последний день зимних каникул, ее вдруг осенило — этого мало!, словно кто-то открыл ей глаза. Она жадно впивалась взглядом в карту Антарктиды, пытаясь разгадать причудливую вязь земель Королевы Мод, Эндерби, Эдуарда VII, словно читала таинственную книгу. Перед ней вставали бескрайние снежные равнины, словно продолжение бушующих за окном густых синих метелей, манящие в неизведанные дали, словно зов приключений.

Весна в одночасье перевернула всё с ног на голову, словно волшебной палочкой. Теперь на родительских собраниях Марину встречали хвалебными речами о дочери, примерной ученице, словно королеву, вернувшуюся с победой. Катя парила в лучах заслуженной похвалы, словно бабочка, выпорхнувшая из кокона, а Марина, упиваясь переменами, забавлялась, высмеивая «недалеких», плетущихся в хвосте успеваемости, словно злая колдунья, радующаяся чужим несчастьям. Порой Марина разыгрывала целые комические сценки, пародируя нелепые потуги их родителей на собраниях, превращая их в карикатурных персонажей бульварных комиксов, словно в театре абсурда. В последний день весенних каникул Катя, покачиваясь на скрипучих качелях во дворе, уже грезила о ласковом Крыме, о пронзительных криках чаек, что так манило ее к бескрайнему морю, словно зов сирен.

Но этим мечтам не суждено было сбыться, словно злой рок навис над ней. Да и предательская тройка по рисованию, словно ядовитая капля, отравила не только окончание учебного года, но и долгожданный день рождения, словно ложка дегтя в бочке меда. Рисование, конечно, предмет второстепенный, но эта оценка вновь низвергла Катю в унылый мир троечников, словно изгнали из рая. Марина, казалось, равнодушно махнула рукой на художественные потуги дочери, а Катя, решила с головой окунуться в естествознание — влекущий и загадочный мир науки, полный тайн и открытий.

Синий металлический корпус колонки, облупившийся от безжалостного времени, угрюмо возвышался над свежим, черным асфальтом, словно старый рыцарь, охраняющий вход в сказочный мир. Вокруг, словно россыпь разноцветного конфетти, пестрела щебенка, манящая своими тайнами, словно сундук с сокровищами. Катя, не теряя ни секунды, соскочила с велосипеда, прислонила его к шершавой стенке колонки и принялась внимательно изучать россыпь камней, словно археолог, разыскивающий следы древней цивилизации. Поначалу взгляд скользил лишь по серым, тусклым осколкам, но постепенно глаз начал различать тонкие оттенки и причудливые фактуры, словно открывая для себя новый мир. Наконец, ее внимание привлек небольшой желто-коричневый камень с тонкими белыми прожилками, словно испещренный паутиной тончайших нитей, словно карта, ведущая к сокровищам.

Сердце Кати забилось учащенно, словно пойманная в клетку птица, предчувствующая свободу. Она осторожно подняла свою находку и поднесла к свету, словно драгоценность. Желтизна камня казалась теплой и солнечной, словно кусочек застывшего солнца, а белые прожилки напоминали изящные узоры, нарисованные невидимой кистью неведомого художника, словно письмо из прошлого. "Может быть, это медный колчедан?" — пронеслось в голове, и Катя почувствовала прилив неудержимого азарта, словно охотник, учуявший след добычи. Она принялась копаться в щебенке с удвоенной энергией, внимательно ощупывая каждый камень, словно искала драгоценный клад, затерянный в пыли времен, словно золотоискатель, просеивающий песок. Однако ничего интересного, кроме скромного кусочка зернистого гранита, ей обнаружить не удалось, словно природа не спешила раскрывать свои секреты.

Через несколько остановок строился новый мост, и там, по слухам, лежали целые горы самой разнообразной щебенки. Возможно, там можно было найти и кусочек сверкающего мрамора, и даже заветный полевой шпат, но вряд ли ее кто-нибудь туда отпустит, словно заперли в клетке. Катя с грустью посмотрела на свою скромную коллекцию из трех невзрачных камушков, словно на несбывшиеся мечты. Должно быть, в далекой Америке найти все эти сокровища гораздо проще, раз уж об этом так красочно пишут в книгах, словно там течет молочная река с кисельными берегами. Эх, достать бы где-нибудь хороший справочник, позволяющий сверять свои геологические трофеи с настоящими образцами, и разгадывать тайны, сокрытые в недрах земли, словно расшифровать древние письмена.

Вечерний воздух наполнился волшебным ароматом цветущих яблонь и черемухи, кружа голову своими пьянящими запахами, словно волшебный эликсир. Солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая небо в нежные розовые и оранжевые тона, словно кисть художника, смешивая краски на палитре. Катя знала, что пора домой, но сердце её трепетало от восторга и предвкушения новых открытий, манивших в неизведанные дали. Вскочив на велосипед, она вихрем помчалась по дороге, представляя, как вечером, в уютном свете настольной лампы, будет трепетно изучать свои сокровища, сравнивая их с подробными иллюстрациями в книге Винсента Брауна, пытаясь вычитать в них сокровенные тайны. А дома её ждала ещё одна радость — долгожданная премьера новой серии любимого фильма «В поисках капитана Гранта». От предвкушения захватывающей встречи Катя изо всех сил крутила педали, и в воображении уже вставали таинственные австралийские леса, зыбкие болота реки Сноуи, полные приключений и опасностей.

* * *

— Хоть бы раз оторвался от своего ящика! В парк с Катюшей сходил, что ли, — с укоризной бросила Марина мужу. — Днями напролёт в этот экран врос, словно плющ к стене!

— Ну, раз она хочет, пойдём, конечно… — Николай Васильевич, не отрываясь от мерцающего экрана, лениво переключил канал. — Да, я телеман, что тут скажешь! — добавил он с какой-то показной бравадой, словно оправдывался за свою неисправимую привычку.

Катя вновь не могла разобрать, шутит он или говорит всерьёз. Она сидела в своей комнате, погружённая в созерцание сокровища — горсти щебня, собранной вчера у колонки. Мать её увлечения не разделяла, лишь тихо шептала, шутя: «Господи, прости мою грешную душу, страшен камень-то!» Катя со вздохом бросала взгляд на мамин коричневый, отполированный до зеркального блеска стол. В его чреве справа томились три заветных ящика, но мечтать о том, чтобы их отдали под коллекцию минералов, как на картинке в книге Брауна, было несбыточно, словно полет на Луну. Максимум, на что она могла рассчитывать, — маленькое деревянное блюдце из серванта. Для коллекции — капля в море: больше четырёх камней не поместится. Поиски сокровищ по заветам Брауна натолкнулись на первые суровые рифы, грозящие разбить ее мечту вдребезги.

— Собирайся… телеман доморощенный… — проворчала Марина, словно выговаривая непослушному мальчишке.

— Да, да, сейчас кофе допью… — довольно отозвался отец, упиваясь последними глотками ароматного напитка.

— Какую чашку по счёту? А на кофе заработал? Катюш, собирайся, — бросила на ходу мать. — Что тебе дома киснуть? Сходите в парк, развеетесь…

— Угу… — буркнула Катя, ощущая горькое разочарование.

Её раздражало собственное сходство с отцом. Тёмные волосы и вздернутый нос вызывали чуть ли не неприязнь, словно отражение чужого человека. Катя по нескольку раз в день умывала лицо с мылом, словно надеясь смыть смуглоту, унаследованную от отца. Хоть синие глаза — материнское наследство… Девочка скорчила гримасу своему отражению в стеклянной дверце этажерки и направилась к дубовому шкафу, словно идя на каторгу.

— Вот и идите… — чуть устало сказала Марина, словно освобождаясь от тяжкого бремени. — А я тут бельё переберу…

Воскресный день за окном уже клонился к полудню. Майское солнце нежно гладило отцветающую сирень и усыпавшие землю яблоневые лепестки, превратив двор в сказочный ковер. По глубокому бирюзовому небу неспешно плыли лохматые белые облака, похожие на сказочные корабли. Неожиданно из радиолы полилась песня, показавшаяся Кате какой-то незнакомой, завораживающей, словно голос далекой страны.

Жил отважный капитан,

Он объездил много стран,

И не раз он бороздил океан…

Мелодия эхом отдавалась от стен, и Катя невольно замерла, прислушиваясь, словно зачарованная. В голове вспыхнули яркие картины: бескрайнее море, белоснежные паруса, бравый капитан, уверенно стоящий у штурвала. На миг она забыла о своих камнях, о недовольстве собственной внешностью, о предстоящей прогулке с отцом. «Раз пятнадцать он тонул, Погибал среди акул», — весело пело радио, а в голове вновь ожили образы: бушующая стихия, отважный капитан, бросающий вызов судьбе. Она словно выпала из реальности, перенесясь в мир захватывающих приключений.

— Мама… а что это за песня? — тихо спросила Катя, боясь нарушить волшебную атмосферу.

— Это… из твоих любимых, «Детей капитана Гранта», — улыбнулась Марина, вспоминая увлечение дочери. В последние дни Катя вместе с семьёй с замиранием сердца следила за приключениями героев фильма «В поисках капитана Гранта». Отец тоже смотрел, порой задрёмывая, а мать отпускала колкие замечания в том духе, что в фильме «Жюль Верн — пришей кобыле хвост» и «надо было демонстрировать наряды Марины Влади».

— Но… там нет этой песни? — растерялась Катя, словно потеряла часть волшебства.

— Это из старого, советского фильма… — улыбнулась мать. — Тридцать какого-то года.

«Капитан, капитан, улыбнитесь,

Ведь улыбка — это флаг корабля», — ликовало радио, словно призывая к новым открытиям.

Девочка всё ещё была под сильным впечатлением от вчерашней серии «В плену у каннибалов». Устроившись с ногами в кресле, закутавшись в плед, она жадно впитывала невиданные приключения. Её поразили не только людоеды-маори с причудливой белой раскраской, но и их диковинные обычаи. Больше всего — похороны маорийского вождя на вершине вулкана накануне его извержения. Катя ощущала странное волнение, словно сама присутствовала на этом таинственном обряде. Она чувствовала первобытный ужас перед неукротимыми силами природы, перед неизбежностью смерти, перед дикими, на первый взгляд, обычаями. И вместе с тем девочка испытывала непреодолимую тягу к культуре маори, жажду узнать больше об их загадочном мире. Интересно, как эти похороны Кара-Тете будут описаны в книге? Девочка с нетерпением представила, как в книге будет описан красный новозеландский частокол с масками духов. От предвкушения этого момента Катя даже невольно засопела, предвкушая новое погружение в мир приключений.

«Но однажды капитан был в одном из дальних стран», — продолжало радио, унося ее в мечтах за горизонт.

«А вдруг в Новой Зеландии?» — подумала Катя, и сердце ее забилось быстрее. Перед глазами возник образ Паганеля, склонившегося над газетой и шепчущего: «Ландия… Ландия… Зеландия». А что если эта дальняя страна — та самая Зеландия с её вулканами, манящая своими тайнами и загадками?

— Мама, а это про капитана Гранта? — спросила Катя, надевая белые сандалии, словно готовясь к путешествию.

— Может, и Гранта, а может, и нет, — улыбнулась мать уголками губ, храня интригу.

— А про кого ещё? — засопела девочка, не желая расставаться с мечтой.

— Ну, мало ли… Может, про Паганеля. Может, про Гленарвана… Ладно, иди… троечница… — с лёгкой грустью Марина поправила куртку дочери, словно прощаясь с чем-то важным.

Катя нахмурилась. Неужели мать никогда не простит ей злополучную тройку по рисованию? Ей вдруг захотелось сбежать из дома: хоть с отцом, хоть одной, лишь бы вырваться из этого замкнутого круга.

Выйдя на улицу, Катя почувствовала, как майский ветерок ласково коснулся её лица, словно приветствуя долгожданного гостя. Солнце играло в листве деревьев, и тени плясали на асфальте причудливый танец, завораживая своей красотой. Николай Васильевич уже ждал её у подъезда, затянувшись сигаретой: он всегда курил при дочери, и Катя с детства спокойно относилась к табачному дыму. Он казался каким-то по-домашнему уютным в своей клетчатой рубашке и поношенных джинсах, словно символ стабильности и покоя. После слов матери на душе было немного кисло, словно Катя наступила на перезрелый помидор. Но, вспомнив Паганеля, девочка вдруг непроизвольно запела:

«Капитан, капитан, улыбнитесь,

Ведь улыбка — это флаг корабля!»

Николай Васильевич усмехнулся, выбросил окурок и потер руки.

— Ну что, юнга, готова к новым приключениям? — спросил он, подмигнув дочери, словно приглашая в увлекательное путешествие.

Катя, почувствовав, что отцовское настроение передалось и ей, звонко рассмеялась.

— Готова, капитан! — отозвалась она, крепко взяв его за руку, словно обретая уверенность в своих силах.

— Правильно! Только смелым покоряются моря, — сказал отец. — Все науки! — улыбнулся он.

Сначала они молчали. Отец, погружённый в свои мысли, рассеянно оглядывал окрестности, а Катя, завороженная, наблюдала за пёстрой вереницей прохожих. Вот, шаркая, проковыляла мимо них старушка с авоськой, доверху наполненной сочной зеленью, а вот, оглушая воздух звонким смехом, пронеслась стайка мальчишек, то и дело задевая друг друга. Наконец, они подошли к пологому склону возле угрюмой серой громады техникума — тому самому месту, где Катя обожала гонять на велосипеде.

— Пап… — не выдержала она, теребя его за рукав. — А когда закончилась эпоха капитана Гранта? Ну, когда англичане перестали чувствовать себя хозяевами в Австралии и Новой Зеландии, когда все корабли бороздили моря под британским флагом? Почему сейчас всё иначе?

Николай Васильевич, словно в поисках ответа, достал сигарету, медля и словно подбирая слова. Катя терпеливо ждала, пока он сделает первую затяжку.

— Да, Кать, это случилось достаточно быстро. Когда немцы объединились и создали мощную военную машину, жаждущую войны. За ними потянулась Россия, Япония — начали строить заводы, наращивать военную мощь. Потом и Соединённые Штаты Америки принялись штамповать заводы один за другим. А англичане… они остались в мире пароходов вроде «Дункана» и карабина майора Мак-Наббса. В то время как их соперники принялись обуздывать электричество и развивать химию. Англичане всё ещё предпочитали воздушные шары, а враги уже строили первые самолёты.

Отец выпустил клуб дыма, наблюдая, как он медленно тает в воздухе.

— Мир капитана Гранта… Он рухнул, когда жажда открытий уступила место жажде власти, Катюша. Когда вместо исследования неизведанных земель люди стали делить то, что уже было открыто. Понимаешь? Романтика парусов сменилась холодным блеском стали.

Катя нахмурилась, пытаясь осмыслить слова отца. Она представила себе огромные заводы, извергающие клубы дыма, и суровые лица солдат, вытеснившие улыбающихся моряков с «Дунканa».

— На смену путешественнику Паганелю пришёл другой учёный, — отец снова затянулся, — инженер, руководящий строительством заводов. И началась Первая мировая война, когда все страны впервые отправили на фронт целые поколения мужчин.

Катя вздохнула. Ей стало грустно оттого, что мир, полный приключений и романтики, исчез, уступив место чему-то серому и пугающему. Она представила себе капитана Гранта, одиноко стоящего на палубе своего корабля, смотрящего на горизонт, за которым больше не было места для новых открытий.

— Значит, больше не будет таких капитанов, как Грант? — с грустью спросила Катя, представляя бескрайние морские просторы и корабли, бороздящие волны в поисках новых земель.

— В каком-то смысле да, — задумчиво ответил отец. — К началу прошлого века капитаны описали всю Землю, великие державы её поделили. Открывать стало нечего. На смену капитану Гранту пришли Альберт Эйнштейн, открывающий тайны атома, и наш Сергей Королёв, строящий ракеты.

Катя молчала, переваривая услышанное. Ей казалось, что отец открыл ей какую-то важную тайну, но от этой тайны почему-то становилось тоскливо. Она любила представлять себя на борту «Дунканa», вместе с отважными путешественниками, плывущими навстречу неведомому. Теперь же перед ней вставала картина мира, где всё уже открыто, изучено и поделено.

Незаметно они подошли к огромному Заводу. Его старый корпус зиял полуразрушенными стенами, а другой, напротив, красовался вывеской мебельного магазина. Возле проходной когда-то бил фонтан, но Катя ни разу не видела, чтобы он работал. Лишь чёрная чугунная ограда с круглыми прожекторами намекала на то, что когда-то завод переживал лучшие времена.

— А теперь ещё одна головная боль, — отец указал на завод, — экологи. Требуют закрыть заводы, говорят, они отравляют нам жизнь.

— Как закрыть? — Катя прикусила губу. Ей вдруг стало нестерпимо жаль, что такое чудо науки и техники можно просто так уничтожить.

— Я когда-то здесь работал… — Николай Васильевич прищурился. — Эти гадёныши экологи твердят всякое про природу, про охрану планеты… Ну, шли бы в пещеры и там жили…

Катя смотрела на закопченные стены и ржавые трубы. Ей стало жаль и завод, и отца, и всех этих людей, которые когда-то работали здесь и теперь остались без дела. Она не понимала, почему так происходит, почему мир, который раньше казался таким понятным и простым, вдруг стал таким сложным и противоречивым.

— А что здесь делали? — спросила Катя, надеясь отвлечь отца от мрачных мыслей.

Николай Васильевич желчно усмехнулся и затушил окурок о подошву ботинка.

— Здесь делали… чудеса делали, Катюша. Топливные агрегаты для ракет и самолётов. Тут такие мастера работали… И всё это — в утиль? Из-за каких-то там жуков и травы?

Подошёл автобус, и Катя прильнула к окну, пытаясь ещё раз взглянуть на завод. Серые стены, закопченные трубы — словно печальные свидетели ушедшей эпохи. Ей представилось, как когда-то здесь кипела работа, как люди, одержимые общей целью, создавали что-то новое, что-то важное. И теперь всё это рушится, словно карточный домик.

— Пап, а правда, что из-за заводов портится природа? — спросила Катя, нарушая молчание.

— Ерунда для дураков, — отмахнулся отец. — В Средние века, Катюша, никаких заводов не было, а люди по сорок лет жили. Доблестным рыцарям и дамам было по пятнадцать лет. В сорок уже старик. Вот тебе и чистая природа…

Катя задумалась, глядя на небольшую толпу около остановки. Рядом находилось маленькое кафе, где люди собирались по вечерам пообщаться. Отец в периоды между запоями иногда водил её туда, но мать была категорически против их походов: «А заработали на шашлык?» — ехидно спрашивала она их, когда отец с Катей возвращались с прогулки. Сама Марина почти никогда не ходила в кафе и рестораны: для неё это было сродни величайшему празднику раз в году.

— Засунуть бы этих проклятых экологов назад, в их любимое Средневековье, — продолжал отец. — Пусть сидят в деревне, в грязи со вшами и блохами, сами себе ткут из льна одежду… и лекарств, и врачей не надо: травками своими пусть лечатся, поганцы!

Катя кивнула. Она и сама не понимала до конца, чем ей так неприятны эти сумасшедшие экологи, которых регулярно показывали по телевизору. Она любила читать про учёных, про их открытия, про прогресс науки. Катя зачитывалась книгой «Следопыты в стране анималькуои», где рассказывалось об истории изучения микробов и о том, как промышленники в содружестве с Пастером строили мощные заводы. И вот оказывается, что каким-то безумцам заводы и открытия были не нужны: они хотят снова бегать босиком по лесам и дышать чистым воздухом. «Рыбу что ли ловить с удочкой?» — фыркнула она про себя.

Автобус остановился, и они вышли на остановке. До парка нужно было пройти минут десять. Катя вспоминала, как её, ещё малышкой, водили сюда гулять. Сейчас это казалось каким-то туманом из далёкой миражной жизни. Рядом, среди сосен, виднелось большое белое здание поликлиники, где когда-то работала Катина бабушка. Девочка посмотрела на здание из белого кирпича, проглядывающее сквозь деревья. Бабушка всегда с гордостью рассказывала о своей работе, о том, как она помогала людям. Катя помнила её добрые глаза и мягкие руки. Сейчас бабушки уже не было в живых, и поликлиника казалась печальным напоминанием об ушедшем времени. Отец отбежал и купил сигарет в киоске, точь-в-точь, как в далёком детстве Кати. Задумавшись, она вспомнила, как два года назад они шли по Алуште мимо кипарисов. Отец был в лёгком белом поло с чёрной эмблемой и вовсю дымил сигаретой. Тогда он говорил ей, дочери, что «скоро в школу — кончается беззаботное детство».

— Заходим? — спросила Катя.

Отец кивнул. Они вошли в деревянную калитку и сразу же ощутили терпкий запах сосновой смолы. Сосновый парк встретил их густым ковром прошлогодней хвои, усыпанным свежими изумрудными иголками. Майское солнце, пробиваясь сквозь кроны вековых сосен, рисовало на земле причудливые узоры света и тени. Воздух был напоен терпким ароматом смолы. Старые сосны, словно великаны, возвышались над парком, их могучие стволы, покрытые грубой корой, хранили в себе память многих лет. Между ними, словно дети, тянулись к солнцу молодые сосенки, их нежные зеленые побеги казались особенно яркими на фоне темной хвои. Катя знала этот парк с детства, и он всегда казался ей почти заброшенным. Но сейчас он начал оживать: дорожки посыпали гравием, поставили деревянные изгороди и даже открыли маленькое кафе.

— А не выпить ли нам по кофейку? — заговорщицки подмигнул дочери Николай Васильевич.

Катя улыбнулась в ответ, понимая, что кофе — это скорее предлог, способ для отца немного прийти в себя после удушающей автобусной поездки и разговора, бередящего душу, об экологах. Они подошли к кафе — уютному деревянному теремку, увитому цветами в глиняных горшках. Аромат свежесваренного кофе, густой и манящий, переплетался с терпким запахом сосновой смолы, создавая неповторимую симфонию, пробуждающую воспоминания о лете.

Они устроились за столиком на открытой веранде, словно стремясь раствориться в окружающей зелени, и заказали два капучино. Катя, откинувшись на спинку плетеного кресла, наблюдала за неспешным течением жизни в парке: молодые мамы, склонившиеся над колясками, влюбленные парочки, утонувшие в объятиях друг друга, пожилые люди, бережно ступающие по усыпанным хвоей дорожкам. Жизнь, казалось, не замечала ни закрывшегося завода, ни тех трудностей, что навалились на плечи людей.

Заросший парк дышал покоем, и зеленые иглы сосен, пронзенные лучами майского солнца, казались сотканными из света. Отец достал сигарету, прикурил и, затянувшись, устремил взгляд вглубь соснового бора. Катя знала: он снова там, мыслями на заводе, в прошлом, которое неумолимо ускользает. Николай Васильевич повернул голову к дочери, и в глубине его глаз мелькнула тень грусти, тут же смягченная едва заметной улыбкой.

— Помню я этот парк, Кать, — произнес он задумчиво, выпуская струйку дыма. — Здесь, когда я был мальчишкой, чего только не было! «Ромашка», что кружила тебя то вверх, то вниз, словно в танце, «Ракетоплан» — оглушительно ревущие ракеты, взмывающие ввысь… А «Виражные самолеты»! Это была настоящая мечта!

— А это как? — Катя, завороженная его рассказом, устремила взгляд вдаль, туда, где сосновая просека терялась в дымке. На пригорках, словно драгоценные камни, поблескивали прошлогодние шишки.

— Как «Ракетоплан», только вместо ракет — два самолета, бешено крутящихся вокруг своей оси. У одного на хвосте — дерзкая красная полоса, у другого — небесно-синяя. И все это — в головокружительной выси…

— Страшно? — почти шепотом спросила Катя.

— Страшно, — кивнул отец, — страшнее «Ракетоплана».

Катя закрыла глаза, пытаясь представить себе эти самолеты, с алыми и лазурными полосами на хвостах, отчаянно рвущиеся в небо. Адреналин, сковывающий ужас, безудержный восторг — все смешалось в ее воображении. Ей захотелось хоть на миг ощутить то же, что чувствовал отец в детстве, испытать этот пьянящий прилив эмоций, который, казалось, навеки остался там, в ушедшей эпохе.

— А почему страшнее «Ракетоплана»? — спросила она, нарушая тишину, обволакивающую парк.

— Высота, наверное, — пожал плечами отец. — И скорость. Казалось, еще чуть-чуть — и вылетишь из кабины. Но, знаешь, этот страх был каким-то… особенным. Он будоражил, заставлял кровь кипеть в жилах.

— А почему их убрали? — Катя перевела взгляд на поросший травой холм вдали.

— А… — Николай Васильевич затянулся снова, и в его взгляде промелькнула тень. — Говорят… парень один разбился с этих самолетов…

Катя невольно вздрогнула. Мрачная тень легла на ее воображаемую картину счастливого прошлого. «Виражные самолеты», некогда символ беззаботной радости и отчаянной смелости, теперь окрасились в зловещий цвет трагедии.

— Разбился? — переспросила она, и голос ее звучал непривычно тихо и неуверенно.

Отец кивнул, устремив взгляд куда-то за горизонт, сквозь сплетение сосновых ветвей. — Да, говорят, сорвался. То ли крепления подвели, то ли сам вылез, дурья башка. После этого аттракцион и закрыли. Да и парк постепенно пришел в запустение. Новые времена — новые развлечения.

Катя явственно представила себе эту страшную картину: юноша, полный жизни и безудержного азарта, взмывающий ввысь на крутящемся самолете, и вдруг — неминуемое падение в черную бездну. Страх, который прежде казался приятным, волнующим, теперь приобрел реальные очертания смерти. Она поежилась, несмотря на согревающее солнце, и ощутила леденящий холодок внутри. Прошлое оказалось совсем не таким безоблачным и радостным, каким она его себе представляла.

— И «Сюрприз» убрали, и «Ромашку»… Ладно, допила кофе? — улыбнулся отец, словно стряхивая с себя груз воспоминаний. — Пошли прогуляемся.

Спустившись по щербатой каменной лестнице, они направились вниз по сосновой тропинке к реке. Катя молча шла рядом с отцом, стараясь не смотреть ему в глаза. Шишки хрустели под подошвами кроссовок, а в голове, словно осколки разбитого зеркала, крутились обрывки чужих воспоминаний. Она словно сама видела этот парк, наполненный детским смехом, восторженными криками и манящим запахом сладкой ваты. Видела отца, маленького и отчаянного, летящего на «Виражных самолетах». И видела юношу, сорвавшегося в бездну.

— А вот, Катюш, была речушка… Маленькая такая, ручеек… — отец указал на поросший травой овраг.

Катя остановилась и заглянула вниз. Сейчас это было просто углубление в земле, густо заросшее сочной травой и кустарником. Трудно было представить, что когда-то здесь журчал веселый ручей, по которому мальчишки пускали самодельные кораблики. Но она старалась. Она видела эти крохотные суденышки, склеенные неумелыми детскими руками, плывущие по течению, и отца, маленького мальчугана, увлеченно следящего за своим творением.

— А вот были игровые автоматы… — показал отец вправо. — Был «Охотник». Я в болтового кулика стрелял…

Катя машинально кивнула, продолжая всматриваться в заросший овраг. Она отчаянно пыталась увидеть то, что видел отец, оживить в своем воображении исчезнувший мир его детства. Ей хотелось понять его, почувствовать незримую связь с прошлым, которое, казалось, ускользало, как песок сквозь пальцы.

Отец, увлеченный воспоминаниями, рассказывал о своих детских приключениях в парке. Оказывается, здесь был еще и тир, где можно было выиграть плюшевого медведя, и лодочная станция, и даже небольшая танцплощадка, где по вечерам играл духовой оркестр. Катя слушала, затаив дыхание, пытаясь представить себе это великолепие, которое когда-то существовало на этом самом месте.

— Смотри-ка… — вдруг сказал отец, прерывая свои воспоминания.

Они вышли к парковке на набережной. Здесь по-прежнему располагалась станция лодок и катамаранов, а рядом, покачиваясь на легких волнах, красовался макет петровской каравеллы. Высокие мачты, устремленные в небо, гордо несли белоснежные паруса, которые, казалось, вот-вот наполнятся ветром и унесут корабль в далекие странствия. Массивные деревянные борта были искусно окованы железом, а из темных отсеков выглядывали маленькие чугунные пушечки. Тонкие снасти, словно паутина, оплетали борта корабля, готовые поймать даже самый слабый порыв ветра. Каравелла выглядела настолько реалистично, словно вот-вот сойдет с волн и отправится бороздить морские просторы.

— Ну ладно, побегай, — улыбнулся отец. — А я тут на скамеечке посижу… — он указал на деревянную скамью, примостившуюся в тени раскидистой ивы.

Зачарованная этим чудом, Катя, не раздумывая, побежала по маленькому качающемуся мостику на корабль. В голове мелькнула картинка из книги: царь Петр I на похожем корабле рассматривает в голландском городе Дельфте диковинные микроскопы, которые ему демонстрирует голландский мастер Левенгук. Задумавшись, девочка не заметила, как оказалась на палубе. Солнце, играя на поверхности реки, создавало причудливые блики, которые отражались на темных бортах каравеллы. Маленькие пушки, ощетинившиеся вдоль бортов, казались грозными и готовыми к бою. Катя улыбнулась, представив, как они палят по пиратским кораблям, дерзко нападающим на мирные торговые суда.

Девочка протянула руку и осторожно коснулась шершавого корпуса корабля: дерево было теплым и живым на ощупь. Забыв обо всем на свете, Катя подошла к массивному декоративному штурвалу. Он казался неподъемным, но девочка, ухватившись за него обеими руками, почувствовала себя капитаном этого великолепного судна, ведущим его сквозь штормы и бури к неизведанным берегам. В голове зазвучала музыка приключений, и сердце забилось в унисон с ритмом накатывающихся на борт волн.

Внезапно порыв ветра качнул каравеллу, и она слегка повернулась в сторону горизонта. Корабль, жалобно заскрипев, закачался на волнах, и Кате почудилось, что он подмигнул ей, словно приглашая в увлекательное путешествие. Она не могла оторвать взгляд от этого чуда, чувствуя, как в ее сердце зарождается непреодолимое желание отправиться в настоящее морское плавание. «Ландия… Ландия… Зеландия…» — всплыло в памяти из «Детей капитана Гранта». И опять перед глазами возникло видение дымящегося новозеландского вулкана, где похоронили свирепого вождя Кара-Тете.

«Капитан, капитан, улыбнитесь,

Ведь улыбка — это флаг корабля!»

Катя вздрогнула и огляделась. Вокруг никого не было. Только чайки кричали в небе, да волны сонно плескались о борт каравеллы. Красное вечернее солнце окрашивало речную воду в багряные тона, превращая ее в расплавленное золото. Катя завороженно смотрела на это зрелище, чувствуя, как ее душа наполняется тихим покоем. Волны, конечно, не морские, а с первой ряской, но все же… Катя снова ощутила комок, подступивший к горлу. В прошлые годы в июне она гуляла по этой же набережной, мечтая о далекой Алуште, о криках чаек над головой и диковинных деревьях, нависших над зеркальной гладью прудов в Воронцовском парке. Но в этом году мечтать о море не приходилось. Сорвался бы он и поплыл до самого Черного моря… как тот плот в фильме про капитана Гранта — сорвался и доплыл до Новой Зеландии… Катя прищурилась: там был свой грозный бог Нуи-Атуа. Интересно, а какие еще есть боги?

Девочка сошла с каравеллы, словно очнувшись от глубокого сна. Отец, задремавший на скамейке, встрепенулся и улыбнулся ей. — Ну что, наплавалась? — спросил он, стараясь казаться бодрым.

Катя кивнула, но в ее глазах еще горел отблеск далеких морских приключений. Отец встал со скамейки, и они пошли дальше по набережной, мимо лодочной станции, где яркие катамараны покачивались на волнах, словно призывая прокатиться. Катя смотрела на них и думала о том, что, может быть, когда-нибудь она и правда отправится в настоящее путешествие по морю.

— Папа… — тихонько дернула она его за рукав.

Отец шел все медленнее, заметно замедляя шаг. Катя с замиранием сердца отметила это. Слишком хорошо она знала, что это может означать…

— Папа… а это правда голландский корабль? — девочка крепче сжала его руку.

— Кто? — мужчина посмотрел на нее осоловелым взглядом. Катя вздрогнула. Она понимала, что…

— Корабль… — требовательно повторила девочка.

Да, его лицо было красным. Он был пьян. Он снова был пьян. Должно быть, он успел выпить, пока Катя была на каравелле. Или выпил еще раньше, когда они сидели в кафе…

— А, корабль… — пролепетал отец, словно просыпаясь от глубокого сна. — Ну, не совсем… голландский…

Катя сжала его руку еще сильнее. Ей стало противно и обидно. Зачем? Зачем он опять? Она ведь так надеялась на этот день, на их совместную прогулку, на его рассказы о детстве. А он… Мама права… она всегда права… он правда мерзкий…

— Сядем? — пробормотал Николай Васильевич, бессмысленно кивнув на маленькие качели, привязанные к дереву.

— Пошли! — Катя решительно рванула его за рукав, отгоняя навязчивый запах перегара. Она знала: если они присядут, отец тут же уснет.

Отец посмотрел на нее мутным взглядом. Он попытался выдавить из себя улыбку, но она получилась кривой и жалкой. Катя потянула его за собой. Ей нужно было собраться с силами и во что бы то ни стало дотащить отца до автобусной остановки. Деньги на проезд лежали у него в правом кармане брюк, и она вынет их, когда они сядут в маршрутку. Отец спотыкался на каждом шагу, бормоча что-то невнятное себе под нос. Катя крепко держала его за руку, стараясь не выказывать своего отвращения. «Только бы вырваться за эту чертову поликлинику!» — грустно подумала она, улавливая сладковатый запах дешевого вина.

Патрик Морган задумчиво смотрел сквозь огромное окно. Перед ним разворачивалась панорама Крымских гор, окутанных изумрудным ковром леса. Солнце нежно ласкало их поросшие соснами вершины, которые терялись в бездонной синеве неба. Тени, словно озорные духи, танцевали свой причудливый танец, то вытягиваясь, то сжимаясь, нашептывая древние сказки. В приоткрытое окно врывался оглушительный хор цикад, перекликающийся с редкими, но пронзительными криками птиц. Воздух был густым, насыщенным смолистым ароматом хвои и терпким дыханием лесных трав. Здесь, в поселке Многоречье, примостившемся меж Большим и Малым каньонами, склоны, поросшие густым можжевельником и крымской сосной, словно бережно охраняли его покой от вторжения внешнего мира.

Но даже этот дикий уголок Крымских гор не избежал прикосновения нового времени. За западной окраиной Многоречья возвышались стальные скелеты строительных кранов, а экскаваторы рыли землю, готовя площадку для огромного "Мэрриотта" — пристанища для будущих туристов и участников палеонтологических конгрессов. Неподалеку, словно гриб после дождя, вырос выставочный и лекционный центр, призванный удовлетворить нужды Мезозойского парка. Патрик слышал, что группа отчаянных экологических активисток пыталась протестовать, размахивая плакатами с перечеркнутыми динозаврами, но их акция была быстро подавлена. А компания "Мезозой", словно стремясь умилостивить природу, планировала разбить на месте рощи с родниками небольшой сквер с тенистыми аллеями и прудом, у которого уже возвышался каркас ресторана под названием "Стегозавр".

И все же, это утро обещало стать одним из самых ярких в его жизни. Он сидел в холле уютного отеля вместе с Екатериной Фалиной — той самой, всемирно известной русской генетиком, которая вернула динозавров к жизни. Патрик затаил дыхание в предвкушении: он станет первым американским журналистом, которому выпала честь взять интервью у Фалиной. Теперь его имя прогремит на всю Америку, не уступая славе самой Фалиной. Он попросил ее говорить по-русски, чтобы избежать малейшей неточности: лучшие переводчики Нью-Йорка мгновенно превратят ее слова в безупречный английский текст. К счастью, Патрик неплохо владел русским и мог свободно поддерживать беседу.

Он представлял себе Фалину по-разному: надменной ученой, опьяненной своими триумфами, гением, витающим в облаках, строгой научной дамой… но реальность превзошла все его ожидания. Когда она появилась, он увидел юную женщину в кокетливом коротком платье, легко сбегающую по ступенькам и весело размахивающую сумочкой. Она сразу напомнила Патрику Дженну из фильма "Из тринадцати в тридцать"… Да, это была почти Дженна, только с бездонными синими глазами. Екатерина Фалина озарила его лучезарной улыбкой, протягивая руку. "Очень рада познакомиться, Патрик! Надеюсь, вам понравится здесь, в Многоречье. Это место вдохновляет, правда?"

— Ваши достижения в области генетики известны и признаны во всем мире, — улыбнулся Патрик. — Но у меня вопрос: что вы думаете об этических аспектах возрождения древних видов (включая, конечно, динозавров) с помощью точной реконструкции ДНК? В вашей стране такая дискуссия почти не ведется, а у нас в Америке страсти кипят.

— Этические аспекты? — Катя вскинула тонкие брови. — А что вы имеете в виду? Я не припомню, чтобы в Библии было указано: "И запретил Господь человеку познавать тайну генов" или "И запретил Господь человеку возражать вымерших животных". Ну, а что не запрещено, то разрешено. Не вижу, в чем деятельность генетики противоречит Библии.

Патрик усмехнулся, оценив ее прямоту.

— Библия — это лишь один из множества аргументов, Катя. Речь идет о более фундаментальных вещах.

— Кстати, наш академик Сидоров, с которым вы познакомились, допускает, что под именем Бегемота в Библии описан не гиппопотам, а динозавр-зауропод.

— Вот как? — Патрик что-то пометил в блокноте.

— Да, — Катя бросила взгляд на коричневый шкаф. — Он также допускает, что зауроподы — это загадочные серпопарды на палетке фараона Нармера.

— А вы допускаете, что человек мог видеть последних зауроподов в Африке? — лукаво спросил Патрик.

— В детстве я обожала "Затерянный мир" Конан Дойля и верила, что искать живых динозавров надо в Южной Америке, на Амазонке, — Катя прищурилась, словно погружаясь в воспоминания.

Патрик откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. "Интересно", — подумал он. Фалина явно не собиралась уходить от ответа, но делала это в своей неповторимой манере — обходя острые углы и направляя беседу в более безопасное русло. Он знал, что она — ученый до мозга костей, и ее первоочередная задача — двигать науку вперед. Моральные дилеммы, вероятно, казались ей второстепенными, препятствиями, которые можно обойти, если достаточно хорошо поработать головой.

— А сейчас? Ваше мнение изменилось? Вы по-прежнему считаете, что Амазонка — наиболее вероятное место для встречи с динозавром? — с улыбкой спросил Патрик. — Я уже предвкушаю заголовок: "Создательница живых динозавров призывает искать их в Южной Америке!"

— Скажем так… Я поняла, что с историями о живых динозаврах в Южной Америке не все так просто, — подбирала слова Катя. — Возьмите, например, роман Конан Дойля. Одним из прототипов плато "Затерянного мира" послужило плато Рорайма на стыке Бразилии, Венесуэлы и Гайаны. Экспедиция альпинистов на это плато позже действительно выявила эндемичные виды, хотя не динозавров, а насекомых и растений. Прототипом самой экспедиции Челленджера послужили экспедиции майора Перси Фосетта, проводившего топографические съемки в верховьях бассейна Амазонки. Сообщения Фосетта о виденных им гигантских змеях и черных ягуарах были оспорены современниками. Теперь черных ягуаров можно видеть в зоопарке. Тот же Фоссет писал о наблюдениях местных жителей в реке на границе Боливии и Бразилии огромной рептилии, похожей по описанию на бронтозавра. Такие же сведения давала и немецкая экспедиция Германа Шмидта о районе реки Солимойнс в восточной Бразилии. И этот район изучен очень плохо до настоящего времени, — охотно пояснила Катя. — Например, Анхельский водопад в Венесуэле толком не исследован до сих пор, равно как и сельва Амазонки.

Патрик заинтересованно кивнул, уловив ход мыслей Кати. Она словно играла с ним, подбрасывая то научные факты, то отголоски приключенческих романов. Ему нравилась эта игра.

— Но ведь их там с тех пор и не нашли? — решил он поддержать игру.

— Да их толком и не искали, — сверкнула синими глазами Катя. — Венесуэла — почти закрытая страна, в Колумбии — перманентные боевые действия… Географы спорят о том, есть ли на самом деле в южной части Тихого океана рифы Мария-Тереза и Эрнест-Легуве! В век спутниковой навигации…

Журналист забарабанил пальцами по блокноту, обдумывая услышанное. Слова Кати были словно приглашением в захватывающее приключение, где наука переплеталась с мифами и легендами. Он чувствовал, как в нем просыпается азарт исследователя, готового отправиться на поиски неизведанного.

— То есть, вы не исключаете возможности существования реликтовых популяций динозавров в отдаленных уголках Амазонии? — уточнил он, стараясь сохранить нейтральный тон, хотя внутри все ликовало. Эта фраза идеально впишется в будущую статью.

— И не только Амазонии, — радостно ответила Фалина. — Лесные дебри Парагвая, Колумбии или Восточной Боливии тоже ждут своего исследователя! Напомню, что варанов на островке Комодо нашли случайно в 1916 году.

— А что насчет Африки? — спросил Патрик, слегка меняя направление беседы. — Ведь еще есть легенды о Мокеле-мбембе — африканском динозавре, обитающем в болотах Конго. Вы верите в его существование?

Катя на секунду задумалась, а потом хитро улыбнулась.

— В Африке все возможно, Патрик. Африка — континент тайн и загадок. Вспомните окапи, которых обнаружили лишь в начале XX века. Кто знает, что еще скрывается в ее непроходимых лесах и болотах… Но я бы все же делала ставку на Южную Америку. Там больше шансов, больше неисследованных территорий.

Патрик откинулся на спинку кресла, задумчиво поглаживая подбородок. "Неуловимая Катя", — подумал он. Она умело лавировала между научным скептицизмом и романтическим настроем, не давая прямого ответа, но и не отталкивая. Ему нравилась эта игра.

— А что вы ответите зоологам, которые вам напомнят о правиле популяции?

— На этот вопрос уже ответил наш академик Сидоров, — ответила Катя, пригубив кофе. — Теперь, имея живых динозавров, мы наблюдаем прекрасную способность плезиозавров вести одиночный образ жизни. Они, вероятно, разбредались по Мировому океану и озёрам, где могли жить семьей или в одиночестве в замкнутом бассейне.

Патрик отложил блокнот и посмотрел на Катю с искренним интересом. "Эта женщина — настоящий кладезь информации и необычных взглядов", — подумал он. Ее слова о плезиозаврах, ведущих одиночный образ жизни, открывали совершенно новую перспективу на вопрос выживания реликтовых видов.

— Иными словами, вы допускаете, что где-то в затерянных уголках планеты еще теплятся осколки минувших эпох? — подытожил Патрик. — Но вернемся к этике. Вы уже вдохнули жизнь в динозавров, это неоспоримый факт…

— Да, мы с вами сейчас находимся у колыбели первого в мире Мезозойского парка. И в чем же здесь крамола? Мне кажется, если человек хоть чем-то искупит уничтоженные им виды, вроде той же голубой антилопы, это будет богоугодным деянием, — Катя сделала глоток кофе, с явным удовольствием.

Журналист усмехнулся про себя. "Искупление… богоугодное деяние… интересно, как отреагируют на это религиозные фанатики из Штатов? Фалина умеет подбросить дровишек в костер". Но вслух произнес:

— Богоугодное деяние? — переспросил он с легкой иронией. — То есть, вы рассматриваете генетическое воскрешение как акт покаяния за грехи человечества?

— Можно и так сказать, — пожала плечами Катя. — А что, разве это нелогично? Мы истребляли, а теперь пытаемся вернуть. В этом есть некая высшая справедливость, вам не кажется?

Морган вновь склонился над блокнотом, торопливо записывая. "Интересный ход", — подумал он. "Она мыслит масштабно и дерзко".

— Справедливость — понятие весьма субъективное, Катя, — возразил Патрик. — Воскрешение вымерших видов может обернуться непредсказуемыми последствиями для экосистемы. Мы не знаем, как они приживутся в современном мире, не нарушат ли хрупкий баланс. Вспомните, чем закончилась история с кроликами в Австралии.

Катя откинулась на спинку стула.

— Экосистемы давно перекроены вдоль и поперек, — парировала она. — Возьмите, к примеру, Крым. В советское время здесь возвели целый каскад из пятнадцати водохранилищ! Вы только представьте, Патрик, пятнадцать водохранилищ! — Катя нервно перебирала тонкий ремешок своей сумочки. — Это же искусственная среда брежневско-горбачевской эпохи! Конечно, если мы считаем заповедными пейзажи образца 1987 года… Но мы-то отдали динозаврам всего два брежневских водохранилища — Счастливенское и Загорское! И где тут ущерб для уникальной природы Крыма? Чем наши динозавры угрожают, скажем, заповедной красоте Кара-Дага?

Патрик кивнул, взвешивая ее слова. Аргумент про искусственно измененные экосистемы звучал весьма убедительно. Действительно, современный мир уже давно не дышит первозданной свежестью. Человек настолько глубоко вторгся в природу, что говорить о незыблемом балансе — наивно.

— Мой однокурсник любил шутить: "Как можно сплагиатить плагиат?" Здесь та же история: как можно разрушить искусственную природу 1980-х годов? — спросила Катя. — А ценители уникальной брежневской природы, — съязвила она, — могут полюбоваться ею на Изобильненском водохранилище под Алуштой.

Патрик невольно улыбнулся, оценив ее сарказм. Фалина была не только гениальным ученым, но и искрометным собеседником. Он уже представлял, какой фурор произведут эти ее слова в статье.

Патрик хмыкнул, записывая в блокнот: "Крымские водохранилища как алиби для динозавров". Ему нравилось, когда интервью приобретало такой неожиданный поворот. — Но всегда есть и обратная сторона медали.

— Допустим, с Крымом вопрос закрыт, но что насчет глобального масштаба? — спросил он. — Воскрешение динозавров — это не просто возвращение отдельных видов, это потенциальная перестройка всей пищевой цепи. Мы можем столкнуться с непредсказуемыми последствиями для сельского хозяйства, животноводства и, возможно, даже для здоровья человека.

— Насколько эта проблема острее тех изменений, что уже внесены человеком в природу? — пожала плечами Катя. — Вспомните строительство Ниагарской ГЭС у вас в Америке или Угличского водохранилища у нас, когда под воду ушли целые города! Много ли изменит на этом фоне появление возрожденных животных?

Патрик задумался. Вопрос был поставлен ребром. Одно дело — ограниченная территория крымских водохранилищ, и совсем другое — глобальные последствия. Он мысленно представил себе статьи в научных журналах, пестрящие графиками и прогнозами, описывающими все возможные сценарии развития событий после появления динозавров.

— Но ведь вы проводили исследования, просчитывали риски, — настаивал Патрик. — У вас наверняка есть контраргументы, которые убедят скептиков? Что вы скажете тем, кто боится, что динозавры вырвутся из-под контроля и начнут терроризировать человечество?

— Давайте разберем их страхи, — охотно ответила Фалина. — В зоопарках мира живут куда более опасные существа, чем травоядные динозавры. Взять хотя бы ядовитых змей в террариумах в самом центре городов. Но ведь мы не боимся их побега, не так ли?

Патрик кивнул, признавая справедливость ее слов. Действительно, человечество давно научилось сосуществовать с опасными животными, содержа их в зоопарках и заповедниках. Неужели динозавры окажутся большей угрозой, чем тигры или крокодилы?

— Далее, — продолжала Фалина. — Три года, пока мы создавали парк, доказали: динозавры не могут жить без огромного резервуара воды. Им жизненно необходимы наши водохранилища! Как они выживут в дикой природе без такого масштабного водоема? Они быстро вернутся к нему! Я уж молчу про дилофозавров, которые и днем не прочь поплескаться в воде. Но даже тираннозавр регулярно заходит в воду!

Патрик усмехнулся, записывая в блокнот: "Динозавры как заложники водохранилищ". Он начинал понимать логику Фалиной — ее нестандартный подход к решению проблемы, ее умение видеть ситуацию под другим углом. Она словно предлагала ему взглянуть на динозавров не как на монстров из голливудских фильмов, а как на существ, нуждающихся в опеке и защите.

— Далее, — продолжала Екатерина. — Динозавры просто не переживут нашу крымскую зиму. Вся западная часть парка отдана под их зимние вольеры! Там они живут с ноября до середины марта.

— Иными словами, вы утверждаете, что динозавры попросту не смогут выжить в дикой природе без вашей помощи? — уточнил Патрик, откладывая блокнот. Ему нравилось, как разворачивался разговор — из потенциальной сенсации о гениальном ученом он превращался в историю о сложных взаимоотношениях человека и природы, об ответственности за содеянное и о неожиданных последствиях прогресса.

Катя кивнула, улыбаясь. — Именно так. Мы создали для них искусственную среду обитания, и они полностью от нее зависят. Они — наши подопечные, а не угроза. И, знаете, это делает их еще более ценными. Мы не просто вернули их к жизни, мы взяли на себя ответственность за их существование.

— А как вы создали динозаврам среду обитания? — с любопытством спросил Патрик.

— Ах! — Катя буквально засияла. — Над этим трудились лучшие палеоботаники во главе с самим академиком Сидоровым! Мы высадили целые рощи хвощей, саговников, бамбука, кипарисов и кедров. Крымский климат пришелся им по душе. Но, конечно, этого недостаточно. Сейчас мы бережно переносим древовидные папоротники из зимней оранжереи — крымская зима для них слишком сурова. Ведем активную работу по редактированию геномов древовидных папоротников и, конечно же, араукарий. Скоро здесь вознесутся морозоустойчивые и быстрорастущие араукарии, и вот тогда это место станет живой иллюстрацией к учебнику палеонтологии!

Патрик восхищенно присвистнул.

— А как вы поддерживаете температуру и влажность? Ведь это же настоящие тропики!

Катя хитро улыбнулась, приоткрывая завесу тайны:

— Это наш маленький секрет… Но кое-что я все же расскажу. Под землей проложена сложная система геотермальных труб, которая обеспечивает стабильную температуру почвы. Влажность же мы регулируем с помощью искусственного тумана. Мощные вентиляторы имитируют легкие тропические бризы, а регулярный искусственный полив не только поддерживает необходимый уровень влажности, но и освежает листву.

— Не проще ли было построить Мезозойский парк в районе Сочи? — удивился Патрик.

— Там нет достаточных запасов пресной воды, — ответила Катя. — Сначала пришлось бы строить водохранилище. Но позвольте мне вас немного развеселить. Мы планируем открыть парк для посетителей 1 августа. И знаете, какое условие поставил наш директор биогенетического центра Дмитрий Костров? Никаких самокатов! — фыркнула «Дженна». — Он и в центр запрещает на них прожать. А я, признаться, была бы не прочь прокатиться с ветерком…

Патрик рассмеялась, отлично представив, как лёгкая Фалина с ветерком мчится на самокате.

— Тогда мой последний вопрос: вам нравится роман «Парк Юрского периода»? — спросил Патрик.

— Нет, — отрезала Катя. — С первых страниц автор и герои демонстрируют откровенную неприязнь к динозаврам. Их называют мерзкими тварями, опасными гадами, убийцами… Вспомните мерзкий эпиграф к роману: Рептилии вызывают омерзение своим холодным телом, блеклой окраской, извивающимся хрящевым хребтом, отвратительной кожей, злобным видом, неподвижным взглядом, неприятным запахом».Зачем заводить зверя, если ты так его ненавидишь? — сверкнули глаза Кати. — Любой зверь — и тигр, и змея, и динозавр — любит ласку. Мы их любим как родных, служащие зовут их «ящерки», с ударением на последней букве, — улыбнулась женщина. — У всех есть имена! Тираннозавр Таня, плезиозавр Лиза, диплодок Дима, стегозавр Вася, птеранодон Ярослава…

Патрик откинулся на спинку стула, обдумывая услышанное. "Таня, Лиза, Дима, Ярослава…" — имена динозавров звучали почти по-домашнему. Он представил себе этих гигантских рептилий, окруженных заботой и вниманием, далеких от кровожадных монстров из книг и фильмов. В голове журналиста складывалась совершенно иная картина, чем он ожидал.

— Тогда мой самый последний вопрос: откройте же тайну — какого цвета были на самом деле динозавры?

— Завтра или послезавтра вы увидите их сами! — охотно ответила Катя.

Патрик приподнял брови, заинтригованный. "Неужели я стану одним из первых, кто увидит истинный цвет динозавров?" — промелькнуло у него в голове. Он предвкушал сенсацию, которую сможет преподнести своим читателям.

* * *

Катя скинула чёрные лаковые лодочки, словно сбрасывая оковы с истомлённых длинных ног. Они жаждали свободы от глянцевого плена. Погружаясь в ядовитую филиппику эколога Сорокиной против Мезозойского парка, она чувствовала, как в крови вскипает знакомая, обжигающая ярость. "Экологи…" Само это слово царапало, словно наждаком по стеклу. Экологическое движение представлялось Кате квинтэссенцией либо наглого мошенничества, либо патологической враждебности к прогрессу — "партией любителей Средневековья", как она окрестила их в своих мыслях. Впрочем, нет: ни один из этих ревнителей природы не согласился бы прожить и дня в столь истово воспеваемой ими эпохе.

Но даже ей, Екатерине Фалиной, гению, которому прочили вторую Нобелевскую премию, приходилось стискивать зубы, склоняясь перед этой тошнотворной "экологической повесткой".

Она питала к экологам врождённую неприязнь, пустившую корни глубоко в детство, когда закрытие завода, кормившего её отца, спровоцировало его пагубное падение в алкогольную бездну. Ненависть крепла по мере того, как Катя постигала суть этого лицемерного "разумного потребления". "Кто эти всеведущие жрецы, что укажут нам меру — что потреблять разумно, а что нет?" Теперь же эти выскочки посягали на её детище, её уникальный биогенетический центр, ополчившись против единственного в мире парка живых динозавров. "Мрази", — процедила Катя сквозь зубы. Как же она завидовала ученым девятнадцатого столетия, чьи гениальные умы не омрачали эти назойливые мантры о "зелёной повестке", "устойчивом развитии", "поддержании природной среды", "глобальном потеплении"! Они могли просто жить и творить, не оглядываясь на эту зелёную инквизицию…

В шестнадцать лет Катя посмотрела фильм "Афера", навсегда изменивший её мировосприятие. С завороженным сердцем она наблюдала, как предприимчивый делец, Андрей Давыдов, задумав крупную спекуляцию на ценных бумагах, подкупает директора телеканала. В эфир выходят программы, которые ведёт его любовница, журналистка Марина, истерично твердящая о надвигающейся на Россию экологической катастрофе, подсовывая публике сфабрикованные данные. В итоге акции предприятий, которые Давыдов скупал за бесценок, взлетают до небес. В финальной сцене Давыдов и Марина, сидя на берегу моря, потешаются над простаками, свято верящими в экологию. С тех пор при одном лишь слове "экологи" в памяти Кати всплывал этот циничный фарс, и внутри неё поднималась волна презрения. Она видела в них таких же бессовестных дельцов, цинично играющих на чувствах людей, только в гораздо большем масштабе. Давыдов хотя бы наживался на конкретных предприятиях, а эти… Эти паразитируют на всей планете, высасывая деньги из правительств и корпораций, обещая спасение от призрачной угрозы.

Мама, смеясь, вторила ей: «Ну а что ты хочешь? Куда девать такую ораву бездельников и научных импотентов? Вот им и скормили эту экологию». Катя фыркнула. Если бы они правда были бездельники и импотенты, это было бы полбеды. Но они активно вмешивались в науку, ставя палки в колеса учёным. Особенно неприятен был Кате этот типаж пожилых экологов — «мужичков от сохи», новоявленных гуру из деревенской глуши. Полуграмотные, но с непомерными претензиями на философию. Вечно бубнящие: «А я вот узнал… а я вот прочитал…» Как презрительно говорила ее мама: «Поделился радостью познания». «А я вот прочитал, что человек стал потреблять биоты почти столько же, сколько динозавры», — вещал один такой старичок по фамилии Денисов. Катя едва сдержала смех. «Откуда тебе знать, сколько было динозавров и каков был объём биоты на Земле?» — мысленно вопрошала она. «Ась? Чего? Я вот узнал?» — передразнивала она их про себя.

Щёлкнув длинным ухоженным ногтем по экрану планшета, Катя едва сдержала саркастическую усмешку. Неужели люди настолько наивны, что не видят очевидного? "Глобальное потепление от парниковых выбросов…" Да ведь совсем недавно, с XIV-го до середины XIX-го века, Земля пережила "Малый ледниковый период", когда Версаль заметало зимней вьюгой, а в Берлине сугробы вырастали до окон. А до этого был "Атлантический оптимум" IX-XIII веков, когда Западная Европа почти не знала снежного покрова, в Шотландии зрели виноградники, а Гренландию величали "зелёным островом", где тучнел скот. Ещё раньше, с III-го по VIII века, мир страдал от "климатического пессимума" Раннего Средневековья, когда Рим и Константинополь укрывало снежным покрывалом, и римляне бежали строить виллы в Северной Африке. А ещё раньше был "Римский климатический оптимум"… Экологи, правда, не умолкали о беспрецедентной "скорости климатических изменений". Теперь, слава богу, поутихли: историки, умницы, напомнили им, что "Малый ледниковый период" наступил всего за три года, а "Атлантический оптимум" — за десять лет. "Утёрли им наглые хари", — с удовлетворением подумала Катя.

Она расхохоталась, вспомнив один эпизод. Будучи аспиранткой, она слушала лекцию старого климатолога о неуклонном росте среднегодовой температуры. Подняв руку, Катя спросила, учитывает ли он разницу между старым и новым стилем? Включена ли в его график поправка на то, что в XIX веке первое сентября приходилось на наше четырнадцатое, а их первое апреля — на наше четырнадцатое апреля? Смутившись, старик пробормотал, что нет, эта разница не была учтена. После этого Катя была готова расхохотаться в лицо всем экологам, твердящим о "росте глобальной среднегодовой температуры". Они, помнится, возмущались аномальным апрельским снегопадом, но Катя припомнила строки из "Войны и мира": "Была одна из тех мартовских мертелей…" Да ведь их мартовские метели — это и есть наша первая половина апреля! "Невежды, — думала она. — Вспомните хотя бы Пушкина: болдинская осень была в первой половине нашего ноября, а в "Евгении Онегине" снег выпал только в январе, на третье в ночь, то есть 16 января!"

Или, например, не так давно она прочитала, что "на каждого жителя Земли в год приходится более 20 тонн промышленных и других отходов. В атмосферу ежегодно попадает более 200 млн тонн окислов серы и азота, сложных загрязнителей, особенно пагубных для человека". Катя мгновенно умножила эти данные на десять, чтобы получить общий объем вредных выбросов на человека хотя бы за десять лет. Каким тогда должно быть падение средней продолжительности жизни? Но вместо этого средняя продолжительность жизни неуклонно росла: люди жили по 80, а не по 30 лет. Тут было одно из двух: либо окислы серы и азота не столь уж смертельны для человека, либо данные попросту лживы.

Она откинулась в кресле, чувствуя, как подступает головная боль. Завтра ей предстоит давать пресс-конференцию, на которой она должна будет, с безупречно выверенной интонацией, говорить о жизненной важности экологической безопасности Мезозойского парка. О том, как пристально они следят за воздействием динозавров на окружающую среду, о том, как внедряют "зеленые технологии" в процесс их содержания. Лживые, лицемерные слова, которые заставят её чувствовать себя предателем науки.

Ей так хотелось быть похожей на Него. На своего настоящего учителя, Учителя с большой буквы, перед чьим неординарным умом она всегда преклонялась. Катя не могла забыть, как он на конференциях срезал экологов и пустозвонов. В ответ на мантры о невозможности победы в ядерной войне, он просто дул в пышные усы и замечал: «Ну а кто это проверил-ль? Это все игра ума. Так оно там будет или не так — это, собственно, никто не поверял. Математика? Подсчитайте, сколько математических моделей не сбылось». И крыть экологам было нечем кроме причитаний о цинизме. На это Он всегда, тихо ухмыляясь в усы, отвечал: «Цинично — это вообще не научная категория. Для учёных таких категорий не существует». Или, стоя за трибуной, он просто разводил руками: и с невозмутимым видом говорил: «Ну почему мнение какого-то австралийца, который знает о политике из книжек и газет, сопоставимо с мнением министра обороны США?» Как же хотела Катя всегда быть похожей на Него — академика Колосова… как же хотела она всегда отвечать также остроумно и разворачивать любую дискуссию так, что у оппонента не находилось слов.

Катя встала и подошла к окну. Перед ней простиралось её детище — Биогенетический центр, сверкающий сталью и стеклом, зримое воплощение её научной мечты. Здесь, в стерильных лабораториях, рождались новые виды растений и животных, редактировались геномы, расширялись границы возможного. И всему этому грозят какие-то нелепые обвинения в нарушении экологического баланса. Да что они вообще знают об этом балансе, эти доморощенные пророки? Разве им ведомо, что любое развитие — это неизбежное нарушение, но и одновременно — триумфальный шаг вперёд? Эта ничтожная Сорокина, автор пяти серых статеек в заштатных сборниках, осмеливается критиковать их центр. Нет, она не отступит. Она даст им бой, от которого у этих экологов закружится голова.

Сорокина, эта провинциальная выскочка, вероятно, мнила себя современной Жанной д'Арк, этакой спасительницей природы от когтей бездушной науки. («Эта дура даже не читала, наверное, новейших исторических работ, доказывающих, что сожжение Жанны д,Арк — возможно, исторический миф», — ехидно подумала Катя). Возможно, она видела себя в ореоле славы, купаясь в лучах всеобщего восхищения, когда добьется закрытия Мезозойского парка. Катя усмехнулась. Как же далека она была от истины. Миром правят деньги и влияние, а у Сорокиной не было ни того, ни другого. За спиной Фалиной стояли корпорации-гиганты, готовые вложить миллиарды в ее разработки, и поддержка правительства, видевшего в биогенетических технологиях ключ к будущему процветанию страны. Екатерина улыбнулась, предвкушая грядущую баталию.

* * *

Кайли, с лёгкой рассеянностью в глазах, наблюдала за хаотичным танцем дорожных сумок и чемоданов на транспортёрной ленте. Аэропорты — словно зеркала, отражающие друг друга, будь то гудящая, как улей, Америка, пряная и экзотическая Турция или далёкая, загадочная Россия. Генри, словно опытный жонглёр, одним отточенным движением подхватил её коричневую сумку, завершая свой коронный трюк. Позади осталась бесконечная череда перелётов, вымотавшая их до предела. Их вынесло в узкий коридор, где они влились в пёстрый людской поток. Кайли знала, что Симферополь — жемчужина крымского побережья, излюбленное место отдыха русских, но такого оживления не ожидала. Взрослые умиротворяли капризных детей, словно дрессировщики, усмиряющие строптивых львят, а влюблённые пары, перебивая друг друга, торопливо делились впечатлениями, словно боялись что-то упустить.

— И не скажешь, что мы угодили прямиком в мезозойскую эру, — с ехидной усмешкой пробормотал Генри.

Кайли слегка толкнула его локтем в бок, укоризненно взглянув.

— Не ворчи. Уверена, Крым нас очарует.

Она попыталась улыбнуться, но усталость залегла тяжёлыми тенями в уголках глаз. Долгий перелёт выпил из неё все соки, и сейчас она мечтала лишь о горячем душе и глубоком, безмятежном сне.

У выхода их ждали двое молодых людей с табличкой «Биогенетический центр». Высокий блондин представился Андреем (или Эндрю), а хрупкая шатенка в строгом бордовом костюме с юбкой-карандаш — Александрой (или Сашей).

— Добро пожаловать в Крым, мистер Оффен и мисс О’Нилл! Мы счастливы приветствовать вас в нашем центре, — произнесла Александра с искренней теплотой, протягивая руку. Её английский был безупречен, словно отточен годами практики. Андрей тем временем подхватил их багаж и уверенно повёл к выходу, излучая спокойствие и профессионализм.

Уже на парковке Кайли смогла вдохнуть полной грудью крымский воздух. Насыщенный ароматами хвои и моря, он мгновенно наполнил её энергией, словно глоток живительного эликсира. Это был не влажный бриз Флориды, а сухой и обжигающий воздух, напоминавший о родной Калифорнии. У входа их ждал элегантный чёрный внедорожник, сверкающий лаком под ярким крымским солнцем.

— У меня есть два предложения, — Саша говорила легко и непринуждённо, словно опытный гид, знающий каждый уголок этого края. — Первый вариант: вы остаётесь на ночь в Симферополе, в комфортабельном отеле, а завтра утром мы отправляемся в центр и парк. Второй вариант: мы сразу едем в село Многоречье, где находится наш центр, и вы ночуете в местной гостинице. Выбор за вами.

Кайли и Генри обменялись взглядами, полными невысказанных мыслей. После утомительного перелёта перспектива немедленно погрузиться в работу не прельщала, но и тратить драгоценное время в Симферополе не хотелось.

— Пожалуй, выберем второй вариант, — решила Кайли, — чем быстрее мы начнем, тем лучше.

— Отлично! Тогда в путь. Дорога займёт около двух часов, — с энтузиазмом отозвалась Саша.

— Патрик Морган, ваш журналист, уже ждёт вас, — добавил Андрей. Его английский был заметно хуже, он запинался и делал досадные ошибки, но смысл его речи был предельно ясен.

— Он уже здесь? — удивилась Кайли, приподняв брови.

— Да, он прилетел вчера вечером и ждёт вас в Многоречье, — подтвердил Андрей.

Внедорожник плавно тронулся, словно хищный зверь, вырываясь из клетки шумного аэропорта.

— Скажите, академик Сидоров здесь? — поинтересовался Генри с улыбкой, в которой сквозила давняя симпатия. — Мы старые приятели.

— Да, конечно, он ждёт вас в Многоречье, — подтвердила Саша. — Он, господин Костров и госпожа Фалина.

— Фалина? — воскликнула Кайли, не скрывая удивления. — Неужели та самая Фалина? Невероятно!

Саша усмехнулась, словно предвкушая интересную реакцию:

— Да, та самая. Она научный консультант нашего центра. Она с нетерпением ждёт встречи с вами и очень интересуется вашим опытом в палеонтологии.

— Палеонтологии? — удивился Генри, нахмурив брови. — Фалина, кажется, генетик…

Саша лукаво улыбнулась, приподняв брови, словно раскрывая секрет:

— Она — многогранная личность. Её интересы простираются далеко за пределы генетики. Палеонтология — лишь одно из её многочисленных увлечений, словно ещё одна грань её блестящего таланта.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Генри, оценив загадочность ситуации.

Аэропорт остался позади, словно дурной сон, и машина уверенно повернула на указатель «Бахчисарай. Севастополь». Кайли с интересом посмотрела в окно, пытаясь запечатлеть в памяти каждый миг этого нового приключения.

— Смотри! Смотри! — женщина слегка дернулась и показала Генри в окно, словно ребёнок, увидевший чудо. Там проплыл знак-указатель «Мезозойский парк» с нарисованной чёрной фигурой тираннозавра, словно приветствующий гостей из далёкого прошлого.

— Скажите, — улыбнулся Генри, — разве ваш парк не находится в курортной зоне, как пишут в газетах?

— Находится, но через неё ехать слишком долго, — пояснил Андрей. — Через Алушту и Ялту мы ехали бы часа четыре, а могли бы и застрять в Ялтинской пробке до ночи, — он поморщился, представив эту перспективу.

— А посетители будут ездить в парк через Бахчисарай? — прищурился американец, пытаясь уловить логику маршрута.

— Не только. Из Алушты или Гурзуфа удобнее будет ехать в парк через Ялту. Кстати, вы, наверное, слышали про наш Крымский троллейбус, который идёт от Симферополя до Ялты? — Саша улыбнулась, словно предлагая попробовать местную легенду.

— Разумеется, слышали, — ответил Генри. — Это же легенда! Самый длинный троллейбусный маршрут в мире.

Кайли прильнула к окну, словно завороженная, рассматривая мелькающие пейзажи. Пыльная дорога вилась среди холмов, поросших выжженной солнцем травой, словно золотистый ковёр, раскинутый под палящим солнцем. Вдали показались виноградники, стройными рядами тянущиеся к горизонту, а затем и первые абрикосовые сады, усыпанные сочными плодами.

— А сейчас у нас хотят продлить его ближе к Мезозойскому парку и думают, как это сделать через горы, — мечтательно произнесла Саша.

— К динозаврам на троллейбусе? — изумилась Кайли, не веря своим ушам.

— Именно так! — засмеялась Саша. — Представляете, как здорово будет добраться до динозавров на экологически чистом транспорте? Это станет еще одной изюминкой Крыма, — её глаза загорелись от этой фантастической идеи.

Пейзаж за окном постепенно менялся, словно художник, меняющий краски на палитре. Унылые индустриальные постройки сменились виноградниками, а затем и холмистыми предгорьями, покрытыми густой зеленью, словно изумрудным бархатом. Окна были плотно закрыты, но Кайли казалось, что воздух становился всё чище и свежее, словно она дышала горным хрусталём. Скоростная трасса неслась вперёд, рассекая крымские просторы, и уже вскоре должны были показаться окраины Бахчисарая, с его богатой историей и таинственными легендами.

— А вот и поворот к Партизанскому водохранилищу! — воскликнула Саша, указывая за окно. — Одно из самых больших в Крыму, наша достопримечательность.

— А почему здесь не разбили парк? — не унимался Генри, жадный до информации.

Саша было приоткрыла рот, но Андрей перехватил инициативу.

— Здесь прохладно… Не разгуляться субтропической флоре. Самые теплые склоны нашли на Ай-Петри, ближе к ласковому южному берегу.

Кайли проследила за его жестом, но увидела лишь серебристую нить воды, едва различимую вдали между холмами. Воображение мгновенно нарисовало ей зеркальную гладь, окруженную изумрудными лесами, — идеальное место для уединения и размышлений.

— Ай-Петри… — прошептала она, словно пробуя на языке экзотическое название горного массива. — Звучит как заклинание.

— Вы не поверите, — улыбнулся Андрей, — сто лет назад была мода на фотографические панно крымских гор… с птеродактилями! На фоне Ай-Петри, конечно. Кто бы мог подумать… Что теперь…

— Они и правда летают над Ай-Петри! — подхватила Саша со смехом, словно завершая старинную шутку.

Генри, однако, не разделял общего восторга. Бросив мимолетный взгляд на горные вершины, он вернулся к своим вопросам:

— Неужели в Крыму так холодно?

— Курорты — только на юге, — пояснила Саша. — А здесь, под Симферополем… даже снег зимой не редкость.

— А на Счастливенском водохранилище теплее? Оно ведь недалеко.

— Потеплее… — уклончиво ответила Саша. — Оно ближе к Ялте и Алупке. Но все равно, для динозавров пришлось строить зимние вольеры.

— Зимние вольеры для динозавров? — переспросила Кайли, не в силах сдержать улыбку. — Это звучит… невероятно.

— Да, мы постарались создать для них максимально комфортные условия, — заверила Саша. — Крымский климат порой непредсказуем, поэтому мы предусмотрели все варианты.

За окном вновь замелькали оживленные улицы, на этот раз Бахчисарая. Среди типовой застройки то и дело возникали минареты, устремленные ввысь. Лишь дородный дорожный знак с силуэтом тираннозавра настойчиво напоминал, что они движутся в верном направлении. Неожиданно Кайли схватилась за спинку переднего сиденья и, словно очнувшись, спросила:

— Ребята, а вы сами откуда?

— Мы биологи, аспиранты Московского университета, — тут же отозвался Андрей. — Я занимаюсь ботаникой, а Саша — крымской флорой.

— Вы генетик? — с интересом вскинул голову Генри.

— Нет, но хотел бы им стать… — мечтательно улыбнулся Андрей. Его «I would like to be» прозвучало как-то мягко и доверительно.

— А никто из вас не хотел стать палеонтологом? — спросила Кайли с надеждой.

Ребята переглянулись, словно смутившись.

— Понимаете… — в голосе Саши прозвучала легкая грусть. — У нас в России нет факультетов палеонтологии. Это очень элитарная профессия. Есть Палеонтологический институт в Москве, но туда идут в основном геологи. Древние эры изучают на геологических факультетах…

— А в геологи я идти не хотела, — добавила Саша. — Там надо ходить партиями в горы, по колено в грязи.

Кайли понимающе кивнула. В Америке палеонтология была вполне доступна, и подобные ограничения казались ей дикостью. Сердце снова кольнула обида: «Почему именно эта страна первой в мире воскресила динозавров?»

— Но теперь у вас все изменится? — прищурился Генри. — Теперь вы, волею судьбы, в центре мировой палеонтологии!

— Да пока нет, — грустно вздохнула Саша. — Теперь динозавров отдадут в ведение генетиков. А это алгебра, матанализ, тригонометрия и органическая химия.

На мгновение Кайли почувствовала жалость к русским детям. Вот поедет ребенок с родителями в Мезозойский парк, увидит живых динозавров, загорится, скажет: «Хочу изучать дино!» А родители ему в ответ: «Учи математику, раз любишь дино!» Но, возможно, русский подход и верен, коль скоро именно они воскресили динозавров.

Автомобиль свернул с главной трассы и, миновав указатель «Многоречье. Счастливое. Мезозойский парк», устремился по извилистой горной дороге. Дорога была новой, явно проложенной к будущему туристическому центру. Зато пейзаж за окном становился все более диким и захватывающим. Слева вздымались скалистые вершины, увенчанные шапками облаков, справа простирались бескрайние долины, усеянные пестрыми цветами, словно ковер, сотканный руками самой природы. Горы твои, как в сказке, до небес растут. Кайли зачарованно смотрела в окно, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб дороги, каждую игру света и тени на склонах гор. Она чувствовала, как с каждой минутой приближается к чему-то невероятному, к мечте, ставшей реальностью.

— К тому же у нас находки динозавров очень редки… — донесся до нее голос Андрея. — В основном утконосые… Он продолжал беседу с Генри, что-то увлеченно объясняя гостю.

— А в Крыму были динозавры? — интересовался ее спутник.

— Да, каких-то находили… Но, честно говоря, не знаю, возрождали ли их…

Кайли почувствовала, как ее сердце забилось сильнее. Возможно, именно здесь, в этих горах, скрыта тайна воскрешения динозавров. Может быть, местные палеонтологи, несмотря на все трудности, смогли отыскать утерянные фрагменты ДНК, которые позволили ученым сотворить чудо. Ей не терпелось узнать больше и, забыв о прошлых обидах, поговорить с теми, кто причастен к этому невероятному проекту.

Внезапно, в сонной дымке местечка с чудным названием Аромат, где автомобиль резко свернул вправо. Новенький асфальт ощетинился частоколом указателей: «Зелёное Счастливое. Многоречье». «Биогенетический центр. Мезозойский парк. Богатырь». Кайли невольно вздрогнула. Машина, набирая скорость, понеслась вперед, сквозь горы, одетые в густой, непроницаемый лес.

— Да, возить сюда туристов будет непросто! — Генри скептически вскинул брови.

— Зато это настоящий Затерянный мир! — с энтузиазмом воскликнула Саша.

Генри лишь фыркнул в ответ. Кайли прищурилась, пытаясь рассмотреть детали пейзажа, мелькавшего за окном. Ветви деревьев, казалось, тянулись к машине, словно когтистые лапы, отбрасывая на капот причудливые тени. Тем не менее, дорога и здесь была свежей, словно асфальт еще не успел остыть. Машина лихо ворвалась в Плотинное, где кипела работа: строились автостоянки и небольшие отели. Кайли с любопытством разглядывала эту масштабную стройплощадку.

— Тут возведут Хилтон, а в Многоречье — Мэриотт, — пояснил Андрей.

Солнце, пробиваясь сквозь плотную листву, окрашивало строительную пыль в золотистый цвет. Воздух звенел от гула техники и голосов строителей. Кайли ощутила прилив энергии, предвкушая преображение этого места, его превращение из забытого уголка в процветающий туристический центр. Машина понеслась дальше, в направлении Зелёного и Мезозойского парка.

— Уже сейчас сюда несколько раз в день ходит автобус из Многоречья до Аромата или Бахчисарая, — продолжал Андрей. — А скоро, говорят, пустят кольцевой троллейбус от Многоречья до северного входа в парк, в Синапском, — он указал рукой в сторону севера.

Дорога вилась серпантином, то ныряя в прохладную тень леса, то вырываясь на залитые солнцем поляны. Она тянулась вдоль небольшой горной реки Бельбек. Кайли зачарованно смотрела на бурлящий поток, пробивающий себе путь среди камней. Кристально чистая вода обнажала пестрое дно, усыпанное разноцветными камешками. Временами река расширялась, образуя небольшие заводи, в которых отражалось безоблачное голубое небо.

Неожиданно, со стороны Кайли, возникли заборы, увенчанные колючей проволокой. Указатель с надписью «Биогенетический центр» указывал налево. Невдалеке высилось огромное белое здание из стали и стекла, одиноко возвышавшееся посреди поля. Подъезда к нему не было. Вокруг — все тот же забор с колючей проволокой и устрашающие плакаты: «Высокое напряжение. Опасно для жизни». У шлагбаума застыли военные.

— Что это? — не сдержала любопытства Кайли.

— Это биогенетический центр… — уклончиво пояснил Андрей.

Кайли поежилась. Атмосфера внезапно сгустилась, наполнившись ощущением тревоги. Яркое солнце уже не казалось таким приветливым, а шум реки — умиротворяющим. Даже воздух будто стал тяжелее, пропитанный необъяснимой опасностью.

— Там разрабатывают новые виды растений и животных, — продолжил Андрей, стараясь говорить непринужденно. — Ну, для парка, наверное.

— Здесь реализуют полный биогенетический цикл? — с сомнением кивнул Генри.

Кайли не поверила. Слишком уж мрачным и секретным выглядело это место. Военные у шлагбаума, колючая проволока, предупреждающие знаки — все это свидетельствовало о чем-то гораздо более серьезном, чем просто научные исследования. По спине пробежал неприятный холодок. В памяти всплыл любимый с детства «Парк Юрского периода», где алчный сотрудник похитил эмбрионы динозавров. «Попробуй здесь похить, — подумала она. — У русских все, как всегда: четко и по-военному».

Машина проехала мимо, оставив за собой лишь облако пыли. Кайли не отрываясь смотрела назад, пока белое здание не исчезло из виду за поворотом дороги. В голове роились вопросы, на которые никто не спешил отвечать. Вскоре, однако, перед ней возникла огромная стена из бетонных блоков, обвитая сверху колючей проволокой. Забор, казалось, вздымался ввысь на высоту многоэтажного дома. Колючая проволока была натянута не только вертикально, но и горизонтально, словно стремясь отгородить не только землю, но и часть неба. То и дело мелькали таблички: «Высокое напряжение. Опасно для жизни». Кайли невольно вздрогнула, прижавшись к спинке сиденья. Зрелище было удручающим, словно кто-то пытался отгородиться от всего мира, воздвигнув неприступную крепость, еще более мощную, чем биогенетический центр. Это напоминало гигантский военный полигон, закрытый для посторонних глаз.

— Что это? — негромко спросила она, стараясь скрыть тревогу в голосе.

— Вот он… Мезозойский парк… — улыбнулась Саша.

Кайли перевела взгляд на Сашу, пытаясь понять, что скрывается за ее улыбкой. Мезозойский парк, судя по всему, начинался сразу за этим устрашающим забором. Контраст был поразительным: с одной стороны — мрачная крепость, излучающая опасность, с другой — предвкушение чуда и возвращение в эпоху динозавров.

— А что я тебе говорил, — фыркнул Генри. — Тут тебе не «Парк Юрского периода». У русских не вырвешься.

Кайли почувствовала себя словно Алиса, попавшая в Зазеркалье, где реальность переплелась с фантасмагорией. С одной стороны — колючая проволока, напряжение и секретность, с другой — обещание приключений в мире динозавров. Невольно возникал вопрос: что скрывается за этой непроницаемой стеной? И насколько безопасно все, что происходит в Мезозойском парке, если его охраняют с такой тщательностью. «Какие тут аттракционы… Это настоящая военная часть…» — подумала женщина.

Автомобиль въехал в село Счастливое, где указатель зазывно манил в «Мезозойский парк. Палеонтологический музей». С южной стороны, за частоколом заборов, клокотала стройка — экскаваторы, словно пробудившиеся мамонты, рыли землю. Кайли с любопытством следила за их неуклюжей, но мощной грацией.

— Здесь возводят лекционный центр, — пояснил Андрей, кивнув в сторону стройки. — А дальше — гостиничный комплекс.

— Я мечтаю следующим летом быть здесь экскурсоводом! — мечтательно вздохнула Саша.

Кайли не отрываясь смотрела в окно. Машина уверенно двигалась вперед, а над дорогой по-прежнему нависала непроницаемая белая стена Мезозойского парка, словно укрывающая в себе древние тайны. Но, не доезжая до заветной цели, автомобиль вдруг резко свернул на юг и помчался по указателю «Многоречье». Счастливое осталось позади, и пейзаж преобразился: поля, расцвеченные калейдоскопом полевых цветов, сменились прохладными буковыми и сосновыми рощами. Подавив вздох разочарования, Кайли не отрывала взгляда от дороги. Глухая белая стена, опоясанная колючей проволокой под напряжением, продолжала тянуться вдоль пути, отрезая Мезозойский парк от остального мира.

— Там остался Малый каньон… — тихо произнес Андрей, указав на стену. Кайли не могла понять, что звучало в его голосе — горечь или разочарование.

— Зато теперь там живут динозавры! — счастливо улыбнулась Саша. — Динозавры — в Малом каньоне!

— Вам жалко каньон? — Генри с интересом посмотрел на Андрея.

Андрей отвернулся к окну, избегая ответа. Тишину нарушал лишь монотонный гул мотора и шуршание шин по асфальту. Кайли почувствовала, что за этой недосказанностью скрывается нечто большее, чем просто сожаление об утраченном пейзаже. Ей захотелось расспросить Андрея, но взгляд Саши, полный детского восторга от перспективы встречи с динозаврами, остановил ее.

Дорога вилась серпантином, ныряя в низину, где в дымке утреннего тумана проступали крыши села Многоречье. Вскоре автомобиль въехал в Многоречье — небольшой поселок, утопающий в объятиях живописных холмов. Дома прятались в зелени разросшихся садов, а над ними, словно устремляясь в небо, возвышались остроконечные шпили старинной церкви. Здесь царила умиротворяющая тишина, словно само время замедлило свой бег. Однако и здесь, к удивлению Кайли, возвышались подъемные краны и работали экскаваторы, возводя корпуса «Мэриотт» и других строений. На фоне этого пейзажа электронное табло автобусной остановки с ожидающими людьми казалось инородным телом, привнося в устоявшийся уклад жизни отголоски современности.

— Прошу внимания! — Саша сверкнула голубыми глазами. — Сейчас мы разместим вас в гостинице «Затерянный мир». Вы можете заселяться сразу. На ресепшене вас ожидают две папки с программами. Наши телефоны указаны там же. Желаю приятного отдыха! — добавила она.

* * *

Кайли приняла ключ от номера и, бросив чемодан, тут же упорхнула на улицу, словно птица, вырвавшаяся из клетки. Сердце ее трепетало в предвкушении — ей не терпелось вдохнуть пряный воздух Многоречья, ощутить его неповторимую ауру. Село оказалось еще более пленительным, чем представлялось из окна машины. Узкие улочки, словно нити лабиринта, вились между домами, утопающими в изумрудной зелени винограда и ярких красках цветов. Вечерний воздух был настоян на ароматах кипарисов и сосен, а в нем, казалось, звучала тихая мелодия вечности. Местные жители, словно сошедшие со старинных полотен, неспешно занимались своими делами, обмениваясь приветствиями и улыбками, будто время здесь застыло в благословенном покое.

Совершив пару кругов по окрестностям гостиницы, Кайли решила вернуться. Генри ждал ее в ресторане отеля на ужин, и к тому же, ее познания в русском языке ограничивались лишь скудным набором из «да», «нет» и «спасибо». Искушать судьбу, оказавшись в затруднительной ситуации, не стоило. Поднявшись в номер, Кайли быстро переоделась в легкое платье, выгодно подчеркивающее золотистый оттенок ее загара, и спустилась в ресторан. Генри уже ждал ее за столиком на террасе, откуда открывался вид на тихий внутренний дворик, словно сошедший со страниц сказки.

— Смотри, — Генри протянул ей расписание, — завтра у нас экскурсия в биогенетический центр, обед и палеонтологический музей. Послезавтра — целый день в Мезозойском парке.

Кайли улыбнулась, чувствуя, как волнение от предстоящих приключений наполняет ее. Она с предвкушением взглянула на Генри, разделявшего ее страсть к науке и открытиям.

— Потом — обмен мнениями с русскими коллегами и экскурсия в Севастополь или Алупку на выбор. Что предпочтешь? — спросил Генри, машинально отодвигая перечницу.

Кайли задумалась, прикусив губу. Севастополь вставал в ее воображении городом-героем, овеянным славой былых сражений, а Алупка манила экзотической архитектурой и таинственным Воронцовским дворцом. "Пожалуй, Алупку, — решила она. — Мне всегда хотелось увидеть этот дворец".

— Отлично. Тогда закажем Алупку. Это будет прекрасным завершением визита в Мезозойский парк. Только чур, не бездельничать там, как сегодня в машине, — шутливо погрозил ей пальцем Генри.

— Можно подумать, мы работали, — фыркнула Кайли.

— Представь себе, да. И немало узнал, наблюдая.

— Ну и что же ты великого узнал? — с притворной усталостью вздохнула она.

— Многое, — невозмутимо ответил Генри. — Что русский Мезозойский парк так и останется лишь подобием небольшого зоопарка. Для его развития у русских нет ни подходящего климата, ни генетического материала, ни квалифицированных палеонтологов. Скорее, это полигон для испытаний и лаборатория для будущих парков.

Кайли задумалась, слушая его рассуждения. Ей, очарованной красотой крымских гор, такие прагматичные мысли и в голову не приходили.

— Посуди сама: они еле-еле нашли для него место в южном Крыму, да и то — с зимними вольерами. На Кавказе у них нет подходящих водоемов. Генетического материала почти нет: значит, собирали с миру по нитке, скупали, что плохо лежит.

— Значит, в основном, это контрабанда и кости, собранные по всему свету, — заключила Кайли, нахмурив брови. — Не слишком-то перспективно.

К их столику подошел официант, приветливо улыбаясь. "Что будете заказывать?" — спросил он по-русски. Генри, не моргнув глазом, ответил на русском языке, хотя и с едва заметным акцентом: "Нам, пожалуйста, два салата "Цезарь", стейк средней прожарки и бутылку местного красного вина." Кайли удивленно вскинула брови. Она и не подозревала, что Генри так хорошо владеет русским.

Когда официант удалился, Кайли не удержалась от вопроса:

— Ты говоришь по-русски? Почему ты мне раньше не сказал?

Генри улыбнулся в ответ:

— Хотел сделать тебе сюрприз. И потом, мне было интересно наблюдать за твоими попытками объясниться жестами.

— Ну а что насчет специалистов? Неужели все так плохо? — вернулась Кайли к теме разговора.

— Ты слушала Сашу? У них нет факультетов палеонтологии. Да, ящеров сделали генетики, и они у русских, похоже, творят чудеса. Но на одних генетиках Мезозойский парк не вытащишь.

— А почему? — спросила Кайли.

— А потому, что ящеры — это не котята, которых можно кормить из соски. Это сложные, древние существа, чьи потребности и поведение нам еще предстоит изучить. Нужны специалисты по их содержанию, ветеринары, понимающие специфику доисторических животных, биологи, знающие их экосистему. Всего этого у русских нет, а учиться придется на ходу, методом проб и ошибок, что для такого проекта чревато большими проблемами.

Кайли прикусила губу. Генри был прав. Ей, очарованной романтикой открытия, не приходило в голову, сколько сложностей скрывается за фасадом Мезозойского парка.

— Значит… — посмотрела она на видневшиеся неподалёку силуэты гор, поросших дремучим лесом.

— Значит, им придется приглашать иностранных специалистов, только и всего. Я читал интервью нашего профессора Чарльза Блэкуэлла: у Фалиной отличные контакты в Голландии. Смекаешь?

— Значит, голландцы, — протянула Кайли, осмысливая услышанное. — И что это значит для нас?

Генри пожал плечами.

— Конкуренция, Кайли. Фалина и Сидоров не дураки, они прекрасно понимают, что без опыта западных коллег им не обойтись. А голландцы — одни из лучших в мире по части содержания экзотических животных, да и научная база у них на высоте. Если они подключатся к проекту, это серьезно изменит расклад сил.

Официант поставил на стол бутылку и разлил вино. Кайли отпила глоток, ощущая, как терпкий вкус согревает ее изнутри. Слова Генри заставили ее взглянуть на ситуацию под другим углом. Она привыкла воспринимать научные открытия как нечто романтичное и волшебное, но теперь понимала, что за каждым прорывом стоит кропотливая работа, конкуренция и политические игры.

— Значит, нам нужно действовать быстрее, — решительно произнесла Кайли. — Если голландцы войдут в проект…

— …Они получат доступ к живым динозаврам и их эмбрионам, — закончил Генри. — И система Фалиной — полный биогенетический цикл — им будет не нужна. Европейский Союз построит такой Мезозойский парк, что… — он развёл руками. — Например, на Азорских островах, где сохранились реликтовые леса юрского периода.

Кайли нахмурилась. Перспектива голландского доминирования в палеонтологической сфере ее явно не прельщала. Она слишком долго шла к этой цели, чтобы позволить конкурентам перехватить инициативу.

— Нужно понять, насколько далеко зашли переговоры с голландцами, — проговорила она, задумчиво глядя вдаль.

— Но есть и другая сторона медали, — Генри принялся за салат. — Рано или поздно русским придётся поделиться с какой-то страной и эмбрионами динозавров, и системой Фалиной. Сейчас в мире развернется кампания, что самые чудесные животные на свете — достояние человечества. Нельзя, чтобы они жили в одной точке Земли. Случись что… Второго Мезозойского парка у русских нет.

— Но у них есть Фалина, — парировала Кайли.

— Бедой русских всегда был догоняющий характер их науки, — назидательно заметил Генри. — Они гордятся местными учёными, о которых, честно говоря, мало кто в мире слышал. Вот ты знаешь, что Периодический закон в химии открыл не Одлинг, а некий Менделеев?

— Что? — изумилась Кайли.

— Да, какой-то их местный гений. Бог даровал русским Фалину: ее уравнения уже вписаны в мировую генетику, как законы Менделя. Но одна Фалина не перебьет эту вековую систему. И ей вскоре придется открыть миру свою систему, чтобы получить третью Нобелевскую.

— А если…

— Но рано или поздно ее систему скопируют, украдут, выкупят. И тогда другая страна построит парк, который превзойдет русский. И система окажется не Фалиной, а какого-то западного учёного. Русским надо спешить.

— А если мы предложим Фалиной сотрудничество? — заметила Кайли, принимаясь за стейк.

— Да и в команде у них не все ладно, — Генри знаком попросил поперчить стейк. — Сидоров — мой старый приятель, он всегда хотел сотрудничать с нами, американцами, а вот Катя Фалина, похоже, европейская девушка, катается по Амстердаму на велосипеде. Смекаешь?

Кайли отвернулась, чтобы лучше рассмотреть Крымские горы. Они молчаливо возвышались над ними, храня в себе тайны прошлого и, возможно, ключи к будущему. Она чувствовала, как азарт и беспокойство смешиваются в ее душе.

— Фалина играет на стороне европейцев? — наконец выдавила она.

— Сидоров хочет сближения с нами, а Фалина с Европейским Союзом, — заметил Генри, словно это было что-то само собой разумеющееся. — Но у нас есть шансы. Заметь, Фалина не директор ни биогенетического центра, ни Мезозойского парка. Она лишь научный консультант.

— Она же боится бухгалтерии…

— Ты веришь в эту чушь? — Генри быстро отрезал кусок стейка. — Русские понимают, что делиться открытиями придётся. Но не всем по душе европейский вариант Фалиной.

Кайли медленно жевала стейк, обдумывая слова Генри. Картина вырисовывалась сложная и многогранная. С одной стороны — уникальный шанс прикоснуться к невероятному открытию, с другой — жесткая конкуренция, политические интриги и необходимость действовать быстро и решительно. Она чувствовала себя участницей шахматной партии, где на кону стояло нечто большее, чем просто научный престиж.

— Значит, нам нужно найти подход к Сидорову, — проговорила Кайли, откладывая нож и вилку. — Убедить его, что сотрудничество с нами будет более выгодным и перспективным.

Генри кивнул, одобряя ее мысль. — Сидоров прагматик, его можно купить. Главное — предложить ему то, что не смогут голландцы. Ну и не забудь о третьем игроке — директоре биогенетического центра Кострове.

Кайли откинулась на спинку стула, глядя на Генри с едва заметной улыбкой. "Купить Сидорова? Звучит как план. Но что мы можем предложить, чего не смогут голландцы? Деньги? Славу? Или что-то еще более ценное?"

Генри усмехнулся. "Сидорову нужны гарантии. Гарантии, что его имя войдет в историю палеонтологии, гарантии, что его вклад будет оценен по достоинству. Голландцы предложат ему лишь роль консультанта, а мы можем сделать его соавтором." Он сделал паузу, поднеся бокал к губам. "Мы предложим ему место в нашей команде, возможность работать над созданием Мезозойского парка в Америке. Это шанс для него оставить свой след в мировой науке."

— Ну а с него что?

— А с него — система Фалиной, — пожал плечами Генри, наполняя бокал вином.

Усталость тянула веки к подушке, но Кайли не поддалась, решив еще раз пробежать глазами «Парк Юрского периода». Завтра — визит в русский биогенетический центр, и ей до зуда в костях хотелось понять, насколько реальность совпадет с фантазиями Крайтона. Забравшись под одеяло, она потянулась к планшету и сразу открыла зачитанную до дыр книгу своего детства, жадно ища глазами описание «Центра генетики N.M.S.». Пролистав первую часть, она погрузилась в текст: «В помещении стояло несколько мониторов. Данные мелькали на экране с такой скоростью, что разобрать что-нибудь было просто невозможно. Нажав кнопку, Ву остановил на дисплее таблицу…».

В памяти всплыли детские грезы: таинственные коды, цифры, скрывающие тайны динозавров. Теперь, будучи известным палеонтологом, она понимала, что это, скорее всего, последовательности ДНК, сложные алгоритмы, результаты экспериментов. Но крошечная искра детской веры в чудо еще тлела в ее душе. Кайли углубилась в чтение. Роман живописал колбы с эмбрионами, хитроумные инкубаторы, лабиринты трубок и проводов. В воображении возникли мрачные лаборатории, пропитанные едкими запахами, где ученые в белых халатах склоняются над своими творениями, словно безумные алхимики.

Дальше следовала закодированная цепочка ДНК динозавра, казавшаяся бесконечной. Но теперь… Теперь, благодаря русским и их Фалиной, этот хаос преобразовался в элегантный набор математических символов, выражаемый системой линейных уравнений. Кайли прикрыла глаза, предвкушая завтрашний визит. Что ждет ее там? Увидят ли ее глаза русских докторов Ву, гениальных и немного тронутых безумием? Или встретит прагматичных математиков, хладнокровно оперирующих генетическим кодом?

Незаметно для себя она перешла к описанию лабораторий. Крейтон был гением: стерильные помещения, наполненные сложным оборудованием, мерцающие колбы, звенящие пробирки, послушные роботизированные манипуляторы. Кайли попыталась спроецировать эту картину на русский биогенетический центр. Возможно, там будет что-то похожее. Но, увы, она знала, что за ослепительной вывеской науки скрывается кропотливый, изнурительный труд, бессонные часы за микроскопом и бесконечная череда экспериментов.

Мысли клубились в голове, как потревоженный улей. Нетерпение увидеть русский биогенетический центр, прикоснуться к новым технологиям, утолить жажду знаний… И вместе с тем — леденящий страх перед неизвестностью, перед тем, что скрыто за стенами этого научного храма. В полумраке комнаты фантазии разыгрались с новой силой. Она видела огромные залы, где гудят сложные механизмы, а воздух пропитан резким запахом реактивов. В ее воображении возникли фигуры ученых, склонившихся над мерцающими экранами, вглядывающихся в сложные графики и модели.

Веки наливались свинцом, но любопытство держало их на весу. Кайли добралась до эпизода с первым динозавром, вылупившимся из яйца. В детстве этот момент вызывал священный трепет. Теперь, зная, сколько усилий требуется для извлечения ДНК из ископаемых останков, клонирование казалось почти невозможным. И все же, она не могла не преклоняться перед гением Крайтона, сумевшим так убедительно создать этот мир.

Чтение медленно перетекало в сон. Кайли уже не вникала в детали, позволяя словам скользить мимо, а воображению — рисовать картины динозавров, бродящих по Парку. Перед мысленным взором проходили велоцирапторы, трицератопсы, брахиозавры. На миг ей показалось, что она сама стоит там, посреди этого затерянного мира, окруженная древними рептилиями.

* * *

Свежая прелесть утра ворвалась в комнату Патрика солнечным зайчиком. Ночью, опьяненный грезами о горном пейзаже, он опрометчиво приоткрыл шторы, и теперь яростный свет бил в лицо, словно насмехаясь над тщетными усилиями кондиционера. Впрочем, походные условия не пугали его. Смыв остатки сна под бодрящим душем, он прихватил папку с бумагами и спустился в ресторан. Сегодняшний день обещал быть насыщенным — как можно скорее оказаться в биогенетическом центре.

Вопреки своей привычке к расслабленному стилю, Патрик облачился в строгие брюки и рубашку с коротким рукавом. Все-таки, уникальный в своем роде центр, где творилось таинство полного генетического цикла, требовал особого уважения. В гостиничном ресторане он, не теряя времени, наполнил тарелку аппетитной копченой колбасой и сыром, дополнив натюрморт искрящимся апельсиновым соком и ароматным кофе. Все оказалось гораздо лучше, чем он ожидал. Всего три недели назад он с замиранием сердца смотрел фантастический фильм «Динозавр из ниоткуда», где Екатерина Фалина с гениальной легкостью вычерчивала сложнейшие схемы своих биогенетических формул. А теперь он был с самой Фалиной почти на дружеской ноге, а ее интервью в «Нью-Йорк таймс», взятое Патриком, взлетело на вершины рейтингов, побив все рекорды по количеству прочтений. Редакция осыпала его благодарностями, лишь укрепляя славу Патрика как журналиста, для которого не существует непреодолимых барьеров. И сегодня именно Катя повезет его в святая святых — биогенетический центр.

В голове Патрика уже роились вопросы для следующего интервью и живописные детали будущего репортажа. Брать с собой планшет на эту охраняемую территорию было нежелательно, да и времени на него там наверняка не найдется. Но никто не мог помешать ему делать заметки в «айфоне» и помечать самое важное в блокноте. Если улыбнется удача, то уже сегодня вечером Патрик Морган отправит в Нью-Йорк целых два сенсационных материала. Быстро осушив чашку кофе, он направился к выходу.

— Хэллоу! — Катя махнула рукой, озаряя все вокруг ослепительной улыбкой. На ней было короткое бежевое платье в кокетливый черный горошек и белоснежные босоножки.

— Добрый день, Катя, — улыбнулся в ответ Патрик. — Мои коллеги едут с нами?

— Нет, их везет академик Сидоров, — охотно пояснила Екатерина. — А вы — со мной, если не против.

— Конечно, не против, — заверил Патрик. — Тут, я слышал, некоторые жалуются на строительство "Мэрриотта".

— Ну и зря, — смеясь, ответила Катя, открывая с брелока дверцу ярко-красного спортивного «Понтиака». — Отели принесут комфорт и отличное водоснабжение.

— Романтика сельской местности вам чужда? — Патрик устроился в салоне и, повинуясь профессиональному инстинкту, включил диктофон на телефоне.

— Боже меня упаси, — Катя на ходу переобувалась в мокасины, чтобы удобнее было давить на педали. — Однажды, лет в десять, я попала в деревню… Я считала дни до отъезда, мечтая снова увидеть асфальт и многоэтажные дома. Железнодорожный вокзал показался мне родным!

Патрик хмыкнул, устраиваясь поудобнее в кожаном кресле. В просторном салоне "Понтиака" витал аромат дорогого парфюма и свежей кожи. Запах новой машины приятно щекотал нос. Катя завела двигатель, и "Понтиак" рванул с места, словно хищник, выпущенный на волю.

— Но как же ваши генетические опыты без села? — удивился Патрик.

— А! Я преподаю, в том числе, в Воронеже, в Сельскохозяйственной академии. Там опытные поля практически в центре города. За центральным парком. Работать там — одно удовольствие. А после работы всегда ждет горячий душ, ванна и квартирный уют.

Патрик кивнул, оценив находчивость собеседницы. "Значит, городская девушка", — подумал он.

— Там, в Воронеже, рядом Институт генетики и Лесотехнический институт. Мы подумываем запустить там такой же биогенетический центр полного цикла. Только ориентированный не на динозавров, как здесь, а на выращивание новых сельскохозяйственных культур.

"Подумать только… — с замиранием сердца подумал Патрик. — Русские готовятся запустить второй центр с полным биогенетическим циклом, когда у нас нет ничего подобного".

— Значит, сельское хозяйство вам не чуждо? — лукаво улыбнулся Патрик.

— На опытной станции в городе — только за, — ответила охотно Катя.

Журналист хотел что-то спросить про новый центр, но женщина его опередила:

— Интересно, почему об этом спрашиваете именно вы, американец? У нас, русских, стереотип: американцы — народ чистых горожан, оторванных от земли.

Патрик усмехнулся, оценив проницательность Екатерины. «Типичная русская женщина, — подумал он. — Ничего не упустит из виду». Он откинулся на спинку сиденья, глядя, как мелькают за окном стройные сосны. Пейзаж и впрямь был живописным, но урбанистические пристрастия Кати были ему понятны: в конце концов, он сам вырос в самом сердце Нью-Йорка.

— Я знаю, но это всего лишь стереотип, — улыбнулся он. — Вы, русские, просто думаете, что Америка — это большой Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Но американцы как раз очень ценят фермерство.

За окном промелькнул огромный белый забор, опоясанный колючей проволокой, отделявший Мезозойский парк от любопытных глаз. Рядами тянулись заметно поредевшие сосны: похоже, им досталось при строительстве.

— В Америке стереотип, что в России кругом медведи… — фыркнул Патрик.

— Теперь у нас запустили новый высокоскоростной поезд «Птерандон», — весело сказала Катя. — Сначала Москва — Симферополь, а потом…

В сердце Патрика вонзилась колкая игла. Да, это был хорошо продуманный удар. Североамериканский летающий ящер, живший когда-то на берегах Великого Западного моря и нигде больше, стал символом России. Могли бы выбрать европейского птеродактиля, но они назвали свой сверхскоростной поезд «Птеранодон».

Ее спутник на секунду опешил, но быстро взял себя в руки. Он понял, что Катя сознательно поддразнивает его, и решил принять правила игры.

— Значит, медведи теперь будут добираться до Симферополя на «Птеранодонах»? — с иронией спросил он. — Интересно, как они поместятся в вагонах.

— Ну а почему нет? — парировала Катя. — У нас есть скоростные поезда «Сапсан» и «Ласточка». Теперь самым быстрым будет «Птеранодон», — лукаво улыбнулась она.

Патрик рассмеялся, оценив ее находчивость. "Остра на язык", — подумал он, с интересом наблюдая за Катей. Она уверенно вела машину, ловко обгоняя редкие автомобили на дороге. В ее движениях чувствовалась уверенность, то качество, которое он особенно ценил в людях.

— Ну хорошо, — сдался Патрик, — допустим, с медведями вы что-нибудь придумаете…

— Медведи, Патрик, есть и в Канаде. Взять, к примеру, знаменитых гризли… — засмеялась Фалина. — Вы не поверите, но я знала одного абитуриента, который перепутал гризли и панду. Спросил меня: «А гризли — это такие маленькие мишки?» Я немного опешила и ответила: “Ну, я не знаю, что в вашем понимании «маленькие»…”

— А он? — рассмеялся журналист.

— А он мне сказал: «Они ещё на бамбуке живут». Тут я и поняла, что он перепутал гризли с пандами, — залилась смехом Катя.

Патрик расхохотался, оценив непринужденную иронию Кати. "Бедный абитуриент, наверное, сильно покраснел," — подумал он. — "Но Катя, похоже, умеет найти забавное даже в самых неловких ситуациях." Он достал блокнот и быстро зафиксировал в нем: "Юмор как оружие и способ располагать к себе".

— Хорошо, хорошо, вы меня подловили, — признался Патрик. — Но давайте вернемся к серьезным вопросам. У нас в Америке в прессе стали писать, будто вы активно сотрудничаете с голландцами.

— Да, это правда… — Катя машинально посмотрела в боковое зеркало. — И бываю там, и сотрудничаем. По сельскохозяйственной линии.

Патрик насторожился. Голландское сельское хозяйство — это передовые технологии и огромные инвестиции. Если русские объединят свои генетические разработки с голландским капиталом, то американцам действительно будет о чем беспокоиться.

— Кстати: очень люблю Амстердам. По мне, так это самый красивый город в Европе! — улыбнулась Катя.

Патрик слегка нахмурился, пропуская мимо ушей восторги Кати по поводу башен и каналов Амстердама. В его голове крутились мысли о потенциальном альянсе России и Нидерландов. Это могло стать серьезным геополитическим сдвигом в сфере биотехнологий. "Нужно будет обязательно проверить эту информацию", — решил он, машинально делая пометку в блокноте.

— И что же вы там выращиваете с голландцами? Тюльпаны? — с притворной легкостью спросил Патрик, стараясь скрыть свою заинтересованность.

— О, не только тюльпаны, — засмеялась Катя. — Все, что можно вырастить на европейской земле. И не только вырастить, но и улучшить, модифицировать. У нас есть совместные проекты по созданию новых сортов пшеницы, устойчивых к засухе и новых тюльпанов необычных цветов. А голландцы поставляют нам уникальные семена и луковицы цветов.

Патрик кивнул, делая пометку в блокноте: "Совместные проекты по пшенице и тюльпанам. Голландские семена". Он чувствовал, что за этой шутливой беседой скрывается нечто большее. Необходимо было копнуть глубже, чтобы понять истинный масштаб сотрудничества.

— А как же динозавры? — поинтересовался Патрик, пытаясь сменить тему и отвлечь Катю. — Неужели у вас хватает времени на все: и на пшеницу, и на тюльпаны, и на доисторических рептилий?

— Я сотрудничаю с голландцами не по крымской, а по воронежской линии, — ответила Катя. — Динозавры — это лишь часть моих исследований, Патрик. Главной моей сферой всегда была селекция: сначала декоративных, а затем и сельскохозяйственных растений.

Патрик сделал мысленную пометку. Селекция растений — вот где кроется ключ к пониманию всей этой истории. Динозавры — это, конечно, эффектно и сенсационно, но настоящие деньги делаются на продовольствии. Если Фалина действительно разрабатывает новые сорта сельскохозяйственных культур, устойчивых к болезням и вредителям, это может произвести настоящую революцию в сельском хозяйстве.

— Понимаю, — протянул Патрик. — А что насчет генномодифицированных организмов? В Америке к ним относятся с большой осторожностью.

— У нас тоже, — ответила Катя, не отрывая взгляда от дороги. — Но я сейчас готовлю статью о том, что экологи намеренно раздули чёрный пиар против генной модификации. И у вас, и у нас.

Автомобиль, словно хищник, ворвался в сонное Счастливое и, оставив позади указатель с надписью «Палеонтологический музей», умчался вдаль.

— Что такое ГМО, если разобраться? Это селекция, форсированная временем. Раньше, бывало, десятилетия уходили на то, чтобы, опираясь на науку, подобно Менделю, вывести новый сорт, а то и вовсе варварски, как шарлатан Мичурин. Молекулярная генетика стала тем ключом, что открыл дверь к ускорению: то, на что тратились десятилетия, теперь можно совершить за полгода.

Патрик нахмурился в раздумьях. Он знал о более настороженном отношении к ГМО в Европе и России, по сравнению с Америкой. Многие ученые мужи утверждают, что генетическая модификация — единственный путь накормить растущее население планеты. Но общественное мнение, словно податливая глина, лепится экологическими организациями, что сеют страх перед "продуктами Франкенштейна".

— Интересный взгляд, — произнес Патрик. — Но как убедить общественность в безопасности ГМО?

— На примере сирени, — ответила Катя. — Львиная доля сиреневых садов, которыми мы все так любуемся, — это искусственные породы, выведенные Кончаловским. Природной осталась, по сути, лишь белая сирень, остальное — 44 искусственно выведенных сорта. Это та же генная модификация, только посредством гибридизации. Раньше орудовали биохимическими реакциями, теперь — математикой.

Патрик кивнул, переваривая услышанное. Аргумент с сиренью бил точно в цель. Кто станет спорить с красотой этих цветов, не задумываясь, что она — плод искусственного отбора? Если донести до сознания людей, что ГМО — это просто более современный и точный инструмент селекции, можно сдвинуть общественное мнение с мертвой точки.

— Или взгляните на всеми любимые голубые ели, — добавила Катя. — Природная голубая ель растет лишь в юго-восточной части штата Айдахо, протягиваясь через Юту и Колорадо до Аризоны и Нью-Мексико. Все эти «Неоны», «Маджестики», «Эдит» — плоды селекции, то есть генной модификации. Именно она позволила вырастить карликовые сорта «Glauca globosa». Теперь, вооружившись алгеброй и компьютерами, мы можем достичь того же за несколько месяцев.

— То есть, вы полагаете, люди просто не осознают, что испокон веков употребляют в пищу продукты генной модификации? — уточнил Патрик.

— Именно, — подтвердила Катя. — Просто раньше это происходило медленно и незаметно, а теперь мы делаем это быстро и эффективно. Но суть неизменна: мы меняем генетический код растений, чтобы получить желаемые свойства.

Патрик погрузился в раздумья. Аргументы Кати звучали убедительно, хотя и противоречили общепринятому мнению в Штатах. В памяти всплыли многочисленные протесты против "продуктов Франкенштейна", статьи в СМИ, нагнетающие панику перед "неестественной" едой. Но, с другой стороны, он осознавал, что мир стоит на пороге голода, и традиционные методы сельского хозяйства уже не в силах прокормить растущее население.

— А как насчет рисков? — спросил Патрик. — Мы все-таки вмешиваемся в генетический код. Не таится ли опасность, что ГМО вызовут аллергии или иные проблемы со здоровьем?

— Неужели вы думаете, что мы едим настоящие дикорастущие яблоки времен Третичного и Четвертичного периодов? — Катя твердо нажала на педаль газа. — Мы давно лакомимся их искусственно выведенными сортами с измененным генетическим кодом, не задумываясь об этом. Просто меняли его долго.

— И все же, — не сдавался Патрик, — многие люди просто не доверяют ГМО. Они боятся, что ученые вмешиваются в природу, играют в Бога. Как развеять эти страхи?

— Игра в Бога? А где в Библии сказано, что Господь запретил человеку выводить новые сорта растений? — парировала Катя. — Напротив, Он поощрял Навуфея растить и выводить виноград.

— Вы правы, — признал Патрик, — но одно дело — выводить новые сорта винограда, а другое — манипулировать генами на молекулярном уровне. Это кажется противоестественным, пугающим.

— Хотя на самом деле это одно и то же, — рассмеялась Екатерина. — Просто Навуфей потратил бы полжизни, Мендель — годы, а мы можем управиться за месяцы.

— Значит, вы считаете, что ключ к успеху — изменить восприятие людей? — уточнил Патрик. — Донести до них, что ГМО — это не "продукты Франкенштейна", а всего лишь более эффективный способ селекции?

— Именно так, — кивнула Катя. — Нужно говорить с людьми на понятном им языке. Объяснять, что генная модификация — это не нечто ужасное и чуждое, а современный инструмент, способный решить проблему голода и гарантировать продовольственную безопасность.

— Ваш известный философ Лихачёв был против технократии, — улыбнулся Патрик.

— Вы знаете… — Фалина, казалось, задумалась. — Легко критиковать технократию, сидя в уютной квартире с горячей водой, отоплением и электричеством. Лишите его всего этого, и любой мгновенно станет технократом.

— Не все так ценят городские удобства, — рассмеялся Патрик. — Есть и те, кто предпочитает жизнь на лоне природы.

Автомобиль плавно остановился перед массивными воротами. Подступы к биогенетическому центру преграждал каменный забор, увенчанный колючей проволокой. У единственного шлагбаума высилась будка охранника. Патрик отметил про себя несколько уровней защиты. Охранник внимательно изучил их документы и, убедившись в порядке, пропустил автомобиль на территорию. Патрик огляделся. Биогенетический центр предстал перед ним огромным белым зданием с башенками и металлическим шаром на вершине. В воздухе витал аромат свежескошенной травы и легкий запах химических реагентов.

— Приготовьте документы, — твёрдо сказала Катя, припарковав машину. — Подождём ваших коллеги в холле за чашечкой кофе.

* * *

Автомобиль плавно остановился у внушительного забора, увитого колючей проволокой. Вдали виднелось белоснежное здание биогенетического центра, увенчанное огромной сферой. У входа их приветствовал высокий, светловолосый мужчина в строгом чёрном костюме в тонкую полоску. "И не жарко ему?" — невольно подумала Кайли.

— Позвольте представить, это директор нашего биогенетического центра, Дмитрий Владиславович Костров, — объявил Сидоров.

Кайли пожала руку Дмитрию Владиславовичу, отметив его пронзительный взгляд и крепкое, словно стальной капкан, рукопожатие. В нём чувствовалась какая-то отчужденность, словно он был всецело поглощен научными изысканиями, нежели общением с людьми. "Наверное, так оно и есть," — подумала она, глядя на шарообразную конструкцию на крыше здания, которая, вероятно, скрывала в себе передовые технологии и сложные научные процессы.

К удивлению Сидорова, прямо у шлагбаума порхала девушка с короткими светлыми волосами и длинным носом, в коротком алом платье и чёрных лакированных туфельках на шпильках. Этот наряд кричал о своей неуместности на фоне крымского пейзажа. Охранники жестами, полными неприкрытой категоричности, пресекали любые её попытки приблизиться к объекту и что-либо сфотографировать. Вдруг в её лице Сидорову почудилось что-то до боли знакомое.

— Я, кажется, вас где-то видел… Вы журналистка? — робко поинтересовался он.

— О, нет… Я Ксения Смерина, ведущая блога «Динозавры и Я»… — жеманно протянула она, кокетливо поведя плечиком.

Она смотрела на академика своими огромными, небесно-голубыми глазами, ничуть не смущаясь. Сидорову показалось, что в её взгляде и голосе сквозит какая-то вызывающая наглость.

— Да… вы, кажется, задавали вопрос…

— О будущем палеонтологии, — с притворной скромностью кивнула Ксения. — Мне кажется, вам понравилось.

— Эм… а что вы хотите? — опешивший Сидоров машинально поправил очки.

— Я бы хотела взять небольшое интервью у американцев… — Андрею Семеновичу вдруг почудилось, что Ксения смотрит на него как-то… особенно, словно едва уловимо намекая на симпатию.

— Вообще-то, девушка, не положено… — растерялся Сидоров.

Ксения продолжала молча смотреть на него в упор, всем своим видом говоря: «Ну, подумайте… ведь это же я!» Неожиданно к ним подошёл Костров и, деловито кивнув, произнёс:

— Андрей Семёнович, а может, возьмём с собой Ксению Викторовну?

— Куда? — опешил Сидоров.

— Всё равно информация через американцев просочится в прессу, — тихо проговорил Костров. — Может, и мы параллельно вбросим в наши СМИ первые кадры?

— Но тогда… может, журналистов позовём лучше? — всё ещё сомневался Андрей Семёнович. К американцам подошла Саша Литвинова и что-то объяснила им на почти безупречном английском.

— Да где мы их сейчас найдём? А Ксения вот, под рукой. И вбросим.

— Через её блог? — изумился академик.

— А почему бы и нет… и молодёжь будет с удовольствием читать блог Ксении… Как вас по отчеству?

— Викторовна, — с лёгкой улыбкой отозвалась девушка.

— Ксения Викторовна… А блог как, напомните, называется?

— «Динозавры и Я», — многозначительно напомнила Ксения.

Костров расплылся в улыбке: ему, похоже, нравилось «играть в царя и бога». Сейчас эта девушка — мало кому известная блогерша, а завтра, по мановению судьбы — а точнее, по его воле, — проснётся знаменитостью на всю Россию.

Сидоров всё ещё колебался. Ему претила эта навязчивость Ксении, её нарочитая женственность, словно выставленная на продажу. Но доводы Кострова звучали убедительно. В конце концов, какая разница, через кого информация утечёт в прессу? Главное, чтобы утекла под контролем. Сидоров вздохнул, потёр переносицу и устало посмотрел на Кострова.

— Ладно, — пробурчал он. — Пусть идёт. Но чтобы никаких глупостей и никакой самодеятельности. Все вопросы только через меня, и никаких интервью с американцами без моего разрешения.

Ксения радостно встрепенулась:

— О, спасибо, Андрей Семёнович! Вы не пожалеете! — почти театрально воскликнула она, озаряя всё вокруг сиянием своих огромных голубых глаз.

Сидоров лишь хмыкнул в ответ, подозревая, что очень скоро пожалеет о своём решении. Костров, довольный исходом переговоров, кивнул своему учителю.

— Вот и отлично, Андрей Семёнович! Молодёжь — наше будущее, надо давать им шанс. — Он подмигнул Ксении и добавил: — Будьте умницей, Ксения Викторовна, не подведите нас.

Ксения кокетливо улыбнулась в ответ, и Сидорову показалось, что в этом взгляде есть нечто большее, чем просто благодарность.

— Документы при вас? — спросил Костров девушку. — Сейчас позвоню, чтобы вам пропуск и бейдж как участнице делегации оформили.

Ксения энергично кивнула, извлекая из сумочки ярко-розовый паспорт и визитницу с надписью «Ксения Смерина, блогер, магистрант, исследователь». Костров достал мобильный телефон, набрал номер и переслал её данные. Девушка же, оставшись наедине с Сидоровым, не упустила возможности продолжить свой «очаровательный» натиск.

— Андрей Семенович, я так вам благодарна за эту возможность! Я уверена, что смогу сделать отличный материал, который заинтересует не только моих подписчиков, но и широкую аудиторию. Я обещаю, что буду строго следовать вашим указаниям и не позволю себе никакой самодеятельности, — её голос звучал сладко и убедительно, но Сидоров чувствовал себя, как рыба, угодившая в сети.

— В центре будете фотографировать, где мы вам скажем и сразу выкладывать в свой блог, — наставительно произнёс Сидоров.

— Конечно, Андрей Семенович! Я понимаю всю важность момента и готова работать под вашим чутким руководством, — Ксения заглянула Сидорову в глаза, и ему на мгновение показалось, что он видит в них искреннюю благодарность. Но этот взгляд тут же сменился каким-то хитрым огоньком, словно она уже предвкушала, как обернет ситуацию в свою пользу.

Пока оформлялись документы, Сидоров старался держаться от Ксении на расстоянии. Он чувствовал себя неловко под её пристальным взглядом и с трудом сдерживал раздражение от её навязчивости. Костров, напротив, казался вполне довольным сложившейся ситуацией. Он то и дело перебрасывался с Ксенией шутливыми фразами, создавая впечатление, что они давно знакомы. Сидорову оставалось лишь молча наблюдать за этим спектаклем, гадая, что на самом деле задумал Дмитрий.

— Ну что, Ксения… — провозгласил Костров. — Начинайте ваш репортаж. Вы сейчас направляетесь в уникальный в мире центр полного биогенетического цикла в селе Зелёное, где впервые в мире были возрождены к жизни динозавры!

Сидоров поморщился. Слова Кострова звучали слишком пафосно и отдавали дурным тоном. Он не любил эту показную браваду, особенно когда речь шла о вещах, требующих серьезного научного подхода. Но спорить не стал, решив, что позже поговорит с Костровым наедине.

Ксения всплеснула руками в восторге.

— Динозавры! Живые динозавры! — пропела она, выуживая из сумочки смартфон. — Это же сенсация! Андрей Семенович, можно я сделаю селфи у шлагбаума? Это станет бомбическим началом репортажа.

— Это к Дмитрию Владиславовичу, — кивнул Сидоров, — директору центра.

— Безусловно, — подтвердил Костров.

Щелчок затвора — и Ксения, словно удачливая охотница, запечатлела себя на фоне полосатого шлагбаума, а за ним — диковинную добычу. Костров, заметив недоумение на лицах Кайли и Генри, жестом подозвал их к себе, и те, словно куклы на ниточках, подчинились. На губах его играла снисходительная улыбка.

— Миссис О’Нилл, мистер Оффен… позвольте представить вам мисс Ксению Смерину, представительницу прессы. Она любезно согласилась сопровождать нас на экскурсии. Не будете ли столь любезны ответить на пару вопросов?

Ксения, переполненная энтузиазмом, сияла, как начищенный медный таз. Кайли и Генри обменялись взглядами, полными растерянности и легкого раздражения. Но светские манеры были для них превыше всего, и они выдавили дежурные улыбки. Генри первым взял себя в руки и сдержанно кивнул:

— Очень приятно. Но, как вам известно, наша работа здесь носит конфиденциальный характер. Мы готовы отвечать на общие вопросы, не касающиеся сути проекта.

Ксения, похоже, пропустила его уклончивый тон мимо ушей. Энергично кивнув и приготовив телефон для записи, она повернулась к американцам, словно дрессировщик, выпускающий на арену цирковых львов.

— Разумеется, разумеется… Меня интересует исключительно наука. Правда ли, что сейчас в Соединённых Штатах, — её английский был безупречен, выверен до хрустального звона, — подвергают сомнению метеоритную теорию вымирания динозавров?

Брови Генри сошлись на переносице, словно грозовые тучи. Вопрос был с подвохом и явно выходил за рамки «общих». Он бросил вопросительный взгляд на Кострова, ища поддержки, но тот лишь загадочно улыбался, наблюдая за разворачивающейся сценой, словно режиссер, наслаждающийся премьерой собственного спектакля. Кайли невозмутимо пожала плечами, демонстрируя профессиональную отстраненность:

— Теории — это всегда предмет дискуссий в научном мире. Существуют разные точки зрения, но метеоритная теория по-прежнему остается одной из наиболее обоснованных.

Ксения, казалось, ожидала более взрывного ответа. Лицо её слегка вытянулось, словно натянутая тетива, но она тут же взяла себя в руки, словно опытный игрок, скрывающий слабую карту, и задала следующий вопрос:

— А вы согласны с мнением скептиков, что масштабы Мел-Палеогенового вымирания сильно преувеличены? Ведь огромное количество «классических» юрских динозавров, вроде диплодоков и ихтиозавров, вымерли гораздо раньше — во время сеномано-туронского вымирания в раннем Меловом периоде?

Теперь Сидоров начал понимать замысел Кострова. Вместо того чтобы лезть в деликатные тайны биогенетического центра и задавать неудобные вопросы, американцы будут вынуждены отбиваться от каверзных вопросов назойливой Ксении Викторовны. А если кто-то из них окажется замаскированным агентом спецслужб, то начальство дома устроит ему головомойку за общение с подозрительной русской блогершей. Словно опытный шахматист, Костров передвинул слона на фланг противника, умело сковав его маневры.

У Кайли, напротив, глаза загорелись исследовательским огнем: вопросы Ксении, похоже, искренне заинтересовали её. Женщина, словно вынырнув из оцепенения, оживленно откинула прядь непослушных волос за ухо, обнажив изящную линию шеи.

— Это очень интересный вопрос, и он действительно является предметом оживленных дискуссий в научных кругах. Сеномано-туронское событие, безусловно, оказало значительное влияние на морскую и наземную фауну, это факт. Но сравнивать его с Мел-Палеогеновым вымиранием не совсем корректно. Масштабы и последствия этих двух событий несопоставимы. Юрские динозавры, о которых вы упомянули, действительно исчезли раньше, но Мел-Палеогеновое вымирание привело к гибели не только динозавров, но и множества других видов, радикально изменив всю экосистему.

— Сеномано-туронское событие изучено крайне недостаточно, — неожиданно смягчился Генри, словно почувствовав родственную душу в лице Ксении. — Без преувеличения, им всерьез заинтересовались только в последние годы.

Генри задумался, поглаживая подбородок.

— Это сложный вопрос, Ксения. Вероятно, дело в совокупности факторов. Изменение климата, вулканическая активность, тектонические сдвиги — всё это могло сыграть свою роль. Кроме того, не стоит забывать о конкуренции между видами. Новые виды динозавров, более приспособленные к изменившимся условиям, могли вытеснить старые.

Ксения удовлетворенно кивнула, фиксируя каждое слово американцев. В её глазах горел азарт исследователя, получившего доступ к ценной информации. Она чувствовала себя триумфатором, предвкушая сенсационный материал, который обрушится на ее подписчиков. Андрей Семенович, наблюдавший за этой словесной дуэлью, не мог не признать, что Костров оказался прав. Ксения Викторовна, несмотря на свою навязчивость и показную кокетливость, оказалась весьма компетентной и любознательной.

Костров, расплывшись в довольной улыбке, решил завершить импровизированную пресс-конференцию.

— Ну что, уважаемые коллеги, давайте дадим Ксении Викторовне возможность сделать несколько памятных кадров и продолжим нашу экскурсию. Уверен, впереди нас ждет еще много интересного.

Он подмигнул Ксении, словно говоря: "Не подведи". Ксения, в ответ, одарила его кокетливой улыбкой, обещая выполнить свою миссию с блеском.

* * *

Просторный холл биогенетического центра встретил Кайли сдержанной элегантностью, далёкой от американского размаха. Панорамные окна щедро пропускали крымский свет, смягчённый прохладой кондиционеров. В центре холла, словно застывшая мечта о будущем, взвивалась спираль ДНК, изваянная из полированного металла и мерцающего стекла. У стойки ресепшн, слева от входа, посетителей приветствовала девушка с длинными волосами и бейджем "Елена", предлагая облачиться в бахилы — непривычное отсутствие автоматики кольнуло Кайли. Академики Сидоров и Костров, принеся извинения и попросив американцев подождать десять минут, скрылись в лабиринте коридоров.

Напротив ресепшена ютился скромный киоск с кофейными автоматами, шоколадками и непритязательными снеками. Вдоль окон тянулись ряды металлических столиков и мягких кресел, маня к неспешной беседе за чашкой кофе. За одним из них Кайли заметила Патрика Моргана, оживлённо беседующего с молодой темноволосой женщиной. Приглядевшись, Кайли отметила её короткое бежевое платье в чёрный горошек, легкомысленные босоножки и, главное, безупречный маникюр и педикюр в нежных, розоватых тонах.

— Смотри, наш журналист уже здесь! — шепнула Кайли, легонько дёрнув Генри за рукав. Ксения, тем временем, вооружившись бейджем представительницы СМИ, с энтузиазмом фиксировала каждый уголок центра для своего блога.

— Интересно, кто эта гламурная девица? — с любопытством спросил Генри. — Сотрудница центра? Или тоже акула пера?

Кайли фыркнула. Александра Литвинова, выполнявшая роль переводчицы, подавила смешок, прикрыв рот рукой.

— Может, Патрик решил тряхнуть стариной? — тихо спросила Кайли с искрой лукавства в глазах.

— В шестьдесят восемь лет? — Генри пожал плечами. — Ещё тот донжуан.

Кайли не отрываясь наблюдала за этой парой. Патрик Морган был полон жизни, активно жестикулировал, увлечённо что-то рассказывая своей спутнице. Она внимательно слушала, изредка кивая и поправляя выбившиеся из причёски тёмные локоны. В её движениях сквозила уверенность и непринуждённость.

Генри достал смартфон и погрузился в поиски. Кайли знала, что он, скорее всего, пытается идентифицировать незнакомку в базах данных журналистов или в социальных сетях. Она же предпочитала полагаться на интуицию и наблюдательность. Что-то в этой женщине казалось ей смутно знакомым, ускользающим от памяти. Ксения, с фотоаппаратом наперевес, уже успела запечатлеть спираль ДНК со всех возможных ракурсов и теперь целилась в табличку с названием биогенетического центра.

Неожиданно Патрик помахал американцам рукой, приглашая их присоединиться. Он вёл себя так, словно только сейчас их заметил. Не дожидаясь повторного приглашения, Кайли решительно направилась к журналисту и его спутнице, увлекая за собой Генри и Александру.

— Патрик, рада видеть! Не думала, что встречу тебя так скоро после Вайоминга, — произнесла она с напускной бодростью, пытаясь замаскировать своё любопытство.

— Мы там смотрели с вами вместе фильм о генетическом прорыве Екатерины Фалиной, — добавил Генри. Литвинова снова прыснула от смеха.

— Неужели в Америке есть такой фильм?

Собеседница Патрика одарила американцев улыбкой больших синих глаз. Её взгляд скользнул по Кайли, мимолётно коснулся её простого брючного костюма и вернулся к Генри. Кайли почувствовала себя неловко, словно её оценивающе осмотрели и признали недостаточно стильной для этой компании. Патрик лукаво улыбнулся.

— Не совсем фильм, Катя. Скорее, документальный проект, над которым я тоже работаю. И, признаться, мне повезло оказаться здесь так быстро, благодаря моей очаровательной спутнице, Екатерине. — Он галантно указал на женщину. — Позвольте представить — Екатерина Фалина, гений, изменивший мир генетики.

Кайли опешила. Та самая Фалина? Женщина в легкомысленном платье и с безупречным маникюром, открывшая математическую систему кодонов и воссоздавшая вымершие виды? Это казалось сюрреалистичным. Она ожидала увидеть сурового учёного, погрязшего в лабораториях, а не гламурную девушку, небрежно попивающую кофе с журналистом.

— Можете называть меня просто Катя! — Женщина протянула руку американке. В её глазах плясали неестественно яркие искорки. «Линзы», — мимоходом отметила Кайли.

Американка неуверенно пожала предложенную руку. Кожа у Кати оказалась на удивление мягкой и тёплой.

— Очень приятно, Екатерина. Я Кайли, это Генри, мой коллега, а это Александра, наш переводчик.

Она всё ещё не могла осознать, что перед ней стоит та самая Фалина, о которой говорили как о гении, совершившем революцию в генетике. Генри, между тем, уже вовсю рассыпался в комплиментах Фалиной, восхищаясь её выдающимися достижениями и тем неизгладимым впечатлением, которое произвёл на него фильм о воссоздании вымерших видов. Катя принимала комплименты с лёгкой улыбкой, казалось, совершенно не смущаясь. Александра переводила слова Генри, стараясь передать всю его искренность.

— Мы так ждали встречи с вами…. — выдавил Генри.

— Да, нет, это мы вас ждали, — весело отпарировала Екатерина. — Я утром привезла сюда мистера Моргана, а вас — академик Сидоров. Вот мы с Патриком вас и поджидали за кофе!

Кайли не могла не отметить, как легко и непринуждённо держится эта молодая женщина, несмотря на свои научные регалии. В ней не было и намёка на высокомерие или надменность, так часто встречающиеся у людей, достигших вершин славы. Напротив, она излучала тепло и дружелюбие, располагая к себе с первых минут общения.

— У вас прекрасный английский, но с забавным акцентом, — заметил Генри.

— Просто в школе я учила французский, — улыбнулась Катя. — Английский — это уже приобретённый навык.

В этот момент из коридора показались академики Сидоров и Костров. Их взгляды скользнули по собравшейся компании с лёгким удивлением. На лице Сидорова отпечаталась едва сдерживаемая ярость; Костров хранил непроницаемое выражение, хотя Кайли чувствовала, что это лишь маска. Подлетев к Саше, академик принялся отчитывать её в резких выражениях. Кайли улавливала лишь обрывки фраз, среди которых прозвучало недвусмысленное "идиот!". Саша покорно достала мобильник; Ксения, чеканя каблуками, поспешила на подмогу.

— Прошу прощения…. небольшая заминка… — извинилась Катя.

— Что-то случилось? — поинтересовался Генри.

— Андрей пропал…. — выдавил Костров. — Тот самый парень, который вас вчера встречал. Мобильный вне зоны доступа.

Кайли почувствовала неприятный холодок внутри. Пропавший парень, внезапная заминка — всё это складывалось в зловещую головоломку. Интуиция вопила об опасности, заставляя насторожиться ещё сильнее. Она бросила мимолётный взгляд на Патрика, который сохранял невозмутимый вид, потягивая кофе, словно ничего не произошло.

— Не стоит беспокоиться, уверен, он просто где-то задержался, — спокойно произнёс Морган, словно прочитав её мысли. — Молодёжь часто бывает безответственной.

— Он попал в ДТП, — выпалила Саша. — Я получила сообщение. Просит начинать без него.

— Идиот, — процедил Сидоров сквозь зубы.

— Подождите, Андрей Семёнович, — вступилась Катя. — С каждым может случиться.

— Нечего гонять, как угорелому! — огрызнулся академик. Кайли показалось, что сейчас он в атом деле стал похожим на гризли, только не веселого, а злого и разъяренного.

— Он там как…. свидетель… — пробормотала Саша.

Кайли не понравилась эта внезапная смена настроения. Лёгкость и дружелюбие, витавшие в воздухе, рассеялись в мгновение ока, словно дым. Даже Катя, казалось, на секунду утратила свою непринуждённость, но тут же взяла себя в руки, вернув на лицо приветливую улыбку.

— Тогда предлагаю не терять времени и начинать без него, — предложила Катя, обращаясь к Сидорову и Кострову. — Думаю, Патрик, Генри и Кайли приехали не для того, чтобы томиться в ожидании.

Руководители обменялись многозначительными взглядами и кивнули в знак согласия. Сидоров, по-прежнему хмурясь, махнул рукой в сторону коридора.

— Прошу за мной, — произнёс он, обращаясь к американцам. — Мы покажем вам наши лаборатории и расскажем о наших исследованиях.

Коридоры биогенетического центра извивались, словно кишки стального змея, в тусклом свете люминесцентных ламп. Стерильная белизна стен, двери лабораторий, ощетинившиеся сложными электронными замками, — всё это рождало в душе Кайли леденящее чувство тревоги, особенно после недавнего происшествия. Сидоров остановился в узком коридорном проёме, где тускло поблескивала репродукция пейзажа: лес, окутанный призрачным, матовым светом. «Шишкин… — прошептала Катя, словно произнося заклинание. — Репродукция». Ксения тут же перевела её слова американцам.

— В нашем биогенетическом центре шесть отделов, — бесстрастно начал Сидоров, точно перечисляя пункты должностной инструкции. — Генетических исследований, вычислительный центр, лаборатория искусственного выращивания эмбрионов, содержания и изучения динозавров, снабжения и логистики, и, наконец, административно-хозяйственный отдел. — Саша торопливо переводила его слова, едва поспевая за скоростью речи. — Хотите посетить все или только некоторые?

— Может быть, выборочно? — пробормотал Генри, ощущая, как подступает зевота. — Нам ведь не обязательно знакомиться с их администрацией?

Кайли обменялась взглядами с Генри и Ксенией. Во взгляде читалось общее недоумение и настороженность.

— Полагаю, отдел снабжения мы можем опустить. Нас больше интересуют научные отделы, особенно те, что связаны с генетикой и эмбрионами. И, конечно, динозавры, — добавила она, словно извиняясь за свою любознательность.

Сидоров кивнул, будто предвидел этот ответ, словно читал их мысли.

— В таком случае, предлагаю начать с вычислительного центра, — произнёс он и повёл их к лифту, манившим тусклым светом.

Поднявшись на второй этаж, Кайли с удивлением обнаружила, что центр совершенно не похож на высокотехнологичное сердце "Парка Юрского периода". Всего шесть компьютеров, за каждым из которых сидел сотрудник. Большинство из них, казалось, не были обременены работой, спокойно потягивая кофе или колу, наблюдая за мерцающими экранами, точно созерцая бесконечность. Контраст с хаотичным, но безумно эффективным вычислительным центром InGen на острове Нублар был ошеломляющим, словно разница между ураганом и тихим шелестом листьев.

— Не судите по внешнему виду, — улыбнулся Сидоров, словно читая её мысли. — Формулы Екатерины Николаевны, — он кивнул в сторону Кати, — позволяют обходиться без излишней сложности техники.

Кайли слегка нахмурилась, пытаясь уловить смысл его слов. Формулы? Каким образом математические выкладки могут заменить колоссальную вычислительную мощность современных компьютеров? Она вспомнила о сложнейших алгоритмах, необходимых для моделирования ДНК, анализа геномов и управления популяциями динозавров в InGen. Неужели русские действительно нашли какой-то принципиально новый подход, будто отыскали философский камень генетики?

— Сначала мы вводим в первый компьютер данные о фрагментах ДНК, — пояснил Сидоров, — и он, на основе первого уравнения Кати, преобразует их в цифровые значения, используя математическую систему кодонов. Второй компьютер, — указал он, — предлагает варианты восстановления ДНК, опираясь на второе уравнение Кати.

— У вашего центра, очевидно, есть разработанные алгоритмы для анализа и модификации ДНК? — уточнил Генри, не отрывая взгляда от древних мониторов.

— Конечно. Это же и есть известные всему миру первое и второе уравнение Фалиной, на основе которых ваши учёные в Америке воссоздали странствующего голубя и настоящую кваггу, — сказал Сидоров, в его голосе сквозила едва уловимая гордость.

— А ведь это так… — подтвердил Генри, словно вспоминая давно забытый факт.

Кайли ощутила легкий укол зависти, точно острую иглу, кольнувшую самолюбие. Уравнения Фалиной… Как часто она слышала об этих таинственных формулах, об их поразительной эффективности и простоте. В InGen годами бились над созданием сложных программных комплексов, тратили миллионы долларов на суперкомпьютеры, а тут, в неприметном российском центре, все решалось несколькими математическими выкладками. И ведь именно благодаря этим уравнениям американцы смогли вернуть к жизни вымершие виды. Осознание этого факта вызывало одновременно восхищение и досаду, словно осознание собственного бессилия перед гением.

— Третье уравнение Фалиной, — с улыбкой ответил Сидоров, наслаждаясь произведенным эффектом. — Далее наступает самый ответственный момент. В третий компьютер мы вводим третье уравнение Кати — закон редактирования генома, который позволяет компьютеру выбирать правильный вариант восстановления утраченных геномов ДНК, сравнивая их с ДНК родственных видов.

Кайли с изумлением взглянула на стоявшую рядом молодую женщину, одетую в легкомысленное бежевое платье в чёрный горошек и босоножки, чей мозг породил эти невероятные уравнения, словно увидев ангела во плоти. Она всегда считала генетику областью, требующей огромных вычислительных мощностей и сложнейшего программного обеспечения. В романе InGen тратил миллионы долларов на оборудование, способное обрабатывать гигантские массивы данных. А здесь, в этом скромном российском центре, все решалось с помощью каких-то математических формул, разработанных юным гением, словно по мановению волшебной палочки.

— В четвёртый компьютер мы вводим четвёртое уравнение нашей Кати, — продолжал Сидоров, — уравнение оптимизации стабильности генома; пятый компьютер работает по Катиному уравнению прогнозирования фенотипических проявлений, а шестой — по уравнению адаптации генома к современным условиям.

Кайли не могла скрыть своего скептицизма, словно перед ней разыгрывали дешевый спектакль. "И это всё?" — мысленно вопрошала она. Слишком просто, слишком невероятно, чтобы быть правдой. В InGen ученые годами бились над проблемой стабильности генома, тратили неимоверные ресурсы на моделирование адаптации динозавров к современной среде. А тут, оказывается, достаточно каких-то уравнений?

— Это и есть полный биогенетический цикл Фалиной, — заключил Сидоров, словно подводя итог сложной шахматной партии. — Компьютер распечатывает итог, который мы передаём в третий отдел — лабораторию выращивания эмбрионов.

Недоверчивый взгляд Кайли скользнул по лицам сотрудников вычислительного центра. Они, казалось, не обращали на них никакого внимания, погруженные в свои тихие занятия, словно жили в своем собственном мире. Шесть компьютеров, шесть человек, шесть уравнений… И все это для воскрешения динозавров? Ее разум отказывался принимать такую простоту, протестовал против столь радикального переворота в научной парадигме. Она привыкла к сложным, многоступенчатым процессам, к громоздкому оборудованию, к огромным командам ученых, работающих над каждой проблемой.

— Я вижу, Андрей Семёнович, у наших гостей есть сомнения, — улыбнулась Фалина, в её глазах играл озорной блеск, словно предвкушая увлекательную игру. — Позвольте я им сейчас все объясню.

Процокав каблучками босоножек, Катя, словно озорная девчонка, вихрем влетела к белой доске, стоявшей в углу, будто собиралась сотворить волшебство, пленить всех своим артистизмом. Американцы и сотрудники центра, как зачарованные, повернулись к ней, затаив дыхание, словно зрители, ожидающие появления мага на арене цирка.

— Возьмем простой пример, о котором я уже говорила Патрику, — лучезарно улыбнулась Катя, точно юная гения на экзамене, готовая ошеломить всех своей эрудицией. — Селекция сирени. Наш выдающийся селекционер Леонид Колесников создал множество восхитительных сортов. Процесс их выведения можно описать двумя способами: как каскад биохимических реакций или как целенаправленное изменение генома сирени. Зная математические значения кодонов РНК, я с легкостью могу составить формулу селекции знаменитой «Красавицы Москвы».

К всеобщему изумлению, Катя мгновенно, словно гениальный провидец, начертала на доске уравнения замены стабильных и нестабильных элементов, будто дирижируя симфонией цифр и символов.

— Теперь я могу написать такую же систему уравнений для селекции сорта «Великая Победа»…

Проведя черту маркером, Фалина вывела два новых уравнения, поразительно похожих на предыдущие, точно создавала математическую поэму. "Восхитительно," — прошептал Генри, оценив это, как палеоботаник, потрясенный гением, словно услышавший отголоски древних мелодий природы.

— … И сорт «Максим Горький», — Катя добавила два математических уравнения. Объединив их в единую систему, я получаю стандартную формулу селекции сирени и назвал ее «формула Колесникова». Написав ее внизу, Катя указала на нее девушке в очках, сидящей у Третьего компьютера, словно вручала ей ключ к сокровищнице знаний.

— Колесников вывел 44 сохранившихся сорта сирени. Теперь, имея банк данных, мы можем сравнить их со стандартной формулой трансформации ДНК сирени!

Кайли смотрела, словно сквозь пелену, пораженная открывающимся ей горизонтом. Только сейчас она начинала осознавать всю мощь и одновременно зловещий потенциал открытия этой девушки, будто перед ней распахнулась дверь в мир, где математика правит жизнью, где числа обретают плоть и кровь.

Женщина невольно поежилась, словно от ледяного прикосновения. Вдруг ее осенило: если уравнения Фалиной позволяют не только восстанавливать, но и создавать новые виды, то это открывает безграничные возможности для манипуляций с геномом. И не только растений. Что если применить эти уравнения к человеку? Последствия могли быть чудовищными, точно открыть ящик Пандоры, выпустив на волю силы, которые невозможно обуздать.

— Подождите, подождите, это еще не все! — воскликнула Катя, словно пребывала в творческом экстазе, как скрипачка на концерте, достигшая пика вдохновения. — Допустим, мне нужна розовая сирень. Ну, вот хочу! — капризно заявила Катя, словно требовала экзотический десерт на первом свидании, как избалованная принцесса. — Мы задаем компьютеру вопрос, как создать формулу селекции розовой сирени на основе стандартной формулы Колесникова. Ответ готов! — она взглянула на экран, затем нажала «распечатать» и протянула Генри листок с формулой.

Генри взял листок, быстро пробежался глазами по формуле и изумленно присвистнул. "Невероятно," — пробормотал он, не отрывая взгляда от цифр и символов, словно завороженный красотой математической гармонии. "Это действительно… элегантно." Он не был генетиком, но даже ему была видна гениальность и простота решения, словно перед ним открылась дверь в мир абсолютной гармонии.

Кайли все еще пыталась осознать увиденное. Перед ней открывалась перспектива, одновременно манящая и пугающая, словно бездонная пропасть. Возможность создавать новые виды, изменять существующие, манипулировать геномом с помощью нескольких математических уравнений… Это было могущество, превосходящее все, что она читала про InGen, могущество, сравнимое с силой богов.

— Но и это не все, — продолжала Катя, будто приготовила еще один сногсшибательный сюрприз. — Любую математическую функцию мы можем отложить на графике. Переведите, Аня, — кивнула она девушке в очках. Через несколько минут принтер выдал распечатку графика с четырьмя функциями.

— Это стандартная функция селекции сирени, — указала Катя, на функцию, выделенную жирным шрифтом. — А это функции для трех ее сортов Колесникова. Значит, мы можем прогнозировать и поведение функции…

— Заменяя потерянные участки? — догадался восхищенный Генри, словно разгадал сложнейшую головоломку.

— Да! Модифицируя формулу, мы можем предсказывать, как изменится фенотип сирени при внесении тех или иных изменений в геном. Это позволяет нам целенаправленно создавать растения с заданными характеристиками, не тратя годы на случайные мутации и отбор. Как поется в рекламе: «Время и деньги мне для красоты экономят продукты «Сорти».

Катя заразительно рассмеялась, и Кайли снова отметила безупречность ее ножек в изящных босоножках. Американка вряд ли стала бы уделять столько внимания своей внешности, если бы не была актрисой. Но Кайли была удивлена не только этим: в лице косметически совершенной Фалиной она видела новый тип биолога, человека, который, казалось, никогда не прикасался к земле и не знал тяжелого труда в поле.

— Иными словами, — осторожно произнес Генри, — вы можете предсказать, как изменится фенотип организма, просто изменив уравнение?

— Именно, — подтвердила Катя, и в глазах её плясали искорки триумфа. — Это открывает перед нами двери в мир, где новые сорта растений возникают не десятилетиями кропотливой работы, а по мановению руки, с ювелирной точностью воплощая задуманные характеристики.

— Но как вы всё-таки воскресили динозавров? — Патрик, доселе молчавший, сощурил глаза, словно пытаясь разгадать фокус. — Сирень — это, конечно, прекрасно, но ящеры… это совсем другая история.

— По технологии сирени, — Катя грациозно подошла к доске, стирая разноцветные формулы, словно смахивая пыль с великих тайн. — Начали мы с лабрадорской гаги, чей геном сохранился почти полностью — не хватало всего пяти процентов. Мы облекли её ДНК в математическую форму, разложили на колонны РНК… — она молниеносно вывела на доске сложную формулу ДНК гаги, словно это было заклинание. — Затем, составив три аналогичных уравнения для её ближайших родственников, мы поручили компьютеру восстановить недостающий фрагмент — тот самый X в её геноме.

Американцы, завороженные, не отрывали от нее глаз.

— Икс — это и есть недостающий участок ДНК, — пояснила Катя, обводя кругом загадочный символ в уравнении. — Наше первое уравнение позволяет восстановить его с максимальной вероятностью. Затем мы взялись за голубую антилопу, у которой отсутствовало уже около двадцати процентов генетической информации. Компьютер, как опытный детектив, сопоставил данные с родственными видами, провёл сложнейшие вычисления и выдал уравнение восстановления для антилопы.

— А как же динозавры? — не унимался Патрик, и в голосе его звучала откровенная скептическая нотка. — У них-то генетическая пропасть гораздо глубже.

— Минуточку… Вспомните стандартное уравнение селекции сирени. Пути восстановления ДНК гаги и антилопы мы выразили в виде функций и получили типовое уравнение восстановления недостающих участков ДНК. Теперь загружаем сохранившиеся фрагменты ДНК тираннозавра, нашего первого воскрешённого ящера, и компьютер, опираясь на теорию множеств, предлагает варианты восстановления его генома, словно вычисляет X в сложном уравнении, восстанавливая недостающие звенья функции.

Кайли почувствовала, как по спине пробежал холодок. Теория множеств, уравнения, функции… Звучало как что-то оторванное от реальности, из пыльных учебников по высшей математике. Но здесь, в этом неприметном вычислительном центре, эти абстрактные понятия оживали, обретая плоть и кровь в воскрешенных из небытия существах.

— Таким образом, — продолжала Катя, словно не замечая их потрясения, — мы получаем несколько вероятных вариантов генома тираннозавра. Компьютер просчитывает каждый из них, учитывая всё, что нам известно о физиологии и анатомии этих древних гигантов. Затем мы выбираем наиболее правдоподобный вариант и синтезируем ДНК.

— Далее в дело вступает третье уравнение Фалиной, — подхватил Сидоров, — которое сравнивает восстановленный геном с геномами родственных видов, и, если обнаруживаются расхождения, вносит необходимые коррективы.

— А потом? — с затаённым дыханием спросила Кайли.

— Прогнав полный цикл вычислений через компьютеры, мы передаём данные в первый отдел генетических исследований, — заключил Костров. — Там компьютер переводит их в стандартные биохимические реакции, расшифровывая их через таблицу кодонов Фалиной.

Кайли зачарованно наблюдала за происходящим, словно свидетельствуя рождению новой эпохи. Она словно оказалась в эпицентре научного прорыва, который изменит ход истории. Все ее прежние представления о границах возможного рушились под натиском этой математической революции в биологии.

— Позвольте показать вам следующий этап, — предложила Фалина, жестом приглашая их пройти в первый отдел генетический исследований. Там переходят от математики к биохимии, и извлекают из материала фрагменты ДНК динозавра.

* * *

Первый отдел генетических исследований, обитель математических откровений Фалиной, занимал просторное крыло на первом этаже. Здесь царила стерильная чистота, а мягкий рассеянный свет ласкал хромированные ряды шкафов с реактивами. В самом сердце зала мерно гудели автоматизированные станции секвенирования ДНК, словно живые организмы, выпевающие гимн науке. В воздухе витал едва уловимый флёр формальдегида и озона, словно дыхание самой жизни, создаваемой здесь.

Здесь, где математические уравнения обретали плоть и кровь, высококвалифицированные техники, облаченные в стерильные одежды, склонялись над микроскопами. Их руки, словно руки ювелиров, манипулировали тонкими пипетками и пробирками, творя волшебство на грани реальности. Компьютеры, подключенные к сложным аналитическим приборам, непрерывно обрабатывали потоки данных, будто алхимики, стремящиеся превратить свинец в золото. На огромных экранах мониторов плясали спирали ДНК, застывали в графиках математические уравнения и расцветали трехмерные модели белков, являя собой впечатляющую картину симбиоза науки и технологии.

Отдел делился на два отсека, каждый из которых жил своей особой жизнью. В первом, подобно священным скрипториям, компьютеры переводили вычисления Фалиной в биохимические формулы, отправляя их прямиком в Лабораторию (третий отдел). Во втором же совершалось таинство извлечения генетического материала из костей динозавров. Здесь, будто археологи времени, техники кропотливо извлекали его из окаменелостей и, если благоволила удача, из фрагментов мягких тканей. Кайли невольно отметила немногочисленность сотрудников — не более десяти человек, — что лишь добавляло происходящему ореол избранности.

Она замерла у стеклянной перегородки, наблюдая за кипящей жизнью двух отсеков. В первом, где тишина была почти осязаемой, программисты и биоинформатики, подобно жрецам у древних алтарей, колдовали над мониторами. Их пальцы, как крылья колибри, порхали над клавишами, расшифровывая сложные алгоритмы и массивы генетических данных, словно древние письмена, открывающие путь к тайнам мироздания.

Во втором отсеке атмосфера была иной — напряженная, почти лихорадочная. Техники в защитных костюмах, словно хирурги, готовящиеся к сложнейшей операции, работали в перчаточных боксах, манипулируя с костями динозавров. Инструменты, которыми они пользовались, казались одновременно хрупкими и мощными: лазерные скальпели, ультразвуковые генераторы, микроманипуляторы. Кайли затаила дыхание, наблюдая, как из окаменевшего позвонка извлекается тончайшая нить — потенциальный ключ к вратам прошлого.

— Так мы и вывели точно таких динозавров, какие жили в Мезозойскую эру, — заключил академик Сидоров.

Генри прищурился, не то от сомнения, не то от восхищения.

— Однако в России, насколько мне известно, практически нет своих динозавров?

— Не совсем так, Генри, — возразил Сидоров, лукаво улыбаясь. — На территории России обнаружено немало интересных находок, хоть и не таких обильных, как в Северной Америке или Аргентине. В основном это остатки динозавров, обитавших в Сибири и на Дальнем Востоке. Мы научились извлекать максимум возможного из того, что имеем.

Он обвел взглядом лабораторию, словно представляя ее как живое доказательство своих слов. Ксения, не теряя времени, щёлкала затвором мобильного, фиксируя каждое мгновение научного триумфа.

— Кроме того, генетический код динозавров — это, в сущности, универсальный язык. Нам не обязательно иметь полный геном конкретного вида, найденного именно в России, чтобы восстановить его. Мы используем сравнительный анализ, сопоставляя фрагменты, полученные из разных источников, и заполняем пробелы, опираясь на теорию эволюции и математические модели Фалиной.

— Все это так, Андрей, и я восхищён методом Кати не меньше вас. Однако, позвольте заметить, что птеранодоны, диплодоки, игуанодоны, трицератопсы и брахиозавры жили только у нас в США.

Сидоров пожал плечами, его взгляд оставался невозмутимым.

— География в данном случае не имеет первостепенного значения, Генри. Генетический материал — это как пазл. Важно собрать достаточное количество фрагментов, чтобы воссоздать цельную картину. Мы, конечно, используем и американские образцы, и аргентинские, и китайские. Знаете, мир науки — это мир сотрудничества.

— Насколько мне известно, — продолжал Генри, — вы не закупали кости наших динозавров по официальной линии.

— Есть частные коллекционеры, — пожал плечами Костров. — Нам ведь не нужен полный скелет птеранодона, достаточно костей с генетическим материалом.

Кайли с трудом верилось в происходящее. Перед ней разворачивался процесс, граничащий с научной фантастикой, но, судя по уверенным лицам ученых, ставший здесь обыденностью. Она знала, что теоретически это возможно, но наблюдать за этим вживую… это было потрясающе, словно стать свидетелем сотворения мира.

Генри хмыкнул, явно не до конца убежденный ответом Кострова. Он окинул взглядом лабораторию, словно пытаясь разглядеть спрятанные улики, тени сомнений в этом храме науки.

— "Частные коллекционеры", — повторил он с легкой иронией, словно пробуя фразу на вкус. — Весьма удобно. И, конечно, никаких вопросов о происхождении генетического материала не возникает?

Сидоров перевел взгляд с Генри на Кайли, словно ища поддержки в этом заочном споре, словно призывая ее стать арбитром в этом научном поединке.

— Мы соблюдаем все необходимые этические и юридические нормы, Генри. Все образцы, используемые в наших исследованиях, получены законным путем и сопровождаются всей необходимой документацией.

В тот же момент к Генри и Кайли подошла сияющая Фалина и с улыбкой протянула распечатанный листок, словно даря ключ к сокровенной тайне.

— Позвольте сделать вам маленький подарок? — улыбнулась она. — Та формула селекции розовой сирени, которую при вас вывел наш компьютер… Я перевела ее в биохимические формулы и дарю из вам. Если хотите — можете вырастить «компьютерную сирень» дома в Америке!

Генри взял листок, пробежал глазами по сложным формулам и слегка приподнял бровь, словно пораженный неожиданным поворотом.

— Весьма любопытно, Екатерина, — сказал он, стараясь скрыть удивление. — Никогда бы не подумал, что математика может быть столь… поэтичной.

Кайли заглянула через его плечо. Символы и цифры действительно напоминали странный, завораживающий язык, понятный лишь посвященным. Она представила, как эти абстрактные вычисления превратятся в душистые соцветия сирени, и невольно улыбнулась, пораженная красотой науки.

Сидоров довольно кивнул, явно гордясь работой Фалиной, словно представляя ее как символ русского научного гения.

— В этом вся суть нашего подхода, Генри. Мы используем математику как инструмент для познания мира, даже такого, казалось бы, далекого от нее, как генетика растений. Мы соединяем науку и искусство, создавая нечто новое и прекрасное.

Кайли неотрывно смотрела на экран, где трехмерная модель реконструированного генома стегозавра плавно вращалась, подсвеченная неоновыми цветами. Она не могла сдержать восхищения от увиденного. Воскрешение существ, вымерших миллионы лет назад, казалось невероятной фантазией, но здесь, в этом стерильном зале, это становилось осязаемой реальностью.

— Модели Фалиной, — продолжил Сидоров, заметив ее интерес, — позволяют нам предсказывать структуру ДНК даже в самых поврежденных образцах. Это как решать сложнейшую головоломку, где каждая косточка, каждый фрагмент ткани — это часть огромной мозаики. И мы, благодаря ее гениальности, научились складывать эту мозаику обратно, восстанавливая картину прошлого.

— Вы корректировали геном динозавров? — спросил Генри, понимая, что тема происхождения генетического материала динозавров зашла в тупик, словно корабль, севший на мель.

— Нет, — твердо ответила Фалина, будто высекая слова из камня. — Динозавры должны быть точно такими, какими и были. Точь-в-точь! — заключила она, отчеканив каждое слово и стукнув каблучком об пол, точно ставя восклицательный знак в конце научного постулата.

Генри непонимающе нахмурился. "Но как же тогда…?"

— Всё дело в палеогенетике, — перебил Костров, до этого молчаливо наблюдавший за происходящим, словно мудрый стратег, ждущий своего часа. — У нас огромная коллекция ископаемых останков. Мы извлекаем из них фрагменты ДНК и используем уравнения Кати для восстановления полных геномов.

— То есть вы не добавляете гены современных животных, чтобы заполнить пробелы в ДНК динозавров? — уточнила Кайли, пытаясь осознать разницу между подходом InGen и русским методом, словно сравнивая две разные философские школы.

— Ни в коем случае, — покачала головой Катя, отгоняя дурную мысль. — Это было бы кощунством. Мы стремимся к абсолютной аутентичности. Наши динозавры — это не гибриды, а абсолютно точные копии тех, что когда-то населяли Землю. Я сделала только одно исключение, выведя черно-зелёного брахиозавра.

Кайли ощутила, как по спине пробежали мурашки, словно предчувствие чего-то невероятного. Черно-зеленый брахиозавр… Она помнила фотографии этого поразительного существа, просочившиеся в научные журналы пару недель назад. Его необычный окрас вызывал бурные дискуссии в научном сообществе. Многие считали это генетической аномалией, случайностью. Теперь же выяснилось, что это осознанный эксперимент, акт научного бунтарства.

— И почему же вы решили сделать такое исключение? — с любопытством спросил Генри, явно заинтригованный, как-будто перед ним открылась дверь в неизведанное.

Костров с улыбкой достал из папки старую советскую книгу Голосницкого «Путешествие в прошлое». На обложке был нарисован черно-зеленый брахиозавр, бредущий по озеру или болоту в лунном свете, как призрак из далекого прошлого.

— Любимая в детстве книга нашей Катюши, — сказал он с улыбкой, раскрывая секрет детской мечты, ставшей научным экспериментом.

Катя покраснела, но тут же взяла себя в руки, словно одергивая непослушную эмоцию.

— Мне всегда казалось, что это идеальный образ динозавра, — пояснила она. — Воплощение мечты о прошлом, увиденном глазами ребенка. Я просто хотела воплотить эту мечту в реальность.

Сидоров кашлянул, пытаясь скрыть улыбку, точно отец, умиленный шалостью своего гениального ребенка.

— Екатерина Николаевна у нас человек творческий, — проговорил он. — Иногда ее научные изыскания приобретают весьма неожиданные формы. Но, должен признать, черно-зеленый брахиозавр получился весьма эффектным.

— Но не волнуйтесь: у нас есть и настоящие, природные, и черно-зелёные брахиозавры, — добавил Костров. — Наука не пострадала, а детская мечта воплотилась в жизнь.

Кайли продолжала молча наблюдать за происходящим, чувствуя себя одновременно восхищенной и немного потерянной, словно попала в сказку, где наука и детская фантазия переплелись в причудливом танце. Она словно попала в другой мир, где научные достижения граничили с детской наивностью, а гениальность уравнений Фалиной сочеталась с ее капризным желанием создать динозавра, сошедшего с обложки старой книжки. Генри, казалось, был в полном восторге от увиденного, как ребенок, попавший в Диснейленд. Он продолжал задавать вопросы о палеогенетике, о методах извлечения ДНК из ископаемых останков. Катя, вдохновленная его вниманием, охотно делилась подробностями, увлеченно рассказывая о сложностях и тонкостях процесса, словно делясь секретом волшебства. Сидоров и Костров с гордостью наблюдали за этим обменом знаниями, словно демонстрируя миру достижения своей страны, словно показывая сокровище, рожденное на русской земле.

— Мы вывели морозоустойчивые, древовидные папоротники, — с гордостью заявила Катя. — А сейчас творим волшебство с геномом араукарии. Наша цель — не просто морозостойкость, а взрывная скорость роста! — В глазах ее заплясали озорные искорки. — И тогда… — она расплылась в счастливой улыбке, — мы воссоздадим мезозойские джунгли прямо здесь!

— А вдруг эта "ледяная" араукария вырвется на свободу? — с тревогой в голосе спросил Генри.

— И что с того? — искренне изумилась Фалина. — Представьте: бескрайние, засушливые просторы Крыма превратятся в цветущие субтропические оазисы! Люди будут бродить в тени гигантских деревьев, наслаждаясь первозданной красотой!

Кайли невольно поежилась, вспомнив, как скрежетали экскаваторы, безжалостно уродуя склоны крымских гор.

— Что же вызвало трудности? — поинтересовался Генри.

— Да наша Катюша воюет с местными экологами, — усмехнулся Сидоров. — Она, как Кассандра, глуха к их предостережениям, зато в прессе мечет громы и молнии!

Кайли переводила взгляд с восторженной Фалиной на ироничного Сидорова, пытаясь понять, как в одном человеке могут сосуществовать гениальная научная прозорливость и обезоруживающая… наивность. Идея превратить Крым в мезозойский парк казалась одновременно дерзким вызовом, балансирующим на грани безумия, и безумно притягательной мечтой. Но что станет с хрупким равновесием степных экосистем? Какая судьба ждет немногочисленных обитателей этих полупустынных земель?

— Да почему именно Крым?! — не удержалась Катя, и Кайли вздрогнула, осознав, что ее сомнения озвучены. — Мы же берем под парк два брежневских водохранилища! Что в них ценного? Что?! — Катерина шла в наступление. — Конечно, смотря что считать ценностью… Но что-то я не видела толп почитателей брежневской меланхолии, — презрительно скривилась она.

— Ну, как сказать… — пробормотал Генри, пытаясь сгладить острые углы. — Любое вмешательство в природу чревато непредсказуемыми последствиями…

— Да это же и без того фальшивая природа, жалкий эрзац! — живо подхватила Катя. — Мы ведь не заповедные рощи трогаем, в конце концов.мы меняем эрзац тысяча девятьсот восьмидесятого года. Не помню, — фыркнула она, — чтобы раньше его считали очень ценным.

Кайли сглотнула, ощущая, как щеки заливает предательский румянец. Она привыкла к выверенным формулировкам, к филигранной точности аргументов, к трепетному отношению к любой, даже самой скромной экосистеме. А тут — сокрушительный напор, непоколебимая уверенность в собственной правоте и пренебрежение к «эрзацу» . Ей стало интересно, как бы отнеслись к подобным проектам в Америке. Там такая инициатива вызвала бы бурю протестов и бесконечную череду судебных исков.

— И потом, — добавил Костров, — мы же не варварски насаждаем эти растения где попало. У нас строжайший контроль за распространением. Все под неусыпным наблюдением, и мы готовы мгновенно реагировать на любые изменения. Мы ученые, а не вандалы.

— Это их «Зеленый фронт» — вот истинные варвары, — парировала Катя. — Настоящие мракобесы…

— Да ладно тебе, Катюша, — примирительно произнес Сидоров. — Не стоит так заводиться. У каждого своя правда.

— Правда… — фыркнула Фалина. — У них не правда, а дремучее невежество! Они хотят законсервировать мир в первобытном состоянии. Вернуться к выгребным ямам и умывальникам во дворе… — Сидевшие за компьютерами сотрудники не смогли сдержать смех.

— Ладно, идемте-ка дальше, — вздохнул Сидоров. — Боюсь, лаборатория — зона строгого режима. Туда вас, к сожалению, мы пустить не можем. Зато в четвертый отдел, где содержат и изучают динозавров, мы обязательно заглянем.

Кайли и Генри обменялись взглядами, пытаясь переварить услышанное. В воздухе повисла напряженная тишина, которую прервал лишь тихий смех сотрудников лаборатории, явно привыкших к эксцентричным выходкам Фалиной. Сидоров, казалось, чувствовал себя немного неловко, но быстро взял ситуацию под контроль.

— Не обращайте внимания, — сказал он с мягкой улыбкой. — Катя — очень увлеченный человек, и иногда ее эмоции берут верх. Но она гений мирового масштаба, и без нее работа центра была бы невозможна.

Костров энергично кивнул в знак согласия.

— Да, Катя — настоящий гений. Просто немного… своеобразный. Но без ее энтузиазма этот проект не был бы таким захватывающим.

Они покинули отдел и направились к выходу из здания. Кайли шла молча, погруженная в свои мысли. Ей было сложно понять, как в одном месте могут сочетаться передовая наука, детская мечтательность и столь радикальные взгляды на экологию. Она чувствовала себя Алисой, попавшей в Зазеркалье, где все привычные ей понятия перевернулись с ног на голову. Генри тихо говорил Патрику, что это очень радикально по отношению к экологическим организациям, а журналист, как поняла Кайли, объяснял ему, что у русских заботятся о территории только в том случае, если она имеет природоохранный статус: все остальное для них не значит ничего. Однако Ксения не дала Фалиной и шагу ступить, сразу же обступив ее со своим блокнотом.

— Екатерина Николаевна… позвольте пару вопросов для моего блога? — Ксения выразительно посмотрела на Катю.

— Да хоть пять! — спокойно ответила Фалина. — Я всегда вам рада!

— Спасибо! Скажите, а после ваших открытий исчезнет профессия селекционера? — чуть жеманно, но с явным интересом спросила Ксения. — Не вымрет ли она?

Первый в истории прямой репортаж из биогенетического центра мгновенно взвинтил количество подписчиков на ее блог до небес. Подруга Маша оставила восторженный комментарий: «Ксю, ты мега-женщина!», а бывший приятель Альберт ограничился лаконичным: «Ксюн, ты даешь!». Ксения улыбалась: она была счастлива от мысли, что теперь никому из знакомых до нее не дотянуться. И ее фотография с Фалиной, стоящей у доски с маркером в руке, завтра разлетится по всем СМИ.

— Может, и вымрет… — пожала плечами Катя, чеканя каблуками по ступенькам лестницы. — Ну и что? Вымерла же профессия трубочиста или фонарщика. Да и кавалеристов сейчас в армии нет.

Ксения на секунду запнулась, торопливо записывая ответ в блокнот. "Вымерла" прозвучало как приговор, хотя Фалина, очевидно, не видела в этом ничего трагичного. Но Ксения-то знала, что за каждой профессией стоят люди, судьбы, целые поколения, посвятившие себя одному делу. Представить, что селекционеры, с их кропотливым трудом и чутьем к природе, просто исчезнут, было невыносимо тяжело.

— Конечно, никто не запретит заниматься на даче варварской селекцией, — усмехнулась Катя. — Но на фоне компьютеризации, перевода селекции в математические формулы, это будет постепенно уходить в прошлое. Научная селекция станет компьютерным расчетом формул и предложением компьютером оптимального решения.

Ксения лихорадочно строчила, стараясь не упустить ни слова. "Компьютеризация… математические формулы… оптимальное решение…" Слова складывались в холодную, бездушную картину будущего, где человеческому опыту и интуиции не оставалось места. Она представила себе пыльные архивы селекционных станций, заполненные пожелтевшими от времени записями, гербариями и зарисовками, сделанными руками людей, влюбленных в свое дело.

— Ну а почему нет? — улыбнулась Катя. — В советские времена во всех дворах и гаражах мужички лежали под машинами, что-то мастеря. Теперь их нет. После создания сервисных центров они стали не нужны, не так ли?

Девушка опустила блокнот, словно он вдруг стал непомерно тяжелым. Аналогия с автомеханиками прозвучала убедительно, но в то же время резанула слух. Машина — это механизм, созданный человеком, а растение — живой организм, часть сложнейшей экосистемы. Неужели возможно свести все к простым формулам и алгоритмам?

— Приведу более сложный пример, — продолжала Катя. — Доблестным рыцарям пятнадцатого века очень не нравилось появление огнестрельного оружия. Как это простолюдин стал сильнее благородного сеньора? Квентин Дорвард пытался делать вид, что ничего не происходит, и жить как во времена Айвенго, пока швейцарская пехота с пушками не смела доблестных рыцарей с лица земли.

Ксения подняла глаза на Фалину. В ее словах звучала холодная логика прогресса, беспощадная и неотвратимая. Но в глазах Ксении отражалось неприятие, тихий бунт против такого будущего. Она видела в селекционерах не просто профессию, а нечто большее — хранителей знаний о природе, посредников между человеком и миром растений.

Компьютеры, математические модели, оптимальные решения — все это казалось чуждым и враждебным миру, где царили запахи земли, шелест листьев и пчелиное жужжание.

— Но ведь селекция — это не просто создание новых сортов, — все же произнесла Ксения, пытаясь вернуть разговор в другое русло. — Это сохранение биоразнообразия, адаптация растений к меняющимся условиям среды. Компьютер может просчитать оптимальный генотип, но он не почувствует, как растение реагирует на засуху, как сопротивляется болезням.

— О, это уже прошлое, Ксения, — отмахнулась Катя. — Мы используем не просто уравнение, а целую систему уравнений стабилизации генома!

— А мне вот кажется, что селекционер теперь станет дизайнером… — вставил подошедший Патрик. — Он будет заказывать, какие нужны цветы и растения, разрабатывать концепции посадок.

Ксения замерла, пытаясь осознать услышанное. "Дизайнером… заказывать цветы…" В ее голове смешались образы: с одной стороны, бескрайние поля, усыпанные цветами, выведенными кропотливым трудом селекционеров, с другой — глянцевые журналы с идеально выверенными ландшафтными композициями, созданными по чьему-то заказу. Получалось, что вместо творца, созидателя, селекционер превратится в исполнителя чужой воли, в придаток к модной тенденции?

— То есть… — медленно произнесла Ксения, — селекционер больше не будет сам определять, что нужно миру растений, а будет лишь исполнять заказы? Будет создавать то, что модно, а не то, что полезно, устойчиво, необходимо для сохранения экосистемы?

— Ну почему же, — возразил Патрик, — полезность и устойчивость тоже могут быть частью заказа. Сейчас, например, очень востребованы растения, устойчивые к засухе или болезням. Просто теперь процесс будет более управляемым, более предсказуемым.

— Мы сможем создавать растения с заданными характеристиками, которые будут идеально вписываться в городской ландшафт или в экосистему определенного региона, — охотно развила его мысль Катя.

— Да. Это как с архитектурой — раньше строили дома из того, что было под рукой, а теперь проектируют здания с учетом всех требований и пожеланий заказчика, — подтвердил Патрик.

Ксения почувствовала, как ее надежда тает. Слова Патрика звучали разумно и убедительно, но за ними скрывалась перспектива утраты чего-то важного, чего-то, что невозможно выразить простыми формулами и расчетами. Утраты связи с природой, утраты интуитивного понимания потребностей растений, утраты той самой "любви к коню", о которой говорила Катя. Она посмотрела на Фалину, ожидая увидеть в ее глазах хоть тень сомнения, но увидела лишь уверенность и непоколебимую веру в прогресс. И тогда Ксения поняла, что ее тихий бунт обречен на поражение.

тайн. — Начали мы с лабрадорской гаги, чей геном сохранился почти полностью — не хватало всего пяти процентов. Мы облекли её ДНК в математическую форму, разложили на колонны РНК… — она молниеносно вывела на доске сложную формулу ДНК гаги, словно это было заклинание. — Затем, составив три аналогичных уравнения для её ближайших родственников, мы поручили компьютеру восстановить недостающий фрагмент — тот самый X в её геноме.

Американцы, завороженные, не отрывали от нее глаз.

— Икс — это и есть недостающий участок ДНК, — пояснила Катя, обводя кругом загадочный символ в уравнении. — Наше первое уравнение позволяет восстановить его с максимальной вероятностью. Затем мы взялись за голубую антилопу, у которой отсутствовало уже около двадцати процентов генетической информации. Компьютер, как опытный детектив, сопоставил данные с родственными видами, провёл сложнейшие вычисления и выдал уравнение восстановления для антилопы.

— А как же динозавры? — не унимался Патрик, и в голосе его звучала откровенная скептическая нотка. — У них-то генетическая пропасть гораздо глубже.

— Минуточку… Вспомните стандартное уравнение селекции сирени. Пути восстановления ДНК гаги и антилопы мы выразили в виде функций и получили типовое уравнение восстановления недостающих участков ДНК. Теперь загружаем сохранившиеся фрагменты ДНК тираннозавра, нашего первого воскрешённого ящера, и компьютер, опираясь на теорию множеств, предлагает варианты восстановления его генома, словно вычисляет X в сложном уравнении, восстанавливая недостающие звенья функции.

Кайли почувствовала, как по спине пробежал холодок. Теория множеств, уравнения, функции… Звучало как что-то оторванное от реальности, из пыльных учебников по высшей математике. Но здесь, в этом неприметном вычислительном центре, эти абстрактные понятия оживали, обретая плоть и кровь в воскрешенных из небытия существах.

— Таким образом, — продолжала Катя, словно не замечая их потрясения, — мы получаем несколько вероятных вариантов генома тираннозавра. Компьютер просчитывает каждый из них, учитывая всё, что нам известно о физиологии и анатомии этих древних гигантов. Затем мы выбираем наиболее правдоподобный вариант и синтезируем ДНК.

— Далее в дело вступает третье уравнение Фалиной, — подхватил Сидоров, — которое сравнивает восстановленный геном с геномами родственных видов, и, если обнаруживаются расхождения, вносит необходимые коррективы.

— А потом? — с затаённым дыханием спросила Кайли.

— Прогнав полный цикл вычислений через компьютеры, мы передаём данные в первый отдел генетических исследований, — заключил Костров. — Там компьютер переводит их в стандартные биохимические реакции, расшифровывая их через таблицу кодонов Фалиной.

Кайли зачарованно наблюдала за происходящим, словно свидетельствуя рождению новой эпохи. Она словно оказалась в эпицентре научного прорыва, который изменит ход истории. Все ее прежние представления о границах возможного рушились под натиском этой математической революции в биологии.

— Позвольте показать вам следующий этап, — предложила Фалина, жестом приглашая их пройти в первый отдел генетический исследований. Там переходят от математики к биохимии, и извлекают из материала фрагменты ДНК динозавра.

* * *

Автомобиль плавно остановился у внушительного забора, увитого колючей проволокой. Вдали виднелось белоснежное здание биогенетического центра, увенчанное огромной сферой. У входа их приветствовал высокий, светловолосый мужчина в строгом чёрном костюме в тонкую полоску. "И не жарко ему?" — невольно подумала Кайли.

— Позвольте представить, это директор нашего биогенетического центра, Дмитрий Владиславович Костров, — объявил Сидоров.

Кайли пожала руку Дмитрию Владиславовичу, отметив его пронзительный взгляд и крепкое, словно стальной капкан, рукопожатие. В нём чувствовалась какая-то отчужденность, словно он был всецело поглощен научными изысканиями, нежели общением с людьми. "Наверное, так оно и есть," — подумала она, глядя на шарообразную конструкцию на крыше здания, которая, вероятно, скрывала в себе передовые технологии и сложные научные процессы.

К удивлению Сидорова, прямо у шлагбаума порхала девушка с короткими светлыми волосами и длинным носом, в коротком алом платье и чёрных лакированных туфельках на шпильках. Этот наряд кричал о своей неуместности на фоне крымского пейзажа. Охранники жестами, полными неприкрытой категоричности, пресекали любые её попытки приблизиться к объекту и что-либо сфотографировать. Вдруг в её лице Сидорову почудилось что-то до боли знакомое.

— Я, кажется, вас где-то видел… Вы журналистка? — робко поинтересовался он.

— О, нет… Я Ксения Смерина, ведущая блога «Динозавры и Я»… — жеманно протянула она, кокетливо поведя плечиком.

Она смотрела на академика своими огромными, небесно-голубыми глазами, ничуть не смущаясь. Сидорову показалось, что в её взгляде и голосе сквозит какая-то вызывающая наглость.

— Да… вы, кажется, задавали вопрос…

— О будущем палеонтологии, — с притворной скромностью кивнула Ксения. — Мне кажется, вам понравилось.

— Эм… а что вы хотите? — опешивший Сидоров машинально поправил очки.

— Я бы хотела взять небольшое интервью у американцев… — Андрею Семеновичу вдруг почудилось, что Ксения смотрит на него как-то… особенно, словно едва уловимо намекая на симпатию.

— Вообще-то, девушка, не положено… — растерялся Сидоров.

Ксения продолжала молча смотреть на него в упор, всем своим видом говоря: «Ну, подумайте… ведь это же я!» Неожиданно к ним подошёл Костров и, деловито кивнув, произнёс:

— Андрей Семёнович, а может, возьмём с собой Ксению Викторовну?

— Куда? — опешил Сидоров.

— Всё равно информация через американцев просочится в прессу, — тихо проговорил Костров. — Может, и мы параллельно вбросим в наши СМИ первые кадры?

— Но тогда… может, журналистов позовём лучше? — всё ещё сомневался Андрей Семёнович. К американцам подошла Саша Литвинова и что-то объяснила им на почти безупречном английском.

— Да где мы их сейчас найдём? А Ксения вот, под рукой. И вбросим.

— Через её блог? — изумился академик.

— А почему бы и нет… и молодёжь будет с удовольствием читать блог Ксении… Как вас по отчеству?

— Викторовна, — с лёгкой улыбкой отозвалась девушка.

— Ксения Викторовна… А блог как, напомните, называется?

— «Динозавры и Я», — многозначительно напомнила Ксения.

Костров расплылся в улыбке: ему, похоже, нравилось «играть в царя и бога». Сейчас эта девушка — мало кому известная блогерша, а завтра, по мановению судьбы — а точнее, по его воле, — проснётся знаменитостью на всю Россию.

Сидоров всё ещё колебался. Ему претила эта навязчивость Ксении, её нарочитая женственность, словно выставленная на продажу. Но доводы Кострова звучали убедительно. В конце концов, какая разница, через кого информация утечёт в прессу? Главное, чтобы утекла под контролем. Сидоров вздохнул, потёр переносицу и устало посмотрел на Кострова.

— Ладно, — пробурчал он. — Пусть идёт. Но чтобы никаких глупостей и никакой самодеятельности. Все вопросы только через меня, и никаких интервью с американцами без моего разрешения.

Ксения радостно встрепенулась:

— О, спасибо, Андрей Семёнович! Вы не пожалеете! — почти театрально воскликнула она, озаряя всё вокруг сиянием своих огромных голубых глаз.

Сидоров лишь хмыкнул в ответ, подозревая, что очень скоро пожалеет о своём решении. Костров, довольный исходом переговоров, кивнул своему учителю.

— Вот и отлично, Андрей Семёнович! Молодёжь — наше будущее, надо давать им шанс. — Он подмигнул Ксении и добавил: — Будьте умницей, Ксения Викторовна, не подведите нас.

Ксения кокетливо улыбнулась в ответ, и Сидорову показалось, что в этом взгляде есть нечто большее, чем просто благодарность.

— Документы при вас? — спросил Костров девушку. — Сейчас позвоню, чтобы вам пропуск и бейдж как участнице делегации оформили.

Ксения энергично кивнула, извлекая из сумочки ярко-розовый паспорт и визитницу с надписью «Ксения Смерина, блогер, магистрант, исследователь». Костров достал мобильный телефон, набрал номер и переслал её данные. Девушка же, оставшись наедине с Сидоровым, не упустила возможности продолжить свой «очаровательный» натиск.

— Андрей Семенович, я так вам благодарна за эту возможность! Я уверена, что смогу сделать отличный материал, который заинтересует не только моих подписчиков, но и широкую аудиторию. Я обещаю, что буду строго следовать вашим указаниям и не позволю себе никакой самодеятельности, — её голос звучал сладко и убедительно, но Сидоров чувствовал себя, как рыба, угодившая в сети.

— В центре будете фотографировать, где мы вам скажем и сразу выкладывать в свой блог, — наставительно произнёс Сидоров.

— Конечно, Андрей Семенович! Я понимаю всю важность момента и готова работать под вашим чутким руководством, — Ксения заглянула Сидорову в глаза, и ему на мгновение показалось, что он видит в них искреннюю благодарность. Но этот взгляд тут же сменился каким-то хитрым огоньком, словно она уже предвкушала, как обернет ситуацию в свою пользу.

Пока оформлялись документы, Сидоров старался держаться от Ксении на расстоянии. Он чувствовал себя неловко под её пристальным взглядом и с трудом сдерживал раздражение от её навязчивости. Костров, напротив, казался вполне довольным сложившейся ситуацией. Он то и дело перебрасывался с Ксенией шутливыми фразами, создавая впечатление, что они давно знакомы. Сидорову оставалось лишь молча наблюдать за этим спектаклем, гадая, что на самом деле задумал Дмитрий.

— Ну что, Ксения… — провозгласил Костров. — Начинайте ваш репортаж. Вы сейчас направляетесь в уникальный в мире центр полного биогенетического цикла в селе Зелёное, где впервые в мире были возрождены к жизни динозавры!

Сидоров поморщился. Слова Кострова звучали слишком пафосно и отдавали дурным тоном. Он не любил эту показную браваду, особенно когда речь шла о вещах, требующих серьезного научного подхода. Но спорить не стал, решив, что позже поговорит с Костровым наедине.

Ксения всплеснула руками в восторге.

— Динозавры! Живые динозавры! — пропела она, выуживая из сумочки смартфон. — Это же сенсация! Андрей Семенович, можно я сделаю селфи у шлагбаума? Это станет бомбическим началом репортажа.

— Это к Дмитрию Владиславовичу, — кивнул Сидоров, — директору центра.

— Безусловно, — подтвердил Костров.

Щелчок затвора — и Ксения, словно удачливая охотница, запечатлела себя на фоне полосатого шлагбаума, а за ним — диковинную добычу. Костров, заметив недоумение на лицах Кайли и Генри, жестом подозвал их к себе, и те, словно куклы на ниточках, подчинились. На губах его играла снисходительная улыбка.

— Миссис О’Нилл, мистер Оффен… позвольте представить вам мисс Ксению Смерину, представительницу прессы. Она любезно согласилась сопровождать нас на экскурсии. Не будете ли столь любезны ответить на пару вопросов?

Ксения, переполненная энтузиазмом, сияла, как начищенный медный таз. Кайли и Генри обменялись взглядами, полными растерянности и легкого раздражения. Но светские манеры были для них превыше всего, и они выдавили дежурные улыбки. Генри первым взял себя в руки и сдержанно кивнул:

— Очень приятно. Но, как вам известно, наша работа здесь носит конфиденциальный характер. Мы готовы отвечать на общие вопросы, не касающиеся сути проекта.

Ксения, похоже, пропустила его уклончивый тон мимо ушей. Энергично кивнув и приготовив телефон для записи, она повернулась к американцам, словно дрессировщик, выпускающий на арену цирковых львов.

— Разумеется, разумеется… Меня интересует исключительно наука. Правда ли, что сейчас в Соединённых Штатах, — её английский был безупречен, выверен до хрустального звона, — подвергают сомнению метеоритную теорию вымирания динозавров?

Брови Генри сошлись на переносице, словно грозовые тучи. Вопрос был с подвохом и явно выходил за рамки «общих». Он бросил вопросительный взгляд на Кострова, ища поддержки, но тот лишь загадочно улыбался, наблюдая за разворачивающейся сценой, словно режиссер, наслаждающийся премьерой собственного спектакля. Кайли невозмутимо пожала плечами, демонстрируя профессиональную отстраненность:

— Теории — это всегда предмет дискуссий в научном мире. Существуют разные точки зрения, но метеоритная теория по-прежнему остается одной из наиболее обоснованных.

Ксения, казалось, ожидала более взрывного ответа. Лицо её слегка вытянулось, словно натянутая тетива, но она тут же взяла себя в руки, словно опытный игрок, скрывающий слабую карту, и задала следующий вопрос:

— А вы согласны с мнением скептиков, что масштабы Мел-Палеогенового вымирания сильно преувеличены? Ведь огромное количество «классических» юрских динозавров, вроде диплодоков и ихтиозавров, вымерли гораздо раньше — во время сеномано-туронского вымирания в раннем Меловом периоде?

Теперь Сидоров начал понимать замысел Кострова. Вместо того чтобы лезть в деликатные тайны биогенетического центра и задавать неудобные вопросы, американцы будут вынуждены отбиваться от каверзных вопросов назойливой Ксении Викторовны. А если кто-то из них окажется замаскированным агентом спецслужб, то начальство дома устроит ему головомойку за общение с подозрительной русской блогершей. Словно опытный шахматист, Костров передвинул слона на фланг противника, умело сковав его маневры.

У Кайли, напротив, глаза загорелись исследовательским огнем: вопросы Ксении, похоже, искренне заинтересовали её. Женщина, словно вынырнув из оцепенения, оживленно откинула прядь непослушных волос за ухо, обнажив изящную линию шеи.

— Это очень интересный вопрос, и он действительно является предметом оживленных дискуссий в научных кругах. Сеномано-туронское событие, безусловно, оказало значительное влияние на морскую и наземную фауну, это факт. Но сравнивать его с Мел-Палеогеновым вымиранием не совсем корректно. Масштабы и последствия этих двух событий несопоставимы. Юрские динозавры, о которых вы упомянули, действительно исчезли раньше, но Мел-Палеогеновое вымирание привело к гибели не только динозавров, но и множества других видов, радикально изменив всю экосистему.

— Сеномано-туронское событие изучено крайне недостаточно, — неожиданно смягчился Генри, словно почувствовав родственную душу в лице Ксении. — Без преувеличения, им всерьез заинтересовались только в последние годы.

Генри задумался, поглаживая подбородок.

— Это сложный вопрос, Ксения. Вероятно, дело в совокупности факторов. Изменение климата, вулканическая активность, тектонические сдвиги — всё это могло сыграть свою роль. Кроме того, не стоит забывать о конкуренции между видами. Новые виды динозавров, более приспособленные к изменившимся условиям, могли вытеснить старые.

Ксения удовлетворенно кивнула, фиксируя каждое слово американцев. В её глазах горел азарт исследователя, получившего доступ к ценной информации. Она чувствовала себя триумфатором, предвкушая сенсационный материал, который обрушится на ее подписчиков. Андрей Семенович, наблюдавший за этой словесной дуэлью, не мог не признать, что Костров оказался прав. Ксения Викторовна, несмотря на свою навязчивость и показную кокетливость, оказалась весьма компетентной и любознательной.

Костров, расплывшись в довольной улыбке, решил завершить импровизированную пресс-конференцию.

— Ну что, уважаемые коллеги, давайте дадим Ксении Викторовне возможность сделать несколько памятных кадров и продолжим нашу экскурсию. Уверен, впереди нас ждет еще много интересного.

Он подмигнул Ксении, словно говоря: "Не подведи". Ксения, в ответ, одарила его кокетливой улыбкой, обещая выполнить свою миссию с блеском.

Первый отдел генетических исследований, обитель математических откровений Фалиной, занимал просторное крыло на первом этаже. Здесь царила стерильная чистота, а мягкий рассеянный свет ласкал хромированные ряды шкафов с реактивами. В самом сердце зала мерно гудели автоматизированные станции секвенирования ДНК, словно живые организмы, выпевающие гимн науке. В воздухе витал едва уловимый флёр формальдегида и озона, словно дыхание самой жизни, создаваемой здесь.

Здесь, где математические уравнения обретали плоть и кровь, высококвалифицированные техники, облаченные в стерильные одежды, склонялись над микроскопами. Их руки, словно руки ювелиров, манипулировали тонкими пипетками и пробирками, творя волшебство на грани реальности. Компьютеры, подключенные к сложным аналитическим приборам, непрерывно обрабатывали потоки данных, будто алхимики, стремящиеся превратить свинец в золото. На огромных экранах мониторов плясали спирали ДНК, застывали в графиках математические уравнения и расцветали трехмерные модели белков, являя собой впечатляющую картину симбиоза науки и технологии.

Отдел делился на два отсека, каждый из которых жил своей особой жизнью. В первом, подобно священным скрипториям, компьютеры переводили вычисления Фалиной в биохимические формулы, отправляя их прямиком в Лабораторию (третий отдел). Во втором же совершалось таинство извлечения генетического материала из костей динозавров. Здесь, будто археологи времени, техники кропотливо извлекали его из окаменелостей и, если благоволила удача, из фрагментов мягких тканей. Кайли невольно отметила немногочисленность сотрудников — не более десяти человек, — что лишь добавляло происходящему ореол избранности.

Она замерла у стеклянной перегородки, наблюдая за кипящей жизнью двух отсеков. В первом, где тишина была почти осязаемой, программисты и биоинформатики, подобно жрецам у древних алтарей, колдовали над мониторами. Их пальцы, как крылья колибри, порхали над клавишами, расшифровывая сложные алгоритмы и массивы генетических данных, словно древние письмена, открывающие путь к тайнам мироздания.

Во втором отсеке атмосфера была иной — напряженная, почти лихорадочная. Техники в защитных костюмах, словно хирурги, готовящиеся к сложнейшей операции, работали в перчаточных боксах, манипулируя с костями динозавров. Инструменты, которыми они пользовались, казались одновременно хрупкими и мощными: лазерные скальпели, ультразвуковые генераторы, микроманипуляторы. Кайли затаила дыхание, наблюдая, как из окаменевшего позвонка извлекается тончайшая нить — потенциальный ключ к вратам прошлого.

— Так мы и вывели точно таких динозавров, какие жили в Мезозойскую эру, — заключил академик Сидоров.

Генри прищурился, не то от сомнения, не то от восхищения.

— Однако в России, насколько мне известно, практически нет своих динозавров?

— Не совсем так, Генри, — возразил Сидоров, лукаво улыбаясь. — На территории России обнаружено немало интересных находок, хоть и не таких обильных, как в Северной Америке или Аргентине. В основном это остатки динозавров, обитавших в Сибири и на Дальнем Востоке. Мы научились извлекать максимум возможного из того, что имеем.

Он обвел взглядом лабораторию, словно представляя ее как живое доказательство своих слов. Ксения, не теряя времени, щёлкала затвором мобильного, фиксируя каждое мгновение научного триумфа.

— Кроме того, генетический код динозавров — это, в сущности, универсальный язык. Нам не обязательно иметь полный геном конкретного вида, найденного именно в России, чтобы восстановить его. Мы используем сравнительный анализ, сопоставляя фрагменты, полученные из разных источников, и заполняем пробелы, опираясь на теорию эволюции и математические модели Фалиной.

— Все это так, Андрей, и я восхищён методом Кати не меньше вас. Однако, позвольте заметить, что птеранодоны, диплодоки, игуанодоны, трицератопсы и брахиозавры жили только у нас в США.

Сидоров пожал плечами, его взгляд оставался невозмутимым.

— География в данном случае не имеет первостепенного значения, Генри. Генетический материал — это как пазл. Важно собрать достаточное количество фрагментов, чтобы воссоздать цельную картину. Мы, конечно, используем и американские образцы, и аргентинские, и китайские. Знаете, мир науки — это мир сотрудничества.

— Насколько мне известно, — продолжал Генри, — вы не закупали кости наших динозавров по официальной линии.

— Есть частные коллекционеры, — пожал плечами Костров. — Нам ведь не нужен полный скелет птеранодона, достаточно костей с генетическим материалом.

Кайли с трудом верилось в происходящее. Перед ней разворачивался процесс, граничащий с научной фантастикой, но, судя по уверенным лицам ученых, ставший здесь обыденностью. Она знала, что теоретически это возможно, но наблюдать за этим вживую… это было потрясающе, словно стать свидетелем сотворения мира.

Генри хмыкнул, явно не до конца убежденный ответом Кострова. Он окинул взглядом лабораторию, словно пытаясь разглядеть спрятанные улики, тени сомнений в этом храме науки.

— "Частные коллекционеры", — повторил он с легкой иронией, словно пробуя фразу на вкус. — Весьма удобно. И, конечно, никаких вопросов о происхождении генетического материала не возникает?

Сидоров перевел взгляд с Генри на Кайли, словно ища поддержки в этом заочном споре, словно призывая ее стать арбитром в этом научном поединке.

— Мы соблюдаем все необходимые этические и юридические нормы, Генри. Все образцы, используемые в наших исследованиях, получены законным путем и сопровождаются всей необходимой документацией.

В тот же момент к Генри и Кайли подошла сияющая Фалина и с улыбкой протянула распечатанный листок, словно даря ключ к сокровенной тайне.

— Позвольте сделать вам маленький подарок? — улыбнулась она. — Та формула селекции розовой сирени, которую при вас вывел наш компьютер… Я перевела ее в биохимические формулы и дарю из вам. Если хотите — можете вырастить «компьютерную сирень» дома в Америке!

Генри взял листок, пробежал глазами по сложным формулам и слегка приподнял бровь, словно пораженный неожиданным поворотом.

— Весьма любопытно, Екатерина, — сказал он, стараясь скрыть удивление. — Никогда бы не подумал, что математика может быть столь… поэтичной.

Кайли заглянула через его плечо. Символы и цифры действительно напоминали странный, завораживающий язык, понятный лишь посвященным. Она представила, как эти абстрактные вычисления превратятся в душистые соцветия сирени, и невольно улыбнулась, пораженная красотой науки.

Сидоров довольно кивнул, явно гордясь работой Фалиной, словно представляя ее как символ русского научного гения.

— В этом вся суть нашего подхода, Генри. Мы используем математику как инструмент для познания мира, даже такого, казалось бы, далекого от нее, как генетика растений. Мы соединяем науку и искусство, создавая нечто новое и прекрасное.

Кайли неотрывно смотрела на экран, где трехмерная модель реконструированного генома стегозавра плавно вращалась, подсвеченная неоновыми цветами. Она не могла сдержать восхищения от увиденного. Воскрешение существ, вымерших миллионы лет назад, казалось невероятной фантазией, но здесь, в этом стерильном зале, это становилось осязаемой реальностью.

— Модели Фалиной, — продолжил Сидоров, заметив ее интерес, — позволяют нам предсказывать структуру ДНК даже в самых поврежденных образцах. Это как решать сложнейшую головоломку, где каждая косточка, каждый фрагмент ткани — это часть огромной мозаики. И мы, благодаря ее гениальности, научились складывать эту мозаику обратно, восстанавливая картину прошлого.

— Вы корректировали геном динозавров? — спросил Генри, понимая, что тема происхождения генетического материала динозавров зашла в тупик, словно корабль, севший на мель.

— Нет, — твердо ответила Фалина, будто высекая слова из камня. — Динозавры должны быть точно такими, какими и были. Точь-в-точь! — заключила она, отчеканив каждое слово и стукнув каблучком об пол, точно ставя восклицательный знак в конце научного постулата.

Генри непонимающе нахмурился. "Но как же тогда…?"

— Всё дело в палеогенетике, — перебил Костров, до этого молчаливо наблюдавший за происходящим, словно мудрый стратег, ждущий своего часа. — У нас огромная коллекция ископаемых останков. Мы извлекаем из них фрагменты ДНК и используем уравнения Кати для восстановления полных геномов.

— То есть вы не добавляете гены современных животных, чтобы заполнить пробелы в ДНК динозавров? — уточнила Кайли, пытаясь осознать разницу между подходом InGen и русским методом, словно сравнивая две разные философские школы.

— Ни в коем случае, — покачала головой Катя, отгоняя дурную мысль. — Это было бы кощунством. Мы стремимся к абсолютной аутентичности. Наши динозавры — это не гибриды, а абсолютно точные копии тех, что когда-то населяли Землю. Я сделала только одно исключение, выведя черно-зелёного брахиозавра.

Кайли ощутила, как по спине пробежали мурашки, словно предчувствие чего-то невероятного. Черно-зеленый брахиозавр… Она помнила фотографии этого поразительного существа, просочившиеся в научные журналы пару недель назад. Его необычный окрас вызывал бурные дискуссии в научном сообществе. Многие считали это генетической аномалией, случайностью. Теперь же выяснилось, что это осознанный эксперимент, акт научного бунтарства.

— И почему же вы решили сделать такое исключение? — с любопытством спросил Генри, явно заинтригованный, как-будто перед ним открылась дверь в неизведанное.

Костров с улыбкой достал из папки старую советскую книгу Голосницкого «Путешествие в прошлое». На обложке был нарисован черно-зеленый брахиозавр, бредущий по озеру или болоту в лунном свете, как призрак из далекого прошлого.

— Любимая в детстве книга нашей Катюши, — сказал он с улыбкой, раскрывая секрет детской мечты, ставшей научным экспериментом.

Катя покраснела, но тут же взяла себя в руки, словно одергивая непослушную эмоцию.

— Мне всегда казалось, что это идеальный образ динозавра, — пояснила она. — Воплощение мечты о прошлом, увиденном глазами ребенка. Я просто хотела воплотить эту мечту в реальность.

Сидоров кашлянул, пытаясь скрыть улыбку, точно отец, умиленный шалостью своего гениального ребенка.

— Екатерина Николаевна у нас человек творческий, — проговорил он. — Иногда ее научные изыскания приобретают весьма неожиданные формы. Но, должен признать, черно-зеленый брахиозавр получился весьма эффектным.

— Но не волнуйтесь: у нас есть и настоящие, природные, и черно-зелёные брахиозавры, — добавил Костров. — Наука не пострадала, а детская мечта воплотилась в жизнь.

Кайли продолжала молча наблюдать за происходящим, чувствуя себя одновременно восхищенной и немного потерянной, словно попала в сказку, где наука и детская фантазия переплелись в причудливом танце. Она словно попала в другой мир, где научные достижения граничили с детской наивностью, а гениальность уравнений Фалиной сочеталась с ее капризным желанием создать динозавра, сошедшего с обложки старой книжки. Генри, казалось, был в полном восторге от увиденного, как ребенок, попавший в Диснейленд. Он продолжал задавать вопросы о палеогенетике, о методах извлечения ДНК из ископаемых останков. Катя, вдохновленная его вниманием, охотно делилась подробностями, увлеченно рассказывая о сложностях и тонкостях процесса, словно делясь секретом волшебства. Сидоров и Костров с гордостью наблюдали за этим обменом знаниями, словно демонстрируя миру достижения своей страны, словно показывая сокровище, рожденное на русской земле.

— Мы вывели морозоустойчивые, древовидные папоротники, — с гордостью заявила Катя. — А сейчас творим волшебство с геномом араукарии. Наша цель — не просто морозостойкость, а взрывная скорость роста! — В глазах ее заплясали озорные искорки. — И тогда… — она расплылась в счастливой улыбке, — мы воссоздадим мезозойские джунгли прямо здесь!

— А вдруг эта "ледяная" араукария вырвется на свободу? — с тревогой в голосе спросил Генри.

— И что с того? — искренне изумилась Фалина. — Представьте: бескрайние, засушливые просторы Крыма превратятся в цветущие субтропические оазисы! Люди будут бродить в тени гигантских деревьев, наслаждаясь первозданной красотой!

Кайли невольно поежилась, вспомнив, как скрежетали экскаваторы, безжалостно уродуя склоны крымских гор.

— Что же вызвало трудности? — поинтересовался Генри.

— Да наша Катюша воюет с местными экологами, — усмехнулся Сидоров. — Она, как Кассандра, глуха к их предостережениям, зато в прессе мечет громы и молнии!

Кайли переводила взгляд с восторженной Фалиной на ироничного Сидорова, пытаясь понять, как в одном человеке могут сосуществовать гениальная научная прозорливость и обезоруживающая… наивность. Идея превратить Крым в мезозойский парк казалась одновременно дерзким вызовом, балансирующим на грани безумия, и безумно притягательной мечтой. Но что станет с хрупким равновесием степных экосистем? Какая судьба ждет немногочисленных обитателей этих полупустынных земель?

— Да почему именно Крым?! — не удержалась Катя, и Кайли вздрогнула, осознав, что ее сомнения озвучены. — Мы же берем под парк два брежневских водохранилища! Что в них ценного? Что?! — Катерина шла в наступление. — Конечно, смотря что считать ценностью… Но что-то я не видела толп почитателей брежневской меланхолии, — презрительно скривилась она.

— Ну, как сказать… — пробормотал Генри, пытаясь сгладить острые углы. — Любое вмешательство в природу чревато непредсказуемыми последствиями…

— Да это же и без того фальшивая природа, жалкий эрзац! — живо подхватила Катя. — Мы ведь не заповедные рощи трогаем, в конце концов.мы меняем эрзац тысяча девятьсот восьмидесятого года. Не помню, — фыркнула она, — чтобы раньше его считали очень ценным.

Кайли сглотнула, ощущая, как щеки заливает предательский румянец. Она привыкла к выверенным формулировкам, к филигранной точности аргументов, к трепетному отношению к любой, даже самой скромной экосистеме. А тут — сокрушительный напор, непоколебимая уверенность в собственной правоте и пренебрежение к «эрзацу» . Ей стало интересно, как бы отнеслись к подобным проектам в Америке. Там такая инициатива вызвала бы бурю протестов и бесконечную череду судебных исков.

— И потом, — добавил Костров, — мы же не варварски насаждаем эти растения где попало. У нас строжайший контроль за распространением. Все под неусыпным наблюдением, и мы готовы мгновенно реагировать на любые изменения. Мы ученые, а не вандалы.

— Это их «Зеленый фронт» — вот истинные варвары, — парировала Катя. — Настоящие мракобесы…

— Да ладно тебе, Катюша, — примирительно произнес Сидоров. — Не стоит так заводиться. У каждого своя правда.

— Правда… — фыркнула Фалина. — У них не правда, а дремучее невежество! Они хотят законсервировать мир в первобытном состоянии. Вернуться к выгребным ямам и умывальникам во дворе… — Сидевшие за компьютерами сотрудники не смогли сдержать смех.

— Ладно, идемте-ка дальше, — вздохнул Сидоров. — Боюсь, лаборатория — зона строгого режима. Туда вас, к сожалению, мы пустить не можем. Зато в четвертый отдел, где содержат и изучают динозавров, мы обязательно заглянем.

Кайли и Генри обменялись взглядами, пытаясь переварить услышанное. В воздухе повисла напряженная тишина, которую прервал лишь тихий смех сотрудников лаборатории, явно привыкших к эксцентричным выходкам Фалиной. Сидоров, казалось, чувствовал себя немного неловко, но быстро взял ситуацию под контроль.

— Не обращайте внимания, — сказал он с мягкой улыбкой. — Катя — очень увлеченный человек, и иногда ее эмоции берут верх. Но она гений мирового масштаба, и без нее работа центра была бы невозможна.

Костров энергично кивнул в знак согласия.

— Да, Катя — настоящий гений. Просто немного… своеобразный. Но без ее энтузиазма этот проект не был бы таким захватывающим.

Они покинули отдел и направились к выходу из здания. Кайли шла молча, погруженная в свои мысли. Ей было сложно понять, как в одном месте могут сочетаться передовая наука, детская мечтательность и столь радикальные взгляды на экологию. Она чувствовала себя Алисой, попавшей в Зазеркалье, где все привычные ей понятия перевернулись с ног на голову. Генри тихо говорил Патрику, что это очень радикально по отношению к экологическим организациям, а журналист, как поняла Кайли, объяснял ему, что у русских заботятся о территории только в том случае, если она имеет природоохранный статус: все остальное для них не значит ничего. Однако Ксения не дала Фалиной и шагу ступить, сразу же обступив ее со своим блокнотом.

— Екатерина Николаевна… позвольте пару вопросов для моего блога? — Ксения выразительно посмотрела на Катю.

— Да хоть пять! — спокойно ответила Фалина. — Я всегда вам рада!

— Спасибо! Скажите, а после ваших открытий исчезнет профессия селекционера? — чуть жеманно, но с явным интересом спросила Ксения. — Не вымрет ли она?

Первый в истории прямой репортаж из биогенетического центра мгновенно взвинтил количество подписчиков на ее блог до небес. Подруга Маша оставила восторженный комментарий: «Ксю, ты мега-женщина!», а бывший приятель Альберт ограничился лаконичным: «Ксюн, ты даешь!». Ксения улыбалась: она была счастлива от мысли, что теперь никому из знакомых до нее не дотянуться. И ее фотография с Фалиной, стоящей у доски с маркером в руке, завтра разлетится по всем СМИ.

— Может, и вымрет… — пожала плечами Катя, чеканя каблуками по ступенькам лестницы. — Ну и что? Вымерла же профессия трубочиста или фонарщика. Да и кавалеристов сейчас в армии нет.

Ксения на секунду запнулась, торопливо записывая ответ в блокнот. "Вымерла" прозвучало как приговор, хотя Фалина, очевидно, не видела в этом ничего трагичного. Но Ксения-то знала, что за каждой профессией стоят люди, судьбы, целые поколения, посвятившие себя одному делу. Представить, что селекционеры, с их кропотливым трудом и чутьем к природе, просто исчезнут, было невыносимо тяжело.

— Конечно, никто не запретит заниматься на даче варварской селекцией, — усмехнулась Катя. — Но на фоне компьютеризации, перевода селекции в математические формулы, это будет постепенно уходить в прошлое. Научная селекция станет компьютерным расчетом формул и предложением компьютером оптимального решения.

Ксения лихорадочно строчила, стараясь не упустить ни слова. "Компьютеризация… математические формулы… оптимальное решение…" Слова складывались в холодную, бездушную картину будущего, где человеческому опыту и интуиции не оставалось места. Она представила себе пыльные архивы селекционных станций, заполненные пожелтевшими от времени записями, гербариями и зарисовками, сделанными руками людей, влюбленных в свое дело.

— Ну а почему нет? — улыбнулась Катя. — В советские времена во всех дворах и гаражах мужички лежали под машинами, что-то мастеря. Теперь их нет. После создания сервисных центров они стали не нужны, не так ли?

Девушка опустила блокнот, словно он вдруг стал непомерно тяжелым. Аналогия с автомеханиками прозвучала убедительно, но в то же время резанула слух. Машина — это механизм, созданный человеком, а растение — живой организм, часть сложнейшей экосистемы. Неужели возможно свести все к простым формулам и алгоритмам?

— Приведу более сложный пример, — продолжала Катя. — Доблестным рыцарям пятнадцатого века очень не нравилось появление огнестрельного оружия. Как это простолюдин стал сильнее благородного сеньора? Квентин Дорвард пытался делать вид, что ничего не происходит, и жить как во времена Айвенго, пока швейцарская пехота с пушками не смела доблестных рыцарей с лица земли.

Ксения подняла глаза на Фалину. В ее словах звучала холодная логика прогресса, беспощадная и неотвратимая. Но в глазах Ксении отражалось неприятие, тихий бунт против такого будущего. Она видела в селекционерах не просто профессию, а нечто большее — хранителей знаний о природе, посредников между человеком и миром растений.

Компьютеры, математические модели, оптимальные решения — все это казалось чуждым и враждебным миру, где царили запахи земли, шелест листьев и пчелиное жужжание.

— Но ведь селекция — это не просто создание новых сортов, — все же произнесла Ксения, пытаясь вернуть разговор в другое русло. — Это сохранение биоразнообразия, адаптация растений к меняющимся условиям среды. Компьютер может просчитать оптимальный генотип, но он не почувствует, как растение реагирует на засуху, как сопротивляется болезням.

— О, это уже прошлое, Ксения, — отмахнулась Катя. — Мы используем не просто уравнение, а целую систему уравнений стабилизации генома!

— А мне вот кажется, что селекционер теперь станет дизайнером… — вставил подошедший Патрик. — Он будет заказывать, какие нужны цветы и растения, разрабатывать концепции посадок.

Ксения замерла, пытаясь осознать услышанное. "Дизайнером… заказывать цветы…" В ее голове смешались образы: с одной стороны, бескрайние поля, усыпанные цветами, выведенными кропотливым трудом селекционеров, с другой — глянцевые журналы с идеально выверенными ландшафтными композициями, созданными по чьему-то заказу. Получалось, что вместо творца, созидателя, селекционер превратится в исполнителя чужой воли, в придаток к модной тенденции?

— То есть… — медленно произнесла Ксения, — селекционер больше не будет сам определять, что нужно миру растений, а будет лишь исполнять заказы? Будет создавать то, что модно, а не то, что полезно, устойчиво, необходимо для сохранения экосистемы?

— Ну почему же, — возразил Патрик, — полезность и устойчивость тоже могут быть частью заказа. Сейчас, например, очень востребованы растения, устойчивые к засухе или болезням. Просто теперь процесс будет более управляемым, более предсказуемым.

— Мы сможем создавать растения с заданными характеристиками, которые будут идеально вписываться в городской ландшафт или в экосистему определенного региона, — охотно развила его мысль Катя.

— Да. Это как с архитектурой — раньше строили дома из того, что было под рукой, а теперь проектируют здания с учетом всех требований и пожеланий заказчика, — подтвердил Патрик.

Ксения почувствовала, как ее надежда тает. Слова Патрика звучали разумно и убедительно, но за ними скрывалась перспектива утраты чего-то важного, чего-то, что невозможно выразить простыми формулами и расчетами. Утраты связи с природой, утраты интуитивного понимания потребностей растений, утраты той самой "любви к коню", о которой говорила Катя. Она посмотрела на Фалину, ожидая увидеть в ее глазах хоть тень сомнения, но увидела лишь уверенность и непоколебимую веру в прогресс. И тогда Ксения поняла, что ее тихий бунт обречен на поражение.

— Ты к своему мужику ходил? — голос Марины обжигал ледяным презрением.

— Пойду… — отец пробормотал в ответ, взгляд потух, но Катя знала: материнскому гневу ему не перечить.

— Иди живо! Пусть новую ампулу вшивает!

— Угу…

— Что «угу»! Сегодня поедешь — вот что «угу»! Осточертели твои пьянки, пропади они пропадом. Жизни с тобой никакой, одно прозябание.

— Да схожу, схожу… денежку дай…

— Как же ты мне опротивел! — Марина устало выдохнула, словно в легких иссяк кислород. — Я что, их печатаю, что ли?

Катя исподтишка наблюдала за этой тягостной сценой. Она прекрасно понимала: под словом «мужик» мама подразумевала врача, что пытался избавить отца от цепкой хватки зависимости. Катя ненавидела эти разговоры, въевшиеся в стены их квартиры. Они звучали вновь и вновь, словно заеденная пластинка, отравляя и без того унылую атмосферу их бытия. Отец, ссутулившись, поплелся к столу, где мать, с гримасой отвращения, выуживала из кошелька помятые купюры. Деньги летели в него, словно постылая милостыня, унижая обоих, словно клеймо.

В памяти вдруг всплыл обрывок прошлого лета. Тогда они втроем выбрались в город, чтобы прикупить Кате обновок к школе. Поначалу все складывалось неплохо: отец даже расщедрился и купил ей книжку с наклейками кораблей — там были и катамаран, и бот. Воздух искрился от аромата августовских каштанов, пыльной листвы и легкой, прозрачной предосенней дымки. Внезапно отец отлучился на пять минут — за сигаретами. «Смотри, не вздумай напиться», — бросила вдогонку мать, словно проклятье. «Да иди ты… одно на уме — напился!» — огрызнулся отец, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Он вернулся бегом минут через десять, оправдываясь длинной очередью и нежданной встречей с каким-то Ванькой Пичугиным. Но постепенно, словно подтаявший воск, его лицо расползалось, теряя очертания. Он был пьян, до чертиков пьян.

— Катя, вставай! — мама, уже облаченная в салатовый брючный костюм в белую полоску, распахнула дверь в комнату, впуская свежий утренний воздух. — Хватит разлеживаться! Я ушла на экзамен. Завтрак на столе. Если надумаешь гулять — футболка, шорты и гольфы в зале. Все, пока!

Стояло начало июня. По лазурному небу, словно ватные комья, неспешно плыли редкие перистые облака. В лужах, оставшихся после ночного дождя, комьями лежал сбившийся тополиный пух, словно бездомные котята. Больше всего на свете хотелось на речку, к прохладной воде, но мечтать об этом не приходилось — машины у них не было. Вернее, она была у отца Николая Васильевича, Катиного деда. Но отношения между ним и Мариной были натянуты, словно струна, готовая вот-вот лопнуть, и Василий Андреевич уезжал на своей машине в деревню к дальней родне на целое лето, спасаясь от вечных скандалов. Покончив с завтраком, Катя уселась у окна, целиком и полностью погрузившись в мир книги Брауна.

Вскоре Катю ждало настоящее потрясение, словно удар током. На странице 83 ее взору предстал невероятный рисунок: тематические клетки с мелкими животными, словно сошедшими со страниц сказок. Клетка «Уголок леса» представляла собой террариум с миниатюрной каменной горкой, саговником, высокой травой, небольшим бревном и змеей с причудливым узором на спине, лениво ползущей по нему — явно не ужом, а чем-то более экзотичным. Далее следовала просторная клетка «Берег пруда» с чистой водой, сочной травой, песчаными горками, двумя черепахами, лягушкой и диковинной полосатой ящерицей, словно сошедшей с картинки. «Должно быть, саламандра», — догадалась девочка, затаив дыхание. Третья клетка, названная «Уголок пустыни», была заполнена колючими кактусами, нагретым песком и юркой ящерицей-гекконом, словно сошедшей с экрана телевизора. Катя смотрела на книгу, широко раскрыв глаза от изумления. Кто, где и когда позволит завести дома геккона, саламандру и, уж тем более, змею? Это казалось чем-то нереальным, как полет на Луну.

Фыркнув от нетерпения, Катя живо представила себе эту сцену. Вот она, набравшись храбрости, говорит родителям: «Купите мне террариум для змеи…». Мать, закатив глаза, ответит что-то вроде: «Ты уже взрослая, пора бы и мозги включить!». Отец, вздохнув, скажет: «Пойми, змей в квартирах не держат. Это только в зоопарках…». Но ведь книга Брауна — не про зоопарк, а учебник для юного натуралиста! В голове у Кати, словно пчелы в улье, роились вопросы, не давая покоя. Неужели Браун действительно предлагал завести всех этих диковинных животных дома? Или это просто красивая иллюстрация, плод безудержной фантазии художника? А если это реально, то где достать все необходимое для создания таких террариумов, словно сошедших со страниц научной фантастики? Где купить саговник, геккона и, самое главное, змею, чтобы показать всем во дворе?

Девочка перевернула страницу. Там был подробный рисунок, детально демонстрирующий внутреннее устройство террариума, словно рентгеновский снимок. Подписи к рисунку объясняли, какой грунт нужен для каждого вида животных, какая температура должна быть воды и воздуха, какое освещение необходимо для поддержания жизни в этом искусственном мире. Катя углубилась в чтение, словно погружаясь в новый, неизведанный мир, полный тайн и загадок. Она узнала о специальных лампах, имитирующих солнечный свет, о поилках, автоматически поддерживающих необходимый уровень влажности, о камнях с подогревом, создающих комфортные условия для рептилий. Неужели в далекой Америке все это было настолько просто и доступно?

Катя живо представила себе американскую семью, словно сошедшую со страниц глянцевого журнала. Какую-нибудь свою сверстницу — Салли или Кайли. Вот она, вдохновившись книгой Брауна, решила заняться коллекционированием минералов — и родители, как тут и написано, не раздумывая, повезли ее на своем огромном автомобиле в горные карьеры, полные сверкающих кристаллов. Захотела завести террариум — нет проблем, завела себе гремучую змею, как тут и написано, словно это обычное дело. «Ведь красавица», — подумала Катя с легкой грустью, глядя на картинку. Захотела изучать динозавров — родители тут же повезли ее в горы Сьерра-Невада, где непременно должны быть камни с отпечатками древних растений, словно вышедших из глубин времен. Катя открыла страницу, где был нарисован зеленый стегозавр на фоне пальм и гигантских секвой, словно сошедший с экрана кинотеатра. Она, конечно, была в Крыму прошлым летом, но кто бы отпустил ее в горы одну, без присмотра? Разве что пешком от горки возле алуштинского музея природы или от музея Сергеева-Ценского. Там она, уставшая, присела у края обрыва, однако мама боялась, что Катя оступится и упадет. Да и сама Катя не могла себе представить, как полезет по отвесной скале за заветными камнями, рискуя жизнью.

Досадуя на своё бессилие и зависимость от взрослых, Катя пролистала книгу назад и накинулась на рисунок витрины «Экспозиция развития бабочки». Здесь, в аккуратном ящике под стеклом, лежали засушенная бабочка, словно уснувшая вечным сном, ветка растения, на которой она когда-то жила, крошечное яйцо, гусеница («Как ее сохранили?» — промелькнуло в голове у Кати) и куколка, словно завернутая в кокон. Катя фыркнула, представив себе, как просит маму купить ей такой ящик для экспозиции. Ящик для такой витрины ей точно не купит никто и никогда. Дальше следовал странный совет, как подготовить гусеницу к экспозиции: выдавить карандашом содержимое из ее шкурки, разогреть над газом медицинскую пипетку, вдохнуть в шкурку гусеницы горячий воздух и заложить в нее кусочек ваты, чтобы сохранить форму. Ну и где она возьмёт газ для такой сложной процедуры? Да и кто позволит ей дома делать этот опасный опыт с газовой горелкой, даже если бы она и была? Нет, заниматься реально по этой книге было не просто, а практически невозможно.

Катя задумалась, откинувшись на спинку стула. Она начала заниматься природой, собственно, ради динозавров, нарисованных в самом центре книги, словно приглашение в удивительный мир. В глубине души она почему-то верила, что, изучив книгу о природе вдоль и поперек, она непременно найдет путь к живым динозаврам, словно они ждали ее в укромном уголке Земли. Она верила, что где-то на нашей планете есть тайное, укромное место, где до сих пор живут эти гиганты прошлого, и она, Катя Фалина, во что бы то ни стало должна будет их найти, доказать всем, что они существуют. Конечно, потом, когда вырастет и станет настоящим ученым, а пока для этого ей нужно стать биологом, то есть самой освоить книгу Брауна от корки до корки. Только вот попробуй ее освой, если каждое задание в ней кажется невыполнимым, словно полет в космос…

Девочка устало посмотрела в окно. Серые панельные дома, пыльные тополя, редкие прохожие, спешащие по своим делам. Никаких горных разломов, никакой манящей Сьерра-Невады и, конечно же, никаких стегозавров, разгуливающих на свободе. Но тут же Катя, словно очнувшись от наваждения, улыбнулась. Прямо на улице, словно на походном поле боя, разворачивалось настоящее побоище — ее лучшая подруга Лиза, приехавшая на лето из далекого Екатеринбурга, яростно спорила с противным Щепычем, местным хулиганом! Не теряя драгоценного времени, Катя быстро переоделась в свою любимую синюю футболку с эмблемой Эйфелевой башни, словно отправляясь в Париж, и помчалась на выручку лучшей подруге, бросив книгу на столе. Мама предусмотрительно сделала на футболке специальные потайные карманы на молниях, чтобы там можно было надежно хранить ключи от квартиры и подъезда, словно секретное оружие. Через несколько минут Катя уже была во дворе, готовая к битве.

— Отдай сюда! — кричал Щепыч, стоя у большой лужи, словно капитан пиратского корабля. — Это подшипник Денисюка! Он его ищет, повсюду ищет!

Высокая Лиза с длинными, развевающимися на ветру волосами молча показала ему кукиш, словно говоря: «Не дождешься!». В отличие от Кати, она была одета в яркую желтую футболку навыпуск, темные, почти черные, трикотажные треники и белые, как снег, кроссовки, словно сошедшие с обложки спортивного журнала.

— Отдай, Подлиза, — настойчиво требовал Щепыч, не отступая ни на шаг. Эту обидную кличку он приклеил к Лизе еще в глубоком детстве, и она прочно закрепилась за ней, как за Катей — прозвище Малина.

— Кать, чей это подшипник? — прищурилась Лиза, ища поддержки у подруги.

— Димулька, — не задумываясь выпалила Катя, не моргнув глазом.

Она, конечно, соврала, даже не покраснев. Димка из 64-й квартиры по прозвищу Димулек был тихим и незаметным мальчиком, хотя и лихо рассекал по двору на своем стареньком велосипеде. Никаких подшипников он, разумеется, не терял и не искал. Но Кате очень хотелось насолить противному Щепычу, показать ему, кто здесь главный. Да и мама всегда называла Щепыча не иначе как «прохиндеем», «жлобякой» или «хитрой деревней».

— Врет Малина! Это подшипник Денисюка, клянусь! — во все горло заорал Щепкин, тряся кулаками в воздухе.

Лиза, ухмыльнувшись, словно чеширский кот, сунула подшипник в карман своих джинсов, спрятав улику. Щепыч, пыхтя от злости, словно закипевший чайник, затопал ногами, поднимая столбы пыли.

— Погоди, Малина, еще пожалеешь! — прошипел он, словно змея, прежде чем с грохотом скрыться в темном подъезде.

Катя и Лиза переглянулись и, не выдержав напряжения, прыснули со смеху, словно брызги шампанского. Щепыч был местным хулиганом, грозой двора, но его угрозы звучали нелепо и смешно, как детские страшилки.

Пока девочки, не переставая смеяться, обсуждали, как лучше распорядиться трофеем, на стареньком фиолетовом велосипеде подъехал их новый враг — тот самый Денис Лошкарев, потерявший подшипник. Высокий, худой и с вытянутым желтоватым лицом, он казался каким-то неестественно болезненным для восьми лет, словно его мучила какая-то скрытая болезнь. Две глубокие полосы на лбу лишь дополняли общее ощущение его нездоровья и усталости. Денис слыл отъявленным беспутником, который целыми днями бродил с компанией старших полу-хулиганов по заброшенным стройкам, темным гаражам и даже к опасной железной дороге, словно искал приключений на свою голову.

— Это вы у Щепыча мой подшипник забрали? — процедил Денис сквозь зубы, сверля девочек злобным, испепеляющим взглядом, словно желал им провалиться сквозь землю. Его голос был тихим, почти шепотом, но в нем сквозила такая неприкрытая угроза, что по спине Кати пробежали предательские мурашки, несмотря на смелость.

— А что, твой подшипник именной? — огрызнулась Лиза, стараясь не выдать свой испуг и дрожь в голосе. — Может, ты еще докажешь, что это твой, предъявишь документы?

— Денисюк, Денисюк, старая сосиска! — вдруг вспомнила Катя обидную дразнилку, словно спасательный круг. Сама она вряд ли бы осмелилась задирать Лошкарева, зная его буйный нрав, но в присутствии Лизы, уверенно занимавшейся У-Шу, ей было не так страшно, и храбрость наполнила ее сердце.

— Денисюк — говнюк, старая сосиска! — усилила Лиза эффект от дразнилки, словно подливая масла в огонь.

Все началось прошлым летом, с тех пор как Катя вернулась с моря, словно вдохнув новую жизнь в тихий двор. Денисюк, оседлав своего верного коня — велосипед, рассекал пространство двора с таким лихим проворством, что даже видавший виды Щепыч, казалось, провожал его завистливым взглядом. Лиза, заговорщицки подмигнув, уговорила несмышленого Витьку на дерзкий шаг. И вот, однажды, мальчуган, дрожа от волнения, выступил перед собравшейся компанией. "Хотите стихи?" — робко прозвучал его детский голос, и двор замер в ожидании. Даже неугомонный Денис, притормозив свой велосипед, застыл в изумлении. Витя, встав напротив его двухколесного друга, с важным видом произнес: "Денисюк, Денисюк, старая сосиска!" Ярость мгновенно вспыхнула в глазах Денисюка. "Что ты сказал?! Давить буду!" — взревел он, срываясь с места и бросаясь в погоню за обидчиком. Но дразнилка, словно эхо, разносилась по всему двору, преследуя его на каждом вираже.

Глаза Лошкарева сузились, превратившись в узкие злые щелки, словно у разъяренного кота. Он спрыгнул с велосипеда и, медленно, словно хищник, надвигаясь на девочек, процедил сквозь стиснутые зубы: «Сейчас я вам докажу, где раки зимуют». Катя, не раздумывая, отпрыгнула в сторону, спасаясь от неминуемой расправы. Лиза немного попятилась, оценивая ситуацию. Катя вдруг вспомнила, что у неё в кармане сиротливо остался небольшой коричневый камушек из недавнего сбора щебёнки для коллекции минералов, словно подарок судьбы. Расставаться с ним было немного жалко, но Катя, не колеблясь, достала его из кармана и, прицелившись, запустила в Дениса, словно снаряд. Камень, к ее удивлению, попал ему прямо в бедро, заставив вскрикнуть от боли. Не удержав равновесие, Денисюк с громким криком рухнул в грязную лужу, словно подкошенный, а за ним, словно насмехаясь, полетел и его злополучный велосипед, больно ударив парня по спине.

— Что, Денисюк, свинья грязь найдет? — расхохоталась Лиза, захлебываясь от смеха.

— В Южной Америке есть такая свинья — пекари, — поддержала ее Катя, ликуя от победы. Она была очень довольна, что ей удалось одолеть грозного Денисюка, унизив его перед всем двором.

— Твари… — плаксиво простонал Денис, барахтаясь в луже. — У меня ушко и так почти не слышит, а вы…

Девчонки, взвизгнув от хохота, вихрем умчались со двора, оставив Дениса беспомощно барахтаться в грязной луже. Катю захлестывала волна адреналина, пьянящая гордость за безупречный бросок. Лиза, казалось, купалась в лучах соучастия. Сердца бешено колотились, когда они неслись по пыльным улицам, пока не долетели до излюбленной детской площадки, приютившейся у подножия старого кирпичного завода. Здесь, в царстве облупленных качелей и ржавых горок, можно было на миг укрыться от последствий своей дерзости.

— Ух, ты ему вмазала! — восхищенно выдохнула Лиза, плюхаясь на скрипучие качели. — Я думала, он нам сейчас башку открутит.

— Ну и ну, — пробормотала Катя, украдкой вытирая испарину со лба. — И не знала, что Денисюк таким злыднем стал.

— Да уж, — согласилась Лиза. — Ему бы не по стройкам шататься, а публику смешить. Клоун из него знатный вышел бы.

Катя задумчиво посмотрела на старый домик, где когда-то был хлебный магазин.

— А давай в следующий раз Денисюку палку в колесо сунем, прямо на ходу? — Лиза прищурилась, словно примеряя шалость на прочность.

— Зачем?

— А чтобы искры из-под спиц! — лицо ее подруги расцвело озорной улыбкой.

— Жутковато… Вдруг нас за его велик заставят расплачиваться? — Катя задумалась, грызя ноготь. Мимо проплыл краснолицый мужичок в помятом пиджаке и кепке, из сумки торчала горлышком бутылка кваса. «И не жарко ведь ему…» — невольно отметила Катя.

— Да брось ты! — защебетала Лиза. — Никто и не узнает, это же игра! Просто капелька адреналина, а то тоска зеленая. — Она лукаво подмигнула и, понизив голос до заговорщицкого шепота, добавила: — Представляешь, как он кубарем покатится? Зато хоть на пару деньков забудет про свой драгоценный велосипед.

Катя колебалась, словно осенний лист на ветру. С одной стороны, зудело озорство, хотелось вырваться из плена скуки. С другой — маячила неприглядная перспектива разбирательств с разъяренными родителями Денисюка и ощутимая брешь в родительском кошельке. Она оглянулась, ища молчаливой поддержки у ржавых качелей и облупившейся песочницы, словно они могли подсказать верное решение.

— Смотри…

— Что?

— Да вот же…

Лиза, наклонившись, подхватила с пыльной обочины камень, словно обтесанный самой природой в аккуратный прямоугольник. Катя заметила нежный, розоватый оттенок, и сердце ее невольно затрепетало: вдруг этот осколок станет жемчужиной ее коллекции минералов?

— Красивый… — выдохнула она, не находя других слов.

— Разобьём его об бордюр? — предложила Лиза, с озорным блеском в глазах.

Не дожидаясь ответа, она со всей силы обрушила камень на асфальт. К изумлению Кати, тот раскололся надвое, словно спелый плод. Каждая схватила свою половинку, и взору их открылось чудо: камень изнутри искрился розовыми блестками, словно был сотворен из звездной пыли. Катя завороженно наблюдала, как на солнце танцуют эти крошечные огоньки. «Таинственные огни», — невольно прошептала она.

Лиза досадливо поморщилась. Ее половинка оказалась ущербной — от уголка откололся небольшой кусочек, бесследно исчезнув в траве. Она принялась было искать его, шаря взглядом по дороге и газону, но тщетно. Вздохнув, Лиза принялась изучать свой обломок. Даже щербинка, оставленная утраченным осколком, теперь мерцала на солнце, словно усыпанная бриллиантовой крошкой.

— Как думаешь, что это? — наконец спросила Лиза, оправившись от легкого разочарования.

— Может, мрамор? — предположила Катя, не отрывая взгляда от мерцающих глубин камня. В глубине души она и сама сомневалась в этом.

— Нет… мрамор другой… — покачала головой подруга.

— Тогда… Есть такой камень… розовый туф… — неуверенно пробормотала Катя.

Девочка поднесла обломок к самому лицу, пытаясь рассмотреть каждую искорку. Они казались крошечными звездами, заточенными в каменном плену.

— А ты его видела? — спросила Лиза.

— Да нет… читала только, что он есть… — пожала плечами Катя. — Слушай… Странная у него форма, такая ровная… И такой гладкий… Не плитка ли? — разочарованно протянула она.

Лиза задумчиво повертела обломок в руках. Камень ей очень нравился, и ей не хотелось верить, что это всего лишь кусок плитки.

— Не узкая для плитки? — возразила она. — Да и зачем плитку начинать блестками?

Катя пожала плечами. И в самом деле, плитка с блестками внутри — это как-то чересчур. Но ровная форма камня не давала ей покоя. Она провела пальцем по гладкой поверхности, ощущая приятную прохладу. Блестки словно жили своей жизнью, переливаясь всеми оттенками розового.

— А может, это кусок какой-нибудь статуэтки? — вдруг осенило ее. Но тогда почему его выбросили?

— И почему он такой гладкий?

Катя продолжала молча любоваться своей половинкой. Ей нравилось, как свет играет на розовых блестках, как они переливаются разными оттенками. В ее воображении камень уже занял почетное место на полочке с минералами, рядом с аметистом и горным хрусталем. Она даже придумала ему название — "Звездная пыль". Вдруг Лиза подняла глаза и пристально посмотрела на дорогу.

— Слушай, а может, это не просто камень? — сказала она, понизив голос. — Может, это что-то более интересное?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Катя. Старые тополя смотрели на них угрюмо, зато кое-где попадалась и молодая поросль грабов с вычурными листьями. «Интересно, как из них делали боевые луки в Средние века?» — промелькнуло у неё в голове.

— А может, это кусок чего-то большего? Ну, например, какой-нибудь статуэтки? Или шкатулки? — сказала Лиза.

Катя задумалась. В этом была логика. Аккуратная форма, необычный материал, блестки… Все это намекало на то, что камень мог быть частью какого-то изделия.

— Давай поищем другие осколки? — предложила Катя. — Может, тогда поймем, что это было.

Девочки принялись тщательно осматривать дорогу и газон. Они перевернули каждый камень, заглянули под каждый куст. Но, кроме мелких камешков и сухих листьев, ничего не нашли. Кусочек, отколовшийся от половинки Лизы, словно испарился.

— Ну и ладно… — фыркнула Лиза. — Просто положу дома и буду хранить как талисман. Все к лучшему, — улыбнулась она. — И назову волшебным камнем!

— Ну какой он волшебный… — вздохнула Катя.

Но в глубине души ей тоже захотелось поверить в чудо. И блестки на обломке казались ей теперь не просто розовыми точками, а искрами волшебства.

* * *

На смену капитану Гранту на экране возник капитан Немо. Катя, словно зачарованная, не отрываясь, смотрела первую серию фильма. Ее восхищал и таинственный «Наутилус», и сам загадочный капитан, чье прошлое было сокрыто в непроглядных глубинах океана. Лишь профессор Аронакс, ведущий себя как жалкий трус перед лицом чуда, вызывал досаду. «И это ученый?» — с раздражением думала Катя. Она сочувствовала капитану Немо в его скорби и справедливом гневе, понимала его жажду уединения и всепоглощающую любовь к свободе. Она грезила о том, как стоит на борту «Наутилуса», завороженно любуясь красотами подводного мира, полными диковинных растений и невиданных существ.

Катя искренне негодовала на Аронакса. Ему, ученому, выпала редчайшая возможность увидеть и исполинский Атлантический океан с его подводными горными хребтами, и устремиться к неприступному Южному полюсу, и исследовать пестрые коралловые рифы Тихого океана, а он, вместо восторга и кропотливой научной работы, лишь грезил о побеге, словно узник. Катя не могла постичь, как можно быть столь слепым, получив такой бесценный шанс. Ведь капитан Немо щедро делился с ним своими познаниями, открывал завесу над тайнами подводного мира, даровал возможность наблюдать, изучать, исследовать. Аронакс же, подобно перепуганному ребенку, шарахался от всего нового и неизведанного, цеплялся за прошлое, за свои устаревшие представления о мироздании. Она с нетерпением ждала продолжения фильма, тая в глубине души надежду, что Аронакс хоть немного преобразится, станет более открытым и любознательным. Но, судя по прочитанным отзывам, ее надеждам не суждено было сбыться. Профессор оставался верен себе — трусливым и ограниченным.

В поисках ответов в интернете Катя наткнулась на любопытные факты. Действие «Двадцать тысяч лье под водой» разворачивалось в 1866 году, и появление «Наутилуса» якобы повергло в трепет Соединенные Штаты. Но оказалось, что за два года до этого первая в мире подводная лодка была построена именно американцами. Во время Гражданской войны обе враждующие стороны использовали подводные лодки: «Аллигатор» — на стороне Союза, а «Ханли» — на стороне Конфедерации. «Аллигатор», спроектированный французским инженером Брюнетом, представлял собой длинную, узкую лодку, способную погружаться и всплывать, но его эффективность в боевых действиях оставалась под вопросом. «Ханли», созданная инженером Мак-Клинтоком, была конструкцией более примитивной, но и более смертоносной. Эта субмарина, приводимая в движение мускульной силой экипажа, сумела потопить шлюп «Хаусатоник», но сама погибла вместе со всей командой, навечно оставшись на дне морском. «А что, если и «Наутилус» действительно существовал?» — внезапно осенило Катю.

Вторую серию, однако, посмотреть не удалось. Как только экзамены остались позади, Марина, ее мама, сразу же заявила дочери, что хватит бездельничать, и повела ее в детский оздоровительный комплекс «Светлячок». Катя покорно плелась за матерью, испытывая тягостное чувство: она терпеть не могла этот центр, где у нее время от времени брали кровь на анализы. И вот снова ей предстояло сдавать кровь и проходить осмотр у врачей. Единственной отдушиной был огромный аквариум, встроенный во всю стену, где возле искусственных коралловых рифов неспешно плавали чудесные черно-желтые рыбки — скалярии.

В «Светлячке» всегда стоял резкий запах хлорки и лекарств, приправленный запахом детского пота. Катя ненавидела эти запахи, они вызывали у нее неприятные ассоциации с болезнями и уколами. Очередь в процедурный кабинет двигалась крайне медленно, и Катя, чтобы хоть как-то отвлечься, разглядывала лица других детей и их родителей. Кто-то тихо плакал, кто-то зевал, кто-то нервно теребил край своей одежды. Все они были обречены провести здесь несколько долгих часов, проходя через череду малоприятных процедур.

Наконец, подошла ее очередь. Медсестра, окинув ее усталым взглядом, молча взяла пробирку и приступила к забору крови. Катя изо всех сил старалась не смотреть на острие иглы, сжав кулаки до побелевших костяшек. Когда все закончилось, она почувствовала долгожданное облегчение и поспешила к аквариуму, чтобы успокоить расшатанные нервы, наблюдая за грациозными движениями скалярий. Эти рыбки казались ей маленькими посланниками из подводного мира капитана Немо, напоминая о невероятных приключениях и ослепительной свободе.

Марина, меж тем, вышла из кабинета педиатра необыкновенно довольной, помахивая листком назначений.

— Какая прелесть! — лучезарно улыбалась она. — Здесь и лечебная гимнастика, и бассейн. Как раз летом и походишь, раз уж мы не едем на море.

Катя обреченно вздохнула. Бассейн — это, конечно, неплохо, но море… Море — это бескрайний горизонт, соленый ветер, крики чаек и ни с чем не сравнимое ощущение свободы, которого ей так не хватало в душном «Светлячке». Здесь же, в бассейне, постоянно пахло хлоркой, а вместо завораживающего горизонта — бездушная кафельная стена с выцветшим рисунком морских звезд. Она знала, что спорить бесполезно. Мама уже все решила, и все летние дни будут расписаны по минутам: утренняя зарядка, надоевшие процедуры, бассейн, игры на улице.

Перспектива проводить целые дни в «Светлячке» угнетала и пугала. Катя представила себя запертой в тесной клетке, подобно тем самым скаляриям в аквариуме. У них тоже свой маленький мир, искусственный коралловый риф, корм по расписанию и никаких шансов вырваться на волю, в настоящие морские глубины. И вдруг ее осенила гениальная мысль. А что, если она сама станет капитаном Немо? Не в буквальном смысле, разумеется, а в душе. Она непременно найдет свой собственный «Наутилус» — укромное место, где сможет уединиться и погрузиться в волшебный мир своих грез.

Девочка вновь подошла к аквариуму и прижалась лицом к прохладному стеклу. Скалярии медленно покачивались, словно танцевали в невесомости. Катя закрыла глаза и представила, что это «Наутилус» плавно скользит по морскому дну, а она смотрит в иллюминатор на диковинных существ, населяющих океанские глубины. Ей отчаянно хотелось оказаться там, как можно дальше от запаха хлорки и горьких таблеток, подальше от маминых наставлений и утомительных анализов. Но мечта оставалась лишь мечтой. В суровой реальности ее ждала лечебная гимнастика, бассейн и, вполне возможно, новые анализы. Катя открыла глаза и грустно улыбнулась скаляриям: завтра она обязательно вернется сюда.

Они вернулись домой как раз к концу серии. Марина включила телевизор, когда на экране уже замелькали последние кадры. «Полный вперед!» — скомандовал капитан Немо. Катя поспешно уселась на диван, придвинувшись как можно ближе к экрану, словно надеясь наверстать упущенное. Она неотрывно смотрела на застывшего на экране капитана Немо, жадно вслушиваясь в отзвуки его властного голоса. «Полный вперед!» — звучало как вызов, как призыв к действию. Но куда полный вперед, если вокруг лишь «Светлячок» и лечебная гимнастика? В голове хаотично крутились обрывки фраз, яркие кадры из фильма, смешиваясь с образами скалярий и навязчивым запахом хлорки. Ей казалось, что капитан Немо смотрит прямо на нее, пронзительно и понимающе, словно разделяя ее тоску.

* * *

Ночной ливень отступил, словно испуганный невидимым знаком, и первые, робкие лучи солнца, пробиваясь сквозь рваные клочья туч, несмело коснулись земли. У Марины сегодня трепетный экзамен, а Катя, наскоро позавтракав, решила навестить Лизу. Точнее, уютное гнездышко её бабушки, Антонины Сергеевны, где Лиза, словно перелётная птица, проводила каждое лето. Дом стоял по соседству, и Катя, перепрыгивая через зеркальные осколки луж, проворно взлетела на седьмой этаж. В отличие от сонной Кати, Лиза боготворила рассвет и, наверняка, уже с головой нырнула в манящие глубины виртуального мира.

Комната Лизы была Кате хорошо знакома и каждый раз поражала своим парадоксальным сочетанием богемной свободы и утончённой простоты, чему немало способствовал простор. На первый взгляд, весьма скромное жилище для подростка: стол, стул, кровать да книжный шкаф, выкрашенный в глубокий изумрудно-зеленый цвет. Катя знала, что за классическими корешками чопорно прячутся тома фантастики, хотя и представляла, какую бурю негодования это вызвало бы у строгой Лизиной матери. Но внимательный взгляд непременно выхватил бы детали, говорящие о неординарности хозяйки. Вот аккуратная вазочка на столе — Лиза обожала грызть изюм, корпя над учебниками. А вот на полке — набор шахмат, словно ждущий достойного противника, и альбом для рисования, полный набросков невиданных миров. Золотистые обои словно источали вечное утро, обещая бесконечный рассвет фантазии.

— А я тоже коллекцию камней завела! — весело встретила гостью Лиза в домашней футболке с забавным бегемотиком, плещущимся в лазурных волнах.

— Так быстро? — Катя искренне изумилась проворству подруги. Казалось, только позавчера она с восторгом показывала Лизе книгу Брауна с завораживающими фотографиями минералов.

— А чего тянуть? — пожала плечами Лиза. — Смотри! — и она, словно фокусник, подвела опешившую Катю к залитому солнечным светом окну, рывком отдёрнув штору.

На подоконнике, словно драгоценные сокровища, красовалась коллекция камней. Обыкновенная щебёнка, но подписи к каждому осколку заставляли невольно улыбнуться. Под щербатой половиной «волшебного камня» красовалось: «Розовый туф»; под другим невзрачным обломком — «Мрамор из Мраморного моря»; под третьим — «Мрамор из Эгейского моря». Рядом возлежали «Дальневосточный гранит», «Базальт из Атлантического океана» и даже «Базальт из Чайного моря». Катя не могла сдержать смех. Лиза всегда умела найти искру волшебства в обыденном, превратить серую реальность в искрящийся фейерверк фантазии.

— Гениально! — выдохнула Катя, утирая выступившие от смеха слезы. — А где ты все это нашла?

— Да во дворе! После дождя, как грибы, повылазили, — Лиза лукаво улыбнулась. — Я их, конечно, слегка облагородила. Надписи, видишь?

Катя внимательно осмотрела коллекцию. Каждая надпись была выполнена тонким, изящным шрифтом, придавая осколкам щебня вид ценных экспонатов из далёких стран.

— Ну а где, по-твоему, находится Чайное море? — засмеялась Катя, предвкушая забавный ответ.

— В Китае! На юге! — Лиза довольно подпрыгнула, оперевшись рукой за спинку стула.

— Нет там Чайного моря… — прищурилась Катя, вспоминая уроки географии. В свои восемь лет она прекрасно знала географическую карту: мама увлеченно гоняла ее по ней лет с пяти.

— Есть!

— Нет!

— Ну вот… — Лиза, на мгновение смутившись, схватила с полки атлас и стала лихорадочно искать нужную страницу.

— Ну вот, где? — торжествующе прищурилась Катя, когда ее подруга открыла изображение южного Китая. В душе Катя, правда, очень волновалась, что вдруг каким-то чудом Чайное море там все же окажется.

— Ладно, признаюсь, — звонко засмеялась Лиза. — Это я сама придумала. Но ведь красиво звучит, правда? Зато теперь у меня есть своя собственная коллекция, не хуже, чем у Брауна!

Катя от души рассмеялась, представив, как Лиза, вдохновлённая книгой, бродила по двору, выискивая «экспонаты» для своей необычной коллекции. Подруги долго хохотали, заражая друг друга своим беззаботным весельем. Наконец, немного успокоившись, Катя присела на кровать.

— Слушай, а ты смотрела вчера про капитана Немо? Вторую серию? — спросила она, увлеченно заглядывая в глаза подруге. — А то я не смогла.

— Конечно, — важно ответила Лиза. — Он там какой-то индийский принц оказался, прикинь? Его англичане притесняли, чуть не казнили, гады!

Индийский принц… Катя задумалась. Значит, капитан Немо бежал от врагов, создав свой «Наутилус» как убежище. Она всегда восхищалась этим героем, его гением и трагической судьбой. Лиза, как всегда, была в курсе всех новинок и пересказывала сюжет с таким энтузиазмом, что Катя почти видела перед собой кадры фильма.

— А помнишь, как он сражался с гигантским кальмаром? — продолжала Лиза, яростно жестикулируя руками. — Это было нечто! Я даже закричала от страха.

— Да, это было круто, — согласилась Катя. — Но мне больше всего понравился его «Наутилус». Представь, такой лодки и сейчас нет!

— Ага, целый подводный город! — подхватила Лиза, мечтательно закатив глаза. — Там и библиотека, и оранжерея, и даже орган! Вот бы туда попасть хоть на денёк…

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Антонина Сергеевна — невысокая, сухонькая старушка с добрыми морщинками вокруг глаз, словно паутинками, расходящимися от уголков.

— Девочки, чай готов! И пирог с яблоками. Свежий!

Подруги переглянулись и, весело смеясь, поспешили за бабушкой на кухню. Катя еще раз бросила взгляд на коллекцию Лизы. Пусть она и выдумывает яркие подписи для несуществующих камней: она будет собирать свою коллекцию — правильную и научную. «Знать бы только, где найти те самые камни», — с грустью подумала она.

На кухне уже благоухал свежеиспеченный пирог, дразня восхитительным ароматом. Антонина Сергеевна, словно хлопотливая фея, суетилась у плиты, разливая чай по чашкам. На столе, покрытом цветастой клеенкой, красовалась ваза с полевыми цветами. Просто и уютно. Катя почувствовала, как тепло разливается по душе, согревая ее изнутри. Катя вдруг вспомнила, как в ее далёком детстве мама с бабушкой, склонившись друг к другу, пекли торт «Наполеон», и она, сопя от усердия, помогала им взбивать воздушный крем. Правда, этот праздник всегда кончался тихим недовольством мамы, когда она видела спящего в гостиной отца. «Сколько можно храпеть у телевизора? — возмущенно говорила она. — Все обои попортил своей сальной головой!». Но бабушки больше не было на свете, а родители отца не жаждали общаться с ними.

— Ба, а ведь сейчас есть такие подводные лодки, как у капитана Немо, да? — Лиза, как всегда, торопилась узнать ответ.

— У капитана Нэмо? — Антонина Сергеевна говорила по-старинке через «Э». — Нет… — покачала она головой.

— Как это нет? — возмутилась Лиза.

— А так… таких подводных лодок, чтобы из иллюминатора смотреть подводный мир, не существует. Там вообще нет иллюминаторов.

— Неужели нет? — удивилась Катя.

— Нет. Подводные лодки по приборам плывут, а не наблюдают за океаном. И если на дно ляжет — это катастрофа.

— Странно… — сказала Катя, подвинув тарелку с аппетитным кусочком пирога.

— Что же тут странного? — удивилась бабушка Лизы. — У нас много из того, о чем мечтали в позапрошлом веке, пока нет.

— А чего у нас нет, ба? — засмеялась Лиза, жадно припадая к чашке с чаем.

— Да хотя бы машины времени, — ответила Антонина Сергеевна, хитро прищурившись. — Пистолетов, стреляющих электричеством.

Катя задумалась. Сколько всего, оказывается, было ещё не открыто и не создано. Она вдруг поймала себя на шальной, безумной мысли: «А что если в девятнадцатом веке вся эта техника и правда была, а потом почему-то погибла?» Катя вздрогнула от этой невероятной идеи. Она представила себе таинственные лаборатории, где гениальные изобретатели создавали удивительные механизмы, опережающие время. Возможно, эти знания были утрачены в результате ужасной катастрофы или намеренно скрыты могущественными силами, стремящимися сохранить контроль над миром. Эта мысль показалась ей безумной, но в то же время захватывающе интересной, словно приключенческий роман.

«А вот что ты знаешь о своих предках во времена капитана Немо? Как их звали? Где жили? Чем занимались?» Катя поняла, что не знает почти ничего о том времени…. Может, и правда, какая-то великая катастрофа все это уничтожила….

— Эх, если бы мы могли путешествовать во времени? — мечтательно произнесла Катя, глядя куда-то вдаль. — Узнать, как на самом деле жили люди в прошлом, увидеть своими глазами динозавров…

— Или предотвратить какие-нибудь ужасные события, — подхватила Лиза, воодушевленно жестикулируя. — Спасти кого-нибудь…

— Это было бы здорово, — согласилась Катя. — Но вдруг мы что-то изменим, и все пойдет не так, как должно быть?

— А представь, в тропики поедем, — подначила подругу Лиза, когда бабушка вышла из кухни за телефоном. — В Африку! А ты вот куда хочешь?

Катя замялась…. Она знала, где ей хотелось побывать, но это было слишком опасно, хотя и невероятно захватывающе.

— А вдруг… в Новую Зеландию? — тихо сказала она. — Там вулканы… и маори…

— Людоеды! — воскликнула Лиза, округлив глаза.

— Ну и что, — пожала плечами Катя. — Зато у них культура интересная. И природа какая! Хочу увидеть гейзеры, вулканы…

— А прикинь — Щепыча с Денисюком сожрут? — прошептала Лиза, театрально оглядываясь по сторонам.

— А как? — спросила с улыбкой Катя, представляя эту картину.

— На вертеле Щепыча. Целиком! — обрадовалась Лиза. — Я бы велела Щепыча внести на вертеле, как главное блюдо! «Внести!» — откинула волосы Лиза, словно отдавая приказ.

— Ты вождь маори? — залилась смехом Катя, не в силах сдержать веселья.

— Жрица скорее! С кинжалом у пояса была бы! Я и песню сочинила: «Я вождь ужасных, я вождь опасных новозеландских дикарей», — запела Лиза на манер разудалой застольной песни «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный …».

Катя прыснула от смеха, представив Лизу в воинственном одеянии, с копной растрепанных волос и кинжалом на поясе, восседающую на троне из костей и поющую разудалую песню. "Ну ты и фантазерка!" — воскликнула она, вытирая слезы.

— Зато весело! — отпарировала Лиза, задорно блеснув глазами. — А ты чего такая серьезная? Пошли, покажу кое-что!

Не убрав со стола, Лиза потащила подругу в большую комнату, где, словно древний страж, возвышался старинный коричневый книжный шкаф с выдвижным стеклом. В его темных недрах, среди сокровищ книжных страниц, покоились шесть зеленых томов, испещренных таинственными оранжевыми знаками.

— Это Фенимор Купер, про индейцев! — фыркнула Лиза, с досадой поджав губы. — Бабушка говорит, что я ещё мала для этих книг! Вот вырасту…

Катя с любопытством склонилась над одним из томов. Оранжевые знаки действительно завораживали своей странностью, словно письмена давно забытой цивилизации.

— И совсем не разрешает? — спросила Катя, осторожно проводя пальцем по шершавому корешку.

Лиза вздохнула и опустилась на пол, прислонившись спиной к прохладной ножке шкафа.

— Ну, она говорит, что там про войну, про скальпы… что мне рано такое знать. Но я-то вижу, что это интересно! Про индейцев, про дикую природу…

Катя присела рядом с Лизой, ощущая тепло её плеча.

— А давай посмотрим? Ну, хоть чуть-чуть? Ради картинок хотя бы?

Лиза на мгновение задумалась, искорки озорства вспыхнули в её глазах.

— Ладно, только тихо! Бабушка может вернуться в любую минуту.

На первом томе красовался рисунок: оранжевый индеец, вскинувший лук, словно готовый пустить стрелу в самое сердце неизведанного. На титульном листе виднелась надпись: «Зверобой, или Первая тропа войны». Осторожно, словно крадущиеся лисицы, девочки открыли первую книгу. Страницы пожелтели от времени, храня аромат старины, но текст, набранный витиеватым старинным шрифтом, все еще читался вполне разборчиво. Катя, читавшая лучше Лизы, начала вслух: «Глава первая. В которой рассказывается о встрече двух охотников в глуши девственного леса…»

— Девственного? А что это такое? — перебила Лиза, нахмурив брови.

— Типа дикий… — неуверенно пробормотала Катя. — Слушай, а что это за знаки? — она указала на оранжевые узоры на корешках.

— Ба говорит, что это Роза ветров… — прошептала Лиза, словно раскрывая сокровенную тайну.

— Ух ты… — Катя вспомнила старый фильм про капитана Гранта, где похожие символы вели к разгадке. — А что если в каждом человеке живет такая штучка? — подумала Катя. — Она и делает его таким, каким он есть. Я — такая, Лиза — такая, мама — такая из-за этой штучки… А когда человек умирает, ее и рисуют на могиле.

— А тут что? — машинально взяла Катя второй том, на обложке которого были изображены два индейца, скользящие по водной глади в узкой пироге.

— «Следопыт, или На берегах Онтарио», — прочитала Лиза. — Что такое это Онтарио? На янтарь похоже… Янтарио… — захихикала она.

«А если правда в каждом из нас живут такие розы? — думала Катя, уносясь в мир фантазий. — Они вроде бы одинаковые, но чем-то неуловимо отличаются. Потом они распускаются, и я — это я, а Лиза — это Лиза. А внутри них что-то такое… сокровенное».

Катя задумчиво перелистала несколько страниц, не вникая в суть повествования. Ее взгляд был прикован к замысловатым узорам на корешках книг. Ей казалось, что эти оранжевые символы — не просто украшение, а ключ к чему-то невероятно важному, скрытому глубоко внутри каждой истории, внутри каждого человека. Она представила себе Лизу, с ее неуемной энергией и жаждой приключений, и попыталась угадать, как выглядит ее внутренняя "роза ветров". Наверное, в ней бушуют яркие цвета, смешанные с оттенками непослушания и безграничного любопытства. А вот у мамы розы, наверняка, четкие и строгие.

Внезапно дверь скрипнула, и в комнату вошла бабушка. Лиза и Катя замерли, словно застигнутые врасплох маленькие воришки. Бабушка окинула взглядом разложенные книги, вопросительно приподняв брови.

— Что это тут у нас? Неужели я ошиблась, и вы уже достаточно взрослые для Фенимора Купера? — в голосе бабушки звучала скорее ирония, чем гнев.

Лиза покраснела и понуро опустила голову. Катя же, напротив, посмотрела бабушке прямо в глаза.

— Мы просто картинки рассматривали, — тихо проговорила она. — Они очень красивые. И эти знаки… оранжевые… похожи на компас.

Уголки губ бабушки тронула едва заметная улыбка.

— Компас, говоришь? Возможно. В книгах ведь и правда можно найти свой путь. Но, как и с настоящим компасом, нужно уметь им пользоваться, чтобы не заблудиться. — Она подошла к шкафу и провела рукой по корешкам книг. — Фенимор Купер писал о чести, о дружбе, о столкновении культур. Но он не скрывал и жестокости, которая была частью того времени. Вот я и считаю, что вам рановато пока…

Катя задумчиво смотрела на Розы. В ее детской головке зарождалась странная мысль. Если от каждого человека остается такая Роза, то, может быть, она где-то осталась и от динозавров? И тогда… и тогда можно будет вернуть их назад? И, может быть, и люди не будут умирать, а их можно будет сразу выращивать, как из кристалла? Замечтавшись, она не заметила, как Антонина Сергеевна вышла из комнаты, а подруга потянула ее обратно к шкафу.

— А знаешь, что у меня ещё есть? — прошептала Лиза заговорщицки. — Воздушка!

— ??? — Катя не смогла выразить свои эмоции словами.

— Ну, воздушка, смотри… — Лиза извлекла из щели за шкафом толстую синюю пластиковую трубку, отрезанную от какого-то шланга. К ней изолентой был прикручен палец от резиновой перчатки.

— … кладёшь косточку — и можно Денисюка обстрелять! — радостно выпалила Лиза. — Я ее сделала, а тут бабушка пришла. Вот и спрятала ее…

— Ух… Давай Денисюка обстреляем? — предложила Катя, не скрывая восторга.

— Давай, конечно! Только и тебе такую же сделаем… — подпрыгнула Лиза от нетерпения.

Смеясь, девочки выскользнули из комнаты, оставив забытые книги на полках. Катя на ходу представила, как от Денисюка останется Роза ветров — злая, колючая, с острыми углами, в темных фиолетовых тонах. Лиза уже неслась впереди, увлекая её за собой во двор, где Денисюк возился с велосипедом, пытаясь вернуть на место слетевшую цепь.

— Тихо… Мы вышли на тропу войны… — прошептала Катя, вспоминая бесшумные лодки индейцев, скользящие по реке.

— На берегах Янтарио! — восхищенно выдохнула Лиза.

Они притаились за кустом сирени, готовясь к атаке. Лиза ловко вставила косточку вишни в воздушку, прицелилась и выстрелила. Косточка угодила Денисюку прямо в спину. Он обернулся, недоуменно озираясь. Лиза захихикала, а Катя едва сдерживала смех. После нескольких удачных попаданий Денисюк понял, откуда ведется обстрел, и бросился в их сторону.

— Бежим! — взвизгнула Лиза, выталкивая Катю из-за куста.

Они бросились наутёк, хохоча и спотыкаясь. Денисюк, разъяренный и измазанный велосипедным маслом, преследовал их, размахивая гаечным ключом. Девчонки петляли между деревьями, перепрыгивали через клумбы, чувствуя себя бесстрашными индейцами, удирающими от бледнолицего врага. Ветер свистел в ушах, сердце колотилось, а в животе щекотал неудержимый смех.

Наконец, они добежали до старой яблони, чьи ветви почти касались земли. С ловкостью обезьянок они забрались наверх, усевшись на толстом суку, недосягаемые для Денисюка. Он стоял внизу, тяжело дыша и злобно поглядывая на них.

— Ну, погодите! Я вам покажу! — крикнул он, тряся кулаком.

— А ты нас догони! — дразнилась Лиза, высовывая язык.

— Денисюк, Денисюк, старая сосиска! — повторила Катя дразнилку. Задыхаясь от смеха, она представила, как от Денисюка, когда он умрет, останется не роза, а колючий репейник, который все будут обходить стороной.

Денисюк, поняв, что достать их невозможно, плюнул на землю и ушел, ворча что-то себе под нос. Девчонки еще немного посидели на дереве, успокаивая дыхание и делясь впечатлениями от «битвы». С дерева открывался прекрасный вид на двор, на соседние дома и на далекий горизонт. Кате вдруг стало спокойно и хорошо. Наверное, так чувствуют себя настоящие индейцы, сидящие на вершине горы после удачной охоты.

* * *

Солнце робко кралось сквозь витражные стекла «Светлячка», рассыпая по начищенному паркету калейдоскоп радужных искр. Катя, словно хрупкий цветок, стояла в самом центре зала, всем своим существом внимая спокойному, уверенному голосу инструктора. Её тонкая фигурка, облаченная в мягкий темно-синий спортивный костюм, оживленный алой волной, казалось, впитывала каждый звук, каждое движение, прорастая ими, как семя.

Первый наклон — мягкий, податливый, словно поцелуй ветерка. Катя ощутила приятное натяжение в подколенных сухожилиях, эту сладостную, терпимую боль. В памяти всплыла роза на корешках старых книг Купера, так пленившая её воображение. Улыбнувшись про себя этой мимолетной ассоциации, она потянулась еще ниже, стремясь кончиками пальцев коснуться носков.

Затем настала очередь упражнений на координацию. Катя почувствовала, как её тело, обычно такое непослушное, угловатое, обретает легкость танца, невесомую грацию. Руки и ноги двигались в унисон, словно ведомые незримым дирижером, рождая в груди волну уверенности и тихой силы.

Особенно трепетно Катя относилась к упражнениям с мячом. Этот большой, упругий шар, казалось, сам подсказывал ей движения, нашептывал секреты гармонии. Она перекатывала его по спине, утопая в разливающемся тепле и неге расслабления. Зажимала между колен, ощущая, как укрепляются мышцы внутренней поверхности бедра. Подбрасывала вверх и ловила, с детским азартом ловя каждое мгновение игры.

Но не все давалось легко. Некоторые упражнения отзывались дискомфортом, порой даже болью. Катя стискивала зубы, стараясь не выдать, как ей тяжело, упрямо прогоняя слабость. Она знала, что эти усилия — не напрасны, что каждое преодоление, каждая победа над собой приближает её к мечте — к здоровому, сильному телу. Ведь как иначе отправиться в экспедиции на поиски древних камней и костей динозавров? В воображении возникла картина: огромный стегозавр, спускающийся к лазурному морю сквозь буйство субтропической зелени.

Инструктор, заметив её усердие, приблизился. "Не переусердствуй, Катя, прислушивайся к своему телу", — произнес он мягко, но настойчиво. "Помни, наша цель — не изнурение, а укрепление и исцеление". Катя кивнула, стараясь запомнить каждое слово. Она понимала, что здесь важна не только сила воли, но и чуткость, умение слышать голос своего тела, его едва уловимые сигналы.

Последовала серия упражнений на растяжку. Катя осторожно тянула мышцы, чувствуя, как они постепенно становятся более эластичными, податливыми, словно наливаются гибкостью. Она представляла себя тугой тетивой лука, готовой выпустить стрелу к любой цели. В голове снова возник образ динозавра, на этот раз — величавого бронтозавра, мирно щиплющего сочную листву с вершин исполинских деревьев.

Занятие подходило к концу. Катя лежала на спине, закрыв глаза, глубоко и ровно дыша. Тело отозвалось приятной усталостью, но в то же время наполнилось энергией и невесомой легкостью. Она чувствовала себя обновленной, словно заново рожденной.

— Мама! — выбежала она в коридор.

Марина ждала дочь возле аквариума со скаляриями, погруженная в чтение толстого журнала. Увидев Катю, она приветливо махнула ей рукой.

— Позанималась? Вот и молодец.

Марина отложила журнал и внимательно посмотрела на дочь. В глазах Кати горел какой-то незнакомый, яркий огонек. Щеки алели румянцем, а движения стали более уверенными и плавными.

— Я вижу, тебе понравилось, — улыбнулась Марина. — Это замечательно. Главное, чтобы тебе было комфортно и в радость. Помни, что ты делаешь это для себя.

— А что ты читаешь? — спросила Катя, завороженно глядя на полосатых скалярий, которые казались ей теперь совсем близкими.

— Это роман-газета, — ответила мать. — Ты еще слишком маленькая и не поймешь.

— Ну как же не пойму? — обиделась Катя. — Там, наверное, про любовь? Или про приключения?

Марина усмехнулась.

— И про любовь, и про приключения, и про многое другое. Но тебе пока рано об этом думать.

— «ТАСС уполномочен заявить», — прочитала Катя на обложке… — Это детектив? — с надеждой спросила она, глядя на мать.

Марина рассмеялась.

— Можно сказать и так. Но не думаю, что он тебе будет интересен. Там все очень сложно и запутанно.

Но Катю было уже не остановить. Запах тайны и приключений манил ее, словно магнит. Ей захотелось немедленно узнать, что скрывается за этой загадочной обложкой. Она чувствовала, что в этой книге может быть что-то, что перекликается с ее собственными мечтами и стремлениями.

— Мам, ну пожалуйста, дай мне почитать, — умоляюще попросила она. — Я буду очень осторожна и ничего не порву.

Марина немного поколебалась, а затем вздохнула и протянула дочери журнал.

— Ладно, смотри. Но только немного и не засиживайся. И помни, что там написано много странных и непонятных вещей.

Катя бережно взяла журнал, словно хрустальную вазу. Обложка была потертой, с пожелтевшими краями, но буквы названия, напечатанные строгим шрифтом, все еще четко выделялись на фоне. Она уселась в кресло, поджав под себя ноги, и открыла первую страницу. Текст был набран мелким шрифтом, перемежаясь редкими фотографиями и схемами.

— Все, пошли домой, — кивнула Марина.

Они направились к выходу. Катя, поразмыслив, решила осторожно выведать у мамы тайну «розы». Вдруг она что-то знает об этом? Только действовать нужно было тонко, чтобы мама не сочла её глупой.

— Мама… а я вот слышала…. — Катя старалась говорить как можно более умно, — что в каждом человеке есть такая розочка. Или узор. Он делает нас такими, какими мы есть.

К удивлению девочки, мама не рассердилась за глупость, а кивнула.

— Да. Она называется ген или геном.

Катя удивленно посмотрела на мать. Она ожидала чего угодно, только не такого простого и понятного объяснения. Значит… она не придумала про розочку, а она существует на самом деле?

— И что, у меня тоже есть свой ген? — спросила она, слегка запинаясь.

— Конечно, есть, — ответила Марина. — У каждого человека есть свой уникальный набор генов, который определяет его внешность, характер, способности и многое другое. Это как отпечатки пальцев, только на генетическом уровне.

Катя задумалась. Ей казалось, что Роза человека — это её собственная выдумка. Но теперь, благодаря маминым словам, эта таинственная «розочка» стала немного ближе и понятнее.

— И мой ген определяет, буду ли я хорошо лазать по скалам или находить окаменелости динозавров? — с надеждой спросила Катя.

В синих глазах Марины вспыхнула улыбка.

— Твой ген определяет, насколько ты предрасположена к этому. Но многое зависит и от тебя самой, от твоих усилий и настойчивости. Гены — это только фундамент, а дом ты строишь сама.

Они вышли из здания «Светлячка» на улицу. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежные розовые и оранжевые тона. Катя оглянулась на старую проходную завода, возле которой росли две голубые ели. Почему-то сегодня они казались ей особенно красивыми и величественными. Между ними был аккуратный газон, освещённый вечерними лучами. Катя подумала, что, возможно, и у елей есть своя розочка-ген, которая делает их голубыми, а не зелеными.

— Мама… а они голубые из-за этих генов? — спросила Катя.

— Да. И был такой учёный Мендель, который это открыл, — ответила Марина.

Катя засопела. Она-то думала, что ей пришла в голову необыкновенная догадка, а оказалось, что все уже давно открыто. Но это не отбило у нее интерес к генам, наоборот, разбудило его с новой силой. Если гены — это фундамент, а она сама строит дом, то ей нужно узнать о фундаменте как можно больше! Тогда и дом получится крепким и красивым. Может быть, именно благодаря им она так сильно любила приключения и мечтала о раскопках динозавров?

— Погоди-ка…

Марина, отпустив руку Кати, зашла в небольшой магазин. Здесь было много разных отделов. Пахло типографской краской и пластмассой — запах, который Катя почему-то любила. Женщина пошла покупать блокноты, а девочка осталась у витрины. Да! Прямо на неё с коробки смотрел прекрасный парусный корабль.

На коробке с моделью парусного корабля было написано «Пуркуа-Па». В центре находился величественный парусник, рассекающий темно-синие воды. Его белые паруса, вздутые ветром, стремились ввысь, к облачному небу, что придавало кораблю ощущение легкости и грации, несмотря на его внушительные размеры. Корпус судна, выполненный в темно-коричневых тонах, оттенял белизну парусов и голубизну воды. Корабль словно плыл на фоне неба с бегущими серыми и белыми облаками, словно уже назревала буря.

Витрина, точно театральная сцена, освещала корабль мягким, приглушенным светом: миниатюрные пушки, аккуратные мачты, натянутые паруса из тончайшей ткани. "Пуркуа-па?" — прочитала Катя вслух название, наслаждаясь звучанием экзотического слова. Ей казалось, что за этим названием кроется целая история, полная приключений и дальних странствий.

— Мама…. А что такое «Пуркуа-па?» — спросила Катя.

— Это по-французски значит «почему бы и нет?» — кивнула Марина.

— Почему бы и нет…. — повторила Катя. — Мама, давай купим… — попросила она.

— Не ерунди, — бросила Марина. — Он тебе зачем? Ты что, будешь его клеить?

— Мама…

— Не клянчи. Там каждую деталь надо опиливать надфилем. Ты это будешь делать?

Катя опустила глаза. Она знала, что мама права. У нее не хватит терпения и усидчивости, чтобы собрать этот сложный конструктор. Но отчаянное желание обладать этим кораблем, прикоснуться к его парусам, ощутить себя капитаном дальнего плавания, не отпускало ее. «Почему бы и нет?» — звучало в ее голове, словно вызов, брошенный самой судьбой.

— Вот то-то. Зашвырнёшь на антресоли, да и дело с концом, — отрезала Марина. — Пошли домой!

Неохотно оторвав взгляд от корабля, Катя вздохнула и последовала за мамой. В ее сердце поселилась надежда, что однажды, возможно, совсем скоро, этот прекрасный корабль станет ее собственностью и отправится в плавание по волнам ее фантазий. А пока она будет продолжать мечтать, представляя себя отважной капитанкой на борту «Пуркуа-па?».

— Знаете, вся эта история до боли напоминает старый советский фильм «Мёртвый сезон», — вздохнул Патрик. Сейчас он напоминал усталого актёра, отодвинувшего тарелку с овощным салатом, словно отыгранную роль. — Я ведь тоже его смотрел.

— Что именно? — в голосе Кострова прозвучало напускное любопытство, за которым тщетно пыталось спрятаться раздражение, словно за наспех наброшенной маской.

— Помните, там один нацистский учёный лелеял маниакальную идею создания газа, порабощающего разум. Он мечтал о послушной расе рабов: человек-пекарь, человек-водитель… «Ну, вол и слава Богу». А вы ведь вторгаетесь не в сознание, а в саму суть генома живых существ… Душа леденеет от мысли, что будет, если ваши формулы попадут не в те руки…

Лицо Кострова омрачилось, словно грозовое небо затянули зловещие тучи. Он отложил вилку с демонстративной небрежностью и скрестил руки на груди, воздвигая невидимую крепость против ядовитых стрел американца. Сидоров оставался невозмутимым, словно сфинкс, лишь едва заметная тень скользнула в уголках его губ, выдавая внутреннее напряжение. Катя же продолжала ослепительно улыбаться, будто слова Патрика были не более чем забавным пустяком.

— Мне льстит, что вы, американец, столь высоко цените нашу советскую киноклассику, — в её глазах заискрился озорной блеск. — Я думала, только мы, русские, так преклоняемся перед Голливудом!

— Не стоит скромничать, — улыбнулся Патрик. — Фильмы ваших Рязанова и Тарковского — бриллианты в сокровищнице мирового кинематографа!

Костров по-прежнему хмурился, словно испорченная погода, но Патрик, казалось, не замечал его недовольства, будто завороженный опасностью. Он словно намеренно разжигал костер напряжения, проверяя их терпение на прочность. Катя с любопытством стрельнула глазами в сторону Кострова: ну как можно с таким лицом есть винегрет?

— И все же, — он выдержал паузу, словно оценивая вес каждого слова на невидимых весах, — в фильме был создан всего лишь газ, а у вас в руках — ключ к самой жизни. Боюсь даже представить, какую симфонию разрушения можно сыграть, обладая такой властью.

Катя медленно обвела взглядом лица присутствующих и лукаво прищурилась. Они с американскими гостями находились в отдельном помещении — банкетном зале, отгороженном от основной столовой. Стены, обшитые мореным дубом, были оформлены в «охотничьем» стиле с декоративными трофеями: головами диких кабанов, лосей и оленей. Напротив входной двери располагался даже декоративный электрокамин, стилизованный под Ласточкино гнездо: башня на горе с искусственной подсветкой, которую включали осенью и зимой для создания атмосферы охотничьего приюта.

— И еще… — Патрик искоса взглянул на Генри, словно ища поддержки у союзника. — В вашем фильме такое оружие якобы создавали англичане, укрывая профессора-нациста. Но технологию такой… трансформации генома получили вы, русские. Ирония судьбы, не находите?

Костров уже открыл было рот, чтобы возразить, но Катя опередила его легким жестом руки, словно дирижер, останавливающий оркестр.

— Ну… в таком случае, вам, Патрик, придется вообще запретить науку, — улыбнулась она с обезоруживающей наивностью. — Ядерная физика породила атомную бомбу — долой физику? Химия создала химическое оружие — долой химию? Математика разработала систему артиллерийского огня — долой математику? Астрономия проложила путь военным кораблям — долой астрономию? — она пожала тонкими плечами, словно сбрасывая с себя груз ответственности.

В повисшей тишине слышалось лишь приглушенное позвякивание столовых приборов, словно тихий аккомпанемент назревающему конфликту. Костров сверлил Патрика взглядом, полным неприкрытой враждебности, а Сидоров хранил молчание, словно опытный гроссмейстер, наблюдающий за разворачивающейся шахматной партией. Катя же, напротив, казалось, наслаждалась произведенным эффектом, потягивая воду маленькими глотками из бокала, словно утоляя жажду победы. Кто-то заказал себе вино, но Катя, с детства опасавшаяся призрака алкоголизма, позволяла себе выпить лишь изредка, не чаще раза в два месяца.

— Вы утрируете, Катерина, — наконец произнес Патрик, стараясь сохранить невозмутимый тон, словно балансируя на краю пропасти. — Речь не о запрете науки как таковой, а о контроле за ее достижениями, об этической ответственности ученых. История — это кладбище благих намерений, вымощенное катастрофическими последствиями.

— Есть важное «но», — возразила Катя с лукавой улыбкой. — А кто будет тем мудрым судьей, решающим, что можно ученым, а что нельзя? Экологи? — она презрительно скривилась, словно от горького лекарства.

Саша быстро переводила беседу Генри и Кайли, сидевшим рядом с Патриком, стараясь сгладить острые углы.

— Я уже понял, что экологов вы, Катя, не жалуете, — покачал головой американец с легкой иронией.

— Не жалую, — не стала отпираться Фалина, бросая вызов. — Они возомнили себя новой Католической церковью, Священным Писанием от науки, но кто делегировал им это право? Почему все учёные обязаны учитывать их решения? Это что, новый Святой Престол? — фыркнула она с показным пренебрежением.

Официант принес жаркое и аккуратно расставил его перед гостями, словно расставляя фигуры на шахматной доске. Патрик откинулся на спинку стула, чувствуя, как напряжение в комнате достигло своего апогея. Он понимал, что перешел черту, затронув болезненную тему, но не мог остановиться. Слишком многое стояло на кону, чтобы отступать сейчас.

— Или религиозные фанатики? — продолжала Катя, распаляясь от спора. — Или вы хотите отдать все на откуп политикам? Ну, тогда у нас появится оружие, направленное против политических оппонентов, и навязывание «правильных» генов избирателям. Как вам такая перспектива?

Американец нахмурился, явно не ожидая такого напора. Он отпил воды из стакана, словно пытаясь выиграть время, чтобы подобрать подходящий ответ, взвешивая каждое слово.

— Вы ставите вопрос ребром, Катерина, — произнес Патрик, стараясь сгладить остроту ситуации, как опытный дипломат. — Конечно, нельзя отдавать науку на откуп ни экологам, ни религиозным фанатикам, ни политикам. Но и пускать ее на самотек тоже нельзя. Необходимо создать международную комиссию, состоящую из ученых, этиков, представителей общественности…

— О, да! И все они будут абсолютно беспристрастны и неподкупны, — с сарказмом перебил его Костров, словно уставший от наивных утопий. — Мечтать не вредно, Патрик. В реальности же такая комиссия станет полем битвы интересов, где каждый будет тянуть одеяло на себя. И кто в итоге выиграет? Тот, у кого больше денег и власти.

— Вы предлагаете анархию? — выдохнула Кайли с неприкрытым презрением, словно услышав кощунство. — Каждый ученый сам себе голова? Знаете, к чему это приведет? К тому, что каждая подпольная лаборатория будет штамповать мутантов, а каждая террористическая группировка — создавать генетическое оружие. И тогда уже никакой международной комиссии не хватит, чтобы это остановить.

Катя снова иронично вскинула тонкие брови и принялась за своё мясо с жареной картошкой, демонстрируя полное спокойствие. Забавно, что даже сейчас, во взрослой жизни, она не могла заставить себя съесть кашу, словно детский протест остался с ней навсегда.

— А что именно вы хотите контролировать, Кайли? — спокойно спросила она, словно невзначай задев спящего тигра. — Математическая таблица кодонов РНК давно известна всему миру.

— За открытие которой наша Катюша получила Нобелевскую премию, — напомнил Сидоров с гордостью, словно отец, говорящий о достижениях дочери.

Кайли опешила от неожиданного выпада и залилась краской, словно пойманная с поличным. Патрик, видя ее замешательство, поспешил прийти на помощь, но Фалина его опередила, как опытный стратег.

— Уравнение восстановления утраченных частей ДНК? Оно давно опубликовано, — продолжала Катя, словно читая лекцию нерадивому студенту. — Уравнение редактирования генома? Вы его тоже знаете в общих чертах, и сегодня мы вам еще раз показали его на примере селекции сирени. Вы, Патрик, даже любезно сфотографировали доску с моими расчетами, — закончила Катя, демонстрируя свою осведомленность и ставя точку в споре.

Патрик ощутил, как предательский румянец заливает его щеки. Он действительно сфотографировал злополучную доску и отправил снимок за океан, но не ожидал, что Катя так хладнокровно разоблачит его шпионские потуги.

— Наша пресса… просто очень любознательна, Катерина, — попытался он скрыть смущение за натянутой улыбкой. — Им интересно, как вам удалось достичь столь впечатляющих результатов.

— Так я и не против, — отозвалась Фалона, одарив его сияющей улыбкой, в которой читалась легкая насмешка. — Все эти данные опубликованы в голландском научном журнале еще полгода назад. Какой еще контроль вам необходим, господа?

Патрик почувствовал, как ловушка захлопывается. Аргументы Кати были просты, как удар кнута, и столь же неотразимы. Он прекрасно понимал: базовые принципы генной инженерии давно стали достоянием науки, и остановить распространение знаний — все равно что пытаться удержать воду решетом. Контроль, о котором он так патетично вещал, был не более чем утопией, красивой теорией, с треском разбивающейся о жестокую реальность.

— Однако, Катя, вы ведь не передали миру еще три ключевых звена, — вздохнул Генри, в голосе которого звучало искреннее сожаление. — Уравнение стабилизации генома, рассвета фенотипа и адаптации генома… Только у вас есть монополия на полный биогенетический цикл, состоящий из шести уравнений. Та самая «система Фалоны», позволяющая преобразовывать числовое значение кодонов в живое существо…

— Моя система — хочу передаю, хочу — нет, — Катя шутливо развела руками, словно школьница, делящаяся конфетами. — Мои уравнения. Моя шоколадка.

Кайли ощутила легкий укол недоумения. В этой хрупкой женщине, с ее почти детской непосредственностью, таилась мощь интеллекта, способного изменить мир до неузнаваемости. И эта же женщина, словно избалованный ребенок, могла с легкостью отмахнуться от глобальных проблем, апеллируя к своему священному праву распоряжаться плодами гения. «Моя шоколадка»? — фраза прозвучала настолько абсурдно, что Кайли едва сдержала смешок.

Костров, почуяв близкую победу, расслабился и позволил себе снисходительную улыбку. Он с нескрываемым удовольствием наблюдал за растерянностью на лице Патрика, за его отчаянными попытками найти лазейку в непробиваемой обороне русской ученой. Американец прибыл в Россию, окрыленный уверенностью в своей правоте, с миссией спасения мира от генетической угрозы, а теперь напоминал незадачливого школьника, пытающегося переспорить профессора.

Патрик, напротив, уставился в недоеденный стейк, чувствуя себя окончательно разгромленным. Он приехал сюда как триумфатор, а оказался наивным идеалистом, не постигшим суровой правды жизни. Катя играла с ним, как кошка с мышкой, методично расправляясь с его аргументами. Костров злобно засопел, но промолчал, явно довольный тем, как Катя уязвила американцев. Сидоров сохранял непроницаемое выражение лица, но Патрик чувствовал, что тот внимательно наблюдает за ним, оценивая каждое движение, каждую эмоцию. Лишь Генри, казалось, был искренне разочарован. Вероятно, он надеялся на более конструктивный диалог, на возможность убедить Катю поделиться своими знаниями во имя общего блага.

— Все это, безусловно, крайне интересно, — произнес Патрик, собрав остатки самообладания. — Но давайте вернемся к началу нашей дискуссии. Вы же не станете отрицать, что ваши открытия могут быть использованы во зло? Что некто, вооружившись вашими знаниями, сможет создать оружие массового поражения, генетически модифицированных убийц, идеальных рабов?

— Тогда вы сами себе противоречите, Патрик, — невозмутимо парировала Катя. — Вот Кайли опасается каких-то террористов и подпольных лабораторий. Но если полный биогенетический цикл существует только в нашем центре, то о каких террористах и злодеях может идти речь?

— Логично, — вынужден был признать Патрик, чувствуя, как его надежды тают, словно дымка над рекой на рассвете. Он осознавал, что загнал себя в угол собственными вопросами и теперь не знает, как выбраться из этой западни.

— Именно, — подхватила Катя с победоносной улыбкой. — Если кому-то вдруг вздумается создать генетическое оружие, ему придется сначала похитить у нас все — знания, оборудование, специалистов. А это, знаете ли, задача не из легких. Гораздо проще и дешевле купить пару тонн взрывчатки или разработать новый вирус. Так что, боюсь, мы не самые опасные люди на этой планете.

Она сделала глоток воды и окинула взглядом притихшую компанию. Напряжение в воздухе немного рассеялось, уступив место усталости и разочарованию.

Патрик замолчал, обдумывая слова Кати. В ее рассуждениях была своя жестокая правда. Если полный цикл биогенетических исследований действительно находится под строгим контролем, то угроза неконтролируемого распространения генетического оружия сводится к минимуму. Но что, если этот контроль будет утрачен?

— Вы уверены, что контроль абсолютен? — с сомнением спросил Патрик, глядя Кате прямо в глаза. — Никакой утечки информации, никакого саботажа, никакой возможности для внешнего вмешательства?

Костров усмехнулся, откинувшись на спинку стула.

— Ничто в этом мире не абсолютно, Патрик. Но мы делаем все возможное, чтобы минимизировать риски. У нас работают лучшие специалисты, создана многоуровневая система безопасности, а все исследования проводятся под строжайшим контролем.

— А самое интересное, что мы вам это и предлагаем, — неожиданно произнес Сидоров. — Если наш Мезозойский парк получит статус Всемирного наследия ЮНЕСКО, то здесь будут проходить не разовые, а регулярные международные инспекции, — он поправил очки на переносице. — В ваших же интересах поддержать нашу заявку.

Патрик удивленно вскинул брови. Предложение Сидорова прозвучало неожиданно и даже парадоксально. Они сами предлагают международный контроль над своими разработками? Зачем? Неужели они действительно верят в возможность беспристрастной инспекции или преследуют какие-то скрытые цели?

— И вы готовы допустить на свою территорию международных инспекторов? — с недоверием спросил Патрик. — Без ограничений? С правом доступа ко всем лабораториям и данным?

— Разве вы не являетесь таким инспектором? — парировал Сидоров. — Вы ведь только что побывали в нашем центре.

— С формальной точки зрения, да, — признал Патрик. — Но одно дело — ознакомительная поездка, и совсем другое — регулярные инспекции с правом полного доступа.

— Нам нечего скрывать, — уверенно заявил Сидоров. — Мы не боимся открытости. Мы гордимся своими достижениями и готовы продемонстрировать их всему миру. К тому же, статус Всемирного наследия ЮНЕСКО — это не только престиж, но и дополнительная защита от нежелательного внимания со стороны различного рода заинтересованных лиц.

Катя кивнула в знак согласия, подтверждая слова Сидорова. Она казалась расслабленной и довольной тем, как разворачивался разговор. Патрик, напротив, чувствовал себя все более растерянным. Он приехал сюда с твердым намерением разоблачить русских и предотвратить распространение опасных технологий, а в итоге получил предложение о сотрудничестве и международном контроле.

— Хорошо, — произнес Патрик, стараясь скрыть замешательство. — Я передам ваше предложение нашим людям. Но я не могу обещать, что оно будет принято.

Костров уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел. В этот самый момент дверь бара распахнулась, и вошел Андрей. Лицо его было необычно вытянутым и серьезным. Все, словно по команде, повернулись к нему, за исключением официантки, невозмутимо расставлявшей на столе чайные пары.

— Добрый день. Вы с нами… сэр? — процедил Сидоров с отчетливой язвительностью.

— Да… приехал… — растерянно ответил парень.

— Мы счастливы, сэр… — продолжал ехидничать академик.

— Подождите, Андрей Семенович… — Костров спокойно поднял руку, останавливая его. — Давайте выслушаем Андрея Сергеевича. Что же там произошло?

Кайли с интересом посмотрела на вошедшего. Андрей, переведя дыхание, обвел взглядом присутствующих, словно пытаясь оценить обстановку. Его взгляд задержался на Кайли, затем на Патрике и, наконец, остановился на Кострове. В его глазах читалось не только волнение, но и какая-то внутренняя борьба, словно он решал, стоит ли говорить то, что ему известно.

— Меня задержали в качестве свидетеля, — наконец выдавил он. — На автобус с экологами напали. Есть пострадавшие. Я давал показания.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим позвякиванием посуды. Лица присутствующих вытянулись. Патрик нахмурился, Генри удивленно приподнял брови, а Катя перестала улыбаться. Только Костров сохранял внешнее спокойствие, хотя по его глазам было видно, что он напряжен.

— Напали? — переспросил Сидоров, в его голосе прозвучало неподдельное беспокойство. — Кто напал? И что с экологами?

Андрей сделал глубокий вдох, словно собираясь с духом.

— Они ехали на какую-то акцию протеста. Человек пятнадцать. Нападавших было несколько человек, в масках. Они разбили окна в автобусе и начали бросать камни. Некоторые экологи получили ранения, вроде бы, не серьезные. Двоих избили… Сейчас полиция ведет расследование.

— А что это были за экологи? — спросила, наконец, Катя, взяв себя в руки. — «Зеленый фронт»?

— Нет, Екатерина Николаевна, какая-то молодежная группа «Белая акация», — покачал головой Андрей.

— «Белая акация»? Что-то не припомню такой организации, — поморщилась Катя. — Впрочем, сейчас развелось множество подобных групп, сложно уследить за всеми.

— А куда они ехали? — спросил Костров, берясь за чашку с кофе.

— Кажется, в Многоречье. Протестовать против строительства отеля, — ответил парень, сохраняя невозмутимый вид, хотя в его глазах все еще читалась тревога.

— А, так это бизнес… — устало вздохнул Сидоров. — Свои разборки, нас это не касается.

Костров сделал глоток кофе, и Патрик заметил, как на мгновение в его глазах мелькнула тень беспокойства, тут же тщательно скрытая. Многоречье… Он вспомнил, что там идет строительство крупного туристического комплекса, способного принести региону немалую прибыль. Но, как обычно, благие начинания сопровождались протестами экологов, опасающихся за сохранность уникальной природы этих мест.

— Андрей, а ты уверен, что это были именно экологи? — вдруг спросила Саша, внимательно глядя на парня. — Может, это были просто хулиганы или проплаченные провокаторы?

Парень пожал плечами.

— Я не знаю. Они кричали что-то про защиту природы и недопустимость строительства. Я просто оказался рядом, когда все произошло, и меня попросили дать показания.

Наступила пауза. Каждый обдумывал услышанное. Патрик чувствовал, как напряжение вновь нарастает в комнате. Он не верил в случайности. Слишком много событий происходило. Протест экологов, жестокое нападение на них, предложение о международном контроле… Все это сплеталось в зловещий узор, ведущий к неведомой цели. Он бросил взгляд на Катю, Сидорова и Кострова, пытаясь проникнуть сквозь маски их непроницаемых лиц, разгадать истинные намерения, скрытые за учтивыми улыбками.

Кайли поежилась, вспомнив, как утром ее сердце кольнула боль от вида экскаваторов, безжалостно терзающих склоны с крымскими соснами. Любое вторжение человека в девственную природу отзывалось в ней острой раной, даже если оно прикрывалось благими намерениями. И сейчас, новость о нападении на экологов прозвучала диссонансом, эхом отозвавшись в ее душе. Она презирала насилие в любой форме, но в то же время понимала отчаянный порыв протестующих, вставших на защиту хрупкого мира от варварского разрушения.

— Ужасно… Неужели в России бизнес до сих пор расправляется с экологами подобным образом? — она обвела взглядом присутствующих.

— Никто не доказал причастность бизнеса, — сухо отрезала Катя.

Кайли невольно поежилась. В ее словах звучала ледяная отстраненность, словно речь шла о чем-то совершенно заурядном, не заслуживающем сочувствия. Но ведь речь шла о покалеченных людях, о жестокости и безнаказанности. Неужели их это действительно не трогает?

— Эти экологические группировки грызутся между собой, — невозмутимо продолжала Екатерина. — Создают себе ореол жертв.

Костров с тихим стуком поставил чашку на стол.

— Екатерина Николаевна права. Конкуренция в этой сфере — настоящая война. Гранты получают единицы, вот и устраивают провокации, чтобы привлечь внимание спонсоров. Зачастую, под маской защиты природы скрываются банальные вымогатели, шантажирующие строительные компании.

Генри, до этого хранивший молчание, внезапно подал голос:

— А что известно о нападавших? Их задержали?

— Нет, им удалось скрыться, — Андрей виновато развел руками. — Но полиция ведет розыск.

В комнате вновь повисла тишина, тяжелая и гнетущая, словно сгустившиеся сумерки. Патрик чувствовал себя загнанным в угол, словно беспомощная пешка в чужой игре. Он не понимал, что происходит, кому можно доверять, и как действовать дальше. Ему казалось, что он угодил в сложную и опасную интригу, правила которой ему неизвестны.

— В любом случае, это печальное происшествие, — произнес Генри, стараясь разрядить напряженную атмосферу. — Надеюсь, полиция найдет виновных и привлечет их к ответственности.

Разговор затих, каждый погрузился в свои мысли, в которых роились невысказанные вопросы и смутные подозрения. Андрей стоял в стороне, чувствуя себя неловко из-за того, что невольно стал свидетелем этой неприглядной сцены. Он понимал, что его неожиданное появление нарушило хрупкое равновесие, установившееся между русскими и американцами, и теперь все взгляды были устремлены на него, словно он был в чем-то виноват.

— Да, к сожалению, такое случается, — вздохнул Сидоров, будто сожалея о досадном недоразумении. — В борьбе за гранты и внимание общественности некоторые организации не гнушаются и провокациями. Но это, конечно, ни в коей мере не оправдывает насилие.

Костров отставил чашку, словно ставя жирную точку в неприятной дискуссии.

— Ладно, давайте не будем отвлекаться. У нас есть дела поважнее. Патрик, вы обещали подумать над нашим предложением. Мы надеемся на конструктивный диалог.

— Ну что, господа, не будем омрачать наш прекрасный день неприятными новостями, — произнес Сидоров с натянутой улыбкой, стараясь скрыть неловкость. — Предлагаю перейти к десерту и обсудить наши дальнейшие планы. Уверен, у нас еще много интересного, что можно показать нашим гостям.

* * *

Четвёртый отдел биогенетического центра, занимавшийся изучением и адаптацией динозавров, представлял собой грандиозное крыло здания, раскинувшееся вокруг зеркальной глади обширного озера. Водоём, словно драгоценный камень, был вправлен в оправу гигантского помещения, создавая замкнутый, обособленный мир. Лишь на северном берегу оставался небольшой открытый участок — своеобразный солярий для подрастающего поколения ящеров, место, где, по остроумному замечанию Сидорова, они могли понежиться в лучах солнца. Попасть в этот удивительный уголок можно было только по специальному переходу, элегантно изогнувшемуся на втором этаже. Галерея, просторная и светлая, с прозрачными стенами, словно парящая над землей, открывала взору живописные горные луга, усыпанные пёстрым ковром диких цветов. Американские гости не могли сдержать восторга, а Ксения, вооружившись фотоаппаратом, лихорадочно снимала, пополняя свой ставший популярным блог эксклюзивными кадрами.

— Не верится… совсем скоро мы их увидим, — прошептала Кайли, завороженно глядя вдаль. — О чём ты сейчас думаешь?

— Я думаю… — Генри меланхолично обвел взглядом окрестности. — Десятки миллионов лет динозавры владычествовали на Земле, пока не погибли от удара метеорита. Миллионы лет цвела сирень, услаждая взор, в том числе, и человека. И кто бы мог подумать, что именно опыты с сиренью позволят вернуть динозавров в наш мир? Парадокс, не правда ли? — с грустной улыбкой произнес он.

— Зато теперь в мире есть и сирень, и динозавры! — весело парировала его спутница.

— Осталось выяснить, не будут ли динозавры прятаться в кустах сирени, — съязвил Генри.

Кайли хотела ответить, но не успела. Они подошли к концу галереи и остановились перед массивной дверью, ведущей в Четвертый отдел. Сидоров, приветливо кивнув, приложил карту к считывающему устройству. Дверь бесшумно отворилась, впуская их в просторный зал, погруженный в полумрак. Тусклый свет немногочисленных светильников выхватывал из темноты причудливые тени. Влажный воздух был напоен густым ароматом земли и прелой листвы, с легким оттенком хвойной смолы.

У входа, словно стражи, высились в кадках несколько растений. Саговники, пережившие эпохи, словно живые ископаемые, гордо демонстрировали свои мощные стволы, покрытые чешуйчатым панцирем из опавших листьев. Их жесткие, словно выкованные из металла, перистые листья, расходились во все стороны, напоминая застывшие зеленые фонтаны. Древовидные папоротники, напротив, являли собой воплощение нежности и грации. Их ажурные, кружевные листья ниспадали каскадом, создавая ощущение легкости и воздушности. Тонкие стволы, одетые в бархатный мох, устремлялись ввысь, словно стремясь дотянуться до небес. Влажный воздух, насыщенный ароматом земли и зелени, окутывал растения, создавая вокруг них ауру таинственности и покоя.

— Смотрите, крокодилы! — не сдержала возглас Саша, подойдя к просторному вольеру.

Вольер был искусно оформлен, словно кусочек дикой природы, перенесенный под крышу. В самом центре плескался пруд, заросший осокой, кувшинками и тростником. Одна часть вольера представляла собой песчаный пляж, где крокодилы, нежась под теплыми лучами ламп, могли греться на солнце. Другая — бассейн с мутной водой, по берегам которого раскинулись заросли тропических растений. В воде неспешно плавали пара крупных нильских крокодилов. Их чешуйчатая кожа, словно сотканная из светло-зеленых, бурых и серых лоскутков, искусно маскировала их в мутной воде. Лишь изредка на поверхности появлялись вытянутые морды с острыми зубами, напоминая о хищной природе этих древних существ. Крокодилы лениво перебирали лапами, нехотя рассекая водную гладь.

— Это суррогатные мамы наших динозавров, — произнес подошедший высокий парень в роговых очках. — Сергей Проваторов, — представился он.

— Крокодилы? — переспросила Кайли, с любопытством глядя на салатовых пресмыкающихся.

— Именно, — подтвердил Проваторов. — Их генетический код оказался наиболее совместимым с кодом многих восстановленных динозавров.

— Это Сергей Провоторов, биолог, наш специалист по крокодилам, — добавил Сидоров.

— Крокодилы — мамы всех динозавров? — с неподдельным интересом спросила Кайли.

— Не всех, только ящеротазовых, — пояснил Провоторов. — Для выращивания птицетазовых и тероподов у нас есть страусы эму и нанду.

К ним подошла Ксения с фотоаппаратом.

— О, это просто комильфо! — воскликнула она, не отрывая взгляда от крокодилов. — Я обязательно должна сделать несколько снимков для блога. Мои подписчики будут в восторге!

Ксения, словно яркая птица, заметалась вокруг вольера, сверкая алым платьем. Щелчки затвора то и дело нарушали тишину, запечатлевая каждую деталь: чешуйчатую кожу, острые зубы, плавные движения рептилий в воде.

— Ключевым моментом является генетическая модификация, — пояснил Проваторов. — Мы используем генномодифицированные клетки крокодилов, чтобы создать подобие плаценты внутри яйца. Это обеспечивает эмбрион динозавра необходимым питанием и гормонами.

Ксения, увлеченная фотосъемкой, совсем потеряла счет времени. Она перемещалась вокруг вольера, выбирая наилучший ракурс, и беспрестанно щелкала затвором камеры. Казалось, она хотела запечатлеть не только внешний вид крокодилов, но и саму суть этих древних рептилий, их таинственную связь с динозаврами.

Генри, тем временем, внимательно слушал объяснения Проворова.

— И как же вам удалось обойти проблему иммунного отторжения? — спросил он.

— Это один из самых сложных аспектов нашей работы, — ответил биолог. — Мы используем специальные иммунодепрессанты, которые подавляют иммунную систему крокодила, позволяя эмбриону динозавра развиваться без проблем. Благодаря уравнениям нашей Екатерины Николаевны, — кивнул он в сторону Кати.

Генри, восхищенный, кивнул, обдумывая услышанное.

— Потрясающе, — произнес он. — Это действительно прорыв. Но как вы контролируете этот процесс? Ведь иммунная система крокодила не может быть подавлена полностью, это опасно для ее здоровья.

— Мы даем крокодилам иммунные стимуляторы, разработанные под эмбрионы динозавров, — ответил он. — Опять же — по расчетам Кати, — кивнул Проворов.

— И как долго длится период вынашивания? — поинтересовалась Кайли, переводя взгляд с крокодилов на Проворова.

— Это зависит от вида динозавра, — ответил Сергей. — У некоторых видов, таких как платеозавры, период инкубации составляет около трех месяцев. У более крупных, например, у брахиозавров, он может длиться до шести месяцев. Нам приходится постоянно контролировать состояние яиц, поддерживать необходимую температуру и влажность. Это очень трудоемкий процесс, но результат того стоит.

Ксения оторвалась от фотосъемки и подошла к остальным.

— Какой же здесь интересный свет! — воскликнула она. — Нужно еще поснимать саговники, они идеально вписываются в концепцию парка юрского периода!

— А почему только Юрского? — засмеялась Катя. — У нас и Меловой есть — ничуть не хуже!

— Просто, Катя, Юрский период более знаменит, чем Меловой, — засмеялся Патрик. — Более «раскручен», если хотите.

Фалина в ответ лишь пожала плечами, но в ее глазах мелькнул озорной огонек. Она явно не собиралась сдаваться без боя и готова была доказать, что Меловой период ничуть не уступает своему более популярному предшественнику. Ксения, воодушевленная, направилась к зарослям саговников, выискивая наиболее живописные ракурсы. Ее алый наряд ярко выделялся на фоне зелени, словно экзотический цветок среди древних растений. Она то приседала, то вытягивалась, стараясь поймать игру света и тени на чешуйчатых стволах и перистых листьях.

За вольером с крокодилами последовал новый, гораздо больше предыдущего. Внутри, среди густой тропической растительности, обитали страусы эму и нанду. Птицы величаво вышагивали по вольеру, изредка оглашая пространство громкими криками. Казалось, они не обращали никакого внимания на людей, увлеченно склевывая корм с земли и перебирая длинными шеями. Их оперение, пестрое и неоднородное, состояло из смеси серых, коричневых и черных перьев, обеспечивая отличную маскировку в зарослях. Время от времени птицы останавливались и устремляли свои большие, внимательные глаза на посетителей, словно оценивая их намерения.

— Вот наши мамы для птицетазовых, — с гордостью произнес Проваторов, указывая на страусов. — Они вынашивают яйца тираннозавров, гадрозавров и игуанодонов. Процент вылупляемости довольно высок.

Американка внимательно наблюдала за птицами, пытаясь представить себе, как в их яйцах развиваются детеныши динозавров. Представить это было сложно, но тем не менее завораживающе. «Действительно невероятно…» — подумала она, искоса взглянув на Генри, что-то оживленно обсуждавшего с Катей.

Ксения же, оставив крокодилов и саговники, уже целилась объективом в страусов, пытаясь поймать удачный кадр с ними и пышной зеленью вольера. На этот раз она решила сделать несколько снимков в движении, чтобы передать динамику и грацию этих больших птиц. «Эти снимки точно соберут кучу лайков!» — предвкушала она.

Проваторов, заметив интерес гостей к птицам, продолжил:

— Страусы обладают удивительной способностью к адаптации, что делает их идеальными суррогатными матерями. Они неприхотливы в еде, устойчивы к болезням и могут выдерживать большие перепады температур. Кроме того, их яйца достаточно крупные, чтобы вместить в себя эмбрион динозавра.

Генри, оторвавшись от разговора с Катей, подошел к вольеру со страусами. Его взгляд был полон восхищения и удивления.

— Просто невероятно, как природа и наука могут объединяться, создавая такие чудеса, — проговорил он, обращаясь к Провоторову. — Эти птицы, несущие в себе будущее древних ящеров… Это выше всякого понимания!

Кайли, впечатлённая словами Генри, кивнула в знак согласия.

К гостям подошёл невысокий, слегка располневший мужчина лет шестидесяти. Порядком полысевший, с большой родинкой на лбу, он скорее напоминал пенсионера из провинциального заводского городка, нежели ученого, и казалось, что он случайно попал в это царство науки.

— Иван Александрович Линев, наш специалист по птерозаврам, — представил его Сидоров.

Подошедший смущенно поправил очки и застенчиво улыбнулся гостям.

— Птерозавры… это моя страсть, — тихо проговорил он. — Когда-то они бороздили небеса, а теперь… теперь мы можем вернуть их. Идемте, увидите молодняк! — засмеялся он.

Посетители неспешно двинулись дальше по залу, скользя взглядами по аллеям древовидных папоротников и величавых саговников, мимо юных кипарисов и стройных елей, пока не достигли массивной двери, словно портала в прошлое, украшенной барельефом древнего папоротника. Дверь бесшумно растворилась, пропуская их в еще более просторное помещение, залитое ярким, почти нереальным светом. Здесь воздух искрился ароматами саговников и папоротников, к которым примешивался бодрящий запах хвои. Ксения, словно нимфа, грациозно порхала от кадки к кадке, увековечивая диковинные растения в серии снимков.

Вскоре, минуя куртины саговников, гости замерли возле небольшого вольера, искусно имитирующего сумрачный лес юрского периода. В густой чаще папоротников и хвощей, под ажурной сенью двух древовидных гигантов, копошился маленький, пушистый комочек. Его серая окраска, чуть более светлая, чем стволы саговников, выделялась на фоне буйной зелени. Малыш неуклюже перебирал лапками, то и дело спотыкаясь о коварные корни, пробивающиеся сквозь землю. Его короткие крылышки, еще не окрепшие для полета, лишь изредка вздрагивали в неловких попытках подпрыгнуть. Большие, выразительные глаза, полные неподдельного любопытства, внимательно изучали окружающий мир вольера.

— Археоптерикс, — с гордостью пояснил Линев. — Мы вывели его совсем недавно.

— Археоптерикс! Живой археоптерикс? — Кайли, казалось, была настолько потрясена, что невольно прильнула к стеклу вольера.

Линев усмехнулся, с удовольствием наблюдая за ее неподдельным восторгом.

— Да, живой. Вернее, один из немногих. Это пока что наш самый успешный эксперимент. Мы долго и кропотливо работали над восстановлением их ДНК, и, наконец, добились первых ощутимых результатов.

Кайли не могла отвести взгляда от крошечного создания.

— Он такой… маленький. И пушистый. Я всегда представляла их себе совсем другими, — прошептала она.

— Ну, это еще птенец, — ответил Линев. — Взрослые особи гораздо крупнее и, пожалуй, больше напоминают ящеров, чем птиц. Но этот, я думаю, вырастет настоящим красавцем. Мы назвали его Артемом. Темой.

Тема, словно почувствовав на себе пристальный взгляд, вскинул голову и тихо пискнул. В его взгляде читались любопытство и невинность. Кайли, завороженная, не отрываясь смотрела на доисторического птенца.

— Невероятно! Он такой… трогательный. Как вы его кормите? Чем он питается?

— В основном насекомыми, мелкими ящерицами. Иногда даем ему фрукты. Он довольно всеядный, как и его предки, судя по всему, — пожал плечами Линев, наблюдая, как птенец, переваливаясь, погнался за проползающим мимо жуком.

— Это первый экземпляр, которого нам удалось вырастить до такого возраста, — подчеркнул Костров. — Остальные погибали на ранних стадиях. Он — наша надежда.

Катя, тихо стуча каблуками босоножек, подошла к вольеру и ласково помахала птенцу рукой.

— Вот твоя мамочка, Тёма, пришла. Она тебя вывела своими хитроумными формулами, — подмигнул птенцу Линев.

Кайли не могла оторвать взгляда от птенца. В ее голове вихрем проносились обрывки статей и научных работ об археоптериксах, но ни одна из них не могла сравниться с этим чудом. Живое существо, связующее звено между динозаврами и птицами, копошилось прямо перед ней.

— А как вы поддерживаете среду обитания, максимально приближенную к юрскому периоду? — спросил Генри, стараясь скрыть волнение.

— Это сложная, тщательно настроенная система, — ответил Костров. — Мы скрупулезно контролируем температуру, влажность, состав атмосферы. Вольер оснащен специальными лампами, имитирующими спектр солнечного излучения той эпохи. Кроме того, мы постоянно изучаем флору юрского периода и высаживаем соответствующие растения.

Тёма, тем временем, умудрился поймать жука и теперь с аппетитом уплетал его, довольно попискивая. Он ловко схватил жука маленькими, острыми зубками и быстро проглотил. Кайли невольно улыбнулась.

— Он совершенно очарователен. Вы планируете выпустить его в дикую природу?

— Вы хотите сказать, в наш парк? — уточнил Костров и, получив утвердительный кивок, продолжил: — Безусловно. Но ему нужно подрасти и адаптироваться.

Ксения, не упуская момента, несколько раз запечатлела Тёму на камеру мобильного телефона, предвкушая сенсацию в своем блоге.

— Выпустить в парк… это было бы замечательно, но пока слишком рано об этом говорить, — добавил Линев. — Мы должны убедиться, что он сможет выжить самостоятельно, добывать пищу и защищаться от возможных хищников. Впрочем, у нас есть несколько перспективных идей, как подготовить его к этому.

Генри, все еще зачарованный, не отходя от вольера, задал следующий вопрос:

— А как насчет генетического разнообразия? Один археоптерикс — это, конечно, впечатляюще, но для стабильной популяции нужны другие особи.

Костров многозначительно посмотрел на Линева.

— Мы работаем над этим. У нас есть еще несколько эмбрионов, но их развитие продвигается медленнее. Артем — наш первый и самый удачный эксперимент, но мы не останавливаемся на достигнутом.

Кайли все еще была под глубоким впечатлением от увиденного.

— Это просто невероятно. Вы творите историю, — прошептала она, не отрывая взгляда от птенца.

Тёма, наевшись, уютно устроился под одним из папоротников и, свернувшись калачиком, задремал, изредка вздрагивая во сне.

Следующий вольер ошеломлял простором, словно предназначенный не для робкого птенца, а для юного властителя давно минувшей эпохи. Привычные саговники и древовидные папоротники отступили перед величавой араукарией, чей силуэт, словно застывший росчерк молнии, пронзал высь. Рельеф вольера извивался плавными дюнами, переходя от искусственного холма к песчаным низинам, устланным мягким, чуть влажным песком. В самом сердце этого микромира мерцала гладь небольшого бассейна, обрамлённого изумрудными зарослями хвоща, — миниатюрное озеро, достойное лишь избранных черепах из древних легенд. И в этом дивном уголке, словно сошедший со страниц палеонтологического атласа, обитал он — странное создание цвета топлёного молока. Не птенец, но и не зверь, лишённый пушистого оперения, словно гость из иного измерения. Голова, непропорционально большая по отношению к телу, несла на себе лишь намёк на будущий костяной гребень — предвестник грядущего величия.

— Наша гордость — маленький птеранодон! — с трепетной гордостью произнёс Линев.

Кайли не смогла сдержать вздох восхищения, её словно магнитом притянуло к вольеру. Детёныш, чуть неуклюже перебирая перепончатыми лапами по песку, замирал, будто впитывая в себя каждую деталь нового мира. Его огромные, словно блюдца, глаза с янтарными зрачками жадно ловили свет, наполняясь неизведанным. Он наклонял голову то вправо, то влево, будто пытался разгадать древнюю головоломку, зашифрованную в шелесте листьев и плеске воды.

Кайли зачарованно наблюдала за этим крошечным птеранодоном. Он казался таким хрупким, почти прозрачным, сотканным из предрассветного тумана и солнечных лучей, что хотелось заключить его в объятия и укрыть от всех невзгод. Но она понимала: это невозможно. Он — дитя неба, и его место здесь, в этом искусственном раю, где он сможет расти и крепнуть под бдительным присмотром науки.

— Он ещё совсем кроха, — проговорила Кайли, не отрывая взгляда от птеранодона. — Сколько ему?

— Месяц, — ответил Линев. — Мы вылупили его из яйца в инкубаторе. Это было непросто, но мы справились.

Внезапно птенец встрепенулся и издал короткий, пронзительный писк. Звук эхом отразился от стен вольера, наполнив зал предчувствием чего-то неведомого. Казалось, он ощутил приближение опасности, хотя вокруг были лишь причудливые растения и золотистый песок. Но, возможно, для юного птеранодона опасность таилась в каждой тени, в каждом дуновении ветра. Он был ещё слишком мал и беззащитен, чтобы противостоять этому миру в одиночку.

— Это он нас поприветствовал, — улыбнулся Костров уголками губ. — Мы назвали его Андрей.

Кайли улыбнулась в ответ, очарованная наивностью птенца. Она почувствовала необъяснимую связь с этим маленьким созданием, словно между ними протянулась невидимая нить, сотканная из любопытства и восхищения. Ей хотелось узнать о нём всё, каждую мелочь, каждую деталь его короткой, но уже удивительной жизни.

— И как он растёт? — спросила Кайли, не отводя взгляда от Андрея. — Хорошо кушает?

— Аппетит у него отменный, — ответил Линев. — Кормим его специальной смесью из рыбы и насекомых. Растёт как на дрожжах.

Андрей, словно услышав разговор о себе, снова издал писк и неуклюже подбежал к краю бассейна. Он опустил голову в воду и начал жадно пить, разбрызгивая вокруг серебристые брызги. Кайли не могла отвести от него взгляда, завороженная его неуклюжей грацией и трогательной беззащитностью.

— Он такой милый, — прошептала она, боясь нарушить тишину этого маленького мира.

— У нас в парке уже есть птеранодон Ярослава, — ответил Линев. — Теперь Андрею есть компания.

Маленький ящер закончил пить и, отряхнувшись, направился к центру вольера. Он принялся копаться в песке, словно что-то искал. Его неуклюжие движения вызывали у Кайли нежную улыбку. Она почувствовала прилив тепла к этому маленькому птенцу, который был так далёк от своего естественного окружения, но при этом полон жизни и неподдельного любопытства.

— А почему вы их так назвали, если не секрет? — Ксения фотографировала Андрея в разных ракурсах.

— Это вопрос к Екатерине Николаевне, — ответил Костров. — Она придумала им имена.

— Ах! — охотно отозвалась Катя. — В мои студенческие годы была забавная история. У моей знакомой Ярославы был бурный роман со спортсменом-гонщиком Андреем. Он отбил Ясю у жениха Васи. С тех пор для меня имена Андрей и Ярослава неразделимы!

Саша перевела американцам. Кайли рассмеялась, представив себе любовный треугольник в исполнении студентки и двух пылких молодых людей. История звучала забавно и трогательно одновременно, и ей понравилось, что учёные, окружённые древними костями и научными теориями, сохранили в себе способность к простым человеческим чувствам.

— Очень оригинально, — сказала она, с улыбкой глядя на Кострова и Катю. — Надеюсь, наши Андрей и Ярослава тоже подружатся.

Костров пожал плечами, а Катя мечтательно посмотрела на птенца.

— Кто знает, — ответила она. — Может быть, когда-нибудь мы станем свидетелями настоящей любви в мире птеранодонов.

Генри, однако, был мене склонен к сантиментам. Прищурившись, он внимательно посмотрел сначала на птенца, затем на Катю с Костровым, а затем на Сидорова, что-то прикидывая.

Но ведь птеранодоны жили только у нас в Северной Америке, — заметил он. — Как же вы достали генетический материал?

Сидоров бросил беглый взгляд на Катю, и та еле заметно опустила ресницы.

— Этим занималась Москва, — ответил Андрей Семёнович как можно более равнодушно. — Они приобретали кости у частных коллекционеров.

Генри нахмурился. Он явно не был удовлетворен уклончивым ответом, но не стал настаивать. Профессиональная вежливость брала верх, но в его глазах читалось сомнение. Кайли почувствовала напряжение в воздухе. Тема генетического материала была явно щекотливой, и Сидоров всячески старался ее избежать. Она перевела взгляд на Андрея, который продолжал копаться в песке. Маленький птеранодон был совершенно не в курсе назревающего скандала. Он жил в своем мире, полном запахов песка и воды, и его единственной заботой было найти что-то интересное в этом большом, но безопасном пространстве. Американка решила осторожно сменить тему, прежде чем ситуация усугубится.

— А где сейчас Ярослава? — спросила она, с любопытством осматривая вольер Андрея. — Можно на нее посмотреть?

— В парке, — ответил Сидоров, немного оживившись. — Завтра вы ее увидите. У нас декорация Великого Западного моря на Загорском водохранилище. Настоящий Меловой период!

Кайли и Генри переглянулись. Да, это была тонкая и болезненная шпилька со стороны русских. Великое Западное море Северной Америки с птеранодонами воспроизведено у них в Крыму. Кайли постаралась сделать вид, что не заметила подтекста. Она понимала, что в каждой стране есть свои научные амбиции и соревновательный дух. Важно было сохранять профессионализм и уважение, несмотря на возможные разногласия.

— Звучит впечатляюще, — произнесла она с улыбкой. — С нетерпением жду завтрашней экскурсии.

Она снова перевела взгляд на Андрея, который, наконец, выкопал из песка небольшой камень и с любопытством рассматривал его. Его неуклюжие попытки удержать камень в лапах вызывали у Кайли приступ умиления. Ей хотелось верить, что этот маленький птеранодон вырастет здоровым и сильным, и что он сможет внести свой вклад в научное понимание этих удивительных существ.

— Как вы планируете подготовить его к жизни в парке? — спросила Кайли, обращаясь к Линеву и Кострову. — Будете ли вы его обучать охоте или другим навыкам выживания?

— Конечно, — ответил Линев. — Мы будем постепенно увеличивать размер его рациона, добавляя в него более крупную рыбу и насекомых. Также мы планируем проводить с ним тренировки по полету в специальном вольере, чтобы он мог развивать свои летные навыки.

— И мы надеемся, что Ярослава возьмет его под свое крыло, — добавил Костров с улыбкой. — Птеранодоны — социальные животные, и им нужна компания.

— Туда, где шуршат древовидные папоротники, обитель птеродактилей, — пафосно указал Сидоров, — но мне думается, не одними лишь летающими ящерами стоит ограничить наше внимание.

— Да-да, конечно, — отозвался Патрик, доселе хранивший молчание.

Они оставили позади вольер Андрея и углубились в запутанный лабиринт оранжерей. Пышная растительность, словно сошедшая с полотен тропических пейзажей, обволакивала со всех сторон. Влажная дымка, пропитанная густыми ароматами экзотических цветов и прелой листвы, окутывала все вокруг. Патрик и Ксения, оживленно переговариваясь, жадно впитывали впечатления, то и дело оглушая тишину щелчками затворов фотоаппаратов, а Ксения, к тому же, искусно позировала для эффектных селфи.

— Дмитрий Владиславович, — вдруг обратилась Ксения к Кострову с теплой, обезоруживающей улыбкой, — а случались ли инциденты с участием динозавров и местных животных?

— К сожалению… да… — Костров вздохнул, и в его голосе прозвучала печаль. — Территория парка, как ни крути, соседствует с дикой природой. Местная фауна проникает сюда, и как бы мы ни старались оградить парк, ворота время от времени открываются. Забредают зайцы, порой даже дикие кабаны… Но для них это билет в один конец, — он шумно выдохнул, словно изгоняя горькое воспоминание.

Кайли поежилась, живо представив себе бедного зайчишку, невольно угодившего в юрский период. Жестокий, но неизбежный закон природы. Она понимала, что даже в этом тщательно выстроенном, искусственном мире дикая природа неумолимо берет свое.

— Зайцы становятся добычей дилофозавров или диметродонов, — продолжал Костров. — От ядовитых плевков дилофозавра им не уйти. Ну а кабаны, даже матерые секачи, идут на корм тиранозавру.

Генри скептически хмыкнул.

— Не слишком ли жестоко? — спросил он, бросив на Кострова взгляд с легким осуждением. — Может, стоит отлавливать этих животных и выпускать за пределы парка?

— Думаю, Генри, вы и сами прекрасно понимаете, что такое дикий кабан. Они чрезвычайно опасны для человека, да и для волка не подарок. На взрослого кабана-секача не всякий медведь рискнет напасть. Только тигры… и теперь еще и тираннозавры, — Сидоров кивнул, словно в подтверждение своих слов.

— Интересное животное — тираннозавр, — задумчиво произнес Костров, рассеянно разглядывая причудливые листья саговника. — Он не убивает добычу сразу, а медленно терзает ее живьем, по часу-два забавляется, словно кошка с мышкой. Особенно после удачной охоты. Он наслаждается муками жертвы и рычит… словно орел, терзающий добычу в когтях с победным клекотом.

— И снова, вспомните древние сказания о драконах! — Андрей Семёнович вернулся к не дававшей ему покоя мысли. — Дракон не спешит растерзать добычу, он лишь играет с ней, обещая неминуемую гибель. И я все больше убеждаюсь, что в этих сказках заключена не выдумка. Китайцы и японцы воочию лицезрели динозавров, я уверен!

Патрика словно пеленой накрыла бледность. Ксения, напротив, вспыхнула нескрываемым любопытством.

— Дмитрий Владиславович, неужели вы были свидетелем подобного поведения тираннозавра? — прошептала она, замирая в предвкушении сенсационного откровения.

— К несчастью, да, — Костров помрачнел, словно тень накрыла его лицо. — Это было зрелище, исполненное первобытного ужаса. Один из крупных кабанов-секачей, неведомым образом, прорвал ограждение и проник на территорию тираннозавра. Мы полагали, что все закончится в мгновение ока, но… тираннозавр затеял с ним жестокую игру. Он играючи придавил его лапой, терзал клыками и когтями, но словно намеренно избегал смертельного удара. Кабан хрипел, истошно визжал, отчаянно пытался сопротивляться, но все его усилия были тщетны. Эта мучительная пытка длилась бесконечно долго.

— И что же вы сделали? — прозвучал дрожащий голос Генри.

— Ничего. Мы были лишь наблюдателями. После этого кошмарного случая мы значительно усилили охрану и стали с маниакальной тщательностью следить за тем, чтобы ни одно дикое животное не могло проникнуть на территорию парка. Но, как известно, зов природы неумолим. Зимой в парке царит тепло, и это притягивает их.

— Ненавижу диких кабанов! — вдруг выпалила Саша. — Они нападают на людей без всякой причины. Просто так, потому что ты рядом пробегали. И спастись от них нелегко. Может, тираннозавры хоть этих тварей на место поставят? — она презрительно скривилась.

Кайли нахмурилась. Она понимала чувства Саши, но мысль о том, как тираннозавр медленно и мучительно расправляется с кабаном, вызывала у нее отвращение. Даже в мире динозавров должна быть какая-то мера сострадания, хоть какое-то подобие милосердия. Она вспомнила Андрея, беззащитно копающегося в песке, и ей отчаянно захотелось защитить его от жестокости этого мира.

— В прудах и у самой кромки водохранилища ютились одичавшие черепахи, но Ярослава методично вылавливала их одну за другой, словно безжалостный жнец. Популяция под угрозой, — с горечью констатировал Костров, — еще немного, и их совсем не останется.

Генри вскинул бровь, в глазах мелькнул нескрываемый интерес.

— Любопытно, — пробормотал он, — каким же ветром занесло этих созданий в водохранилище? Не совсем их привычная стихия, не правда ли?

— Пути миграции неисповедимы, — пожал плечами Костров. — Кто-то, возможно, решил совершить акт благодеяния, выпустив на волю питомца. Кто-то просто потерял из виду беглянку. Некоторые пришли сюда из декоративных прудов. Но факт остается фактом — они прижились, а Ярослава нашла им… своеобразное применение. Экосистема, знаете ли, — вещь хрупкая, как паутина.

Кайли задумалась, и острая жалость к черепахам, ставшим жертвами этого ящера из прошлого, болезненно кольнула сердце. Но одновременно она понимала, что это, пусть и в чудовищно искаженной форме, тоже часть естественного отбора.

— А вы не рассматривали вариант переселения черепах в более подходящую среду обитания? — спросила она с надеждой.

— Пытались, — отозвался Сидоров, и в голосе его послышалось раздражение. — Но они упорно возвращаются. Видимо, чем-то их здесь держит. Климат в нашем парке зимой весьма мягкий. Да и Ярославу лишать ее… забавы не хочется.

Он ухмыльнулся, и Кайли ощутила неприятный озноб. В его словах сквозило леденящее равнодушие, словно речь шла не о живых, страдающих существах, а о бездушных марионетках в чьей-то жестокой игре.

— У нас разработан план по ограничению доступа диких животных на территорию парка, — поспешил вмешаться Сидоров, пытаясь сгладить возникшую неловкость. — Мы устанавливаем дополнительные ограждения и используем отпугивающие средства. Но, к сожалению, полностью исключить подобные случаи невозможно. Природа всегда найдет лазейку…

Они не заметили, как вышли к глади озера, густо заросшего папоротниками, рогозом и хвощами. Значительная часть его акватории была отгорожена под вольер. Кайли едва сдержала изумленный возглас: перед ней несомненно стояли два детеныша утконосых динозавров! Маленькие гадрозаврики, ростом чуть ниже человеческого пояса, совсем не походили на своих величественных родителей, чьи исполинские фигуры красовались на страницах палеонтологических атласов и музейных фресках. Их головки казались непропорционально большими по отношению к туловищу, а на коротких шейках уже проступали зачатки тех самых "утконосых" клювов, которыми так славились гадрозавры. Кожа динозавриков, покрытая мелкой чешуей, выглядела мягкой и эластичной. Один из них щеголял ярко-зеленым окрасом с охристыми пятнами, словно маленький солнечный зайчик, затерявшийся в изумрудной зелени папоротников. Второй был песочного цвета с темными полосками вдоль спины, позволявшими ему искусно прятаться в тени деревьев. У обоих малышей не было и намека на гребни, которыми так гордились их взрослые сородичи. Эти украшения должны были появиться позже, с возрастом. Пока же вместо гордых гребней на их головах виднелись лишь небольшие бугорки, намекавшие на будущую красоту.

— Да, это наши гадрозавры, — произнесла с улыбкой подошедшая рыжеволосая молодая женщина в очках и зеленом брючном костюме. Ее большие голубые глаза казались неестественно огромными и слегка выпуклыми.

— Валерия Шацкая, наш специалист по динозаврам Мелового периода, — представил ее Сидоров.

— Их зовут Искорка и Тишок, — добавила женщина с легкой улыбкой. — Зеленый — Искорка, а желтый — Тишок.

Ксения восторженно ахнула и принялась щелкать фотоаппаратом, стремясь запечатлеть каждое мгновение. Патрик, не отставая, снимал видео, сопровождая происходящее тихим комментарием. Кайли же просто завороженно наблюдала за динозавриками, ощущая прилив нежности и умиления.

— Какие они милые! — не удержалась Ксения, отвлекаясь от своего фотоаппарата. — А можно их погладить?

— К сожалению, нет, — ответила Валерия, покачав головой. — Они еще очень пугливые и могут вас больно ущипнуть. Но вы можете понаблюдать за ними. Они сейчас как раз собираются пообедать.

Шацкая подошла к краю вольера и достала из ведра сочные листья салата. Искорка и Тишок, заметив ее, оживились и подбежали к ней, издавая тихие пискливые звуки. Валерия начала бросать им листья, и динозаврики с неподдельным аппетитом накинулись на еду, забавно чавкая своими утконосыми клювами.

— Это уже не генная инженерия, — с гордостью кивнула Шацкая. — Гадрозавры размножаются в нашем парке. Это уже дети наших собственных утконосых ящеров.

Пока динозаврики уплетали салат, Шацкая увлеченно рассказывала о них. Оказывается, Искорка и Тишок появились на свет всего несколько месяцев назад и стали первыми гадрозаврами, родившимися в парке. Их рождение стало настоящим событием для всех сотрудников, ведь это доказывало, что динозавры могут не только выживать, но и размножаться в искусственно созданных условиях. Патрик с интересом наблюдал за процессом кормления. Катя, не удержавшись, забавно помахала динозаврикам рукой, и Ксения тут же запечатлела этот трогательный кадр.

— А чем еще вы их кормите? — спросил он, не отрывая взгляда от забавных малышей.

— Рацион у них довольно разнообразный, — ответила Валерия, продолжая подбрасывать листья. — Помимо салата, они едят фрукты, овощи и специальный корм, разработанный нашими биологами. Крайне важно обеспечить им все необходимые питательные вещества для здорового роста и развития. Особенно в столь юном возрасте.

— А как вы следите за их здоровьем? — поинтересовалась Кайли, с беспокойством глядя на Искорку, который внезапно отбежал в сторону и начал чесать шею о камень.

— У нас есть специальная ветеринарная служба, которая регулярно проводит осмотры и берет анализы, — успокоила ее Валерия. — Мы тщательно следим за их весом, аппетитом и общим состоянием. В случае необходимости, оказываем им всю необходимую медицинскую помощь.

Искорка, успокоившись, вернулся к Тишку и с удвоенным аппетитом продолжил трапезу. Кайли облегченно вздохнула. Ей вдруг показалось, что она лично несет ответственность за этих маленьких существ.

— Ну что, полюбовались на наших малышей? — спросил Сидоров, добродушно улыбаясь. — Пора двигаться дальше. Эх, жаль, нельзя закурить! — с досадой вздохнул он.

— Ни в коем случае, Андрей Семенович… — предостерегла его Шацкая.

— Эх, мишки гризли… Завидую я вам! — вспомнил академик свою любимую поговорку. — Курят, наверное, тоже, когда захотят…

— А ведь у гадрозавров разная окраска, — задумчиво пробормотал Генри.

— Представьте себе… У гадрозавров, оказывается, были свои "породы", — подхватила Валерия, сияя от возможности поделиться своими знаниями. — Мы предполагаем, что окраска играла важную роль в их социальной жизни и коммуникации. Возможно, разные цвета помогали им различать друг друга, привлекать партнеров или маскироваться от хищников. Мы все еще активно изучаем этот вопрос, но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что гадрозавры были настоящими модниками Мелового периода!

Генри кивнул, с неподдельным интересом внимая Шацкой.

Даже в таком искусственно созданном мире, как этот парк, оставалось место для научных открытий и новых гипотез.

Они продолжили свой путь по оранжерее, погружаясь все глубже в мир древних растений и динозавров. Воздух становился все более влажным и насыщенным густыми ароматами, а тени — гуще и таинственнее. Ксения и Патрик продолжали щелкать фотоаппаратами, стараясь запечатлеть каждый уголок этого удивительного места. Кайли шла рядом с ними, внимательно осматриваясь по сторонам и боясь пропустить хоть малейшую деталь. Ей казалось, что она неведомым образом перенеслась в другой мир, в котором время вдруг повернулось вспять.

— Однако, что-то я не вижу здесь обилия мелких динозавров, — скептически протянул Генри, окидывая взглядом окрестности.

— Увы, территория парка ограничена, — вздохнул Сидоров, — стаи мы содержать не можем, да и кормовой базы не хватит. По две-шесть особей каждого вида, не больше. Тираннозавр и диплодок вообще в единственном экземпляре.

— Но мы работаем над этим, — с энтузиазмом вмешалась Катя. — В будущем планируем расширить парк, создать условия для увеличения популяции. Это наша главная цель! Не просто показывать, но и изучать, сохранять…

Сидоров бросил на неё грустный взгляд, словно не желая разбивать её детские мечты.

— Ну, кое-что интересное у нас все же есть! — лучезарно улыбнулась Шацкая, указывая на вольер у самого озера.

Кайли и Ксения не смогли сдержать восторженных возгласов. В глубине вольера, среди зарослей папоротников, бродил маленький трицератопс. Он был далек от грозного облика своих взрослых сородичей, которых они видели на картинках. Вместо внушительного костяного воротника — лишь небольшие пластинки, едва намекающие на будущее великолепие. Рожки, вместо острых копий, — крошечные округлые бугорки, словно невинные пуговки на мордочке. Тело малыша казалось изящнее, чем у массивных родителей; ножки относительно длинные, что придавало движениям очаровательную неуклюжесть. Серая кожа отливала нежным голубым.

— Трицератопс, — с улыбкой объявила Шацкая.

— Живой трицератопс?! — Патрик не выдержал и подошел к вольеру. — Я их так любил в детстве… Странно, у нас их рисуют темно-коричневыми.

— Нет-нет, — заверила Валерия. — Как оказалось, они были серыми, с голубоватым отливом.

— А как её зовут? — спросила Ксения, доставая фотоаппарат.

— Её, — поправила Шацкая. — Обычно мы для удобства стараемся давать динозаврам имена на ту же букву, что и название вида. Хотя, конечно, бывают и исключения, — улыбнулась она, вспомнив птеранодонов Андрея и Ярославу.

Глаза Патрика горели от восторга. Он жадно впитывал каждую деталь, стараясь запечатлеть в памяти это невероятное зрелище. Тося, казалось, совсем не боялась людей. Она продолжала неспешно щипать траву, изредка поднимая голову и с любопытством поглядывая на зрителей. В ее больших темных глазах читалось неподдельное любопытство. Патрик зачарованно наблюдал, как Тося неспешно пережевывает сочные листья, не обращая внимания на восторженные взгляды. В ее движениях чувствовалась детская непосредственность, смешанная с грацией древнего существа.

— У нас уже есть два трицератопса — Тимур и Тамара, — пояснила Валерия, — теперь растет Тося.

Ксения сделала несколько снимков малышки, стараясь запечатлеть каждый ее шаг. Она понимала, что это уникальный момент, и хотела сохранить его не только в памяти, но и на фото. Кайли тоже снимала видео на свой телефон.

— Мы её подкармливаем специальной смесью, — продолжала Шацкая, — чтобы она росла здоровой и сильной. Она еще совсем малышка, ей нужно много питательных веществ.

Тося, закончив трапезу, подошла ближе к ограде и потерлась головой о решетку. Ее звуки напоминали одновременно фырчанье и похрюкивание. Словно здоровалась с посетителями, проявляя дружелюбие и любопытство. Кайли протянула руку и осторожно погладила ее по мордочке. Кожа была гладкой и теплой, совсем не такой, как она представляла.

— Будьте осторожны, — предупредила Шацкая, — у нее острые рога.

— Она такая милая, — прошептала Кайли, не отрывая взгляда от трицератопса. — Я никогда не думала, что динозавры могут быть такими очаровательными.

Забыв об осторожности, Генри тоже протянул руку, и Тося, словно почувствовав его добрые намерения, подставила ему лоб. Мужчина осторожно погладил ее, ощущая под ладонью гладкую, теплую кожу. В голове всплыли детские мечты, как он представлял себя палеонтологом, открывающим новые виды динозавров. И вот, перед ним — живой трицератопс, да еще и позволяющий себя погладить! Наконец, получив достаточно внимания, Тося отошла от ограды и вновь принялась щипать траву.

— Но ведь трицератопс — североамериканский динозавр, — покачал головой Генри.

— А теперь — эндемик Крыма! — весело парировала Катя.

Генри улыбнулся, признавая поражение перед детской непосредственностью и энтузиазмом. Он был действительно впечатлен, несмотря на свой скептицизм. Встреча с Тосей пробудила в нем давно забытое детское восхищение перед величием природы и загадками прошлого. Он снова почувствовал себя ребенком, разглядывающим картинки в книгах о динозаврах.

— Доля истины в словах Кати есть, — монотонно произнес Костров, словно возвращаясь к прежнему разговору. — Нам теперь отдали всю территорию на северо-востоке, до реки Альма.

— Там же… Минеральный источник Финарос… — опешил молчавший до этого Андрей. После утреннего инцидента он старался не высовываться, но сейчас, вспомнив слова дяди, не смог сдержаться.

— Точно, — кивнул Костров. — И что с того? Питьевой родник и туристические тропы. Инвесторы готовы вложить деньги в строительство современного комплекса на его базе. Обещают сохранить уникальность источника, построить очистные сооружения.

— Мы же не уничтожим его, — подтвердила Катя. — Наоборот, строим там современный ресторан в Мезозойском парке, где можно будет и попить минеральной воды, и полюбоваться на ящеров.

Андрей с изумлением смотрел на Фалину. Ее гениальные формулы возродили динозавров и создали этот парк. Глядя на неё, Андрей вспоминал старую карикатуру: Эйнштейн с одной тетрадкой на фоне атомной электростанции. И эта женщина, гениальный ученый, так легко и беззаботно рассуждала о судьбе минерального источника, словно речь шла о перестановке мебели в гостиной.

— Там и санатория нет, — переводила Саша американцам слова Кати. — Не велика А мы сделаем там прекрасный ресторан в мезозойском стиле! И, получив такую территорию, обязательно выведем второго тираннозавра! — она чуть не подпрыгнула от восторга.

— Второго тираннозавра? — переспросил Патрик, переводя взгляд с Кати на Шацкую. — Это огромная ответственность. У вас хватит ресурсов?

Валерия улыбнулась и кивнула.

— Но у нас уже есть тираннозавр рекс по кличке Таня, — засмеялась она.

— Таня? — изумился Генри. — Тираннозавр… Таня? Довольно необычное имя для такого свирепого хищника.

— Настоящая Татьяна по характеру, — фыркнул Костров. — Обожает охотиться, побеждать и наслаждаться победой, терзая добычу!

— На минеральном источнике дикие туристы бродили, — скривилась Катя. — А будет прекрасный мезозойский уголок с ресторанами. Чем плохо? — пожала она плечами.

Патрик и Генри переглянулись, не зная, что и думать. С одной стороны, энтузиазм Кати был заразителен, с другой — пугал своей беспечностью. Идея ресторана в мезозойском стиле звучала заманчиво, но перспектива лишиться уникального источника казалась кощунственной. Впрочем, возможно, они чего-то не понимали, и Фалина действительно продумала все детали.

— А в чем проблема? — не понимала Катя, обращаясь к американцам. — Мы же не уничтожим этот источник и озеро! Там будет красиво, интересно и фешенебельно, — нашла она нужное слово. — Сейчас там бродят алкаши с удочками, — скривилась она. — А будет прекрасный ресторан для посетителей Мезозойского парка! Ну а озеро.... Например, отдадим его тираннозавру или гадрозаврам. Что не так? — сверкнули ее синие глаза.

Андрей молчал, разрываясь между желанием поддержать дядю и страхом снова вызвать гнев Кострова. Дядя говорил, что Финарос — не просто источник, это место силы, где природа веками сохраняла свою первозданную чистоту. Уничтожить его ради туристического аттракциона казалось ему варварством. Но, глядя на воодушевленное лицо Кати, он понимал, что его слова могут быть восприняты как саботаж грандиозного плана.

— Я просто беспокоюсь о сохранности уникального источника, — наконец, выдавил из себя Андрей. — Уверен, есть другие способы привлечь туристов, не затрагивая столь ценный природный объект.

— Да что там уникального? — изумилась Катя. — Там лес — одичавшие сталинские лесополосы. У озера и источника нет ни одного санатория. Туристы шастали и шашлыки жарили. Все никак не наедятся этих шашлыков, — скривилась она.

Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Спорить с Екатериной Фалиной бесполезно, особенно когда она так увлечена своей идеей. Да и он, вчерашний студент, был не в том положении, чтобы спорить с нобелевским лауреатом. Он окинул взглядом остальных присутствующих, надеясь найти поддержку, но все молчали, словно завороженные. Костров с победоносной усмешкой наблюдал за происходящим, а Шацкая и Сидоров старались не вмешиваться в назревающий конфликт. Американцы, казалось, были ошарашены напором Кати и не знали, как реагировать на столь противоречивые заявления.

— Екатерина Николаевна, я понимаю ваше стремление к развитию парка, — попытался мягко возразить Андрей, — но Финарос — это не просто источник, это часть нашей истории, нашей культуры. Место, которое нужно беречь, а не превращать в очередной туристический аттракцион.

— Нашей культуры? — фыркнула Катя. — Тоже мне, Малахов курган нашли. Ручей с озером, находящиеся, кстати, в заброшенном состоянии.

— Там вроде как пытались поддерживать дикую природу, — осторожно вставил Сидоров.

— Но мы же не будем ничего уничтожать! — не сдержалась Катя. — Мы построим современный комплекс, который будет гармонично вписываться в окружающую среду! И туристы смогут наслаждаться и водой, и видом на динозавров!

Андрей вздохнул, понимая, что его слова не находят отклика. Он чувствовал, как внутри нарастает отчаяние. Он понимал, что его голос вряд ли будет услышан, но молчать не мог. Он должен был попытаться донести свою точку зрения, несмотря на все препятствия.

— Я просто хочу, чтобы мы рассмотрели все возможные варианты, — произнес он, стараясь говорить как можно спокойнее. — Ведь сохранить природное наследие не менее важно, чем развитие парка…

— Однако, господа, — посмотрел на часы Сидоров, — как ни интересны все эти чудеса в решете, а время! Половина пятого, а у нас впереди ещё музей! Пора на выход.

Все потянулись к выходу, обмениваясь впечатлениями о маленькой Тосе и грядущих перспективах расширения. Андрей, потупив взгляд, шел в хвосте процессии, отчего-то чувствуя себя раздавленным.

* * *

Вопреки скромному провинциальному фасаду, холл палеонтологического музея разверзся перед посетителями, словно небесный портал. Под куполом, расписанным в лазурные тона, терялся взгляд, обманутый иллюзией бесконечного небосвода. Витражные арки окон, словно застывшие осколки древних миров, пропускали сквозь цветное стекло солнечные лучи, окрашивая зал в мягкий, янтарный свет. Пол, выложенный мозаикой из разноцветного мрамора, вился причудливой спиралью времени, от микроскопических созданий до гигантов мамонтов и саблезубых тигров.

В самом сердце холла, подобно дремлющему вулкану, покоился небольшой фонтан, из кратера которого лениво сочилась вода. Вокруг него, словно оазис тишины, расположились скамейки, маня путников присесть и раствориться в атмосфере минувших эпох. Под ногами расстилалась мозаичная карта древнего Крыма, усеянная точками самых значимых палеонтологических находок.

— Бахилы придётся надеть, — с лучезарной улыбкой встретила гостей служительница.

Кайли невольно вздохнула: этот русский обычай всегда казался ей нелепой формальностью. Генри, как всегда невозмутимый, принял бахилы и принялся ловко натягивать их на свои массивные ботинки. Кайли последовала его примеру, с гримасой отвращения сражаясь с упрямой резиной. Ей казалось, что эти бахилы не только разрушают ее тщательно выстроенный образ путешественницы, но и символизируют некую непреодолимую культурную пропасть между ней и этим загадочным миром.

Покончив с этой унизительной процедурой, они углубились в холл. Кайли невольно залюбовалась мозаикой на полу, изображавшей карту древнего Крыма. Она тщетно пыталась отыскать на ней знакомые названия, но все эти поселки и реки звучали для нее как заклинания из древней книги. Генри, напротив, внимательно изучал карту, что-то бормоча себе под нос о тектонических сдвигах и капризах древней береговой линии.

Стены холла украшали фрески, живописующие картины из жизни древних обитателей полуострова. Здесь можно было увидеть стегозавров, мирно пасущихся на залитых солнцем лугах, птерозавров, парящих в лазурной выси, и плезиозавров, рассекающих изумрудные морские просторы.

— Начинаем? — с волнением спросила Саша.

— Да, конечно, — отозвался Сидоров. — Прошу понять наше волнение, господа. Это наша вторая экскурсия в этом музее.

Генри оторвался от карты и, поправив очки, кивнул Сидорову. Кайли же продолжала рассматривать фрески, поражаясь воображению художников, сумевших воссоздать облик мира, существовавшего миллионы лет назад. Ей вдруг стало стыдно за свое предубеждение насчет бахил и провинциальности музея. В этом холле чувствовалось дыхание самой истории, первозданная древность, нечто большее, чем просто собрание окаменелостей. Саша подошла к небольшому столбику и нажала на кнопку.

— С Богом! — прошептал Сидоров.

И вот, голос на английском языке зазвучал, словно эхо из глубин времён:

— В мировом пространстве летит ослепительно сияющая звезда, озаряя своим светом бескрайнюю Вселенную. Вокруг, в безмерной дали, искрятся мириады других звезд, создавая завораживающий космический пейзаж. Вокруг звезды вращаются шарообразные тела разной величины — целая планетная семья, подчиненная ее притяжению. Сквозь дымку атмосферы проступают очертания континентов, окружённые тёмной гладью морей и океанов, словно драгоценными камнями. Но до боли знакомы эти гигантские клинья материков, рассекающие океанские просторы! Да ведь это Земля, планета, на которой мы живём! А звезда — Солнце, вокруг которого Земля, вместе с другими планетами, совершает свой извечный круговой путь, подчиняясь вечным законам космоса. И когда-то на ней жили удивительные существа — динозавры…

Катя почувствовала, как к горлу подступили слёзы. Эти строки читала ей в раннем детстве мама, чуть изменив первый абзац из книги Голосницкого. Катя настояла на том, чтобы именно с этих строк начинались экскурсии в этом музее. Тогда она глотала слезы от слов мамы, что динозавров больше нет на земле. Она знала, чувствовала, что этот черно-зелёный удивительный зверь, идущий по воде под Луной, должен, обязан жить! И сегодня все, абсолютно все, будет иначе.

— И сегодня вы увидите их живыми! — торжественно завершил голос.

В холле погас свет, и витражи с древними растениями и животными словно ожили в темноте, замерцав призрачным, неземным светом. Мозаика на полу вспыхнула, карта древнего Крыма засветилась, указывая путь к чему-то неизведанному. Фонтан-вулкан затих, а потом из его кратера вырвался сноп искр, и в воздухе поплыл легкий дымок с запахом серы. Кайли ахнула от неожиданности. Генри, впрочем, лишь заинтересованно хмыкнул, поправляя очки. Тем временем фрески на стенах начали мерцать, словно кадры старой кинопленки. Стегозавры лениво перебирали ногами, птерозавры взмывали в небо, а плезиозавры грациозно рассекали водную гладь. Изображения становились все более четкими, объемными, словно оживали прямо на глазах.

— Технология 3D? — удивленно спросил Патрик, обращаясь к Сидорову.

— Ну, немного посложнее. Мы их у китайцев закупили, — уклончиво ответил он.

Посетители направились вверх по высокой мраморной лестнице. В пролёте их взору предстала огромная фреска, изображавшая генеалогическое древо динозавров. Казалось, оно уходит в бесконечность. Однако Кайли тут же улыбнулась сама себе: этот эффект достигался за счёт зеркал, искусно скрытых за фреской сверху и снизу. Фигурки динозавров словно улетали вверх и вниз, образуя бесконечный полет вглубь времен.

Следующий зал, посвященный Палеозойской эре, поражал камерностью и полумраком. Здесь царила атмосфера таинственности, словно посетители попадали в глубины древнего океана. Стены были выкрашены в глубокий темно-синий цвет, символизирующий первобытный океан, а приглушенный свет создавал ощущение бездонной глубины. В центре зала возвышалась витрина с окаменелыми трилобитами, брахиоподами и другими обитателями палеозойских морей. Рядом располагался макет древнего рифа, населенного кораллоподобными организмами и губками. На стенах висели графические реконструкции древних ландшафтов, показывающие, как выглядела Земля миллионы лет назад.

— С экспонатами у вас не густо…. — заметил Генри.

— В основном то, что дала Москва, — пожал плечами Андрей Семёнович. — Из фондов палеонтологического музея.

Ксения только успевала делать фотографии для блога. Внезапно полумрак рассеялся, и зал наполнился мягким, зеленоватым светом, имитирующим подводное освещение. Из динамиков донеслись приглушенные звуки плеска воды и шелеста водорослей. На стенах появились проекции древних морских обитателей: медуз, наутилусов, эндоцерасов и гигантских головоногих моллюсков — камероцерасов. Они плавно двигались, создавая иллюзию присутствия в настоящем океане. Голос динамика, приглушенный и таинственный, словно доносился из толщи воды, начал свое повествование:

— Добро пожаловать в Ордовикское море, господа! 470 миллионов лет назад здесь, на территории современного Крыма, простирался бескрайний океан, населенный удивительными существами. Забудьте о динозаврах, здесь правят другие герои!

Проекции на стенах становились все более реалистичными. Гигантский камероцерас, похожий на огромную торпеду с щупальцами, проплыл над головами посетителей, вызывая восхищенные вздохи. Медузы, словно хрустальные люстры, мерцали в зеленоватом свете, а наутилусы, в своих спиральных раковинах, неспешно бороздили виртуальное морское дно.

— Представьте себе, — продолжал голос, — мир без рыб. Вместо них — трилобиты, покрытые панцирями, словно рыцари в доспехах. Они охотятся на мелких ракообразных, роясь в иле. А вот брахиоподы, похожие на современные морские гребешки, фильтруют воду, добывая себе пищу. Жизнь здесь кипит, но она совершенно иная, чем мы привыкли видеть сегодня.

Кайли, забыв про свою усталость и предубеждения, с восторгом рассматривала проекции. Она словно перенеслась в прошлое, в этот удивительный мир, где правили древние и загадочные существа. Патрик, напротив, достал блокнот и что-то быстро записывал, периодически поправляя очки и сверяясь с картой Крыма. Саша и Сидоров с гордостью наблюдали за реакцией посетителей, понимая, что их труд не пропал даром.

— А теперь обратите внимание на макет рифа, — произнес голос. — Здесь, в этих кораллоподобных постройках, скрываются многочисленные обитатели Ордовикского моря. Губки, мшанки, иглокожие — каждый из них играет свою роль в этой сложной и хрупкой экосистеме.

И тут, словно по мановению волшебной палочки, внимание всех присутствующих переключилось на новую проекцию — гигантского эндоцераса. Этот древний головоногий моллюск, предок современных наутилусов, поражал своими размерами. Его прямая коническая раковина достигала шести метров в длину, возвышаясь над морским дном, словно древний обелиск. Щупальца, которыми эндоцерас захватывал свою добычу, извивались в воде, напоминая гигантских змей.

— Эндоцерас, господа, — продолжал голос, — был одним из крупнейших хищников своего времени. Его мощная раковина служила ему и домом, и защитой от врагов. С помощью сифона, расположенного в задней части раковины, эндоцерас мог быстро перемещаться в воде, преследуя свою жертву. Представьте себе, каково было трилобиту встретиться с этим гигантом в водах Ордовикского моря!

Проекция эндоцераса становилась все более детализированной. Были видны мельчайшие детали его раковины, щупалец и огромных глаз, пристально следящих за происходящим вокруг. Создавалось полное ощущение, что этот древний хищник действительно находится рядом, в этом самом зале.

Кайли, забыв обо всем на свете, завороженно наблюдала за эндоцерасом. Ей вдруг представилось, каким был этот мир миллионы лет назад, населенный гигантскими и загадочными существами. Патрик, как всегда, что-то записывал в свой блокнот, но даже он не мог скрыть своего восхищения этим древним гигантом. Костров и Сидоров, довольные произведенным эффектом, переглянулись.

— Больше всего на свете в детстве я любила эндоцерасов, — прошептала Катя, обводя взглядом сияющий синий конус с переливающимися линиями. — Они словно… осколок волшебства…

— Не хотите ли вы вдохнуть в них жизнь? — с улыбкой поинтересовался Патрик.

— Мечтаю! — Катя с мечтательной истомой прикрыла глаза. — Но, увы, боюсь, от былых мягких тканей не осталось и призрачной искры…

— А вам нравятся эндоцерасы? — Ксения, лукаво подмигнув своими огромными серо-голубыми омутами глаз, обратилась к американцам.

Генри оторвался от зачарованного созерцания голограммы и, прищурившись, взглянул на девушку. — "Безусловно, это очаровательные создания! Эндоцерасы — величественные прародители наутилусов, но куда более крупные и могущественные. Представьте себе конус, достигающий шести метров в длину, гордо рассекающий воды древних океанов! Настоящие подводные колоссы!"

— Я даже грезила о том, чтобы эндоцерас величественно обитал в моем аквариуме, — рассмеялась Катя, словно вспоминая забавную детскую фантазию.

Ксения в ответ рассыпалась звонким смехом. — Представляю, какой бы аквариум вам понадобился! Размером с этот зал, не меньше!

Кайли, внимательно внимавшая их разговору, не смогла сдержать улыбки. — А мне бы довелось увидеть охоту эндоцераса, — мечтательно прошептала она. — Это было бы зрелище, достойное кисти величайшего художника!

Ордовикское море плавно уступило место Каменноугольному периоду. Распахнулись двери в следующий зал, и взору посетителей открылась завораживающая панорама каменноугольного леса. Гигантские древовидные папоротники, устремленные ввысь сигиллярии и каламиты переплелись в густую, непроходимую зеленую чащу. Земля была укрыта бархатным ковром мхов и лишайников, а в воздухе клубилась влажная, прохладная дымка. Зал наполнили приглушенные, таинственные звуки древнего леса: шепот листьев, трели неведомых насекомых и хриплые крики древних амфибий.

— "Добро пожаловать в Каменноугольный период, господа! — торжественно провозгласил аудиогид. — 300 миллионов лет назад на месте современного Крыма простирались непроходимые, заболоченные леса. Именно здесь, в этом влажном и теплом царстве, зародились первые рептилии и гигантские насекомые. Обратите внимание на эти древовидные папоротники. Они достигали невероятных размеров и доминировали в растительном мире того времени. А вот сигиллярии, их стволы украшены ромбовидными отметинами от опавших листьев. Словно каменные стражи, они величаво возвышались над лесом, создавая мрачную и таинственную атмосферу."

Внезапно зал наполнился более ярким светом, и на экране, расположенном в глубине леса, возникли изображения гигантских стрекоз — меганевр, их крылья достигали 70 сантиметров в размахе. Они грациозно парили между деревьями, выслеживая мелких насекомых и амфибий. По земле ползали чудовищные многоножки — артроплевры, достигавшие двух метров в длину. Эти древние членистоногие были самыми крупными наземными беспозвоночными, когда-либо существовавшими на Земле.

— Какая неземная красота… — выдохнула Кайли, зачарованная увиденным.

— А ты заметила? — тихо ответил Генри. — У них почти нет подлинных экспонатов, кроме невзрачных камней с окаменелостями. Если бы не живые динозавры, это был бы заурядный провинциальный музей для местного пользования.

— Потому они и делают ставку на голограммы? — удивилась Кайли, не отрывая взгляда от панорамы каменноугольного леса. Ей вдруг представилось, как меганевры кружат у нее над головой, а артроплевры скользят под ногами. Холод пробежал по коже от осознания того, насколько чуждым и опасным был этот мир.

— "В этом лесу, — продолжал вещать аудиогид, — дали начало первые рептилии. Они были еще маленькими и неуклюжими, но именно им было суждено стать предками динозавров и других позвоночных, населяющих нашу планету сегодня. Каменноугольные леса сыграли огромную роль в формировании залежей каменного угля, которые мы используем сегодня в качестве топлива. Под воздействием времени и давления остатки древних растений превратились в черное золото, хранящее в себе энергию Солнца, сиявшего миллионы лет назад."

— Знаете, Андрей, признаюсь, ваш музей мне нравится гораздо больше Московского, — непринужденно заметил Генри. — Простите, но он слишком… научный. Для широкой публики это… откровенно скучно.

— Так он и принадлежит Академии наук, — невозмутимо ответил Сидоров. — Массовым его сделали в восемьдесят седьмом году по решению Горбачева. За этим стояла большая политика, — добавил он с усмешкой.

— Политика? — Ксения мгновенно встрепенулась, почуяв интересную историю.

— Разумеется, — подтвердил Сидоров. — Горбачев тогда пропагандировал приоритет глобальных проблем человечества над национальной политикой. — Костров презрительно скривился. — Вот и построили палеонтологический музей в Москве как огромный замок. Мол, не будем думать о бренной Земле, а то вымрем, как динозавры.

Ксения, тем временем, засыпала Сидорова вопросами, предвкушая пикантную историю. — И что, Горбачев действительно считал, что палеонтологические музеи способствуют вымиранию? — допытывалась она, бросая лукавые взгляды на американцев.

— Эх, молодежь! — весело махнул рукой Андрей Семенович. — Да Горбачев лично приехал на открытие музея тогда. И речь произнес о том, как важны глобальные проблемы человечества! А то, мол, вымрем, как динозавры, если допустим ядерную войну или экологическую катастрофу.

Зал, посвященный Триасовому периоду, приветствовал посетителей ярким, почти тропическим светом. Стены, выкрашенные в песочно-желтый цвет, напоминали о знойных пустынях и прибрежных равнинах, характерных для этого периода. Под ногами, вместо привычного гравия, простирался пол, искусно имитирующий окаменевшую глину с запечатленными отпечатками лап динозавров. Панорамные картины на стенах живописно изображали триасовые ландшафты с густыми лесами из хвойных деревьев и папоротников. На одной из картин можно было увидеть стадо платеозавров, мирно пасущихся на берегу лазурного озера, а на другой — хищного цератозавра, яростно преследующего стаю проворных целофизисов.

В центре зала величаво возвышался искусно выполненный макет платеозавра, одного из первых крупных динозавров. Его длинная шея и массивное тело внушительно возвышались над посетителями, наглядно демонстрируя впечатляющие размеры этих древних рептилий. Вокруг скелета располагались элегантные витрины с окаменелостями других триасовых животных: ящеров, рыб и насекомых. В углу зала находился интерактивный стол, позволяющий детально изучить карту триасового мира и узнать о тектонических процессах, происходивших в то далекое время. На столе также можно было найти подробную информацию о климате, флоре и фауне Триасового периода, а также посмотреть познавательные видеоролики, посвященные различным аспектам этой удивительной эпохи. Завершала экспозицию впечатляющая диорама, изображающая триасовый лес с реалистичными моделями динозавров и других доисторических рептилий.

Аудиогид неспешно рассказывал о вулканической активности в Триасе, а Сидоров вполголоса делился с Ксенией своими воспоминаниями о том, как во времена Горбачева динозавры стали повальным увлечением, подобно покорению космоса в шестидесятых. Ксения допытывалась у Андрея Семёновича о том, неужели Горбачёв в самом деле рассматривал палеонтологию как своего рода политический инструмент, а Фалина с неподдельным интересом прислушивалась к их оживленной беседе.

— Скорее, Ксюша, — мягко поправил ее Сидоров. — Все это были идеи не столько Горбачева, сколько знаменитого Римского клуба и его дальновидного основателя Аурелио Печчеи. Они сравнивали грядущую катастрофу человечества с трагическим вымиранием динозавров, а Горбачев этим жестом выражал свое полное согласие с их тревожной повесткой.

— И зачем? — тихо спросила Фалина, незаметно подошедшая к ним.

— А… надеялся, что Советский Союз и Запад смогут совместно обсуждать самые острые глобальные проблемы человечества.

— Ну, а Запад в итоге просто «послал» Горбачева, — тихо продолжал Сидоров, стараясь заглушить монотонный рассказ аудиогида. — Не согласились вести с нами открытый диалог по повестке Римского клуба. Но это стало ясно уже в мучительном девяностом, а в светлом восемьдесят седьмом все были полны наивных надежд…

Молчавший до этого молодой Андрей Платошкин вдруг набрался смелости и снова подошел к Сидорову.

— Андрей Семенович… А вы действительно считаете, что эти идеи совсем уж никчемные? — в его голубых глазах читался искренний вопрос, скрывающий в себе и некое недовольство.

— А… старье это все, — равнодушно отмахнулся Сидоров. — История… да, обычная история восьмидесятых годов. Вот тогда было модно пространно говорить про «Отечество Земля», про злободневные глобальные проблемы…

Платошкин заметно нахмурился, не ожидая такого пренебрежительного ответа. Казалось, он хотел что-то возразить, но сдержался, лишь плотнее сжав губы. Патрик, внимательно следивший за их непродолжительным разговором, бросил на него, казалось, сочувствующий взгляд. Сидоров, тем временем, продолжал увлеченно рассказывать Ксении о том, что мода на динозавров вызвала в то переломное время целую волну политических карикатур: то КПСС якобы вымирает, как динозавры, то динозавры внезапно вымерли потому, что у них неожиданно началась Перестройка и столь желанное Новое мышление.

— Андрей Семёнович… — Неожиданно оживилась Катя. — Да это же может получиться просто потрясающая статья! Вам не приходило в голову? — сверкнули ее синие глаза, словно она уловила какую-то важную мысль.

— О, Катюша… — скептически махнул рукой Сидоров. — Это скорее на Факультет мировой политики. Они изучили эту щекотливую тему вдоль и поперёк!

— Я никогда не встречала серьезной монографии на тему «Римский клуб и Советский Союз», — тихо сказала Катя. — С огромным удовольствием бы почитала!

Платошкин с живым интересом посмотрел на женщину. Ему показалось необычным, что эта всемирно известная ученая биолог, всерьез претендующая на вторую Нобелевскую премию, так искренне интересовалась историей международной политики.

— Что вы, Катюша, — Сидоров лукаво прищурился. — Монографий, может, и не найти. Но диссертации… вагон и целая маленькая тележка! Все, кому не лень, писали о пресловутом влиянии Римского клуба на горбачевскую Перестройку. Тема-то благодатная, не пыльная работенка. Защищались прямо пачками!

В этот момент их громко окликнул Костров, стоявший у самого входа в следующий зал, посвященный Юрскому периоду. Он с энтузиазмом махал немного отставшим посетителям рукой, настойчиво приглашая их поскорее присоединиться к их небольшой группе.

Юрский зал обдавал посетителей волной изумрудной зелени и духотой тропиков. Янтарный свет, просачиваясь сквозь витражные окна, купал диораму, где воссоздан был первобытный лес из гигантских папоротников, исполинских хвощей и причудливых саговников. Тяжелый влажный воздух звенел цикадами и переливался трелями неведомых насекомых, создавая полную иллюзию погружения в юрские джунгли.

В центре, словно окаменевшее чудо, возвышался скелет стегозавра — колоссальный страж эпохи, ощетинившийся костяными пластинами на спине. Вокруг, словно свита, располагались кости других динозавров, населявших древний Крым: проворные хищники и медлительные травоядные ящеры.

— Мы долго ломали голову, чем оживить этот зал, — задумчиво произнес Сидоров.

На панораме, раскинувшейся во всю стену, бурый стегозавр, словно сошедший с полотна художника, спускался к лазурному морю по склону холма, утопающего в пышной юрской зелени. В прибрежных водах едва угадывалась змеиная голова плезиозавра. Холм был густо увит саговниками и древовидными папоротниками, словно соткан из живого кружева. Когда американцы приблизились к диораме, из динамиков полились слова, словно выхваченные из самой юрской ночи:

…Ночь клонилась к рассвету. Узкий серп луны, словно росчерк серебряного пера, исчез за ажурным полотном леса, погасив лунную дорожку, трепетавшую на сонных волнах. С предрассветным ветром дохнуло морской прохладой. Монотонно и властно шумел прибой.

Но вот небо на востоке зарделось румянцем зари, звезды, словно бриллианты, стали меркнуть одна за другой. И вдруг, край солнца, раскаленный диск, вырвался из морской пучины, озарив мир своими лучами, разогнав тени, что прятались в прибрежных скалах.

Мы на морском берегу юрского периода, в мире, каким он был сто тридцать миллионов лет назад.

— Не знаю, оставим ли мы эту диораму здесь, — продолжал Сидоров, словно размышляя вслух. — Поступило смелое предложение — перенести ее прямо в парк. Представляете, как это заиграет? — Сидоров обвел рукой зал. — Посетители бродят среди живых растений, стилизованных под юрский период, и вдруг — натыкаются на это белое здание диорамы. Эффект погружения будет просто ошеломляющим!

Американцы одобрительно закивали, вглядываясь в детали панорамы. Голос из репродуктора продолжал завораживать:

— Непроходимые заросли папоротников, гинкго и хвойных деревьев покрывают пологие склоны холмов. На песчаной отмели, словно выброшенные морской стихией, лежат спиральные раковины аммонитов, головоногих моллюсков, вечных странников Земли, появившихся еще в девонском периоде.

— Но… что же тогда останется здесь, в Юрском зале? — с неподдельным удивлением спросил Патрик.

Сидоров усмехнулся, поправляя очки.

— А это мы еще обсудим. Идей — море! Можно создать интерактивную экспозицию, где посетители сами смогут «раскопать» окаменелости. Или, например, воссоздать палеонтологическую лабораторию, где воочию будет показан процесс изучения ископаемых останков. В конце концов, мы можем организовать здесь кинотеатр, где будут демонстрироваться документальные фильмы о динозаврах и юрском периоде. Главное, чтобы зал жил, притягивал внимание, будил воображение!

— А может, оставим панораму здесь, Андрей Семенович? — с надеждой в голосе просила Саша. — Она такая… завораживающая.

Сидоров задумчиво почесал подбородок. «Панораму оставить… Хм…» Он окинул взглядом зал, мысленно представляя экспозицию без этой центральной детали. Бесспорно, диорама придавала залу неповторимую атмосферу, мгновенно перенося посетителей в эпоху динозавров. Но идея с переносом в парк казалась ему еще более дерзкой и привлекательной.

— Знаете, Саша, в вашем предложении есть рациональное зерно, — наконец произнес Сидоров. — Панорама действительно хороша. И, возможно, мы найдем способ вписать ее в новую концепцию зала. Например, сделать ее частью интерактивной экспозиции. Представьте: посетители сами «раскапывают» окаменелости, а потом сравнивают свои находки с изображением динозавров на панораме. Это добавит элемент игры, вовлеченности.

Американцы, внимательно следившие за разговором, согласно закивали. Им явно пришлась по душе идея объединить панораму с интерактивными элементами. Голос из репродуктора продолжал свое повествование:

— И вот, из морской пучины на песок выползает странное существо! Черепахообразное тело с огромными ластами, длинная змеиная шея с зубастой головой. Это плезиозавр («напоминающий ящера») — рыбоядный ящер, властелин морских глубин.

Сидоров, воодушевленный поддержкой американцев и энтузиазмом Саши, потер руки. Он чувствовал, как в голове роятся идеи, складываясь в целостную картину обновленного Юрского зала. «Интерактивность — вот ключ к успеху», — подумал он. Современный посетитель жаждет не просто смотреть, но и участвовать, взаимодействовать с экспонатами.

— Что ж, коллеги, думаю, мы пришли к компромиссу, — объявил Сидоров, улыбаясь. — Панорама остается, но она станет частью чего-то большего. Мы разработаем систему интерактивных панелей, которые позволят посетителям получить исчерпывающую информацию о каждом виде динозавров, изображенном на панораме. Будут и виртуальные раскопки, и 3D-модели, которые можно будет повертеть и рассмотреть со всех сторон.

Они явно оценили замысел Сидорова. Воодушевленный их реакцией, он продолжил:

— Конечно, это потребует серьезных усилий. Нужно будет тщательно продумать освещение, звуковое сопровождение, чтобы все работало в гармонии. Но я уверен, что результат превзойдет все ожидания. Мы хотим создать не просто парк развлечений, а настоящее окно в прошлое, место, где люди смогут почувствовать себя частью юрского мира.

Зал Мелового периода сменил декорации и настроения. Тропическая жара юрских джунглей отступила, уступив место более умеренному климату. Свет стал мягче, словно имитируя пасмурный день, а в воздухе ощущалась легкая прохлада, напоминающая о морском бризе. Яркие краски несколько поблекли, уступив место приглушенным, землистым оттенкам. В центре зала возвышался скелет игуанодона, крупного травоядного динозавра, характерного для этого периода. Вокруг него были представлены кости других динозавров, в том числе дриозавров и гипсилофодонов, а также останки первых птиц, появившихся в Меловом периоде. Важной частью экспозиции были окаменелости растений, свидетельствующие о появлении цветковых растений, которые постепенно вытесняли голосеменные.

— Видишь? — шепнул Генри своей спутнице. — Здесь почти нет генетического материала. Скелеты — пластиковые!

Кайли с изумлением посмотрела на него.

— Ты только представь масштаб аферы, — продолжал шептать Генри. — Русские скупали генетический материал по всему миру…

Спутница бросила на него удивленный взгляд, но голос из репродуктора мгновенно заглушил ее возможный ответ:

— В этом зале представлены результаты знаменитой Монгольской палеонтологической экспедиции Академии Наук СССР, проходившей в 1946-1949 годах. Экспедиция была организована Палеонтологическим институтом Академии Наук для исследования мезозойских и кайнозойских континентальных отложений на территории Монголии.

— Ага… — на лице Генри мелькнула странная усмешка.

— В ходе экспедиции было открыто… — продолжал репродуктор, — …в Монгольской Народной Республике уникальное «кладбище динозавров» в Нэмэгэтинской котловине Заалтайской Гоби, обследованы местонахождения Баин-Ширэ и Баянзаг…

— Главный блеф русских, — прошептал Генри. — Их самый большой успех. Уверен, половину своих нелегальных закупок они спишут на эту древнюю экспедицию!

— …Обнаружены полные скелеты динозавров: таларурус (местонахождение Баин-Ширэ), протоцератопсы и пинакозавр (Баянзаг), тарбозавры и зауролофы (Нэмэгэту)…

— О наших находках — ни слова… — в голосе Кайли прозвучала обида. — А ведь у нас таких экспедиций…

— Лучше подумай о другом… — шепнул Генри. — Динозавры-то у них в основном наши, американские, а не монгольские, — хмыкнул он.

— Голос из репродуктора продолжал перечислять достижения экспедиции: «…а также многочисленные кости ископаемых млекопитающих, птиц и рептилий. Эти находки позволили существенно расширить наши знания о фауне и флоре Мезозойской эры».

Кайли хмуро молчала, разглядывая витрины с костями. Ее взгляд зацепился за табличку с названием: «Протоцератопс Andrewsi».

— А вот и еще один наш «монгол», — язвительно прошептал Генри. — Назван в честь Эндрюса, американского палеонтолога.

Он усмехнулся, глядя на спутницу. Кайли сделала вид, что не слышит его реплики. Ее больше занимали собственные мысли. Что-то в этой экспозиции казалось ей неправильным, вызывало смутное ощущение фальши. Не в самих костях, конечно, а в той интерпретации, которую им здесь придавали. Голос из репродуктора тем временем перешел к описанию растительного мира Мелового периода:

— В это время на Земле появились первые цветковые растения, которые постепенно вытеснили голосеменные. В экспозиции представлены окаменелые листья и плоды этих растений, свидетельствующие о важных изменениях в экосистемах планеты.

Генри демонстративно зевнул.

— Скукотища, — пробормотал он. — Лучше бы показали, как русские эти кости из Монголии вывозили. Вот это была бы история!

— Идем… идем… — позвала их Саша.

Лестница привела их вниз, на нижний ярус, посвященный Позднему меловому периоду. В центре зала грозно застыли фигуры тираннозавра, трицератопса и анкилозавра. Пространство под высокими сводами принадлежало владыкам небес — летающим ящерам и первым птицам, достигшим в позднем Мелу своего пика эволюции. Под потолком, словно застывшие в вечном полете, парили скелеты птеранодонов и кетцалькоатлей, а на стенах разворачивались живописные полотна, запечатлевшие их охоту на рыбу и парение над древними ландшафтами. Отдельная витрина, словно драгоценная шкатулка, хранила останки первых птиц, в которых уже проступали черты современных пернатых.

— Провинция… — с усмешкой прошептала Кайли.

— Где генетический материал для маленького трицератопса Тоси? — победно вскинул брови Патрик.

— Садитесь, садитесь… — с улыбкой предложил Сидоров, указывая на ряд стульев возле ниши.

Саша щёлкнула кнопкой, и пустой экран жадно впитал свет. Взору открылась апокалиптическая фреска: багровое зарево облизывало обугливающиеся останки леса, скалы корчились под ударами незримой, титанической силы, а с небес, словно карающий перст, несся огненный посланец — метеорит. Застывшие в предсмертной агонии модели динозавров и прочих обреченных существ, гибнущих в клокочущей геенне пламени и под безжалостной волной взрыва, рождали первобытный, леденящий душу ужас. Но вдруг, как луч солнца сквозь грозовую тучу, экран пронзила жизнерадостная палитра австралийского мультфильма «Вокруг Света за 80 дней». Невозмутимый Филеас Фогг, в своем неизменно элегантном синем костюме, высоком цилиндре и с верной тростью в руке, и его преданный слуга Паспарту, одетый в практичный зеленый дорожный костюм и нелепую шляпу, бесстрашно взирали на разверзнувшуюся вокруг преисподнюю. Фогг, ничуть не дрогнув бровью, пожал плечами и произнес, слово в слово, как в мультфильме:

— Чепуха, Паспарту! У нас есть наука, которая позволит вернуть динозавров к жизни!

— Невозможно! — воскликнул пораженный Паспарту, широко распахнув глаза, полные наивного ужаса.

— Ты запамятовал золотое правило, мой мальчик, — назидательно произнес Фогг, поучительно вскинув палец вверх: — «Тот, кто авансом боится помех, в сомненьях упустит свой шанс на успех!»

— Но каким же образом, месье Фогг? — недоумевал Паспарту, пожимая плечами, словно маленький потерявшийся ребенок.

— Вот, смотри. В далеком 1865 году великий ученый, монах Грегор Мендель, открыл три краеугольных закона генетики, — Фогг величаво поднял тросточку, словно дирижер, взмахом задающий тон грандиозному научному представлению.

На экране возникла пасторальная анимация, являющая портрет задумчивого Менделя в скромном монашеском одеянии, окруженного цветущими гороховыми растениями — теми самыми, с которыми гениальный монах проводил свои судьбоносные эксперименты в тишине монастырского сада. Фогг, словно искусный лектор, с артистизмом указал тростью на изображение:

— Видишь ли, Паспарту, — продолжал невозмутимо Фогг, — Мендель подметил, что признаки передаются по наследству не как некая размытая, аморфная смесь, а как отдельные, дискретные единицы, которые мы ныне именуем генами. У гороха есть гены, отвечающие за цвет горошин, форму семян, высоту стебля.

Изображение плавно трансформировалось в наглядную схему, где красовались два гороховых растения: одно, усыпанное солнечными желтыми горошинами, другое — с горошинами цвета весенней листвы.

— Мендель также обнаружил, что у каждого признака есть две версии гена, или аллели, — продолжал Фогг, увлеченно жестикулируя, словно вдохновенный художник, рисующий словами картину мироздания. — Одна аллель может быть доминантной, то есть она проявляется во всей своей красе даже при наличии другой, рецессивной аллели. Например, желтый цвет горошин — доминантный, а зеленый — рецессивный. Если у гороха есть хотя бы одна аллель желтого цвета, горошины будут неизменно желтыми.

Далее на экране возникли таинственные схемы с латинскими буквами, символизирующими аллели генов, словно страницы древнего магического гримуара.

Мендель также выявил, что при образовании половых клеток, сперматозоидов или яйцеклеток, каждая клетка получает только одну аллель каждого гена, — обстоятельно объяснял Фогг, словно терпеливый учитель, посвящающий ученика в сокровенные тайны. — А при оплодотворении аллели объединяются, образуя новую, неповторимую комбинацию генов у потомства.

Экран явил наглядное скрещивание гороховых растений с разными признаками, словно алхимический процесс, приводящий к созданию нового элемента. Фогг, торжественно подвел итог:

— Таким образом, изучая закономерности наследования признаков у скромного гороха, Мендель заложил фундамент генетики, ставший краеугольным камнем современной биологии.

— А как эти опыты с горохом помогут нам воскресить динозавров? — удивленно спросил Паспарту, почесывая в затылке в растерянности.

— Не запрягай телегу впереди лошади, Паспарту! — назидательно ответил Фогг, покачав головой, словно умудренный опытом старец. — В 1910 году американский биолог Томас Хант Морган установил, что гены расположены в хромосомах, и сформулировал хромосомную теорию наследственности.

Экран вновь ожил, демонстрируя сложную структуру хромосомы, скрученную в тугую спираль ДНК, словно таинственный код жизни. Фогг, не умолкая, продолжил свою лекцию:

— Морган доказал, что гены не просто существуют сами по себе, а располагаются в строго определенных местах на хромосомах, словно бусины на нитке. Он также обнаружил, что гены, расположенные близко друг к другу на одной хромосоме, наследуются вместе, не разделяясь, что называется сцепленным наследованием. Это стало еще одним важным шагом в понимании тончайших механизмов наследственности.

— Но каким образом это приблизит нас к динозаврам, месье Фогг? — не унимался Паспарту, словно назойливый комар.

— Не стоит мыслить столь плоско — ножи для масла не остры до срока! — напомнил Фогг, словно дзен-мастер, изрекающий мудрую притчу. — Еще в 1869 году швейцарец Фридрих Мишер открыл ДНК. Мишер, с маниакальным упорством изучая лейкоциты в гнойных бинтах, выделил из ядер клеток вещество, которое окрестил нуклеином — это и была ДНК в ее первозданном виде.

Экран сменился на изображение старинной лаборатории XIX века, где Мишер в старомодном пенсне и с пышными бакенбардами склонился над окуляром микроскопа, словно алхимик над колбой с философским камнем.

Он заметил, что нуклеин богат фосфором и кардинально отличается от известных тогда белков и углеводов, — продолжал Фогг, увлеченный своим рассказом, словно захватывающим детективным романом. — Мишер понял, что открыл нечто совершенно новое, неизведанное, но тогда еще никто не мог даже вообразить, насколько важным и революционным окажется его открытие для всей науки.

— А как это связано с открытиями Менделя, месье Фогг? — изумлялся Паспарту, силясь уловить ускользающую нить повествования.

— Жизнь — цепь, а мелочи в ней звенья, нельзя звену не придавать значения! — просиял Фогг, словно озаренный божественным откровением. — В 1953 году два гениальных американских ученых, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик, разгадали структуру ДНК, словно расшифровали древний иероглиф. Они выяснили, что ДНК представляет собой двойную спираль, сотканную из двух цепочек нуклеотидов, закрученных друг вокруг друга.

На экране развернулась завораживающая трехмерная модель двойной спирали ДНК, переливаясь всеми цветами радуги, словно калейдоскоп, демонстрирующий бесконечное многообразие жизни. Фогг, словно завороженный, указал тростью на эту великолепную структуру:

— Вообрази себе, Паспарту, — продолжал Фогг, — что это — гигантская молекулярная лестница, где ступеньки образованы парами нуклеотидов: аденина с тимином и гуанина с цитозином. Именно в этой последовательности нуклеотидов и зашифрована вся генетическая информация — чертежи для построения любого живого организма, от крохотной горошины до гигантского динозавра!

— Но динозавры-то давно вымерли, месье Фогг! Где мы возьмем их ДНК? — резонно заметил Паспарту, скрестив руки на груди, словно упрямый ребенок, не желающий верить в сказки.

— Верно, Паспарту. — Фогг хитро подмигнул, словно фокусник, готовящийся удивить публику. — Но вспомни старую добрую пословицу: довольствуйся тем, что под рукой, и не ищи себе иное. И тут на сцену триумфально восходит РНК! — с этими словами Фогга экран послушно сменил картинку, являя изящную молекулу РНК, причудливо изогнутую в пространстве, словно экзотический цветок. — РНК — это ближайшая родственница ДНК, ее младшая сестра, если хочешь. Она также состоит из нуклеотидов, но в отличие от двойной спирали ДНК, РНК обычно одноцепочечная. И, что самое главное, РНК гораздо более устойчива к разрушению со временем, чем ДНК.

— Ну и ну, месье Фогг! Нам осталось лишь расшифровать РНК динозавров? — изумился Паспарту, словно ребенок, увидевший чудо.

— Именно так, Паспарту! В двадцать первом веке русская генетик Екатерина Фалина, проводя исследования в области селекции голубых елей, разработала уникальную математическую систему кодонов РНК. Каждый кодон получил свое неповторимое математическое значение. Отныне мы можем выразить математически ДНК любого живого организма — или как сложные уравнения, или как элегантную алгебраическую функцию! А раз так, то мы можем с относительной легкостью, с помощью математических уравнений, восстановить утраченные участки ДНК вымерших видов!

На экране появился живописный дендрарий в Воронеже, где стройными рядами выстроились разнообразные ели, словно зеленые солдаты. Следом появилась картинка: синеглазая Фалина в коротком белом платье, словно ангел науки, увлеченно пишет разноцветными маркерами сложные математические формулы на огромной доске. Затем экран показал упрощенную схему молекулы РНК и таинственную таблицу кодонов.

— А что такое кодоны, месье Фогг? — изумился Паспарту, округлив глаза, словно сова. — И как можно выразить их математически?

— Кодоны, мой дорогой Паспарту, — это последовательности из трех нуклеотидов в молекуле РНК, — пояснил Фогг, с удовольствием принимая на себя роль просветителя, словно мудрый гуру, ведущий ученика к просветлению, каждая из которых кодирует определенную аминокислоту, строительный блок белка. Фалина присвоила каждому из 64 кодонов уникальное числовое значение, основываясь на их химических свойствах и взаимодействии с аминокислотами. Таким образом, последовательность РНК, а значит, и соответствующая ей ДНК, стала представима в виде сложного математического уравнения или изящной алгебраической функции.

— Что вы говорите? — выдохнул пораженный Паспарту.

— Представь себе, Паспарту, — продолжал Фогг, — каждый динозавр — это сложнейшее уравнение, записанное на языке ДНК. Уравнение, которое описывает его размеры, форму, цвет перьев или чешуи, особенности пищеварения и поведения. И Фалина дала нам ключ к разгадке этого уравнения!

На экране возникла сложная компьютерная симуляция: ученые в белых халатах, склонившись над мониторами, увлеченно вводят данные в компьютеры, а на экранах мелькают ряды цифр, графики и запутанные математические формулы, словно ученые мужи, колдующие над созданием искусственного разума. Фогг обернулся к экрану, где сложные формулы Фалиной сменялись изображениями белков, ДНК и аминокислот, выстраивающихся в сложные структуры, словно детали часового механизма, собирающиеся в единое целое.

— Представь себе, Паспарту, что у нас есть фрагмент РНК динозавра. С помощью системы Фалиной мы можем преобразовать его в математическое выражение. Затем, сравнивая его с РНК современных рептилий и птиц, ближайших родственников динозавров, мы можем восстановить недостающие участки РНК, используя математические алгоритмы и методы экстраполяции. Таким образом, мы получаем полную, математически выверенную модель РНК динозавра!

Паспарту все еще выглядел озадаченным, но в его глазах мелькнул проблеск понимания, словно забрезжил свет в конце туннеля.

— Но даже если у нас есть полная РНК динозавра, как мы сможем вырастить из нее динозавра? — спросил он, все еще сомневаясь.

— Ты запамятовал правило, Паспарту: «Не ставь телегу впереди лошади!» — напомнил Фогг. — В 2005 году американский палеонтолог Мэри Швейцер обнаружила невероятные фрагменты мягких тканей динозавров, содержащие ДНК, словно капсулу времени, сохранившую секреты древних ящеров. Русские ученые попросили предоставить им данные о фрагментах ДНК и передали их группе Екатерине Фалиной, Паспарту! Фалина, опираясь на данные Швейцер и свою революционную математическую систему, смогла реконструировать геном тираннозавра! — торжественно воскликнул Фогг, взмахнув тростью, словно волшебной палочкой.

На экране возникла фотография Мэри Швейцер, лучащейся от счастья на фоне окаменелых исполинов. Следом — завораживающая компьютерная модель ДНК, грациозно вращающаяся в трёхмерном танце.

— Но даже если мы воскресим ДНК, как вдохнём жизнь в динозавра, мсье Фогг? — Паспарту, словно неугомонный ребёнок, не унимался в своих вопросах. — Нам ведь нужна колыбель — яйцеклетка, куда поместить эту генетическую симфонию!

— Не раздувай искру до пламени, мой мальчик! — Фогг успокоил его снисходительной улыбкой. — Вспомним родословную динозавров: их ближайшие ныне живущие родственники — крокодилы и птицы. Мы возьмём яйцеклетку современной рептилии или гордой птицы, такой как страус, и с хирургической точностью удалим её собственное ядро, несущее генетическое наследие птицы. Затем, с трепетом и осторожностью, внедрим в эту опустевшую колыбель ядро с воскрешённой ДНК динозавра. Если судьба будет благосклонна, в этой клетке забьётся новая жизнь — эмбрион динозавра!

Экран вновь заполнила диорама пылающего леса, но теперь сквозь пелену дыма и пепла проступали смутные силуэты динозавров, медленно возвращающихся из небытия. Сцена падения метеорита сменилась трогательным кадром: детёныш тираннозавра, неуклюжий и игривый, резвится на изумрудной лужайке под бдительным взглядом учёных-творцов. Затем — чудо рождения: очаровательный брахиозаврик, весело выбирающийся из скорлупы.

— Вы хотите сказать, мсье Фогг, что мы сможем увидеть живого динозавра? — Паспарту был потрясён до глубины души.

— Именно это я и утверждаю, Паспарту! — Фогг сиял от гордости за торжество науки. — Представь себе, какие безграничные горизонты это открывает! Мы сможем изучать динозавров в их естественной среде, постигать тайны их поведения, физиологии, видеть, как они взаимодействовали друг с другом и с миром вокруг. Это будет революция в палеонтологии, биологии и в нашем понимании самой истории жизни на Земле!

На экране развернулся ролик: группа учёных, затаив дыхание, наблюдает за первым шагом новорожденного трицератопса. Маленький динозаврик, робко перебирая ногами, делает свой первый шаг по траве, вызывая волну умиления у собравшихся.

— А мы собираемся поехать с тобой в Крым, чтобы увидеть пока единственный в мире Мезозойский парк живых динозавров!

Фогг и Паспарту зачем-то стали подниматься на лифте на Эйфелеву башню, словно сошли со страниц мультфильма.

— Конечно, были те, кто отчаянно протестовал против выведения живых динозавров генной инженерией… — назидательно заметил Фогг, покачивая головой. — Они говорили о святотатстве, о призраке Франкенштейна — излюбленная мантра всех ретроградов…

— Проделки Фикса, проделки Фикса! — отчаянно возопил Паспарту.

— Ты совершенно прав, мой друг, это проделки Фикса! — Из-под купола Эйфелевой башни вырос, словно ядовитый гриб, Фикс в неизменном цилиндре. — Это я вас запру здесь, на вершине, чтобы духу вашего не было в Крыму! А коли понадобится, найму зелёных фанатиков, они и динозаврам дорогу перекроют, и глазом не моргнут!

И в подтверждение своих слов Фикс выхватил плакат, на котором чёрный силуэт диплодока был пронзён яростным росчерком красного креста. Надпись надрывалась криком: “Stop!”.

Фогг лишь презрительно фыркнул, поправляя свой неизменный жёлто-оранжевый галстук.

— Как предсказуемо, Фикс. Вам всегда не хватало полёта фантазии. Боязнь нового, страх перед прогрессом — вот ваши верные союзники. Но наука неумолима, и никакие плакаты и протесты не остановят колесо истории.

— Что же нам делать? — в голосе Паспарту звучала паника. — Как теперь в Крым попасть?

— Эх, Паспарту, не говори «гоп» пока не перепрыгнешь! — зловеще хохотнул Фикс. — Мир полон завистников и ретроградов, которые видят в Мезозойском парке лишь кощунство!

— О, я бы на месте мистера Фикса точно не говорил «гоп»! — в голосе Фогга звучала невозмутимая уверенность. — Мой друг Альберто Сантос-Дюмон уже мчится к нам на своём дирижабле!

И точно, из-за парижских крыш вынырнул серебристый силуэт воздушного корабля. Фогг и Паспарту с ликованием вскочили на борт. Дирижабль плавно отчалил от Эйфелевой башни, унося смельчаков навстречу новым приключениям, оставляя внизу лишь негодующего Фикса, сотрясающего тростью воздух в бессильной злобе.

— Нам козни Фикса не страшны, увидеть дино мы должны, нас ждет победа, Паспарту!

Фогг указал на дверь, ведущую из музея, и та, повинуясь его жесту, бесшумно отворилась, являя посетителям выход в парк.

— Здесь у нас будет прямой выход в парк, — самодовольно объявил Сидоров.

— Прекрасно, но… — Генри невольно запнулся, глядя на Фогга и Паспарту.

— Символ прогресса! — радостно воскликнула Фалина. — Символ мира, где наука может идти вперёд, не оглядываясь на вопли ретроградов об «играх в Бога» и Франкенштейне! Как сияние электричества Эйфелевой башни!

— Однако в «Парке Юрского периода» видео о возрождении динозавров было, что ли, более мирным… — заметила Кайли, явно испытывавшая сложные чувства по отношению к фильму. — Там математик рассуждал о непочтительности к природе, а вы сразу выставили критиков ретроградами…

Костров, невозмутимый как всегда, изящно поправил свой галстук.

— Наш мультфильм — всего лишь развлечение, а наука — это серьёзное дело. В фильмах часто драматизируют ситуацию, чтобы вызвать у зрителя эмоции. В реальности же прогресс неизбежен, как восход солнца. И бояться его — всё равно что пытаться остановить течение реки ладонями.

— И всё же… — Кайли задумчиво посмотрела на него с Сидоровым. — В Америке такой мультик был бы невозможен. Экологи немедленно подали бы иск…

— Ну и где тогда свобода слова — у вас или в России? — иронично спросил Костров.

— У нас свобода слова связана с ответственностью, — вступил в разговор Патрик. — Времена безудержной свободы слова ушли в середине XX века, сегодня она предполагает ответственность. Экологи настаивают на этом.

— А почему мы вообще должны перед ними отвечать? — сверкнула глазами Фалина. — Это новая церковь? Кардиналы? Епископы? С каких пор у нас возродился институт обязательной исповеди? — ехидно добавила она.

— Катя, не стоит так остро реагировать, — примирительно сказал Генри. — Экологи — это часть нашего общества, и их мнение важно учитывать. Но наука не должна стоять на месте из-за страха перед возможными последствиями. Мы должны двигаться вперёд, но с умом и осторожностью.

Фалина презрительно фыркнула, демонстрируя отвращение. Кайли с удивлением смотрела на молодую учёную, в которой гениальность причудливо сочеталась с таким анти-экологическим радикализмом.

— Ответственность? Это слово любят использовать те, кто хочет остановить прогресс, прикрываясь благородными целями, — скривился Костров. — Да, безусловно, мы должны учитывать возможные последствия наших действий, но нельзя позволять страху парализовать нас. Иначе мы так и останемся жить в пещерах.

Патрик вздохнул.

— Я понимаю вашу точку зрения, но уверен, что можно найти компромисс. Наука и экология не должны быть врагами. Возможно, стоит пригласить экспертов-экологов для консультаций и внести необходимые корректировки в проект парка.

— Абсолютно верно! — Генри поддержал его, кивнув. — Вы создали Мезозойский парк не для того, чтобы навредить природе, а для того, чтобы расширить наше понимание мира, показать людям великолепие истории жизни на Земле. И я уверен, с экологами можно договориться.

Сидоров кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Друзья, давайте не будем спорить. У нас есть потрясающий мультфильм, который рассказывает о великом научном открытии. Давайте сосредоточимся на том, чтобы сделать его ещё лучше и интереснее для зрителей. А вопросы этики и морали… это уже тема для отдельной дискуссии.

Андрей думал о фильме, ощущая странную смесь восторга и дискомфорта. Сам процесс возрождения динозавров казался невероятно захватывающим, воплощением самых смелых научных фантазий. Он, воспитанный на приключениях Индианы Джонса и «Парке Юрского периода», не мог не восхититься триумфом человеческого разума над временем и смертью. Но карикатурное изображение критиков проекта, представленных в виде злобного Фикса и абстрактных «зелёных радикалов», вызывало у него протест. Андрей знал, что за экологическими движениями стоят не только фанатики, но и вполне разумные люди, обеспокоенные последствиями необдуманного вмешательства в хрупкий баланс природы.

С самого начала поездка дала крен, словно корабль, налетевший на риф его несбывшихся надежд. Он грезил о встрече с живой Фалиной, о парке, населённом динозаврами, о которых так горячо спорил с дядей Николаем Петровичем. Но уже в аэропорту проворная Саша, бойко щебечущая на английском, перехватила инициативу, оттеснив его на задворки событий. Полуденное опоздание из-за экологов «Белой акации» навлекло на него гнев Сидорова и закрепило репутацию великовозрастного разгильдяя. Нелепый спор с Фалиной из-за источника Финарос, казалось, породил в ней стойкую антипатию. И вот теперь, он снова неуклюже вклинился в разговор Сидорова и Ксении, окончательно утвердив за собой статус «белой вороны». В его воображении эта поездка рисовалась захватывающим приключением, полным открытий и новых знакомств. А на деле… полный фарс.

Он устало потёр переносицу, чувствуя, как головная боль сдавливает виски. Ему казалось, что он угодил в какой-то дурной спектакль, где каждое его действие оборачивалось против него самого. Хрустальные замки научных грёз разбивались о суровую реальность бюрократии, интриг и личных антипатий. Дядя Николай Петрович, убеждённый скептик, наверняка злорадно потирал руки, предвкушая его скорое возвращение с поникшей головой и пустыми руками.

Нужно было что-то менять. Нельзя было позволить этой абсурдной ситуации и дальше управлять им. Он приехал сюда не для того, чтобы сеять раздор и наживать врагов. Его целью было увидеть динозавров, прикоснуться к неизведанному, доказать дяде Николаю Петровичу, что его увлечение — не пустая трата времени. Забыть о спорах и обидах, попытаться наладить отношения с Фалиной и Сидоровым, доказать свою компетентность. Надо… Андрей, погружённый в свои мысли, поплёлся следом за остальными гостями к выходу.

* * *

— А всё же, Андрей… — Генри устремил взгляд в окно, где изумрудный луг, словно бескрайний ковер, плавно перетекал в пологие складки гор. — Как вы намерены обуздать грядущий демографический взрыв в парке динозавров?

Машина скользила по ленте дороги из Счастливого в Многоречье. В воздухе уже разлилась вечерняя заря. Андрей Семёнович, вновь за рулем, вёз Генри и Кайли. Патрик и Костров мчались следом в автомобиле Кати, а Саша и Ксения держались поодаль на машине Андрея. Академика терзало предчувствие: едкие вопросы Генри о том, каким ветром занесло генетический материал североамериканских динозавров в российскую глушь. Слишком хорошо он знал неприглядную правду: о тайных тропах, которыми добывались образцы, о том, как его люди закупали генетический материал, не только через ЮАР, но и напрямую из американских музеев, договариваясь с алчными сотрудниками "на местах". "Хорошо, если у них хватало ума всегда прикидываться бразильцами, южноафриканцами или шведами", — промелькнула тревожная мысль. Однако американцы, похоже, решили зайти с неожиданной стороны.

— Катя небезосновательно возлагает надежды на Финарос и весь район до Альмы… — пробормотал Сидоров, словно разговаривая сам с собой. — Если получится, то…

— Андрей, но ведь это лишь временная мера… — Генри одарил его снисходительной улыбкой. — Ну, выпустите вы туда ещё одного тираннозавра и пару трицератопсов.

— И диплодока, — вставил академик.

— Хорошо, пусть диплодока. Проблему это не решит кардинально… Вам стоит задуматься о втором парке, — Генри поднял палец вверх, словно дирижируя оркестром мыслей.

— Мы подумываем, — Сидоров вздохнул с горчинкой. — Но в России не так много подходящей территории. Нужен субтропический климат и обширный водоём, вроде водохранилища.

— А что, если использовать геотермальные источники? — предложил Генри, с неподдельным интересом снимая на камеру телефона мелькавшие за окном зелёные предгорья. — Камчатка, например. Там и климат более-менее подходящий, и места — завались.

Сидоров на мгновение задумался, почесывая подбородок.

— Нет, Генри, ящерам там будет холодно. Камчатскую зиму они не выдержат… То есть, ящеры, может, и выживут, а вот флора, их окружающая — араукарии и древовидные папоротники — точно зачахнут.

— Тогда у вас есть Кавказ, — парировал Генри. — Там теплее, чем в Крыму? Я читал перед отъездом, что ваше Черноморское побережье Кавказа — сплошная Алупка?

— В Сочи даже теплее, чем в Алупке. Климат там субтропический, влажный. Но, Генри, проблема не только в температуре. Там нет водохранилища или огромного озера. А без него ящеры никуда. Сначала нужно его построить….

— Даже в Абхазии? — прищурился Генри. Кайли вновь посмотрела на своего гражданского мужа, поражаясь его осведомлённости в российских делах.

— Да и в Абхазии, — вздохнул Сидоров. — Озеро Рица нам никто не отдаст. Мы заикнулись было про Новый Афон — там небольшое водохранилище есть — но монахи тамошние встали на дыбы против «драконов»… Строить водохранилище в заповедной зоне Кавказа? Да это утопия! Экологи взвоют, местные жители выйдут на протесты, а пресса поднимет такой шум, что мало не покажется.

— Но ведь живые динозавры — это достояние не только России, но и всего человечества, — заключил Генри. — Нельзя допустить, чтобы они жили только в одном месте мира. Случись что… Вам придётся поделиться своим открытием с какой-то другой страной или странами, где есть подходящий климат и водоёмы для динозавров.

"Вот оно что…", — подумал Сидоров с нескрываемой грустью, хотя в глубине души не мог не восхититься ходом американца. Слова Генри эхом отдавались в его голове. Поделиться открытием… Эта мысль ранила, как укол. Столько сил, средств, рисков было вложено в этот проект. Идея, выношенная годами, воплощенная в жизнь благодаря титаническим усилиям, теперь должна быть разделена с другими? "Невозможно", — мысленно возразил Сидоров. "Мы не можем отдать то, что принадлежит нам по праву крови и пота". Но он понимал, что Генри прав. Один парк, каким бы он ни был большим, не гарантирует выживание динозавров. Риск катастрофы, эпидемии, даже банальной войны слишком велик.

— Ммм… — он замялся. — В Восточном Крыму ещё есть немало водохранилищ… возможно, мы там организуем второй парк…

— Андрей, будем реалистами… — вдруг поддержала его Кайли. — То ли позволят, то ли не позволят. Учитывая недовольство ваших экологов… Мы ведь не дети и понимаем, что «Белая акация» ехала протестовать именно против вашего парка! — закончила она.

— И мы не предлагаем вам унизительной передачи технологий, — продолжал невозмутимо Генри. — Это будет совместный Мезозойский парк России и некой страны…

"Он прав… Он прав… — ловил себя на мысли Сидоров. — Он чертовски прав. Но согласиться на такое… Я не могу принять решение".

— Голландцы вам здесь не подмога, Андрей, — продолжал американец, словно размышляя вслух. — Мы не дети, все понимаем. Это понимает и ваша Фалина, но только… она ставит не на ту карту. Ну что вам предложат её друзья голландцы? Суринам? Это будет в лучшем случае копия вашего центра и небольшого парка. Да, можно будет сделать там второй зоопарк динозавров, наверное… но ведь вы хотели бы создать и место, где ящеры будут жить в дикой природе, не так ли?

Сидоров молчал, неотрывно глядя на трассу. В голове роились мысли, сталкиваясь друг с другом. Он понимал, что Генри говорит разумные вещи, но признать это означало признать и собственное поражение. Идея отдать часть своего детища кому-то еще казалась кощунственной. Лучше было намекнуть Генри, что положение не такое уж плохое, как это кажется американцам.

— Например, Азорские острова, где сохранились реликтовые юрские леса, — бросил он. — Голландия — член Европейского союза.

— Андрей, — Генри снисходительно улыбнулся, — ты, верно, плохо знаешь европейцев и их бюрократию. Они немедленно прикарманят всё себе и выкинут вас из своего проекта, как только вы построите им Мезозойский парк на Азорах.

Сидоров промолчал, лишь крепче сжал руль. Он знал, что Генри прав. Европейцы, особенно голландцы, были прагматичны и циничны. Их интересовала только выгода, а мораль и обязательства для них мало что значили. Он вспомнил бесчисленные случаи, когда западные компании обманывали российских партнеров, выкачивали ресурсы и оставляли после себя лишь разруху. Нет, Европе доверять было нельзя.

— Но Катя….

— Гений ранга Фалиной им нужен, — продолжал Генри. — Кстати, ты в курсе, что у неё бабушка полячка? Варшава хоть завтра даст ей, лауреату Нобелевской премии, польское гражданство. А это европейское гражданство. А вот вас с Костровым европейцы просто выкинут из проекта.

— Вы предлагаете разделить ответственность… и славу, — наконец проговорил Сидоров, стараясь сохранять нейтральный тон. — Это… требует серьезного обдумывания. А что именно вы предлагаете?

Генри кивнул, не настаивая на немедленном ответе. Он понимал, что такое решение не принимается в одночасье.

— У нас есть несколько вариантов, — продолжил Генри, глядя на мелькавшие за окном пейзажи. — Любая страна Западного полушария идеально подойдет. Бразилия, Аргентина, Парагвай, та же Коста-Рика или Никарагуа, как в «Парке Юрского периода»…

— А у вас хватит ресурсов, чтобы создать еще один такой же парк? — скептически спросил Сидоров, не сводя глаз с дороги. Он понимал, что Генри не просто так затеял этот разговор. За ним стояли не только опасения за сохранность динозавров, но и вполне конкретные интересы. Американцы всегда умели извлекать выгоду из любой ситуации.

— Ресурсов хватит, — уверенно ответил Генри. — Нам не нужно начинать с нуля. У вас есть опыт, технологии, специалисты. Мы предоставим финансирование, территорию и политическую поддержку. Это будет взаимовыгодное сотрудничество. Вы получите гарантию, что ваши динозавры будут жить и развиваться в безопасном месте, а мы — уникальную возможность изучать этих удивительных существ в естественной среде обитания.

Сидоров молчал, обдумывая услышанное. Он понимал, что предложение Генри имеет смысл. Создание второго парка в другой стране — это реальный шанс обезопасить динозавров от любых рисков. Кроме того, это позволит расширить научные исследования и привлечь к проекту новых специалистов. Но отдать часть своего детища кому-то еще было очень тяжело.

— Мне нужно время, чтобы все обдумать, — наконец сказал Сидоров. — Это слишком серьезное решение, чтобы принимать его спонтанно. Я должен посоветоваться с коллегами, оценить все риски и возможности. И, конечно, согласовать это с руководством.

— Отлично. Но не забудьте, Андрей, печальный опыт Хрущёва, — вздохнул Генри, глядя на приближавшуюся идеально заасфальтированную парковку. — Он отказал Кеннеди в совместном полёте на Луну…. А ведь могло бы быть так, что русские и американцы полетели бы на Луну вместе. И весь мир понимал бы, что главный — Советский Союз, а участие американцев…. Символическое… — закончил он.

— Однако же я не Хрущёв… — Андрей Семёнович припарковал машину. — Да и вы, Генри, не президент Соединённых Штатов для подписания такого соглашения.

— Конечно… — рассмеялся Оффен. — Но ведь ничто не мешает нам быть в контакте, Андрей! Не так ли?

Кайли улыбнулась, словно намекая знакомому академику, что всё сложится хорошо.

— Итак, Фогг, вы хотите взять в жены мою племянницу? — надменно спросил лорд Мейз, чьи рыжие усы вздыбились, словно щетина. Лицо его пылало багрянцем, а худая поджарая фигура нависала над столом.

— Да, лорд Мейз, — ответил джентльмен в костюме цвета полуночи, сотканном из мерцающих фиолетовых теней. Его цилиндр, казалось, соскочил со страниц язвительной карикатуры, высмеивающей надменных буржуа.

— Мои условия: обогнуть земной шар за восемьдесят дней! — прогремел лорд, словно обрушивая смертный приговор. Эхо его слов, казалось, задрожало в тяжелых дубовых панелях кабинета.

— Невероятно! — вырвалось у Паспарту, чей зеленый костюм кричал о необузданной энергии и нетерпении, словно весенний луг, жаждущий солнца.

— Мы сделаем это, — отрезал джентльмен в синем, словно высекая слова из гранитной глыбы. В его голосе звенела сталь непоколебимой решимости.

— Но помните: это ваш единственный шанс!

Катя, завороженная, утонула в калейдоскопе приключений на экране. Улыбка расцветала на ее лице, словно первый подснежник, когда Фогг и Паспарту, словно отважные акробаты, выписывали немыслимые кульбиты на диковинном велосипеде. «Нам мистер Фикс решил вредить, что б лорду Мейзу угодить», — заливалось в мультфильме, а Фикс, словно цирковой жонглер, балансировал на одном колесе позади, рискуя ежесекундно свалиться в пропасть. «Должны его мы победить, Паспарту!» — восклицал Фогг, и огромная рыба, словно насмехаясь, одним взмахом хвоста отправляла Фикса в головокружительный полет к самым облакам, где герои парили на странном аэроплане, больше похожем на карусель «Ромашка», затерявшуюся в небесах.

И сейчас, как и прежде, Катя не могла сдержать смех, глядя, как Фогг и Паспарту, кувыркаясь в небе, прикрепляют к ногам пружины от кроватей, словно пытаясь обуздать гравитацию. Конечно, это была сказка, но какая пленительная! Королева Виктория, Букингемский дворец… Это же середина XIX века, эпоха кринолинов и джентльменов. Нахмурив лобик, маленькая Катя пыталась припомнить, что именно тогда, в этой прекрасной и далекой эпохе, бушевала Крымская война — совсем не такая, как Отечественная. Там щеголеватые офицеры в блистательных мундирах сражались… не на их родных курортах, а где-то далеко, на берегах незнакомого моря. В свои восемь лет Катя еще не вполне понимала, что такое война. Казалось, эти англичане, вроде Филеаса Фогга, враждовали с Россией. Но их вражда была облечена в такую элегантную, почти сказочную форму, что даже война на картинках казалась прекрасной и нереальной. Катя представляла себе бравых солдат в алых мундирах, сражающихся на фоне виноградников и кипарисов, словно актеры в пышной театральной постановке. Ей никак не удавалось совместить эти яркие, почти карнавальные образы с настоящей войной, полной крови и страданий.

В тумбочке под телевизором хранилась книга «Севастопольская страда» — два увесистых зеленых тома, пахнущих пылью и старой бумагой, словно тайной давно минувших лет. Катя смутно припомнила, как в пятилетнем возрасте, возвращаясь с моря, завороженно смотрела из окна крымского троллейбуса на бесконечные виноградники, сбегающие к морю, словно зеленые волны, стремящиеся к горизонту. Тогда она мечтала прочесть эту книгу о Крыме… Конечно, чтение оказалось ей не под силу. Но в ней тоже витал дух изысканных гостиных Воронцовского дворца и авантюрный дух Фогга и Паспарту. Мысли о войне и «Севастопольской страде» причудливо смешались с образами из мультфильма. Она представила, как Фогг и Паспарту, вместо кругосветного путешествия, роют окопы под Севастополем, а коварный Фикс, переодеваясь то в русского солдата, то в сестру милосердия, строит им козни. И все это — под грохот взрывов и пушечной канонады, которые в мультфильме наверняка превратились бы в веселую какофонию, заглушающую ужасы войны.

Неожиданно кадр сменился. Фогг и Паспарту на приеме у королевы Виктории заводят граммофон и пускаются в пляс под разухабистую мелодию, словно позабыв о всех невзгодах. Катя, как завороженная, уставилась на граммофон с огромным раструбом, из которого лились звуки давно ушедшей эпохи, словно голоса призраков из прошлого. Это был дивный, уютный мир позапрошлого века, безвозвратно утраченный в суете наших дней. Она вспомнила экскурсию в Воронцовский дворец, где ее покорила голубая гостиная, украшенная изящной белой лепниной, словно взбитыми сливками, застывшими в причудливых узорах. Наверное, именно там и обитал дух того времени, когда люди, не обремененные заботами, могли просто собрать чемодан и отправиться в путешествие, словно в захватывающую игру. Вот и Фогг в начале второй серии вдруг заявляет о необходимости немедленно ехать в Париж, чтобы встретиться с неким Альберто Сантосом-Дюмоном. Достает карманные часы на цепочке, смотрит время и… отправляется в Париж, словно это было самым естественным решением на свете.

Катя мечтала о таком же граммофоне. Чтобы поставить пластинку и перенестись в эпоху кринолинов, цилиндров и неспешных вояжей, словно в другой мир. Она жаждала ощутить себя частью этого мира, полного тайн и приключений, где даже война казалась не такой уж и страшной, а скорее, красивым историческим эпизодом, достойным кисти художника. Катя знала, что в те времена во Франции правил император Наполеон III, чье имя у нее ассоциировалось с тортом «Наполеон», который по праздникам пекли мама с бабушкой, словно создавая маленькое произведение искусства. Этот загадочный Наполеон III казался ей даже интереснее знаменитого Наполеона Бонапарта. Ведь именно в его эпоху существовали и голубые гостиные, и Фогг с Паспарту, и Крым с «Севастопольской страдой», и торт «Наполеон», посыпанный крошками, словно драгоценными камнями. Все это казалось Кате чудом из иного мира, волшебной дверью в прошлое, за которой скрывались невероятные приключения. Девочка грезила о том, как она, в пышном платье с кринолином, прогуливается по набережной Ялты, а навстречу ей попадается Филеас Фогг в сопровождении Паспарту. Они учтиво раскланиваются, и Фогг, взглянув на часы, предлагает ей присоединиться к их путешествию, словно приглашая на бал. И конечно, Катя представляла, как она, устроившись в плетеном кресле, лакомится кусочком торта «Наполеон», ощущая себя героиней волшебной сказки. Наверное, когда она вырастет, то будет пить не чай, а кофе: он казался Кате символом взрослой жизни, как и политические новости, доносящиеся из далекого мира взрослых.

Катя не знала, кто такой этот Альберто Сантос-Дюмон, к которому так спешили герои мультфильма, но подозревала, что это тоже какая-то важная персона из той эпохи, возможно, изобретатель или ученый, творящий чудеса своими руками. Ей казалось, что все эти люди — Фогг, Дюмон, королева Виктория, император Наполеон — жили в каком-то параллельном измерении, где не было места скуке и рутине, словно в волшебном сне. Где каждый день был наполнен приключениями, открытиями и неожиданными встречами, как страницы захватывающей книги. Сейчас Фогг назидательно поучал Паспарту: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь!» Катя хихикнула. Эта поговорка, произнесенная Фоггом с его чопорной серьезностью, звучала особенно комично, словно он пытался обуздать стихию народной мудрости. И она вновь подумала о том времени, когда можно было запросто сорваться с места и умчаться в Париж на встречу с каким-то Альберто Сантосом-Дюмоном, словно по велению волшебной палочки.

Катя прикрыла глаза и представила себя на месте Паспарту. Вот она уже едет в поезде, несущемся в Париж, а за окном проплывают французские пейзажи, словно ожившие картины импрессионистов, написанные солнечными лучами. В руках у нее — коробочка с пирожными «Наполеон», а рядом — Филеас Фогг, погруженный в чтение газеты, шуршащей страницами, словно крыльями бабочки. Он, конечно, ни за что не предложит пирожное, но Катя все равно чувствует себя частью этого невероятного приключения, словно попала в калейдоскоп чудес. Ей даже не важно, кто такой этот Дюмон. Главное — ощущение свободы и возможности в любой момент перевернуть свою жизнь, отправиться навстречу мечте, словно в погоню за ускользающей звездой.

Тем временем Фогг и Паспарту прибыли в Париж, где Фикс поджидал их, переодетый во француза — в цилиндре, с голубой лентой через плечо и смешным орденом, будто сошедшим со страниц комического журнала, словно вышедший из театральной гримерки. Наверное, так и выглядели французы в те времена, карикатурно и элегантно, словно персонажи оперетты. Фикс указал им на Эйфелеву башню, и они, к восторгу Кати, помчались на лифте на самую ее вершину, словно стремясь к небесам. Паспарту рассыпался в похвалах Парижу, демонстрируя Лувр и Триумфальную арку, воздвигнутую в честь побед императора Наполеона, словно гордый гид, влюбленный в свой город.

Когда Фогг и Паспарту, стоя на вершине Эйфелевой башни, с восхищением озирали Париж, Катя ощутила, как ее тоже переносит в этот город, словно по волшебству. Она представила, как бродит по узким улочкам, заглядывает в уютные кафе, где подают хрустящие круассаны и горячий шоколад с пышной шапкой взбитых сливок, словно приглашая на сладкую трапезу. Ей захотелось увидеть Лувр, Триумфальную арку и другие достопримечательности, о которых с таким упоением рассказывал Паспарту, словно раскрывая перед ней сокровищницу истории.

Фикс, тем временем, забавно запер Фогга на вершине Эйфелевой башни, словно хитроумный злодей из балаганного представления. Катя не удержалась от смеха, когда Фикс крикнул: «Эй, Паспарту, не говори «гоп!» пока не перепрыгнешь!», словно передразнивая самого Фогга. Однако Фогг невозмутимо ответил, окидывая взглядом открывающиеся виды Парижа: «Я бы не советовал Фиксу говорить «гоп». Альберто Сантос Дюмон — пионер воздухоплавания. А вот и он сам летит к нам на дирижабле!», словно предсказывая появление доброго волшебника. Альберто Сантос-Дюмон и впрямь парил в воздухе на дирижабле, похожем на огромную сигару, плывущую по небу, словно небесный кит. Он опустился к башне и, элегантно приподняв цилиндр, пригласил Фогга и Паспарту на борт, словно приглашая на небесный бал. Фикс, кусая губы от злости, остался на башне, а герои, радостно помахав рукой, уплыли навстречу новым приключениям, словно в облаке мечты, сотканном из надежд и фантазий.

Девочка затаила дыхание, наблюдая за полетом дирижабля над Парижем. Внизу расстилался ковер из крыш, парков и бульваров, словно сотканный из изумруда и охры, переливающийся в лучах солнца. Кате казалось, что в этих кадрах заключен дух чудесного девятнадцатого века, эпохи прогресса и романтики, словно запечатленный на старинной фотографии. В этом столетии все, наверное, поклонялись науке, как божеству, и верили, что с помощью науки можно не только покорить природу, но и победить все зло мира, словно рассеять тьму светом знаний. Катя подумала, что, наверное, именно поэтому в их мультфильме злодей Фикс был таким карикатурным и смешным, как персонаж балаганного представления, словно злой шут, не способный причинить настоящего вреда. Зло в девятнадцатом веке представлялось чем-то, что легко можно победить, просто проявив смекалку и отвагу, словно разгадывая простую головоломку. И Фогг с Паспарту, словно рыцари без страха и упрека, несли этот свет просвещения в темные уголки земного шара, словно факелы, разгоняющие мрак невежества.

«Ах, как весело! Как весело!» — говорила королева Виктория, беззаботно слушая граммофон, около которого стояли Фогг и Паспарту, словно придворные музыканты, услаждающие слух монаршей особы. В этом была безмятежность того века науки и игрушечных войн, когда империи строились под звуки вальса, словно карточные домики, возводимые легкой рукой. Королева Виктория, казалось, олицетворяла собой весь этот чудесный мир прошлого, словно живой символ ушедшей эпохи. Её беззаботный смех звучал как музыка, а граммофон с огромным раструбом был словно порталом в другую эпоху, в мир грез и фантазий, где все возможно. В эпоху, где верили в науку и прогресс, где приключения были обыденностью, а зло выглядело несерьезно и смешно, словно тень, исчезающая при свете солнца. Катя почувствовала острое желание оказаться рядом с этими героями, стать частью их мира, где даже королева могла беззаботно улыбаться, пока под звуки граммофона ковалась история, словно творилось волшебство.

Мультфильм отзвучал, и тотчас в замке тишины щелкнул поворот ключа. Мама! Сердце Кати подпрыгнуло: она знала, это мама вернулась с вступительного экзамена в университете. Девочка сорвалась с места, как стрела, летя навстречу. Марина вошла, окутанная прохладой салатового брючного костюма и босоножек — июль выдался капризным, не балуя теплом, щедро орошая землю дождем. Сегодня на лице ее играла тень довольства, и в руках она держала скромный пакет, из которого тут же извлекла три румяные ромовые бабы.

— Ну, как ты тут, моя радость? А вот тебе кое-что вкусненькое, — промурлыкала она, водружая пакет на стол.

— Мам, спасибо! Я мультик смотрела, про Филеаса Фогга, — выпалила Катя, заключая мать в объятия. — Там все такое… такое сказочное, как в книжках! И Париж, и Лондон, и сама королева Виктория…

Марина улыбнулась, любуясь дочерью. — Да, «Вокруг света за восемьдесят дней» — вечная история. Классика, одним словом. Но мультфильм, конечно, вольно трактует оригинал…

— А что, в книге все совсем по-другому? — с любопытством распахнула глаза Катя. — Там нет дирижабля и смешного Фикса?

— Ну, дирижабля, боюсь, там не встретишь, — задумчиво протянула Марина. — И Фикс там не карикатурный недотепа, а скорее… опасный противник. Но в целом, это все равно захватывающее приключение.

Личико Кати омрачилось. Ей совсем не хотелось, чтобы Фикс был злым. В мультфильме он был комичным, нескладным, эдаким безобидным клоуном. Она представила, как он строит козни Фоггу и Паспарту, мастерски перевоплощаясь то в бравого русского солдата, то в сердобольную сестру милосердия. Эта мысль вызвала у нее тихий смешок. Но тут же ее охватило беспокойство: а как же описана в книге сцена восхождения Фогга и Паспарту на Эйфелеву башню?

— Мам, а Фикс там переодевается в цилиндр с лентой и орденом? — фыркнула Катя.

— Да, в орден Почетного легиона, высшую награду Франции. Типа герой Эмиля Золя, — весело ответила мама, замирая перед зеркалом.

— И он говорит: «Наш император Наполеон рад вас приветствовать!» — процитировала Катя, стараясь подражать комичному акценту мультяшного Фикса.

— Его Превосходительство Эжен Ругон, — улыбнулась Марина. — А еще я принесла тебе обещанный сюрприз, — с этими словами она извлекла из портфеля объемистый том. — Как и обещала! Лови, — с легкой иронией протянула она.

Девочка, не веря своему счастью, жадно схватила книгу. Да, это была долгожданная «Иллюстрированная энциклопедия насекомых». С суперобложки на нее взирал исполинский красный мохнатый медведица-кайя, застывший на фоне таинственной, бархатно-черной ночи. Темные отметины на его огненных крыльях складывались в карту неведомых земель. На обороте примостилась забавная божья коровка, пестрели разноцветные бабочки, и даже противные тараканы умудрились затесаться в эту пеструю компанию. Все вместе они создавали иллюзию летнего сада, распахнувшего свои врата прямо перед Катиными глазами.

Все началось два года назад, во время редкой вылазки в книжный магазин, когда дедушка милостиво предоставлял их семье свой автомобиль. Увидев эту бабочку на обложке, Катя сразу поняла: книга должна стать ее. Но книга была на чешском языке, и прочесть ее не представлялось возможным. Катя часто вспоминала о ней, гадая, какие чудесные тайны скрываются под этой манящей обложкой. И вот, спустя два года, она держала ее в руках. Девочка бережно провела пальцами по гладкой поверхности, ощущая легкое трепетное волнение. Ей даже было немного страшно открывать эту книгу, настолько волшебной она казалась тогда, в книжном магазине.

— Мама, ты купила ее у Погорелова? — с предвкушающей улыбкой засмеялась Катя, наконец, открывая «волшебную книгу». Первой на глянцевой странице предстала зловещая картинка Скорпиона.

— У него самого, — подтвердила Марина. — Поторговался немного и продал. Как обычно, ворчал: «О, нашли книжную лавку! Да что у меня, склад энциклопедий, что ли?»

Катя расхохоталась. Дмитрий Вадимович Погорелов был маминым коллегой, снискавшим на факультете репутацию чудака и пройдохи. Формально он преподавал португальский язык, но злые языки поговаривали, что он промышляет скупкой редких научных статей. Тем не менее, он умудрился на целых два года устроиться переводчиком на Островах Зеленого Мыса, где, как смеялась Марина, почти не появлялся на работе. Катя помнила, как, будучи маленькой, при встрече с Погореловым, упрашивала его рассказать про Острова Зеленого Мыса, но он неизменно отмахивался: «Я вам не мастер устного рассказа». «Да вы, кажется, и не мастер письменного рассказа», — язвила Марина, намекая на отсутствие у него публикаций. Зато Катя знала, что у Дмитрия Вадимовича можно найти любые книги, какие только душа пожелает. «Он хоть читает их? Или абитуриенты расплачиваются ими за вступительные экзамены?» — ворчливо добавляла Марина. Но как бы то ни было, энциклопедию он все же продал.

Марина тем временем переоделась в домашний костюм и, со звоном поставив сумочку на стул, расплылась в улыбке.

— Представляешь, Кать? Еду я в троллейбусе, а там… Какой-то жлоб, с апломбом изрекает: «Я вообще не слушаю, что эти эксперты по телевизору о политике говорят». Я чуть не прыснула! Он, видите ли, экспертов оценивает! — она снова залилась смехом, словно ее только что пощекотали. — Да куда тебе, лаптю, о политике-то рассуждать!

— Так ведь рассуждает же, — Катя не отрывала взгляда от экрана, где говорили о кризисе на Ближнем Востоке.

— А второй, рядом с ним, поддакивает: «Этот вроде грамотный». «Вроде грамотный»! Боже мой, оценил! — Марина всплеснула руками. — Да тебе бы о картошке с самогоном думать, а не о геополитике! — Она тяжело вздохнула. — Вот отсюда все наши беды и начинаются, — она презрительно скривила губы. — Каждый неуч возомнил себя вправе судить ученых!

— Мам… А что он в этом понимает? — недоуменно протянула Катя.

— Да ничего он не понимает! — фыркнула Марина. — Но мнит себя чуть ли не светилом, — она поморщилась от отвращения. — Деревня непролазная, пастушня… Тебе бы коров доить да свиней кормить. «Свиньям ты пойло носила, чистил я конский сарай!»

— Мам, это из фильма «Свинарка и пастух»? — усмехнулась Катя.

— Да нет… Это песня какая-то была, — вздохнула Марина. — И у них любовь там, на этой почве, возникла, — она снова рассмеялась, вспомнив что-то свое. — Вот она, деревенская проза в действии, — пренебрежительно бросила она.

— Мам, а про что она? Про то, как люди бросают деревни и едут в города? — спросила девочка. Она где-то слышала о «деревенской прозе» в какой-то передаче, но толком не помнила.

— Да если бы… — Марина отпила кофе. — Нет, «деревенская проза» — это не про переезд из села в город. Это про такого вот… сельского философа, — она скривилась. — Про малограмотного мужичка, а туда же — философ! Да еще с претензией на глубокий ум. И с ухмылкой рассуждает: «Я вот типа умнее вас на самом деле».

— Мам, а «Не стреляйте в белых лебедей» — это деревенская проза?

Катя вспомнила, как на майские праздники урывками смотрела этот грустный фильм. Ей было до слез жаль белых лебедей, которых браконьеры убили и зажарили, а главный герой отчаянно вступился за них. Перед глазами до сих пор стояли кадры: белые перья, словно снег, плавают в темной воде озера…

— Естественно. Про очередного блаженного сельского философа и алкаша, — скривилась Марина.

— А браконьеры убили лебедей… — вздохнула Катя.

— Конечно, убили. Этот дурак выпустил их в дикое озеро без охраны и защиты. Ручных лебедей погубил.

— А у кого этот сельский философ описан? — Девочке стало очень интересно узнать об этом побольше.

— У Шукшина, — фыркнула Марина. — Вот там как раз этот полу-блаженный сельский философ, но с непомерной претензией. Типа «Я-то уж умнее вас на самом деле».

Катя нахмурилась. Ей стало обидно за героев фильма «Не стреляйте в белых лебедей». Они казались ей хорошими и чистыми, пусть и немного наивными. Но мама всегда так говорила о людях, которые ей не нравились, и спорить с ней было бесполезно.

— И все время у Шукшина эти бани, — фыркнула Марина. — Вот они все мечтают как затопят баньку с сосновыми дровишками, с шишечками, с ароматом. Как шахтеры из подземелий! Мне вот пяти-десяти минут хватает душ принять!

— А почему они так это любят? — удивилась Катя.

— … И часто из зоны пришли, — скривилась Марина. — То год за хулиганство отсидели, то за какую-то уголовщину… все от армии отлынивали!

— Неужели в тюрьме лучше? — изумилась Катя. Мысль о том, что там едят жидкую кашу — баланду — вызывала у нее почти рвотный рефлекс.

— Жуткие анархисты, — фыркнула Марина. — «Алеша Бесконвойный». У этих шукшинских героев все как будто против течения. Им нужна свобода, пусть и кажущаяся. Им хочется самим решать, что хорошо, а что плохо. А тюрьма… Ну, что тюрьма? Перекантовался, вышел, и снова воля. Хотя какая там воля…

— Мам, но это же зеки… — скривилась Катя.

Скорпион на картинке словно предупреждал: «Не тронь меня, я опасен!». Катя перелистнула страницу, и ее взгляд упал на красочного богомола. «Надо же, какой изящный хищник!» — подумала она. Она вспомнила, как однажды видела богомола в ботаническом саду. Он неподвижно сидел на ветке, словно статуя, и казался совершенно безобидным.

— Вот к чему приводят эти вечные поиски «своей правды», — процедила женщина с пренебрежением. — Малограмотные маргиналы, вечно недовольные… Словно магнитом их тянет в места не столь отдаленные. Им, видите ли, все вокруг несправедливо! Только и слышно в маршрутке их нытье: «Пенсия не такая, да пенсии не хватает…» А ты сама-то наработала на миллионное содержание?

Марина подошла к окну, и взгляд ее утонул в серой пелене моросящего дождя. День словно выцвел, лишь изредка робкие лучи солнца пробивались сквозь хмурые тучи.

— Мам, а если бы им правда больше денег давали? — тихо спросила Катя, исподволь наблюдая за матерью.

— Ты уже взрослая, должна понимать, — отрезала Марина, не скрывая раздражения. — Если каждой торговке с рынка поднять пенсию, то какой тогда должна быть пенсия у профессора, генерала, академика? Да никаких денег в стране не хватит, чтобы такую сетку выстроить!

Катя опустила глаза. Зачем она вообще затеяла этот бессмысленный спор? Теперь придется выслушивать длинную нотацию, в которой ей отведена роль молчаливой дурочки.

— И если такие пенсии, то какими тогда должны быть зарплаты? У тех же профессоров, академиков? У этих рыночных торговок? Зарплата должна быть выше пенсии, это аксиома! — назидательно продолжала Марина.

Катя вздохнула и вновь погрузилась в мир книги. Богомол на странице был великолепен: изумрудно-зеленый, с огромными, словно наделенными разумом, глазами. Она представила, как он, терпеливый и хитрый охотник, замирает в засаде, сливаясь с листвой.

— Вон, бабка Макарова, — скривилась Марина. — Девяносто лет! Сколько она работала? Ну, пусть тридцать лет. А потом живет тридцать пять на пенсию. Да она и половины того не отработала, что в виде пенсии получает! Куда уж ей еще прибавлять?

Катя невольно улыбнулась. Баба Макарова, колоритная старушка, жила в их доме и славилась своей сварливостью и неуемной любовью к сплетням. Она постоянно жаловалась на мизерную пенсию и взлетевшие цены, но при этом ни за что не пропускала очередную серию любимого сериала.

— Это как наш Юрка Дольский… Встречу его — опять ноет, что зарплата у него не такая, как надо, — не унималась Марина.

— Это лаборант? — насторожилась Катя, прекрасно знавшая всех маминых коллег.

— А кто же еще! — выпалила мать. — Я не выдержала и говорю: «А ты что, миллионы заработал? Ты что, гениальный физик, создавший атомный реактор? Или конструктор космических ракет? С чего тебе миллионы платить?»

Перевернув страницу, Катя увидела муравьев. Крошечные труженики, согнувшись под тяжестью непомерно больших листьев, двигались слаженно и организованно, словно единый живой организм. Катя с завороженным трепетом разглядывала их хитиновые панцири, тонкие усики и мощные челюсти. Ей казалось, что сейчас муравей оживет и сойдет со страницы книги. Катя вспомнила, как однажды наблюдала за муравьиной колонией в лесу. Их было так много, что земля казалась живой, пульсирующей. Они неустанно сновали туда-сюда, неся на себе травинки, веточки и даже останки мертвых насекомых. Марина, наблюдая за восторгом дочери, невольно улыбнулась. Она знала, как много для Кати значит эта книга о мире насекомых.

— Все, как у Шукшина, — не унималась Марина. — Вечные стоны и жалобы, все им не так, все недовольны. А что у самих-то? Пустота душевная да серость. И постоянный поиск виноватых вокруг. Кто им виноват, что они свою жизнь бездарно прожили?

Катя снова перелистнула страницу. Теперь на нее смотрел огромный паук-птицеед. Его мохнатые лапы и зловещие челюсти вызывали у нее странную смесь ужаса и восхищения. Она вспомнила, как видела такого паука в зоопарке. Он сидел неподвижно в террариуме, казался равнодушным и отстраненным от всего происходящего вокруг.

— Мам, а помнишь передачу про войну? Про Первую мировую? — вдруг спросила Катя. — Там отец еще спросил: «А что получили бы простые люди от захвата Константинополя или Галиции?»

— Лучше бы твой отец палкой получил — вот что! — скривилась Марина. — Опять меня разоряет со своей проклятой ампулой от пьянства!

Катя удивленно посмотрела на мать. При чем здесь ампула и Первая мировая война? Разговор явно принимал непредсказуемый оборот. Она хотела было возразить, но передумала: все равно мать не станет слушать.

— Мам, да он же на заводе для ракет работал… — робко попыталась вставить девочка.

— Работал? Пил! — фыркнула Марина. — Другие, может, и работали, а он пил! — отмахнулась она рукой.

— А правда, что к тебе его начальник приходил и рассказывал, как он работает? — спросила Катя, но мать уже не слушала:

— Как он там пил? Вот что рассказывал! Было дело, — фыркнула Марина. — Главное, чтобы сегодня опять в вытрезвитель не попал…

— А почему Бориса Пырина никто не забирает? — не понимала Катя. — Опять вон пьяный шатается, — вздохнула она.

— Борис — просто пьяница бытовой, а наш отец — алкоголик. Наш только понюхает — и человеческий облик теряет, — усмехнулась Марина.

Перевернув несколько страниц, Катя увидела летящую голубую бабочку. Девочка залюбовалась ее грацией и легкостью. Крылья, словно бархат, переливались всеми оттенками лазури. Вспомнилось лето, полевые цветы и ощущение беззаботности. Ей вдруг захотелось вырваться из этой душной комнаты, полной маминого ворчания, и убежать куда-нибудь в поле, ловить бабочек сачком.

— Все эти алкоголики и лентяи… — продолжала Марина, не замечая мечтательного взгляда дочери. — Им бы только на диване лежать, да пиво пить. А потом жалуются, что жизнь не удалась. Сами виноваты! Вот я, например, пашу как лошадь, и ничего, не жалуюсь.

Катя снова вздохнула. Она знала, что спорить бесполезно, хотя сейчас ей было почему-то грустно и обидно. Ей хотелось верить, что в мире есть что-то большее, чем бесконечная работа и недовольство. И голубая бабочка точно звала напоминала ей об этом, зовя в свой удивительный мир.

* * *

Утренние газоны искрились под лучами солнца, словно щедро усыпанные бриллиантами. Ночной дождь, мимолетный, но обильный, вновь утолил жажду земли — капризного дитя знойного лета. Мама, как всегда, упорхнула на экзамен с первыми лучами, а Катя, скользнув взглядом по страницам любимой «Энциклопедии насекомых» после легкого завтрака, умчалась на велосипеде навстречу новому дню. Лизу будить было еще слишком рано, и, сделав прощальный круг по двору, Катя покатила к старому кирпичному заводу, манящему своей таинственной тишиной и призраками прошлого.

Перед глазами девочки все еще танцевали диковинные образы из энциклопедии. Завораживал неземной, изумрудный блеск тропического листоеда Sagura buqueti с острова Ява, чья спинка переливалась лиловым шелком. Пугала своей зловещей красотой «Мертвая голова» — бражник, чьи крылья украшал зловещий рисунок, словно предостерегающий череп. И радовали глаз юркие полосатые жужелицы, желто-зеленые стражи садовых листьев. Отталкивала и одновременно притягивала леденящая душу сцена: «Богомол пожирает сверчка», где черное тельце жертвы, наполовину поглощенное, еще судорожно трепыхалось в предсмертной агонии. Казалось, этот безжалостный хищник, замаскированный под безобидного кузнечика, упивался мучениями своей жертвы. Кате чудилось, что богомол наслаждается не только плотью, но и ее собственным ужасом, ее робким трепетом перед жестокостью мира.

Но больше всего почему-то в сердце запал красно-белый полосатый паук с загадочным именем «Thomisus Albus». Катя, не владевшая латынью, старательно выговаривала каждую букву, словно пробуя на вкус незнакомое лакомство: «То-ми-сус Аль-бус». Надпись гласила, что он — безжалостный охотник, терпеливо подстерегающий свою добычу в засаде. Особенно нравилась Кате его голова, словно увенчанная полосатой красно-белой шляпкой, лихо сдвинутой набок. Выудить о нем что-то еще не удавалось, кроме скупого упоминания, что паук обычно сидит на цветке. Катя невольно улыбнулась, размечтавшись. Мама говорила, что латынь — язык древних римлян. И вдруг Катерина живо представила себе Древний Рим: величественные тоги, девочки в туниках и сандалиях, торжественные речи о Цезаре, разносящиеся по форуму, а на цветках, меж мраморных колонн, притаились пауки «Томисус Альбус», выжидающие свой час. Катя невольно улыбнулась, а потом прыснула со смеху, пораженная полетом своей необузданной фантазии.

Девочка остановила велосипед у сочной зелени газона и замерла, зачарованная, наблюдая за большим жёлтым шаром садовой бархатки. В нем явно кто-то деловито гудел, усердно опыляя цветок. Прислонив велосипед к шершавой стене, иссеченной временем, Катя медленно, на цыпочках, подошла к цветку. Жужжание становилось все громче и настойчивее, и вскоре девочка увидела мохнатую спинку шмеля, самозабвенно копошащегося в бархатных лепестках. Катя замерла, боясь спугнуть трудолюбивого гостя, хотя знала, что он мог ужалить очень больно, если почувствует угрозу.

Внезапно внимание девочки привлекло едва заметное движение, словно шепот ветра в траве. Прямо на цветке, меж бархатных складок, неподвижно сидел красно-белый полосатый паук. «Томисус Альбус!» — пронеслось в голове у Кати, словно колокольчик звякнул. Сердце забилось чаще, застучало в груди, как пойманная птица. Паук был точно таким, как на картинке в энциклопедии, только не большим, как представляла его себе Катя, а совсем крошечным, миниатюрным. Его «шляпка» вызывающе выделялась на фоне желтых лепестков, а лапки, казалось, вросли в нежную ткань цветка. Он был абсолютно неподвижен, словно замер в ожидании, словно статуэтка из слоновой кости и коралла.

Первым импульсом Кати было поймать долгожданного паука и поместить его в банку, словно драгоценный трофей. Но мама люто ненавидела этих членистоногих, испытывала иррациональный ужас даже при виде крохотного паучка, а потому лучше было не рисковать. Лучше оставить его на воле, пусть живет своей жизнью. «На кого же он охотится в цветах?» — задумалась Катя, сгорая от любопытства. Вдруг шмель закончил свой обед и, гудя на прощание, взлетел в воздух, оставляя Катю наедине с пауком, словно в театре одного актера. «Сейчас, сейчас что-то произойдет!» — предвкушала девочка, замирая от восторга. Она затаила дыхание, стараясь не пропустить ни малейшего движения, ни одной детали. Thomisus Albus оставался неподвижным, словно статуя, изваянная искусным мастером.

Катя глубоко вздохнула, достала из кармана заветный блокнот и остро отточенный карандаш. «Томисус Альбус, — торжественно написала она. — Объект номер один». И, присев на корточки, словно ученый перед редким артефактом, Катя начала внимательно изучать паука, записывая каждую деталь: цвет лапок, расположение полосок на «шляпке», манеру поведения. Впрочем, Катя тотчас поняла бессмысленность этой затеи, глупость этого начинания. Сегодня она запишет про «Томисуса Альбуса», завтра про колорадского жука, послезавтра про бабочку капустницу…. Невозможно же за каждым насекомым вести записи — жизни не хватит, да и никакого терпения не хватит! Да и что, собственно, можно такого записать про паука? Сидит и сидит. Через сколько минут он уползёт? Пять? Десять? Ну так это еще не значит, что он всегда так уползает, по часам. Может, испугался чего, а может, мошку заприметил, а может, просто устал сидеть на одном месте….

Повернувшись, Катя заметила цветок рудбекии, гордо возвышавшийся над бархатцами, словно маленький подсолнух, устремленный к солнцу своими золотистыми лепестками. На ее темной сердцевине лениво грелась какая-то мошкара, блаженно нежась в лучах. Катя подумала, что было бы интересно понаблюдать за пауком там, на рудбекии. Может, там он ведет себя иначе, охотится по-другому, раскрывая свою истинную сущность. Ей вдруг захотелось создать целую картотеку наблюдений за насекомыми, но не бессмысленную, не сухую, а какую-то особенную, свою, отражающую ее взгляд на мир. Кате пришла вдруг блестящая идея: не просто записывать факты, а рисовать! Зарисовывать каждого жучка, каждого паучка, каждую бабочку в разных позах, в разных ситуациях, пытаясь передать их характер, их неповторимость. Вот богомол пожирает сверчка — ужасная, но завораживающая сцена. Или шмель, облепленный пыльцой, словно золотой, улетает с бархатки. И, конечно, Томисус Альбус, затаившийся на цветке в ожидании добычи, словно маленький разбойник. Альбом рисунков насекомых!

Но нет. Не выйдет. Слишком плохо Катя рисовала, если даже умудрилась схватить за первый класс позорную тройку по рисованию, посрамив всю семью. Да и что, собственно, дадут ей эти рисунки? Паук да паук. Шмель да шмель. Нет, не то, не то, совсем не то…

Глядя на цветок бархатцы, Катя задумалась над тем, что так смутило ее в энциклопедии, что не давало ей покоя. Все в ней казалось каким-то хаотичным, беспорядочным. Пауки, скорпионы, бабочки, жужелицы проходили сотнями и стремились к тысячам, словно бесконечная вереница. Неужели энтомологи помнят названия всех этих видов? Невозможно! Что-то не так. Неправильно. Вот в учебнике по математике, который им выдали для второго класса, все просто и понятно: выучил правило и решай задачи, пока не надоест. Сейчас летом Катя засела за таблицу умножения, решив освоить ее в совершенстве. Учить ее наизусть оказалось не очень просто, требовало усидчивости и концентрации, но зато, если уж выучил умножение на определенную цифру, то дальше все получалось само собой, словно по волшебству. Решай да решай примеры, радуясь своим успехам.

«А вдруг однажды и у биологов будет также?» — вдруг подумала Катя, с надеждой глядя на мир.

И тут Катю осенило, словно молния пронзила ее сознание. В энциклопедии не хватало системы, порядка, той самой таблицы умножения для мира насекомых! Должен же быть какой-то общий принцип, какой-то универсальный ключ, по которому всех этих жуков, пауков и бабочек можно разложить по полочкам, систематизировать, словно книги в библиотеке. Как ноты в музыке, как буквы в алфавите. Тогда и запоминать станет легче, и понимать, как все устроено в этом сложном и прекрасном мире. Да и растения…. Катя перевела взгляд с бархатцев на цветущую кремовую космею, колыхавшуюся на ветру. Точно! И растения тоже! Ведь они тоже живые, у них тоже есть свои особенности, свои привычки, свои секреты. Им тоже была нужна своя таблица умножения!

Катя вспомнила свою догадку, осенившую ее пару недель назад, когда она размышляла о смысле жизни. В каждом человеке живет маленькая звёздочка, похожая на Розу ветров, которая делает его таким, каким он есть, неповторимым и уникальным. Мама тогда сказала, что эти звёздочки в самом деле существуют и называются генами, но это сложно понять. «А если так и считать — по числу звёздочек?» — подумала Катя, увлеченная своей идеей. — Может, по тому, сколько они весят, какого размера, как расположены?» Катя представила описание в книге, как эти «звездочки» растут, как взаимодействуют, как дают что-то такое, что делает эту бархатку бархаткой, шмеля — шмелем, а паука — пауком.

Катя достала блокнот и, забыв про паука, принялась лихорадочно записывать свои мысли, словно боясь упустить что-то важное. «Роза ветров — генетический код, — начертала она, с трудом разбирая собственный почерк. — Определяет форму, цвет, поведение. Бархатка — столько-то звездочек, шмель — столько-то, паук — столько-то. Связи между ними… Опыление, охота, выживание…». Катя чувствовала, что она на пороге открытия, что вот-вот разгадает великую тайну, скрытую в каждом цветке, в каждом насекомом, в каждом живом существе.

Но ничего не выходила. Все было как-то наивно, по-детски, даже смешно. Катя ведь никогда не видела эти «звездочки» и не представляла, как они выглядят, как их можно потрогать. Да и как можно их считать, словно овец на лугу? Но все же идея про «звездочки» ей очень нравилась, согревала душу, как лучик солнца. Взгляд девочки упал на кирпичную стену старого завода, грубую и шершавую. Грубые, неровные кирпичи, скрепленные цементом, складывались в прочную и надежную конструкцию, проверенную временем. «Вот оно!» — прошептала Катя, с восхищением глядя на стену. «А если звёздочки это кирпичи? Если все живое построено из кирпичиков?»

Катя вновь принялась за блокнот, воодушевленная новой идеей. Теперь вместо звездочек она рисовала маленькие кирпичики, тщательно раскрашивая их в разные цвета, придавая им особую форму. Красный — цвет, желтый — форма, синий — поведение. И вот уже перед ней вырисовывалась схематичная картина мира: бархатка — набор желтых и красных кирпичиков, шмель — смесь желтых, красных и синих, а Томисус Альбус — красно-белая конструкция с преобладанием синего, словно предупреждающий сигнал. Это было забавно, увлекательно, но Кате нравилось, она чувствовала, что движется в правильном направлении. В конце концов, почему бы и нет? Почему бы не построить свой собственный мир из кирпичиков?

* * *

Катя застыла в тени заводских развалин, словно изъеденных временем зубов, когда к ней, рассекая воздух, подлетела Лиза. Та, дерзкая циркачка, не держалась за руль, а лишь умело орудовала ногами, играючи балансируя на велосипеде. В Катиной груди шевельнулась тихая зависть — ей такое акробатическое мастерство было недоступно. Максимум, на что она осмеливалась, — это неуверенно придерживать руль одной рукой, словно боясь спугнуть равновесие. Взгляд скользнул по Лизе, и волной нахлынули воспоминания о прошлом лете, когда они, словно ветра, целыми днями наматывали километры на своих велосипедах, добираясь до окраин с частными домиками, где из земли робко пробивалась белая щебенка. Катя всегда дивилась, как Лизе удается вырываться вперед, оставляя ее позади, глотающей пыль. Сколько бы она ни старалась, угнаться за ней было невозможно, не то что обогнать.

Прошлое лето стало своеобразным рубежом, границей, за которой заканчивалось беззаботное детство. В жизни Кати случился первый выпускной — трогательный утренник, словно прощальный вальс с детским садом. Четыре года, проведенные там, казались вечностью, и Катя не могла представить, что эта безоблачная пора когда-нибудь закончится. Впервые с раннего детства она почти все дни проводила дома, заточенная в четырех стенах. Мама, не долго думая, усадила ее за прописи, где каждая малейшая помарка каралась лишением прогулки. «Запомни: ни дня без строчки!» — твердила Марина, словно заклинание. Но в короткие перерывы между мучительными упражнениями в чистописании Катя вместе с Лизой, оседлав своих железных коней, уносилась в мир грез и фантазий, мечтая о крикливых чайках, ласковых морских волнах, величественном Воронцовском дворце с гордыми черными лебедями, словно сошедшими с открытки, и Ласточкином гнезде, примостившемся на краю пропасти. И, конечно, о таинственных железнодорожных станциях, пронзающих ночь прожекторах и сходящихся в бесконечность стрелках, манящих в неведомые дали.

Катя моргнула, отгоняя наваждение. Лиза виртуозно затормозила ногами в дюйме от нее, взметнув в воздух облачко пыли, словно приветственный салют.

— Привет! Замечталась? — Лиза спрыгнула с велосипеда, и тот со звоном рухнул на бок, словно подкошенный. — Поехали в карьер? — выпалила она, не дав Кате опомниться.

— В карьер?

Катя замялась. Что такое карьер, толком никто не мог объяснить. Это было нечто вроде заброшенной стройки за несколько кварталов, обнесенной покосившимися металлическими воротами, словно зубами бездомного пса. Туда время от времени заезжали угрюмые грузовики и бульдозеры, привозя песок, хотя никакого строительства и в помине не было. Рядом с воротами чернел зловещим силуэтом заброшенный заводской корпус. Взрослые не жаловали походы детей в «карьер» — не только из-за неминуемых опасностей стройки, но и из-за малолетней шпаны, регулярно собиравшейся в тех местах, словно слетающиеся на гниль мухи. В одну из таких компаний (правда, на правах шестерки) и входил их враг Денисюк, регулярно тусовавшийся в карьере.

— Ну да, — нетерпеливо перебила Лиза. — Чего такого? — спросила она со своим уральским говором, словно ставя под сомнение все сомнения Кати. — Там сейчас вообще никого нет. И, кстати, я научилась делать кое-что новенькое на велике. Хочешь увидеть?

Катя колебалась. «Карьер» действительно манил своей неизведанностью, словно запретный плод, но и предостережения взрослых звучали в голове настойчивым эхом, словно назойливая муха. Денисюк… при одной мысли о нем по спине пробегали мурашки, словно от прикосновения ледяной руки. Он всегда находил способ испортить им настроение, подстроить какую-нибудь пакость, словно злобный тролль из сказки. Но с другой стороны, перспектива увидеть новые трюки Лизы, и, возможно, даже попытаться их повторить, была слишком заманчивой, словно манящий огонек в темноте.

— Ладно, — сдалась Катя. — Поехали. Но если увидим компанию Щербетта и Денисюка, сразу разворачиваемся, — поставила она условие, словно подписывая договор с дьяволом.

Лиза радостно взвизгнула, словно сорвавшаяся с цепи, подхватила свой велосипед и, словно ветер, вскочила на него. Катя последовала ее примеру. Подруги бок о бок покатили по пыльной дороге в направлении карьера. Катя старалась не отставать от Лизы, но та, как всегда, вырывалась вперед, словно ветер подгонял ее велосипед. Катя понимала, что ей никогда не угнаться за Лизой, но сегодня ей почему-то этого и не хотелось. Ей просто хотелось наслаждаться ощущением свободы, ветра в волосах и предвкушением чего-то нового и захватывающего, словно грядущее приключение. Карьер ждал, словно таящий в себе множество секретов.

— А что вам задали читать на лето? — спросила Катя, пытаясь сильнее крутить педали, словно догоняя уходящее лето.

— Сказки, в основном. «Принцесса на горошине». «Серая шейка», — притормозила Лиза, давая Кате передышку. — Еще юмористические рассказы. Носов и Драгунский…

— А меня заставили читать «Динку», — вздохнула Катя, словно несла на себе непосильную ношу. — Скука! Найти бы «Дети капитана Гранта»… — мечтательно прищурилась она, словно представляя себя на борту шхуны.

— Я тоже про Динку слышала, — кивнула Лиза. — Нашла книгу. Только так и не поняла, в чем соль. Есть какая-то семья, какая-то Динка. А у капитана Гранта и задачи, и приключения. И весь мир перед тобой, — мечтательно закатила она глаза, словно представляя себя в далеких странах.

— Там два человека встретились в лесу, — рассказывала Катя, увеличив скорость, словно подгоняемая любопытством. — Одного звали Гарри Непоседа!

— Как как? Непоседа? — прыснула Лиза, словно услышала что-то невообразимое.

— Ага, Непоседа, — подтвердила Катя, довольная произведенным эффектом, словно фокусник, вытащивший кролика из шляпы. — А второй — ну, Соколиный Глаз. Зверобой. Они пошли на озеро, где жил такой Том Хаттер, — посмотрела Катя на ряд пирамидальных тополей, словно ища подтверждение своим словам. — Его Водяная Крыса звали.

— Как как?

— Водяная Крыса. Он в плавучем доме жил на озере. Дом плавал, как у лебедей, — объяснила Катя, словно рассказывая волшебную сказку.

Лиза захохотала, запрокинув голову, словно ребенок, радующийся солнечному дню. Ветер трепал ее светлые волосы, и Катя невольно залюбовалась ее беззаботным весельем, словно наблюдая за танцем солнечных зайчиков. В этот момент она почувствовала, как сильно любит Лизу, несмотря на то, что иногда завидовала ее ловкости и умению всегда быть впереди, словно соревнуясь с ветром.

— Водяная Крыса! Ну ты и выдумала, — сквозь смех выговорила Лиза, словно уличив Катю в обмане. — Ладно, рассказывай дальше, что там у твоего Соколиного Глаза с Крысой.

— Да ничего я не выдумала, — засопела Катя, словно обиженный ребенок. — Он плавал в домике потому, что с индейцами воевал, а они нападали!

Лиза перестала смеяться, но в глазах еще плясали озорные искорки, словно маленькие чертенята. Она подмигнула Кате и, встав на педали, резко ускорилась, оставив подругу позади, словно пущенная стрела. Катя прибавила ходу, но догнать Лизу было невозможно, словно пытаться поймать ускользающую тень.

— А у Купера про Неуловимого Джо есть? — Лиза залилась смехом.

— Да пока нет вроде, — отозвалась Катя.

— Это такой индеец был… А знаешь, почему он неуловимый? Потому что он на фиг никому не нужен! — Лиза вновь разразилась хохотом.

Катя прыснула от неожиданности. Шутка была ей незнакома, и она с усердием нажала на педали велосипеда.

— Это из «Следопыта, или на берегах Онтарио», — подхватила она, оценив юмор.

Лиза, запрокинув голову к лазурному небу, продолжала смеяться до слез. Ветер, озорной повеса, трепал её светлые волосы, а в зелёных глазах плясали солнечные зайчики. Катя, с трудом сдерживая улыбку, покачала головой. Лиза обладала удивительным даром — умела развеселить до колик, даже самой нелепой шуткой.

Посмотрев на ряд пирамидальных тополей, словно на стражей дороги, Катя снова вспомнила свою заветную теорию «звездочек». Что есть та маленькая «звездочка», которая делает пирамидальный тополь отличным от обычного? Девочка попыталась представить, что это может быть такое, словно разгадывая сложный ребус. В этой «звездочке» как-то записано, каким станет обычный тополь, а каким пирамидальный. Вот растёт дерево, а «звёздочка» передаёт информацию, как мамина дискета на ее компьютер. Ката махнула головой, словно отгоняя навязчивую мысль: пусть ее идея глуповатая, но она ее, заветная тайна, и просто так Катя не расскажет ее никому, словно оберегая сокровище. Даже Лизе.

— Нас училка наша зовёт непоседами, — сказала Катя, словно делясь секретом. — Теперь я ее спрошу про Гарри Непоседу… — мечтательно протянула она, словно предвкушая интересную беседу.

— А чего они с индейцами враждовали? Они же классные, — удивилась подруга, словно услышала что-то несправедливое.

— Они злобные очень! Скальпы снимали с людей, — ответила Катя, словно пересказывая страшную легенду.

— Скальпы? Брось! — Лиза сморщила нос, словно почувствовала неприятный запах. — Зачем им скальпы?

— Ну, как зачем? — Катя нагнала подругу, и они поравнялись, словно две реки, сливающиеся в одну. — Это типа трофей. Доказательство храбрости. Они их вешали у себя в вигвамах, наверное.

Лиза на секунду задумалась, словно представляя увиденное, а потом рассмеялась, словно над глупой шуткой: — Представляю! Вигвам, а в нем скальпы висят, как занавески!

Катя изо всех сил нажимала на педали, но Лиза неумолимо удалялась, словно призрак, уходящий в ночь. Внезапно та резко затормозила у покосившихся ворот карьера, спрыгнула с велосипеда и, прислонив его к ржавой сетке-рабице, принялась махать Кате рукой, словно зовя ее в неизведанное.

— Давай же! Чего ты плетешься как черепаха? — крикнула Лиза, и ее голос эхом разнесся по пустынной местности, словно призывая Катю к приключениям.

Катя, наконец, догнала подругу, тяжело дыша и чувствуя, как в висках стучит кровь, словно от барабанной дроби. Она тоже прислонила велосипед к воротам и огляделась. Карьер выглядел еще более заброшенным и мрачным, чем она себе представляла, словно кадр из фильма ужасов. Земля была изрыта глубокими колеями от грузовиков, повсюду валялись куски арматуры, обломки кирпичей и прочий строительный мусор, словно следы разрушительной войны. На горизонте виднелся полуразрушенный заводской корпус с зияющими глазницами окон, словно заброшенный дом с привидениями.

— Вон он, наш «Дикий Запад», — сказала Лиза, указывая на карьер, словно предлагая им сыграть в ковбоев и индейцев. — Интересно, сегодня там есть индейцы?

Катя поежилась, словно почувствовала холодный ветер. Несмотря на летнюю жару, от карьера веяло каким-то холодом и запустением, словно здесь обитали призраки прошлого. Индейцев, конечно, там не было, но Денисюк вполне мог оказаться на месте, высматривая жертву для своих дурацких шуток, словно голодный волк, выслеживающий добычу.

— Ладно, пошли, — неуверенно сказала Катя, словно идя на верную гибель. — Только давай будем осторожны, — предупредила она, словно предчувствуя беду.

Лиза, не дожидаясь ответа, пролезла через дыру в сетке и оказалась на территории карьера, словно сорвавшийся с цепи зверь. Катя последовала за ней, стараясь не зацепиться за ржавую проволоку, словно пробираясь через паутину. Внутри карьер казался еще больше и страшнее, словно бездонная пропасть.

— А знаешь, как индейцы называли своих женщин? — спросила Катя, силясь разогнать повисшую на душе тоску. — Скво!

— Скво? Это как? — Лиза приподняла брови, словно пробуя на вкус диковинное слово.

— Ну да, скво. Просто «женщина», — пояснила Катя. — А мужчин величали награждали именами, звучащими порой забавно. Быстрый Олень, например, или Зоркий Сокол.

Лиза фыркнула:

— Зоркий Сокол еще куда ни шло, звучит гордо. А вот Быстрый Олень… будто он и правда быстрее всех оленей скачет!

Под ногами с хрустом рассыпался щебень, в затхлом воздухе клубилась пыль. Катя обвела взглядом унылый пейзаж, тщетно пытаясь уловить хоть намек на жизнь. Лишь вдалеке, у зловещего остова заводского корпуса, проступали размытые силуэты.

— Ну что, идем искать этих «индейцев»? — Лиза легонько подтолкнула Катю в спину.

Катя нерешительно шагнула вперед, стараясь не отставать. Сердце тревожно забилось в груди, предчувствуя недоброе. Заброшенный карьер манил своей мрачной неизведанностью, одновременно отталкивая зловещей тишиной и запустением. Пейзаж был унылым: серая земля, ржавые трубы, брошенные покрышки, словно декорации к апокалиптическому фильму. Но вдали, под лучами солнца, действительно сверкала куча песка, словно усыпанная золотыми искрами, манящая к себе путников.

— Вау! — восхищенно выдохнула Лиза, оглядываясь по сторонам, словно впервые увидев этот мир. — Тут можно столько всего придумать! — воскликнула она, полная энтузиазма.

Она вскочила на ближайшую песчаную горку и, раскинув руки, закричала: — Я — королева этого карьера! — словно провозглашая себя владычицей этого заброшенного места.

Катя улыбнулась, словно растаял кусочек льда. В Лизе всегда было столько энергии и энтузиазма, что невозможно было не заразиться ее настроением, словно от прикосновения солнечного луча. Она тоже забралась на горку и встала рядом с подругой.

— А помнишь Павлушу? — тихо спросила Катя, словно вспоминая о ком-то давно забытом.

— Смутно… — также тихо ответила Лиза, словно пытаясь воскресить в памяти ускользающие воспоминания. — А что?

— Он же нас сюда и привел впервые… — улыбнулась тихо она, словно вспоминая счастливые мгновения.

С той истории прошло два года, хотя Кате она казалась туманным детством, словно сон. Как-то в конце августа на их улице появился новый парень — Павлик, страстный охотник до приключений, словно герой приключенческого романа. Он приехал к какой-то родственнице из Хабаровска и сразу подружился со всеми, включая Катю и Лизу — кроме «Щепыча», который его ужасно боялся, словно кролик удава. «Павлуша» оказался неистощим на выдумки и однажды привёл большую группу с их двора в этот самый «карьер», словно Колумб, открывающий Америку. Ещё у него был фотоаппарат, на который он только так щёлкал фотографии, словно ловил ускользающие мгновения счастья. Правда дней через десять «Павлуша» уехал в Хабаровск, и следы его затерялись, словно он растворился в воздухе. Катя по-хорошему завидовала Павлику: ведь ему предстояло ехать на поезде целых шесть дней!

— Да, точно, Павлуша! — Лиза хлопнула себя по лбу, словно очнулась. — Как я могла забыть? Он ведь нам столько всего показал, столько историй рассказал, словно мудрый старец, делящийся своим опытом. И фотографировал как, помнишь? — спросила она, словно ища подтверждение своим словам.

— Ага, — кивнула Катя. — Жаль, что он так быстро уехал, словно яркая звезда, погасшая слишком рано. С ним было весело, словно каждый день был праздником. И он совсем не боялся Денисюка, словно был непобедимым героем.

Лиза нахмурилась, словно вспоминая что-то неприятное, словно в бочке меда появилась ложка дегтя.

— Да, Денисюк его побаивался, словно чувствовал свою слабость. Павлуша ему как-то здорово врезал, словно наказывая злодея. Но потом Денисюк отомстил, наврал взрослым про него… И Павлуше запретили с нами общаться, словно изгнав его из рая.

Катя вздохнула, словно сбросила с плеч тяжелый груз. Денисюк всегда умел испортить все хорошее, словно ядовитый сорняк, отравляющий жизнь. Но сегодня она не хотела думать о нем, словно не желая вспоминать о плохом. Впрочем, открытием Павлика воспользовался Ромка Пантелеев, который стал водить сюда Щепыча с друзьями, словно подражая первооткрывателю. В свои семь лет они уже собирались здесь группой и поджигали пенопласт, смотря, как он горит, словно маленькие пироманы, наслаждающиеся огнем.

Катя не забыла, как мать, презрительно кривя губы, называла Ромку «прохиндей» и предостерегала от общения с ним. И верно, Ромка, скользкий малый, сам избегал компании «Щербета» и «Сухаря» — отпетых отморозков лет пятнадцати. Впрочем, Катя уже тихонько распространили эту кличку по дворы, и Ромку стали звать «Ромка Прохиндей»

— Ладно, к черту прошлое! — Лиза отмахнулась от нахлынувших воспоминаний. — Пошли лучше разузнаем, что там новенького откопали. А вдруг клад найдем!

Подруги скатились с горки и углубились в карьер. Земля под ногами, изрытая ямами и рытвинами, норовила вывернуться из-под ног. Катя шла осторожно, внимательно глядя под ноги, а Лиза, казалось, летела над землей, не замечая препятствий. Вскоре они достигли огромного песчаного котлована, где ржавел остов старого экскаватора.

— Вот это махина! — ахнула Лиза. — Настоящий монстр! Давай залезем?

— Ты сдурела? — испуганно отшатнулась Катя. — Он же развалится, и мы полетим вниз!

— Да брось, — отмахнулась Лиза. — Все будет в порядке. Просто посмотрим, как отсюда вид.

— Тихо! — Катя прижала палец к губам.

Напротив мрачным остовом высился бетонный каркас недостроенного здания, заросший бурьяном. Изнутри доносились приглушенные голоса.

Катя напрягла слух. Голоса, хоть и приглушенные, были вполне различимы. Она узнала гнусавый голос Денисюка и еще нескольких ребят с их района — тех самых, что составляли костяк местной шпаны. Холод страха сковал Катю. Предчувствие неминуемой беды сдавило грудь. Она живо представила, как сейчас эти гады выскочат из-за угла и начнут издеваться.

Лиза, почувствовав перемену в настроении подруги, тоже замерла и прислушалась. Услышав знакомые голоса, она нахмурилась.

— Кажется, наши «герои» уже здесь, — тихо процедила она с сарказмом. — Что делать будем? Дёру дадим?

Катя колебалась. С одной стороны, ей до смерти не хотелось сталкиваться с Денисюком и его бандой. С другой — уйти, так и не увидев ничего интересного, было обидно. И потом, ей не хотелось, чтобы Лиза посчитала ее трусихой.

— Давай посмотрим, чем они там заняты, — предложила Катя, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Может, скоро свалят. И вообще, это наша территория, почему мы должны уходить?

Лиза одобрительно кивнула и, пригнувшись, двинулась в сторону недостроя. Катя, стараясь ступать как можно тише и незаметнее, последовала за ней. Подруги крались вдоль стены, боясь попасться на глаза возможным обитателям этого бетонного склепа.

Голоса становились все отчетливее: похоже, там шла игра в карты. Катя узнала хриплый голос Васьки «Трубы» — местного авторитета лет пятнадцати, дружка «Щербета». Он, судя по обрывкам разговора, смачно ругался на Дианку Грачеву, разъезжающую на велике в обтягивающих шортах. Васька, похотливо причмокивая, хвастался, что надо затащить ее в кусты, сорвать с нее эти наглые шорты и… Катя знала, что Диана — дочь учительницы, тринадцатилетняя девчонка, высокая и длинноногая не по годам, которая рассекала на своем велосипеде, почти не обращая внимания на местных хулиганов.

Катю словно окатили ледяным душем. Она резко замерла, судорожно схватив Лизу за руку. Подруга вопросительно вскинула брови, не понимая, что произошло. Катя, едва шевеля заледеневшими губами, прошептала:

— Уходим… Бежим отсюда. Сейчас же.

Один из верных прихвостней Васьки, незнакомый Кате, с отвратительной ухмылкой вещал о том, что неплохо бы проучить и некую Олеську по прозвищу «Кролик»; дескать, слишком дерзко вихляет бедрами. Компания, включая Денисюка, разразилась грубым хохотом.

— Что… что это? — пролепетала Лиза, испуганно вцепившись в руку подруги.

— Не знаю… — прошептала Катя. — Но надо бежать…

Они развернулись и, пригнувшись, словно под шквальным ветром, понеслись обратно, к зияющей дыре в ржавой сетке-рабице. Катя споткнулась о предательски торчащую из земли арматуру, едва не рухнула, но Лиза вовремя подхватила её. Сердце неистово колотилось в груди, словно пойманная в клетку безумная птица.

Они уже почти достигли спасительной бреши в ограждении, когда тишину разорвал пронзительный свисток. Катя и Лиза замерли, испуганно переглянувшись. Свисток повторился, на этот раз громче и ближе, злобно рассекая вечерний воздух.

— Стоять! Кто здесь шастает? — прогремел грубый мужской голос.

Девочки поняли, что их обнаружили. Пригнувшись еще ниже, они попытались проскользнуть через дыру в сетке, но было уже поздно. Из-за угла полуразрушенного корпуса завода вынырнула тень мужчины в синей униформе, в руке плясал луч фонарика. Это был сторож, пожилой человек с суровым, изборожденным морщинами лицом и густыми седыми усами.

— А ну, стойте! — заорал он, тяжело топая в их сторону. — Я вас сейчас живо догоню!

Катя и Лиза, не сговариваясь, бросились наутек, отчаянно пытаясь оторваться от преследователя. Они перепрыгивали через коварные ямы и рытвины, спотыкались о острые камни и обломки кирпичей. Сторож тяжело дышал и ругался, не переставая размахивать фонариком. Катя чувствовала, как в груди горит огонь, как перехватывает дыхание, но она продолжала бежать, не смея оглянуться. Внезапно Лиза, ловко завернув за покореженный экскаватор, швырнула булыжник в темную пасть недостроенного здания. Раздался оглушительный хруст разбивающегося фабричного стекла.

— Какого хрена?! — взревел голос Васьки.

Сторож, словно получив невидимую команду, резко повернулся к остову здания.

Воспользовавшись замешательством преследователя, девочки рванули к заветной дыре в заборе. Катя чувствовала, как ноги становятся ватными, а во рту появился мерзкий привкус кислоты.

— Вот я вам покажу, хулиганки! — хрипел сторож. — Я вас участковому сдам! — Судя по всему, он сорвал пирушку шпаны, которая, огрызаясь матом, спешно ретировалась из своего логова.

— Не могу… больше… — прошептала Катя, и в глазах поплыла зеленая полоса пирамидальных тополей.

Во рту становилось совсем кисло. Лиза мчалась рядом, подбадривая её.

— Давай, еще чуть-чуть! Мы почти у ворот! Не раскисай, тряпка! — Лиза крепко сжала её руку.

Кате казалось, что они бегут сквозь бесконечный кошмар, пока, наконец, не дорвались до ворот заброшенного карьера. Они пролезли через дыру в сетке и, не останавливаясь ни на секунду, помчались к своим велосипедам. Подруги понеслись по дороге, словно спасаясь от невидимой погони, не говоря ни слова, лишь бешено вращая педали. Ветер со свистом врывался в уши, заглушая все остальные звуки. Кате то и дело казалось, что они все еще слышат за спиной злобный хохот и угрозы Васьки «Трубы». Только когда они оказались далеко от проклятого карьера, Катя немного успокоилась и сбавила ход.

— Трусóха ты, Катька! — фыркнула Лиза, исподлобья глянув на подругу.

Катя молчала, тяжело переводя дыхание. Ей было стыдно и страшно. Стыдно, что струсила, страшно от того, что они услышали. Она знала этих парней, видела их во дворе, но никогда не подозревала, что они способны на что-то настолько опасное, хотя что именно они задумали, Катя и сама толком не понимала.

— Я не трусиха, — наконец проговорила она тихим, дрожащим голосом, — просто… это было ужасно. Ты слышала, что они говорили?

Лиза вздохнула.

— Слышала. Про Дианку что-то. Но слушай, а нам-то какое дело? — вдруг отрезала Лиза.

— В смысле? — Катя непонимающе захлопала ресницами.

— Да Дианка та еще выпендрёжница. Носится тут на велике, красуется. Пусть сама разбирается. А Олеську я вообще не знаю.

— Я тоже…. — пробормотала Катя.

— А мы чуть в ментовку не загремели из-за неё, — Лиза пожала плечами. — Главное, ноги унесли.

Катя почувствовала, как ее постепенно отпускает напряжение. Голос Лизы звучал твердо и успокаивающе.

— И потом, Васька с компанией нас точно не видели… — задумчиво добавила Катя. — А то догадаются, что мы подслушали.

— Точно, не видели, — подхватила Лиза. — Так что все в порядке. Забудем об этом, как страшный сон. Хотя… — Лиза хитро прищурилась. — Всё равно, трусливая ты, Катька! — и она звонко рассмеялась.

Катя нахмурилась, но промолчала. В глубине души она понимала, что Лиза права. Зачем им лезть не в свое дело? Дианка и сама сможет за себя постоять, а им еще повезло, что ноги унесли. Да и рассказывать кому-то об услышанном было страшно. Вдруг Васька узнает и отомстит? Лучше и правда забыть обо всем, как о страшном сне.

* * *

Словно сбрасывая оковы, Катя высвободилась из плена платья и, словно русалка, скользнула в целительное марево ванны. До возвращения матери оставался целый час, что я привести себя в порядок. С тихим блаженством. она намыливала кожу, подставляя плечи под шепчущие струи. Сердце все еще трепетало испуганной птахой в груди, но здесь, в мире тепла и покоя, пережитое казалось лишь эхом ночного кошмара.

Вода, словно живительный эликсир, растворяла остатки страха, смывая липкую грязь недавнего приключения в карьере, как ненужную гримасу. Катя прикрыла веки, представляя, как мутная вода, с каждой секундой темнея, уносит с собой в бездну сливного отверстия воспоминания, обращая их в пенную дымку. В памяти всплыли слова Лизы о Диане, и в животе заворочалось смутное, неприятное предчувствие, словно клубок змей. Но, пожалуй, Лиза права. Что они скажут этой Диане, девушке, старше их на целых пять лет, почти взрослой амазонке? Подбегут с криками о том, что Васька «Труба» вознамерился стащить с нее шорты в кустах? Да она просто поднимет их на смех, развеяв все их опасения, как утренний туман. И, пожалуй, не стоит выдавать себя, признаваться, что они вообще были в том проклятом карьере… Хотя, может, это место вовсе и не карьер, а ловушка, расставленная самой судьбой?

Выбравшись из ванны, она промокнула кожу махровым полотенцем, кутаясь в чистую, уютную пижаму, словно в спасительный кокон, сотканный из нежности и покоя. Затем, подражая отцу, поставила чайник и небрежно заварила растворимый кофе, словно колдуя над простым, но утешительным зельем. Устроившись перед телевизором с дымящейся чашкой, она наугад щелкнула пультом. Боже, как же она могла забыть о своем любимом мультфильме «Вокруг света за 80 дней»! Филеас Фогг, неизменно элегантный в своем цилиндре, уже прибыл в Индию, спеша на помощь близорукому слону Киони. Катя улыбнулась, завороженно наблюдая за темными зарослями бамбука, сквозь которые мчался поезд. Все же, каким чудесным был тот девятнадцатый век! Захотел — и вот ты уже в Индии, мчишься в роскошном вагоне, а местные обращаются к тебе с почтением: «сахиб». В этом тоже было что-то от прекрасного мира голубой гостиной, ореховой мебели, граммофонов и… воздушного торта «Наполеон», тающего во рту, как сладкая грёза.

Катю завораживала стальная нить железной дороги, пронзающая бамбуковые джунгли, словно стрела, выпущенная из лука времени. Паровоз, изрыгающий клубы пара, нёсся вперёд, словно доказывая, что человеку подвластны любые расстояния и мечты, стоит только захотеть. Кате вдруг отчаянно захотелось оказаться в том уютном веке, когда воздушные шары, словно диковинные птицы, бороздили небеса, а путешествия занимали долгие месяцы, наполняя жизнь сладостным предвкушением и непредсказуемыми приключениями. Она представила себя в длинном платье цвета слоновой кости, с кружевным зонтиком в руках, наблюдающей за прибытием поезда на вокзал, полным экзотических товаров и незнакомых лиц, словно сошедших со страниц приключенческого романа.

Вдруг из соседней комнаты донесся приглушенный храп. Отец! Катя и не думала, что он вернется с работы так рано. Крадучись на цыпочках, она приоткрыла дверь — отец спал богатырским сном. Катя принюхалась, словно охотничий пес, выслеживающий дичь: сладковатого запаха перегара не было: отец, похоже, на этот раз был трезв. Девочка на цыпочках вернулась в гостиную, стараясь не нарушить зыбкую тишину. Кофе уже остыл, а Филеас Фогг, преодолев очередное препятствие, продолжал свой путь к заветной цели. Катя снова уселась перед экраном, но мысли ее были далеко от приключений галантного англичанина. Слова Лизы о Диане и зловещие события в карьере не давали ей покоя, словно назойливые мошки, кружащиеся над головой. Главное… чтобы, не дай Бог, о приключениях в карьере не узнала мама.

При одной мысли об этом по спине пробежал холодок, словно от ледяного прикосновения самой смерти. К черту Диану! Главное, выглядеть при маме естественно, словно ничего не произошло. Чтобы маме казалось, что все в порядке, что в ее маленьком мире царит гармония и покой. Катя понимала, что мама мгновенно распознает малейшую фальшь, поэтому нужно сыграть свою роль безупречно, без единой запинки, словно актриса на сцене, от которой зависит судьба всего спектакля.

Едва Фогг закончил свои поиски таинственного города Удайпур, как раздался тихий щелчок поворачивающегося ключа в замке. Мама! Катя стремглав бросилась ей навстречу. Марина вернулась в своем неизменно элегантном белом брючном костюме в синюю полоску и сразу же поставила тяжелый портфель у входа.

— Ну, как ты тут? — с усталой, но неизменно приветливой улыбкой спросила она Катю. — Справилась?

— Конечно! — радостно ответила Катерина. Сейчас она в самом деле почти забыла о дневных злоключениях, словно они приснились ей в далеком, страшном сне. — Как твои экзамены?

— Ой, да ничего… давят сверху, — отмахнулась Марина. — Там свой блат, — сокрушенно посмотрела она вверх, словно адресуя свои слова неведомому божеству, вершившему их судьбы.

-

— Катя вдруг поняла, что это ее шанс. Мама была в относительно хорошем настроении. Напрямую, конечно, ей рассказывать не стоило, но намекнуть и узнать ее мнение — вполне.

— Мама, помнишь Диану Грачеву? — спросила Катя, опасаясь, что ее внезапная веселость будет выглядеть подозрительно наигранно, словно фальшивая нота в стройном хоре.

— Помню. Наглая девка, — отозвалась из спальни Марина. — И взгляд бесстыжий, словно вызов бросает всему миру.

«Вот мама молодец, — подумала Катя с невольным восхищением. — Мне бы так уметь — думать четко и беспощадно, словно хирург, отсекающий все лишнее».

— А что случилось? — Марина появилась в дверях спальни, расстегивая пуговицы блузки.

— Мы с Лизой катались на великах, — Катя решила представить ситуацию в более безобидном свете. — И случайно проехали мимо компании… где Ромка, ты его еще прохиндеем зовёшь… — Катя постаралась выдавить самую искреннюю улыбку, на какую только была способна, словно пытаясь растопить лед недоверия.

— Конечно, прохиндей, — невозмутимо отозвалась Марина. — Причём натуральный, без примесей.

— Ну вот… они обсуждали, как будут, ну… приставать к Диане. Заманят ее в кусты.

— Да пусть лезут, — ничуть не удивилась мать. — Каковы парни, таковы и девки, — презрительно фыркнула она.

Девочка почувствовала, как с плеч свалился тяжкий груз, словно оковы рабства. Мама не придала этому значения! Значит, и правда, не стоит вмешиваться. Пусть сами разбираются в своем балагане. Но неприятный осадок все же остался, словно горечь полыни на языке. Слова матери, хоть и успокоили, но не развеяли до конца тревожное предчувствие.

— А что, если она не сможет за себя постоять? — спросила Катя, словно проверяя реакцию матери, зондируя почву, как опытный геолог.

— Ой…. Да она сама из трусов уже выпрыгивает, — презрительно фыркнула Марина, словно видела эту Диану насквозь, словно рентгеновским взглядом.

— Но мальчишки…

— Больше трёпа, — отмахнулась мать. — Дело-то тюремное. Так что, как не выпрыгивай Диана из трусов, а рисковать мало кто будет, — съязвила она. — Мне главное, чтобы ты в какую-нибудь историю со своей Лизой не влезла, — добавила она уже более мягким тоном, словно прикрывая стальной панцирь нежности.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Отец! Катя совсем забыла о нем, словно он был призраком из ее прошлого. Николай Васильевич вышел в помятом трико, старой футболке и с растрепанными волосами, словно потревоженный медведь, вылезший из берлоги после зимней спячки.

— Ты что, уже дома? — удивленно вскинула брови Марина.

— Ага… У меня зуб заболел…. Дырочку, говорит, сделал кариес. Заехал утром с работы…

— Опять не на работе! — сокрушенно закатила глаза Марина. — Ну под любым предлогом он не на работе!

— Да я отгул взял… — недовольно пробурчал Николай Васильевич, исподлобья глядя на жену.

— Отгул за прогул… — фыркнула Марина. — Я всю жизнь таких слов-то не знала — отгул… — Она принюхалась, словно ищейка, пытаясь уловить предательский запах перегара, как доказательство его вины. — Ну и работнички у нас…

— Да я же не виноват, что зуб заболел… — оправдывался отец, словно школьник перед строгим учителем.

— А тебя постоянно что-то болит. То зуб, то нос, то башка, то водка… — ехидно добавила Марина, словно перечисляя его грехи.

Николай Васильевич густо покраснел и, буркнув что-то невнятное, скрылся на кухне, как побитый пес, поджав хвост. Катя почувствовала неловкость. Эти их вечные перепалки… Словно два воробья, клюющих друг друга из-за крошки хлеба, словно старые счеты, которые никак не могут быть сведены.

— Иди, хоть раз своди ребёнка в «Светлячок»! — вздохнула Марина.

— Мама, у меня сегодня нет гимнастики, — отозвалась Катя. — Вторник!

— Ну сходи в бассейн, поплаваешь, — отозвалась Марина. — Своди ребёнка!

— Да я что… я готов… — отозвался отец.

Катя не ответила, она знала, что сейчас начнется обычная перебранка, в которой ее мнение никого не интересовало, словно она была невидимым призраком в их доме. Она предпочла отступить, пока не попала под перекрестный огонь их взаимных упреков и обид.

— Катя, иди ешь! И скоро вам пора уже собирается! — позвала мама.

Девочка зашла на кухню, где для неё уже стояли на столе котлеты с макаронами и листьями салата. Мама тоже зашла на кухню, сразу посмотрев на календарь. «Завтра с утра на маникюр запишусь, эти экзамены все нервы вымотали», — пробормотала она, открывая шкафчик с посудой. Катя украдкой взглянула на ее ухоженные руки с безупречным маникюром. Мама всегда следила за собой, даже в самые трудные времена, словно создавая островок красоты и порядка.

Катя принялась за еду, машинально пережёвывая котлету. В голове, словно в калейдоскопе, мелькали обрывки дневных впечатлений, перемешанные с мамиными словами о Диане и предстоящем маникюре. Она чувствовала себя хрупкой щепкой, затерянной в бушующем океане взрослых проблем и забот. Кухня, и без того тесная, казалась еще меньше, едва вмещая один стул у стола. Потому следом за Катей к трапезе должен был приступить отец.

Николай Васильевич, сдвинув брови, вошел на кухню и принялся с деловитым видом рыться в недрах холодильника, выуживая что-нибудь съестное. Обнаружив вчерашнюю колбасу и одинокий кусок сыра, он молча нарезал их прямо на столе, даже не удосужившись достать тарелку.

Стрелки часов перевалили за три. Пока отец обедал, Катя решила дать ход своей безумной идее с «таблицей умножения» для биологии. Лихорадочно раскрыв увесистый том Винстона Брауна, она сразу же наткнулась на заинтересовавшую ее диаграмму питания лисы. Зимой, судя по картинке, лиса лакомилась зайцами, мышами и каким-то экзотическим плодом, похожим на грушу («Наверное, только в Америке такие растут», — с мимолетным интересом отметила Катя). Достав свою видавшую виды тетрадь для «научных занятий», она старательно вывела:

Л = 3

Весной в лисий рацион добавлялись заяц, мышь, хомяк, тетерев, яблоко и жук. Итого шесть пунктов. Катя продолжила, сосредоточенно хмуря брови:

Л = 3+6

Летом лиса вновь не отказывалась от зайца и грызунов, но теперь в ее меню появлялись кузнечики, мелкие птицы вроде синиц и целых четыре разновидности ягод. Восемь пунктов! Катя с азартом принялась за продолжение:

Л = 3+6+8

— Я тебе лампочку купил, — вдруг раздался голос отца, вырвавший ее из мира биологических формул.

— Да ты не мне, ты себе ее купил, — назидательно отозвалась Марина.

Катя бросила взгляд на осеннюю диаграмму и фыркнула. Снова зайцы! Девочке показалось это комичным. «Конец зайчатине», — мысленно провозгласила она, с трудом подавляя смех. Помимо злополучного зайца, лиса осенью довольствовалась мышами, кузнечиками, виноградом, яблоками и птицами, напоминающими трясогузок. Катя торопливо дописала лисью формулу:

Л = 3+6+8+6

Можно было отметить времена года. Выходило:

Л = 3 (З) + 6 (В) + 8 (Л) + 6 (О)

Катя сложила все цифры, получив в результате 23. «Интересно, — подумала она, — а если всем зверям присвоить такой порядковый номер?» Лисе — 23, кобре, к примеру, — 10, а зайцу — 5 или 6… Катя открыла книгу наугад и уставилась на схематические изображения стегозавра и диплодока. «Ну а если вывести подобную формулу для динозавров?» — эта мысль, словно молния, пронзила ее воображение.

— Катя, собирайся! — прозвучал из кухни властный голос матери.

Со вздохом отложив тетрадь, Катя облачилась в любимую синюю юбку и белоснежную блузку и подошла к зеркалу. В отражении на нее смотрела девочка с огромными, словно летнее небо, синими глазами, в которых еще плескались отголоски дневных приключений и смутная детская тревога. Расчесав свои густые темные волосы, она, стараясь придать лицу как можно более беззаботное выражение, покинула комнату.

Отец уже поджидал ее в коридоре, одетый в свое неизменное зеленое поло. Вид у него был немного помятый и виноватый. Марина кивнула и, окинув дочь оценивающим взглядом, поправила ей воротничок.

— Будь там осторожнее, — напутствовала она дочь, протягивая отцу пакет с ее купальником и полотенцем.

Выйдя из квартиры, они неспешно спустились по лестнице и направились к автобусной остановке. Катя надеялась, что отец развеет терзавшие ее вопросы. По небесной лазури, словно по шелку, расползалась легкая пелена перистых облаков, а от деревьев во дворе исходил пьянящий летний аромат.

— Пап… Вот мама говорила мне, что в человеке есть такие маленькие звездочки — гены… — осторожно перефразировала она слова матери. — Что они определяют, каким будет дерево, кот… — ее взгляд невольно задержался на белоснежном коте, стремительно несущемся к траве у подъезда.

— Ну да, есть такое дело, — рассеянно протянул отец, провожая взглядом проезжающую мимо машину. — Типа, как у дерева семечко. В семечке уже заложено, каким дереву вырасти. Высоким или низким, яблоки на нем будут или груши. Так и с человеком.

— А можно просчитать, каким это будет? — спросила Катя, ловко перепрыгнув через предательски блестящую лужу. Значит, ее интуитивная догадка про звездочки была верна!

— Есть такая наука — генетика, — Николай Васильевич извлек из кармана пачку «Мальборо». — Там всякие хромосомы… ДНК… Только… Сложная она и… кроновая…

— Кровавая? — переспросила изумлённая Катя.

— Крововая… — отец глубоко затянулся сигаретой. — У нас, Катюш, ее когда-то даже запрещали…

Катя задумалась. Запрещали науку? Как такое возможно? Ей представились зловещие ученые в заляпанных халатах, тайно проводящие чудовищные опыты в мрачных подвалах, словно средневековые алхимики, и тут же вспомнился фильм про Гарри Поттера, где волшебство тоже тщательно скрывали от маглов.

— Видишь ли… генетика очень нравилась Гитлеру… — продолжал задумчиво отец.

Катя нахмурилась. Гитлер? При чем тут он? Она знала его только по старым кинохроникам о войне, где он, злобно кривясь, отдавал приказы, а солдаты маршировали под оглушительный барабанный бой. «А причем здесь звездочки?» — невольно вырвалось у нее.

— А он хотел вывести идеальную породу людей, сильных, красивых… а кто ему не нравился — тех уничтожал, — отец потушил окурок о подошву и бросил его в урну. — Вот генетики ему и помогали, чтобы понять, кто «правильный», а кто — «неправильный». Даже в концлагерях на людях ставили опыты…

Катю передёрнуло. Она живо представила себе окровавленные столы, зловеще блестящие хирургические инструменты и безумные глаза ученых, маниакально выискивающих в людях «неправильные» гены. Ее охватил леденящий душу ужас. «Значит, мои звездочки могут быть опасными?» — промелькнуло в голове.

— Да и не только это… — продолжал отец. — Генетики тогда говорили, что у тебя нет возможности стать лучше и умнее. Все решает твоя наследственность. Родился немцем или англичанином — станешь умным, талантливым и сильным, родился, например, негром — обречен быть тупицей, дебилом и рабом.

Катя почувствовала, как внутри нее что-то болезненно сжалось. Неужели все предопределено? Значит, нет смысла стараться, учиться, мечтать? Если у тебя «неправильные» гены, то ты обречен на вечные неудачи? Ей вспомнилась учительница математики, всегда твердившая, что главное — усердие и труд, и тогда любой сможет освоить даже самые сложные задачи. Неужели она лгала?

— Ну вот, а после войны Сталин у нас разгромил генетиков. Такой ученый Лысенко говорил, что они не нужны, что это фашистская наука… Даже их книги запрещали… И сажали генетиков в тюрьмы.

Катя шла молча, переваривая услышанное. Лысенко, Сталин, Гитлер, гены, тюрьма… Все смешалось в ее голове в какой-то пугающий хаос. Неужели наука может быть такой страшной? Она украдкой взглянула на отца, его лицо было задумчивым и отстраненным.

— Вот… а на Западе ее развивали. И мы со своим сельским хозяйством и агрономией отстали на десятилетия, Катюша. В шестьдесят четвёртом году пришёл Брежнев и разогнал учеников Мичурина и Лысенко, разрешил генетику… хоть как-то…

Автобус плавно подкатил к остановке, и они, молча, поднялись по ступенькам. Катя заняла место у окна, наблюдая, как за стеклом сменяют друг друга однообразные дома и рощицы деревьев. В голове у нее все еще клубились обрывки разговора с отцом. Она отчаянно пыталась понять, как такая интересная и важная наука, как генетика, могла превратиться в орудие зла, и почему люди так яростно сопротивляются знаниям, способным изменить мир.

— А сейчас генетика разрешена? — спросила Катя, заметив знакомую остановку.

— Сейчас да, хотя ее тоже ограничивают… — отец вновь достал сигарету.

— Ограничивают? Почему? — не унималась Катя, глядя на отца с искренним любопытством.

— Ну, как тебе сказать… Все-таки, гены — это очень серьезная штука, — Николай Васильевич замялся, словно подбирая нужные слова. — С их помощью можно не только болезни лечить, но и, например, создавать новых людей… с заданными качествами. А это уже очень скользкая дорожка.

Катя нахмурилась, тщетно пытаясь представить себе, как это — создавать людей по заказу. Как в конструкторе, выбираешь цвет глаз, рост, умственные способности… Ей стало не по себе. Ведь тогда получится, что у одних людей будет больше прав, чем у других, только потому, что их «сконструировали» лучше.

— Поэтому и ограничивают, — продолжил отец. — Чтобы не было соблазна играть в Бога. Чтобы не повторилась история с Гитлером и его «идеальной расой».

Они шли по длинному коридору «Светлячка» с уныло низкими потолками, которые Катя просто не переваривала: именно здесь ей с детства брали кровь на анализы, делали болезненные манту или уколы. Лишь длинный аквариум, встроенный в стену, по-прежнему радовал глаз знакомым мельтешением скалярий: желтые ромбы с черными полосками, Катя тепло улыбнулась им, как старым друзьям, и несмело помахала рукой. Скалярии, казалось, лениво парили в своей водной вселенной, безучастные к человеческим драмам и научным спорам. Катя подумала, что и у них есть свои «звёздочки» — те самые, которые делают скалярию скалярией. Внизу без устали журчал маленький фонтанчик воды: кислород, подаваемый в аквариум. Скалярии равнодушно проплывали мимо него, а вот маленькая рыбка телескоп словно застыла над ним, неподвижно вися в толще воды.

Они остановились у кабинета, над дверью которого висела табличка с надписью «Детский бассейн». Отец толкнул дверь, и Катю обдало теплым, влажным воздухом. Она увидела сверкающую ярко-голубую воду бассейна, искрящуюся под лучами солнца, проникающими сквозь огромные окна. В воде плескались дети, оглашая все вокруг радостным смехом и брызгами. Катя почувствовала, как ее тревога немного отступила. Сжимая в руке пакет с купальником, она уверенно направилась в раздевалку. Переодевшись, надела зеленую шапочку и, глубоко вздохнув, вышла к бассейну. Солнце ласково согревало ее кожу, а в воздухе витал бодрящий запах хлорки и беззаботного счастья. Катя улыбнулась и смело шагнула в воду.

Вода оказалась неожиданно прохладной и бодрящей. Катя медленно погрузилась в бассейн, ощущая, как волны нежно ласкают ее тело. Она поплыла к середине, стараясь не отставать от других детей, уже вовсю резвящихся в воде. Тренер, высокая женщина с короткой стрижкой, приветливо улыбнулась ей и показала несколько простых упражнений. Катя старательно повторяла за ней, чувствуя, как напряжение постепенно покидает ее. Вопросы о генетике, Гитлере и зловещих «звездочках» временно отошли на второй план, уступая место простым радостям движения и приятным ощущениям от прикосновения воды.

Она ныряла, плавала на спине, беззаботно играла с мячом вместе с другими детьми. Каждый раз, выныривая из воды, Катя чувствовала себя немного легче и свободнее. И вдруг ее словно молнией пронзила невероятная мысль: а если не искать динозавров в джунглях Амазонки, а вывести их с помощью ее «звёздочек»?

Катя никогда не забывала книгу «Путешествие в прошлое», на красочной обложке которой был изображен величественный серно-зеленый брахиозавр, неспешно бредущий по воде. Она отчетливо помнила, как в четыре года тайком глотала горькие слезы, узнав, что их больше нет на свете. И тогда она дала себе клятву, что обязательно найдет динозавра.

Ведь и биологией она увлеклась ради динозавров — древних ящеров, чьи изображения так будоражили ее воображение. «А что если отыскать их «звездочки»? Моменты наивысшего расцвета, ключевые этапы эволюции? И по ним выстраивать классификацию животного мира?» — эта мысль, словно окаменелый коготь, вцепилась в ее сознание.

Развернувшись в прохладной воде, Катя поплыла к бортику. Выбравшись из бассейна, она зябко поежилась и закуталась в мягкое полотенце. Но идея с динозаврами не отпускала, настойчиво кружилась в голове. Там роились обрывки научных бесед, красочные образы из книг и собственные, давно забытые детские фантазии. Вот она уже видит массивного, коричневого стегозавра, величаво спускающегося с поросшего травой холма к лазурному морю… И вдруг вместе с этими доисторическими гигантами в памяти всплывает жуткий образ: Гитлер, вскинувший руку в нацистском приветствии перед своими войсками.

— Я и не подозревал о ваших польских корнях… — Патрик с неподдельным интересом вглядывался в уже знакомый пейзаж, что разворачивался за окном по дороге из Многоречья. Дорога, словно нитка жемчуга, вилась между гор.

— Да, моя мама в девичестве была Марина Маржевская, — отозвалась Катя, не отрывая взгляда от ленты извилистой горной дороги. — Я даже состою в клубе «Поляки России».

— Неужели? — Патрик скользнул взглядом по стройным силуэтам кипарисов, вытянувшимся вдоль дороги, и ухоженным бордюрам.

— И пару раз даже выступала с критикой на радио, разбирая фильм «Тарас Бульба», — весело добавила Катя.

— О, это уже интересно. И что же вы нашли в нем такого, что заслужило столь суровую оценку? — Патрик повернулся к Кате, пытаясь уловить выражение ее лица, пока машина плавно взбиралась в гору, будто послушный зверь, везущий их к вершине.

— Его полное несоответствие исторической правде, — отрезала Катя. — Ни за какую Русь и православную веру запорожцы не сражались. Были реестровые казаки, состоявшие на службе у короля Речи Посполитой, их удел — Миргород и Полтава. А были вольные, дикие казаки Запорожья, мечтавшие о реестре, да не принимали их туда, — Катя небрежно поправила солнцезащитные очки, словно отмахиваясь от исторической неточности.

— То есть, это была битва за социальный статус, а не за веру? — уточнил Патрик, слегка прищурившись. Ему импонировало, как непринужденно Катя оперирует историческими фактами, развеивая привычные мифы, словно пух.

— Именно. И Гоголь, конечно, изрядно приукрасил образ казаков, превратив их в неких богатырей духа. Но даже это не помогло. Едва примкнув к Русскому царству, запорожцы тут же переметнулись к турецкому султану — Османской империи. У нас все помнят Переяславскую раду, — фыркнула Катя, — но кто вспомнит, что вскоре они от России откололись? По Бахчисарайскому миру 1681 года османы добились того, что Запорожская Сечь стала независимым буферным государством между Русским царством и Крымским ханством!

— Вот это да… — присвистнул Патрик. — Не знал. Получается, фильм — сплошной вымысел?

— Гетман Дорошенко открыто ориентировался на Стамбул, — продолжала Катя. — И, между прочим, Россия и Польша тогда сообща остановили османскую экспансию, заключив договор о вечном мире. А запорожцы Дорошенко воевали на стороне турок. Кстати, это гораздо правдивее описано у Пушкина в его «Полтаве», — добавила она. — Там в Полтаве открыто говорят: был бы жив Дорошенко, Украина не воевала бы на стороне Петра. И это не Запорожье, а Полтава!

— Выходит, Пушкин оказался честнее Гоголя? — Патрик усмехнулся, оценивая неожиданный поворот беседы.

— Намного! — с запалом ответила Катя. — Как же эти Тарасы и Остапы отблагодарили Русского царя? А так. «Теперь бы грянуть нам войною На ненавистную Москву! Когда бы старый Дорошенко, Иль Самойлович молодой…» — процитировала она с выражением, словно декламируя со сцены.

— Интересная точка зрения. А как же героизация казачества в целом? Ведь образ вольного казака, борца за свободу, так прочно укоренился в культуре.

— И заметьте: Запорожскую Сечь ликвидировала не Польша, а Россия, — Катя включила поворотник. — До того они достали своими изменами! Императрица Елизавета поставила гетманом своего фаворита, Кирилла Разумовского. И что вы думаете? Он тоже бунт замыслил.

— Неужели фаворит Елизаветы? — присвистнул Патрик.

— Именно. На Мазепе история не закончилась, — усмехнулась Катя. — Екатерина разгромила Сечь. А знаете, куда подались эти Тарасы и Остапы Бульбы? К туркам. И основали там Задунайскую Сечь.

— Задунайскую? Это что еще за зверь? — Патрик явно был заинтригован. Катя умела удивлять, словно фокусник, достающий из шляпы кролика.

— Да, Задунайскую Сечь, — подтвердила Катя, паркуя машину на обочине. Отсюда открывался захватывающий вид на белоснежное здание палеонтологического музея, словно мираж, возникший из-под земли. — Есть даже опера Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем». После разгрома Запорожской Сечи часть казаков ушла на территорию Османской империи и основала там новую Сечь. Служили султану, воевали против России. Ирония судьбы, не правда ли? Вместо защиты "православной веры" сражались за мусульманского правителя.

— А вы говорите по-польски? — спросил Патрик, выходя из машины.

— Немного, — ответила Катя. — Я многое понимаю, но говорить свободно пока сложно. Но я стараюсь, учу новые слова, смотрю фильмы на польском. Надеюсь, когда-нибудь я смогу поехать в Польшу и свободно общаться со своими родственниками, — улыбнулась она, и в ее глазах мелькнула мечта.

— А чем занимается ваш клуб? — спросил Патрик.

— Мы доказываем, что история России и Польши — это не только негатив, — охотно пояснила Екатерина. — Были трудные страницы, но было и немало хорошего.

— И в чем же заключается это «хорошее»? — Патрик с интересом обвел взглядом здание музея. Часть коллег уже ожидали их у входа, словно стая любопытных птиц.

— В первую очередь, это многовековое культурное взаимодействие, — ответила Катя, направляясь к входу. — Влияние польской культуры на русскую литературу, искусство, образование — огромно. Вспомните хотя бы иезуита Симеона Полоцкого, учителя детей царя Алексея Михайловича, который принес в Москву западные образовательные традиции. Или же многочисленных польских архитекторов, работавших над созданием Петербурга. Первым русским университетом был на самом деле не Московский, а Славяно-греко-латинская академия, созданная Симеоном Полоцким! А что это такое, как не фактическое мирное сосуществование православия и католичества? — прищурилась Катя, словно поддразнивая собеседника.

— А как насчет политики? Наверняка, в истории хватает спорных моментов, особенно касательно разделов Польши, — заметил Патрик, подходя к знакомому пруду около музея, в котором лениво плавали утки.

— Безусловно, — кивнула Катя. — Но даже здесь можно найти примеры компромисса и взаимопонимания. Вспомните Великое княжество Литовское, где славянская культура и язык процветали наравне с польской. Да и совместная борьба с Османской экспансией, о которой мы только что говорили. .

Патрик задержал взгляд на черном, кружевном заборе музея, чьи ажурные птеродактили, словно выпорхнувшие из древних времен, теперь казались ему старыми знакомыми. Таким же обжитым и близким виделся пруд, укрытый бархатом кувшинок и пронзенный стрелами рогоза.

— …Или же период Смутного времени, когда польская шляхта предлагала русского царя на престол, — продолжала Екатерина. — Были попытки найти точки соприкосновения, создать общее государство. Другой вопрос, что обстоятельства и амбиции отдельных лиц часто перевешивали здравый смысл.

Патрик кивнул, внимательно слушая. Он не ожидал от этой поездки такого познавательного экскурса в историю. Катя явно горела этой темой и была готова делиться своими знаниями часами, словно щедрый кладезь.

— И, конечно, нельзя забывать о многочисленных браках между русскими и польскими аристократами, — добавила Катя, уже у самой двери, словно ставя точку в своем монологе. — Эти династические связи формировали общее культурное пространство, способствовали обмену идеями и традициями. История России и Польши — это не отдельные изолированные потоки, — продолжала она с запалом, — а скорее бурная река, где переплетаются различные течения, но при этом рождается что-то новое, уникальное.

Кайли и Генри уже стояли у входа — в спортивных шортах, футболках и кепках, защищавших их от жары. Рядом с ними стояла Ксения: сегодня она была безупречна, в гламурных босоножках на низком каблуке и цветастом платье с плиссированной юбкой до колен, а глаза скрывали зеркальные очки. Она брала у обоих палеонтологов интервью для своего ставшего знаменитым блога.

— Скажите, перед посещением парка живых динозавров, что вы чувствуете? — немного жеманно спросила она.

— Ну, маленьких динозавров мы уже видели вчера… — делилась впечатлениями Кайли. Казалось, она уже привыкла к постоянно сопровождавшей их Ксении.

— И все… Каких динозавров вы хотели бы увидеть больше всего? — Интересовалась Ксения.

— Генри, до этого молчавший, приподнял брови и ухмыльнулся.

— Лично я, как палеоботаник, мечтаю увидеть хорошо сохранившийся образец мелового папоротника, возможно, с насекомым, застывшим в янтаре. Но если говорить о динозаврах… Велоцираптора. Уж очень интересно взглянуть на них в движении, в естественной среде обитания.

— К сожалению, велоцирапторов у нас нет, — добавила блогер. — Администрация, как вы знаете, отказалась их выводить как слишком опасных для Мезозойского парка.

— Генри вздохнул с притворным разочарованием, но в глазах его плясали озорные искорки.

— Что ж, придется довольствоваться трицератопсами и брахиозаврами. Впрочем, и они неплохи. Главное, чтобы трава для них была достаточно сочной, — пошутил он, намекая на свою профессиональную заинтересованность в растительности древнего мира.

— А вы? — обратилась Ксения к Кайли.

Женщина немного задумалась, теребя край своей футболки.

— Мне всегда были интересны стегозавры, особенно их пластины на спине. Хотелось бы понять, как они функционировали, для чего служили — для терморегуляции, защиты или демонстрации. — Она мечтательно прикрыла глаза, представляя себе этих гигантов. — А еще анкилозавры. Их броня — это просто невероятно! Настоящие танки мелового периода.

Ксения что-то быстро записывала в свой блокнот, не упуская ни одного слова.

— Замечательно! Очень интересно. И последний вопрос, перед тем как мы войдем в парк… Какие ожидания у вас от этого посещения? Что бы вы хотели увидеть или узнать?

— Генри, не дожидаясь ответа Кайли, выпалил:

— Я надеюсь, что они не забыли про систему полива! А то мои меловые папоротники завянут, и мне придется проводить спасательную операцию.

Он подмигнул Кайли, которая лишь закатила глаза, привыкшая к его шуткам. Кайли же, напротив, говорила более серьезно.

— Я надеюсь увидеть, что парк действительно заботится о своих обитателях. Что динозавры живут в условиях, максимально приближенных к естественным, и что к ним относятся с уважением. Ведь это не просто аттракцион, а уникальная возможность изучить древний мир.

— Ну что же, мечты сбываются! — подошел к их группе Сидоров. — Идем!

— А где же Патрик и создательница динозавров? — Кайли была в хорошем расположении духа, хотя, видимо, немного волновалась.

— Вот они, — показал Сидоров. — Спорят о польской культуре.

— Как раз Катя доказывает мне, — подошел Патрик, — что первый русский университет создал вовсе не Ломоносов, а поляк Саймон…

— Симеон Полоцкий, — весело поправила его Катя. — Я никогда не понимала, посему Славяно-греко-Латинская академия не считается первым русским университетом! — с жаром сказала она. А за основу он взял программу университета Падуи. Вот вам и «отсталая» Россия до Петра!

Они ступили в знакомый холл палеонтологического музея, где Кайли, с тихой гримасой досады, вновь облачилась в бахилы. Все здесь было пропитано привычным: и небесно-голубые своды потолка, словно отражение бездонного неба, и витражи, застывшие во времени картины с древними флорой и фауной, и фонтан-вулкан, извергающий ленивую водную лаву. Но утренняя дымка, сотканная из солнечных лучей, преобразила холл, вдохнув в него небывалую свежесть. Кайли на миг замерла у фонтана, зачарованная игрой света на струях, подсвеченных нежным сиянием, словно вода превратилась в жидкий огонь. Вчера вечером здесь царила таинственная атмосфера, сотканная из теней и полумрака, а сегодня все дышало кристальной ясностью.

Вопреки ожиданиям, Сидоров повел гостей не вправо, к сердцу экспозиции, а влево — в противоположную башню. За ним, словно ведомые невидимой нитью, попарно следовали Патрик и Фалина, Костров и Ксения, Генри и Кайли, и, замыкая шествие, Саша и Андрей. Александра была готова в любой момент подстраховать Ксению в роли переводчика, хотя та вполне уверенно справлялась с лингвистическими пассажами.

— Здесь у нас административный корпус, — обронил Сидоров на ходу, обращаясь к американцам. — Лекционный центр, конференц-зал, кинозал и администрация. А в перспективе — и «динотарий» по образу планетария, где можно будет погрузиться в мир мезозоя.

Сидоров остановился перед массивной дубовой дверью, украшенной табличкой «Директор». Легкий стук, короткий ответ, и дверь распахнулась, приглашая войти. Кабинет директора оказался просторным и светлым, с огромным окном, открывающим панораму внутреннего двора музея. За монументальным черным письменным столом, погребенным под лавиной бумаг и папок, восседал мужчина средних лет в элегантном костюме в тонкую белую полоску. Он поднялся, приветливо улыбаясь, и протянул руку Сидорову.

— Игорь Сергеевич Бойко, директор нашего Мезозойского парка, — представил Сидоров.

— Андрей Семенович, рад приветствовать вас и ваших гостей в нашей скромной обители, — произнес директор с легким южнорусским акцентом, смягчающим «г» до грассирующего «х», пожимая руку каждому по очереди.

После короткого приветствия директор предложил гостям присесть. Тонкая белокурая секретарша, словно сошедшая со страниц классического романа, в строгом черном платье до колен, внесла кофе, печенье и сливки. Саша и Ксения, словно бдительные стражи, внимательно следили за ходом беседы, готовые в любой момент прийти на помощь с переводом. Кайли же, воспользовавшись мимолетной паузой, украдкой оглядела кабинет. На стенах красовались репродукции картин Зденека Буриана, воссоздающие мир динозавров, на полках теснились тома по палеонтологии и археологии, а на столе, словно артефакт из прошлого, покоилась небольшая окаменелость — отпечаток древнего папоротника.

— Вы палеонтолог или генетик? — поинтересовался Генри.

— Нет, — весело ответил Игорь Сергеевич, — я человек из бизнеса. Моя задача — не наука, а развитие Мезозойского парка, его процветание. А вас я помню по пресс-конференции в РИА-Новости, — подмигнул он Ксении.

Девушка одарила его теплой улыбкой, словно солнечный луч.

— Значит… — задумчиво протянул Генри. — Разве Мезозойский парк не является частью вашего биогенетического центра?

— Нет, у него своя административная структура, — охотно пояснил Сидоров. — У нас ученые, исследователи, а здесь — именно администрация, управленцы.

Генри кивнул, внимательно вслушиваясь в пояснения. Кайли заметила, как он исподволь сканирует помещение, словно ища ответы не только в словах, но и в деталях обстановки, в мельчайших нюансах. Она и сама чувствовала некую недосказанность, словно тень, витающую в воздухе.

Бойко тем временем с энтузиазмом рассказывал о перспективах развития парка, о новых проектах, готовых воплотиться в жизнь, и привлечении инвестиций. В его речи чувствовалась напористость и уверенность делового человека, привыкшего оперировать цифрами и аргументами, словно жонглируя ими. Он говорил о расширении экспозиции, создании интерактивных зон, где посетители смогут почувствовать себя частью мезозойской эпохи.

— Скажите, а почему вы не назвали его «Парк Юрского периода», как в известном фильме? — в Патрике проснулся интерес журналиста, жаждущего сенсаций.

— У нас три зоны, посвященные трем периодам, — охотно пояснил директор, словно раскрывая сокровищницу знаний. — Триасовая, Юрская и Меловая. — Бойко откинулся на спинку кресла, словно предвкушая возможность продемонстрировать свой интеллект. — Мы решили не ограничиваться только юрским периодом, — сказал он с улыбкой, словно приглашая в увлекательное путешествие. — Хотим показать все великолепие мезозойской эры, ее невероятное разнообразие и эволюцию. Каждый период уникален, и у нас есть что предложить посетителям, чтобы они смогли прочувствовать дух времени.

Патрик кивнул, удовлетворенный ответом. В воздухе повисла короткая пауза, нарушаемая лишь тихим постукиванием пальцев Бойко по столешнице, словно отсчитывающим мгновения истории. Затем он перевел взгляд на Кайли, словно она была ключом к пониманию чего-то важного.

— Наш парк будет открыт для посетителей с 1 апреля по 1 ноября. Затем динозавров переведут в зимние вольеры, где они будут в безопасности и комфорте. Все же у нас не Африка, не Южная Америка и даже не Абхазия, где климат более мягкий. Крымская зима для них холодновата, несмотря на всю ее прелесть.

— А как вы обеспечиваете их жизнедеятельность в зимний период? — поинтересовалась Кайли, стараясь скрыть удивление, словно ей открыли завесу тайны. — Поддерживаете ли вы необходимый температурный режим, обеспечиваете достаточное питание?

— Конечно, — ответил Бойко с улыбкой, словно рассеивая любые сомнения. — У нас разработана целая система зимнего содержания, сложная и многогранная. В вольерах поддерживается оптимальная температура, обеспечивается полноценное питание, даем витамины. Мы уделяем огромное внимание здоровью и благополучию наших… питомцев, ведь они — наше достояние.

— Да и ряд динозавров впадает в спячку, как пресмыкающиеся, — добавил Костров, словно делясь секретом природы.

Кайли кивнула, обдумывая услышанное. Вопрос зимнего содержания динозавров действительно вызывал интерес, словно открывая новые горизонты знаний. Представлялось сложным обеспечить комфортные условия для столь крупных и требовательных существ в условиях крымской зимы, где бушуют ветра и льют дожди.

— Но зимой к нам будут приезжать на практику студенты-биологи и геологи, — охотно добавил Костров, словно открывая двери в мир науки. — Это будет их время, возможность прикоснуться к истории.

Бойко обвел взглядом присутствующих, словно оценивая их реакцию, словно взвешивая их заинтересованность. Он, казалось, наслаждался вниманием и возможностью продемонстрировать свою компетентность, словно он был дирижером этого научного оркестра.

— Мы надеемся, что Мезозойский парк станет не только местом развлечений, но и образовательным центром, где люди смогут узнать больше об истории нашей планеты и удивительных существах, населявших ее миллионы лет назад. Это будет путешествие во времени, полное открытий и впечатлений.

— А когда откроется парк для посетителей? — спросил Генри, отпив глоток ароматного кофе.

— Первого августа, — охотно отозвался Игорь Сергеевич, словно отсчитывая дни до важного события. — Чуть меньше чем через два месяца. Билеты уже выкуплены до октября!

Генри удивленно вскинул брови. «Такой ажиотаж?» — пробормотал он скорее себе, чем кому-то еще, словно пораженный масштабом события.

— Мы решили отказаться от свободного посещения Мезозойского парка. Сюда будут только централизованные экскурсии, словно путешествия во времени по заранее разработанному маршруту. Сейчас ведем переговоры об этом с компанией «Мезозой», чтобы все прошло гладко и организованно, — отметил он.

— Но тогда… окупит ли себя ваш дорогостоящий проект? — удивился Патрик, словно сомневаясь в успехе предприятия.

Игорь Сергеевич поставил чашку на стол, и звук мягко отозвался в просторном кабинете, словно подчеркивая важность момента. Он посмотрел на Патрика с уверенностью, прозвучавшей в его голосе, словно он был капитаном корабля, уверенно держащим курс.

— Конечно. Туристов будут доставлять на специальных автобусах из разных городов Крыма, словно собирая осколки истории воедино. Это позволит нам контролировать поток посетителей и не сильно тревожить динозавров, ведь они — живые существа, требующие бережного отношения, — пояснил Бойко. — Мы также планируем внедрить систему предварительной записи на экскурсии, чтобы избежать столпотворения и создать комфортные условия для каждого посетителя. Это позволит нам регулировать количество посетителей в каждой группе и обеспечить комфортное и безопасное пребывание в парке.

— К тому же, парк большой, — добавил Костров, словно подчеркивая масштаб территории. — Для его осмотра понадобится почти целый день, чтобы насладиться каждой деталью.

— Поэтому, — продолжал Бойко, — мы предусмотрим двухдневные экскурсии с ночевками в отелях Многоречья, чтобы продлить удовольствие от путешествия во времени. Например, для посетителей с детьми, чтобы им было удобно и интересно.

Патрик задумчиво почесал подбородок. Идея с двухдневными экскурсиями казалась ему интересной, но требующей тщательной проработки, словно драгоценный камень, требующий огранки. Необходимо продумать логистику, развлечения, питание, а самое главное — обеспечить комфорт для маленьких посетителей, ведь они — самые требовательные путешественники. Дети — самая требовательная аудитория, а от них отбоя не будет, словно они — маленькие исследователи, жаждущие приключений.

— Сейчас у нас есть небольшие трудности с организацией экскурсий, — размышлял Бойко, словно делясь своими заботами. — Многие динозавры ведут вечерний и ночной образ жизни, а днем отдыхают, набираясь сил.

— А кто, например? — спросила Кайли с неподдельным интересом, словно ожидая ответа на самый важный вопрос.

Игорь Сергеевич улыбнулся, словно посвящая в тайну.

— Ну, например, стегозавры. Они предпочитают прохладу ночи, когда можно спокойно пастись, не опасаясь перегрева, словно они — ночные пастухи. Или брахиозавры, которые в ночной тишине чувствуют себя особенно комфортно.

— А тираннозавр? — Кайли не могла сдержать радостного нетерпения, словно она ждала встречи с легендой.

Сидоров выдержал паузу, наслаждаясь ее энтузиазмом, словно наблюдая за рождением звезды.

— Тираннозавр — это отдельная история, словно захватывающий роман. Днем он обычно отдыхает в тени, а вот к вечеру начинает свою охоту, словно выходит на сцену. Так что, если хотите увидеть его во всей красе, придется подождать до темноты, чтобы увидеть его во всей мощи. Вот мы и думаем над ночными экскурсиями, чтобы подарить незабываемые впечатления.

Кайли представила себе огромного тираннозавра, крадущегося в сумерках в поисках добычи, и ее охватило волнение, словно она стала свидетелем древней драмы. Ночные экскурсии звучали невероятно заманчиво, но и немного пугающе, словно приглашение в мир приключений и опасности.

— Ночные экскурсии? Это звучит захватывающе! — воскликнула Фалина, оживившись, словно услышала зов приключений. — А как вы обеспечите безопасность посетителей в темноте, чтобы они не стали добычей динозавров?

— Мы планируем использовать специальные осветительные приборы, чтобы создать атмосферу таинственности и в то же время обеспечить хорошую видимость, — ответил Бойко. — Будут и ограждения, и инструкторы, которые будут сопровождать группы, чтобы никто не заблудился в лабиринтах времени. Все будет продумано до мелочей, чтобы каждый чувствовал себя в безопасности и комфорте.

Генри посмотрел на камень с отпечатком папоротника и попытался вернуться к теме финансирования, словно пытаясь найти ответы в прошлом.

— Вы упомянули о переговорах с компанией «Мезозой». Это крупный инвестор? — спросил он, глядя на Бойко, словно пытаясь разгадать его намерения.

— Компания «Мезозой» является нашим основным партнером в этом проекте, словно нашим надежным союзником в этом путешествии во времени, — кивнул директор. — Они предоставляют нам финансовую поддержку, чтобы воплотить в жизнь наши самые смелые идеи. Без их участия этот проект было бы невозможно осуществить.

— Ну и другая трудность — это организация экскурсий, — продолжал Сидоров, словно перечисляя ингредиенты сложного рецепта. — Мы колеблемся, давать ли гида каждой группе или каждому посетителю плеер с аудиоэкскурсией, чтобы каждый мог выбрать свой способ погружения в мир динозавров.

— Я за гидов, — вдруг сказала Катя, словно вынося свой вердикт. — Нужен старший по группе, чтобы следить за порядком и отвечать на вопросы. Нельзя оставить туристов один на один с динозаврами, ведь это может быть опасно.

— Разумно, Катюша, но где взять столько специалистов, чтобы хватило на всех? — вздохнул Сидоров, словно осознавая масштаб проблемы. — Ведь у нас в России нет ни одного факультета палеонтологии, где готовят специалистов по динозаврам.

Американцы переглянулись, словно обмениваясь мыслями.

— Пока мы пошли по комбинированному варианту, словно ищем золотую середину. В оставшиеся два месяца мы и организуем курсы для гидов компаний «Мезозой» и «Капитал/тур», чтобы они стали нашими проводниками в мир динозавров, — вздохнул Бойко. — Они будут старшими по группе, чтобы обеспечить безопасность и порядок. А рассказывать о динозаврах будет аудиогид на специальных стендах, чтобы каждый мог узнать больше об этих удивительных существах.

Андрей, до этого момента остававшийся в тени, решил задать вопрос, словно он долго обдумывал его в тишине.

— А как обеспечивается безопасность посетителей от динозавров? Ведь даже травоядные гиганты могут представлять опасность...

— Прессу надо читать, юноша, — проворчал Сидоров. — Сто раз рассказывали.

Андрей с грустью отметил, что академическая неприязнь к нему ничуть не угасла со вчерашнего дня. Бойко ослепительно улыбнулся, словно фокусник, готовый вытащить кролика из шляпы.

— Мы разработали комплексную систему безопасности, включающую в себя высокие ограждения, электрические изгороди и систему видеонаблюдения. Кроме того, на территории парка постоянно дежурят специально обученные сотрудники службы безопасности, готовые оперативно реагировать на любые нештатные ситуации. Ну, а на экстренный случай бунта ящеров у нас есть система мгновенной подачи сонного газа в вольеры, который моментально погрузит их в сон.

— Чего так не хватало «Парку Юрского периода» в кино, — усмехнулся Костров.

— Им в фильме надо было просто отменить экскурсию перед надвигающимся тайфуном, — заметила Катя. — И никаких проблем.

Бойко самодовольно кивнул, соглашаясь с Катей. Он явно упивался мыслью о том, что их парк предусмотрел все возможные риски и разработал контрмеры на любой случай.

— А как насчет безопасности самих динозавров? — внезапно спросила Ксения. — Ведь постоянный шум, толпы людей… это может вызвать у них стресс.

Бойко на мгновение запнулся, словно споткнулся о невидимое препятствие.

— Мы, конечно, учитываем этот фактор. Но динозавры, выращенные в неволе, более адаптированы к присутствию людей. К тому же, мы планируем использовать специальные звукоизолирующие барьеры и ограничивать количество посетителей в каждой зоне. Мы делаем все возможное, чтобы создать для них максимально комфортные условия.

— Как же они их любят… — прошептала с завистью Кайли, повернувшись к Генри. — Не то что в фильме… «Твари… злобные… уничтожить».

Генри хмыкнул, едва заметно кивнув в знак согласия. В его глазах плескался скепсис. Он слишком хорошо помнил, к чему привели благие намерения в фильме, и не питал иллюзий насчет возможности полного контроля над столь огромными и непредсказуемыми существами.

— А как вы решаете вопросы с ветеринарным обслуживанием? — поинтересовался Патрик, стараясь вернуть разговор в более практическое русло. — Ведь лечение таких животных — задача не из простых.

— У нас есть команда опытных ветеринаров, специализирующихся на работе с экзотическими животными, — ответил Бойко. — Хищников и крупных травоядных мы погружаем в сон для прививки или лечения.

— Нам очень помогают специалисты по крокодилам, варанам и страусам из разных зоопарков, — добавил Костров. — Без них нам пришлось бы совсем туго.

— Кроме того, мы сотрудничаем с ведущими ветеринарными клиниками и научными центрами, чтобы обеспечить нашим динозаврам самый высокий уровень медицинской помощи. У нас разработаны специальные протоколы лечения различных заболеваний, учитывающие особенности физиологии этих животных.

Бойко сделал эффектную паузу, окидывая взглядом каждого из присутствующих, словно удостоверяясь, что его слова произвели должный эффект. Казалось, он готов был отвечать на вопросы до бесконечности, демонстрируя свою компетентность и неподдельный энтузиазм.

— Хотите, я открою вам один важный секрет? — весело произнес он, украдкой взглянув на часы. — Вдруг когда-нибудь и у вас в Америке появится свой Мезозойский парк… Первый шаг — это гаттерия! Надо выпустить в природу гаттерию и посмотреть, как она приживется. Если хорошо — стройте парк, если нет — забудьте об этом месте. Динозавры живут там, где живет гаттерия!

Патрик хмыкнул, оценивая услышанное. «Гаттерия как индикатор пригодности территории для динозавров? Интересный подход», — подумал он, но вслух ничего не сказал. Зато Саша, глаза которой загорелись от любопытства, тут же засыпала вопросами:

— А что такого особенного в гаттерии? Почему именно она служит таким индикатором?

Бойко с удовольствием откинулся на спинку кресла, довольный произведенным эффектом.

— Гаттерия — это древнейший вид рептилий, практически ровесник динозавров, — пояснил Сидоров. — Она сохранилась до наших дней почти в неизменном виде. И, что самое главное, она очень чувствительна к изменениям окружающей среды. Если гаттерии комфортно, значит, и динозаврам здесь будет хорошо.

Костров кивнул в подтверждение слов директора.

— Это как лакмусовая бумажка. Если гаттерия выживает и размножается, значит, в экосистеме все сбалансировано, и можно запускать более крупных рептилий. Это наше ноу-хау, можно сказать. Мы долго изучали этот вопрос, прежде чем решиться на создание парка.

— Однако, господа, — Сидоров бросил взгляд на опустевшие кофейные чашки, — мне кажется, нам пора оставить Игоря Сергеевича с его заботами и, без лишних слов, направиться к динозаврам!

Кайли, не скрывая своего восторга, подтолкнула Генри к выходу. Ей не терпелось увидеть воочию тех самых динозавров, о которых они так долго беседовали. Патрик же, напротив, казался погруженным в собственные мысли. Он все еще переваривал услышанное, пытаясь соотнести полученную информацию с личным опытом. Андрей, позабыв все свои вчерашние обиды, проворно поднялся из-за стола и направился к выходу.

* * *

Вход в долгожданный Мезозойский парк приветствовал аллеей кипарисов, устремленных ввысь, словно готические шпили, меж которых робко пробивались к солнцу юные чилийские араукарии. Мощеная плитка, тщательно подогнанная друг к другу, мягко направляла взгляд к лазурному сердцу аллеи — небольшому пруду, чья неестественная, но манящая синева была обязана медному купоросу. Над прудом, словно недремлющий страж генетического чуда, возвышался монументальный бюст Менделя — основателя науки о наследственности, чье строгое лицо безошибочно выдавало в нем монаха. Ксения, не теряя ни секунды, запечатлела его аскетичный профиль в цифровой памяти телефона, дополнив снимок кокетливой парой селфи для своего блога. Кайли, словно подражая подруге, увековечила момент цифровым щелчком. Тишину парка, до этого казавшуюся почти звенящей, пронзал оглушительный треск цикад, в котором чудились отголоски древних, еще не тронутых цивилизацией тропических лесов.

— Менделя предложила поставить наша Катя, — рассеял тишину голос Сидорова.

— Почему именно Мендель, а не кто-то из палеонтологов? — удивился Генри, искренне не понимая логики решения.

— Потому что динозавров возродили благодаря генной инженерии, — тут же парировала Катя, словно отражая невидимый выпад.

Генри лишь пожал плечами, не видя смысла в бессмысленном споре. В конце концов, какое значение имеет, чей бюст взирает на лазурную гладь пруда, когда совсем скоро перед ними предстанут живые, дышащие динозавры? Он перевел взгляд на Ксению и Кайли, уже увлеченно обсуждавших достоинства и недостатки своих селфи, поглощенных цифровым нарциссизмом. "Скоро увидите настоящих звезд", — подумал он с усмешкой, предвкушая их реакцию на встречу с доисторическими гигантами, чье величие затмит любой фильтр.

Следом за бюстом возвышались ажурные металлические ворота, словно сотканные из паутины стали, с гордой надписью «Мезозойский парк». Решетки, как и у входа в палеонтологический музей, были украшены изящным узором из силуэтов птеродактилей, застывших в вечном полете. За воротами открывался вид на широкую долину, утопающую в изумрудной зелени, словно драгоценность в оправе гор. Высокие папоротники и саговники, перемежаясь с хвойными деревьями, создавали завораживающую иллюзию путешествия во времени, стирая границы между эпохами. Легкий туман, стелившийся над землей, словно призрак прошлого, придавал пейзажу мистический оттенок, добавляя в него нотки таинственности. Вдалеке виднелись очертания гор, чьи вершины, словно в сговоре с небесами, терялись в облаках. В самом центре долины, подобно сапфиру в зеленом бархате, лежало большое озеро, к которому вела выложенная плиткой дорожка, словно нить Ариадны, ведущая вглубь времен.

— А сколько всего входов в Мезозойский парк? — спросил на ходу Патрик, когда группа двинулась вперед.

— Центральный — только через палеонтологический музей, как мы с вами и вошли, — охотно отозвался Сидоров. — Туристы будут входить только через музей. Ну а технических — ещё четыре для обслуживания динозавров.

— Завоз еды, вывоз отходов, въезд ветеринаров….- подтвердил Костров, конкретизируя сказанное.

— Как же тогда местная фауна — зайцы и кабаны — проникают в парк? — удивился Генри, задаваясь резонным вопросом.

— Во время завоза, когда открывают ворота, — вздохнул Сидоров, словно эта тема была для него болезненной. — Кабан прорвался на скорости и стал добычей тиранозавра.

Генри невольно поежился, представив себе эту трагическую картину: современный кабан, беззаботно резвящийся, не подозревающий о своей ужасной участи, и древний хищник, для которого он стал лишь мимолетной закуской, эхом из далекого прошлого. Жестокая ирония судьбы. Он ускорил шаг, стремясь поскорее оказаться в долине, где, как он наивно надеялся, царит более гармоничное, хотя и искусственно созданное, сосуществование.

— То есть, если кабан, то и человек может? — Нахмурился Патрик, обеспокоенный этим фактом. — Получается, это не очень-то и безопасно.

Сидоров пожал плечами, словно отметая его опасения:

— Человеку сложнее. Во-первых, ворота открываются ненадолго. Во-вторых, там охрана. В-третьих, периметр просматривается камерами. Ну и в-четвертых… кто в здравом уме полезет к динозаврам добровольно?

— Человеческая глупость бывает безграничной… — пробормотал Патрик, словно предчувствуя неладное.

Мощёная дорожка вилась между небольшими саговниками и гигантскими древовидными папоротниками, чьи перистые листья достигали невероятных размеров, словно крылья сказочных птиц. Ксения и Кайли, позабыв о селфи, с неприкрытым восторгом разглядывали доисторические растения, пытаясь запечатлеть их величие на свои телефоны, словно желая унести с собой частичку этого затерянного мира. Генри усмехнулся, заметив, что даже самые современные цифровые технологии меркнут перед лицом настоящего чуда, рожденного самой природой. В воздухе стояла непривычная для Крыма влага, обволакивая кожу, словно шелковый платок. Вскоре Генри заметил ее причину: полив из целой серии искусно замаскированных разбрызгивающих устройств, поддерживающих жизнь этого ботанического оазиса.

— Папоротникам не холодно в Крыму? — спросила Кайли, проявляя неожиданную осведомленность.

— Это очередное достижение нашей Кати, — с гордостью показал Сидоров на Фалину, подчеркивая ее заслуги. — Она сделала их геномы морозоустойчивыми и быстрорастущими. Ну и вода, конечно, которую мы обеспечиваем из подземных скважин, — добавил он, раскрывая секрет их процветания.

— Со временем здесь будет преобладать чисто мезозойская флора, — улыбнулась Катя, мечтательно глядя вдаль. — Ну а пока…. Смешанные леса в какой-то мере….

— К тому же у нас в парке проложены подземные теплотрассы, — добавил Сидоров, раскрывая все карты. — Так что растениям не страшны и снегопады….

Дорожка вывела их к берегу искусственного озера, чья водная гладь, словно огромное зеркало, отражала плывущие облака, создавая иллюзию бездонного неба, сливающегося с землей. Водохранилище лежало неправильным синим треугольником, прижавшись к изумрудным бокам гор, густо заросших лесом. Солнце, словно художник, окутало его полотном легкой, золотистой дымки. Вода, густая и насыщенная, казалась чернилами, разбавленными небесной лазурью. Там, где лучи пронзали глубину, она искрилась изумрудными самоцветами, а у берега, где камни увиты влажным мхом, темнели подводные сады водорослей. Тишина здесь была особенной, звенящей, нарушаемая лишь криком одинокой чайки, парящей в вышине, да шепотом ветра в листве горных склонов.

Берега были тщательно ухожены, чувствовалась рука человека, заботливо создающего комфортную среду. Кругом, как в лучших парках мира, шли выложенные плиткой аллеи, освещенные элегантными фонарями и маленькими вечерними прожекторами, создающими мягкий, рассеянный свет. Около озера виднелись строения — видимо, будущие рестораны и кафе, манящие обещанием отдыха и гастрономических удовольствий. С гор спускались лестницы, напоминавшие ступенчатые террасы отелей Массандры, словно перенесенные сюда из другого мира, а на платформах были поставлены белые беседки в нарочито советском стиле, добавляя в пейзаж нотки ретро.

— Это маленькое водохранилище «Счастливое-1», — пояснил Сидоров, явно гордясь своей осведомленностью. — Мы разбили здесь так называемый входной парк. Здесь посетители будут ожидать электромобили и готовиться к путешествию в мир динозавров, — раскрыл он дальнейшие планы.

— Можно будет поесть в кафе, погулять по аллеям и даже…. Мы планируем сделать на этом водохранилище станцию катамаранов, чтобы покататься по нему, — добавил он, рисуя в воображении картину безмятежного отдыха.

Генри огляделся, внимательно изучая окружающее пространство. Место действительно напоминало зону ожидания, тщательно продуманную и стилизованную под нечто вневременное, сочетающее в себе элементы прошлого и будущего. Советские беседки, как ни странно, неплохо вписывались в общую картину, добавляя элемент ностальгии и создавая интригующий контраст с доисторической природой, словно приглашая в путешествие сквозь время. "Неплохо придумано", — подумал Генри, отдавая должное задумке дизайнеров, сумевших создать гармоничное сочетание несочетаемого. Ксения и Кайли, тем временем, уже примеряли на себя роль будущих отдыхающих, представляя, как будут рассекать водную гладь на катамаранах, наслаждаясь прохладой и живописными видами, когда парк, наконец, откроет свои двери для посетителей.

Группа направилась к озеру и вдруг заметила длинный зелёный столбик с экраном, возвышающийся над землей, как монолит из будущего. Стеклянная крыша надежно защищала его от капризов погоды, оберегая от дождя и палящего солнца. Сидоров остановил группу и, лукаво улыбаясь, приготовился удивлять.

— Наша фишка, — объявил он с гордостью. — Информационные стенды. Мы решили, что рассказывать о парке будут герои романа Конан-Дойля «Затерянный мир», — раскрыл он свой замысел.

Он нажал на кнопку «En”, и в тот же миг на экране появился пожилой белобрысый англичанин в старомодном фраке с элегантной «бабочкой» и изысканной жилеткой, словно сошедший со страниц романа. Улыбнувшись, ученый заговорил приятным, хорошо поставленным голосом:

— Добрый день, меня зовут профессор Саммерли, и я рад, что вы начали путешествие в «Затерянный мир». Перед началом экспедиции позвольте дать вам несколько советов, которые помогут вам избежать неприятностей. Во-первых, не забудьте взять головные уборы — в парке очень жарко, и солнце может быть беспощадным. Во-вторых, не забудьте взять две бутылки воды — в парке очень высокая влажность, и вам потребуется много жидкости, чтобы оставаться в форме. Купить воду в следующий раз вы сможете только между Триасовой и Юрской зонами, поэтому запаситесь ею заранее. В-третьих, пожалуйста, не пытайтесь кормить динозавров: это может быть опасно как для вас, так и для животных, которые могут повести себя непредсказуемо. И, наконец, в-четвертых, оставайтесь на размеченных дорожках и внимательно слушайте гидов, знающих все тропы и опасности парка.

Если вы заблудитесь, немедленно идите к ближайшему перекрестку с информационным столбиком и нажмите красную кнопку. Ни в коем случае не пытайтесь сами блуждать по парку — это очень опасно, и вы можете столкнуться с непредсказуемыми обитателями. Ну что ж, желаю вам приятного и незабываемого путешествия в мир динозавров!

Профессор Саммерли исчез с экрана, словно растворившись в воздухе, а вместо него появилась подробная карта Мезозойского парка с указанием основных зон и маршрутов, словно путеводитель в неизведанное. Ксения и Кайли тут же принялись изучать карту, увлеченно планируя свой маршрут и предвкушая будущие приключения. Генри же обратил внимание на то, как органично вписался информационный стенд в окружающий пейзаж, не нарушая гармонию природы. Высокий, но неброский, он не доминировал над ландшафтом, а лишь дополнял его, предлагая посетителям ненавязчивый и увлекательный способ познакомиться с историей парка и его обитателями.

— А он огромный… — прошептал Генри, пораженный масштабом увиденного. — Да здесь у вас можно выращивают целые стада динозавров!

— Мы заботимся о кормовой базе для Дино, — улыбнулась Катя, довольная произведенным впечатлением. — Если их будет слишком много, то они съедят всю зелень, и парк потеряет свой первозданный вид, — пояснила она.

Дальше начиналась аллея фонтанов, вокруг которых росли ряды саговников, словно стражи, охраняющие вход в волшебный мир. Это были гранитные тумбы, расположенные вдоль ступенек, из которых били упругие струи воды, создавая прохладу и свежесть. «Создают влагу», — машинально подумал Генри, оценивая инженерную мысль. В воздухе витал пьянящий аромат горных трав и смолистой хвои, смешанный с запахом свежей, живой воды.

Аллея фонтанов плавно перетекала в центральную площадь, где располагался главный фонтан «Динозавры» — кульминация инженерной и художественной мысли. Он представлял собой масштабную скульптурную композицию, выполненную из патинированной бронзы, словно пережившей века. В центре возвышался тираннозавр рекс в полный рост, его пасть была широко раскрыта, из нее мощной, неукротимой струей била вода, падая в просторный бассейн, выложенный мозаикой, сверкающей на солнце. Вокруг тираннозавра, словно в стремительном танце, кружились птеродактили, из клювов которых также вырывались тонкие водяные струйки, создавая сверкающую завесу, переливающуюся всеми цветами радуги. У подножия гигантского хищника расположились бронзовые фигуры травоядных динозавров — стегозавров, брахиозавров и трицератопсов, мирно попивающих воду из бассейна, словно забыв о своей извечной вражде.

Вода в бассейне, искусно подсвеченная изнутри, казалась живой, пульсирующей, переливаясь всеми оттенками синего и зеленого, создавая иллюзию подводного мира. Брызги фонтана, разлетаясь в разные стороны, освежали воздух и создавали атмосферу праздника, радости и восторга. Ксения и Кайли, очарованные зрелищем, не могли оторвать взгляд от величественной композиции, словно загипнотизированные ее красотой. Они вновь достали свои телефоны, стремясь запечатлеть каждую деталь этого впечатляющего фонтана, сохранить его в своей памяти на долгие годы.

— А я ожидал, что нас сразу встретят динозавры, — ехидно вздохнул Генри, не упуская возможности проявить свой скептицизм.

— Нет, нет, это было бы слишком опасно — держать динозавров сразу у посёлка Счастливое, — отозвался Костров, разрушая его надежды. — Ящеры живут в свой зоне, — показал он в направлении северо-востока, очерчивая границы их владений.

Генри кивнул, соглашаясь с доводами Кострова. Действительно, держать хищных динозавров в непосредственной близости от поселка было бы крайне рискованно, чревато непредсказуемыми последствиями. Вид на «зону ящеров» был плотно закрыт поросшими густым лесом горами, создавая естественную преграду. Он снова посмотрел на фонтан, оценивая его масштаб и детализацию, отдавая должное мастерству скульпторов. Несмотря на то, что до настоящих динозавров еще было далеко, фонтан создавал нужное впечатление, настраивал на предстоящее приключение, зарождая в душе предвкушение чего-то невероятного.

Главная терраса, словно каменная ладонь, вела к мерцающему водохранилищу. Вновь заиграли, зазвенели хрустальные струи небольших фонтанов, а вдоль извилистой дорожки, подобно стражам времени, выстроились саговники и причудливые папоротники. Возле водоема, по левую руку от террасы, застыл в ожидании первых посетителей ресторан «Стегозавр» — величественное здание с просторной летней террасой. Справа же расположились более демократичные «Первобытное кафе» и змеистый Снейк-бар «Секвойя».

Ресторан «Стегозавр» подавлял своим размахом. Огромные окна-витражи, искусно имитирующие окаменелости, щедро пропускали мягкий, рассеянный свет, рождая внутри атмосферу таинственного, полузабытого грота. Стены, облицованные грубым, необработанным камнем, переносили в мир скалистых пород, а к высоким потолкам устремлялись колонны, стилизованные под гигантские позвонки динозавров. Летняя терраса, словно объятая изумрудными объятиями зелени, обещала прохладу и уединение, открывая взору захватывающую панораму водохранилища. Легкий бриз доносил приглушенный плеск волн, лениво разбивающихся о каменистый берег. Казалось, время здесь остановилось, позволяя душе раствориться в безмятежности и умиротворении.

«Первобытное кафе» пленяло своей скромностью и уютом. Деревянная конструкция, казалось, выросла из самой земли, напоминая временное убежище, затерянное в доисторическом лесу. Столы и стулья, сколоченные из необработанного дерева, дополняли атмосферу первозданности. Снейк-бар «Секвойя» поражал своей необычной архитектурой. Здание, словно гигантский корень, прорастало из земли, напоминая огромное дупло древней секвойи. Внутри царил мягкий полумрак, рассеиваемый приглушенным светом фонарей, стилизованных под старинные светильники. Барная стойка, вырезанная из цельного ствола дерева, была украшена причудливой резьбой в виде змей и ящериц. Здесь можно было укрыться в тени "древнего" дерева, наслаждаясь экзотическими напитками и закусками.

— Возьмите по две бутылки воды, — назидательно произнес Андрей Семенович. — В парке действительно высокая влажность.

Получив бесплатную воду, группа двинулась вдоль берега на север. Путь пролегал мимо почти готовой станции катамаранов. Сидоров с гордостью рассказывал, что в парке сознательно выбран советский стиль: здесь будут предлагать только напитки, знакомые с детства, — «Байкал», «Тархун», минеральную воду «Липецкая» и, конечно, лимонад.

— А мороженое в парке тоже будет советское? — с любопытством поинтересовалась Саша.

— Разумеется! «Молочное», «Фруктовое», «Сливочное-брикет» и эскимо «Ленинградское». Полный ассортимент.

— Чем вызван такой странный выбор? — спросил Патрик, не скрывая интереса.

— Наш парк — это как бы сбывшаяся мечта детства, — охотно отозвался Андрей Семенович. — Многие из нас выросли на советских фильмах о динозаврах, на книгах Обручева и Ефремова. Мы хотим воссоздать атмосферу той эпохи, когда наука и приключения казались неразделимыми.

Станция катамаранов представляла собой легкую конструкцию из дерева и стекла, выдержанную в духе советского модернизма. Яркие вывески, стилизованные под плакаты 60-х годов, зазывали посетителей прокатиться по озеру и полюбоваться доисторическими пейзажами. Катамараны, выкрашенные в жизнерадостные цвета, покачивались на волнах, словно приглашая в небольшое путешествие во времени и пространстве.

— А на юге у вас что-то строится? — указал Патрик в противоположный конец водохранилища, скрытый за металлическим забором.

— А! Там будет детский уголок, — с готовностью пояснил Сидоров. — Игровая зона. Мы хотим, чтобы и маленьким посетителям было чем заняться. Там будут небольшие аттракционы, песочницы с «археологическими раскопками», где дети смогут почувствовать себя настоящими палеонтологами, откапывая кости динозавров. И, конечно же, батуты и горки в виде динозавров.

Генри представил себе эту картину: счастливые дети, увлеченно копающиеся в песке, их лица измазаны грязью, но полны восторга. Родители, расслабленно отдыхающие на скамейках в тени деревьев, наблюдающие за своими чадами. Все это создавало атмосферу радости и беззаботности. На мгновение он ощутил укол зависти от мысли, что это «динозавровое детство» станет реальностью в России, а не в Америке.

— А восточный берег у вас пока дикий… — Патрик бросил взгляд на лес, подступающий к озеру на противоположной стороне.

— Скоро и там начнем строительство, — ответил Андрей Семенович. — Там будет выставочный центр с экспозициями на первобытную тему, а также информационные стенды о динозаврах.

Вдруг Андрей ощутил острую жалость к местному лесу, которому предстояла вырубка и постепенная замена на мезозойскую флору. Он понимал, что для создания парка необходимо пространство, и жертвы неизбежны. Но в то же время ему было жаль эту нетронутую природу, этот уголок дикого мира, который скоро исчезнет, уступив место аттракционам и искусственным растениям. Ему вспомнились горькие слова дяди о том, что Малый каньон Крыма пошел «под лапу динозавра». Он вспомнил вчерашнюю экологическую группу «Белой акации», несомненно, протестующую против Мезозойского парка, и вдруг поймал себя на мысли, что понимает их недовольство.

Они продолжили путь вдоль водохранилища, мимо стройных рядов саговников и тщательно высаженных папоротников. За уже готовым сувенирным магазином «Археоптерикс» начиналась аккуратная асфальтированная дорожка, огражденная перилами, стилизованными под лианы. По обеим сторонам тропы раскинулись густые заросли папоротников и саговников, создавая иллюзию настоящего доисторического леса. То тут, то там среди зелени мелькали небольшие разноцветные фигуры динозавров, искусно замаскированные среди деревьев и кустарников, рождая эффект неожиданного появления.

Вскоре взорам их открылся новый фонтан, и Генри, бросив на него мимолетный взгляд, сразу уловил суть — он был одой русской науке. В самом сердце композиции, словно устремляясь к небесам, высился силуэт ракеты, чьи водяные струи искусно имитировали стремительный полет. По обе стороны от этого символа прогресса застыли фигуры брахиозавров, а рядом — доски с фрагментами таблицы Менделеева, олицетворяющие триумф России в ключевых сферах познания.

Генри невольно замер, завороженный зрелищем. Этот диковинный союз — взмывающая ввысь ракета в окружении древних ящеров — казался причудливым, но в то же время поразительно эффектным. Он попытался проникнуть вглубь замысла, оценить символизм этой смелой композиции: мощь науки, дерзновенно прокладывающей путь в будущее, и величие минувших эпох, напоминающие о неизведанных глубинах истории и знаний. Фигуры брахиозавров, соседствующие с таблицей Менделеева, органично дополняли общую картину, подчеркивая неоценимый вклад русских ученых в сокровищницу мировой науки.

— Скажите, Андрей, — Генри приблизился к академику, — а как в России изучают динозавров, если у вас нет палеонтологии?

— Раньше — на факультетах геологии, — Сидоров извлек из кармана пачку сигарет. — Теперь, когда наша Катя вернула их к жизни с помощью генетики, динозавры перешли в ведение генетиков. Даже в школах, — он вздохнул, — раньше динозавры были в разделе общей биологии, а теперь — вотчина генетики.

— Да, ваша генетика сотворила чудо, потрясшее мир, — согласился Генри, любуясь игрой водяных брызг, — но все же… динозавры рядом с Менделем, Вавиловым и Морганом? — в его голосе звучало недоумение.

— И Рапопортом с Кольцовым, — затянулся Сидоров. — Сначала детям преподают параграф о таблице кодонов Фалиной, затем — о генной инженерии, а уж потом — историю жизни на Земле и динозавров, возрожденных генетикой.

— Мне кажется, это… несколько инородно, — заметила Кайли, когда неутомимая Саша перевела ей суть разговора. — Тем более, что Россия теперь станет Меккой для палеонтологов всего мира! Где еще можно увидеть живых динозавров?

— А почему бы и не с портретом Рапопорта? — улыбнулась подошедшая Фалина. — Иосиф Рапопорт сохранил в нашей стране генетику в самые мрачные времена, открыл химические вещества, обладающие мощными мутагенными свойствами… Без него у нас не было бы живых динозавров!

Генри задумался. В словах Фалиной, безусловно, была своя логика. Без генетики не было бы динозавров, а значит, и не было бы этого чуда, привлекающего в Россию ученых со всего мира. Но, несмотря на это, он ощущал некую дисгармонию.

Андрей, стоявший чуть поодаль, внимательно прислушивался к разговору. Он и сам чувствовал некую неловкость от такого соседства динозавров и генетиков. В памяти всплыли воспоминания о беседах с дядей, ботаником Платошкиным. Дядя часто ворчал о том, что генетика, безусловно, важная наука, но она не должна заслонять собой всю биологию, что нельзя сводить все многообразие жизни к набору генов. Он вспоминал, как дядя сетовал на чрезмерное восхваление Менделя и Вейсмана, утверждая, что их вклад, конечно, значителен, но не стоит забывать о других направлениях биологии, о роли окружающей среды, о сложном взаимодействии организмов.Фонтан, воспевающий научные достижения России, казался ему теперь не триумфом, а скорее символом внутренних противоречий.

— Но без армии палеонтологов вы не сможете обслуживать и поддерживать свой Мезозойский парк, — раздался голос Генри.

— Это так, — вздохнул Сидоров. — И я как раз ратую за открытие факультета палеонтологии. В Москве или здесь, в Симферополе.

— А вы думаете, это реально? — спросила Кайли, с интересом взглянув на Сидорова. — Ведь для этого нужны специалисты, учебные программы, финансирование…

— В этом-то и вся проблема, — вздохнул Андрей Семенович, — мне так наверху и говорят. Но начинать-то с чего-то надо…

— Мы всей душой готовы помочь, — Фалина, словно юная девушка, поставила босоножку на носок.

— Понимаю, Катюша… — вздохнул Сидоров. — Но… У нас ведь палеонтологи — это прежде всего геологи, да и занимались они в основном кайнозойской эрой. Мамонтами, а не динозаврами.

Ксения, как истинный блогер, тут же уловила момент и подбежала с телефоном.

— Андрей Семенович, Екатерина Николаевна, пару слов для нашего блога, — произнесла она в своей обычной, слегка жеманной манере. — Почему у нас, правда, нет палеонтологических факультетов?

— Наследие лысенковщины середины прошлого века, — Сидоров затянулся сигаретой, прищурившись на искрящиеся брызги фонтана. — Помните злосчастную сессию ВАСХНИЛ 1948 года? Тогда разгромили не только генетику, но и целый ряд других наук, объявив их буржуазными.

— Точнее, наследие мичуринщины, — отрезала Катя.

Ксения от удивления даже поправила свои гламурные зеркальные очки.

— Под нож пошла и палеонтология. Мол, есть основы дарвинизма, да и хватит, — вздохнул академик.

Девушка с интересом уставилась на академика, явно не ожидая такого поворота событий. Она привыкла к простым и понятным объяснениям, а тут — лысенковщина, ВАСХНИЛ. Ей казалось, что динозавры, генетика и сталинские времена — это совершенно разные миры, которые никак не могут быть связаны между собой.

— И что же, это наследие до сих пор тянется? — спросила она, стараясь придать своему голосу серьезность.

— К сожалению, да, — грустно ответил Сидоров. — После разгрома генетики и других "буржуазных" наук, палеонтология оказалась в тени. Считалось, что достаточно изучать дарвинизм и мичуринскую биологию.

Фалина кивнула, подтверждая слова академика:

— Даже палеонтологические экспедиции в Монголию прекратили после сорок восьмого года, — добавила она.

— И ведь это не только научные кадры, — продолжал Сидоров, — это и учебники, и финансирование, и общественное мнение. Долгое время палеонтология считалась чем-то несерьезным, неважным. А сейчас, когда у нас есть живые динозавры, мы вдруг осознали, что без палеонтологов нам не обойтись. Но где их взять? Где взять специалистов, которые умеют работать с древними костями, которые понимают эволюцию, которые могут обслуживать наш Мезозойский парк? Вот и приходится начинать все с нуля.

— Да, печальная история, — пробормотала Ксения, записывая каждое слово на свой телефон. — Но сейчас-то ведь другое время! Динозавры живут в Крыму, туристы со всего мира поедут смотреть, а палеонтологов нет! Какой-то абсурд получается. — Она окинула взглядом присутствующих, ожидая реакции на свои слова.

— Так а теперь мы упустили почти сто лет, — горько вздохнул Костров. — Палеонтологи были геологи. Специалистов и школы нет.

— Я вот с четырех лет обожала динозавров, — подхватила Катя. — Но где их было изучать? В геологи я идти не хотела, — она посмотрела на клумбу с маленькими саговниками. — Пошла в генетики! Изучала рожь, горох и пшеницу. Дипломную написала о селекции голубых елей..

— И возродила динозавров к жизни! — улыбнулся Костров.

Ксения, воодушевленная поддержкой Кострова, продолжала:

— То есть, получается, вы, Екатерина Николаевна, стали палеонтологом поневоле? Гениальный генетик, мечтавший о динозаврах! Это же сенсация для блога! — Она затараторила, набирая текст на телефоне, представляя, как этот пост разлетится по сети, собрав тысячи лайков и комментариев.

— Вот геологи нам и сказали: «Динозавры теперь ваша епархия — вы ими и занимайтесь!» — вернул ее на землю Сидоров. — А кому заниматься-то? Пока вот и отдали генетикам… И ребята теперь учат динозавров и мезозой вместе с Менделем, Морганом, Вавиловым и Рапопортом.

— А также вместе со спорами про озимую и яровую пшеницу, да селекцию, — вздохнул Костров.

Андрей испытывал странное ощущение. Сам он не раз спорил с дядей о сталинской науке, но пожилой Николай Петрович грустно отвечал: «Андрюша, не суди строго то время. Главная задача стояла — накормить страну! Это американцы могли играться в генетику, кибернетику и палеонтологию — их война не затронула. А у нас Сталин требовал от биологов накормить страну!»

Генри чувствовал себя словно на званом ужине, где подали совершенно несочетаемые блюда. Вроде бы все ингредиенты качественные, но вместе они создают странный и отталкивающий вкус. Он понимал, что за возрождением динозавров стоит титанический труд русских генетиков, их преданность науке и вера в невозможное. Но разве это оправдывает замену палеонтологии генетикой в умах молодого поколения?

— Поймите, Россия не Америка, — с горечью поделился Сидоров. — У нас и был в школьном учебнике биологии один параграф про историю жизни на Земле и динозавров. Раньше в разделе общей биологии. Теперь в генетику перебросили, да и все.

— У нас есть Институт палеонтологии при Академии наук, — продолжал Костров. — Но там в основном специалисты по кайнозою — мамонтам, шерстистым носорогам и овцебыкам. И геологи, которые знают архейские и каменноугольные пласты. Молодые ребята, которых вы видели вчера в центре, все зоологи и генетики.

— Спасибо зоологам, специалистам по пресмыкающимся: они наш парк и удержали, — добавил Сидоров.

— А почему бы вам не создать международный центр палеонтологии? — предложил Генри, посматривая на стройный ряд саговниковых пальм. Только сейчас он заметил, что между ними был небольшой чистый пруд.

— Центр… Да… возможно… — пробормотал Сидоров. — Однако, господа, нам пора — ящеры заждались! — указал он рукой на север.

Андрей покачал головой и бросил взгляд на Сашу: слишком неуклюжей казалась ему попытка Сидорова уйти от ответа.

* * *

Станция электромобилей приютилась на северной опушке Главного парка, словно роща окаменевших исполинов. Над ними парил навес, то ли гигантский лист папоротника, застывший в бронзовом молчании, то ли крыло птеродактиля, замершего в предвкушении полета. Пока машины жадно поглощали энергию, укрытые в тени скамейки манили к отдыху. Сенсорные экраны расцветали интерактивными картами, раскрывая последние тайны палеонтологии и прокладывая новые маршруты. Здесь можно было раствориться в тишине, в свежем воздухе, напоенном ароматами кипарисов и саговников, ощутить себя песчинкой в ладонях вечности.

— Однако от музея до неё добрый час ходьбы, — заметил Генри, качая головой.

— Разумеется, — отозвался Костров. — Нужно пересечь Главный парк. Он у нас как буферная зона между динозаврами и цивилизацией. Своего рода островок здравого смысла в доисторическом хаосе.

— Да и потом, — добавил Сидоров, — те, кто уже пресытился динозаврами, могут просто посетить музей и Главный парк, не рискуя оказаться в пасти юрского хищника. Посидеть в кафе, покататься на катамаранах, отдохнуть с детьми… Вернуться в безопасную реальность.

Генри задумался, любуясь панорамой парка. Зеленый океан лужаек и рощ уносился вдаль, сливаясь с нежной акварелью горизонта. Ксения, увлеченно щелкая затвором камеры, наполняла свой блог новыми кадрами, пытаясь запечатлеть ускользающую красоту момента.

— Значит, парк — это не просто место отдыха, а жизненно важный элемент инфраструктуры, — проговорил он, скорее себе, чем своим спутникам.

Костров кивнул:

— Именно так. Мы стремились создать пространство, полезное всем: и туристам, и местным жителям, и, конечно же, динозаврам. Гармонию между прошлым и настоящим.

Андрей Семенович подошел к внушительному зеленому столбику с экраном и нажал на кнопку. На экране возник смуглый мужчина с густой черной бородой. Окинув взглядом группу, он заговорил на английском:

— Добрый день, я профессор Челленджер. Сейчас за вами прибудет электромобиль, и вы отправитесь в Мезозойский парк. Напоминаю вам, что динозавры — существа божественно прекрасные, но и смертельно опасные. Поэтому во время экскурсии категорически запрещается самовольно покидать электромобиль, пытаться преодолеть ограждения из колючей проволоки и электропастуха, приближаться к динозаврам. Если вы пожелаете угостить некоторых динозавров, вам будет предложено приобрести специальный корм в автомате. Ни в коем случае не отлучайтесь от группы, чтобы не заблудиться, — отбегать за покупками, в туалет или просто «поглазеть» на ящеров, — строго предупредил он. — Курить разрешено только в специальных кабинках на остановках.

Генри усмехнулся. Профессор Челленджер, даже в цифровом обличье, производил впечатление человека, не терпящего возражений. Видно, он многое повидал на своем веку, раз счел необходимым столь подробно инструктировать посетителей.

— Если вы случайно отстали от группы, — профессор Челленджер поднял толстый палец, — немедленно следуйте строго по асфальтированной дорожке до ближайшего информационного столбика, где нажмите красную кнопку SOS. После этого оставайтесь на месте до прибытия охраны! Не пытайтесь играть в Индиану Джонса!

Сидоров подошел к двум элегантным чёрным электромобилям, сделанным как увеличенные советские автомобили «Волга» знаменитой модели ГАЗ-24. В первый электромобиль за руль решил сесть сам Сидоров, во второй — Костров. Вместе с Сидоровым сели Генри, Кайли и Саша как переводчик; вместе с Костровым — Катя, Ксения, Патрик и Андрей. Сидоров объяснил, что для больших групп будут электромобили — микроавтобусы в стиле советских маршруток семидесятых годов, а чёрные «Волги» — для элитных гостей.

Электромобили бесшумно скользили по парковой аллее, оставляя позади станцию, словно мираж прошлого. Генри с интересом наблюдал за тем, как переплетаются ветви кипарисов, создавая на дороге танцующие кружева теней. Кайли восторженно ахала, фотографируя каждый куст саговника и диковинную клумбу с папоротниками, ловя в объектив ускользающее очарование места. Саша, как верный переводчик, переводила ее восторженные возгласы, добавляя собственные комментарии.

— Андрей, а почему у вас на стендах о парке рассказывают герои романа Конан-Дойля? — спросил Генри.

— А кого еще было брать? Русских-то романов о приключениях в мире динозавров толком и нет, — вздохнул Сидоров. — Только роман Конан-Дойля, да ваш «Парк Юрского периода».

— Подождите…. Был какой-то и русский роман…. — нахмурился Генри. — Кажется, у вашего Обручева что-то было про путешествие в прошлое, — задумчиво произнес Генри, пытаясь поймать ускользающее воспоминание.

— Обручев? Да, правда. «Плутония», кажется, — Сидоров вдруг почувствовал укол стыда, что совершенно забыл об этой книге. — Но кто ее у нас помнит? — вздохнул он. — Обручева у нас все помнят только про Арктику и «Землю Санникова». Это скорее для Плейстоценового парка.

Электромобиль плавно остановился у массивных ворот, увитых колючей проволокой, словно неприступная крепость. Над воротами возвышалась табличка с надписью: «Мезозойский парк. Осторожно, динозавры!». За воротами простирался густой лес, полный таинственных звуков и шорохов, шепота ветра и криков неведомых существ. Генри почувствовал легкий озноб предвкушения, как перед прыжком в неизвестность.

Неожиданно на экране, встроенном в ворота, снова возник Профессор Челленджер. Его суровый взгляд скользнул по посетителям. «Добро пожаловать в Мезозойский парк! — провозгласил он. — Убедитесь, что все двери электромобилей заперты, и начинайте ваше путешествие в мир динозавров! Помните о правилах безопасности, которые я только что вам напомнил!». Из второй «Волги», идущей за ними, послышались аплодисменты, смешанные с нервным смехом. Ворота медленно открылись, впуская гостей в Долгожданный Мезозойский парк.

Проехав через ворота, электромобили оказались в совершенно другом мире. Вместо ухоженных лужаек и клумб перед ними простиралась дикая, нетронутая природа, хаотичная и прекрасная в своей первозданности. Вдали виднелись силуэты гор, окутанные дымкой, а в воздухе витал терпкий запах влажной земли и хвои, аромат приключений и опасностей. По обеим сторонам дороги высились гигантские деревья, их кроны сплетались высоко в небе, образуя зеленый свод, пропускающий лишь робкие лучи солнца. Внизу, под пологом деревьев, царил полумрак, рисуя на земле причудливые узоры света и тени. Генри почувствовал, как внутри него зарождается волнение, предвкушение чего-то невероятного, как будто он перенесся на миллионы лет назад.

— А будет и «Плейстоценовый парк»? — Генри невозмутимо продолжал разговор, словно они ехали на обычный деловой ланч, между небом и землей, между прошлым и настоящим.

Перед ними на ухоженной дорожке возникла развилка. Здесь стоял указатель на русском и английском языках с надписью «Триасовый период», указывавшей стрелкой прямо. Указатель с надписью «Юрский период и Меловой период» указывал на поворот влево. Кайли немедленно сфотографировала указатель на мобильник, словно это был редкий артефакт. Автомобиль пошёл прямо, и вскоре у дороги появилась надпись «Триасовый период» со схематичным изображением платеозавра на фоне извергавшегося вулкана.

— Пока нет. Урезали финансирование, — вздохнул Сидоров. — Одно дело построить Мезозойский парк здесь, в Крыму, а другое — Плейстоценовый в Якутии, где нет коммуникаций и вечная мерзлота, где сама природа против тебя.

— Как бы вас канадцы с мамонтами не опередили, как вы нас, американцев, с динозаврами, — засмеялся Генри. — Вот будет парадокс: Россия — страна динозавров, а Канада — страна мамонтов!

Андрей Семёнович помрачнел. Он и сам понимал, что гонка за воскрешение древних гигантов идет полным ходом, и конкуренты не дремлют, словно стервятники, кружащие над добычей. Но сдаваться он не собирался.

— Мы еще посмотрим, кто кого опередит, — буркнул он. — У нас тут тоже есть свои козыри в рукаве.

Воздух становился все более влажным, словно они погружались в огромный парник, в мир тропических грез. Генри почувствовал, как на лбу выступили капельки пота. Кайли достала из сумки веер и начала обмахиваться, но это мало помогало. Даже Саша, привыкший к крымскому климату, достал носовой платок и промакнул лицо.

Влажность усиливала и без того буйные ароматы: запах прелой листвы, земли и цветущих папоротников сплетался в густой, опьяняющий коктейль, кружа голову и будоража воображение. Где-то в глубине леса раздался пронзительный крик, заставивший Кайли вздрогнуть, словно ее коснулось дыхание древности. Саша что-то быстро зашептала ей на ухо, успокаивая, словно отгоняя наваждение.

Внезапно электромобиль выехал на новую развилку. Указатель прямо указывал на платеозавров, влево — на диметродонов. Машина пошла вправо. Лес вокруг был плотно затянут кольцами колючей проволоки с надписями «Высокое напряжение», предупреждающими о смертельной опасности.

— Диметродоны ведь не динозавры? — спросила Кайли, нахмурившись. — Это же звероящеры, пеликозавры, которые еще до динозавров жили?

— Все верно, — подтвердил Сидоров. — Но наша Катя вывела и их генной инженерией, воскресила из небытия. Выходим! — скомандовал он.

Они вышли на небольшой поляне, залитой влажным маревом. Чувствуя сильную жару и влагу, Саша достала бутылочку минеральной воды «Липецкая», и Кайли последовала ее примеру, жадно утоляя жажду. Кругом стоял громкий стрекот цикад, словно оркестр тропического леса, а с севера доносились редкие пронзительные крики, вселяющие тревогу. Следом подъехала вторая «Волга», из которой вышли пассажиры. Довольная Ксения сразу начала делать снимки, однако Сидоров взмахом руки остановил ее, словно боялся спугнуть чудо. На поляне стоял новый зелёный столбик с экраном. Андрей Семёнович нажал на кнопку, и на экране тотчас появился смуглый усатый мужчина с яркими карими глазами и пышными чёрными усами, по-саксонски загнутыми вниз.

— Добрый день, меня зовут лорд Рокстон, и я с удовольствием расскажу вам про диметродонов, — располагающе улыбнулся он. — Звероящеры — это древние рептилии, жившие в пермском периоде, задолго до динозавров, — продолжал лорд Рокстон. — Диметродоны — одни из самых известных представителей этой группы, благодаря своему характерному спинному плавнику, образованному вытянутыми костными отростками позвонков. Этот плавник, вероятно, использовался для терморегуляции, позволяя диметродону быстро нагреваться на солнце и охлаждаться в тени.

Он сделал паузу, словно давая время усвоить информацию. Затем обвел взглядом собравшихся и продолжил:

— Здесь, в нашем парке, вы сможете наблюдать диметродонов в условиях, максимально приближенных к их естественной среде обитания. Однако помните, что это хищники, хоть и не такие крупные, как динозавры. Поэтому соблюдайте осторожность и не приближайтесь к ограждениям.

— Идем, — показал Сидоров вперед. — Дальше пешком. Приготовьтесь к встрече с древними чудовищами.

Группа двинулась по узкой асфальтированной тропинке, углубляясь в изумрудные объятия леса. Смотровая площадка, словно драгоценный камень, была искусно вписана в лесной пейзаж. Она представляла собой металлическую платформу, изящно приподнятую над землей на сваях, дарящую панорамный вид на окрестности. Перила площадки, словно живые, были оплетены цепкими лианами и диким виноградом, делая её практически невидимой для случайного взгляда. Для пущей безопасности, по периметру была натянута едва заметная сетка, не заслонявшая великолепие открывающегося обзора. Вольер для диметродонов раскинулся, словно потерянный мир, охватывая часть лесной речки и её живописные окрестности. Преображенное русло Кипии, извиваясь между густыми зарослями папоротников и кустарников, создавало иллюзию нетронутой, первозданной природы. Ключ, бьющий из-под земли, сформировал зеркальное озерцо, где диметродоны могли утолить жажду.

— Это бывшая речушка Кипия, — пояснил Сидоров, — Мы создали здесь зону для диметродонов.

— До речки Улуклари-Дереси, — подтвердил Костров. Андрей Семёнович с уважением посмотрел на своего протеже, запоминавшего такие названия.

Вдали, на прогретом ласковым солнцем берегу, нежась в лучах, лениво грелись два диметродона. Крупный самец, подобно властительному монарху, вальяжно развалился на камнях, гордо демонстрируя свой величественный спинной плавник, переливавшийся богатой палитрой кирпично-красного и охры, словно холст, расписанный рукой гениального художника. Кожа ящера, бугристая и грубая, была выкрашена в землисто-коричневый цвет, с темными полосами, тянущимися вдоль боков, словно тени, отбрасываемые густой растительностью. Вторая особь, более молодая самка, неторопливо бродила по мелководью, выискивая добычу. Её окрас был более скромным: приглушенный серо-зеленый цвет, позволяющий ей сливаться с окружающей листвой. Плавник её, хотя и не такой впечатляющий, как у самца, был украшен изящными полосками темно-коричневого цвета. Она двигалась с грацией, её длинные мускулистые ноги уверенно ступали по скользким камням.

— Денис и Даша, — серьезно представил их Сидоров.

Древние рептилии с парусами на спинах казались посланцами из давно ушедшей эпохи. Они лениво подставляли бока солнцу, и, казалось, изредка поглядывали на посетителей маленькими, настороженными глазами. Ксения, завороженная, изучала диметродонов.

— Какие необыкновенные создания! Зачем им были нужны эти паруса? — спросила она.

— Ученые полагают, что паруса диметродонов служили для терморегуляции, — пояснил Костров. — Они позволяли рептилиям быстро согреваться на солнце и охлаждаться в тени. Кроме того, паруса могли играть роль в привлечении партнеров в период брачных игр.

Генри задумчиво кивнул:

— Удивительно, как природа находит столь оригинальные решения! В каждой эпохе — своя неповторимая красота, свои загадки и свои уроки.

Генри зачарованно наблюдал за этими доисторическими существами. Он видел диметродонов на страницах книг и в кино, но ничто не могло сравниться с тем, чтобы увидеть их воочию, в окружении воссозданной пермской природы. Ему казалось, что он перенесся на миллионы лет назад, в эпоху, когда Землей правили звероящеры. Кайли, забыв про жару и влажность, увлеченно фотографировала диметродонов. Щелчки ее айфона раздавался снова и снова, стремясь запечатлеть каждое их движение, каждый отблеск солнца на чешуе. Ксения присоединилась к ней, и вскоре они вдвоём, позабыв обо всем на свете, соревновались в искусстве фотографии. Катя, с детской непосредственностью, весело помахала диметродонам рукой.

Диметродоны, казалось, были совершенно равнодушны к людям, столпившимся на смотровой площадке. Они были полностью поглощены своими делами. Денис, насытившись солнечными ваннами, неспешно поднялся и направился к воде. Его неуклюжая походка выдавала в нем скорее сухопутное животное, нежели искусного пловца. Тем не менее, он уверенно вошел в воду и начал бродить вдоль берега, высматривая добычу. Даша, напротив, продолжала охоту на мелководье, осторожно переступала с ноги на ногу. Внезапно она замерла, словно изваяние, и, вытянув шею, устремила взгляд на что-то в воде. Затем, молниеносным движением, она бросилась вперед и вытащила из воды юркую рыбешку. Жадно проглотив добычу, она продолжила свою охоту, методично прочесывая каждый уголок речушки.

— А теперь посмотрите вправо, — предложил Костров. Вдали виднелся просторный зелёный дом, напоминавший сказочную избушку. — Это зимний вольер Дениса и Даши.

Генри, приставив бинокль к глазам, внимательно рассматривал строение. Зимний вольер, казалось, был спроектирован с учетом самых суровых погодных условий. Мощные бревна, скрепленные стальными скобами, образовывали неприступные стены, а крыша, покрытая прочным шифером, надежно защищала от стужи. Небольшие окна, расположенные высоко под крышей, пропускали достаточно света, чтобы осветить внутреннее пространство, но не позволяли теплу покинуть убежище.

— А почему вокруг натянута колючая проволока? — спросила Кайли, когда они осторожно спустились со смотровой площадки.

— Мы периодически выпускаем диметродонов утром или ночью попастись за пределами вольера, — охотно пояснил Костров.

— А как вы возвращаете их обратно? — удивилась американка.

— Они приходят сами, — отозвался Сидоров. — Помните, я вам говорил, что они не могут существовать без водоема для терморегуляции? Вот и ответ!

— И именно здесь зайцы, ежи, а раньше и молодые поросята, становятся их случайной добычей, — вздохнул Костров. — А так мы кормим диметродонов мясом два раза в день. Они съедают примерно по десять килограммов каждый.

— Не накладно? — поинтересовался Генри.

— Обычные аппетиты для хищников в зоопарке, — махнул рукой Дмитрий Вадимович.

Участники вернулись к электромобилям, и те бесшумно скользнули вперед, увлекая их вглубь триасового периода. Дорога, словно змея, вилась среди папоротников, хвощей и древних сосен, рождая иллюзию путешествия сквозь время. Влажный воздух был настоян на густых, землистых ароматах, переплетающихся с трелями цикад и пением неведомых птиц. Вскоре из-за поворота показался указатель: «Дилофозавры». Кайли, не сдержав радостного возгласа, лихорадочно схватила телефон. Электромобиль, повинуясь нетерпению, рванулся на юг по горной дороге, пробираясь сквозь чащу леса, укрывшего подножие гор.

Наконец, вереница электромобилей замерла у просторной площадки. Дождавшись, когда все пассажиры покинут машины, Сидоров нажал на кнопку следующего зеленого информационного столбика. Мгновенно на экране возникла голубоглазая блондинка в старомодной шляпке.

— Добрый день, — с ласковой улыбкой произнесла она. — Меня зовут Глэдис, и я с удовольствием расскажу вам о дилофозаврах — прекрасных и, увы, опасных обитателях нашего Мезозойского парка.

Кайли нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, едва сдерживая волнение в предвкушении встречи с динозаврами. Воздух был пропитан ожиданием чуда. Пассажиры, затаив дыхание, ловили каждое слово виртуального гида. Глэдис сделала эффектную паузу, и на экране появились красочные изображения дилофозавров: изящные хищники с двумя гребнями на головах, увенчанными ярким, словно экзотические цветы, оперением.

— Дилофозавры были одними из первых крупных хищных динозавров, появившихся на Земле, — повествовала Глэдис. — Они обитали на рубеже Триасового и Юрского периодов, около 200 миллионов лет назад. Их длина достигала семи метров, а вес — до 400 килограммов. Но не позволяйте их грации обмануть вас — это были опасные и проворные охотники.

Завершив вводную часть, Глэдис предложила пассажирам пройти к смотровой площадке, откуда открывался захватывающий вид на вольер с дилофозаврами.

— Пожалуйста, соблюдайте все меры предосторожности и держитесь на безопасном расстоянии от ограждения, — предупредила она. — Дилофозавры очень любопытны, но могут проявить агрессию, если почувствуют угрозу.

Группа, объятая предвкушением, двинулась к смотровой площадке. Кайли шла впереди, стремясь не упустить ни единой детали. Лес становился все гуще, а хор цикад и птиц — все громче. В воздухе витало напряжение, словно сама природа замерла в ожидании появления древних ящеров. Наконец, они вышли на просторную площадку, надежно огороженную металлической сеткой.

С высоты открывался завораживающий вид на реку Биюк-Узенбаш, бурлящую словно расплавленное серебро, прорезающую скалистый пейзаж. Далеко внизу, на арене, очерченной неприступными стенами каньона, неторопливо бродили два дилофозавра. Водопады, низвергающиеся хрустальными каскадами, создавали для этих опасных хищников идеальный, первозданный мир, полный прохладных водоемов. Кайли, забыв обо всем на свете, достала бинокль и, присев на корточки, завороженно принялась изучать древних ящеров.

Одна из дилофозавров, более крупная и величественная, неспешно прохаживалась по берегу. Ее чешуйчатый покров переливался оттенками изумруда и охры, искусно маскируя ее в тени прибрежной растительности. Веерообразные гребни на голове, словно два пылающих полумесяца, горели ярким оранжевым пламенем. В каждом ее движении чувствовалась мудрость прожитых эпох и непоколебимая сила. Вторая самка, более изящная и чуть меньшего размера, держалась в стороне, с почтительным уважением к старшей сородичке. Ее окрас был приглушенным, сотканным из земляных тонов, а гребни окрашены в мягкий, приглушенный оттенок желтого.

Внезапно старшая дилофозавр замерла, гордо вскинув голову и принюхиваясь к воздуху. Неуловимый аромат коснулся ее ноздрей, заставив насторожиться. Медленно повернувшись в сторону скал, откуда дул легкий ветерок, она внимательно осмотрела окрестности. Младшая самка, чутко улавливая малейшие изменения в поведении старшей, повторила ее движения. Тишину разорвал короткий, отрывистый звук, напоминающий треск сухих веток: "Трак-трак-трак". Младшая, повинуясь инстинкту, припала к земле, стараясь слиться с окружающей средой. Кайли, затаив дыхание, не отрывала взгляда от динозавров, понимая, что они почувствовали их присутствие.

— Мы назвали их Лара и Вика, — тихо пояснил Сидоров. — Вывести их было непросто, генетический материал был очень хрупким, но наша Катя справилась.

— Дилофозавры… — прошептала Кайли, словно во сне. — Живые дилофозавры…

— Не поверите, почти то же самое сказала ведущая нашего круглого стола в РИА-Новости: "Подумать только! Дилофозавры!", — с улыбкой заметила Катя.

Кайли почувствовала, как по спине пробежал холодок. Осознание того, что она находится так близко к этим опасным хищникам, опьяняло и одновременно пугало. Она не могла поверить своему счастью: еще вчера она изучала дилофозавров только по картинкам в книгах, а сегодня наблюдала за ними вживую, в их естественной среде обитания. Мысль о том, что она наблюдает за динозаврами, жившими миллионы лет назад, казалась невероятной. Она чувствовала себя путешественницей во времени, перенесенной в далекое прошлое Земли.

— А они действительно плюются ядом? — с любопытством спросила Ксения.

— Ещё как! — подтвердила Катя.

— Да вы не бойтесь, — усмехнулся Сидоров. — Они не могут плюнуть так высоко! И забраться сюда тоже не смогут.

— А вот для местной фауны Лара и Вика представляют серьезную опасность, — вздохнул Костров. — Для зайцев и лосей посещение Мезозойского парка — билет в один конец. Что диметродоны, что дилофозавры…

— Они производят нервно-паралитический яд, — пояснила Катя, понизив голос. — Он способен ослепить или парализовать даже лося. Ну а потом… лосятина идет на стол Ларе и Вике.

Кайли поежилась, представив себе ужасную участь лесного великана. Мир динозавров был жесток и беспощаден, здесь выживал сильнейший. И Лара и Вика, без сомнения, принадлежали к вершине пищевой цепочки. Впрочем, жалость к лосям быстро уступила место вновь захлестнувшему ее восторгу. Внезапно Лара, словно почувствовав неладное, резко развернулась и уставилась прямо на скалу, где притаилась Кайли и ее группа. Ее оранжевые гребни угрожающе ощетинились, а из пасти вырвался короткий, шипящий звук, полный ярости. Вика, послушно повторяя действия старшей, тоже устремила свой взгляд на незваных гостей. В воздухе повисло ощутимое напряжение.

Сидоров, оценив ситуацию, жестом приказал всем оставаться на месте. Он медленно поднял руку, показывая дилофозаврам, что они не представляют никакой угрозы. "Все в порядке, девочки, — спокойно произнес он, стараясь не повышать голоса. — Мы просто наблюдаем". Лара, казалось, немного успокоилась, но продолжала внимательно следить за каждым движением группы. Вика, напротив, нервно переступала с ноги на ногу, демонстрируя свою готовность к немедленной атаке.

— Они вас понимают? — с изумлением спросил Генри.

— Они же выросли в нашем биогенетическом центре, и знают нас, — ответил Сидоров. — Они очень умны, как драконы из сказок.

Прошло несколько томительных минут. Лара, казалось, немного расслабилась. Она отвела взгляд, словно потеряв интерес к незваным гостям. Вика, подражая старшей, тоже перестала проявлять агрессию. Дилофозавры вернулись к своему занятию, неторопливо прогуливаясь вдоль берега реки.

«Кирик-кирик…. т-ра-т-ра-тра!» — переговаривались между собой дилофозавры.

— Индейки…. — вдруг сказала Саша. — Правда, они словно полу-птицы.

— Динозавры — это и есть нечто среднее между пресмыкающимися и птицами, — кивнул Андрей Семёнович. — Кстати, в отличие от наших пресмыкающихся, они невероятно верны партнеру — как лебеди или пеликаны, — добавил он.

— А что будет, если они вырвутся из каньона? — с тревогой спросила Ксения.

— Ничего страшного, — беспечно ответил Сидоров. — Здесь нет вблизи другой полноводной реки. Вернутся обратно.

Кайли продолжала зачарованно смотреть на дилофозавров, пытаясь запечатлеть каждую деталь в своей памяти. Грациозные движения, чешуйчатая кожа, яркие гребни — все это казалось невероятным, словно сон наяву. Она чувствовала себя избранной, получив возможность увидеть этих удивительных существ своими глазами. Сидоров, заметив ее восхищение, добавил:

— Вы ещё не видели, как при охоте они распушают разноцветные воротники! Они переливаются красными, зелёными и синими полосками!

Женщина ахнула от восторга, представляя себе это завораживающее зрелище. Дилофозавры, превращающиеся в живые калейдоскопы, наверняка представляли собой незабываемое зрелище. Она вдруг ощутила острую потребность увидеть это своими глазами, стать свидетельницей их охоты, пусть даже и на расстоянии.

— Мы планируем расширить популяцию. Малый каньон достаточно большой — двенадцать километров. Как раз для дилофозавров.

Лара, успокоившись, направилась к одному из водопадов. Она вошла в прохладные струи, и вода заискрилась на ее чешуйчатой коже, словно россыпь бриллиантов. Сначала дилофозавр замерла, наслаждаясь освежающей прохладой, а затем начала игриво плескаться, подставляя бока под падающую воду. Вика, последовав примеру старшей сородички, тоже вошла в водопад, но держалась немного в стороне.

— А что они едят? — поинтересовалась Саша.

— В основном мясо, — ответил Сидоров. — У нас есть специально выращенный скот для них. Кое-что они ловят сами, но это скорее для развлечения.

— Но лосиков жалко, — вздохнула девушка.

— Ну, что поделать, — развел руками Сидоров. — Это природа, тут свои законы. А туда, — показал он на другой берег каньона, — зимний вольер Лары и Вики. Мы их перегоняем туда в начале ноября.

Кайли не сводила взгляда с Лары, купающейся в водопаде. Ее движения были плавными и грациозными, как у балерины. Капли воды, сверкающие на солнце, создавали вокруг нее ореол волшебства. Забыв обо всем на свете, Кайли достала телефон и начала снимать видео. Ей хотелось запечатлеть каждый миг, чтобы потом, дома, снова и снова переживать это невероятное приключение.

— Пора двигаться дальше, — сказал Сидоров, прерывая ее созерцание. — Нас ждет еще много интересного.

— А мне генетика всегда казалась скучной… — с изумлением проговорила Кайли, догнав Фалину и Ксению. — Представляете, я грезила палеонтологией, Мезозоем… А наших динозавров, оказывается, воскресили вы, генетики! — Американка покачала головой, не веря собственным словам.

— Просто вам неинтересно преподавали, наверное, — улыбнулась Катя. — Это ведь захватывающая наука!

— Помню только бесконечные споры про озимую и яровую пшеницу, — поморщилась Саша. Кайли энергично закивала в знак согласия.

— Смотря как на это взглянуть, — возразила Катя. — Споры про озимые и яровые — это на самом деле битва за признание генов как объективной реальности, а не просто выдумки кабинетных ученых. Без яровых, между прочим, не было бы и дилофозавров, — лукаво улыбнулась она.

— А как они связаны? — мгновенно оживилась Кайли.

— Элементарно. Именно на зерновых и бобовых была доказана хромосомная теория наследственности, — пояснила Фалина. — Она и открыла дорогу к возрождению динозавров.

— На яровой пшенице? — уточнила Саша.

— Нет, яровизация как раз была попыткой обойтись без хромосом. Попытка провалилась, — заметила Катя, изящно поправляя шляпку.

Треск цикад в траве звенел все громче. Где-то усердно стрекотали кузнечики, а в стволе дерева методично долбил дятел: первобытный мир никак не мог свыкнуться с современным лесом.

— Вот бы вы, Екатерина Николаевна, читали у нас генетику, — мечтательно вздохнула Александра.

— А что такое яровизация? — спросила Кайли, доставая из сумочки бутылку минеральной воды. Влага усиливалась, порождая в горле ком, словно мякоть тягучей зимней груши.

Катя на мгновение задумалась, подбирая слова, чтобы объяснить сложную концепцию доступно.

— Яровизация — это способ искусственно подтолкнуть растение к развитию, воздействуя на него холодом и влагой. Раньше думали, что так можно обойти генетику и быстро получить урожай. Но оказалось, что без понимания хромосом и генов далеко не уедешь. Хотя… это старались не афишировать.

— А почему? — с любопытством спросила американка.

— Из-за Гитлера, — вдруг вставил Сидоров, шедший рядом. — И его евгеники, которая постулировала, что человек — продукт своей генетики.

Все повернулись к Сидорову, ожидая продолжения. Поймав взгляды, он продолжил:

— Евгеника тогда была очень популярна во всем мире. В Америке, кстати, тоже. Просто в Германии она приобрела чудовищные формы. И генетику надолго заклеймили как лженауку, чуть ли не фашистскую. Поэтому и пытались обходиться без генов, той самой яровизацией. Скрывали, что генетика реально работает, чтобы, не дай бог, не обвинили в поддержке расовых теорий.

«Пшеница… Гитлер… дилофозавры…» — крутилось в голове Кайли. Она ощутила себя Алисой, провалившейся в кроличью нору. Мир вокруг стремительно менялся, обрастая новыми, порой абсурдными деталями. Связь между яровой пшеницей, Гитлером и воскрешением динозавров казалась невероятной, но в то же время завораживающей. Она чувствовала, что стоит на пороге чего-то большего, чем просто экскурсия в Мезозойский парк Юрского периода. Здесь переплетались наука, история и, возможно, даже политика.

— Получается, страх перед злоупотреблением генетикой затормозил ее развитие? — спросила она, пытаясь осознать услышанное.

Сидоров кивнул, подтверждая ее догадку.

* * *

Загон с платеозаврами являл собой полную противоположность обиталищу дилофозавров — здесь воцарились безмятежность и умиротворение. Длинношеие гиганты, травоядные ящеры, неторопливо бродили по залитой солнцем поляне, срывая сочные листья с кустарников и деревьев. Их движения отличались плавностью и грацией, разительно контрастируя с резкими и стремительными выпадами дилофозавров. Окраска платеозавров, в которой преобладали оттенки зеленого и коричневого, идеально гармонировала с буйной растительностью, делая их практически невидимыми в густой листве. Самец, могучий Петя, с легкостью обрывал самые лакомые листья с верхушек деревьев, демонстрируя свою мускулистую шею. Самка Падма, заметно уступавшая ему в размерах, ничуть не проигрывала в изяществе. Ее чешуя отливала нежным оливковым оттенком, а вдоль спины тянулась причудливая полоса из темных пятен, служившая превосходной маскировкой в тенистых зарослях. Она казалась воплощением осторожности и материнской заботы, беспрестанно оглядываясь по сторонам, словно оберегая незримое потомство.

Машина промчалась точно сквозь время, вынырнув в Юрском периоде. По обе стороны дороги, отгораживая лес, тянулись колючая проволока и зловещие электропастухи со станциями наблюдениями. Вдали виднелись станции, изрыгающие клубы странного пара. Сидоров пояснил, что это озон, жизненно необходимый для динозавров. Некоторое время автомобиль мчался вперед, пока не остановился у небольшой калитки.

— Выходим, — Андрей Семенович лукаво подмигнул американцам и открыл дверь с помощью специального пульта.

Калитка со скрипом распахнулась, пропуская гостей в мир, где время повернуло вспять. За ней начиналась узкая тропинка, петлявшая среди гигантских папоротников и зарослей хвощей. Воздух был густым и влажным, насыщенным запахом гниющей листвы и древней земли. Завороженные гости жадно впитывали каждую деталь, боясь упустить хоть что-то.

Сидоров, довольный произведенным эффектом, пригласил их следовать за собой. Он двигался уверенно, словно хозяин этих доисторических владений, знающий каждый уголок. Звуки вокруг становились все отчетливее: шелест листвы, щебет диковинных птиц, а вдалеке — глухое рычание, заставляющее вздрагивать. Внезапно тропинка вывела к лугу, в центре которой раскинулось огромное водохранилище. Темная, неподвижная гладь воды отражала небеса, словно огромное зеркало.

Водохранилище, окруженное первозданной растительностью, казалось порталом в иную эпоху. Араукарии и сосны, словно зеленые великаны, возвышались над поляной, отбрасывая длинные тени на водную гладь. Их могучие стволы, покрытые грубой корой, помнили, вероятно, еще поступь динозавров. Саговники, с их изящными перистыми листьями, добавляли ландшафту грации, контрастируя с массивностью хвойных деревьев. Реликтовые гинкго, озаренные лучами солнца, пробивающимися сквозь кроны, вносили яркий золотистый акцент в зеленую палитру. Их веерообразные листья, трепещущие на ветру, создавали неповторимый звуковой фон, напоминающий тихий шепот древних легенд. Древовидные папоротники густо росли по берегам, образуя непроходимые заросли. Их ажурные листья, словно кружева, свисали над водой, отражаясь в ее темной глубине.

— Смотрите! — воскликнул Генри, не в силах сдержать восторг.

Все, словно по команде, обратили взоры к кромке воды. Ксения замерла в зачарованном изумлении. Два брахиозавра, черно-зеленых гиганта, оглашая окрестности трубным ревом, выходили из воды. Их чешуйчатая кожа мерцала приглушенным блеском, напоминая искусно выполненную мозаику. Солнечные лучи, играя на их массивных боках, выхватывали то малахитовые, то графитовые отблески. Особенно поразили Ксению их хвосты — изумрудно-зеленые, с иссиня-черными полосами. Исполины двигались неторопливо и величаво, словно древние каменные изваяния, пробужденные от сна самой историей.

Выбравшись на берег, гиганты приступили к трапезе. Их длинные шеи, подобно подъемным кранам, грациозно опускались к земле, захватывая пучки сочной травы и прибрежные растения. Брахиозавры жадно срывали зелень, пережевывая ее с неспешным удовольствием. Звуки, которые они издавали, были низкими, утробными, похожими на гул далекого ветра. Время от времени, прерывая трапезу, один из динозавров издавал протяжный, трубный клич, эхом разносящийся над водной гладью. Это был звук первобытного удовлетворения, отголосок доисторической эпохи, когда эти создания были полноправными хозяевами Земли. Ксения замерла, боясь разрушить эту идиллическую картину.

— Творение нашей Кати! — с гордостью произнес Андрей Семенович. — Черно-зеленые брахиозавры, результат генной инженерии.

— По сути, новый вид — темно-зеленые брахиозавры, — добавил Костров. — Прямо как на обложке книги Голосницкого «Путешествие в прошлое»!

— Особенно в лунном свете они производят сказочное впечатление, — радостно улыбнулась Катя. — Они просто обожают ночные прогулки!

Ксения осознавала, что наблюдает за чем-то невероятным, за гранью реальности. Генная инженерия, казавшаяся еще недавно несбыточной фантазией, воплотилась в этих величественных существах, безмятежно пасущихся на берегу водохранилища. «Путешествие в прошлое», — пронеслось у нее в голове. И действительно, казалось, что время обратилось вспять, вернув на Землю ее древних обитателей.

— Вот вам — идеи Вейсмана и Моргана в наглядном воплощении, — с счастливой улыбкой произнесла Катя. — Тот самый вейсманизм-морганизм, с которым так упорно боролись наши агрономы.

Ксения не могла оторвать взгляда от брахиозавров. Ее мозг лихорадочно пытался осмыслить увиденное, сопоставить научные теории и живую реальность. "Вейсманизм-морганизм… хромосомная теория наследственности… гены, отвечающие за цвет, размер, форму…" — обрывки знаний, когда-то усвоенных в школе, всплывали в памяти, обретая сейчас совершенно новый смысл. Эти величественные создания были живым доказательством того, что границы возможного постоянно расширяются, что наука способна творить чудеса, преображая мир до неузнаваемости.

— Катя, мы в Америке восхищаемся вашим гением, — с искренним восхищением произнес Генри. — Но не преувеличиваете ли вы роль Вейсмана, принижая собственные достижения?

— Я лишь их ученица, — в синих глазах Кати блеснули слезы волнения.

— Это невероятно, — прошептала Кайли, не отрывая взгляда от динозавров. — Просто невероятно.

Андрей Семенович, заметив ее восхищение, улыбнулся и подтолкнул американку вперед.

— Подойдите ближе, не бойтесь. Они совершенно безобидны, травоядные. Можете даже погладить, если захотите.

Кайли, все еще не вполне веря в происходящее, сделала несколько робких шагов вперед. Брахиозавры, казалось, не обращали на нее никакого внимания, продолжая мирно щипать траву. Она протянула руку и осторожно коснулась прохладной, шероховатой чешуи на ноге одного из гигантов: она по росту едва доставала до конца лапы ящера. Кайли смотрела на Катю, светящуюся от счастья и скромно умаляющую свои заслуги, и видела в ней не просто ученого, а творца, художника, создавшего новое чудо природы. Вейсман и Морган, чьи имена когда-то звучали для неё лишь как названия теорий из учебника биологии, теперь обрели плоть и кровь, воплотившись в этих величественных брахиозаврах.

— А есть настоящие, классические брахиозавры? — спросил Генри, все еще не веря своим глазам.

— Да…. Западнее…. — показал Сидоров. — Мы их ещё увидим!

Генри, казалось, немного успокоился, узнав, что где-то существуют и "оригинальные" версии этих древних существ. Он все еще пытался осмыслить увиденное, сопоставляя генетически модифицированных гигантов с теми образами, которые отпечатались в его сознании из книг и фильмов. Ему хотелось увидеть своими глазами "классику", чтобы окончательно поверить в реальность происходящего.

Ксюша, тем временем, наблюдала за Кайли, которая, осмелев, уже гладила лапу второго брахиозавра. В глазах американки читался восторг и изумление. Ксения понимала ее чувства, ведь она сама ощущала нечто подобное. Это был момент столкновения с чем-то настолько необычным, что он переворачивал все представления о мире.

— Мы назвали их Лёша и Марина, — с теплой улыбкой произнес Сидоров.

Присмотревшись, Ксения заметила, что неподалеку от воды уже растут саговники и две небольшие секвойи. Ксения представила, как эти гиганты, носящие простые, человеческие имена, Лёша и Марина, бродят по ночам в лунном свете. Воображение рисовало картины: серебристые силуэты на фоне темной воды, тихие всплески и трубные крики, эхом разносящиеся в ночной тишине. Это была магия, рожденная наукой, чудо, сотворенное человеческим гением.

Американец, отойдя от первого потрясения, достал свой телефон и начал фотографировать брахиозавров. Вспышки то и дело озаряли чешуйчатую кожу гигантов, отражаясь бликами на водной глади. Он снимал с разных ракурсов, пытаясь запечатлеть каждую деталь, каждый оттенок их необычной окраски. Казалось, он хотел увезти с собой частичку этого невероятного мира, чтобы потом, дома, снова и снова переживать этот волшебный момент. Внезапно Лёша, один из брахиозавров, поднял голову и издал протяжный трубный звук. Этот клич был полон силы и достоинства, но в нем чувствовалась и какая-то тихая грусть, словно динозавр оплакивал утраченное прошлое, вспоминая своих предков, бродивших по Земле миллионы лет назад.

— Ну что, идем дальше? — улыбнулся Сидоров, показывая на выход.

Полуденное небо казалось бездонно синим, как насыщенная лазурь. Лёша и Марина продолжали невозмутимо щипать зелень, словно не замечая всеобщего восхищения. Путники двинулись дальше, оставляя позади мирно пасущихся гигантов. Ксения оглянулась напоследок, запечатлевая в памяти эту картину: брахиозавры, секвойи, лазурное небо, и лица людей, тронутые удивлением и восторгом.

— Сколько же будет стоить билет в ваш Мезозойский парк? — с надеждой спросил Патрик, с задумчивым видом разглядывая юную секвойю.

— Бесплатного входа не предусмотрено, — отозвался Костров. — Как вам говорил Игорь Сергеевич, наш директор, цена будет зависеть от выбранного пакета услуг. Однодневная экскурсия — одна стоимость, двухдневная — другая, ночная — третья, полдневная детская — четвертая… Цены — прерогатива компании «Мезозой».

Ксения окинула взглядом окрестности, стараясь запечатлеть каждую деталь в своей памяти. Ее разум отказывался воспринимать увиденное как должное, как нечто обыденное. Это было откровение, переворачивающее все ее представления о границах науки и месте человека в мироздании. Подъехав к Кате, она спросила:

— А вдруг цены окажутся заоблачными? — насторожился Патрик.

— Едва ли, — небрежно бросил Костров. — Им нужна массовость. И потом, для отдыхающих в Алупке будет одна цена, а для гостей из Феодосии — другая.

— Планируется даже экскурсия из Москвы, но это премиум-вариант, — пояснила Катя. — Сначала осмотр Московского палеонтологического музея, затем трансфер во Внуково, перелет в Крым и, наконец, встреча с живыми динозаврами.

— Катя, это просто фантастика! — Ксения не могла скрыть своего восторга. — Позвольте пару слов для моего блога… Интересно ли было учиться на генетика? Ведь это, кажется, сплошное сельское хозяйство, — Ксения слегка скривила носик. — Яровые, озимые… — лукаво поинтересовалась она.

— Смотря с какой стороны посмотреть, — улыбнулась Катя. — Естественные науки — это набор гипотез, подтверждаемых или опровергаемых экспериментом. Американцы и немцы, следуя путем Менделя, открыли ДНК, что и привело к созданию динозавров. А Лысенко, как верный ученик Мичурина, отринул менделевскую математику и взамен предложил тупиковый проект яровизации.

— Но ведь Лысенко пытался решить проблему голода, — вступил в разговор Андрей. — Он искренне верил, что его методы помогут увеличить урожайность.

— Помните советский фильм «Свадьба с приданным» пятьдесят второго года? — фыркнула Фалина. — Вот уж где огонь! Зерновые сажают в Коми, а потом летом отпаривают кострами и укутывают фуфайками. Зачем? А затем, что некий невежда решил приспособить растения к климату Коми без редактирования генома. Результат известен: с 1965 года мы стали закупать зерно в Америке за золото, — синие глаза Кати вспыхнули праведным гневом.

— Я и не подозревала, что это настолько увлекательно, — призналась Ксения. — В памяти остался лишь скучный учебник биологии…

— Яровизация озимых — это яркий пример научного тупика, — продолжала Катя,

— То есть, если бы не Лысенко, возможно, мы бы уже давно любовались брахиозаврами? — полушутя спросила Ксения.

— По крайней мере, идя по пути Вавилова и Кольцова, мы могли бы первыми открыть структуру ДНК, — с грустью добавила Катя. — Но Лысенко был лишь тенью Мичурина, — подчеркнула она. — Вот кто главный виновник торжества невежества.

Электромобиль бесшумно скользил по извилистой дорожке, унося гостей вглубь парка. По сторонам простирались заросли папоротников, создавая иллюзию настоящего доисторического леса. Высокие кипарисы устремлялись в небо, а между ними, словно изумрудные фонтаны, вздымались кусты бамбука. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, раскрашивая землю калейдоскопом света и тени.

— А что же такого натворил Мичурин? — не унималась Ксения, стараясь ничего не упустить.

— Он начисто отрицал генетику, — хмыкнула Катя. — Зачем, мол, эти законы Менделя? Привил ветку к другой, и вот тебе гибрид! Тип-топ — и грушевое яблоко, или морозоустойчивая вишня. Только вот он забыл про третий закон Менделя — после третьего поколения происходит свободное расщепление признаков. Гибриды нежизнеспособны без искусственной поддержки. И все его чудесные гибриды канули в Лету еще в шестидесятых.

— А почему их не поддерживали? — спросил Патрик.

— В нашем климате это обошлось бы в такую сумму, что содержание всего Мезозойского парка показалось бы покупкой чашки кофе, — вздохнула Катя. — Представьте, сколько денег пришлось бы вложить в бесконечное поддержание гибридов грушевых яблок хотя бы в одном промышленном саду лет этак тридцать?

— Но ведь Лысенко разработал способ выращивания клубней картофеля глазками и даже из очисток, — вспомнил Андрей. — Это очень помогло нам во время войны.

— Да этот способ был известен еще при Екатерине Второй, — живо отозвалась Катя. — Болотов и «Вольное экономическое общество». Просто Сталин был далек от биологии, а Мичурин и Лысенко подсовывали ему нафталинные идеи.

— Ну а его знаменитые сорта зерновых серии «Одесская»? — продолжал Андрей с лёгкой надеждой.

— А, — охотно отозвалась Катя, — прежде всего сам Лысенко их не выводил — это сделали селекционные центры, где работали те самые гонимые затем генетики. И в массовом производстве, в колхозах с разными климатическими условиями, качеством почвы и агротехникой, результаты "одесской" пшеницы были нестабильными и часто разочаровывающими.

Андрей вдруг поймал себя на странной мысли. Лысенковцы жестоко преследовали генетиков школы Менделя. Но, судя по Кате, вейсманисты-морганисты, одержи они победу, вряд ли проявили бы большую терпимость к оппонентам. Он представил себе, что было бы, если бы именно генетики, а не лысенковцы, оказались у власти в советской науке. Возможно, их методы и подходы оказались бы более эффективными в долгосрочной перспективе, но кто знает, как бы они обошлись с теми, кто продолжал верить в идеи Мичурина и Лысенко? Вполне вероятно, что "вейсманисты-морганисты" так же яростно и бескомпромиссно искореняли бы "лженаучные" взгляды, как это делали их противники.

Дорога вилась вдоль густых зарослей, то и дело открывая вид на берег водохранилища, которое из-за сочетания древовидные папоротников и саговников, казалось порталом в другую эпоху. Внезапно машина резко свернула вправо и вывезла гостей на просторную смотровую площадку.

— Это водохранилище Счастливое-2, — пояснил Сидоров. — Наш Юрский период.

Вода, словно заколдованное зеркало, отражало первозданную дикость пейзажа. Тёмные, недвижные воды усиливали ощущение оторванности от современности, погружая в грёзы о Юрском периоде. Лёгкая дымка, курившаяся над самой гладью, добавляла пейзажу таинственности, словно скрывая в глубинах древние, позабытые секреты.

— Ты только посмотри… — Кайли легонько подтолкнула Генри, указывая вниз.

— Что там? — Генри приготовился к любому сюрпризу.

— Там… дипло…

И действительно, в отдалении от смотровой площадки, на пологом берегу, среди холмов, поросших выгоревшей травой, неспешно пасся диплодок. Не окаменелый скелет в пыльном музее, а живое, дышащее существо. Его шкура, цвета слоновой кости, казалась сотканной из лунного света. Огромное тело грациозно изгибалось, позволяя длинной шее тянуться к сочным верхушкам деревьев, обрамлявших водохранилище. Хлыстообразный хвост лениво покачивался, отгоняя назойливых мух. Крошечная голова, увенчанная парой внимательных глаз, озирала окрестности. Казалось, диплодок неспешно размышляет о вечности, о временах, когда он был единственным властелином этой земли. А может, он просто наслаждался теплым солнцем и вкусом травы, не подозревая о восхищенных взглядах, устремленных на него со смотровой площадки.

— Диплодок Дима, — с гордостью объявил Сидоров. — Следующее генетическое чудо нашей Катюши.

Ксения, не теряя ни секунды, защелкала камерой мобильника, пополняя свой блог свежими кадрами. Кайли достала бинокль и впилась взглядом в диплодока, вылавливая мельчайшие детали: складки на коже, игру мышц под ней, крошечные глазки, полные спокойствия и мудрости. Сидоров, довольный произведенным эффектом, продолжал:

— Дима — настоящий гигант. Весит около двадцати тонн, достигает двадцати метров в длину. Мы кормим его специальной смесью трав и водорослей, разработанной лучшими специалистами. Он чувствует себя прекрасно и, кажется, вполне доволен жизнью.

Кайли опустила бинокль, её взгляд был полон задумчивости. Она знала эту породу, Diplodocus longus, изучала ее кости и рисунки, но здесь, в России, вдали от американской земли, этот гигант казался полноправным хозяином. Генри молчал, словно зачарованный. Он достал блокнот и начал делать быстрые наброски, пытаясь запечатлеть каждый изгиб тела, каждую складку кожи. Ксения, закончив фотосессию, подошла к Сидорову и, очаровательно улыбаясь, спросила:

— Андрей Семенович, а можно будет подойти поближе? Сделать селфи, так сказать, с Димой? Это был бы фурор в моем блоге!

— Лучше не надо, — отрезал Костров. — Диплодоки менее предсказуемы и миролюбивы, чем брахиозавры, которых вы, Ксюша, гладили.

Девушка надула губки, но спорить не стала. Перспектива быть случайно прихлопнутой двадцатитонным динозавром не казалась ей привлекательной, даже ради сенсационного контента. Она переключила свое внимание на Кайли и Генри, заметив их заинтересованные взгляды.

— Ну что, американские гости, впечатлены нашим Димой? — спросила она с легкой иронией.

Кайли медленно кивнула, не отрывая взгляда от диплодока.

— Он великолепен, — тихо произнесла она, словно боясь нарушить волшебную тишину. Генри же продолжал лихорадочно рисовать, лишь изредка поднимая голову, чтобы сверить свои наброски с оригиналом. Он был полностью поглощен процессом, не замечая ничего вокруг.

Внезапно диплодок поднял голову и издал протяжный, трубный звук, эхом прокатившийся по окрестностям. Все замерли, прислушиваясь. Дима словно почувствовал на себе взгляды и решил продемонстрировать свое присутствие. Этот звук был подобен зову древности, напоминанию о временах, когда Земля принадлежала динозаврам. Кайли почувствовала легкую дрожь, словно прикоснулась к самой истории. Это был момент, который она запомнит на всю жизнь.

— А теперь посмотрите в бинокль на другой берег, — сказал довольный Сидоров. — Да, туда.

Кайли поднесла бинокль к лицу. На другом берегу величаво паслись те самые черно-зеленые брахиозавры, которые восхитили их сорок минут назад. Их длинные шеи тянулись к сочной листве, а массивные тела излучали спокойствие и уверенность. Контраст между грациозным диплодоком и могучими брахиозаврами создавал удивительную картину, словно перед глазами разворачивалась ожившая энциклопедия древнего мира. Кайли переводила взгляд с одного гиганта на другого, пытаясь осознать увиденное.

— Не хватает парящих над водой птеродактилей, — вздохнул Генри.

— А, у них отдельный водоём, — охотно ответил Сидоров. — Мы их ещё увидим. Они в Меловой зоне.

Катя подмигнула Кострову, и тот лукаво улыбнулся. Если бы только Кайли и Генри знали, что генетический материал на диплодока был тайком закуплен в их Вайомингском центре динозавров! Это был их родной диплодок, выведенный генетикой на русскую землю. «Диплодок-эмигрант», — как шутила Катя.

Дима тем временем снова громко и протяжно протрубил. С другого берега ему тут же ответили короткими трубными голосами брахиозавры Лёша и Марина. Динозавры перекликались, словно на Землю и впрямь вернулся Юрский период. Костров, внимательно посмотрел на Ксению; пора, мол, вмешаться. Та, сразу оценив ситуацию, подошла к Фалиной.

— Катя… Этот Мезозойский парк — триумф вашей генетической мысли, воплощение ваших формул… — начала Ксения, чувствуя, как пульс учащается в предвкушении яркого материала. — Что вы чувствуете в этот момент? О чем думаете?

— Сейчас я больше всего хочу, чтобы нашему Мезозойскому парку присвоили имя Льва Сергеевича Голосницкого, — произнесла Катя с теплотой в голосе, — автора волшебной книги «Путешествие в прошлое»…

— Да ну его, — фыркнул Сидоров, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Автор советской подростковой книжонки про жизнь на Земле 1957 года. Катюша, ну это же совсем несерьезно!

Ксения, словно канатоходец, балансирующий над пропастью, растерянно переводила взгляд с Сидорова на Фалину. Она не претендовала на звание эксперта в советской литературе, но подобное пренебрежение к человеку, пусть и писавшему для юных умов, показалось ей кощунственным. Особенно в контексте научного прорыва, который, казалось, бросал вызов самому времени. Катя лишь пожала плечами, сохраняя на лице невозмутимую улыбку.

— Лев Сергеевич, возможно, и обращался к подросткам, но именно его книга зажгла во мне искру интереса к науке, к тайнам прошлого Земли. Именно она вдохновила меня на генетику, на палеонтологию. Без "Путешествия в прошлое" не было бы и этого парка. Я никогда не забуду эту выцветшую оранжевую обложку, на которой черно-зеленый брахиозавр неспешно бредет по доисторическому озеру…

— Катя, ну мы же метим в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, — вздохнул Сидоров, словно уговаривая капризного гения. — Нас же засмеют, ей богу, — пробормотал он с обреченностью в голосе.

Ксения лихорадочно искала выход из этой щекотливой ситуации. С одной стороны, как блогеру, ей нужна была сенсация, а тут назревал настоящий конфликт. С другой — она интуитивно чувствовала правоту Фалиной в её искреннем желании почтить память человека, сыгравшего ключевую роль в её становлении.

— Да мы и так начинаем экскурсию в музее с его цитаты и с его картинки про брахиозавров, — нахмурился Сидоров. — Даже диораму Юрского периода, которая тебе вчера так понравилась, мы сделали по иллюстрации в его книге! Даже черно-зелёные брахиозавры есть, как на обложке его книги….

— Но если нельзя назвать имени Голосницкого, есть другой вариант — Мезозойский парк имени Менделя! — предложила Фалина.

Сидоров издал страдальческий вздох, достойный античной трагедии.

— Но у вас русский парк… Единственный в мире… — вступил в дискуссию Генри. — Я американец, но считаю, что ваш парк должен носить имя русского учёного! Это справедливо.

— Тогда… имени Вавилова? — предложила Катя, любуясь, как диплодок начал с удовольствием пить воду, наклонив длинную шею.

— Генетик… — обреченно простонал Сидоров.

— Так мы и возродили динозавров генной инженерией, — парировала Фалина. — А талант Николая Ивановича Вавилова признан во всем мире.

— Да у нас каждый второй Институт генетики носит имя Вавилова, — снова глубоко вздохнул Сидоров. — Он занимался сельским хозяйством. Причем тут динозавры? — вопросил он, воздев очи к небесам.

— Имени Мичурина, — язвительно предложил Костров.

Андрей ожидал, что Катя сейчас взорвется, но она только многозначительно вскинула бровь.

— Да конечно, — ехидно прищурилась Екатерина. — «Я приехала в колхоз имени Мичурина…» — напела она. — И памятник трактору при въезде в парк поставим.

Генри и Кайли переглянулись и невольно прыснули, когда Сидоров перевёл им продолжение частушки.

— Знаешь, дедушка Мичурин смешной, да пока со стороны. И пока у него нет сподвижников, — фыркнула Катя.

— А какое отношение Мичурин имеет к динозаврам? — искренне опешила Кайли, прослушав перевод Саши.

— Как и к генетике, как и к агрономии, — процедила Екатерина, вкладывая в каждое слово ледяную неприязнь. — Никакого.

Сидоров устало провёл пальцами по переносице. Чувствовал, как ускользает сквозь пальцы контроль, как радужная аура научного прорыва меркнет, сменяясь ярмарочным балаганом. Ему мечталось, чтобы этот день вошёл в историю как триумф, а не как базарная перебранка из-за вывески над парком. Он украдкой взглянул на диплодока, казалось, блаженно не подозревавшего о разгоревшейся буре. Дима, как ни в чём не бывало, неспешно потягивал воду, купаясь в ласковом солнце и ощущая себя полновластным хозяином этого заповедного уголка России. Но коллег уже было не остановить, и даже американцы с азартом ввязались в словесную баталию.

— Ну он же часто брал интуицией, чутьём… — робко попытался смягчить углы молчавший до этого Андрей.

— Ага… как Чапаев в анекдоте: "Нутром чую, Петька, что литр, а по-научному объяснить не могу", — парировала Фалина, искрясь сарказмом.

Андрей смутился, словно его застигли врасплох с крамольной мыслью в голове. Он явно не ожидал, что его наивная попытка примирения вызовет столь язвительную отповедь. К тому же его дядя, маститый ботаник Николай Петрович Платошкин, всегда отзывался о Мичурине с придыханием и сокрушался о "перестроечных ветрах", оклеветавших, по его мнению, честное имя селекционера. Но Фалина, генетик до мозга костей, выросшая на постулатах Менделя и Моргана, исповедовала иную веру.

Кайли вопросительно вскинула брови, пытаясь разгадать ребус русской поговорки. Генри, напротив, расхохотался, вспомнив аналогичную байку об американском учёном. Почуяв, что атмосфера разряжается, он решил подлить масла в тлеющий костер.

— Мичурин здесь и правда ни к чему, — поддакнул он.

— Тогда уж лучше имени Раппопорта, — задумчиво произнесла Фалина. — Он ведь отстоял генетику в нашей стране даже в самые мрачные времена.

— Раппопорт — селекционер и генетик. Спросят: "А динозавры-то тут при чём?" — обречённо вздохнул Сидоров.

— Согласна, — кивнула Кайли, после того как Саша перевела ей смысл дискуссии. — Раппопорт и динозавры? — Она невольно вздрогнула, заметив, как на противоположном берегу гигантский брахиозавр издал оглушительный трубный глас у самой кромки воды.

— Но ведь мы возродили их с помощью генной инженерии, — не сдавался Костров.

— А если имени Серебровского? — продолжала фонтанировать идеями Катя, в своих сандалиях и лёгком платье похожая на прилежную студентку-отличницу. — Он ведь ввёл понятие генофонда популяции!

— Катюша, он был не чужд евгенике, — с укором заметил Сидоров.

— Это точно не пройдёт цензуру ЮНЕСКО, — тут же откликнулся Патрик. — Тем более на фоне ваших революционных уравнений редактирования генома… — Он многозначительно покачал головой.

— А если имени Николая Кольцова? — не унималась Катя. — Он создал теорию матричного синтеза хромосом! — В глазах Екатерины вспыхнул азартный огонёк. — Без этого не было бы наших динозавров!

— Всё равно… у вас же Мезозойский, а не генетический парк, — Кайли устремила взгляд на сияющую под солнцем водную гладь. Ей, палеонтологу, этот русский мир генетики и селекции казался чужим и непонятным, пусть даже он и подарил миру воскрешённых динозавров.

Ксения почувствовала, как градус дискуссии достиг точки кипения. Из невинного интервью о научном прорыве она вдруг оказалась в эпицентре жаркой полемики об истории советской науки, о противоречивых личностях и их вкладе в прогресс человечества. Впрочем, она понимала, что это вопрос не менее животрепещущий, чем возрождение древних ящеров: какие ценности будет транслировать миру Мезозойский парк? Араукарии и саговники, казалось, лишь подливали масла в огонь, словно сама Мезозойская эра ворвалась в кулуары научной политики. Выбор Вавилова — это завуалированный антисталинизм, Серебровского — реабилитация евгеники, Мичурина — клеймо советской псевдонауки….

— Неужели в России нет ни одного выдающегося палеонтолога, чьим именем можно было бы освятить парк? — вопросила Кайли, надеясь на здравый смысл.

— Ваш палеонтологический музей в Москве носит имя Орлова… — поддержал её Генри, пытаясь найти соломоново решение.

— Но Орлов занимался кайнозойской эрой, — развёл руками Костров. — Опять же, динозавры здесь ни при чём. Да и потом… Два объекта имени Орлова — это уже перебор…

— Но ведь вы сами говорите, что имя Вавилова носит чуть ли не каждый второй генетический институт, — с иронией улыбнулся Патрик.

— У нас есть и свои палеонтологи, не столь известные, как западные, но всё же достойные… — заметил Сидоров, стремясь к компромиссу. — Амалицкий, Рябинин, есть даже Мария Павлова, выдающийся специалист по ископаемым млекопитающим….

— В честь женщины-учёного! — радостно воскликнула Ксения, ухватившись за эту соломинку.

— Павлова — тоже Кайнозой, — отрезал Костров, обрубая надежды. — Получается, круг замкнулся. Либо генетик, либо опять мимо.

— А если имени Амалицкого? — предложила Саша, переводя Кайли ход беседы.

— Амалицкий… — задумчиво протянула Катя. — Владимир Прохорович… Он же открыл знаменитое Северо-Двинское местонахождение пермских позвоночных. Не динозавры, конечно, но всё же… Пермский период — предшественник Юрского. Эволюционная связь есть.

Сидоров снова потёр переносицу. Амалицкий — это компромисс, но компромисс вполне приемлемый. Главное, чтобы парк носил имя русского учёного, внёсшего вклад в науку, пусть и косвенно связанную с динозаврами.

— Амалицкий — это неплохо, — наконец произнёс он. — По крайней мере, хоть какая-то связь с ископаемыми. И имя звучное. Но… боюсь, широкой публике оно мало что скажет. Придётся объяснять.

— Да и такой парк — имени Амалицкого? — Генри снова перевёл взгляд на величаво пасущегося внизу диплодока, который, казалось, повернул к ним свою длинную шею, словно тоже с нетерпением ожидал решения. — Я уважаю его, но всё-таки…

— А давайте, — предложила Кайли, — спросим у Димы! Как он протрубит, так и назовём! Все дружно рассмеялись, но Катя лукаво подмигнула:

— Хорошо, вот только Дима у нас не очень разговорчив. Боюсь, придётся нам самим решать. Дима! — крикнула она. — Назовём в честь палеонтолога?

Диплодок молчал, невозмутимо пережёвывая траву.

— Или генетика? — выкрикнула Катя, испытывая его терпение.

И тогда, словно в ответ на их слова, Дима издал протяжный и мелодичный звук, который эхом разнёсся над рекой. Это был не просто трубный глас, а целая симфония, полная тоски и надежды. Все замерли, зачарованные этим зовом древности, словно сам Юрский период подавал голос из глубин веков.

— Дима свой выбор сделал, — с улыбкой заключила Саша. — Да и справедливо, раз динозавров воскресили к жизни именно генетики.

— Ладно, подумаем ещё, — фыркнул Сидоров, пытаясь скрыть разочарование. — Тоже мне, оракул нашёлся.

— А палеонтологов, кажется, и вправду нет… — задумчиво пробормотал Костров, глядя на подходившие в воде ребристые саговники.