Мира и Матвей (гет)

— Блядские дороги, когда вас наконец отремонтируют?! — выругалась Мира, в раздражении ударив по рулю, когда её «Тойота» угодила колесом в припорошенную снегом яму. Впрочем, сама виновата: не стоило ей так гнать. Это её нервозность давила на газ, и сейчас приходилось снижать скорость до черепашьих сорока, если она не хочет попасть в аварию или угробить машину, так и не доехав до цели. Нужно успокоиться и внимательнее следить за дорогой, тем более с неба мелкой крошкой начинал сыпать снег, ухудшая видимость. Бесполезно: тревога острой иголкой засела под сердцем и не собиралась отступать, так было всегда, когда дело касалось Матвея. И не отступит, пока Мира не увидит брата и своими глазами не убедится, что у него всё в порядке.

Тот разговор с матерью, лишивший её покоя, случился менее двух часов назад. Мира впервые вернулась в Харьков после почти полугодичного рейса и на следующий день навестила родителей. Она собиралась остаться у них на праздники, тем более мама приглашала, сетуя на то, как редко они видятся.

К её приходу мама накрыла на стол, достав из холодильника и разогрев столько еды, сколько, по мнению Миры, им вместе и за три дня не съесть. Но то была мама — её желание накормить всех членов своей семьи с годами, казалось, только прогрессировало.

Мире было спокойно и комфортно и на родительской кухне, и в родительской компании. С возрастом штормящий характер их отношений выровнялся, достигнув наконец долгожданного штиля. Все острые углы и неровности обтесал ветер времени. Они научились принимать её выбор и её свободу, а она — их старение. Время подростково-юношеского бунта прошло, сейчас Мира с досадой и сожалением вспоминала обо всех своих вызовах, о своём эгоистичном желании шокировать и не менее эгоистичном нежелании понять и поставить себя на место родителей.

Отобедав, папа поднялся из-за стола и со словами: «Пойду покемарю полчасика» — отправился в спальню. Мама осталась убирать посуду, пока Мира допивала свой чай. Она продолжала расспрашивать Миру о работе, о недавнем отдыхе в Испании, но, как показалось Мире, слушала её ответы вполуха, рассеянно кивая и вставляя случайные междометия. Ощутив, что что-то не так, Мира прервала свой рассказ и напрямую спросила:

— А у вас с папой как дела?

— У нас-то? Да как обычно, — привычно отмахнулась мама, продолжая слишком уж усердно намывать чашку, — живём и в ус не дуем.

— А Матвей как?

Мама тяжело вздохнула и, отложив чашку, повернулась к Мире.

— А вы с ним не созванивались в последнее время?

От этого протяжного вздоха и этого вопроса под диафрагмой пробежал холодок.

— Недели полторы назад, — медленно сказала Мира, — и всё было нормально. Что с ним?

И, видимо, было что-то в её лице, раз мама, бросив на неё испуганный взгляд, поспешила успокоить:

— Нет-нет, всё с ним нормально. Он на даче сейчас.

— На даче? — непонимающе переспросила Мира. — Они там отмечать Новый год собрались?

— Нет, он один там. Даша с Даником поехали к её родителям.

Чувствуя, что понимает всё меньше, Мира указала рукой на стул напротив:

— Садись. Рассказывай.

Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, мама села за стол.

— Они поссорились, я думаю, — начала она встревоженным шепотом. — Я сама не знаю подробностей. Я звонила ему, но Матвей сказал только, что сейчас на даче, а Даша с сыном в Мариуполе и останутся там на все праздники. Я ему говорю: как так? А он мне — чтобы я не переживала, что всё нормально, и что он расскажет всё позже, после Нового года. Я ему: приезжай тогда к нам, ну что ты там один, в холоде и без компании. А он: «Не волнуйся, я растопил печь. И я хочу побыть один, отдохнуть». Ещё сказал не беспокоить сейчас Дашу вопросами. Я им, конечно, позвонила под предлогом, что хочу пообщаться с внуком, так Даша передала Дане планшет и со словами, что у неё сейчас сгорит запеканка, ушла на кухню. А я… Я не знаю, что и думать. Думала, может, тебе хоть рассказал, что происходит.

Как на духу выложив свой сбивчивый рассказ, мама уставилась на Миру с ожиданием и надеждой, как будто та могла дать ответы на все волнующие вопросы. Мира покачала головой. От переизбытка полученной информации мысли в голове никак не желали принять хотя бы подобие порядка.

— Я не знаю, что сказать. Он никогда не делился со мной подробностями своей семейной жизни.

— Но так нельзя! — воскликнула мама. — Мы с твоим папой хоть и ссорились бывало, но никогда настолько, чтобы проводить праздники врозь. Тем более Новый год. Это тот день, когда семья должна быть вместе.

Мира стиснула зубы. Семья. Насколько разные понятия вкладывали мать и Мира в это слово. Для их матери новая семья Матвея — это его жена и его сын, для Миры же… Неуместная сейчас и неубиваемая ревность отозвалась зудом где-то в районе желудка. Мира привычно отмахнулась от неё.

Уйди, не до тебя совсем.

— Бывает, людям нужно отдыхать друг от друга. Это в порядке вещей, и не обязательно означает какие-то серьёзные проблемы.

Они никогда не уставали друг от друга. Присутствие Матвея рядом всегда ощущалось, как нечто привычное, как неотъемлемая часть её существа, им не требовался отдых или уединение. Они могли часы проводить в комфортном молчании, каждый занимаясь своим делом, могли болтать ночи напролёт обо всём на свете. Она уставала от всех, кто встречался ей в жизни, если общение превышало допустимые лимиты, но никогда — от него.

— Да ерунда это. Он столько работает, и так своих почти не видит, — хмуро ответила мама. Размеренное постукивание пальцами по столешнице выдавало напряженный мыслительный процесс. Мама не была бы собой, если бы ограничилась пустыми причитаниями, не попытавшись перевести их в активную деятельность. Решение не заставило себя ждать. — А знаешь… — Мама подняла на Миру глаза, которые, похоже, зажглись новой идеей. — Съезди ты к нему сейчас.

— Я? — отчего-то растерялась Мира.

— Ты-ты, — закивала мама, судя по всему всё больше убеждаясь в своём новоявленном плане. — Я не могу: Матвей взял с нас обещание, что мы не станем его беспокоить. Хотя бы до Нового года.

— Что я тогда там забыла, раз он не хочет никого видеть?

— Ты-то обещание не давала, — хитро прищурилась мама. Ей впору было бы пойти учиться на адвоката, а не на пекаря-кондитера. — Привезёшь ему еды, я подготовлю сумки. Посмотришь, что там и как. Может, тебе он и расскажет, вы же были так близки. Давай, час туда, час обратно. Как раз до темноты успеешь.

— Не знаю, хорошая ли это идея…

Миру сковала неуверенность. Когда-то она без зазрений совести могла заявиться к Матвею в любое время дня и ночи по любому, даже самому пустяковому поводу, и никогда не возникало ни намёка на чувство, что её присутствие может быть неуместным или нежелательным. Но то было годы назад, до того, как их отношения столь кардинально изменились. Что если он будет совсем не рад её увидеть? Хуже не придумаешь.

Что с ними стало? Проклятье, ты этого хотел?

— А что тут плохого? — продолжала настаивать мама. — Проведаешь брата. Разве ты этого не хочешь?

«Хочу, мам! Ещё как хочу. Но тебе не понять всю сложность… Впрочем, оно и к лучшему».

Мира вздохнула, отчего-то медля с ответом. Решение было принято, оставалось его только озвучить.

— Ладно, готовь свои сумки, я поеду.

От размышлений Миру отвлёк голос навигатора, сообщившего, что до пункта назначения осталось двести метров. Заснеженные поля давно сменились поселковыми улицами. Мира ехала медленно: последний участок дороги был расчищен особенно плохо. Она подозревала, что снегоуборочная техника туда вовсе не добиралась: их дом находился в конце улицы, практически на отшибе, а ближайшие соседи — такие же владельцы дачных участков — имели привычку на зиму оставлять свои дома, полностью перебираясь в город.

В поле зрения показались знакомые тёмно-синие ворота с надписью: «Осторожно, злая собака!» Мира с теплотой усмехнулась: Боня был вовсе не злой собакой, а обычной ласковой дворнягой, к тому же почил уже как лет пять — ушёл вслед за их бабушкой, его любимой хозяйкой. А табличка осталось — то ли в память о нём, то ли в качестве предупреждения любителям лазать по чужим участкам.

Остановив машину у ворот, Мира вышла и направилась к калитке. Ноги в ботинках выше щиколоток утопали в снегу, мелкая крупа царапала лицо и сыпалась за воротник, обжигая шею холодом. Помимо шума ветра в голых древесных кронах до ушей долетали звуки размеренных глухих ударов. Мира медленно шла, тщетно пытаясь утихомирить взбунтовавшееся сердце — оно гнало её скорее вперёд, а сомнения тормозили. Ещё в машине, по сизому дыму, шедшему из трубы, она поняла: Матвей дома.

Калитка тихо и приветственно скрипнула под её рукой, пропуская во двор. Пройдя ещё несколько шагов по дорожке, Мира остановилась и застыла на месте. Глухие звуки — то раскалывающиеся поленья под ударами топора в руках мужчины. Её брата.

Матвей усердно и сосредоточенно колол дрова, складывая их в корзину у своих ног. Занятый работой, он не замечал ничего вокруг, и Мира не спешила выдавать своего присутствия. Она хотела продлить мгновение — редкое и оттого особенно ценное, — когда после долгой разлуки всё ещё не верится в реальность встречи, того, что Матвей перед ней — настоящий, из плоти и крови, не сон и не воспоминание, а расстояние между ними — пустяк, преодолеть который хватит и пары секунд. Так головокружительно близко и так непростительно далеко.

Решив, видимо, передохнуть, Матвей прекратил работу, отложил топор и повернулся, встречаясь с Мирой взглядом. Секунды растянулись, терзая неопределённостью. По лицу Матвея невозможно было определить его мысли. Он рад? Огорчён? Раздосадован? Разглядеть его мешала ещё колючая снежная крошка, бьющая в глаза и кружащая повсюду в зарождающимся вихре. Наконец, словно сбросив оцепенение, Матвей её окликнул:

— Мира!

От эмоций в его возгласе, она ощутила в себе такую лёгкость, точно с души свалилась пара пудовых гирь. Они оба одновременно бросились друг другу навстречу. Уже через несколько мгновений у Миры перехватило дух от того, как крепко стиснул её Матвей в своих объятиях. Она только засмеялась, цепляясь ему за шею, когда он приподнял и закружил её вокруг своей оси. Они не спешили разрывать объятие и после того, как её ноги вновь обрели опору. Стояли, держа друг друга и слегка покачиваясь под порывами холодного ветра. Было тепло и спокойно. Единственное, что побудило Миру отстраниться — это желание увидеть лицо брата. Они отступили друг от друга на полшага, не расцепляя рук.

— Ты как вообще здесь?.. Откуда узнала?

— Мама тебя сдала, отшельник.

— А, ну конечно, мог бы сам догадаться.

Матвей улыбался. Если у Миры и оставались последние крохи сомнений, то все они растаяли от его улыбки, как от солнца. Его лицо светилось искренней, неподдельной радостью, и Мира жадно впитывала её, с восторгом осознавая, что она одна сейчас была её причиной. И всё же радость не могла скрыть печать усталости на его лице — та притаилась в глазах, и в складке между бровей, и в тонкой линии, пересекающей лоб. Она не была чем-то новым. Мира помнила эту усталость — неизменную спутницу Матвея в последние несколько лет, — но так и не смогла с нею примириться. «Милый, тебе нужно больше отдыхать», — пустые, бесполезные слова. Матвей всегда кивал на них, но ничего не менялось. Она не могла, как раньше, влиять на брата. Больше не могла.

Тем не менее Мира ещё раз критически осмотрела его, отмечая и бледность кожи, несмотря на покрасневшие от мороза кончик носа и щёки, и пятидневную на вид щетину. К своему облегчению, всё оказалось не так плохо, как она, благодаря маминым стараниям, успела себя накрутить. Матвей не в отчаянии, не в глухой тоске, не в равнодушии ко всему. Что бы ни произошло в его отношениях с женой, его это не подкосило, а с остальным они справятся.

— Она, кстати, тебе еды передала, по скромным меркам недели на две.

— Что же, единственный повод выбраться отсюда в магазин, похоже, только что исчез, — с притворным огорчением сказал Матвей. — А где еда-то?

— В машине. Пойдём, поможешь мне донести пакеты, — ответила Мира, с сожалением отпуская его руки.

Миру окутало теплом, лишь только она шагнула за порог. Лицо и руки тут же начало покалывать с мороза.

— У тебя здесь так жарко, — сказала она, снимая куртку и разуваясь.

— Тебе так кажется, потому что ты с улицы. Посидишь тут полчаса, изменишь мнение. Вот, надень эти, они тёплые, — Матвей поставил перед ней меховые тапки, которые уже успел достать невесть откуда.

Они вместе вошли в гостиную. Пока Матвей разбирался с сумками, Мира огляделась, вдыхая знакомый с детства запах: дерева, горящих дров и старых тканей. После долгих отсутствий она всякий раз опасалась однажды вернуться и не узнать их дачи. Но всё здесь, за исключением неизбежных — дани современности и комфорту — изменений, оставалось прежним. Три года назад Матвей затеял грандиозный ремонт — починил крышу, обустроил ванную комнату, обновил полы и фасад, и при всём при этом умудрился сохранить главное, то, что, по мнению Миры, составляло душу их дома. В большой кирпичной печи всё так же потрескивали поленья, на стенах висели вышитые крестиком и гладью картины, а в углу стоял иконостас; тканые полосатые коврики на дощатом полу, вязаные салфетки на шкафчиках, дубовый стол и часы с кукушкой — всё это Мира помнила с детства, всё это осталось от прабабушки и бабушки, и продолжало свою жизнь даже после того, как их не стало. Мира была благодарна Матвею за то, что оставил эти старые вещи, но в то же время в глубине души понимала, что он руководствовался теми же сентиментальными воспоминаниями, что жили и в ней.

— Вижу, что насчёт двух недель ты не преувеличивала, — проворчал Матвей, разгружая пакеты.

— Ты же знаешь маму, — довольно усмехнулась Мира, садясь за стол. — Она не упустила бы возможности ликвидировать хотя бы одно из своих беспокойств — что ты сидишь здесь в одиночестве и голодный.

Матвей никак не отреагировал на её провокативный ответ, и только через время, как показалось Мире, с долей грусти в голосе сказал:

— Родители всегда будут переживать за своих детей. Раньше я этого не понимал, но сейчас уверен, что даже когда Данику будет тридцать, я всё равно буду волноваться, что с ним и как. Но для себя я решил, что не стану давить на него ожиданиями и приму любой его выбор. И постараюсь сделать так, чтобы он всегда знал об этом.

От его неожиданно серьёзной речи Мира впала в секундное замешательство, не зная, как продолжить разговор. Ей казалось, что ещё слишком рано спрашивать в лоб о том, что стряслось у них с женой, нужно хотя бы дождаться чая. Поэтому, меняя тон на небрежно-весёлый, она поинтересовалась:

— И как там мой племянник?

— Хорошо. — Матвей улыбнулся. Взгляд его стал мягче и теплее. — Вчера с ним созванивались, рассказывал, что бабушка с дедушкой подарили ему «Лего». Теперь он строит космический корабль. Сам, по своей фантазии. Говорит, хочет стать авиаконструктором.

— В прошлом году он, кажется, говорил, что станет моряком.

— С тех пор он уже успел поменять пять профессий, — рассмеялся Матвей, активно ища что-то в кухонном шкафу. — Молодец, ищет себя.

— А помнишь, в детстве я хотела стать художницей, а ты — музыкантом?

— Помню. Ты классно рисовала.

— И вполовину не так хорошо, как некоторые в художке, вот у них был талант, — возразила Мира, — а я чисто для себя рисовала, мне просто это нравилось.

У неё когда-то был пухлый блокнот, в котором она делала карандашные наброски всех и вся: родных, друзей, одноклассников, просто прохожих, но чаще — Матвея. Казалось, нет ничего странного в желании постоянно рисовать его серо-зелёные глаза, густые брови, нос с горбинкой, родинку на подбородке, изогнутые в лёгкой улыбке тонкие губы. Мира всегда находила брата красивым, но при этом отдавала отчёт, что он не обладал смазливой внешностью типичного красавчика, на которого гроздьями могли вешаться девчонки. Его красота оставалась более неочевидной и тонкой, а скромный интровертивный характер также не прибавлял популярности у противоположного пола. Мира помнила, что начала рисовать Матвея ещё задолго до того, как осознала, что влюблена.

— Зато ты очень хорошо играл на гитаре и пел, — добавила Мира, отгоняя воспоминания. — Мне нравилось тебя слушать.

— Ну, я довольно рано понял, что гитара для меня это просто хобби, и что играть для большой аудитории — это не моё, — пожал плечами Матвей, набирая воду в эмалированный чайник. — Мята или облепиха?

— Что? — не поняла Мира внезапного вопроса.

— Чай какой будешь?

— Облепиховый.

— Так и думал.

Пока Матвей заваривал чай и разогревал мамин рыбный пирог, Мира бессовестно бездельничала. Ей нравилось вот так безнаказанно наблюдать за его размеренными действиями, особенно когда он делал что-то для неё. Пусть это и был всего лишь чай.

— Кстати, забыл сказать, ты прекрасно выглядишь.

От неожиданного комплимента, прозвучавшего смущенно и от того искренне, у Миры быстрее забилось сердце. Она опустила взгляд в чашку, которую поставил перед нею Матвей, не осмеливаясь встретиться с ним глазами. Однако он сам не стал задерживаться у стола: поставил заварник и поспешил к плите.

— Это потому что я, в отличие от некоторых, люблю и умею отдыхать, — преувеличенно бодрым голосом сказала Мира, наливая густой облепиховый отвар в чашку. Её рука, держащая стеклянный заварник, мелко дрожала.

— На меня намекаешь? — Матвей уже вернулся с пирогом и двумя тарелками. — Как видишь, сейчас я отдыхаю.

— На даче зимой? — Мира скептически приподняла брови.

— Для меня сейчас это лучшее место, — просто ответил Матвей.

Он не стал развивать тему, и они переключились на разговоры о пустяках, пока пили чай и ели пирог. Во время их болтовни Мира не раз ловила на себе взгляд брата, определения которому дать не могла. Наконец, не выдержав, она спросила:

— Почему ты так на меня смотришь? У меня крошки на лице?

— Нет, нет. — Матвей с улыбкой покачал головой. — Просто мне всё ещё сложно поверить, что ты реально здесь, на этой кухне. Ты так внезапно появилась, как будто вышла прямиком из снежного вихря. Как видение. Я не сразу поверил, что это и правды ты.

— Но ты успел убедиться в моей реальности? — Мира прищурилась, чуть склонив голову.

— Да. Наверное.

Повинуясь импульсу, Мира накрыла рукой его лежащую на столе тёплую ладонь.

— Видишь, я настоящая, — негромко сказала она.

Вместо того, чтобы с неловкостью отстраниться, Матвей сжал её руку в ответ.

— Вижу, — только и ответил он, выводя на тыльной стороне её ладони круговые узоры.

Казалось, воздух в комнате сделался густым и обволакивающим, как мёд. В голове, не переставая, стучало, вбившееся накрепко: «Не пересекай черту, не пересекай черту». Мира пыталась убедить себя, что ни в их немногословии, ни во взглядах, ни в прикосновении не было ничего такого. Ничего такого неправильного, что следовало бы немедленно прекратить во избежание последствий. Смешно. Какой же нелепый самообман! То, что происходило у неё внутри, было похоже на сход лавины.

— А ты как сам здесь? — тихо спросила Мира, надеясь, что вопрос отвлечёт её от накрывающих с головой чувств.

— Я — нормально.

«Нормально» — как же. Типичный ответ, заезженная фраза, маскирующая собой разлад и неудовлетворённость.

Так не хотелось прерывать момент их близости, но тянуть с вопросом больше было нельзя.

— Мама сказала, что вы с Дашей поссорились. Это правда?

— Что? Поссорились? Нет. — Матвей убрал руку и снова взялся за свою чашку. — Мы с ней не ссорились. Мы разводимся, — будничным тоном сказал он.

Мире показалось, что она ослышалась. Она переспросила, Матвей подтвердил.

— Но как? Почему вдруг? Что случилось?

Новость была слишком внезапной, чтобы Мира успела определить своё к ней отношение.

— Если в общем, то решили не тратить больше время друг друга, раз чувств нет и семьи не получилось.

Разве можно сообщать подобные вещи с таким ничего не выражающим лицом? Мира впилась ногтями в кожу своих ладоней, злясь на невозможность понять, что чувствует сейчас Матвей. Он казался наглухо закрытым, не оставившим, ни зацепки, ни маячка, ничего. Почему она оказалась в полном неведении касательно того, что происходит в его жизни? Она ведь его сестра! Неужели они настолько отдалились за прошедшие годы?

— А если в частности? — напряженно спросила она.

Матвей тяжело вздохнул. Теперь на его лице отчетливей всего проступала усталость.

— Я тебе всё расскажу, обещаю. Только давай не прямо сейчас, хорошо?

«А когда, Матвей?! Когда? Ты же знаешь, что я потеряю покой до тех пор, пока ты мне всё не объяснишь. Как ты можешь быть таким жестоким?» — хотелось выплеснуть обиду ему в лицо. Но столкнувшись с его умоляющим взглядом, Мира усмирила остатки своего эгоизма, своего желания полного и безраздельного права знать все мысли и чувства брата. Нет, она сама не может быть жестокой, когда ему так очевидно плохо. Она не станет на него давить и требовать откровений, Матвей расскажет всё, когда будет готов.

— Точно расскажешь? — недоверчиво протянула Мира.

— Точно, — Матвей слегка усмехнулся, и взгляд его снова повеселел. — Но сначала ты расскажешь мне, как отдохнула в Испании.

Мире потребовалось несколько секунд, чтобы переключиться: задвинуть свои волнения в дальний угол и вспомнить, что вообще была Испания, которая сейчас казалась ей такой далёкой и несущественной, как забытый в аэропорту стаканчик кофе.

Когда чай был допит, они переместились на укрытый шерстяным пледом диван. Мира рассказывала истории, которые накопились у неё за время рейса, иллюстрируя их фотографиями и видео со смартфона. Матвей активно расспрашивал, вставлял комментарии и часто смеялся, отчего Мира чувствовала себя почти счастливой. Ей было так хорошо и уютно сидеть рядом с ним, чувствуя его тепло. Их руки изредка соприкасались, когда они передавали друг другу телефон, и всякий раз это отзывалось вибрирующим ощущением в груди.

Они не заметили, как за разговорами прошло несколько часов. Давно стемнело. За окном завывал ветер, а снегопад не только не прекратился, но ещё больше усилился. Мира вдруг ощутила себя Золушкой, забывшей о времени на балу с прекрасным принцем. Ей нужно поспешить, если она хочет успеть попасть домой, пока её машина не превратилась в тыкву, а точнее в сугроб.

— Мне пора выезжать, — с досадой сказала она, на полуслове прерывая очередной рассказ, — пока совсем не замело.

Матвей хмуро взглянул в окно, затем поднялся на ноги и направился ко входной двери. Мира последовала за ним, на ходу надевая куртку и шарф. На пороге оба остановились, глядя в темень и бушующую снаружи вьюгу.

— Ты никуда не поедешь, — твёрдо сказал Матвей. — Машину твою откапывать нужно, да и дороги в посёлке скорее всего уже замело. Надеюсь, у тебя не было серьёзных планов на сегодня?

Мира в немом изумлении уставилась на Матвея. Он предлагает ей остаться? Серьёзно? Это же нарушение всех правил!

— А твоим планам я не помешаю?

— Каким ещё планам? — непонимающе нахмурил брови Матвей.

— Отшельническим. Ну там медитации в одиночестве, пение мантр, духовные практики всякие, или чем там занимаются, когда уходят в глухомань от людей.

Матвей, не выдержав, прыснул от смеха.

— Знаешь, петь мантры мне в голову пока не приходило, но спасибо за идею, возьму на заметку. А сейчас, думаю, с моим отшельничеством пора заканчивать.

Когда хлопнули входные двери, надёжно укрывая пространство их дома от тьмы, холода и пронизывающего ветра, Миру охватили смесь неверия и радости. Она остаётся? Неужели всё так просто? Не нужно спешить, прощаться, уезжая куда-то в ночь. У них ещё есть этот вечер, и завтра утром она снова увидит брата, и послезавтра… Пока не расчистят дороги. Ах, как хорошо, что в их небольшом посёлке коммунальные службы никогда не спешат делать свою работу! От свалившегося на неё неожиданного щедрого подарка — времени — у Миры перехватило дыхание. Её вдруг посетила мысль, что они с Матвеем впервые за восемь лет остались по-настоящему вдвоём. Они, конечно же, встречались в периоды Мириных отпусков, но либо на шумных семейных посиделках, либо же в людных местах: прогуливались по паркам, торговым центрам, обедали в кафе. Будто бы вдвоём, но при этом — никогда уединённо. Не сговариваясь, не обсуждая заранее, они определили для себя такой формат, как единственно возможный. И вот — что это? Поломка? Сбой системы? Предновогоднее чудо (если бы Мира ещё могла верить в чудеса)? Она не знала ответа, но отказываться от предложенного судьбой подарка не собиралась.

Мельком Мира поглядывала на Матвея, пытаясь понять, как он относится к изменившимся планам. Он вовсе не выглядел сомневающимся или испытывающим неловкость, напротив, он, казалось, повеселел с тех пор, как узнал, что Мира остаётся. Сразу выдал ей комплект домашней одежды: свитер, штаны, шерстяные носки и пижаму, которые отыскал в большом платяном шкафу их бывшей детской. Только переодевшись и смыв макияж в ванной, Мира окончательно уверилась — она и правда остаётся.

Матвея она нашла в спальне, перестилающим постель.

— Это для меня? — спросила Мира, подходя к кровати.

— Да, — ответил Матвей, взбивая и складывая подушки. — Я постелю себе в другой комнате.

Мира окинула спальню быстрым взглядом, замечая пустую чашку и раскрытую книгу на прикроватной тумбочке, мобильный, лежащий на зарядке неподалёку.

— Почему бы мне не пойти туда? Ты ведь здесь ночевал.

— Здесь теплее, — сказал Матвей, не оборачиваясь. Теперь он был занят тем, что надевал пододеяльник на пуховое одеяло. — К тому же я там не успел убраться.

— Ты как наша бабуля, она всегда придерживалась принципа — лучшее гостям.

— Ты считаешь себя гостьей? — Матвей наконец оставил одеяло в покое и повернулся к Мире.

— Не знаю, — она пожала плечами. — По правде не хотелось бы, это же и мой дом тоже.

— Тогда как насчёт того, что лучшее — любимой сестре?

Он усмехнулся, по-доброму и немного дразняще, а у Миры что-то ёкнуло в груди, разливаясь покалывающим жаром.

— Не могу сказать, что я против, но… — она смотрела в серо-зелёные глаза Матвея, утопая в них. Сердце трепетало, а разум кричал о том, что нужно быть осмотрительнее, сбросить напряжение шуткой, свернуть с опасной дорожки. Но кто бы его сейчас слушал? — Но ведь и ты мой любимый брат, и мне хочется, чтобы лучшее досталось тебе. Замкнутый круг, не находишь?

Матвей рассмеялся.

— Да, пожалуй. Поэтому кому-то нужно будет уступить, а поскольку я старше и приехал сюда первым, это будешь ты.

— Что за авторитарные замашки? — Мира напустила на себя притворно обиженный вид. — И вообще в нашем возрасте неполных два года уже давно не играют роли, чтобы ты ими козырял.

— Ты всегда будешь моей младшей сестрой, — Матвей подмигнул ей. — Пойдём ужинать.

Они вместе занялись приготовлением ужина, точнее разогреванием того, что передала Матвею мама, а после пили чай и разговаривали. Темы для бесед едва успевали сменять одна другую, голод по общению был так велик, что три часа и несколько выпитых чашек чая не могли его удовлетворить. Однако же, когда стрелки часов перевалили за полночь, а Матвей уже в который раз подавил зевок, Мире пришлось озвучить очевидное:

— Ты устал, да и я тоже. Наверное, пора уже идти спать.

— Просто рано сегодня встал, — ответил Матвей, протяжно зевая. — Но мысль верная.

— Тогда я первая в ванную, — быстро сказала Мира, поднимаясь с дивана.

На удачу, из-за того, что она собиралась ночевать у родителей, у Миры были с собой необходимые вещи — зубная щётка и сменное бельё. Это значительно облегчало жизнь, особенно, когда магазины в округе оказались временно недоступны.

Матвей постучал в двери спальни, когда Мира, уже переодевшись в пижаму, сидела на кровати, укрыв ноги одеялом.

— Хотел спросить, может, тебе ещё что-то нужно?

«Тебя рядом!», — хотелось сказать Мире, но вряд ли бы Матвей оценил такой откровенный ответ, и уж тем более поспешил бы исполнить желание.

— Да, нужно, — протянула Мира. — Принеси мне Рекса, мою коричневую собаку.

Матвей на секунду прикрыл глаза, даже не пытаясь подавить улыбку. Он не стал спорить или препираться, а только спросил:

— А где он лежит?

— В комоде с тканями, в самом низу.

— Понял, сейчас будет.

Матвей вернулся минут через пять вместе с плюшевой собакой. Вместо того, чтобы бросить Рекса Мире в руки, он подошел и осторожно присел на край кровати, протягивая игрушку.

— Ну, теперь твоя душенька довольна?

— Вполне, — сказала Мира, прижимая собаку к груди. Рекс пах пылью, в некоторых местах его мех затёрся, но в целом выглядел он неплохо для своего уже преклонного собачьего возраста. — Будет не так страшно и одиноко здесь одной.

— Слышал, Рекс, охраняй хозяйку, — Матвей потрепал Рекса по голове, как если бы тот был настоящей собакой. Его рука на секунду коснулась руки Миры, а потом он встал и направился к выходу.

У дверей Матвей обернулся.

— Да, я, кажется, не сказал тебе, но я очень рад, что ты здесь.

Мира уже знала это: видела в его глазах, слышала в смехе, но словесное подтверждение словно теплым и мягким одеялом опустилось на плечи. Ей захотелось, чтобы Матвей повторял это и повторял.

— Честно говоря, когда я сюда ехала, то была не уверена, что ты радушно меня примешь.

Матвей выглядел потрясённым и расстроенным.

— Мира, как ты можешь… Я всегда… — он осёкся, то ли не зная как, то ли не желая заканчивать фразу. — В общем, спокойной тебе ночи.

Дождавшись ответного: «И тебе», он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мира упала на подушки, прижимая Рекса к сердцу.

Какое счастье вновь оказаться дома.

---

Примечания: