Мира и Матвей (гет)

— Блядские дороги, когда вас наконец отремонтируют?! — выругалась Мира, в раздражении ударив по рулю, когда её «Тойота» угодила колесом в припорошенную снегом яму. Впрочем, сама виновата: не стоило ей так гнать. Это её нервозность давила на газ, и сейчас приходилось снижать скорость до черепашьих сорока, если она не хочет попасть в аварию или угробить машину, так и не доехав до цели. Нужно успокоиться и внимательнее следить за дорогой, тем более с неба мелкой крошкой начинал сыпать снег, ухудшая видимость. Бесполезно: тревога острой иголкой засела под сердцем и не собиралась отступать, так было всегда, когда дело касалось Матвея. И не отступит, пока Мира не увидит брата и своими глазами не убедится, что у него всё в порядке.

Тот разговор с матерью, лишивший её покоя, случился менее двух часов назад. Мира впервые вернулась в Харьков после почти полугодичного рейса и на следующий день навестила родителей. Она собиралась остаться у них на праздники, тем более мама приглашала, сетуя на то, как редко они видятся.

К её приходу мама накрыла на стол, достав из холодильника и разогрев столько еды, сколько, по мнению Миры, им вместе и за три дня не съесть. Но то была мама — её желание накормить всех членов своей семьи с годами, казалось, только прогрессировало.

Мире было спокойно и комфортно и на родительской кухне, и в родительской компании. С возрастом штормящий характер их отношений выровнялся, достигнув наконец долгожданного штиля. Все острые углы и неровности обтесал ветер времени. Они научились принимать её выбор и её свободу, а она — их старение. Время подростково-юношеского бунта прошло, сейчас Мира с досадой и сожалением вспоминала обо всех своих вызовах, о своём эгоистичном желании шокировать и не менее эгоистичном нежелании понять и поставить себя на место родителей.

Отобедав, папа поднялся из-за стола и со словами: «Пойду покемарю полчасика» — отправился в спальню. Мама осталась убирать посуду, пока Мира допивала свой чай. Она продолжала расспрашивать Миру о работе, о недавнем отдыхе в Испании, но, как показалось Мире, слушала её ответы вполуха, рассеянно кивая и вставляя случайные междометия. Ощутив, что что-то не так, Мира прервала свой рассказ и напрямую спросила:

— А у вас с папой как дела?

— У нас-то? Да как обычно, — привычно отмахнулась мама, продолжая слишком уж усердно намывать чашку, — живём и в ус не дуем.

— А Матвей как?

Мама тяжело вздохнула и, отложив чашку, повернулась к Мире.

— А вы с ним не созванивались в последнее время?

От этого протяжного вздоха и этого вопроса под диафрагмой пробежал холодок.

— Недели полторы назад, — медленно сказала Мира, — и всё было нормально. Что с ним?

И, видимо, было что-то в её лице, раз мама, бросив на неё испуганный взгляд, поспешила успокоить:

— Нет-нет, всё с ним нормально. Он на даче сейчас.

— На даче? — непонимающе переспросила Мира. — Они там отмечать Новый год собрались?

— Нет, он один там. Даша с Даником поехали к её родителям.

Чувствуя, что понимает всё меньше, Мира указала рукой на стул напротив:

— Садись. Рассказывай.

Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, мама села за стол.

— Они поссорились, я думаю, — начала она встревоженным шепотом. — Я сама не знаю подробностей. Я звонила ему, но Матвей сказал только, что сейчас на даче, а Даша с сыном в Мариуполе и останутся там на все праздники. Я ему говорю: как так? А он мне — чтобы я не переживала, что всё нормально, и что он расскажет всё позже, после Нового года. Я ему: приезжай тогда к нам, ну что ты там один, в холоде и без компании. А он: «Не волнуйся, я растопил печь. И я хочу побыть один, отдохнуть». Ещё сказал не беспокоить сейчас Дашу вопросами. Я им, конечно, позвонила под предлогом, что хочу пообщаться с внуком, так Даша передала Дане планшет и со словами, что у неё сейчас сгорит запеканка, ушла на кухню. А я… Я не знаю, что и думать. Думала, может, тебе хоть рассказал, что происходит.

Как на духу выложив свой сбивчивый рассказ, мама уставилась на Миру с ожиданием и надеждой, как будто та могла дать ответы на все волнующие вопросы. Мира покачала головой. От переизбытка полученной информации мысли в голове никак не желали принять хотя бы подобие порядка.

— Я не знаю, что сказать. Он никогда не делился со мной подробностями своей семейной жизни.

— Но так нельзя! — воскликнула мама. — Мы с твоим папой хоть и ссорились бывало, но никогда настолько, чтобы проводить праздники врозь. Тем более Новый год. Это тот день, когда семья должна быть вместе.

Мира стиснула зубы. Семья. Насколько разные понятия вкладывали мать и Мира в это слово. Для их матери новая семья Матвея — это его жена и его сын, для Миры же… Неуместная сейчас и неубиваемая ревность отозвалась зудом где-то в районе желудка. Мира привычно отмахнулась от неё.

Уйди, не до тебя совсем.

— Бывает, людям нужно отдыхать друг от друга. Это в порядке вещей, и не обязательно означает какие-то серьёзные проблемы.

Они никогда не уставали друг от друга. Присутствие Матвея рядом всегда ощущалось, как нечто привычное, как неотъемлемая часть её существа, им не требовался отдых или уединение. Они могли часы проводить в комфортном молчании, каждый занимаясь своим делом, могли болтать ночи напролёт обо всём на свете. Она уставала от всех, кто встречался ей в жизни, если общение превышало допустимые лимиты, но никогда — от него.

— Да ерунда это. Он столько работает, и так своих почти не видит, — хмуро ответила мама. Размеренное постукивание пальцами по столешнице выдавало напряженный мыслительный процесс. Мама не была бы собой, если бы ограничилась пустыми причитаниями, не попытавшись перевести их в активную деятельность. Решение не заставило себя ждать. — А знаешь… — Мама подняла на Миру глаза, которые, похоже, зажглись новой идеей. — Съезди ты к нему сейчас.

— Я? — отчего-то растерялась Мира.

— Ты-ты, — закивала мама, судя по всему всё больше убеждаясь в своём новоявленном плане. — Я не могу: Матвей взял с нас обещание, что мы не станем его беспокоить. Хотя бы до Нового года.

— Что я тогда там забыла, раз он не хочет никого видеть?

— Ты-то обещание не давала, — хитро прищурилась мама. Ей впору было бы пойти учиться на адвоката, а не на пекаря-кондитера. — Привезёшь ему еды, я подготовлю сумки. Посмотришь, что там и как. Может, тебе он и расскажет, вы же были так близки. Давай, час туда, час обратно. Как раз до темноты успеешь.

— Не знаю, хорошая ли это идея…

Миру сковала неуверенность. Когда-то она без зазрений совести могла заявиться к Матвею в любое время дня и ночи по любому, даже самому пустяковому поводу, и никогда не возникало ни намёка на чувство, что её присутствие может быть неуместным или нежелательным. Но то было годы назад, до того, как их отношения столь кардинально изменились. Что если он будет совсем не рад её увидеть? Хуже не придумаешь.

Что с ними стало? Проклятье, ты этого хотел?

— А что тут плохого? — продолжала настаивать мама. — Проведаешь брата. Разве ты этого не хочешь?

«Хочу, мам! Ещё как хочу. Но тебе не понять всю сложность… Впрочем, оно и к лучшему».

Мира вздохнула, отчего-то медля с ответом. Решение было принято, оставалось его только озвучить.

— Ладно, готовь свои сумки, я поеду.

От размышлений Миру отвлёк голос навигатора, сообщившего, что до пункта назначения осталось двести метров. Заснеженные поля давно сменились поселковыми улицами. Мира ехала медленно: последний участок дороги был расчищен особенно плохо. Она подозревала, что снегоуборочная техника туда вовсе не добиралась: их дом находился в конце улицы, практически на отшибе, а ближайшие соседи — такие же владельцы дачных участков — имели привычку на зиму оставлять свои дома, полностью перебираясь в город.

В поле зрения показались знакомые тёмно-синие ворота с надписью: «Осторожно, злая собака!» Мира с теплотой усмехнулась: Боня был вовсе не злой собакой, а обычной ласковой дворнягой, к тому же почил уже как лет пять — ушёл вслед за их бабушкой, его любимой хозяйкой. А табличка осталось — то ли в память о нём, то ли в качестве предупреждения любителям лазать по чужим участкам.

Остановив машину у ворот, Мира вышла и направилась к калитке. Ноги в ботинках выше щиколоток утопали в снегу, мелкая крупа царапала лицо и сыпалась за воротник, обжигая шею холодом. Помимо шума ветра в голых древесных кронах до ушей долетали звуки размеренных глухих ударов. Мира медленно шла, тщетно пытаясь утихомирить взбунтовавшееся сердце — оно гнало её скорее вперёд, а сомнения тормозили. Ещё в машине, по сизому дыму, шедшему из трубы, она поняла: Матвей дома.

Калитка тихо и приветственно скрипнула под её рукой, пропуская во двор. Пройдя ещё несколько шагов по дорожке, Мира остановилась и застыла на месте. Глухие звуки — то раскалывающиеся поленья под ударами топора в руках мужчины. Её брата.

Матвей усердно и сосредоточенно колол дрова, складывая их в корзину у своих ног. Занятый работой, он не замечал ничего вокруг, и Мира не спешила выдавать своего присутствия. Она хотела продлить мгновение — редкое и оттого особенно ценное, — когда после долгой разлуки всё ещё не верится в реальность встречи, того, что Матвей перед ней — настоящий, из плоти и крови, не сон и не воспоминание, а расстояние между ними — пустяк, преодолеть который хватит и пары секунд. Так головокружительно близко и так непростительно далеко.

Решив, видимо, передохнуть, Матвей прекратил работу, отложил топор и повернулся, встречаясь с Мирой взглядом. Секунды растянулись, терзая неопределённостью. По лицу Матвея невозможно было определить его мысли. Он рад? Огорчён? Раздосадован? Разглядеть его мешала ещё колючая снежная крошка, бьющая в глаза и кружащая повсюду в зарождающимся вихре. Наконец, словно сбросив оцепенение, Матвей её окликнул:

— Мира!

От эмоций в его возгласе, она ощутила в себе такую лёгкость, точно с души свалилась пара пудовых гирь. Они оба одновременно бросились друг другу навстречу. Уже через несколько мгновений у Миры перехватило дух от того, как крепко стиснул её Матвей в своих объятиях. Она только засмеялась, цепляясь ему за шею, когда он приподнял и закружил её вокруг своей оси. Они не спешили разрывать объятие и после того, как её ноги вновь обрели опору. Стояли, держа друг друга и слегка покачиваясь под порывами холодного ветра. Было тепло и спокойно. Единственное, что побудило Миру отстраниться — это желание увидеть лицо брата. Они отступили друг от друга на полшага, не расцепляя рук.

— Ты как вообще здесь?.. Откуда узнала?

— Мама тебя сдала, отшельник.

— А, ну конечно, мог бы сам догадаться.

Матвей улыбался. Если у Миры и оставались последние крохи сомнений, то все они растаяли от его улыбки, как от солнца. Его лицо светилось искренней, неподдельной радостью, и Мира жадно впитывала её, с восторгом осознавая, что она одна сейчас была её причиной. И всё же радость не могла скрыть печать усталости на его лице — та притаилась в глазах, и в складке между бровей, и в тонкой линии, пересекающей лоб. Она не была чем-то новым. Мира помнила эту усталость — неизменную спутницу Матвея в последние несколько лет, — но так и не смогла с нею примириться. «Милый, тебе нужно больше отдыхать», — пустые, бесполезные слова. Матвей всегда кивал на них, но ничего не менялось. Она не могла, как раньше, влиять на брата. Больше не могла.

Тем не менее Мира ещё раз критически осмотрела его, отмечая и бледность кожи, несмотря на покрасневшие от мороза кончик носа и щёки, и пятидневную на вид щетину. К своему облегчению, всё оказалось не так плохо, как она, благодаря маминым стараниям, успела себя накрутить. Матвей не в отчаянии, не в глухой тоске, не в равнодушии ко всему. Что бы ни произошло в его отношениях с женой, его это не подкосило, а с остальным они справятся.

— Она, кстати, тебе еды передала, по скромным меркам недели на две.

— Что же, единственный повод выбраться отсюда в магазин, похоже, только что исчез, — с притворным огорчением сказал Матвей. — А где еда-то?

— В машине. Пойдём, поможешь мне донести пакеты, — ответила Мира, с сожалением отпуская его руки.

Миру окутало теплом, лишь только она шагнула за порог. Лицо и руки тут же начало покалывать с мороза.

— У тебя здесь так жарко, — сказала она, снимая куртку и разуваясь.

— Тебе так кажется, потому что ты с улицы. Посидишь тут полчаса, изменишь мнение. Вот, надень эти, они тёплые, — Матвей поставил перед ней меховые тапки, которые уже успел достать невесть откуда.

Они вместе вошли в гостиную. Пока Матвей разбирался с сумками, Мира огляделась, вдыхая знакомый с детства запах: дерева, горящих дров и старых тканей. После долгих отсутствий она всякий раз опасалась однажды вернуться и не узнать их дачи. Но всё здесь, за исключением неизбежных — дани современности и комфорту — изменений, оставалось прежним. Три года назад Матвей затеял грандиозный ремонт — починил крышу, обустроил ванную комнату, обновил полы и фасад, и при всём при этом умудрился сохранить главное, то, что, по мнению Миры, составляло душу их дома. В большой кирпичной печи всё так же потрескивали поленья, на стенах висели вышитые крестиком и гладью картины, а в углу стоял иконостас; тканые полосатые коврики на дощатом полу, вязаные салфетки на шкафчиках, дубовый стол и часы с кукушкой — всё это Мира помнила с детства, всё это осталось от прабабушки и бабушки, и продолжало свою жизнь даже после того, как их не стало. Мира была благодарна Матвею за то, что оставил эти старые вещи, но в то же время в глубине души понимала, что он руководствовался теми же сентиментальными воспоминаниями, что жили и в ней.

— Вижу, что насчёт двух недель ты не преувеличивала, — проворчал Матвей, разгружая пакеты.

— Ты же знаешь маму, — довольно усмехнулась Мира, садясь за стол. — Она не упустила бы возможности ликвидировать хотя бы одно из своих беспокойств — что ты сидишь здесь в одиночестве и голодный.

Матвей никак не отреагировал на её провокативный ответ, и только через время, как показалось Мире, с долей грусти в голосе сказал:

— Родители всегда будут переживать за своих детей. Раньше я этого не понимал, но сейчас уверен, что даже когда Данику будет тридцать, я всё равно буду волноваться, что с ним и как. Но для себя я решил, что не стану давить на него ожиданиями и приму любой его выбор. И постараюсь сделать так, чтобы он всегда знал об этом.

От его неожиданно серьёзной речи Мира впала в секундное замешательство, не зная, как продолжить разговор. Ей казалось, что ещё слишком рано спрашивать в лоб о том, что стряслось у них с женой, нужно хотя бы дождаться чая. Поэтому, меняя тон на небрежно-весёлый, она поинтересовалась:

— И как там мой племянник?

— Хорошо. — Матвей улыбнулся. Взгляд его стал мягче и теплее. — Вчера с ним созванивались, рассказывал, что бабушка с дедушкой подарили ему «Лего». Теперь он строит космический корабль. Сам, по своей фантазии. Говорит, хочет стать авиаконструктором.

— В прошлом году он, кажется, говорил, что станет моряком.

— С тех пор он уже успел поменять пять профессий, — рассмеялся Матвей, активно ища что-то в кухонном шкафу. — Молодец, ищет себя.

— А помнишь, в детстве я хотела стать художницей, а ты — музыкантом?

— Помню. Ты классно рисовала.

— И вполовину не так хорошо, как некоторые в художке, вот у них был талант, — возразила Мира, — а я чисто для себя рисовала, мне просто это нравилось.

У неё когда-то был пухлый блокнот, в котором она делала карандашные наброски всех и вся: родных, друзей, одноклассников, просто прохожих, но чаще — Матвея. Казалось, нет ничего странного в желании постоянно рисовать его серо-зелёные глаза, густые брови, нос с горбинкой, родинку на подбородке, изогнутые в лёгкой улыбке тонкие губы. Мира всегда находила брата красивым, но при этом отдавала отчёт, что он не обладал смазливой внешностью типичного красавчика, на которого гроздьями могли вешаться девчонки. Его красота оставалась более неочевидной и тонкой, а скромный интровертивный характер также не прибавлял популярности у противоположного пола. Мира помнила, что начала рисовать Матвея ещё задолго до того, как осознала, что влюблена.

— Зато ты очень хорошо играл на гитаре и пел, — добавила Мира, отгоняя воспоминания. — Мне нравилось тебя слушать.

— Ну, я довольно рано понял, что гитара для меня это просто хобби, и что играть для большой аудитории — это не моё, — пожал плечами Матвей, набирая воду в эмалированный чайник. — Мята или облепиха?

— Что? — не поняла Мира внезапного вопроса.

— Чай какой будешь?

— Облепиховый.

— Так и думал.

Пока Матвей заваривал чай и разогревал мамин рыбный пирог, Мира бессовестно бездельничала. Ей нравилось вот так безнаказанно наблюдать за его размеренными действиями, особенно когда он делал что-то для неё. Пусть это и был всего лишь чай.

— Кстати, забыл сказать, ты прекрасно выглядишь.

От неожиданного комплимента, прозвучавшего смущенно и от того искренне, у Миры быстрее забилось сердце. Она опустила взгляд в чашку, которую поставил перед нею Матвей, не осмеливаясь встретиться с ним глазами. Однако он сам не стал задерживаться у стола: поставил заварник и поспешил к плите.

— Это потому что я, в отличие от некоторых, люблю и умею отдыхать, — преувеличенно бодрым голосом сказала Мира, наливая густой облепиховый отвар в чашку. Её рука, держащая стеклянный заварник, мелко дрожала.

— На меня намекаешь? — Матвей уже вернулся с пирогом и двумя тарелками. — Как видишь, сейчас я отдыхаю.

— На даче зимой? — Мира скептически приподняла брови.

— Для меня сейчас это лучшее место, — просто ответил Матвей.

Он не стал развивать тему, и они переключились на разговоры о пустяках, пока пили чай и ели пирог. Во время их болтовни Мира не раз ловила на себе взгляд брата, определения которому дать не могла. Наконец, не выдержав, она спросила:

— Почему ты так на меня смотришь? У меня крошки на лице?

— Нет, нет. — Матвей с улыбкой покачал головой. — Просто мне всё ещё сложно поверить, что ты реально здесь, на этой кухне. Ты так внезапно появилась, как будто вышла прямиком из снежного вихря. Как видение. Я не сразу поверил, что это и правды ты.

— Но ты успел убедиться в моей реальности? — Мира прищурилась, чуть склонив голову.

— Да. Наверное.

Повинуясь импульсу, Мира накрыла рукой его лежащую на столе тёплую ладонь.

— Видишь, я настоящая, — негромко сказала она.

Вместо того, чтобы с неловкостью отстраниться, Матвей сжал её руку в ответ.

— Вижу, — только и ответил он, выводя на тыльной стороне её ладони круговые узоры.

Казалось, воздух в комнате сделался густым и обволакивающим, как мёд. В голове, не переставая, стучало, вбившееся накрепко: «Не пересекай черту, не пересекай черту». Мира пыталась убедить себя, что ни в их немногословии, ни во взглядах, ни в прикосновении не было ничего такого. Ничего такого неправильного, что следовало бы немедленно прекратить во избежание последствий. Смешно. Какой же нелепый самообман! То, что происходило у неё внутри, было похоже на сход лавины.

— А ты как сам здесь? — тихо спросила Мира, надеясь, что вопрос отвлечёт её от накрывающих с головой чувств.

— Я — нормально.

«Нормально» — как же. Типичный ответ, заезженная фраза, маскирующая собой разлад и неудовлетворённость.

Так не хотелось прерывать момент их близости, но тянуть с вопросом больше было нельзя.

— Мама сказала, что вы с Дашей поссорились. Это правда?

— Что? Поссорились? Нет. — Матвей убрал руку и снова взялся за свою чашку. — Мы с ней не ссорились. Мы разводимся, — будничным тоном сказал он.

Мире показалось, что она ослышалась. Она переспросила, Матвей подтвердил.

— Но как? Почему вдруг? Что случилось?

Новость была слишком внезапной, чтобы Мира успела определить своё к ней отношение.

— Если в общем, то решили не тратить больше время друг друга, раз чувств нет и семьи не получилось.

Разве можно сообщать подобные вещи с таким ничего не выражающим лицом? Мира впилась ногтями в кожу своих ладоней, злясь на невозможность понять, что чувствует сейчас Матвей. Он казался наглухо закрытым, не оставившим, ни зацепки, ни маячка, ничего. Почему она оказалась в полном неведении касательно того, что происходит в его жизни? Она ведь его сестра! Неужели они настолько отдалились за прошедшие годы?

— А если в частности? — напряженно спросила она.

Матвей тяжело вздохнул. Теперь на его лице отчетливей всего проступала усталость.

— Я тебе всё расскажу, обещаю. Только давай не прямо сейчас, хорошо?

«А когда, Матвей?! Когда? Ты же знаешь, что я потеряю покой до тех пор, пока ты мне всё не объяснишь. Как ты можешь быть таким жестоким?» — хотелось выплеснуть обиду ему в лицо. Но столкнувшись с его умоляющим взглядом, Мира усмирила остатки своего эгоизма, своего желания полного и безраздельного права знать все мысли и чувства брата. Нет, она сама не может быть жестокой, когда ему так очевидно плохо. Она не станет на него давить и требовать откровений, Матвей расскажет всё, когда будет готов.

— Точно расскажешь? — недоверчиво протянула Мира.

— Точно, — Матвей слегка усмехнулся, и взгляд его снова повеселел. — Но сначала ты расскажешь мне, как отдохнула в Испании.

Мире потребовалось несколько секунд, чтобы переключиться: задвинуть свои волнения в дальний угол и вспомнить, что вообще была Испания, которая сейчас казалась ей такой далёкой и несущественной, как забытый в аэропорту стаканчик кофе.

Когда чай был допит, они переместились на укрытый шерстяным пледом диван. Мира рассказывала истории, которые накопились у неё за время рейса, иллюстрируя их фотографиями и видео со смартфона. Матвей активно расспрашивал, вставлял комментарии и часто смеялся, отчего Мира чувствовала себя почти счастливой. Ей было так хорошо и уютно сидеть рядом с ним, чувствуя его тепло. Их руки изредка соприкасались, когда они передавали друг другу телефон, и всякий раз это отзывалось вибрирующим ощущением в груди.

Они не заметили, как за разговорами прошло несколько часов. Давно стемнело. За окном завывал ветер, а снегопад не только не прекратился, но ещё больше усилился. Мира вдруг ощутила себя Золушкой, забывшей о времени на балу с прекрасным принцем. Ей нужно поспешить, если она хочет успеть попасть домой, пока её машина не превратилась в тыкву, а точнее в сугроб.

— Мне пора выезжать, — с досадой сказала она, на полуслове прерывая очередной рассказ, — пока совсем не замело.

Матвей хмуро взглянул в окно, затем поднялся на ноги и направился ко входной двери. Мира последовала за ним, на ходу надевая куртку и шарф. На пороге оба остановились, глядя в темень и бушующую снаружи вьюгу.

— Ты никуда не поедешь, — твёрдо сказал Матвей. — Машину твою откапывать нужно, да и дороги в посёлке скорее всего уже замело. Надеюсь, у тебя не было серьёзных планов на сегодня?

Мира в немом изумлении уставилась на Матвея. Он предлагает ей остаться? Серьёзно? Это же нарушение всех правил!

— А твоим планам я не помешаю?

— Каким ещё планам? — непонимающе нахмурил брови Матвей.

— Отшельническим. Ну там медитации в одиночестве, пение мантр, духовные практики всякие, или чем там занимаются, когда уходят в глухомань от людей.

Матвей, не выдержав, прыснул от смеха.

— Знаешь, петь мантры мне в голову пока не приходило, но спасибо за идею, возьму на заметку. А сейчас, думаю, с моим отшельничеством пора заканчивать.

Когда хлопнули входные двери, надёжно укрывая пространство их дома от тьмы, холода и пронизывающего ветра, Миру охватили смесь неверия и радости. Она остаётся? Неужели всё так просто? Не нужно спешить, прощаться, уезжая куда-то в ночь. У них ещё есть этот вечер, и завтра утром она снова увидит брата, и послезавтра… Пока не расчистят дороги. Ах, как хорошо, что в их небольшом посёлке коммунальные службы никогда не спешат делать свою работу! От свалившегося на неё неожиданного щедрого подарка — времени — у Миры перехватило дыхание. Её вдруг посетила мысль, что они с Матвеем впервые за восемь лет остались по-настоящему вдвоём. Они, конечно же, встречались в периоды Мириных отпусков, но либо на шумных семейных посиделках, либо же в людных местах: прогуливались по паркам, торговым центрам, обедали в кафе. Будто бы вдвоём, но при этом — никогда уединённо. Не сговариваясь, не обсуждая заранее, они определили для себя такой формат, как единственно возможный. И вот — что это? Поломка? Сбой системы? Предновогоднее чудо (если бы Мира ещё могла верить в чудеса)? Она не знала ответа, но отказываться от предложенного судьбой подарка не собиралась.

Мельком Мира поглядывала на Матвея, пытаясь понять, как он относится к изменившимся планам. Он вовсе не выглядел сомневающимся или испытывающим неловкость, напротив, он, казалось, повеселел с тех пор, как узнал, что Мира остаётся. Сразу выдал ей комплект домашней одежды: свитер, штаны, шерстяные носки и пижаму, которые отыскал в большом платяном шкафу их бывшей детской. Только переодевшись и смыв макияж в ванной, Мира окончательно уверилась — она и правда остаётся.

Матвея она нашла в спальне, перестилающим постель.

— Это для меня? — спросила Мира, подходя к кровати.

— Да, — ответил Матвей, взбивая и складывая подушки. — Я постелю себе в другой комнате.

Мира окинула спальню быстрым взглядом, замечая пустую чашку и раскрытую книгу на прикроватной тумбочке, мобильный, лежащий на зарядке неподалёку.

— Почему бы мне не пойти туда? Ты ведь здесь ночевал.

— Здесь теплее, — сказал Матвей, не оборачиваясь. Теперь он был занят тем, что надевал пододеяльник на пуховое одеяло. — К тому же я там не успел убраться.

— Ты как наша бабуля, она всегда придерживалась принципа — лучшее гостям.

— Ты считаешь себя гостьей? — Матвей наконец оставил одеяло в покое и повернулся к Мире.

— Не знаю, — она пожала плечами. — По правде не хотелось бы, это же и мой дом тоже.

— Тогда как насчёт того, что лучшее — любимой сестре?

Он усмехнулся, по-доброму и немного дразняще, а у Миры что-то ёкнуло в груди, разливаясь покалывающим жаром.

— Не могу сказать, что я против, но… — она смотрела в серо-зелёные глаза Матвея, утопая в них. Сердце трепетало, а разум кричал о том, что нужно быть осмотрительнее, сбросить напряжение шуткой, свернуть с опасной дорожки. Но кто бы его сейчас слушал? — Но ведь и ты мой любимый брат, и мне хочется, чтобы лучшее досталось тебе. Замкнутый круг, не находишь?

Матвей рассмеялся.

— Да, пожалуй. Поэтому кому-то нужно будет уступить, а поскольку я старше и приехал сюда первым, это будешь ты.

— Что за авторитарные замашки? — Мира напустила на себя притворно обиженный вид. — И вообще в нашем возрасте неполных два года уже давно не играют роли, чтобы ты ими козырял.

— Ты всегда будешь моей младшей сестрой, — Матвей подмигнул ей. — Пойдём ужинать.

Они вместе занялись приготовлением ужина, точнее разогреванием того, что передала Матвею мама, а после пили чай и разговаривали. Темы для бесед едва успевали сменять одна другую, голод по общению был так велик, что три часа и несколько выпитых чашек чая не могли его удовлетворить. Однако же, когда стрелки часов перевалили за полночь, а Матвей уже в который раз подавил зевок, Мире пришлось озвучить очевидное:

— Ты устал, да и я тоже. Наверное, пора уже идти спать.

— Просто рано сегодня встал, — ответил Матвей, протяжно зевая. — Но мысль верная.

— Тогда я первая в ванную, — быстро сказала Мира, поднимаясь с дивана.

На удачу, из-за того, что она собиралась ночевать у родителей, у Миры были с собой необходимые вещи — зубная щётка и сменное бельё. Это значительно облегчало жизнь, особенно, когда магазины в округе оказались временно недоступны.

Матвей постучал в двери спальни, когда Мира, уже переодевшись в пижаму, сидела на кровати, укрыв ноги одеялом.

— Хотел спросить, может, тебе ещё что-то нужно?

«Тебя рядом!», — хотелось сказать Мире, но вряд ли бы Матвей оценил такой откровенный ответ, и уж тем более поспешил бы исполнить желание.

— Да, нужно, — протянула Мира. — Принеси мне Рекса, мою коричневую собаку.

Матвей на секунду прикрыл глаза, даже не пытаясь подавить улыбку. Он не стал спорить или препираться, а только спросил:

— А где он лежит?

— В комоде с тканями, в самом низу.

— Понял, сейчас будет.

Матвей вернулся минут через пять вместе с плюшевой собакой. Вместо того, чтобы бросить Рекса Мире в руки, он подошел и осторожно присел на край кровати, протягивая игрушку.

— Ну, теперь твоя душенька довольна?

— Вполне, — сказала Мира, прижимая собаку к груди. Рекс пах пылью, в некоторых местах его мех затёрся, но в целом выглядел он неплохо для своего уже преклонного собачьего возраста. — Будет не так страшно и одиноко здесь одной.

— Слышал, Рекс, охраняй хозяйку, — Матвей потрепал Рекса по голове, как если бы тот был настоящей собакой. Его рука на секунду коснулась руки Миры, а потом он встал и направился к выходу.

У дверей Матвей обернулся.

— Да, я, кажется, не сказал тебе, но я очень рад, что ты здесь.

Мира уже знала это: видела в его глазах, слышала в смехе, но словесное подтверждение словно теплым и мягким одеялом опустилось на плечи. Ей захотелось, чтобы Матвей повторял это и повторял.

— Честно говоря, когда я сюда ехала, то была не уверена, что ты радушно меня примешь.

Матвей выглядел потрясённым и расстроенным.

— Мира, как ты можешь… Я всегда… — он осёкся, то ли не зная как, то ли не желая заканчивать фразу. — В общем, спокойной тебе ночи.

Дождавшись ответного: «И тебе», он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мира упала на подушки, прижимая Рекса к сердцу.

Какое счастье вновь оказаться дома.

---

Примечания:

Мама с папой о чём-то шумно спорили на кухне, но из-за закрытой двери слов было не разобрать. Мира подошла ближе и, задержав дыхание, надавила на ручку. Дверь тихо скрипнула, приоткрывшись на толщину мизинца. Мира приблизила ухо — теперь слова слышались отчётливо. Мамин голос то опускался до громкого шёпота, то снова подпрыгивал, становясь резким и звонким, как было всегда, когда она злилась и волновалась. Судя по звукам, на месте она не сидела, а, наоборот, ходила туда-сюда по кухне.

— Саш, некуда больше ждать, твой отпуск без содержания затянулся. Надо искать варианты.

— Да знаю, — раздался усталый голос папы. — Только хер я кому сейчас со своими допусками и разрядами сдался. Везде одна и та же срань: заводы стоят, цеха пустые. Кума вон сократили, месяц пьёт уже.

— Твоему куму только повод дай. Ты на него не смотри: у тебя дети, их кормить надо, а мне третий месяц мукой и маслом выдают.

— Ну хоть не покрышками, и то хлеб, — папа, кажется, усмехнулся.

«Что такое покрышки?» — подумала Мира, потирая левой ступнёй правую. С пола тянуло холодом, босые ноги давно озябли, да и пижама совсем не грела. Если её застукают не в кровати, то мало ей не покажется. Мама опять раскричится. В последнее время она часто ходит сердитая и хмурая. Раньше она была добрее и веселее. Даже на Матвея ругается, хотя он, в отличие от Миры, послушный.

— Не смешно. Подумай лучше, что делать. К Хоменко обратись, я тебе сто раз…

— Хоменко не поможет. Закрыли тему. Мне сейчас только охранником куда идти или на рынок торговать. Бомбилой по вечерам можно ещё.

— Опасно…

— Не опаснее, чем везде, — папа замолчал, будто крепко о чём-то задумался. — Слушай, Оксан, я тут подумал: у нас же муки сейчас завались. Что если ты нажаришь пирожков и беляшей, я поторгую? Знаю хорошие точки, где много народа ходит.

— Попробуем, чего терять, — мама вздохнула. Раздался скрежет стула по полу. — Но, Саш, мне Жанка одну шабашку подкинула. Полы по вечерам мыть в поликлинике нашей.

— А дети как?

— К матери придётся отправить. Я уже всё обсудила, она согласна.

— Когда выходишь?

— Со следующей недели…

— Мира, ты чего здесь? — раздался над ухом внезапный шепот.

Мира, едва не подскочив на месте, повернулась и, заметив маячившего за спиной брата, приложила палец к губам.

— Тихо, я слушаю.

— Пошли спать, мама разозлится, если увидит тебя здесь.

— Интересно же.

— Пойдём, а то замёрзнешь. — Он настойчивее потянул её за руку, и Мира послушно пошла следом.

Они забрались под большое пуховое одеяло. Постель ещё хранила остатки тепла, а вот бутылка с горячей водой, которую мама подложила им вечером, успела остыть. Стуча зубами от холода, Мира придвинулась ближе к брату и прислонила к нему свои ледяные ноги. Матвей не протестовал, только обнял её одной рукой и спросил:

— Что они говорили?

— Что мы поедем к бабушке!

— Ух ты, классно! Но… почему? Сейчас же зима, а ездим мы туда летом обычно.

— Не зна-аю, — широко зевнула Мира, закрывая глаза. — Зато на санках сможем покататься, и на лёд пойти.

Матвей был таким тёплым, что и она, прижатая к нему, очень быстро согрелась.

* * *

К бабушке они отправились уже на следующий день. Мама всё утро собирала сумки — упаковывала одежду, продукты, пока Мира и Матвей носились друг за другом по квартире. В какой-то момент мама, видимо, устав от беготни и шума, отправила их в детскую собирать игрушки, которые поедут с ними к бабушке. Мира решила взять свою новенькую — подарок крёстной — меховую собачку Рекса и несколько моделек машин, которыми они с братом любили устраивать гонки. Матвей выбрал конструктор и коллекцию своих пластмассовых зверей. Посовещавшись, они также положили в пакет коробку домино и картонную настолку — играть по вечерам.

Бабушка встретила их крепкими объятиями и поцелуями, а также охами и ахами о том, как они подросли. Пока Матвей рассказывал, что нового у них произошло, Мира углядела на кухонном столе прикрытую полотенцем большую тарелку с творожными плюшками. Бабушка всегда пекла что-то к их приезду! Мира толкнула брата в бок и кивком указала на тарелку. Улучив момент, когда взрослые отвлеклись на разговоры, она прошмыгнула к столу и в мгновение ока стянула одну плюшку себе, а вторую сунула в руки подошедшему к ней Матвею. Когда мама обратила на них свой взор, обе плюшки были уже наполовину съедены.

— А спросить? — строго сказала она, нахмурив брови. — Теперь есть ничего не захотят. — Она устало махнула рукой и повернулась к папе. — Вот что с ними делать?

— Не кипишуй, Оксан, нормально они поедят.

Папа оказался прав. Когда пришло время ужина и бабушка разогрела борщ, никто не жаловался на отсутствие аппетита — тарелки опустели быстро. За столом в тот вечер много смеялись и разговаривали, и впервые за долгое время — не о деньгах и ценах. От таких разговоров родители всегда становились угрюмыми и злыми, однако сегодня они много улыбались, вспоминали прошлое и смеялись над чем-то малопонятным для Миры и Матвея.

Когда за окном стемнело, беседы стихли, а родители начали собираться. Уже одетые в зимние куртки, они поочерёдно обняли детей на прощание.

— Мы вернёмся на выходных, — сказала мама, целуя Миру, а затем Матвея в обе щеки. — Слушайтесь бабушку, родные.

— И привезём чего-то вкусненького, — пообещал папа. — Не скучайте без нас.

— Не переживайте, езжайте с Богом, — сказала им бабушка уже на пороге. — Всё будет хорошо.

Короткий хлопок двери — и мама с папой скрылись от глаз. Ощутив странную тяжесть в груди, Мира прижалась к брату, который тоже выглядел притихшим.

— Ну что, идёмте, мои золотые, сейчас «Спокойной ночи, малыши» начнутся, — мягко сказала бабушка, уводя их к телевизору. — Неделя быстро пролетит, вот увидите.

И неделя, действительно, пролетела быстро — столько нового и интересного предстояло разведать в доме, огороде и за воротами. Однако, когда родители вновь перешагнули порог, Мира и Матвей уже наперегонки неслись к ним — обниматься, а после — исследовать большие, набитые продуктами сумки.

— Скучали, зайцы? — папа потрепал их по макушкам, а затем разжал перед ними кулак. На раскрытой ладони лежали две шоколадные конфеты «Белочка». — По дороге сюда я зайчика встретил. Он из леса выбежал и попросил передать двум хорошим детям вот это.

— Ух ты! Здорово! — воскликнула Мира, забирая свою конфету. Зайчик часто передавал что-то вкусное через папу, но почему-то сам никогда им не показывался.

Жалуясь на усталость, спать родители легли рано. Утром бабушка велела их не тревожить, поэтому Мира и Матвей успели позавтракать и сыграть в домино, прежде чем мама с папой, зевая, вышли на кухню. Зато днём все вместе отправились кататься на санках — на те самые большие горки, куда бабушка строго запрещала ходить одним.

Как же весело они провели время! Мире надолго запомнились и скорость, от которой захватывало дух, и снежная круговерть перед глазами, и звонкий смех. Мама и папа так веселились, как будто сами превратились в детей: съезжали с самых крутых горок под громкие визги, кубарем валились в снег и много хохотали. Однако, стоило вернуться домой, как что-то изменилось: лица их снова стали серьёзными, и опять начались эти взрослые разговоры.

— Пора ехать, — вздохнула мама. Она сидела на диване и пила чай. Мира и Матвей устроились рядом по обе стороны от неё, уплетая бабушкино печенье.

— Мы с вами? — спросил Матвей.

— Нет, — папа покачал головой. — Останетесь ещё у бабушки.

— Не уезжайте, — Мира обняла маму, прижимаясь щекой к её животу. — Оставайтесь с нами, мы ещё снежную бабу не слепили.

— Да, останьтесь, — подхватил Матвей.

— Не получится, — ответила мама. — Но мы приедем, и в следующий раз слепим все вместе снеговика.

Они уехали. Вернулись через неделю, а на следующий день опять уехали. И так снова и снова. Мира уже и не считала их отъезды и возвращения. Однажды бабушка посадила их с Матвеем напротив себя и объяснила:

— Понимаете, мама с папой пока не могут вас забрать, потому что очень много работают, и там за вами некому будет присматривать. Я тоже не могу уехать и оставить хозяйство, у меня огород, куры. Но вам же здесь хорошо, правда?

Матвей слушал и кивал с очень серьёзным, сосредоточенным видом.

— Почему они не могут работать меньше? — спросила Мира.

— Потому что зарабатывают денюшку, чтобы нам всем было, что есть и в чём ходить.

— А когда они её заработают?

Бабушка в ответ улыбнулась, покачала головой и предложила им ещё по пирожку.

Однажды подслушала Мира и другой разговор. Бабушка с мамой готовили обед, а Мира как раз проходила мимо кухни. Услышав имя брата, она остановилась.

— Придётся Матвею здесь идти в первый класс. — Мама нарезала капусту, стоя к Мире спиной. Бабушка рядом чистила лук. — В этом году никак не получится забрать.

— Само собой, Оксан. Я всё понимаю.

— Как дети? — после небольшой паузы поинтересовалась мама. — Не скучают хоть сильно?

— Был бы один кто, так и было бы, а их двое. Они постоянно вместе, некогда им скучать.

И здесь бабушка не ошиблась: вдвоём им никогда не было скучно.

Да и как скучать, когда вокруг столько всего можно исследовать! Очень скоро дом, с его скрипучими деревянными полами, огромной печью, шкафами, хранящими кипы белья и одежды, стал знаком как свои пять пальцев. Зато чердак никогда не переставал удивлять. Когда пришла весна и потеплело, Мира и Матвей могли проводить там по полдня и ничуть не заскучать. Настоящее царство, в котором каждый день обнаруживались всё новые и новые сокровища: горы старой одежды и обуви, которую они перемерили, воображая себя взрослыми; куклы почти с Мирин рост, с одинаковыми, немного пугающими лицами; деревянные игрушки, книги. Но чаще всего им попадались вещи, о назначении которых они не догадывались. Как-то пара пластмассовых уток, очень похожих на настоящих, только с перекладиной вместо ног. Из-за неё они не могли стоять и постоянно заваливались на бок.

— Это для охоты, — объяснила им бабушка, когда они притащили их вниз поиграть. — Ставишь таких на воду, и к ним подплывают настоящие утки.

В другой раз Матвею на глаза попался тяжёлый кожаный чемодан с трубой и ручкой, который ни один из них не смог поднять.

— Да это ж патефон, я и забыла, что он здесь! — всплеснула руками бабушка, поднявшаяся на чердак по настойчивым просьбам внуков. — Его ещё мой отец покупал. Надо проверить, работает ли ещё.

Патефон оказался рабочим. Бабушка меняла пластинки и показывала, как правильно крутить ручку, а они с Матвеем целый вечер плясали под музыку.

— Раз здесь никто не живёт, то пусть это будет наше Королевство, — сказала Мира. Они сидели на чердаке на сброшенных на пол подушках и перебирали сокровища большого деревянного сундука. — Я буду королевой!

— А я кем? — поинтересовался сидящий рядом Матвей.

— Королём, конечно.

На том и порешили.

Но не одним чердаком ограничивались их владения. За порогом дома начинался не менее удивительный мир: большой бабушкин участок с огородом, курятником, сараем и баней. Сколько игр там можно было себе придумать, сколько занятий найти! Что ни день, то всегда что-то новое.

Конечно, кроме развлечений, они и полезными делами занимались: помогали бабушке пропалывать грядки, снимали с картошки колорадских жуков и их оранжевых личинок, бегали за парным молоком и брынзой к соседке тёте Лиде, которая держала корову. А когда созревал урожай — собирали в банки малину, наполняли вёдра душистыми абрикосами и вишней, срывали колючие огурцы и несли их на кухню, где бабушка уже готовилась делать закрутки.

«Они постоянно вместе», — сказала как-то про них бабушка, и это была абсолютная правда. Не было такого, чтобы они делали что-то врозь, даже когда идеи их не совпадали. Матвей, к примеру, любил более спокойные игры: собирать что-то из конструктора, запускать воздушных змеев или бумажные самолёты. Мог также подолгу наблюдать за природой — садился на корточки перед муравейником, и смотрел, как копошащиеся у его ног муравьи тянут к себе в домик хлебные крошки.

— А давай посмотрим, что там внутри, — предложила Мира, подобрав с земли тонкую и острую палочку.

— Ты что! — возмущённо воскликнул брат. — Это же их дом, его нельзя разрушать!

После его слов сделалось стыдно, и палка улетела подальше в траву.

Мире нравились другие забавы: после обильного дождя устроить с соседскими детьми битву грязью, а после, перемазанными с ног до головы, бегать по улице, изображая из себя индейцев; разжигать за домом костёр из сухой травы и веток и «подкармливать» его бутылками и пакетами, наблюдая, как быстро съёживается и плавится на огне пластмасса. Бывало, удавалось уговорить Матвея и на такие проказы: натянуть через дорогу нитку, закрепив оба её конца за столбы, а самим после спрятаться и ждать. Вскоре кто-то проходил по дороге — сосед или случайный прохожий, — обрывал собой нитку и останавливался, а они, хихикая, наблюдали, как жертва их шутки удивлённо озирается по сторонам.

Бабушка никогда не ругала их за порванную одежду или содранные коленки. Одежду зашивала, а коленки мазала зелёнкой и отпускала дальше гулять. По правде, у неё не было времени следить за ними, целыми днями она хлопотала по хозяйству. Зато по вечерам устраивала себе заслуженный отдых: приходили две её подруги-соседки, и они вместе надолго заседали перед телевизором за просмотром сериала. Иногда, играя с Матвеем в той же комнате, Мира одним глазом следила за происходящим на экране. Однажды её настолько впечатлила свадьба и невеста в пышном белом платье, что на следующий день она гордо продемонстрировала бабушке и её подругам свой собственный рисунок.

— Надо же, как красиво, — похвалила её тётя Нина. — Кого ты нарисовала?

— Это я, а это Матвей, — Мира ткнула пальцем сначала в невесту, а потом в жениха. — Это наша свадьба.

Соседки с бабушкой переглянулись и почему-то засмеялись.

— Вы не сможете пожениться, моя золотая. — Бабушка ласково потрепала её по волосам, но Мира увернулась, чувствуя, как в ней закипает обида.

— Почему?

— Потому что вы брат и сестра, а на родственниках не женятся.

— Но почему? — настаивала Мира, переводя взгляд с одного лица на другое. Матвей рядом слушал их разговор, но не спешил вмешиваться.

— Не делается так, правила такие, — сказала ей бабушка. — Вырастешь, поймёшь.

— Мы поженимся, вот увидишь. — Мира забрала рисунок и вышла из комнаты, обиженно хлопнув дверью.

— Подумаешь, правила, — пробурчала она себе под нос, сидя на кровати в детской. Не есть сладкое перед обедом — тоже правило, но она частенько его нарушала, когда взрослые не видели. И ничего страшного не случалось.

* * *

— Так нечестно! — Мира топнула ногой, ещё не теряя надежды в последний момент переубедить маму. — Я тоже пойду с Матвеем в школу.

— Нет, не пойдёшь, — устало ответила ей мама. Она поправляла Матвею воротник его белой рубашки и приглаживала торчащие волосы. — Я тебе уже сто раз говорила — ты ещё маленькая.

— Я не маленькая! — упрямо возразила Мира. — Мне уже шесть лет!

— Вот когда исполнится семь, тогда и пойдёшь. Всё, разговор закончен.

Мира надулась, но промолчала. Что только за прошедшую неделю она не перепробовала: и слёзы, и просьбы, и уговоры, и обиды — ничто маму не брало. А Матвей всего один раз поинтересовался у папы, правда ли, что Мира не может пойти с ним в первый класс, и, выслушав его объяснение, больше не настаивал.

Пришлось смириться, что этот бой она проиграла.

Потянулись долгие осенние деньки. По утрам Матвей собирался и уходил в школу, а Мира оставалась ждать его возвращения. Не зная, чем занять себя, она хвостиком бродила за бабушкой, то и дело спрашивая, когда же придёт Матвей. Устав от бесконечных вопросов, бабушка показала ей на часы и научила определять время. С тех пор, когда стрелки, большая и маленькая, приближались к двенадцати, Мира занимала свой пост на подоконнике и, прижимаясь лбом к стеклу, ждала. Вначале гремела калитка, затем раздавался радостный лай старого пса Лёвы, и уже через несколько секунд на дорожке к дому показывался Матвей с большим рюкзаком за плечами. Мира тотчас соскакивала с подоконника и спешила навстречу брату. Вот тогда день начинался по-настоящему.

Однажды Мира привычно ждала брата, рисуя на подоконнике. Погода за окном выдалась противная: ветер нагнал тяжёлые тучи, то и дело спускался и снова затихал холодный осенний дождь. Краски на альбомном листке успели высохнуть, а Матвей всё не возвращался. Мира посмотрела на часы: стрелки перевалили за двенадцать и уже приближались к единице! Странно. Никогда раньше он так не задерживался. Она начала второй рисунок, но терпения закончить его не хватило.

— Бабуль! — Мира нашла бабушку за варкой варенья. — А почему Матвей ещё не пришёл?

— Который час? — рассеянно спросила бабушка, помешивая в кастрюле ложкой.

— Уже два часа почти.

Бабушка выключила газ и с озабоченным видом повернулась к Мире.

— Задержался с друзьями, наверное, — предположила она, снимая фартук. — Но я схожу в школу, проверю.

Мира не поверила бабушке. Не мог Матвей играть где-то с друзьями, пока она ждала его дома! Ей самой без него совсем не игралось, и даже к соседским приятелям выходить была неохота. Да и как можно, когда они всё вдвоём делают?

Но не успела бабушка сделать и пары шагов, как хлопнули входные двери. Обе поспешили на звук. На веранде Матвей как ни в чём не бывало снимал грязную обувь.

— Ты где был так долго? — Бабушка упёрла руки в боки, сделавшись вдруг очень похожей на маму.

— К Ване заходил, — беспечно ответил Матвей, вешая дождевик на крючок. — Он пригласил к себе показать свою коллекцию моделек, а потом начался дождь, и Ванина мама позвала нас есть суп.

— Матвей, ты должен всегда предупреждать… — строгим голосом начала бабушка, но Мира не дала ей договорить.

— Ты ходил к кому-то в гости… без меня?! — Обида сдавила горло, а глаза защипало. Мира с неверием смотрела на брата. — Я… я не дружу с тобой больше! — выкрикнула она, прежде чем развернуться и убежать.

Она сидела на кровати, обхватив коленки руками, и тихо всхлипывала. Когда Матвей вошёл следом и присел рядом с ней, Мира отвернулась к стенке, уставившись на ковёр с медвежатами.

— Мир, ну ты чего? — Матвей попытался заглянуть ей в лицо, но она упорно продолжала сверлить взглядом ковёр. — Ты что, обиделась?

— Я с тобой не разговариваю, — хотелось сказать это твёрдо, а вышло пискляво и со слезами в голосе.

— Почему? Я же просто ненадолго зашёл к Ване, и мы…

— Ну и играй с ним теперь, раз он твой новый лучший друг! — Мира метнула в него рассерженный взгляд. Глаза Матвея широко распахнулись.

— Это не так. Ты мой лучший друг, — после небольшой паузы мягко, но уверенно сказал он. — И ты моя любимая сестра. Ты всегда будешь для меня важнее всех. Ну, посмотри на меня.

Мира всхлипнула и снова повернулась к нему.

— Честно? — с надеждой спросила она.

— Честно-честно, — серьёзно ответил Матвей.

— Пообещай.

— Обещаю. — Матвей протянул ей руку с выставленным мизинцем. Мира схватилась за него своим, а затем Матвей разбил их ребром ладони. Они улыбнулись друг дружке. Мир был восстановлен.

Однако на следующий день Мира не осталась дома ждать Матвея, а пошла играть к Машке, которая жила через пару домов по соседству.

* * *

Разговоры о переезде поднимались из года в год, но все они больше походили на обещания, чем на настоящие планы. Очень скоро Мира и Матвей так к ним привыкли, что перестали обращать внимание. Мама говорила: «Станет чуть полегче, заберём вас». Матвей кивал, Мира в ответ выдавала: «Угу», на том разговор и кончался. Когда заберут — родители не уточняли, и переезд переносился в сознании на срок ещё более неопределённый, чем поездка в Саратов к папиным родственникам.

Тем внезапней в один день прозвучали мамины слова:

— С осени, кстати, идёте уже в нашу школу.

То тёплое майское утро они всей семьёй проводили во дворе бабушкиного дома: папа жарил шашлыки на мангале, мама с бабушкой нарезали овощи за накрытым клеёнчатой скатертью столом, а Мира и Матвей играли с Боней — щенком, которого им неделю назад подарил сосед.

От неожиданности Мира выпустила из рук свой шлёпанец, который до этого они с Боней перетягивали как канат. Сжимая в зубах вожделенный трофей, щенок опрометью помчался в сторону огорода.

— А это точно? — спросил Матвей.

— Да, — ответила мама, не отрываясь от своего занятия, — мы с папой уже обо всём договорились. В конце года заберём ваши документы.

Мира заканчивала третий класс и в сентябре должна была пойти в пятый. То, что пойдёт она в их же поселковую школу, до сегодняшнего дня казалось неоспоримым фактом. Однако только что её убеждённость рухнула, и самое странное — Мира не могла понять, как она относится к этой новости. Радуется или огорчена?

До поздней ночи они с Матвеем переговаривались, обсуждая грядущие перемены. В их переезде брат находил больше хороших сторон, чем плохих.

— Да, пусть новая школа, но зато мы будем жить с родителями, как и хотели.

— Но здесь у меня подруги — Машка и Вика, а там я никого знать не буду. И по бабушке буду скучать, и по нашему посёлку.

— Я уверен, ты легко подружишься с кем-то из класса, а к бабушке мы будем приезжать на каникулы, или даже на выходные. Помнишь же, что папа сказал? Думаю, всё будет хорошо, не переживай.

— Ага. — Мира уткнулась лицом в плечо брата и закрыла глаза. На душе стало спокойнее. Конечно, всё будет хорошо, Матвей же будет рядом.

К концу августа со всеми вещами они окончательно переехали в Харьков. Новая школа оказалась не такой страшной, как Мира себе представляла, хотя поначалу трёхэтажное здание поражало своим размером, а в коридорах, наводнённых галдящими учениками всех возрастов, она чувствовала себя оглушенной и растерянной. Её класс тоже оказался в целом нормальным: задиры были поставлены на место, с другими ребятами Мира неплохо поладила, а соседка по парте Маринка быстро стала ей лучшей подружкой. Сложней было заново привыкать жить с родителями.

У бабушки им позволялось многое: лазить на чердак и крышу сарая, колесить на великах по просёлочным дорогам, ходить на речку и в лесок. В маминых же глазах город был полон страшных опасностей. Выходить за пределы их двора строго запрещалось. Мире это правило казалось нелепым: ей ведь не пять лет, чтобы торчать всё время на детской площадке! Конечно же, она его нарушала, конечно же ей за это попадало, если маме удавалось прознать.

Доставалось Мире и за её поведение в школе. После встреч с классной руководительницей мама возвращалась злая. Уже по стуку двери, шагам и грозному: «Мирослава!» Мира понимала, что ждёт её в лучшем случае часовая нотация. В худшем — отлучение от телевизора, приставки и запрет гулять.

— Я не виновата, Клименко первый начал меня доставать, — попыталась как-то оправдаться Мира.

— И поэтому ты облила его водой из ведра?!

— Он выбросил мой учебник в мусорку!

— А драться зачем было начинать? Почему не пожаловалась учительнице?

Мира только фыркала в ответ на подобные предложения. Неужели мама не понимает, что драться — круто, а жалуются только слюнтяи, которые не умеют за себя постоять?

Заканчивались мамины нотации всегда одним и тем же:

— Почему ты не можешь быть как Матвей? Он послушный, старательный, хорошо учится. От учителей я слышу только похвалы в его адрес. Неужели это так сложно?

Если Матвей в такие моменты находился поблизости, то выдыхал раздражённо и отводил взгляд. А Мира злилась на маму: неужели она не видит, что ему это неприятно!

Он был любимым ребёнком в семье, об этом Мира давно догадалась, и жалела его часто по этому же поводу. Потому что быть любимым ребёнком у их родителей — означало, что тебя будут ставить в пример и будут рассчитывать, что ты всегда будешь соответствовать их ожиданиям.

* * *

— Не хотите глянуть, что там внутри? — Мира указала рукой на недостроенный двухэтажный дом из газобетона, мимо которого они как раз проходили. Это здание уже не впервые притягивало взгляд по пути в школу и обратно, так и маня себя исследовать.

После Мириных слов Матвей и его одноклассник Серёжа тоже остановились и с интересом уставились на дом. Участок вокруг него зарос высокой травой и выглядел запущенным, деревянный забор покосился.

— За ним, наверное, сторож следит, — с сомнением сказал Матвей, — или бомжи устроили себе ночлежку.

— Да кому оно надо, — махнул рукой Серёжа, — эта стройка уже лет пять как заброшена. А на бомжей пофигу, если они там есть, то свалим быстро, и делов.

— Да, интересно же, — подхватила Мира, обнаружив в Серёже внезапного союзника.

Матвей колебался, но Мира знала уже, что он не откажет. По лицу было видно, что и его заинтересовала идея исследовать недострой. Спустя короткое время он сказал:

— Ладно, давайте по-быстрому глянем.

Внутри дом оказался разочаровывающе скучным: бетонные полы, усыпанные строительным мусором и битым стеклом, исписанные ругательствами и признаниями в любви стены. Из находок — только чей-то рваный кроссовок и несколько пустых жестяных банок. Даже бомжи куда-то запропастились. Мира медленно прошлась вдоль стен, вчитываясь в надписи. Одна из них гласила: «Лиля + Женя=» и рядом большое красное сердце. Чуть дальше уже другим почерком: «Кто прочитал — тот лох». Мира хмыкнула — ну очень остроумно! — и задрала голову: через большую дыру в потолке проглядывался второй этаж.

— Пойдёмте наверх! — громко предложила она успевшим разбрестись по сторонам Матвею и Серёже.

Втроём они поднялись по бетонной лестнице без перил и огляделись: второй этаж походил на первый — те же голые полы и стены, пустые проёмы окон, однако здесь всё же обнаружилось кое-что интересное. На одной из стен кто-то нарисовал чёрной краской большую пятиугольную звезду, заключённую в круг, а на полу обнаружился след от костра: много пепла и чёрный от копоти бетон.

— Смотрите, что там! — воскликнул Серёжа, указывая пальцем куда-то вверх. От его резкого возгласа Мира и Матвей вздрогнули и одновременно подняли глаза к потолку. На одной из перекладин под крышей сидела уродливого вида кукла. Она была похожа на обыкновенного пластикового пупса, с которого сняли одежду. Из головы неравномерными клоками торчали бесцветные волосы, а на лице не хватало глаз. То, как она таращилась на них своими пустыми глазницами, нагоняло жути. Мира почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Как она там оказалась? — спросила она, отчего-то понизив голос.

Кукла действительно выглядела как чужеродный элемент в окружающей обстановке и тем самым производила пугающее впечатление.

— Закинул, наверное, кто-то, — предположил Матвей.

— А вдруг она проклятая? — округлил глаза Серёжа, опуская голос до возбуждённого шёпота. — Я читал один ужастик, так там компания ребят нашла возле мусорных баков странную куклу. Так вот, она, короче, в конце почти всех порешала.

— Я уверен, её специально туда поставили, чтобы напугать тех, кто будет здесь лазить. — сказал Матвей, внимательно рассматривая куклу. — А что, выглядит реально жутко.

— Давайте снимем её, — расхрабрившись, предложила Мира. Страх внутри только подстёгивал на приключения.

— Ты чё, реально? — Серёжа бросил на неё удивлённый взгляд.

— А что, боишься, что она тебя ночью задушит? — фыркнула Мира и, наклонившись, подобрала с земли камушек. — Проверим, проклятая она или нет.

Камень полетел в куклу, но, чиркнув её по руке, так и не сумел сдвинуть с места. Кукла продолжала сидеть, словно насмехаясь над Мириной жалкой попыткой её сбросить.

— Она что, приклеена там? — раздражённо пробурчала Мира.

— Вполне возможно, — ответил Матвей. — Секунду, я принесу палку.

В ожидании брата Мира прошлась по комнате и нашла большой обломок кирпича. Вот перед ним дурацкая кукла точно не устоит!

— Отойди, — сказала она Серёже, и тот сразу ретировался в безопасное место.

Приноравливаясь к броску, Мира сделала шаг назад, затем ещё и ещё. Размахнулась, в последний раз отступая и… Пол под ногами вдруг испарился, а она сама, не успев даже вскрикнуть, рухнула куда-то вниз.

От шока Мира не могла сообразить, что произошло. В ушах звенело, а перед глазами плыли круги. Она слышала гулкий стук, и только после поняла, что это стучит её сердце. Через несколько безумно длинных мгновений до неё донёсся топот шагов и чьи-то испуганные голоса.

— …ра! Мира! Ты в порядке?

Перед глазами возникло побелевшее от страха лицо брата. Мира кивнула, не найдя сил, чтобы ответить.

— Можешь встать? — Матвей сидел на коленях рядом и держал её за предплечье.

Мира попыталась подняться, но стоило ей опереться на ногу, как ту прошило резкой обжигающей болью.

— Ай! — Мира громко вскрикнула и следом заплакала.

— Что у тебя?

— Нога болит, — хныча, ответила она.

— Тише-тише, не шевелись. — Матвей обнял её, прижимая к себе. — Может, вывих или ушиб. Серёж, посидишь с Мирой, я быстро сбегаю за родителями.

Миру накрыло волной леденящего страха. Матвей собирается оставить её? Нет, ни за что!

— Нет-нет, не уходи! — она крепко вцепилась в брата, утыкаясь лицом в его куртку.

— Хорошо, — шепнул Матвей ей в макушку и успокаивающе погладил по волосам. — Ты же помнишь наш адрес? — Эти слов уже предназначались Серёже. — Скажешь нашей маме, что Мира упала и ушибла ногу, а я остался с ней.

— Ааа… окей. Ладно, я мигом.

— Спасибо.

Только когда Серёжины шаги стихли, и Мира уверилась, что брат остаётся, она ослабила хватку. Стараясь не тревожить ногу, они поудобнее расположились на бетонном полу. Матвей обнимал её одной рукой, а Мира сидела, прислонившись к его плечу.

Боль с резкой сменилась на тупую и ноющую, но вполне терпимую. От неё даже можно было отвлечься, рассматривая помещение. Рядом с местом, куда упала Мира, лежала груда камней. «Повезло, что я не свалилась на них», — подумала она про себя.

— Как это произошло? — нарушил молчание Матвей. Голос уже его не дрожал, как вначале, но всё ещё звучал очень глухо.

— Не смотрела куда иду, — нехотя ответила Мира. — Блин, теперь мама точно меня прибьёт.

— Не прибьёт, ты пострадавшая.

— Знаешь, — медленно произнесла Мира, вспоминая причину своего падения, — зато мы точно убедились, что эта дурацкая кукла — проклятая.

Она повернулась и заглянула Матвею в лицо, чтобы увидеть, как он оценит её шутку. Он всё ещё имел бледный и несчастный вид, но всё же на лице его появилась слабая улыбка.

Спустя вечность снаружи наконец раздались шаги и голоса, а через несколько секунд внутрь стремительным ураганом ворвалась мама. За ней испуганно семенил Серёжа.

— Я здесь, солнышко, — мама опустилась рядом на колени. Лицо у неё было напряженным, а взгляд предельно сосредоточенным. — Что болит?

— Нога, — ответила Мира. Из глаз помимо воли снова полились слёзы.

Мама осторожно ощупала левую ногу. И хотя она едва касалась её рукой, Мира всё равно ойкнула. Лицо Матвея в этот момент исказилось, как будто больно стало ему.

— Больше ничего не ушибла? — спросила мама, бегло её осматривая. — Голова не болит? Не кружится? Не тошнит?

— Нет, — Мира помотала головой.

— Как вы вообще здесь… — мама повысила голос, но осеклась, махнув рукой. — Ладно, потом. Я уже позвонила папе, он скоро приедет.

Папа, и правда, приехал быстро. Ещё быстрей они добрались до больницы, где Мире сделали рентген. Оказалось, что у неё не ушиб, а перелом лодыжки. Ей наложили гипс, и врач велел первую неделю соблюдать постельный режим.

Уже дома она сидела в своей комнате на кровати и пила чай с печеньем, которые принесла ей мама. Гипс пах как домашняя аптечка, и Мира то и дело касалась пальцами его шершавой поверхности, пытаясь свыкнуться с новой реальностью, в которой она ещё четыре недели вынуждена будет передвигаться на костылях.

Из кухни раздались голоса. Мира прислушалась, но всё равно не сумела разобрать слов. Тогда она соскочила с кровати и, цепляясь за стены и дверные косяки, на одной ноге поскакала на шум. Двери в кухню были открыты, поэтому она остановилась в нескольких шагах в коридоре. В кухне находились родители и Матвей.

— Ты понимаешь, что могло случиться? — мамин голос звенел от еле сдерживаемого гнева. Мира застыла на месте, держась за стену. В животе что-то сжалось от неприятного чувства — почему мама ругает Матвея вместо неё? — Там камни внизу, арматура. Зачем вы вообще полезли на эту стройку? Я не ожидала от тебя такого. Ты же старше, ты должен быть ответственнее. Почему ты ей вечно потакаешь?

Матвей стоял напротив мамы, опустив голову и даже не пытаясь ничего возразить на её несправедливые обвинения. Он с покорной готовностью принимал их, как будто считал, что и вправду заслуживает. Этого Мира выдержать не могла.

— Эй, это вообще-то моя идея была туда пойти!

Её появление на кухне было встречено тремя парами глаз. Хватаясь за дверной косяк, Мира гневно уставилась на маму.

— Кто тебе разрешал вставать? — строгим тоном поинтересовалась мама. — И меня не интересует, чья то была идея. И так ясно, что твоя. Надеюсь, теперь тебе это послужит уроком. А теперь марш в кровать.

Матвей подскочил к Мире, перекидывая её руку себе через плечо.

— Я помогу добраться, — с готовностью сказал он.

— Нет, ну ты это слышал! — Мира снова сидела на своей кровати и негодующе болтала ногой. Была бы возможность нарезать по комнате круги — точно бы сейчас нарезала. — Причём здесь вообще ты? Это я предложила пойти туда, я захотела достать куклу, и я не смотрела себе под ноги. А ты! — Мира ткнула пальцем брату в плечо. — Ты чего вообще молчал, как будто язык проглотил?

— Потому что мама права, — тихо ответил Матвей. Он отвёл взгляд от гипса на ноге Миры, и сжал пальцами свои колени. — Это было небезопасно, я сам это понимал, но… Дело в том, что я захотел туда пойти, понимаешь? А если бы я отказался, ничего бы не произошло. Значит, я во всём виноват.

Мира проснулась с ощущением счастья. Не размыкая век, она улыбнулась и повернулась на другой бок, обнимая подушку. Не до конца прояснившееся сознание пронизывала убеждённость, будто что-то очень хорошее ждёт её впереди. Но что? Образ вспыхнул мгновенно, словно только и ждал возможности стать обнаруженным. Ну конечно. Мира распахнула глаза, без сожаления прогоняя остатки сна. Да и какое сновидение сейчас может быть лучше реальности? Преступно жаль было бы тратить на него драгоценное время.

Она села на кровати и обвела комнату взглядом. Сейчас, залитая утренним светом, она выглядела иначе, чем ночью. Успев отвыкнуть ночевать в частном доме, Мира поначалу вздрагивала от незнакомых скрипов и шорохов. За окном надсадно завывал ветер, рисуя в воображении образы нечисти из детских страшилок; ветки вишни зловеще скреблись и стучали по стеклу, будто маленькое привидение требовало впустить его внутрь. В какой-то момент захотелось плюнуть на всё, захватить одеяло, подушку и заявиться ночевать в комнату Матвея. Конечно же, этого она не сделала. Она ведь давно большая девочка, и ей не хочется ставить в брата в неловкое положение. Как-нибудь справится, не съедят же её чудища за ночь. Поэтому усилием воли Мира направила свои мысли в более приятное русло — воспоминания о прошедшем дне. А их было так много! Яркими кадрами они оживали перед внутренним взором: как она увидела Матвея, колющего дрова, как он крепко обнял её, как улыбался, как они беседовали, сидя на диване, как она взяла его за руку, а он руки не отнял, как принёс Рекса… Мира незаметно для себя уснула, согретая теплом их встречи. Теперь это тепло струилось по венам, ей хотелось беспричинно и счастливо улыбаться, глядя на потолок, хотелось вскочить, натянуть на себя одежду и поскорее найти Матвея, чтобы… чтобы сказать ему: «Доброе утро!» и услышать ответное приветствие. И в то же время хотелось подождать, чтобы он пришёл к ней сам. Что-то чарующее было в самом ожидании, похожее на почти позабытое из детства чувство, когда в преддверии Нового года ждёшь чуда и веришь, что оно вот-вот должно произойти.

К счастью, долго ждать не пришлось. Вскоре за дверью послышались шаги, а затем после длинной — в несколько бесконечных секунд — паузы раздался осторожный стук.

— Да, заходи! — мгновенно откликнулась Мира.

В дверном проёме показался Матвей с двумя чашками в руках.

— Доброе утро, — сказал он, переступая порог. Пока он подходил ближе, Мира успела рассмотреть его: первое, что бросилось в глаза, — он побрился; второе — сегодня он выглядел немного иначе. Мира не знала точно, в чём заключалось отличие, но ощущала исходившие от него энергию и лёгкость.

Матвей передал ей одну из чашек и присел рядом на край кровати. Ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый аромат кофе.

— Это как раз то, что нужно! Боже, ты чудо, я тебя обожаю!

— Да ладно тебе, большое дело, — закатил глаза Матвей, как делал всякий раз, когда Мира, по его мнению, в шутку преувеличенно его хвалила. Но правда заключалась в том, что она никогда не шутила.

Он сидел так близко, почти касаясь её ноги. Конечно, их разделял толстый слой пухового одеяла, что делало прикосновение вполне допустимым, не нарушающим запреты, но у Миры всё равно сильнее забилось сердце и от близости брата, и от осознания того, что он не сторонится её, что их связь не оборвалась, и она всё ещё может ощущать её. Грёбаное чудо из чудес! Может быть, она каким-то образом попала в мир зазеркалья, где все её желания начинают сбываться?

— Спасибо, — тихо сказала Мира, обнимая ладонями чашку.

— Как спалось здесь?

— Ты знаешь, плохо, — картинно вздохнула Мира. Матвей вопросительно приподнял брови, побуждая её продолжить. — Это кошмар какой-то. Что постоянно скрипело, стучало, шелестело. Как ты вообще ночевал здесь один?

— Нормально ночевал, — наградил её недоверчивым взглядом Матвей. — Всё не могло быть так плохо.

— Я серьёзно. — Мира состроила самые честные глаза — приём, которым научилась отменно пользоваться ещё в детстве. — Мне уже припомнились все монстры из тех страшилок, которые ты когда-то сочинял. Мистер Вомми из шкафа, Тётушка Бом, Шкрябалка, помнишь таких?

Матвей рассмеялся, очевидно отказываясь воспринимать её жалобы всерьёз.

— Нет, Мира, теперь я точно знаю, что ты шутишь. Ты не можешь бояться их до сих пор.

— Ещё как могу! — горячо возразила Мира, тоже, впрочем, не скрывая улыбки. — У тебя была отличная фантазия и талант рассказчика, а у меня — впечатлительность. Много ли надо? Так что это всё твоя вина.

— Ладно, сдаюсь, — покачал головой Матвей, на миг опуская ресницы, словно признавая свои грехи. — Я плохой брат.

— Просто ужасный, — согласилась Мира, не сводя с него глаз. Она ощущала нестерпимо сильное, до ломоты в теле, желание его обнять. За прошедшие годы Мира привыкла подавлять свои желание и гасить порывы, поэтому она продолжила пить кофе, думая, что на самом деле у неё лучший в мире брат.

— С монстрами твоими что-нибудь придумаем, — сказал Матвей чуть погодя, поднимаясь. — Завтрак будет готов через десять минут, так что не задерживайся здесь. Я тебя жду.

Когда она зашла на кухню, Матвей, судя по всему, только заканчивал с завтраком. Он стоял у плиты, к ней спиной, и перекладывал аппетитно шкварчащие оладьи со сковороды на большую тарелку. Занятый готовкой, он не обратил внимания на её появление, а Мира застыла, не сделав и пары шагов от порога. Что-то в открывшейся перед ней картине до боли напомнило иную, из прошлой, давно прожитой жизни. Другой год, другая кухня, но тот же мужчина у плиты готовит ей завтрак, а она стоит, любуясь его плавными, отточенными движениями. Мира знала, что следовало дальше. Её тело помнило это каждой клеточной и изнывало от желания повторить. Вот она подходит к брату и крепко обнимает за талию, утыкаясь лицом между его лопаток. Вот он смеётся и оборачивается, и в следующий миг она чувствует, как он обнимает её в ответ. Вот он целует её сначала в нос, потом в щёку, а она не выдерживает, обвивает его шею руками и целует уже по-настоящему в губы. А дальше… дальше… Мира зажмурилась, смаргивая наваждение. Её чудесный мир зазеркалья пошел рябью, обнажая своё несовершенство. Всё хорошо, всё прекрасно, но, знаешь, недостаточно.

Тебе ведь всегда будет недостаточно, правда?

— Мир, достань, пожалуйста, сметану из холодильника и варенье. Всё уже готово почти, — донёсся до неё голос Матвея.

Мира вздрогнула и метнулась к холодильнику, словно боялась, что задержись брат на ней взглядом хоть на миг дольше — он разгадает её мысли.

Сердцебиение утихало, пока она накрывала на стол. Рутинные действия успокаивали, вносили ясность в мечущиеся в хаотичном порядке мысли. Всего лишь короткий приступ ностальгии по былому, говорила она себе, расставляя на столе чашки и тарелки. Это не страшно. Это уже прошло. Она не позволит каким-то бессмысленным сожалениям испортить выпавший шанс провести наконец время с братом. Убеждённость крепла, и вместе с тем та радость, с которой она проснулась, развеялась, вспугнутая чувством вины. Оно нашептывало Мире: как же быстро тебе перестало хватать того, что имеешь. Замечталась о большем, хочешь одним шагом, одним словом разрушить его покой?

Нет, не хочу. Уйди.

За завтраком Мира украдкой наблюдала за Матвеем, надеясь прочесть если не мысли, то хотя бы все нюансы его настроения. Он казался умиротворённым и расслабленным, беседовал о пустяках, часто улыбался, смеялся её шуткам. Мира не могла не любоваться им, уже просто так, без потаённых мыслей.

— Чем собираешься сейчас заняться? — спросила Мира, моя посуду после того, как они закончили с оладьями и чаем.

— Двор надо от снега расчистить, да и твою машину заодно. Там столько намело за ночь. А ты?

— Очевидно, тем же, чем и ты. Не думал же, что я буду тут бездельничать, пока ты вкалываешь?

— Нет, но должен был спросить, — усмехнулся Матвей. — Правда, твоё пальто и ботинки не подходят для такой работы. Я найду что-то другое.

Через четверть часа Мира крутилась перед зеркалом в маминой старой, потёртой местами, куртке. Той было лет десять, не меньше — что-то из разряда «выбросить жалко, но и на людях уже стыдно показаться». Тёмно-синий цвет выцвел до серого на сгибах, особенно на плечах и локтях, на одном из карманов не хватало пуговки, но в целом куртка выглядела чисто и опрятно — мама привязывалась к вещам и всегда относилась к ним бережно. Образ завершали резиновые сапоги до колена с меховой подкладкой, которые поставил перед нею Матвей.

— Я здесь меньше суток, но уже превращаюсь в Дачного человека.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша.

Мира обернулась через плечо: несмотря на ироничный тон, Матвей смотрел на неё с теплотой, такой, которая в самую студёную пору согревает нутро лучше любого чая. Она вспомнила о своих недавних мыслях на кухне и снова устыдилась самой себе.

«Я до конца жизни буду ему только сестрой, если он будет продолжать смотреть на меня так», — пообещала она себе, и, проходя мимо, легко стукнула его кулаком по плечу, сказав:

— Пойдём уже, покажешь фронт работ.

Матвей открыл перед нею двери, пропуская вперёд. Едва ступив на крыльцо, Мира восторженно ахнула: за ночь двор до неузнаваемости переменился. Он утопал в снегу, который сверкал и переливался на солнце крошечными кристаллами. Создавалось впечатление, словно кто-то рассыпал по округе щедрую горсть блёсток. Теплицу, сарай и баню украшали новые пушистые шапки, а Мирин автомобиль точно укрыли снежным пледом — только боковые окна и дверцы выделялись серебристо-серым на фоне чистой белизны вокруг.

Стояли безветрие и тишь. Мира подняла глаза — прозрачно-голубой купол неба над головой, без единого облачка, совсем не походил на вчерашнюю мутно-серую мглу. Чистый морозный воздух наполнял лёгкие, и в груди всё дрожало от восторга: хотелось радостно хлопнуть в ладоши, а затем броситься делать снежных ангелов. Или лепить снеговика. Или играть в снежки. А лучше всё разом, и обязательно с Матвеем, как детстве, но вышедший следом на крыльцо брат одним жестом обрубил все надежды:

— Вот, держи. — В её руку легла лопата.

Мира разочарованно вздохнула, вспоминая, что они давно не дети. Как жаль. Тем не менее она повернулась к Матвею, и, приподняв бровь, лукаво спросила:

— Какова вероятность, что я смогу убедить тебя вместо этой нудной работы слепить снежную бабу?

Матвей усмехнулся, и в уголках его глаз собрались тонкие лучики морщинок.

— Примерно ноль целых, ноль десятых. Ты же знаешь, я не люблю откладывать на потом. Поэтому, — он кашлянул, и затем махнул в сторону Мириного автомобиля, — предлагаю тебе взять машину, а я займусь остальным двором и дорогой.

— Есть, капитан. — Мира шутливо отдала честь. — Будут ещё приказы?

Матвей скользнул по её лицу взглядом и, словно отчего-то смутившись, тут же отвёл его в сторону.

— Нет, можете приступать, рядовой, — он быстро нашёлся с ответом, придав своему голосу шутливый тон, однако у Миры подпрыгнуло сердце от его короткой заминки. Захотелось стянуть перчатку и провести ладонью по его щеке, заправить обратно выбившуюся из-под шерстяной шапки короткую прядь волос, стряхнуть несуществующую снежинку с его плеча. Любым образом коснуться. Но вместо всего этого Мира крепче перехватила лопату и наконец-то приступила к работе.

Работать поначалу показалось легко. Рыхлый снег поддавался без особых усилий, дорожка под ногами строилась словно сама собой, и Мира, успевшая отвыкнуть от простого физического труда, получала от него удовольствие. В застывшей тишине их двора до слуха доносились только скрип снега и гулкие удары лопат. Приятно было ощущать присутствие Матвея, даже не видя его, знать, что они заняты одним делом. Время от времени они перебрасывались короткими фразами, шутили и смеялись.

Уже через десять минут активной работы тепло заструилось по телу, а через полчаса Мире стало так жарко, что захотелось расстегнуть куртку, а ещё лучше вообще снять её.

— Не надо, заболеешь, — услышала она предостережение Матвея, стоило ей только расстегнуть молнию.

— Не хочешь потом лечить меня? — вырвалось у Миры. Она тут же мысленно дала себе затрещину. Не слишком ли? Не прозвучало ли двусмысленности в её вопросе?

— Мне приятно заботиться о тебе, но, думаю, ты сама не захотела бы встречать Новый год с градусником и кашлем.

Новый год. Точно. Они ещё не поднимали этой темы, но до праздника оставалась всего пара дней, и если дороги не расчистят, то отмечать его она остаётся здесь. Вроде бы всё и так ясно, но сомнения в своей уместности здесь подтачивали радость, и поэтому Мира небрежно, не прекращая работы, поинтересовалась:

— А ты приглашаешь меня?

Матвей перестал копать. Мира услышала, как он воткнул лопату в снег, и обернулась к брату. Он выглядел серьёзным, хотя с расстояния в несколько метров она не могла ручаться, что правильно читает эмоции на его лице.

— Мир, о чём речь? Конечно, если тебе нужно моё приглашение. Я же говорил тебе, что очень рад твоему приезду.

Лицо вспыхнуло жаром. Как хорошо, что щёки её уже наверняка раскраснелись от мороза и активной уборки. Матвей не догадается о реакции, которую произвели на неё его слова. Стараясь скрыть ликование, патокой растекшееся в груди, она весело бросила ему в ответ:

— Смотри, ещё надоем.

— Могу поспорить, что нет.

— Ладно, сам напросился, будем считать, что спор засчитан. — Мира отвернулась к своей машине и продолжила стряхивать щёткой налипший на стёкла снег. Счастливая улыбка никак не хотела сходить с лица.

Боже, что же ты делаешь со мной?

На втором часу работы энтузиазм постепенно начал сходить на нет. В лопате будто прибавилось веса и поднимать её становилось вдвое труднее, ко всему прочему ныли запястья и болела спина. «Это ты что ли, старость? — ворчала про себя Мира. — Не рановато ли? Мне тридцать, а не девяносто».

Они, конечно, сделали перерыв: пили принесённый Матвеем чай в термосе, сидя на скамейке на веранде. Мира наблюдала за желтобрюхими птицами, кружащими возле висящей на яблоне самодельной кормушки.

— Это же синицы?

— Да, — ответил Матвей, с видимым удовольствием откидываясь на спинку и вытягивая ноги, — я их прикормил. Едят семечки уже чуть ли не с рук.

Хорошо было сидеть вот так рядом, грея руки о чай и слушая щебет птиц. Пар от термоса вился тонкими струйками, синицы весело дрались за семечки, а Матвей молчал рядом, и тишина между ними была умиротворяющей и уютной. Легко было представить, что за пределами этого заснеженного двора не существует другого мира, способного их разделить. Они вместе навеки, и всё так, как и должно быть.

— Ты маме звонила?

Иллюзия лопнула, как мыльный пузырь, возвращая Миру в реальность.

— Да, ещё вчера вечером. Сказала, что остаюсь из-за снегопада. Кстати, она совсем не расстроилась. Теперь меня терзают смутные сомнения, что в этом и заключался её план. Чтобы ты не провёл праздники в одиночестве.

— Похоже на неё. — Матвей усмехнулся, но как-то невесело. В его глазах Мира успела различить отблеск вины, прежде чем взгляд брата переменился на сосредоточенный и целеустремлённый. Он встал, отряхивая перчатки от снега. — Ладно, нужно закончить с этим.

Спустя ещё час или около того Мира оперлась на лопату и с удовлетворением оглядела проделанную ими работу: участок, машина и даже подъездная дорога были расчищены и приведены в порядок. Впору было загордиться приложенными усилиями. В предвкушении она представила, как усядется в кресле у печки с чашкой чая. Нет ничего лучше заслуженного отдыха после упорного труда.

Мира повернулась к Матвею, который наносил последние штрихи в дорожку, убирая с неё остатки снега.

— По-моему, неплохо справились.

— Да. — Он тоже осмотрелся. — Осталось всего ничего: сбросить снег с крыши и теплицы, наколоть ещё дров и перенести их в предбанник. И я давно собирался навести порядок в сарае, пора бы уже этим заняться.

— Ты сейчас серьёзно? — не веря своим ушам переспросила Мира.

— Конечно. — Матвей с искренним недоумением посмотрел на неё. — Ты смотри сколько снега на теплице собралось.

Мира оглянулась в направлении, на которое он указал рукой, а в следующий миг в её шапку прилетела горсть снега. От неожиданности она не даже возмутиться не успела.

— Эй! Что… — Мира осеклась, услышав смех Матвея.

Её старший брат с совершенно довольным лицом ухмылялся и лепил очередной снежок!

— Что, неужели купилась? — Матвей в притворном удивлении приподнял брови.

На оценку обстановки, преимущества своей позиции и позиции «противника» у Миры ушла от силы пара секунд. Усталость как рукой сняло. Сердце забилось в предвкушении, разгоняя кровь по венам, а губы сами растянулись в улыбке. Её охватил игровой азарт.

— Ну что же, сам напросился! — Первый снежок полетел в Матвея ещё до того как Мира успела закончить фразу. Брат ловко увернулся, но, потеряв на миг координацию, получил в плечо вторым.

Они оба включились в игру легко, словно по щелчку пальцев. Вырытые дорожки мгновенно превратились в траншеи, а Мирин автомобиль — в укрепрайон, из-за которого было очень удобно вести пальбу по противнику.

Они перебрасывались снежками, уворачиваясь и хохоча. Матвей, к досаде и восторгу Миры, никак ей не уступал, явно не собираясь сдаваться. Однако она, как в детстве, настроилась играть до победного. Конечно, до своего победного, потому что проигрывать, даже Матвею, Мира не любила. Выскочив из-за своего укрытия, она бегом пустилась в сторону сарая. Брат ожидаемо погнался за ней прямиком в уготованную ему ловушку. Впрочем, он никогда не умел избегать их.

Забежав за угол, Мира прижалась к дощатой стене сарая, сжимая полные ладони снега. Матвей не заставил себя ждать — уже через пару секунд он выскочил следом и затормозил, оглядываясь по сторонам. Тогда-то Мира бросила в него снежки и с криком: «Сдавайся!» толкнула в снег. Однако она не учла, что падая, Матвей ухватится за неё, так что в снежный сугроб полетели оба.

Падение оказалось мягким — благодаря снегу и, главным образом, брату. Мира оказалась на его груди, а его руки всё ещё обнимали её за талию.

Немного приподнявшись, она заглянула в лицо Матвея, чтобы убедиться, в порядке ли он. Они встретились взглядами и одновременно рассмеялись.

— Ладно, сдаюсь, — сказал Матвей с улыбкой, ещё хранившей в себе отголоски утихшего смеха.

Мира замерла, засмотревшись на игру света в серо-зелёной радужке глаз. Если бы она стояла, у неё подкосились бы колени только от внезапного осознания того, как близко к ней сейчас находился брат. Ближе чем за многие годы до.

Лучше бы она стояла.

Потому что их положение куда хуже и опасней, и следовало бы что-то предпринять, но Мира не могла найти в себе сил, их хватило только на то, чтобы едва разлепив губы, выдавить:

— Это капитуляция?

— Полная и безоговорочная.

Матвей не делал попытки отвести взгляд или подняться, и это сводило Миру с ума. Казалось, ему вполне комфортно лежать вот так — на холодном снегу, под её телом. А ведь это он всегда отличался здравомыслием. Это он должен положить этому конец, потому что в её голове не осталось никаких внятных мыслей. Только импульсы и острое желание им поддаться. Например, поцеловать эти тонкие обветренные губы, находящиеся так близко — на расстоянии полушага от прыжка в столь манящую бездну.

Вот только если прыгнешь, утянешь и его за собой.

Мира ухватилась за отрезвляющий проблеск сознания, как за спасательный круг, и резко откатилась в сторону, упав на спину возле Матвея. Сердце колотилось о грудную клетку, и его стук казался необычайно громким в сонной тишине, окутавшей округу.

— Давно я так не выкладывался в игре в снежки, — услышала она голос Матвея рядом. — Разве что в детстве.

— Так ты признаёшь, что я победила? — Ошалелым взглядом Мира смотрела в прозрачно-голубое небо, пытаясь придать своему голосу хотя бы подобие беспечности.

— Фактически упали мы оба, так что…

— О, только не занудствуй. Я бы поспорила с тобой, с учётом того, что ты уже сдался, но так уж и быть, пусть будет ничья. Я сегодня добрая, мой дорогой брат.

— Как великодушно с твоей стороны, моя милая сестра, — в тон ей насмешливо ответил Матвей.

Они замолчали. Сил говорить не было, равно как и подниматься с мягкого снежного ложе. Тело сковала слабость, не имевшая ничего общего с усталостью от работы или активной игры. Буря внутри и не думала усмиряться.

Стоит напомнить себе, на будущее: оставаться ему только сестрой на расстоянии менее полуметра — чертовски сложно.

Матвей поднялся первым, попутно отряхивая себя от снега.

— Пойдём в дом, замёрзнешь же, — склонившись, он протянул ей руку.

— Мне и здесь хорошо, — упрямо возразила Мира. Смотреть ему в глаза было стыдно. Уж лучше сделать вид, что любуешься небом с проплывающими по нему редкими облаками. Может, он уйдёт в дом, и у неё будет время убедить себя, что ничего страшного не произошло. Не могло произойти. Она не собиралась целовать его. Предавать его доверие, причинять боль, в очередной раз подталкивать к краю. Она не вынесет этого больше. Всё что угодно, только бы не видеть его снова несчастным.

— Ну и как долго собираешься здесь валяться? — терпеливо спросил Матвей.

— Пока не отморожу себе задницу.

— Не могу поддержать это решение. — Брат смотрел на неё сверху вниз, снисходительно улыбаясь, как ребёнку в ответ на его сумасбродную идею. — Брось, Мир, там тепло, и чай, и мамины пироги. Ммм, очень аппетитные, уверен, ты сейчас голодна.

— Ой, да чёрт с тобой, умеешь уговаривать, — Мире надоело ломать комедию. Она схватилась за протянутую руку и встала на ноги.

Вопреки ожиданиям Матвей не отошел от неё сразу после того, как помог подняться. Быстро осмотрев её, он отряхнул снег с её куртки, поправил покосившуюся набок шапку. Всё это заняло не более пяти секунд. Потом он развернулся и пошел к дому, а Мира осталась стоять, протрясённо глядя ему вслед. Брат не боялся прикасаться к ней. Он не мог не почувствовать напряжения возникшего между ними, когда они лежали на снегу. Почему тогда не дистанцируется, как обязательно сделал бы раньше?

* * *

Вечер наступил незаметно, а за ним так же тихо пришла и ночь. Мира мыла оставшуюся после ужина посуду, пока Матвей в другой комнате разговаривал с сыном по видеосвязи. Она не разбирала слов, но, судя по интонациям, он читал Дане сказку. Читал увлечённо, имитируя разные голоса, изредка его перебивал звонкий детский голосок, задавая вопросы.

Мысленно она вернулась к их вчерашнему разговору.

«Мы разводимся». Он так и не объяснил настоящих причин, и с тех самых пор Мира терзалась неопределённостью. Что развод значил для Матвея? Пусть он, по его словам, не любил жену, но сына он точно любил, и разлука с ним не могла его не ранить. Брат скрывал от неё огромный пласт своих сомнений и страхов, отгородившись неприступной стеной, а она не могла даже стучать в эту стену, уважая его просьбу. Ей оставалось только ждать, когда он решится рассказать обо всём сам. Боже, ещё десять лет назад она бы не успокоилась, пока не вытрясла бы из него всё, до последней мелочи, а сейчас терпеливо ждёт, оберегая его личное пространство. Что это как не взросление?

И всё-таки как быстро пролетел день, со вздохом подумала Мира, ставя вымытую тарелку на подставку. Он казался таким долгим, таким наполненным. Сотканным из тысяч слов, взглядов, улыбок и общего смеха. Она ведь старалась не убить зря ни минуты. Вот только недавно, казалось, они убирали снег, играли в снежки, затем беседовали, греясь, у печки, и уплетали мамины пироги, смотрели кино, дурачась, готовили вместе ужин. И всё-таки он прошел, как пройдут и другие, не успеет она оглянуться, как осознает себя на лайнере, фотографирующую туристов, оставив и брата и свою страну далеко позади.

Ещё в детстве она вывела для себя одну простую и мудрую мысль: всё проходит. Мира использовала её как поддержку и утешение при своих детских проблемах и горестях. Например, когда её наказывали за особенно серьёзные проступки. Пусть ей запрещали смотреть мультфильмы, или есть сладости, или гулять с друзьями, но любое наказание когда-то кончалось. Мира знала, что этот момент настанет, поэтому временные трудности переживала легче, чем её приятели. Позже она узнала, что нечто похожее было выгравировано на кольце царя Соломона, тогда же ей открылась и обратная сторона: не только плохое проходит, пройдёт и радость. И только сейчас Мира ощутила на себе парализующее дыхание этой истины. Захотелось бросить посуду, а самой броситься к Матвею и вцепиться в него так сильно, как будто мироздание уже готовилось отнять его у неё.

Абсурд. Чего только не лезет в голову. Всё же ведь хорошо: она здесь, он рядом, уезжать ей не завтра. Да и кто сказал, что они не увидятся после, или что этого времени больше не повторится. Матвей… что-то изменилось в его отношении к ней. Он стал более открытым, тёплым, как будто исчез страх перед любым проявлением близости. Всё это дарило робкую надежду. Нет, не на прошлое, та надежда давно утрачена. Но на что-то большее чем встречи несколько раз в год в кафе и парках, на семейных сборищах, где они извечно соблюдали негласный договор — держать дистанцию, как будто любое «чуть ближе, чуть дольше, чуть откровеннее» запустит механизм бомбы, которая разорвёт не только их, но и всех, кто находится в зоне поражения.

— О чём задумалась? — услышала Мира голос над своим ухом. От неожиданности она выронила чашку, и та с грохотом упала обратно в раковину.

— Матвей! — Она с возмущением повернулась к брату, которого её рассерженный вид, похоже, только позабавил. — Ты нормальный вообще?! Зачем так подкрадываться?

— Прости, не хотел тебя пугать. Ну ладно, может быть, чуть-чуть, — он извиняюще улыбнулся, и Мире захотелось треснуть его чем-то по голове, чтобы он перестал выглядеть таким до невозможности милым. — Просто ты уже больше минуты её моешь, уверен, она давно чистая.

В ответ Мира брызнула ему в лицо водой, заставив смешно поморщиться. Удовлетворив свою жажду мести, она вернулась к прерванной работе.

— Ну и чего тебе? — спросила она ворчливо, с трудом скрывая улыбку. Стоило брату появиться рядом, и все её тяжелые мысли, как по волшебству, испарялись.

— Да так, появилась одна идея. Сваришь глинтвейн?

— Глинтвейн? — удивилась Мира. — А по какому поводу?

— Без повода. — Матвей присел на край столешницы. — Хотя ты вот приехала скрасить моё одиночество. Чем не повод? — он улыбнулся ей с лукавым огоньком в глазах. Похоже настроение его было хорошим. — Можно и чай, но это так банально. Хочется чего-то праздничного.

— Да без проблем. Вино, апельсины, специи?

— За вином спущусь в погреб, а пару штук апельсин передала мама. Специи поищи на полке, что-то точно должно быть.

Матвей ушёл, а Мира взялась за поиск специй. Так странно: ещё несколько минут назад её сердце сжималось от страха при мысли о скорой разлуке, а теперь оно трепещет в предчувствии счастья. Только один человек во всём мире способен вызвать у неё такую палитру чувств. Её брат.

Мира помешивала вино в кастрюле и слушала, как Матвей увлечённо рассказывал о своём сыне. В какой-то момент он замолчал. Пришлось обернуться к нему: брат сидел за столом, слегка нахмурившись и закусив губу, полностью погрузившись в свои мысли. Мире было знакомо это состояние временного выпадения из реальности, поэтому она осторожно, пытаясь не нарушить своего обещания, спросила:

— Всё нормально?

— Да, да. Нормально, — рассеянно ответил ей брат.

— Ты можешь не говорить о разводе и его причинах, если не готов. Но если тебя что-то тревожит или просто хочется поделиться мыслями, ты можешь рассказать мне. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне и готова тебя выслушать.

— Знаю. — Матвей тепло улыбнулся ей, и беспокойство Миры утихло, согретое лаской его взгляда. — Но всё правда нормально. Просто… нужно свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить отдельно.

— Вы говорили с Дашей насчёт опеки?

— Да, Даня останется жить с ней, так лучше для него. Я поживу у родителей, пока не сниму себе что-то. Надеюсь, это будет недолго, Серёга обещал помочь с жильём.

«Ты можешь пожить у меня». Нет. Смешно даже думать, что она осмелится произнести вслух нечто подобное. Не в их случае. Не в их реальности.

Мира отвернулась и выключила конфорку. Ей хотелось задать ещё столько вопросов о том, что он чувствует, что собирается делать в будущем, не будет ли проблем с Дашей, но пока она формулировала их, Матвей закрыл тему, задав свой:

— Ну что, готово?

Что же, значит, в следующий раз.

Матвей не захотел пить глинтвейн на кухне. Он потянул Миру во двор со словами:

— Пойдём, ты не пожалеешь. Только оденься теплее, не хочу, чтобы ты через пять минут околела.

Как строгий родитель Матвей проследил, чтобы Мира надела шапку и перчатки, сам завязал ей шарф. Мира только улыбнулась про себя его заботе, которую большую часть своей жизни воспринимала, как должное. Она вспоминала, как удивлялись её знакомые или друзья, когда становились свидетелями обыденных для них мелочей: того, как Матвей забирает у неё тяжелую сумку, делится курткой в ветреную погоду или отдаёт последний кусочек десерта.

«Офигеть, тебе повезло, — как-то сказала Мире одна из её одноклассниц, — мне мой дебил брат даже кусочек шоколадки зажмотит».

Мира только ухмылялась с чувством снисходительного превосходства. Конечно, у них не так, ведь её Матвей — самый лучший. В те годы она ещё не могла себе представить, что его забота, равно как и он сам, в её жизни не навсегда.

Только лишь они ступили за порог, Мира поняла, в чём заключался замысел Матвея. Сейчас снаружи всё казалось иным, не таким, как днём, словно они шагнули в другой мир. Ночь стояла тихая, безлунная. Единственные звуки — скрип снега из-под собственных ботинок да далёкий, едва слышный лай собак. Мира глянула наверх и у неё перехватило дыхание: небо сплошь было усеяно звёздами — большими и маленькими, яркими и едва заметными. Все они безмолвно лили свой свет на землю.

— Красиво, правда? — раздался совсем близко голос брата. Мира с трудом оторвала взгляд от неба, чтобы повернуться к Матвею. — Я как только увидел, понял, что такое нельзя пропускать. Пойдём туда, — указал он на скамейку, которую невесть когда успел накрыть мягкой подушкой для сидения.

— Ты знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что не помню, когда последний раз видел вот так много звёзд, — чуть погодя поделился с нею Матвей, когда они расположились на скамейке. — Не раз ездил на дачу, но то ли погода была не та, то ли просто не замечал. А ты?

— Год назад, когда отдыхала в Абиску, в Швеции. Я тогда первый раз увидела северное сияние. Знаешь, сложно передать это чувство, как будто попала в фильм со спецэффектами. Там было так много звёзд. — Она замолчала, и добавила чуть тише: — Это было красиво.

Мира помнила, как Даце обняла её в порыве чувств в какой-то момент, а её саму вдруг охватила неясная тоска. «Вот бы Матвей это увидел», — пронеслась в голове отчётливая мысль. Она смотрела на невозможную красоту, которая больше не казалась ей совершенной. Очарование померкло, как будто Мира любовалась видом сквозь запотевшее стекло.

Но сейчас-то всё было иначе. Мира пила маленькими глотками глинтвейн, вдыхала пряные ароматы корицы и гвоздики, смотрела на те же звёзды, которые видела в самых разных уголках Земного шара, и чувствовала себя счастливее, чем где бы то ни было. Никакой загадки, почему так. Всё предельно просто: дело в брате и его присутствии, таком осязаемо близком и тёплом.

«Боже, как хорошо. — Мира на миг прикрыла глаза, прислушиваясь к тишине. — И время будто остановилось. Пусть оно действительно остановится!»

— Знаешь теорию о тепловой смерти Вселенной?

Мира подавила улыбку делая очередной глоток остывающего глинтвейна. С одной стороны такого вопроса она не ждала, но с другой — в такой красивой и умиротворяющей обстановке говорить о смерти всего сущего — в этом весь её брат.

— Слышала, но в подробности никогда не вдавалась. Что-то о том, что Вселенная когда-то, через триллионы лет, умрёт?

— Да, но на деле гораздо позже, — поправил её Матвей. — Если коротко, то суть в том, что Вселенная будет бесконечно расширяться, галактики удаляться друг от друга, энтропия — возрастать…

— Энтропия? Что это? — Мире не стыдно было показать перед Матвеем свою неосведомленность, в конце концов он всегда охотно объяснял ей непонятные вещи.

— Энтропия — это мера хаоса или беспорядка. Вот, к примеру, наш глинтвейн, он был горячим, когда ты разливала его по чашкам, если его так оставить, то тепло рассеется, и его температура сравняется с температурой окружающей среды. Это и есть рост энтропии — движение к равновесию, где больше ничего не меняется.

— А причём тут Вселенная?

— Вселенная тоже постепенно «остывает». Звёзды гаснут, энергия рассеивается, всё движется к состоянию, где ничего нового не происходит. Только представь: весь этот хаос, а потом — покой. Вечный и неизменный. Жутко, не находишь?

Жутко Мире не было. А было ей тепло и уютно, несмотря на щиплющий лицо мороз и начинающие мёрзнуть ноги. Подумаешь, смерть Вселенной. Когда это будет. Главное, что сейчас Матвей рядом, а об остальном и думать не хочется.

— Не думаешь же ты, что человечество до этого доживёт?

— О, нет, я не настолько оптимистичен, как тот же Азимов. Я скорее сторонник гипотезы саморазрушения цивилизаций. Это когда цивилизация уничтожает себя быстрее, чем достигает уровня межгалактического общения. — Матвей замолчал, а потом тихо рассмеялся. — Прости, меня заносит иногда. Ты останавливай меня раньше, чем я начну рассуждать о парадоксе Ферми.

Звёзды плыли. Мир плыл куда-то, окутанный счастливой дымкой. Осмелев то ли от вина, то ли от темноты и интимности обстановки, Мира положила голову на плечо брату. Это ведь допустимый и совсем невинный жест, правда?

— Брось, Матвей, ты же знаешь, что мне всегда интересно тебя слушать. — Брат не напрягся и не сделал попытки отодвинуться, и это придало Мире уверенности. Она прижалась ближе, взяв его под руку. — Расскажи и про Азимова, и про парадокс.

Матвей хмыкнул, но выполнил её просьбу.

— У Азимова есть рассказ, называется «Последний вопрос», речь в нем идёт об искусственном интеллекте, которому человечество на разных этапах своего развития задавало один и тот же вопрос: «Как предотвратить тепловую смерть Вселенной?», на что он из раза в раз отвечал, что для ответа недостаточно данных. И вот, когда Вселенная уже догорала, а человечество стало частью этого интеллекта, он, наконец, нашёл ответ. Отвечать было некому, но он сам стал этой новой сущностью, способной действовать. И тогда он сказал: «Да будет свет!». И был свет.

— Так значит бог — это искусственный интеллект, созданный человеком? — задумчиво сказала Мира, теребя край рукава его куртки. — А в этом есть своя ирония. Мне нравится.

— Да, мне тоже понравилась идея. Да и вообще мысли о пространстве и времени в масштабах Вселенной пугают и в то же время как-то успокаивают. Мы так часто всё себе усложняем, а ведь наша жизнь короче мгновения. — Он замолчал, а потом без предупреждения обрушил на Миру вопрос: — Мир, а скажи, ты счастлива?

— Прямо сейчас?

— Нет, вообще.

Мира убрала голову с его плеча и села прямо. Купол, сотканный из звёзд, морозной тишины и их приглушенной беседы, с лопающим звоном разошелся сотнями трещин и рухнул, осыпая её острыми осколками. За ним открывалась реальность, в которой она жила уже восемь лет, к которой привыкла и даже успела примириться, и которую возненавидела так жгуче и необратимо всего за один миг.

— А что такое счастье, Матвей? Это вопрос философский, а я, прости, не настроена вести философские беседы прямо сейчас, — ответила она резко. Резче, чем хотелось, но боль расцарапывала ей сердце острыми коготками, и держать под уздцы обиду удавалось всё труднее. Глаза Матвея распахнулись чуть шире в ответ на её вспышку, но он не перебил её, а с какой-то болезненной сосредоточенностью продолжал вглядываться и слушать, пока Мира, распаляясь, продолжала. — Давай ты подумаешь и решишь себе сам. Вот тебе факты: у меня есть неплохая работа, я путешествую по миру, много чего вижу, никакой постылой тебе офисной рутины. У меня есть друзья с разных уголков света, мы классно зависаем, когда встречаемся. Что ещё? Ах да, я свободна, ни скучных обязательств, ни долга, не нужно играть в семью с человеком, который успел достать до чёртиков, но у тебя с ним дом, дети, ипотека и ещё куча всякой фигни. — Мира не заметила, как вскочила на ноги и принялась расхаживать взад и вперёд, обхватив себя руками. — Так что решай сам, на что это похоже, — тускло закончила она и, не дожидаясь ответа, обрубила: — а я домой. Я замёрзла.

Мира шла к дому по узкой расчищенной ими тропинке, не оборачиваясь, зная, что брат смотрит ей вслед, но не делает попыток догнать.

Оно и к лучшему.

* * *

Нужно успокоиться. Нужно взять себя в руки.

Мира стояла в душевой кабинке под горячими струями воды и с остервенением тёрла кожу мочалкой. Чтобы не столкнуться с братом на кухне, Мира почти сразу же, как оказалась в доме, ретировалась в ванную — место, где её не потревожат. В конце концов ей нужно время, иначе она такого ему наговорит!

«Хочешь знать счастлива ли я?! Ты правда этого хочешь?! Нет. Нет. Нет. И ещё раз нет! Доволен теперь? Ты этого добивался? Как ты можешь вообще задавать такие вопросы, как будто не знаешь… Ты должен знать. И ты знаешь, почему нет. Это ты виноват».

Сердце билось яростным саундтреком в такт внутреннему монологу. Мира чувствовала, что только больше распаляет себя, вместо того, чтобы остыть, но последняя мысль остудила, заставила затормозить и в виноватом испуге оглядеться.

Он виноват? Она действительно только что так подумала?

Она не может так думать. Не должна. Это не честно, не справедливо по отношению к Матвею. Она ведь давно в себе всё это разрешила и переборола, и тут такая подлая, эгоистичная мысль. Как хорошо, что она не произнесла ему этого вслух. Всё-таки мысли — не слова, они не обладают такой разрушительной силой. Если держать их при себе, то ничего страшного не произойдёт.

Мира выключила воду, насухо вытерлась полотенцем и надела пижаму. Судя по всему их с Матвеем совместное времяпрепровождение на сегодня окончено, а значит лучше идти спать. Проскользнув в спальню, она сразу же забралась под одеяло, чтобы не растерять тепло. Энтропия, чтоб её. Рука нащупала что-то мягкое между подушек, и следом Мира извлекла на свет Рекса.

— Ну что, приятель, скучал?

Плюшевая собака безмолвно уставилась на неё своими чёрными глазками-бусинами. Вспомнилось, как Матвей вчера принёс её — без лишних вопросов выполнил просьбу, какой бы детской она ему ни показалась, — и по телу разлилось благодарное тепло. Вся её былая злость (на него? на себя? на мир?) широко зевнула, свернулась клубком и задремала.

Мира достала мобильный и принялась бездумно просматривать соцсети. Пролистывая инстаграм, она прислушивалась к звукам извне: слышала шаги Матвея на кухне, гадала, чем он сейчас занят и не решит ли заглянуть к ней. Хотела ли она этого сейчас? Мира задумалась. Скорее да. Иначе зачем оставила включённым свет? Она знала, что Матвей, так же как и она сама, не захочет заканчивать день на их недо-ссоре, и в то же время у него хватит деликатности не пытаться выпытать у неё причин её поведения.

Она оказалась права: через несколько минут раздался тихий и робкий стук в дверь.

— Заходи.

Дверь открылась, но Матвей остался стоять в проходе, прислонившись к дверному косяку.

— Я тебя обидел? Прости. — Он выглядел виноватым, и этот факт затопил сердце Миры особой нежностью и тоской.

— Что за ерунда, конечно нет. Это ты извини, что я так разошлась, и давай не будем об этом больше. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Матвей, но желать спокойной ночи и уходить отчего-то не спешил. — Послушай, хотел спросить: ты всё ещё боишься монстров или проблема решена?

Мира усмехнулась его вопросу.

— Ну, боюсь или не боюсь, но выбора у меня особенно нет, так ведь?

— Почему? Могу составить тебе компанию. Возьму второе одеяло, а места здесь хватит. — Он старался говорить спокойно, но всё равно его голос звучал так, словно он до конца не верил, что произносит это. — Что скажешь? — бросил он на Миру неуверенный взгляд.

Мира онемела, а мысли в панике заметались, в попытках найти правильный ответ.

«Держи лицо. Не смей показывать, что ты в шоке. Всё хорошо. В этом нет ничего экстраординарного. Только попробуй сейчас всё испортить!»

— Почему бы и нет? — Мира прочистила горло. — Это неплохая идея. — Чёрт, она звучит сейчас так искусственно! — Вдвоём держать оборону от монстров намного проще. — Боже, просто заткнись.

Матвей улыбнулся, как ей показалось облегчённо.

— Ладно, тогда схожу за одеялом. Я скоро.

Он вышел, а Мира осталась сидеть с гулко бьющимся в груди сердцем.

Боже, если дни здесь это какая-то проверка Вселенной на прочность или просто изощрённая пытка, но она не против. Видит бог, совсем не против.

— Скажите, что Лео… то есть Джек, идеальный, — Катя первой нарушила молчание в их тесной компании. Всё трое — Мира, Марина и Катя — сидели на подушках у телевизора, по экрану которого уже шли финальные титры.

Из открытого настежь окна дул лёгкий освежающий ветерок, пахло сиренью, а со двора доносились ритмичная музыка и громкая ругань соседей, но даже эта какофония не могла перебить грустного настроения, царившего в комнате. Под впечатлением от концовки фильма девчонки сидели притихшие, с покрасневшими глазами, и задумчиво грызли сухарики.

— Роза тоже ничего, — заметила Мира, запустив руку в Катькину пачку.

— Да ну, это из-за неё Джек погиб! — тут же возмутилась Маринка. — Неужели нельзя было подвинуться на этом плоту?

— Их бы двоих он не выдержал.

— Выдержал, если бы она подвинула свою толстую задницу!

— Она у неё не толстая, а очень даже…

— И всё-таки я считаю, что таких, как он, не бывает, — повысила голос Катя, видимо, желая пресечь начавшуюся было перепалку. — Вот есть у вас среди знакомых парни, которые бы уступили место?

— Неа, — покачала головой Маринка. — Скорее столкнули бы в воду.

«Матвей бы мне уступил», — пролетела случайная мысль. От картины, против воли нарисованной воображением, Миру пробрало февральской стужей. Нет, невозможно! Она бы точно умерла на месте, потеряй она брата вот так. Что угодно, только не это. Захотелось сию же секунду увидеть Матвея, чтобы рассеять это пугающее чувство потери, но она пересилила себя. Не сбегать же с их посиделок из-за надуманных страхов? Это будет глупо.

— Вот и я о чём, — подхватила Катя. — Это так обидно, что все классные парни только в кино бывают, а в реале таких почти не встретишь.

— А каким для тебя будет идеальный парень? — полюбопытствовала Мира.

— Ну, он должен быть красивым, — начала загибать пальцы Катя, — добрым, заботливым, внимательным и, главное, адекватным. Из нашего класса просто ноль попаданий.

— А я знаю одного такого, — хихикнула Мира. Стоящая перед глазами душераздирающая картина уже начала тускнеть, и тиски, сжимающие грудь, постепенно ослабевали. — Ты описываешь моего брата.

— О, вот это другой разговор, — оживилась Маринка, — он же свободен? Может, организуешь нам свидание? — она поиграла бровями, и в следующий же миг ей в лицо прилетело подушкой. — Эй!

— Даже не думай! Фу, — Мира скривилась, — это ужасно.

— Да ладно, я же шучу, — рассмеялась Маринка, — и вообще, что в этом такого?

— Это стрёмно, — пришла на выручку Катя. — Вы же подруги, только подумай, как это может быть неловко.

— Вот-вот, поэтому даже не смотри в его сторону, — шутливо пригрозила ей Мира.

— Окей, уговорили, — примирительно подняла руки Маринка. — Хотите мамин пирог с чаем?

Все дружно согласились.

Возвращаясь домой тем вечером, Мира не могла понять почему сердится. Всё было хорошо, они весело провели время (несмотря даже на грустную концовку фильма), и тем не менее тлеющий в груди уголёк раздражения и не думал остывать. Неужели её так задели слова Маринки о свидании с Матвеем? Впрочем, кому бы на её месте это понравилось: твой брат и твоя лучшая подруга. Катя права — это отвратительно. Уже второй раз за день воображение сыграло с ней злую шутку: перед глазами вспыхнула картинка идиллистически прогуливающихся за ручку Маринки и Матвея. От представленного Миру замутило. Ну уж нет, такого она не допустит! Не стоило ей вообще упоминать Матвея в том разговоре, но как быть если она бесконечно гордится им и хочет поведать всему миру о том, какой он замечательный и самый лучший?

Мира словно споткнулась от внезапной догадки: а что если это и правда когда-то кто-то заметит? Нет, Маринка никогда не сможет поступить с ней так подло, но что если он всерьёз понравится посторонней девчонке и даже ответит ей взаимностью? На миг её охватила растерянность, а сердце забилось в предчувствии смутной беды, но Мира тут же постаралась выбросить из головы неприятные мысли. Её Матвей слишком занят учёбой, чтобы интересоваться девчонками, к тому же он скромный и тихий, а из своего класса дружит близко только с Серёгой, значит, ей не о чем волноваться. Ободрённая своими выводами и вновь укрепившейся уверенностью, что Матвей — только её, Мира быстрее зашагала домой.

Однако, разобравшись с основной причиной своего беспокойства, мысли тут же заняла другая — менее острая, но уже давно не дающая ей покоя. Подруги рассуждали о парнях так, как будто это и правда имело для них значение. И хотя сегодня по большей мере они их только ругали, но Мира прекрасно знала, что это никоим образом не мешало в них влюбляться, начиная с пятого класса. Уже тогда вокруг мальчишек устраивался настоящий балаган, который и озадачивал, и смешил Миру. Она не могла разделить ни бурных восторгов, ни не менее бурных разочарований, ощущала себя не совсем нормальной среди своих подруг. Чтобы не прослыть белой вороной, ей и самой приходилось придумывать себе несуществующие влюблённости. Когда они были детьми, это не составляло особого труда — всего-то называть имя то одного, то другого мальчишки.

Но с возрастом всё менялось. Подруги взрослели, и с каждым годом их влюблённости становились глубже и серьёзней. Мира понимала, что не сможет с необходимой правдоподобностью отыграть несуществующие чувства, поэтому по большей мере молчала, избегая говорить о себе. Долго ли это сможет продолжаться? Когда-то её непохожесть вычислят. Но что делать, если, как бы она ни пыталась, никто из знакомых парней не вызывал у неё ничего похожего даже на симпатию? Её максимум — влюбиться в вымышленного персонажа, да и то это чувство длилось не дольше её увлечения очередной книгой или фильмом. Но чтобы в реального человека — нет, никогда. Возможно, ей просто пока не встретился тот самый, а когда встретится, она по заветам всех книжек о любви поймёт всё сразу и влюбится с первого взгляда. Нужно только подождать.

* * *

Оказавшись дома, Мира скинула в прихожей кроссовки и направилась прямиком к брату. Дверь в его комнату была приоткрыта, поэтому ей удалось бесшумно проскользнуть внутрь. Матвей сидел, склонившись за письменным столом, и что-то писал в тетради. Наверняка делал домашку.

От открывшейся картины веяло теплом и уютом. Верилось, что так будет всегда: в любое время она сможет вернуться и застать его дома, занятого каким-то своим делом. Мира окончательно успокоилась, выбросив глупые Маринкины слова из головы.

Однако долго оставаться наблюдателем она не собиралась. На цыпочках Мира подкралась к брату, который, очевидно, с головой ушёл в решение какой-то задачи, и с громким: «Попался!» принялась щекотать его бока.

— Эй, ну, Мир, ну всё, хватит! — Матвей повернулся на стуле, со смехом пытаясь перехватить её руки.

— Что, не ожидал? — Мира оставила его в покое и присела на край стола.

— Брось, конечно же я тебя слышал, — ответил Матвей, наградив её снисходительным взглядом.

В этом был весь её брат — заранее предугадывал ловушку, но всё равно позволял себе в неё угодить.

— Чем занят?

— К контрольной готовлюсь.

— Мне кажется, ты уже всё выучил. — Мира захлопнула его тетрадь. — Пора сделать перерыв.

К её удивлению Матвей не попытался с ней поспорить даже для вида.

— Да я не против, — откинулся он на спинку стула, разминая плечи. — Чем займёмся?

— Сыграй мне на гитаре.

— Хорошо, — и в этот раз он тоже с лёгкостью согласился. Должно быть, действительно, был сыт учёбой по горло.

Они расположились на кровати: Мира — подобрав под себя ноги и прислонившись к подушке, Матвей с гитарой — вполоборота к сестре. Он с сосредоточенным лицом перебирал струны, чуть склонив голову, а Мира, замерев, слушала. Из-под его пальцев лилась спокойная лирическая мелодия, названия которой Мира не знала, да оно и не казалось сейчас важным. Музыка словно наполняла её светом, а в груди теснило от самых разных чувств: грусти, трепетного восторга и хрупкой нежности. В комнате царил полумрак, освещаемый лишь настольной лампой. В её рассеянном свете брат казался таким одухотворённо красивым, что Мире захотелось запечатлеть его на бумаге. Желание так и осталось тлеть где-то на задворках уплывающего вдаль сознания, потому что прерывать такой момент — кощунство. Магия может и не повториться. Мира не чуяла ни себя, ни своих мыслей, только — музыку, которая переливами звучала в ней самой, как будто Матвей непостижимым образом задевал струны её души. Он изредка поднимал на неё взгляд, легко улыбался — и сердце ухало в жаркую бездну.

Скрипнула дверь, и громкий мамин голос вмиг оборвал всё волшебство и всю сказку:

— Дети, давайте есть, ужин готов.

* * *

Наступило долгожданное лето. Экзамены, которых так боялась Мира, остались позади, а впереди маячили три долгих месяца свободы, которые она планировала прожить на полную катушку. Родители по старой традиции отправили её с братом в посёлок к бабушке, клятвенно пообещав в августе взять для всей семьи двухнедельную путёвку на море. Миру устраивал такой расклад. Она любила проводить лето у бабушки — объедаться малиной и блинами, ходить на речку и в лес, гонять на великах по пустым просёлочным дорогам, — и каждый год с нетерпением ждала возвращения туда. Ритм её родного города отличался — там всё менялось чуть ли не ежедневно, здесь же, у бабушки, время словно замедлялось, и Мире удавалось чуть дольше задержаться в покидающем её детстве.

Однако же то лето всё-таки чем-то отличалось от всех предшествующих ему. Вокруг всё оставалось прежним — всё так же мычала по утрам корова их соседки тёти Вали, кудахтали в курятнике куры, а по вечерам стрекотали кузнечики, — что-то менялось в самой Мире, что-то, чему она не могла дать ни объяснения, ни определения. Временами её без причины охватывала меланхолическая тоска, она глубоко вздыхала, как будто её мучило что-то, но мука эта ощущалась горько-сладкой, тревожащей сердце. Оно то замирало, то начинало ускоренно биться, словно в предчувствии чего-то грандиозного, что навсегда изменит её жизнь. Мелодрамы, которые по вечерам смотрела бабушка, теперь вызывали не смех, а искреннее сопереживание героям, которые сталкивались с перипетиями на пути к их любви. По ночам же Мире снились сны с романтическими сюжетами, после которых всё утро она ходила в мечтательном настроении.

Перемены в ней не укрылись и от бабушки. Они завтракали на веранде, когда Мира услышала:

— Чего сидишь как засватанная?

— Что? — очнулась от своих мыслей Мира. Только тогда она заметила, что держит над тарелкой гречки с молоком ложку, которую не помнит, когда успела набрать.

— Спрашиваю, о ком мечтаешь, — по-доброму усмехнулась ей бабушка. — Уж не влюбилась ли ты?

— Чего?! — под возмущённый Мирин возглас ложка плюхнулась в тарелку, а по столу разлетелись молочные капли. Лицо мигом вспыхнуло жаром. Бабуля не представляла, о чём говорит: в тот момент Мира всего лишь вспоминала их с Матвеем вчерашнюю прогулку на речку. Как брат нашел в песке камушек «Куриный бог» и подарил его Мире, со словами, что по поверьям тот защищает от злых духов и приносит удачу. Он и сейчас на тонкой веревке висел на шее у Миры, и она неосознанно касалась пальцами его шершавой поверхности.

— В Борьку нашего что ли?

— Фу! Нет, конечно!

Завтракающий рядом Матвей прыснул от смеха. Мира бросила на него сердитый взгляд. Борька, долговязый и конопатый парень, который жил через пять домов от них вниз по улице, не ранее чем позавчера звал Миру в местный клуб на танцы, а когда они пришли туда с Матвеем, попытался всучить ей букетик из ободранных с какой-то клумбы петуний, который Мира не знала позже, куда деть.

— Ты же смотри, осторожнее, — не унималась бабушка, как будто не замечая настроения Миры. — У парней в этом возрасте только одно на уме…

— Хватит! — Мира вскочила из-за стола, трясясь то ли от злости, то ли от подступающих к горлу слёз. — Прекрати нести ерунду! Я не собираюсь это слушать! — И под удивлённые взгляды убежала в огород.

Матвей нашёл её под яблоней минуту спустя. Мира стояла, прислонившись спиной к кривоватому стволу дерева, и с ожесточённым усердием тёрла яблоко, ещё зелёное с едва подрумянившимися боками, о край своей длинной футболки.

— Мир, ну ты чего? — Брат шагнул, обходя дерево, чтобы встать напротив неё.

— Ничего. — Мира разгадала его манёвр и вовремя отвернулась, не давая встретится с ней лицом к лицу.

Глаза жгло от выступивших слёз, и от этого Мира злилась на себя ещё сильнее. Какой, стыд! Она же психанула почти на ровном месте. Только расплакаться не хватало, а она ведь никогда не была плаксой. Что с ней происходит?

— Идём завтракать, — Матвей ухитрился взять её за руку, а Мира не нашла в себе достаточного желания её отдёрнуть. — Бабушка не хотела тебя обидеть.

— А я и не обиделась. Просто бесят тупые догадки, вот и всё.

— Да не ты бери в голову. — Он сделал ещё шаг и легко приобнял Миру за плечи. — Если что, я верю, что ни в какого Борьку ты не влюблялась.

Стоило брату оказаться ближе, как Миру словно магнитом притянуло к нему. Она порывисто и крепко обняла Матвея в ответ, уткнувшись лицом ему куда-то в шею.

— Я вообще ни в кого не влюбилась, — пробормотала Мира, закрыв глаза. От Матвея пахло нагретой на солнце свежевыстиранной рубашкой и ним самим — такой знакомый и вместе с тем дурманящий запах. Мира вдыхала его осторожно, боясь пошевелиться и разрушить их хрупкую гармонию. Казалось, стоит им вот так постоять чуть дольше, и всё станет ясно. Что именно ясно — она не знала, равно как и то, возможно ли вообще найти ответ на вопрос, который не задавали.

Матвей не спешил отстраняться — он всегда безошибочно чувствовал потребность Миры в его поддержке, а она беззастенчиво и бессовестно пользовалась его добротой, ни на секунду не ослабляя хватки. В голову ударила мысль — а что если коснуться губами его шеи? Какой нежной и тёплой будет ощущаться его кожа. А потом короткими поцелуями пройтись до самой ключицы и провести кончиком носа по яремной впадине… Миру дёрнуло всем телом, как от удара тока. Но не успела она решить, нормально ли вот так целовать брата, как услышала голос бабушки, звавшей их вернуться назад.

Они отступили друг от друга, и Мира, отчего-то смущаясь, потупила взгляд. К счастью, она обнаружила, что всё ещё сжимает в руке яблоко.

— Хочешь? — стараясь звучать непринуждённо, спросила она, протягивая его брату.

— Неа, они кислые ещё, — мотнул головой Матвей. — Ну пошли, бабушка ждёт.

Мира откусила яблоко и скривилась. Действительно, кислое.

* * *

Лето пронеслось стремительным вихрем ярких красок и впечатлений. В августе состоялась обещанная поездка на море, пусть только на десять дней, но Мира по своим ощущениям успела накупаться на год вперёд. Родители как будто пытались наверстать упущенное: ходили с ними загорать на пляж, кататься на водных горках и местных аттракционах. Мире даже удалось уговорить маму прокатиться на «Банане», после чего та, конечно же, зареклась даже близко к нему подходить, но всё равно все отлично повеселились. В тот период Миру почти не беспокоили ни беспричинные перепады настроения, ни непонятные ей чувства, она снова ощущала себя почти нормальной. А потом лето закончилось.

Первого сентября Мира вернулась домой после того, как они с одноклассниками вдоволь нагулялись по городу. В прихожей она с наслаждением скинула с ног пыльные балетки, которые успели натереть ей мозоли. Она надеялась застать Матвея, чтобы позвать его в кино на вторую «Мумию». Ей повезло: судя по звукам гитары, доносящимся из комнаты брата, тот был дома. Недолго думая, она направилась к нему, но перед дверью остановилась: мелодия вдруг оборвалась, и Мира услышала незнакомый девчоночий голос:

— Вау, у тебя классно выходит.

В груди что-то неприятно сжалось. Нужно было или уйти к себе, или зайти внутрь, но какая-то неведомая сила заставила Миру стоять и с острой сосредоточенностью прислушиваться к чужому разговору.

— Хочешь попробовать? — спросил Матвей.

— У меня не получится…

— И это говорит человек, который отлично играет «Лунный свет» Дебюсси на фортепиано.

— Фортепиано и гитара — это абсолютно разные вещи. — Пауза. — Ну ладно, только если что, не смейся.

— Я бы и не стал. Вот, держи гитару. Ага, левую руку вот так, на гриф. Теперь поставь сюда локоть. Правую руку расслабь… Большой палец на шестую струну, он должен быть вот здесь, примерно на середине розетки. Указательный — на третью струну, средний — на вторую…

— А безымянный на первую?

— И как же ты догадалась? — Смех. — Хорошо. Теперь попробуем поиграть на струне. Большим пальцем легонько дёрни шестую струну и отпускай.

Раздался протяжный вибрирующий звук.

— Вот так?

— Да, ты молодец. Теперь повтори ещё пару раз.

Не дожидаясь пока будут освоены все струны, Мира резко распахнула дверь и вошла в комнату. Матвей и его гостья синхронно подняли на неё глаза.

— Привет! — преувеличенно бодро поздоровалась Мира. — У тебя гости?

— Да, — радостно улыбнулся ей Матвей. — Мир, познакомься, это Алёна, мы с ней ходили в одну музыкальную школу. Алёна, это Мира, моя сестра.

В своей белоснежной блузке и чёрной выглаженной юбке Алёна выглядела пай-девочкой, из тех, кого мама часто ставила ей в пример. «Прямо с линейки?», — раздражённо подумала Мира.

За пару секунд она успела оценить и то, как близко друг к дружке они сидят на кровати, и как при этом соприкасаются их колени.

— Приятно познакомится, — Алёна мило улыбнулась и поправила кокетливо перекинутые через плечо волнистые русые волосы.

Мира только сухо кивнула в ответ.

— Я послушаю, вы не против? — Не дожидаясь согласия, она развернула стул и уселась на него, закинув ногу на ногу.

Мира поймала на себе удивлённый взгляд Матвея, и на миг стало совестно за свою бесцеремонность. Но лёгкий укол стыда, как сухой лист, тотчас же сгорел в бурлящей в ней лаве.

Она ни за что не уйдёт и не оставит их наедине.

Как назло, в эту же секунду её позвала мама:

— Мира, ты дома уже? Иди сюда!

На кухне не терпящим возражений тоном мама велела ей переодеваться, мыть руки и садиться обедать.

Любимый зелёный борщ с перловкой сейчас не вызывал ни малейшего аппетита. Несколько секунд Мира гипнотизировала взглядом уныло свисающий с ложки щавель, а затем спросила:

— А чего Матвея не позвала?

Мама, занятая ревизией кухонных ящиков, ответила:

— Они с Алёночкой уже пообедали.

Алёночкой. Её сейчас стошнит.

— И давно эта Алёна здесь? Откуда она вообще взялась?

— Так-то они давно знакомы, а недавно на концерте встретились, — сказала мама неуместно довольным тоном.

И что же её так злит? То, что Матвей уделяет внимание не ей? Или то, что это была на её памяти первая девчонка, которую он пригласил домой? Раньше здесь бывал только Серёга, но с ним у Миры проблем не возникало. Они втроём рубились в приставку или играли в «Монополию», и Мира не чувствовала себя лишней. Сейчас же, за короткое время проведённое в комнате брата, она ощутила себя не просто лишней, ей показалось, что её место самым наглым образом пытаются занять. Это она должна сидеть рядом с Матвеем, её он должен учить играть на гитаре.

От досады захотелось треснуть себя по лбу. А он и пытался научить, пару лет назад! Вот только Мире очень быстро наскучило из раза в раз повторять одни и те же упражнения, она забросила гитару через неделю. Зато теперь Матвей нашел себе способную ученицу! Пальцы у неё не кривые и слух есть, ведь она «отлично играет на фортепиано».

Мамин голос прервал сеанс самобичевания:

— Ты чего не ешь?

— Не хочу, — вяло отозвалась Мира.

— Опять сухариков с чипсами объелась?

— Ага.

Она прислушивалась к звукам, доносящимся из комнаты брата: музыка, неразборчивые разговоры, смех. Долго ещё она там торчать собирается? Наконец в коридоре послышался шум, и Мира тотчас же поднялась из-за стола. «Ура, сваливает», — подумала она в злом раздражении.

В прихожей Матвей надевал свои мокасины, пока Алёна стояла у зеркала, поправляя волосы.

— Ты уходишь? — спросила Мира, в упор глядя на брата.

— Да, проведу Алёну.

Когда они ушли, Мира закрылась в своей комнате. Пыталась читать, слушать музыку, но «Приключения Гекльберри Финна» не развлекали, а музыка в плеере очень скоро начала утомлять. Мира упорно отгоняла от себя чувство, что просто ждёт, когда Матвей вернётся. Никогда ещё она не ждала его в таком мучительном нетерпении.

Щёлкнул замок, и Мира подскочила на своей кровати, как от звона будильника. Она вихрем пронеслась в прихожую, и застыла, оглядывая брата с ног до головы. Слишком хорошо она умела его читать, чтобы не понять, что он был в отличном настроении — уголки губ приподняты в полуулыбке, глаза блестят.

Чёрт. Мира проглотила язвительное: «Тебя не было два с половиной часа! Ты что до Лысой горы её пешком провожал?» и сказала нарочито беззаботным тоном:

— А я тут тебя заждалась. Делать совсем нечего. Может, сыграешь мне на гитаре?

Да, так правильнее. Совсем не упоминать Алёны, сделать вид, что она пустяк, как секундные помехи на телевизоре, после которых как ни в чём не бывало продолжается любимый фильм.

— Прости, я устал, — одарил её извиняющейся улыбкой Матвей, прежде чем пройти мимо. — Давай в другой раз?

За ним уже хлопнула дверь, а Мира так и осталась стоять в прихожей, переваривая услышанное. День оказался безнадёжно испорченным.

* * *

В детстве Мира руководствовалась принципом — если не замечать монстра, он исчезнет. Она укрывалась одеялом и закрывала глаза в полной уверенности, что пусть хоть все чудовища из страшилок столпятся у её кровати, они ничего не сделают ей, пока она их не видит. И принцип действовал — ни одной осечки. Его же она и попыталась перенести на насущную проблему, однако Алёна оказалась монстром иного уровня. Никакое игнорирование не могло заставить её исчезнуть из их жизни. Она приходила к Матвею в гости, и Мира, сцепив зубы, пыталась делать уроки под музыку и разговоры, доносящиеся из комнаты брата. Если Матвей задерживался после занятий, то ответ был всегда один — гулял с Алёной, и даже когда её не было рядом, она всё равно была: брат мог часами висеть на телефоне, обсуждая с ней всякую чепуху.

У своего окружения Мира не смогла найти поддержки. Когда она пожаловалась родителям на то, что Матвей проводит слишком много времени со своей знакомой, мама только загадочно улыбнулась и сказала, что Алёна хорошая девочка, а Матвей ответственный и серьёзный мальчик, так что им не о чем волноваться. Папа почему-то пустился в воспоминания о своей молодости и об их с мамой знакомстве. Этого Мира уже не смогла выдержать:

— Да причём здесь вы? — негодующе перебила она папин рассказ. — Матвей и… Они не встречаются, они просто дружат.

В ответ на её слова мама одарила Миру такой снисходительной улыбкой, что желание продолжать спор исчезло подчистую.

Маринка оказалась более лаконичной. На целую Мирину тираду о глупых прилипалах, из-за которых она почти не видит брата, подруга, не переставая жевать жуйку, спросила:

— И чё это тебя так парит?

Мира не нашлась с ответом. Как объяснить то чувство, когда у тебя из-под носа забирают самое ценное, самое дорогое, а ты ничего не можешь сделать, кроме как стоять и смотреть? Разве они поймут? Никто из них никогда не знал и не узнает, что для неё значит быть сестрой Матвея.

* * *

На смену сентябрю пришёл октябрь с его хрустящей листвой и первыми контрольными. Синоптики обещали скорые дожди и шквалистый ветер, но пока погода радовала: по прозрачному осеннему небу неспешно плыли редкие облака, светило солнце, а ветерок играл с пожелтевшими листьями. Парочка таких сорвалась с клёна и, выделывая в воздухе круговые пируэты, упала к ногам Миры.

Она сидела на скамейке, надёжно укрытой от посторонних глаз густыми кустами шиповника, и слушала музыку на своём CD-плеере. В школе на перемене к ней подошла Светка и, отчего-то смущаясь, предложила заценить новый альбом «Тату». «Только дома, не здесь, — попросила она. — Скажешь потом, что думаешь?» От группы Мира в восторге не была, больше предпочитала ту же Земфиру с её надрывно-глубокими песнями о любви, но, чтобы не расстраивать подругу, согласилась.

С деревьев под дуновением ветерка слетали жёлтые, рыжие и красные листья, медленно кружились в воздухе и падали. Красиво. В ушах играла песня:

«Только скажи,

Дальше нас двое.

Только огни

Аэродрома.

Мы убежим,

Нас не догонят.

Дальше от них,

Дальше от дома…»

Мира постукивала носком ботинка в такт музыке, пока звук не начал барахлить, становясь тише и тише.

— Чёрт, — сняла она наушники и встряхнула плеер. Похоже, опять сели батарейки. Если подняться домой за новыми, то там мама обязательно пристанет с обедом, а заодно с расспросами о контрольной по алгебре. Лучше застрелиться.

Мира ещё пару минут пыталась реанимировать плеер, прежде чем сдалась и бросила его назад в школьную сумку. Она уже решилась уходить, как вдруг услышала голос, который ни с чьим бы не спутала.

— Смотри, по-моему, тебе идёт.

— Ой, ну скажешь тоже.

Говорившие стояли в паре тройке метров, но оставались невидимыми для Миры из-за деревьев и густо посаженных кустов. Зато их было отлично слышно. Мира сжала лямку школьной сумки, отчётливо понимая, что совсем не хочет становиться свидетелем разговора Матвея и его… знакомой. Тем не менее, она не могла сдвинуться с места. Под оглушительные удары своего сердца с предчувствием неминуемой катастрофы Мира вслушивалась в каждое слово.

— И вообще, тебе пойдёт больше! А ну-ка давай…

— Ну нет, стой! — раздался смех Матвея, а следом — быстрые бегущие шаги по шуршащим листьям.

Мира не выдержала и поднялась. Вспомнилась фраза из недавно пройденного по литературе «Вия» — «Не гляди!», но удержаться, как и несчастный герой повести, она не смогла. Она посмотрела в просвет между деревьями: Матвей и Алёна стояли рядом, друг напротив друга на пёстром ковре из опавших листьев. Слишком близко — успела отметить Мира, прежде чем Алёна протянула руку и аккуратно вложила Матвею за ухо кленовый лист.

— Ну вот, я же говорила, что тебе пойдёт, — с довольной улыбкой сказала она, а затем смелым уверенным жестом погладила его по волосам так, словно она его сестра и имеет на это право.

Вместо того чтобы отстраниться и убрать её руку Матвей улыбнулся, а после, к ужасу Миры, наклонился и поцеловал Алёну.

В груди сдавило так сильно, что стало сложно дышать. «Нет, нет, — повторяла про себя Мира. — Этого не может быть». Она сделала шаг назад, затем другой, а потом, испугавшись, что её заметят, сорвалась с места и помчалась прочь.

Ноги сами понесли в сторону гаражей — к месту, где её вряд ли кто-то побеспокоит. Спустя несколько минут быстрого бега Мира, тяжело и часто дыша, в бессилии прислонилась к холодной бетонной стене. Только теперь она заметила, как её трясёт. Обхватив себя руками, она сползла вниз, опускаясь на корточки. Перед глазами всё ещё стояла увиденная ранее картина. Мира всхлипнула, закусив губу, но за первым всхлипом тут же последовал второй, третий, а потом уже она, не в силах себя сдерживать, зашлась в горьком рыдании.

Слёзы всё текли и текли бесконтрольным потоком, не было смысла их вытирать. Мира глотала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и всё никак не могла успокоиться.

«Предатель!» — стучало в голове. «Как он мог?.. С ней! Ненавижу!»

И всё по-новому.

Когда её всхлипывания стали редкими, а мир перестал расплываться перед глазами, Мира заметила, что не одна здесь. Перед ней сидел, внимательно на неё глядя, местный дворняга Шарик, неизменный обитатель гаражного кооператива.

— И чего тебе? — икнув, спросила Мира.

Шарик подошел к её сумке, виляя хвостом, и начал её обнюхивать.

— Эй, там ничего… Ах, точно. — Она открыла сумку и вынула оттуда завернутый в пакет бутерброд с сырокопчёной колбасой, который мама приготовила ей в школу. — Вот держи. — Мира бросила его псу, предварительно вытащив из пакета.

В два счёта проглотив угощение, Шарик подошел ближе и щекотно ткнулся носом ей в ладонь.

— Всё, не наглей, приятель, больше нет, — хихикнула Мира и почесала его за ухом. — Я знаю, тебя тут кормят.

Она поднялась. В затёкшие от долгого сидения ноги будто бы разом вонзилась сотня иголок. Мира зашипела от боли и принялась их разминать. Боже, сколько она уже здесь?

Минувшая истерика оставила после себя лишь пустоту и усталость. Не думалось ни о чём и ничего не хотелось. Перекинув через плечо сумку, Мира побрела в сторону дома.

Вернувшись, первым делом она тщательно умылась, стерев с лица следы слёз. Дальнейшие её действия плохо отложились в сознании, по большому счёту делала она всё механически: ела, не чувствуя вкуса, и так же на автомате отвечала маме. Кажется, та, заволновавшись, спросила, что с ней. Кажется, Мира ответила что-то про плохую оценку, и такой у неё, наверное, был вид, что мама вместо того, чтобы строго отсчитать, принялась её утешать.

Не важно. Всё не важно уже.

Матвея ещё не было дома, поэтому Мира зашла в его комнату и прилегла на кровать с твёрдым намерением дождаться брата. Пора всё прояснить до конца. Нет смысла больше отворачиваться от правды.

Тоскливые мысли лезли в голову, цепляясь одна за другую. Что ей теперь делать? Как себя вести? А главное: что будет теперь с ними? Матвей станет проводить больше времени с Алёной, а не с ней, Мирой? Она будет трогать его, обнимать, целовать, а он… он будет позволять ей всё это? Не будет больше их, Миры и Матвея, как единого целого? Будет он и Алёна?

Её будто выбросили на помойку, как ту собаку. Наверное, Шарик чувствовал себя таким же одиноким и растерянным, не знающим куда идти. И почему ни в одной книге или фильме, которые ей встречались, не описывалась ничего похожего? Почему парочка влюблённых всегда стоит во главе угла, а братья или сёстры, если присутствуют в сюжете, то играют второстепенную роль? Они или выступают оплотом поддержки и помогают незадачливой парочке сойтись, или же мерзко ведут себя, строя козни, а иногда просто не отсвечивают, появляясь от силы раз или два за всю историю. Мира не хотела играть ни одну из этих ролей. Почему нет истории, в которой у сестры рвётся сердце от того, что брат нашёл себе девушку? А может и есть, просто ей не попадалось…

Скрипнула дверь, и голос Матвея вывел её из раздумий.

— Привет, а что ты…

— Ты встречаешься с ней? — без обиняков спросила Мира, садясь на кровати.

Матвей опешил и как будто смутился, но всё-таки ответил прямо:

— Да.

— Как давно?

— Две недели.

Мира судорожно вздохнула, чувствуя, как в ней снова поднимаются гнев и обида.

— И ты мне ничего не сказал?! Почему? Почему ты скрыл это от меня?

Матвей опустился на стул и скрестил руки на груди.

— Я не скрывал. И вообще, ты разве не дала понять, что тебя не интересует ничего, что касается Алёны?

Мира в удивлении уставилась на брата: обиду в его голосе она никак не ожидала услышать. Да, возможно, она выражалась резко, когда дело касалось Алёны, но её-то можно понять!

— Потому что она мне не интересна! И я не думала, что это может быть важно. Но ты, — она вперила в него долгий и осуждающий взгляд, — ты мог бы и рассказать о том, что происходит в твоей жизни, чтобы я не узнавала об этом так…

— А как ты узнала?

— Какая разница, — отрезала Мира. — Мы всегда раньше обо всём разговаривали, а теперь ты, похоже, считаешь, что со мной не стоит делиться чем-то важным.

— Да нет же, — попытался что-то объяснить Матвей, но Мира уже встала с кровати.

Не хотелось больше продолжать этот разговор. Всё в нем было не так: от начала и до конца. Они словно оказались по разные стороны баррикад, тогда как раньше всегда были на одной стороне.

«Дурацкая Алёна! Всё из-за неё».

— Мир, ну ты чего?.. Подожди. — Матвей взял Миру за руку, но она выдернула её и подошла к двери. — Давай поговорим.

— Не хочу. Мне уроки делать надо. И вообще голова разболелась, так что отстань от меня. — Из-за противного кома в горле слова звучали сдавленно, как будто она вот-вот расплачется, а этого сейчас никак нельзя было допустить. Мира глубоко вздохнула через нос и выдохнула. — Завтра поговорим, — обрубила она и вышла.

У себя в комнате Мира первым делом заперла дверь, а затем упала на кровать лицом в подушку.

Хуже быть не может. Её привычный мир рушился, а она ничего не могла с этим поделать. А Матвей… ему как будто плевать на это, его всё устраивает. Ну зачем ему эта Алёна? Почему бы просто не разойтись с ней, чтобы всё стало как раньше — легко и понятно?

«Но как раньше уже никогда не будет», — ей словно шепнул кто-то эту мысль, такой она показалась внезапной и чужой, и вместе с тем до ужаса правдивой. Мира села на кровати, вытирая кулаком остатки не понятно когда успевших набежать слёз.

И как ей прежде не приходило этого в голову? Проблема же не в Алёне, как таковой. Не она, так другая. Когда-то Матвей всё равно начал бы с кем-то встречаться. Есть ли хоть одна девушка, с которой Мира могла бы примириться?

Только задав себе этот вопрос, она уже знала ответ.

Она не хотела видеть рядом с Матвеем никого.

Под утро Мире приснился сон. В нём они с Матвеем гуляли по пустым дворам многоэтажек. Все люди словно куда-то исчезли, но страшно не было, наоборот, было спокойно и хорошо. Землю укрывал плотный ковёр из опавших листьев, которые мелодично хрустели и шелестели под подошвами кроссовок. Матвей держал Миру за руку, а другой рукой она прижимала к себе свою старую игрушку — Рекса. Они о чём-то беседовали, пока Матвей вдруг не остановился и не спросил, непривычно серьёзным голосом:

«Почему ты злишься на меня?»

Мира хотела возразить: с чего он это взял? Они же только что мило общались. И тут же поняла: да, злится.

«Потому что ты целовался с ней». — Мира вскинула подбородок, глядя брату прямо в глаза.

Они стояли друг напротив друга, больше не держась за руки. Рекс куда-то пропал. Взгляд Матвея казался совсем не удивлённым, скорее понимающим, как будто он знал и то, что она ответит, и даже то, о чём пока не догадывается.

«Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?»

Как просто прозвучал вопрос, и каким простым был единственно возможный ответ на него:

«Да».

Губы Матвея тронула ласковая улыбка, и Мира, с ослабевшими коленями и подскочившим в груди сердцем, поняла: это случится сейчас.

Она протянула чуть дрожащую руку к его лицу, провела по приятно щекочущим ладонь волосам. Её палец, едва касаясь кожи, очертил ушную раковину, прошелся по линии челюсти, подбородку и застыл на губах брата. Матвея взял её руку в свою и поцеловал сначала пальцы, затем тыльную сторону ладони, а потом прижался губами к запястью. С каждым его поцелуем сладко ёкало сердце — и замирало, в предвкушении большего счастья.

Тёплая ладонь Матвея легла Мире на щёку, он наклонился ниже, но ничего не случилось. Внезапно вокруг них вспыхнул ослепляюще золотой свет, и мир утонул в нём.

Солнечный луч бил в глаза. Мира зажмурилась и накрылась с головой одеялом, отчаянно желая вернуть свой сон, но он, как огонёк догорающей свечи, неумолимо угасал. В ней всё ещё плескались остатки эйфории, смешанные с горьким разочарованием от того, что проснулась она так не вовремя. Ну почему всё так несправедливо? Ещё бы минуту и…

Сознание окончательно прояснилось, и Мира в испуге распахнула глаза. Ей правда приснилось, как они с Матвеем едва не поцеловались? И ей хотелось этого? Миру накрыло волной удушливого стыда и раскаяния, как будто она совершила что-то неправильное. Боже, да что с ней не так?

Она села на кровати, обхватив голову руками. Сердце билось загнанным зверьком, пока её атаковали полчища панических мыслей. Что же она за человек такой? Ей должно было быть мерзко от того, что привиделось ей во сне, но тело помнило и ватную слабость в ногах, и приятное покалывание в кончиках пальцев и затопившую её бескрайнюю нежность. И всё же… Это ведь был просто сон, да? Мира ухватилась за спасительную мысль и стала разматывать её, как клубок ниток. Ну конечно, сон, не стоит воспринимать его всерьёз. Всё из-за вчерашнего. У неё просто всё перепуталось в голове, и подсознание решилось сочинить вот такой бред. Сны ведь нельзя контролировать, а значит, она ни в чём не виновата. Сейчас она увидит Матвея и поймёт, что ничего подобного к нему не испытывает. Он ведь её брат. Да, боже, она знает его всю жизнь! Это смешно, в конце концов.

Приободрённая и немного успокоившаяся, Мира начала собираться в школу.

На кухне негромко бормотало радио, включённое лишь затем, чтобы разогнать действующую на нервы тишину. Мира крутила в руках чашку с растворимым кофе, время от времени делая маленькие глотки. К тарелке с пирожками, оставленной мамой, она не притронулась. Её мутило то ли от пропущенного вчера ужина, то ли от нарастающего с каждой минутой волнения. Она ждала Матвея и в то же время, впервые за всю свою жизнь, боялась встретиться с ним лицом к лицу. А что если он, только взглянув ей в глаза, поймёт, какие ужасные мысли её посещали?

Когда Матвей вошел на кухню, Мира, несмотря на то, что готовила себя к этой встречи, вздрогнула, словно её застали врасплох.

— Доброе утро.

— Доброе… — остаток фразы застрял в горле. Мира во все глаза наблюдала за братом — как он пересёк кухню, поставил чайник на плиту, открыл холодильник — и не могла понять, что происходит с ней сегодня.

Ведь это всё тот же Матвей — так хорошо знакомый ей от макушки до пят — в майке и пижамных штанах, с взъерошенными после сна волосами. Она знает наизусть созвездие родинок на его спине, помнит каждый его жест и привычку, могла бы с закрытыми глазами отличить звук его шагов от сотен чужих. Он — всё тот же, ни на йоту не изменился за прошедшую ночь, это она сошла с ума, потому что от одного взгляда на него — привычного и родного, — в ней закручивается настоящий смерч, в груди становится горячо и тесно, а саму её разрывает от диаметрально-противоположных желаний: бежать без оглядки и обнять его, прижавшись как можно крепче.

Её будто бы бросили в лодку посреди бушующего океана. Что она могла сделать? Только отдаться на милость шторму и надеяться, что её не затянет на дно.

— Тебе тоже сделать бутерброды?

— Что? — Смысл вопроса никак не хотел достигать сознания.

— Бутерброды, Мира, — Матвея будто развеселила её заторможенность. — Ты что не выспалась?

— Нет, я нормально спала, — выпалила она, чувствуя, как щёки начинают гореть огнём. — И я не хочу есть. Спасибо.

— Всё хорошо? — Матвей сел рядом и заглянул ей в лицо.

Чашка, которую держала Мира, едва не выпала из ослабевших враз ладоней. Она успела подхватить её, но часть кофе всё же выплеснулась на руку и стол.

— Ты не ошпарилась? — Матвей тут взял её руку, видимо, чтобы проверить на наличие ожогов.

— Нет, кофе тёплый был, — выдохнула Мира. Единственное, что обжигало сейчас кожу — его прикосновение. — Чёрт! Я забыла, мне же надо уже бежать. — Она поспешно высвободила свою ладонь и встала. — Мы с Маринкой договорились раньше встретиться.

Ещё до того, как Матвей успел что-то ответь, Мира опрометью бросилась прочь из кухни.

Пока она кидала учебники в сумку и обувалась в прихожей, в голове оглушительным набатом било: «Нет. Нет. Нет. Этого не может быть».