Мира и Матвей (гет)

— Блядские дороги, когда вас наконец отремонтируют?! — выругалась Мира, в раздражении ударив по рулю, когда её «Тойота» угодила колесом в припорошенную снегом яму. Впрочем, сама виновата: не стоило ей так гнать. Это её нервозность давила на газ, и сейчас приходилось снижать скорость до черепашьих сорока, если она не хочет попасть в аварию или угробить машину, так и не доехав до цели. Нужно успокоиться и внимательнее следить за дорогой, тем более с неба мелкой крошкой начинал сыпать снег, ухудшая видимость. Бесполезно: тревога острой иголкой засела под сердцем и не собиралась отступать, так было всегда, когда дело касалось Матвея. И не отступит, пока Мира не увидит брата и своими глазами не убедится, что у него всё в порядке.

Тот разговор с матерью, лишивший её покоя, случился менее двух часов назад. Мира впервые вернулась в Харьков после почти полугодичного рейса и на следующий день навестила родителей. Она собиралась остаться у них на праздники, тем более мама приглашала, сетуя на то, как редко они видятся.

К её приходу мама накрыла на стол, достав из холодильника и разогрев столько еды, сколько, по мнению Миры, им вместе и за три дня не съесть. Но то была мама — её желание накормить всех членов своей семьи с годами, казалось, только прогрессировало.

Мире было спокойно и комфортно и на родительской кухне, и в родительской компании. С возрастом штормящий характер их отношений выровнялся, достигнув наконец долгожданного штиля. Все острые углы и неровности обтесал ветер времени. Они научились принимать её выбор и её свободу, а она — их старение. Время подростково-юношеского бунта прошло, сейчас Мира с досадой и сожалением вспоминала обо всех своих вызовах, о своём эгоистичном желании шокировать и не менее эгоистичном нежелании понять и поставить себя на место родителей.

Отобедав, папа поднялся из-за стола и со словами: «Пойду покемарю полчасика» — отправился в спальню. Мама осталась убирать посуду, пока Мира допивала свой чай. Она продолжала расспрашивать Миру о работе, о недавнем отдыхе в Испании, но, как показалось Мире, слушала её ответы вполуха, рассеянно кивая и вставляя случайные междометия. Ощутив, что что-то не так, Мира прервала свой рассказ и напрямую спросила:

— А у вас с папой как дела?

— У нас-то? Да как обычно, — привычно отмахнулась мама, продолжая слишком уж усердно намывать чашку, — живём и в ус не дуем.

— А Матвей как?

Мама тяжело вздохнула и, отложив чашку, повернулась к Мире.

— А вы с ним не созванивались в последнее время?

От этого протяжного вздоха и этого вопроса под диафрагмой пробежал холодок.

— Недели полторы назад, — медленно сказала Мира, — и всё было нормально. Что с ним?

И, видимо, было что-то в её лице, раз мама, бросив на неё испуганный взгляд, поспешила успокоить:

— Нет-нет, всё с ним нормально. Он на даче сейчас.

— На даче? — непонимающе переспросила Мира. — Они там отмечать Новый год собрались?

— Нет, он один там. Даша с Даником поехали к её родителям.

Чувствуя, что понимает всё меньше, Мира указала рукой на стул напротив:

— Садись. Рассказывай.

Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, мама села за стол.

— Они поссорились, я думаю, — начала она встревоженным шепотом. — Я сама не знаю подробностей. Я звонила ему, но Матвей сказал только, что сейчас на даче, а Даша с сыном в Мариуполе и останутся там на все праздники. Я ему говорю: как так? А он мне — чтобы я не переживала, что всё нормально, и что он расскажет всё позже, после Нового года. Я ему: приезжай тогда к нам, ну что ты там один, в холоде и без компании. А он: «Не волнуйся, я растопил печь. И я хочу побыть один, отдохнуть». Ещё сказал не беспокоить сейчас Дашу вопросами. Я им, конечно, позвонила под предлогом, что хочу пообщаться с внуком, так Даша передала Дане планшет и со словами, что у неё сейчас сгорит запеканка, ушла на кухню. А я… Я не знаю, что и думать. Думала, может, тебе хоть рассказал, что происходит.

Как на духу выложив свой сбивчивый рассказ, мама уставилась на Миру с ожиданием и надеждой, как будто та могла дать ответы на все волнующие вопросы. Мира покачала головой. От переизбытка полученной информации мысли в голове никак не желали принять хотя бы подобие порядка.

— Я не знаю, что сказать. Он никогда не делился со мной подробностями своей семейной жизни.

— Но так нельзя! — воскликнула мама. — Мы с твоим папой хоть и ссорились бывало, но никогда настолько, чтобы проводить праздники врозь. Тем более Новый год. Это тот день, когда семья должна быть вместе.

Мира стиснула зубы. Семья. Насколько разные понятия вкладывали мать и Мира в это слово. Для их матери новая семья Матвея — это его жена и его сын, для Миры же… Неуместная сейчас и неубиваемая ревность отозвалась зудом где-то в районе желудка. Мира привычно отмахнулась от неё.

Уйди, не до тебя совсем.

— Бывает, людям нужно отдыхать друг от друга. Это в порядке вещей, и не обязательно означает какие-то серьёзные проблемы.

Они никогда не уставали друг от друга. Присутствие Матвея рядом всегда ощущалось, как нечто привычное, как неотъемлемая часть её существа, им не требовался отдых или уединение. Они могли часы проводить в комфортном молчании, каждый занимаясь своим делом, могли болтать ночи напролёт обо всём на свете. Она уставала от всех, кто встречался ей в жизни, если общение превышало допустимые лимиты, но никогда — от него.

— Да ерунда это. Он столько работает, и так своих почти не видит, — хмуро ответила мама. Размеренное постукивание пальцами по столешнице выдавало напряженный мыслительный процесс. Мама не была бы собой, если бы ограничилась пустыми причитаниями, не попытавшись перевести их в активную деятельность. Решение не заставило себя ждать. — А знаешь… — Мама подняла на Миру глаза, которые, похоже, зажглись новой идеей. — Съезди ты к нему сейчас.

— Я? — отчего-то растерялась Мира.

— Ты-ты, — закивала мама, судя по всему всё больше убеждаясь в своём новоявленном плане. — Я не могу: Матвей взял с нас обещание, что мы не станем его беспокоить. Хотя бы до Нового года.

— Что я тогда там забыла, раз он не хочет никого видеть?

— Ты-то обещание не давала, — хитро прищурилась мама. Ей впору было бы пойти учиться на адвоката, а не на пекаря-кондитера. — Привезёшь ему еды, я подготовлю сумки. Посмотришь, что там и как. Может, тебе он и расскажет, вы же были так близки. Давай, час туда, час обратно. Как раз до темноты успеешь.

— Не знаю, хорошая ли это идея…

Миру сковала неуверенность. Когда-то она без зазрений совести могла заявиться к Матвею в любое время дня и ночи по любому, даже самому пустяковому поводу, и никогда не возникало ни намёка на чувство, что её присутствие может быть неуместным или нежелательным. Но то было годы назад, до того, как их отношения столь кардинально изменились. Что если он будет совсем не рад её увидеть? Хуже не придумаешь.

Что с ними стало? Проклятье, ты этого хотел?

— А что тут плохого? — продолжала настаивать мама. — Проведаешь брата. Разве ты этого не хочешь?

«Хочу, мам! Ещё как хочу. Но тебе не понять всю сложность… Впрочем, оно и к лучшему».

Мира вздохнула, отчего-то медля с ответом. Решение было принято, оставалось его только озвучить.

— Ладно, готовь свои сумки, я поеду.

От размышлений Миру отвлёк голос навигатора, сообщившего, что до пункта назначения осталось двести метров. Заснеженные поля давно сменились поселковыми улицами. Мира ехала медленно: последний участок дороги был расчищен особенно плохо. Она подозревала, что снегоуборочная техника туда вовсе не добиралась: их дом находился в конце улицы, практически на отшибе, а ближайшие соседи — такие же владельцы дачных участков — имели привычку на зиму оставлять свои дома, полностью перебираясь в город.

В поле зрения показались знакомые тёмно-синие ворота с надписью: «Осторожно, злая собака!» Мира с теплотой усмехнулась: Боня был вовсе не злой собакой, а обычной ласковой дворнягой, к тому же почил уже как лет пять — ушёл вслед за их бабушкой, его любимой хозяйкой. А табличка осталось — то ли в память о нём, то ли в качестве предупреждения любителям лазать по чужим участкам.

Остановив машину у ворот, Мира вышла и направилась к калитке. Ноги в ботинках выше щиколоток утопали в снегу, мелкая крупа царапала лицо и сыпалась за воротник, обжигая шею холодом. Помимо шума ветра в голых древесных кронах до ушей долетали звуки размеренных глухих ударов. Мира медленно шла, тщетно пытаясь утихомирить взбунтовавшееся сердце — оно гнало её скорее вперёд, а сомнения тормозили. Ещё в машине, по сизому дыму, шедшему из трубы, она поняла: Матвей дома.

Калитка тихо и приветственно скрипнула под её рукой, пропуская во двор. Пройдя ещё несколько шагов по дорожке, Мира остановилась и застыла на месте. Глухие звуки — то раскалывающиеся поленья под ударами топора в руках мужчины. Её брата.

Матвей усердно и сосредоточенно колол дрова, складывая их в корзину у своих ног. Занятый работой, он не замечал ничего вокруг, и Мира не спешила выдавать своего присутствия. Она хотела продлить мгновение — редкое и оттого особенно ценное, — когда после долгой разлуки всё ещё не верится в реальность встречи, того, что Матвей перед ней — настоящий, из плоти и крови, не сон и не воспоминание, а расстояние между ними — пустяк, преодолеть который хватит и пары секунд. Так головокружительно близко и так непростительно далеко.

Решив, видимо, передохнуть, Матвей прекратил работу, отложил топор и повернулся, встречаясь с Мирой взглядом. Секунды растянулись, терзая неопределённостью. По лицу Матвея невозможно было определить его мысли. Он рад? Огорчён? Раздосадован? Разглядеть его мешала ещё колючая снежная крошка, бьющая в глаза и кружащая повсюду в зарождающимся вихре. Наконец, словно сбросив оцепенение, Матвей её окликнул:

— Мира!

От эмоций в его возгласе, она ощутила в себе такую лёгкость, точно с души свалилась пара пудовых гирь. Они оба одновременно бросились друг другу навстречу. Уже через несколько мгновений у Миры перехватило дух от того, как крепко стиснул её Матвей в своих объятиях. Она только засмеялась, цепляясь ему за шею, когда он приподнял и закружил её вокруг своей оси. Они не спешили разрывать объятие и после того, как её ноги вновь обрели опору. Стояли, держа друг друга и слегка покачиваясь под порывами холодного ветра. Было тепло и спокойно. Единственное, что побудило Миру отстраниться — это желание увидеть лицо брата. Они отступили друг от друга на полшага, не расцепляя рук.

— Ты как вообще здесь?.. Откуда узнала?

— Мама тебя сдала, отшельник.

— А, ну конечно, мог бы сам догадаться.

Матвей улыбался. Если у Миры и оставались последние крохи сомнений, то все они растаяли от его улыбки, как от солнца. Его лицо светилось искренней, неподдельной радостью, и Мира жадно впитывала её, с восторгом осознавая, что она одна сейчас была её причиной. И всё же радость не могла скрыть печать усталости на его лице — та притаилась в глазах, и в складке между бровей, и в тонкой линии, пересекающей лоб. Она не была чем-то новым. Мира помнила эту усталость — неизменную спутницу Матвея в последние несколько лет, — но так и не смогла с нею примириться. «Милый, тебе нужно больше отдыхать», — пустые, бесполезные слова. Матвей всегда кивал на них, но ничего не менялось. Она не могла, как раньше, влиять на брата. Больше не могла.

Тем не менее Мира ещё раз критически осмотрела его, отмечая и бледность кожи, несмотря на покрасневшие от мороза кончик носа и щёки, и пятидневную на вид щетину. К своему облегчению, всё оказалось не так плохо, как она, благодаря маминым стараниям, успела себя накрутить. Матвей не в отчаянии, не в глухой тоске, не в равнодушии ко всему. Что бы ни произошло в его отношениях с женой, его это не подкосило, а с остальным они справятся.

— Она, кстати, тебе еды передала, по скромным меркам недели на две.

— Что же, единственный повод выбраться отсюда в магазин, похоже, только что исчез, — с притворным огорчением сказал Матвей. — А где еда-то?

— В машине. Пойдём, поможешь мне донести пакеты, — ответила Мира, с сожалением отпуская его руки.

Миру окутало теплом, лишь только она шагнула за порог. Лицо и руки тут же начало покалывать с мороза.

— У тебя здесь так жарко, — сказала она, снимая куртку и разуваясь.

— Тебе так кажется, потому что ты с улицы. Посидишь тут полчаса, изменишь мнение. Вот, надень эти, они тёплые, — Матвей поставил перед ней меховые тапки, которые уже успел достать невесть откуда.

Они вместе вошли в гостиную. Пока Матвей разбирался с сумками, Мира огляделась, вдыхая знакомый с детства запах: дерева, горящих дров и старых тканей. После долгих отсутствий она всякий раз опасалась однажды вернуться и не узнать их дачи. Но всё здесь, за исключением неизбежных — дани современности и комфорту — изменений, оставалось прежним. Три года назад Матвей затеял грандиозный ремонт — починил крышу, обустроил ванную комнату, обновил полы и фасад, и при всём при этом умудрился сохранить главное, то, что, по мнению Миры, составляло душу их дома. В большой кирпичной печи всё так же потрескивали поленья, на стенах висели вышитые крестиком и гладью картины, а в углу стоял иконостас; тканые полосатые коврики на дощатом полу, вязаные салфетки на шкафчиках, дубовый стол и часы с кукушкой — всё это Мира помнила с детства, всё это осталось от прабабушки и бабушки, и продолжало свою жизнь даже после того, как их не стало. Мира была благодарна Матвею за то, что оставил эти старые вещи, но в то же время в глубине души понимала, что он руководствовался теми же сентиментальными воспоминаниями, что жили и в ней.

— Вижу, что насчёт двух недель ты не преувеличивала, — проворчал Матвей, разгружая пакеты.

— Ты же знаешь маму, — довольно усмехнулась Мира, садясь за стол. — Она не упустила бы возможности ликвидировать хотя бы одно из своих беспокойств — что ты сидишь здесь в одиночестве и голодный.

Матвей никак не отреагировал на её провокативный ответ, и только через время, как показалось Мире, с долей грусти в голосе сказал:

— Родители всегда будут переживать за своих детей. Раньше я этого не понимал, но сейчас уверен, что даже когда Данику будет тридцать, я всё равно буду волноваться, что с ним и как. Но для себя я решил, что не стану давить на него ожиданиями и приму любой его выбор. И постараюсь сделать так, чтобы он всегда знал об этом.

От его неожиданно серьёзной речи Мира впала в секундное замешательство, не зная, как продолжить разговор. Ей казалось, что ещё слишком рано спрашивать в лоб о том, что стряслось у них с женой, нужно хотя бы дождаться чая. Поэтому, меняя тон на небрежно-весёлый, она поинтересовалась:

— И как там мой племянник?

— Хорошо. — Матвей улыбнулся. Взгляд его стал мягче и теплее. — Вчера с ним созванивались, рассказывал, что бабушка с дедушкой подарили ему «Лего». Теперь он строит космический корабль. Сам, по своей фантазии. Говорит, хочет стать авиаконструктором.

— В прошлом году он, кажется, говорил, что станет моряком.

— С тех пор он уже успел поменять пять профессий, — рассмеялся Матвей, активно ища что-то в кухонном шкафу. — Молодец, ищет себя.

— А помнишь, в детстве я хотела стать художницей, а ты — музыкантом?

— Помню. Ты классно рисовала.

— И вполовину не так хорошо, как некоторые в художке, вот у них был талант, — возразила Мира, — а я чисто для себя рисовала, мне просто это нравилось.

У неё когда-то был пухлый блокнот, в котором она делала карандашные наброски всех и вся: родных, друзей, одноклассников, просто прохожих, но чаще — Матвея. Казалось, нет ничего странного в желании постоянно рисовать его серо-зелёные глаза, густые брови, нос с горбинкой, родинку на подбородке, изогнутые в лёгкой улыбке тонкие губы. Мира всегда находила брата красивым, но при этом отдавала отчёт, что он не обладал смазливой внешностью типичного красавчика, на которого гроздьями могли вешаться девчонки. Его красота оставалась более неочевидной и тонкой, а скромный интровертивный характер также не прибавлял популярности у противоположного пола. Мира помнила, что начала рисовать Матвея ещё задолго до того, как осознала, что влюблена.

— Зато ты очень хорошо играл на гитаре и пел, — добавила Мира, отгоняя воспоминания. — Мне нравилось тебя слушать.

— Ну, я довольно рано понял, что гитара для меня это просто хобби, и что играть для большой аудитории — это не моё, — пожал плечами Матвей, набирая воду в эмалированный чайник. — Мята или облепиха?

— Что? — не поняла Мира внезапного вопроса.

— Чай какой будешь?

— Облепиховый.

— Так и думал.

Пока Матвей заваривал чай и разогревал мамин рыбный пирог, Мира бессовестно бездельничала. Ей нравилось вот так безнаказанно наблюдать за его размеренными действиями, особенно когда он делал что-то для неё. Пусть это и был всего лишь чай.

— Кстати, забыл сказать, ты прекрасно выглядишь.

От неожиданного комплимента, прозвучавшего смущенно и от того искренне, у Миры быстрее забилось сердце. Она опустила взгляд в чашку, которую поставил перед нею Матвей, не осмеливаясь встретиться с ним глазами. Однако он сам не стал задерживаться у стола: поставил заварник и поспешил к плите.

— Это потому что я, в отличие от некоторых, люблю и умею отдыхать, — преувеличенно бодрым голосом сказала Мира, наливая густой облепиховый отвар в чашку. Её рука, держащая стеклянный заварник, мелко дрожала.

— На меня намекаешь? — Матвей уже вернулся с пирогом и двумя тарелками. — Как видишь, сейчас я отдыхаю.

— На даче зимой? — Мира скептически приподняла брови.

— Для меня сейчас это лучшее место, — просто ответил Матвей.

Он не стал развивать тему, и они переключились на разговоры о пустяках, пока пили чай и ели пирог. Во время их болтовни Мира не раз ловила на себе взгляд брата, определения которому дать не могла. Наконец, не выдержав, она спросила:

— Почему ты так на меня смотришь? У меня крошки на лице?

— Нет, нет. — Матвей с улыбкой покачал головой. — Просто мне всё ещё сложно поверить, что ты реально здесь, на этой кухне. Ты так внезапно появилась, как будто вышла прямиком из снежного вихря. Как видение. Я не сразу поверил, что это и правды ты.

— Но ты успел убедиться в моей реальности? — Мира прищурилась, чуть склонив голову.

— Да. Наверное.

Повинуясь импульсу, Мира накрыла рукой его лежащую на столе тёплую ладонь.

— Видишь, я настоящая, — негромко сказала она.

Вместо того, чтобы с неловкостью отстраниться, Матвей сжал её руку в ответ.

— Вижу, — только и ответил он, выводя на тыльной стороне её ладони круговые узоры.

Казалось, воздух в комнате сделался густым и обволакивающим, как мёд. В голове, не переставая, стучало, вбившееся накрепко: «Не пересекай черту, не пересекай черту». Мира пыталась убедить себя, что ни в их немногословии, ни во взглядах, ни в прикосновении не было ничего такого. Ничего такого неправильного, что следовало бы немедленно прекратить во избежание последствий. Смешно. Какой же нелепый самообман! То, что происходило у неё внутри, было похоже на сход лавины.

— А ты как сам здесь? — тихо спросила Мира, надеясь, что вопрос отвлечёт её от накрывающих с головой чувств.

— Я — нормально.

«Нормально» — как же. Типичный ответ, заезженная фраза, маскирующая собой разлад и неудовлетворённость.

Так не хотелось прерывать момент их близости, но тянуть с вопросом больше было нельзя.

— Мама сказала, что вы с Дашей поссорились. Это правда?

— Что? Поссорились? Нет. — Матвей убрал руку и снова взялся за свою чашку. — Мы с ней не ссорились. Мы разводимся, — будничным тоном сказал он.

Мире показалось, что она ослышалась. Она переспросила, Матвей подтвердил.

— Но как? Почему вдруг? Что случилось?

Новость была слишком внезапной, чтобы Мира успела определить своё к ней отношение.

— Если в общем, то решили не тратить больше время друг друга, раз чувств нет и семьи не получилось.

Разве можно сообщать подобные вещи с таким ничего не выражающим лицом? Мира впилась ногтями в кожу своих ладоней, злясь на невозможность понять, что чувствует сейчас Матвей. Он казался наглухо закрытым, не оставившим, ни зацепки, ни маячка, ничего. Почему она оказалась в полном неведении касательно того, что происходит в его жизни? Она ведь его сестра! Неужели они настолько отдалились за прошедшие годы?

— А если в частности? — напряженно спросила она.

Матвей тяжело вздохнул. Теперь на его лице отчетливей всего проступала усталость.

— Я тебе всё расскажу, обещаю. Только давай не прямо сейчас, хорошо?

«А когда, Матвей?! Когда? Ты же знаешь, что я потеряю покой до тех пор, пока ты мне всё не объяснишь. Как ты можешь быть таким жестоким?» — хотелось выплеснуть обиду ему в лицо. Но столкнувшись с его умоляющим взглядом, Мира усмирила остатки своего эгоизма, своего желания полного и безраздельного права знать все мысли и чувства брата. Нет, она сама не может быть жестокой, когда ему так очевидно плохо. Она не станет на него давить и требовать откровений, Матвей расскажет всё, когда будет готов.

— Точно расскажешь? — недоверчиво протянула Мира.

— Точно, — Матвей слегка усмехнулся, и взгляд его снова повеселел. — Но сначала ты расскажешь мне, как отдохнула в Испании.

Мире потребовалось несколько секунд, чтобы переключиться: задвинуть свои волнения в дальний угол и вспомнить, что вообще была Испания, которая сейчас казалась ей такой далёкой и несущественной, как забытый в аэропорту стаканчик кофе.

Когда чай был допит, они переместились на укрытый шерстяным пледом диван. Мира рассказывала истории, которые накопились у неё за время рейса, иллюстрируя их фотографиями и видео со смартфона. Матвей активно расспрашивал, вставлял комментарии и часто смеялся, отчего Мира чувствовала себя почти счастливой. Ей было так хорошо и уютно сидеть рядом с ним, чувствуя его тепло. Их руки изредка соприкасались, когда они передавали друг другу телефон, и всякий раз это отзывалось вибрирующим ощущением в груди.

Они не заметили, как за разговорами прошло несколько часов. Давно стемнело. За окном завывал ветер, а снегопад не только не прекратился, но ещё больше усилился. Мира вдруг ощутила себя Золушкой, забывшей о времени на балу с прекрасным принцем. Ей нужно поспешить, если она хочет успеть попасть домой, пока её машина не превратилась в тыкву, а точнее в сугроб.

— Мне пора выезжать, — с досадой сказала она, на полуслове прерывая очередной рассказ, — пока совсем не замело.

Матвей хмуро взглянул в окно, затем поднялся на ноги и направился ко входной двери. Мира последовала за ним, на ходу надевая куртку и шарф. На пороге оба остановились, глядя в темень и бушующую снаружи вьюгу.

— Ты никуда не поедешь, — твёрдо сказал Матвей. — Машину твою откапывать нужно, да и дороги в посёлке скорее всего уже замело. Надеюсь, у тебя не было серьёзных планов на сегодня?

Мира в немом изумлении уставилась на Матвея. Он предлагает ей остаться? Серьёзно? Это же нарушение всех правил!

— А твоим планам я не помешаю?

— Каким ещё планам? — непонимающе нахмурил брови Матвей.

— Отшельническим. Ну там медитации в одиночестве, пение мантр, духовные практики всякие, или чем там занимаются, когда уходят в глухомань от людей.

Матвей, не выдержав, прыснул от смеха.

— Знаешь, петь мантры мне в голову пока не приходило, но спасибо за идею, возьму на заметку. А сейчас, думаю, с моим отшельничеством пора заканчивать.

Когда хлопнули входные двери, надёжно укрывая пространство их дома от тьмы, холода и пронизывающего ветра, Миру охватили смесь неверия и радости. Она остаётся? Неужели всё так просто? Не нужно спешить, прощаться, уезжая куда-то в ночь. У них ещё есть этот вечер, и завтра утром она снова увидит брата, и послезавтра… Пока не расчистят дороги. Ах, как хорошо, что в их небольшом посёлке коммунальные службы никогда не спешат делать свою работу! От свалившегося на неё неожиданного щедрого подарка — времени — у Миры перехватило дыхание. Её вдруг посетила мысль, что они с Матвеем впервые за восемь лет остались по-настоящему вдвоём. Они, конечно же, встречались в периоды Мириных отпусков, но либо на шумных семейных посиделках, либо же в людных местах: прогуливались по паркам, торговым центрам, обедали в кафе. Будто бы вдвоём, но при этом — никогда уединённо. Не сговариваясь, не обсуждая заранее, они определили для себя такой формат, как единственно возможный. И вот — что это? Поломка? Сбой системы? Предновогоднее чудо (если бы Мира ещё могла верить в чудеса)? Она не знала ответа, но отказываться от предложенного судьбой подарка не собиралась.

Мельком Мира поглядывала на Матвея, пытаясь понять, как он относится к изменившимся планам. Он вовсе не выглядел сомневающимся или испытывающим неловкость, напротив, он, казалось, повеселел с тех пор, как узнал, что Мира остаётся. Сразу выдал ей комплект домашней одежды: свитер, штаны, шерстяные носки и пижаму, которые отыскал в большом платяном шкафу их бывшей детской. Только переодевшись и смыв макияж в ванной, Мира окончательно уверилась — она и правда остаётся.

Матвея она нашла в спальне, перестилающим постель.

— Это для меня? — спросила Мира, подходя к кровати.

— Да, — ответил Матвей, взбивая и складывая подушки. — Я постелю себе в другой комнате.

Мира окинула спальню быстрым взглядом, замечая пустую чашку и раскрытую книгу на прикроватной тумбочке, мобильный, лежащий на зарядке неподалёку.

— Почему бы мне не пойти туда? Ты ведь здесь ночевал.

— Здесь теплее, — сказал Матвей, не оборачиваясь. Теперь он был занят тем, что надевал пододеяльник на пуховое одеяло. — К тому же я там не успел убраться.

— Ты как наша бабуля, она всегда придерживалась принципа — лучшее гостям.

— Ты считаешь себя гостьей? — Матвей наконец оставил одеяло в покое и повернулся к Мире.

— Не знаю, — она пожала плечами. — По правде не хотелось бы, это же и мой дом тоже.

— Тогда как насчёт того, что лучшее — любимой сестре?

Он усмехнулся, по-доброму и немного дразняще, а у Миры что-то ёкнуло в груди, разливаясь покалывающим жаром.

— Не могу сказать, что я против, но… — она смотрела в серо-зелёные глаза Матвея, утопая в них. Сердце трепетало, а разум кричал о том, что нужно быть осмотрительнее, сбросить напряжение шуткой, свернуть с опасной дорожки. Но кто бы его сейчас слушал? — Но ведь и ты мой любимый брат, и мне хочется, чтобы лучшее досталось тебе. Замкнутый круг, не находишь?

Матвей рассмеялся.

— Да, пожалуй. Поэтому кому-то нужно будет уступить, а поскольку я старше и приехал сюда первым, это будешь ты.

— Что за авторитарные замашки? — Мира напустила на себя притворно обиженный вид. — И вообще в нашем возрасте неполных два года уже давно не играют роли, чтобы ты ими козырял.

— Ты всегда будешь моей младшей сестрой, — Матвей подмигнул ей. — Пойдём ужинать.

Они вместе занялись приготовлением ужина, точнее разогреванием того, что передала Матвею мама, а после пили чай и разговаривали. Темы для бесед едва успевали сменять одна другую, голод по общению был так велик, что три часа и несколько выпитых чашек чая не могли его удовлетворить. Однако же, когда стрелки часов перевалили за полночь, а Матвей уже в который раз подавил зевок, Мире пришлось озвучить очевидное:

— Ты устал, да и я тоже. Наверное, пора уже идти спать.

— Просто рано сегодня встал, — ответил Матвей, протяжно зевая. — Но мысль верная.

— Тогда я первая в ванную, — быстро сказала Мира, поднимаясь с дивана.

На удачу, из-за того, что она собиралась ночевать у родителей, у Миры были с собой необходимые вещи — зубная щётка и сменное бельё. Это значительно облегчало жизнь, особенно, когда магазины в округе оказались временно недоступны.

Матвей постучал в двери спальни, когда Мира, уже переодевшись в пижаму, сидела на кровати, укрыв ноги одеялом.

— Хотел спросить, может, тебе ещё что-то нужно?

«Тебя рядом!», — хотелось сказать Мире, но вряд ли бы Матвей оценил такой откровенный ответ, и уж тем более поспешил бы исполнить желание.

— Да, нужно, — протянула Мира. — Принеси мне Рекса, мою коричневую собаку.

Матвей на секунду прикрыл глаза, даже не пытаясь подавить улыбку. Он не стал спорить или препираться, а только спросил:

— А где он лежит?

— В комоде с тканями, в самом низу.

— Понял, сейчас будет.

Матвей вернулся минут через пять вместе с плюшевой собакой. Вместо того, чтобы бросить Рекса Мире в руки, он подошел и осторожно присел на край кровати, протягивая игрушку.

— Ну, теперь твоя душенька довольна?

— Вполне, — сказала Мира, прижимая собаку к груди. Рекс пах пылью, в некоторых местах его мех затёрся, но в целом выглядел он неплохо для своего уже преклонного собачьего возраста. — Будет не так страшно и одиноко здесь одной.

— Слышал, Рекс, охраняй хозяйку, — Матвей потрепал Рекса по голове, как если бы тот был настоящей собакой. Его рука на секунду коснулась руки Миры, а потом он встал и направился к выходу.

У дверей Матвей обернулся.

— Да, я, кажется, не сказал тебе, но я очень рад, что ты здесь.

Мира уже знала это: видела в его глазах, слышала в смехе, но словесное подтверждение словно теплым и мягким одеялом опустилось на плечи. Ей захотелось, чтобы Матвей повторял это и повторял.

— Честно говоря, когда я сюда ехала, то была не уверена, что ты радушно меня примешь.

Матвей выглядел потрясённым и расстроенным.

— Мира, как ты можешь… Я всегда… — он осёкся, то ли не зная как, то ли не желая заканчивать фразу. — В общем, спокойной тебе ночи.

Дождавшись ответного: «И тебе», он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мира упала на подушки, прижимая Рекса к сердцу.

Какое счастье вновь оказаться дома.

---

Примечания:

Мама с папой о чём-то шумно спорили на кухне, но из-за закрытой двери слов было не разобрать. Мира подошла ближе и, задержав дыхание, надавила на ручку. Дверь тихо скрипнула, приоткрывшись на толщину мизинца. Мира приблизила ухо — теперь слова слышались отчётливо. Мамин голос то опускался до громкого шёпота, то снова подпрыгивал, становясь резким и звонким, как было всегда, когда она злилась и волновалась. Судя по звукам, на месте она не сидела, а, наоборот, ходила туда-сюда по кухне.

— Саш, некуда больше ждать, твой отпуск без содержания затянулся. Надо искать варианты.

— Да знаю, — раздался усталый голос папы. — Только хер я кому сейчас со своими допусками и разрядами сдался. Везде одна и та же срань: заводы стоят, цеха пустые. Кума вон сократили, месяц пьёт уже.

— Твоему куму только повод дай. Ты на него не смотри: у тебя дети, их кормить надо, а мне третий месяц мукой и маслом выдают.

— Ну хоть не покрышками, и то хлеб, — папа, кажется, усмехнулся.

«Что такое покрышки?» — подумала Мира, потирая левой ступнёй правую. С пола тянуло холодом, босые ноги давно озябли, да и пижама совсем не грела. Если её застукают не в кровати, то мало ей не покажется. Мама опять раскричится. В последнее время она часто ходит сердитая и хмурая. Раньше она была добрее и веселее. Даже на Матвея ругается, хотя он, в отличие от Миры, послушный.

— Не смешно. Подумай лучше, что делать. К Хоменко обратись, я тебе сто раз…

— Хоменко не поможет. Закрыли тему. Мне сейчас только охранником куда идти или на рынок торговать. Бомбилой по вечерам можно ещё.

— Опасно…

— Не опаснее, чем везде, — папа замолчал, будто крепко о чём-то задумался. — Слушай, Оксан, я тут подумал: у нас же муки сейчас завались. Что если ты нажаришь пирожков и беляшей, я поторгую? Знаю хорошие точки, где много народа ходит.

— Попробуем, чего терять, — мама вздохнула. Раздался скрежет стула по полу. — Но, Саш, мне Жанка одну шабашку подкинула. Полы по вечерам мыть в поликлинике нашей.

— А дети как?

— К матери придётся отправить. Я уже всё обсудила, она согласна.

— Когда выходишь?

— Со следующей недели…

— Мира, ты чего здесь? — раздался над ухом внезапный шепот.

Мира, едва не подскочив на месте, повернулась и, заметив маячившего за спиной брата, приложила палец к губам.

— Тихо, я слушаю.

— Пошли спать, мама разозлится, если увидит тебя здесь.

— Интересно же.

— Пойдём, а то замёрзнешь. — Он настойчивее потянул её за руку, и Мира послушно пошла следом.

Они забрались под большое пуховое одеяло. Постель ещё хранила остатки тепла, а вот бутылка с горячей водой, которую мама подложила им вечером, успела остыть. Стуча зубами от холода, Мира придвинулась ближе к брату и прислонила к нему свои ледяные ноги. Матвей не протестовал, только обнял её одной рукой и спросил:

— Что они говорили?

— Что мы поедем к бабушке!

— Ух ты, классно! Но… почему? Сейчас же зима, а ездим мы туда летом обычно.

— Не зна-аю, — широко зевнула Мира, закрывая глаза. — Зато на санках сможем покататься, и на лёд пойти.

Матвей был таким тёплым, что и она, прижатая к нему, очень быстро согрелась.

* * *

К бабушке они отправились уже на следующий день. Мама всё утро собирала сумки — упаковывала одежду, продукты, пока Мира и Матвей носились друг за другом по квартире. В какой-то момент мама, видимо, устав от беготни и шума, отправила их в детскую собирать игрушки, которые поедут с ними к бабушке. Мира решила взять свою новенькую — подарок крёстной — меховую собачку Рекса и несколько моделек машин, которыми они с братом любили устраивать гонки. Матвей выбрал конструктор и коллекцию своих пластмассовых зверей. Посовещавшись, они также положили в пакет коробку домино и картонную настолку — играть по вечерам.

Бабушка встретила их крепкими объятиями и поцелуями, а также охами и ахами о том, как они подросли. Пока Матвей рассказывал, что нового у них произошло, Мира углядела на кухонном столе прикрытую полотенцем большую тарелку с творожными плюшками. Бабушка всегда пекла что-то к их приезду! Мира толкнула брата в бок и кивком указала на тарелку. Улучив момент, когда взрослые отвлеклись на разговоры, она прошмыгнула к столу и в мгновение ока стянула одну плюшку себе, а вторую сунула в руки подошедшему к ней Матвею. Когда мама обратила на них свой взор, обе плюшки были уже наполовину съедены.

— А спросить? — строго сказала она, нахмурив брови. — Теперь есть ничего не захотят. — Она устало махнула рукой и повернулась к папе. — Вот что с ними делать?

— Не кипишуй, Оксан, нормально они поедят.

Папа оказался прав. Когда пришло время ужина и бабушка разогрела борщ, никто не жаловался на отсутствие аппетита — тарелки опустели быстро. За столом в тот вечер много смеялись и разговаривали, и впервые за долгое время — не о деньгах и ценах. От таких разговоров родители всегда становились угрюмыми и злыми, однако сегодня они много улыбались, вспоминали прошлое и смеялись над чем-то малопонятным для Миры и Матвея.

Когда за окном стемнело, беседы стихли, а родители начали собираться. Уже одетые в зимние куртки, они поочерёдно обняли детей на прощание.

— Мы вернёмся на выходных, — сказала мама, целуя Миру, а затем Матвея в обе щеки. — Слушайтесь бабушку, родные.

— И привезём чего-то вкусненького, — пообещал папа. — Не скучайте без нас.

— Не переживайте, езжайте с Богом, — сказала им бабушка уже на пороге. — Всё будет хорошо.

Короткий хлопок двери — и мама с папой скрылись от глаз. Ощутив странную тяжесть в груди, Мира прижалась к брату, который тоже выглядел притихшим.

— Ну что, идёмте, мои золотые, сейчас «Спокойной ночи, малыши» начнутся, — мягко сказала бабушка, уводя их к телевизору. — Неделя быстро пролетит, вот увидите.

И неделя, действительно, пролетела быстро — столько нового и интересного предстояло разведать в доме, огороде и за воротами. Однако, когда родители вновь перешагнули порог, Мира и Матвей уже наперегонки неслись к ним — обниматься, а после — исследовать большие, набитые продуктами сумки.

— Скучали, зайцы? — папа потрепал их по макушкам, а затем разжал перед ними кулак. На раскрытой ладони лежали две шоколадные конфеты «Белочка». — По дороге сюда я зайчика встретил. Он из леса выбежал и попросил передать двум хорошим детям вот это.

— Ух ты! Здорово! — воскликнула Мира, забирая свою конфету. Зайчик часто передавал что-то вкусное через папу, но почему-то сам никогда им не показывался.

Жалуясь на усталость, спать родители легли рано. Утром бабушка велела их не тревожить, поэтому Мира и Матвей успели позавтракать и сыграть в домино, прежде чем мама с папой, зевая, вышли на кухню. Зато днём все вместе отправились кататься на санках — на те самые большие горки, куда бабушка строго запрещала ходить одним.

Как же весело они провели время! Мире надолго запомнились и скорость, от которой захватывало дух, и снежная круговерть перед глазами, и звонкий смех. Мама и папа так веселились, как будто сами превратились в детей: съезжали с самых крутых горок под громкие визги, кубарем валились в снег и много хохотали. Однако, стоило вернуться домой, как что-то изменилось: лица их снова стали серьёзными, и опять начались эти взрослые разговоры.

— Пора ехать, — вздохнула мама. Она сидела на диване и пила чай. Мира и Матвей устроились рядом по обе стороны от неё, уплетая бабушкино печенье.

— Мы с вами? — спросил Матвей.

— Нет, — папа покачал головой. — Останетесь ещё у бабушки.

— Не уезжайте, — Мира обняла маму, прижимаясь щекой к её животу. — Оставайтесь с нами, мы ещё снежную бабу не слепили.

— Да, останьтесь, — подхватил Матвей.

— Не получится, — ответила мама. — Но мы приедем, и в следующий раз слепим все вместе снеговика.

Они уехали. Вернулись через неделю, а на следующий день опять уехали. И так снова и снова. Мира уже и не считала их отъезды и возвращения. Однажды бабушка посадила их с Матвеем напротив себя и объяснила:

— Понимаете, мама с папой пока не могут вас забрать, потому что очень много работают, и там за вами некому будет присматривать. Я тоже не могу уехать и оставить хозяйство, у меня огород, куры. Но вам же здесь хорошо, правда?

Матвей слушал и кивал с очень серьёзным, сосредоточенным видом.

— Почему они не могут работать меньше? — спросила Мира.

— Потому что зарабатывают денюшку, чтобы нам всем было, что есть и в чём ходить.

— А когда они её заработают?

Бабушка в ответ улыбнулась, покачала головой и предложила им ещё по пирожку.

Однажды подслушала Мира и другой разговор. Бабушка с мамой готовили обед, а Мира как раз проходила мимо кухни. Услышав имя брата, она остановилась.

— Придётся Матвею здесь идти в первый класс. — Мама нарезала капусту, стоя к Мире спиной. Бабушка рядом чистила лук. — В этом году никак не получится забрать.

— Само собой, Оксан. Я всё понимаю.

— Как дети? — после небольшой паузы поинтересовалась мама. — Не скучают хоть сильно?

— Был бы один кто, так и было бы, а их двое. Они постоянно вместе, некогда им скучать.

И здесь бабушка не ошиблась: вдвоём им никогда не было скучно.

Да и как скучать, когда вокруг столько всего можно исследовать! Очень скоро дом, с его скрипучими деревянными полами, огромной печью, шкафами, хранящими кипы белья и одежды, стал знаком как свои пять пальцев. Зато чердак никогда не переставал удивлять. Когда пришла весна и потеплело, Мира и Матвей могли проводить там по полдня и ничуть не заскучать. Настоящее царство, в котором каждый день обнаруживались всё новые и новые сокровища: горы старой одежды и обуви, которую они перемерили, воображая себя взрослыми; куклы почти с Мирин рост, с одинаковыми, немного пугающими лицами; деревянные игрушки, книги. Но чаще всего им попадались вещи, о назначении которых они не догадывались. Как-то пара пластмассовых уток, очень похожих на настоящих, только с перекладиной вместо ног. Из-за неё они не могли стоять и постоянно заваливались на бок.

— Это для охоты, — объяснила им бабушка, когда они притащили их вниз поиграть. — Ставишь таких на воду, и к ним подплывают настоящие утки.

В другой раз Матвею на глаза попался тяжёлый кожаный чемодан с трубой и ручкой, который ни один из них не смог поднять.

— Да это ж патефон, я и забыла, что он здесь! — всплеснула руками бабушка, поднявшаяся на чердак по настойчивым просьбам внуков. — Его ещё мой отец покупал. Надо проверить, работает ли ещё.

Патефон оказался рабочим. Бабушка меняла пластинки и показывала, как правильно крутить ручку, а они с Матвеем целый вечер плясали под музыку.

— Раз здесь никто не живёт, то пусть это будет наше Королевство, — сказала Мира. Они сидели на чердаке на сброшенных на пол подушках и перебирали сокровища большого деревянного сундука. — Я буду королевой!

— А я кем? — поинтересовался сидящий рядом Матвей.

— Королём, конечно.

На том и порешили.

Но не одним чердаком ограничивались их владения. За порогом дома начинался не менее удивительный мир: большой бабушкин участок с огородом, курятником, сараем и баней. Сколько игр там можно было себе придумать, сколько занятий найти! Что ни день, то всегда что-то новое.

Конечно, кроме развлечений, они и полезными делами занимались: помогали бабушке пропалывать грядки, снимали с картошки колорадских жуков и их оранжевых личинок, бегали за парным молоком и брынзой к соседке тёте Лиде, которая держала корову. А когда созревал урожай — собирали в банки малину, наполняли вёдра душистыми абрикосами и вишней, срывали колючие огурцы и несли их на кухню, где бабушка уже готовилась делать закрутки.

«Они постоянно вместе», — сказала как-то про них бабушка, и это была абсолютная правда. Не было такого, чтобы они делали что-то врозь, даже когда идеи их не совпадали. Матвей, к примеру, любил более спокойные игры: собирать что-то из конструктора, запускать воздушных змеев или бумажные самолёты. Мог также подолгу наблюдать за природой — садился на корточки перед муравейником, и смотрел, как копошащиеся у его ног муравьи тянут к себе в домик хлебные крошки.

— А давай посмотрим, что там внутри, — предложила Мира, подобрав с земли тонкую и острую палочку.

— Ты что! — возмущённо воскликнул брат. — Это же их дом, его нельзя разрушать!

После его слов сделалось стыдно, и палка улетела подальше в траву.

Мире нравились другие забавы: после обильного дождя устроить с соседскими детьми битву грязью, а после, перемазанными с ног до головы, бегать по улице, изображая из себя индейцев; разжигать за домом костёр из сухой травы и веток и «подкармливать» его бутылками и пакетами, наблюдая, как быстро съёживается и плавится на огне пластмасса. Бывало, удавалось уговорить Матвея и на такие проказы: натянуть через дорогу нитку, закрепив оба её конца за столбы, а самим после спрятаться и ждать. Вскоре кто-то проходил по дороге — сосед или случайный прохожий, — обрывал собой нитку и останавливался, а они, хихикая, наблюдали, как жертва их шутки удивлённо озирается по сторонам.

Бабушка никогда не ругала их за порванную одежду или содранные коленки. Одежду зашивала, а коленки мазала зелёнкой и отпускала дальше гулять. По правде, у неё не было времени следить за ними, целыми днями она хлопотала по хозяйству. Зато по вечерам устраивала себе заслуженный отдых: приходили две её подруги-соседки, и они вместе надолго заседали перед телевизором за просмотром сериала. Иногда, играя с Матвеем в той же комнате, Мира одним глазом следила за происходящим на экране. Однажды её настолько впечатлила свадьба и невеста в пышном белом платье, что на следующий день она гордо продемонстрировала бабушке и её подругам свой собственный рисунок.

— Надо же, как красиво, — похвалила её тётя Нина. — Кого ты нарисовала?

— Это я, а это Матвей, — Мира ткнула пальцем сначала в невесту, а потом в жениха. — Это наша свадьба.

Соседки с бабушкой переглянулись и почему-то засмеялись.

— Вы не сможете пожениться, моя золотая. — Бабушка ласково потрепала её по волосам, но Мира увернулась, чувствуя, как в ней закипает обида.

— Почему?

— Потому что вы брат и сестра, а на родственниках не женятся.

— Но почему? — настаивала Мира, переводя взгляд с одного лица на другое. Матвей рядом слушал их разговор, но не спешил вмешиваться.

— Не делается так, правила такие, — сказала ей бабушка. — Вырастешь, поймёшь.

— Мы поженимся, вот увидишь. — Мира забрала рисунок и вышла из комнаты, обиженно хлопнув дверью.

— Подумаешь, правила, — пробурчала она себе под нос, сидя на кровати в детской. Не есть сладкое перед обедом — тоже правило, но она частенько его нарушала, когда взрослые не видели. И ничего страшного не случалось.

* * *

— Так нечестно! — Мира топнула ногой, ещё не теряя надежды в последний момент переубедить маму. — Я тоже пойду с Матвеем в школу.

— Нет, не пойдёшь, — устало ответила ей мама. Она поправляла Матвею воротник его белой рубашки и приглаживала торчащие волосы. — Я тебе уже сто раз говорила — ты ещё маленькая.

— Я не маленькая! — упрямо возразила Мира. — Мне уже шесть лет!

— Вот когда исполнится семь, тогда и пойдёшь. Всё, разговор закончен.

Мира надулась, но промолчала. Что только за прошедшую неделю она не перепробовала: и слёзы, и просьбы, и уговоры, и обиды — ничто маму не брало. А Матвей всего один раз поинтересовался у папы, правда ли, что Мира не может пойти с ним в первый класс, и, выслушав его объяснение, больше не настаивал.

Пришлось смириться, что этот бой она проиграла.

Потянулись долгие осенние деньки. По утрам Матвей собирался и уходил в школу, а Мира оставалась ждать его возвращения. Не зная, чем занять себя, она хвостиком бродила за бабушкой, то и дело спрашивая, когда же придёт Матвей. Устав от бесконечных вопросов, бабушка показала ей на часы и научила определять время. С тех пор, когда стрелки, большая и маленькая, приближались к двенадцати, Мира занимала свой пост на подоконнике и, прижимаясь лбом к стеклу, ждала. Вначале гремела калитка, затем раздавался радостный лай старого пса Лёвы, и уже через несколько секунд на дорожке к дому показывался Матвей с большим рюкзаком за плечами. Мира тотчас соскакивала с подоконника и спешила навстречу брату. Вот тогда день начинался по-настоящему.

Однажды Мира привычно ждала брата, рисуя на подоконнике. Погода за окном выдалась противная: ветер нагнал тяжёлые тучи, то и дело спускался и снова затихал холодный осенний дождь. Краски на альбомном листке успели высохнуть, а Матвей всё не возвращался. Мира посмотрела на часы: стрелки перевалили за двенадцать и уже приближались к единице! Странно. Никогда раньше он так не задерживался. Она начала второй рисунок, но терпения закончить его не хватило.

— Бабуль! — Мира нашла бабушку за варкой варенья. — А почему Матвей ещё не пришёл?

— Который час? — рассеянно спросила бабушка, помешивая в кастрюле ложкой.

— Уже два часа почти.

Бабушка выключила газ и с озабоченным видом повернулась к Мире.

— Задержался с друзьями, наверное, — предположила она, снимая фартук. — Но я схожу в школу, проверю.

Мира не поверила бабушке. Не мог Матвей играть где-то с друзьями, пока она ждала его дома! Ей самой без него совсем не игралось, и даже к соседским приятелям выходить была неохота. Да и как можно, когда они всё вдвоём делают?

Но не успела бабушка сделать и пары шагов, как хлопнули входные двери. Обе поспешили на звук. На веранде Матвей как ни в чём не бывало снимал грязную обувь.

— Ты где был так долго? — Бабушка упёрла руки в боки, сделавшись вдруг очень похожей на маму.

— К Ване заходил, — беспечно ответил Матвей, вешая дождевик на крючок. — Он пригласил к себе показать свою коллекцию моделек, а потом начался дождь, и Ванина мама позвала нас есть суп.

— Матвей, ты должен всегда предупреждать… — строгим голосом начала бабушка, но Мира не дала ей договорить.

— Ты ходил к кому-то в гости… без меня?! — Обида сдавила горло, а глаза защипало. Мира с неверием смотрела на брата. — Я… я не дружу с тобой больше! — выкрикнула она, прежде чем развернуться и убежать.

Она сидела на кровати, обхватив коленки руками, и тихо всхлипывала. Когда Матвей вошёл следом и присел рядом с ней, Мира отвернулась к стенке, уставившись на ковёр с медвежатами.

— Мир, ну ты чего? — Матвей попытался заглянуть ей в лицо, но она упорно продолжала сверлить взглядом ковёр. — Ты что, обиделась?

— Я с тобой не разговариваю, — хотелось сказать это твёрдо, а вышло пискляво и со слезами в голосе.

— Почему? Я же просто ненадолго зашёл к Ване, и мы…

— Ну и играй с ним теперь, раз он твой новый лучший друг! — Мира метнула в него рассерженный взгляд. Глаза Матвея широко распахнулись.

— Это не так. Ты мой лучший друг, — после небольшой паузы мягко, но уверенно сказал он. — И ты моя любимая сестра. Ты всегда будешь для меня важнее всех. Ну, посмотри на меня.

Мира всхлипнула и снова повернулась к нему.

— Честно? — с надеждой спросила она.

— Честно-честно, — серьёзно ответил Матвей.

— Пообещай.

— Обещаю. — Матвей протянул ей руку с выставленным мизинцем. Мира схватилась за него своим, а затем Матвей разбил их ребром ладони. Они улыбнулись друг дружке. Мир был восстановлен.

Однако на следующий день Мира не осталась дома ждать Матвея, а пошла играть к Машке, которая жила через пару домов по соседству.

* * *

Разговоры о переезде поднимались из года в год, но все они больше походили на обещания, чем на настоящие планы. Очень скоро Мира и Матвей так к ним привыкли, что перестали обращать внимание. Мама говорила: «Станет чуть полегче, заберём вас». Матвей кивал, Мира в ответ выдавала: «Угу», на том разговор и кончался. Когда заберут — родители не уточняли, и переезд переносился в сознании на срок ещё более неопределённый, чем поездка в Саратов к папиным родственникам.

Тем внезапней в один день прозвучали мамины слова:

— С осени, кстати, идёте уже в нашу школу.

То тёплое майское утро они всей семьёй проводили во дворе бабушкиного дома: папа жарил шашлыки на мангале, мама с бабушкой нарезали овощи за накрытым клеёнчатой скатертью столом, а Мира и Матвей играли с Боней — щенком, которого им неделю назад подарил сосед.

От неожиданности Мира выпустила из рук свой шлёпанец, который до этого они с Боней перетягивали как канат. Сжимая в зубах вожделенный трофей, щенок опрометью помчался в сторону огорода.

— А это точно? — спросил Матвей.

— Да, — ответила мама, не отрываясь от своего занятия, — мы с папой уже обо всём договорились. В конце года заберём ваши документы.

Мира заканчивала третий класс и в сентябре должна была пойти в пятый. То, что пойдёт она в их же поселковую школу, до сегодняшнего дня казалось неоспоримым фактом. Однако только что её убеждённость рухнула, и самое странное — Мира не могла понять, как она относится к этой новости. Радуется или огорчена?

До поздней ночи они с Матвеем переговаривались, обсуждая грядущие перемены. В их переезде брат находил больше хороших сторон, чем плохих.

— Да, пусть новая школа, но зато мы будем жить с родителями, как и хотели.

— Но здесь у меня подруги — Машка и Вика, а там я никого знать не буду. И по бабушке буду скучать, и по нашему посёлку.

— Я уверен, ты легко подружишься с кем-то из класса, а к бабушке мы будем приезжать на каникулы, или даже на выходные. Помнишь же, что папа сказал? Думаю, всё будет хорошо, не переживай.

— Ага. — Мира уткнулась лицом в плечо брата и закрыла глаза. На душе стало спокойнее. Конечно, всё будет хорошо, Матвей же будет рядом.

К концу августа со всеми вещами они окончательно переехали в Харьков. Новая школа оказалась не такой страшной, как Мира себе представляла, хотя поначалу трёхэтажное здание поражало своим размером, а в коридорах, наводнённых галдящими учениками всех возрастов, она чувствовала себя оглушенной и растерянной. Её класс тоже оказался в целом нормальным: задиры были поставлены на место, с другими ребятами Мира неплохо поладила, а соседка по парте Маринка быстро стала ей лучшей подружкой. Сложней было заново привыкать жить с родителями.

У бабушки им позволялось многое: лазить на чердак и крышу сарая, колесить на великах по просёлочным дорогам, ходить на речку и в лесок. В маминых же глазах город был полон страшных опасностей. Выходить за пределы их двора строго запрещалось. Мире это правило казалось нелепым: ей ведь не пять лет, чтобы торчать всё время на детской площадке! Конечно же, она его нарушала, конечно же ей за это попадало, если маме удавалось прознать.

Доставалось Мире и за её поведение в школе. После встреч с классной руководительницей мама возвращалась злая. Уже по стуку двери, шагам и грозному: «Мирослава!» Мира понимала, что ждёт её в лучшем случае часовая нотация. В худшем — отлучение от телевизора, приставки и запрет гулять.

— Я не виновата, Клименко первый начал меня доставать, — попыталась как-то оправдаться Мира.

— И поэтому ты облила его водой из ведра?!

— Он выбросил мой учебник в мусорку!

— А драться зачем было начинать? Почему не пожаловалась учительнице?

Мира только фыркала в ответ на подобные предложения. Неужели мама не понимает, что драться — круто, а жалуются только слюнтяи, которые не умеют за себя постоять?

Заканчивались мамины нотации всегда одним и тем же:

— Почему ты не можешь быть как Матвей? Он послушный, старательный, хорошо учится. От учителей я слышу только похвалы в его адрес. Неужели это так сложно?

Если Матвей в такие моменты находился поблизости, то выдыхал раздражённо и отводил взгляд. А Мира злилась на маму: неужели она не видит, что ему это неприятно!

Он был любимым ребёнком в семье, об этом Мира давно догадалась, и жалела его часто по этому же поводу. Потому что быть любимым ребёнком у их родителей — означало, что тебя будут ставить в пример и будут рассчитывать, что ты всегда будешь соответствовать их ожиданиям.

* * *

— Не хотите глянуть, что там внутри? — Мира указала рукой на недостроенный двухэтажный дом из газобетона, мимо которого они как раз проходили. Это здание уже не впервые притягивало взгляд по пути в школу и обратно, так и маня себя исследовать.

После Мириных слов Матвей и его одноклассник Серёжа тоже остановились и с интересом уставились на дом. Участок вокруг него зарос высокой травой и выглядел запущенным, деревянный забор покосился.

— За ним, наверное, сторож следит, — с сомнением сказал Матвей, — или бомжи устроили себе ночлежку.

— Да кому оно надо, — махнул рукой Серёжа, — эта стройка уже лет пять как заброшена. А на бомжей пофигу, если они там есть, то свалим быстро, и делов.

— Да, интересно же, — подхватила Мира, обнаружив в Серёже внезапного союзника.

Матвей колебался, но Мира знала уже, что он не откажет. По лицу было видно, что и его заинтересовала идея исследовать недострой. Спустя короткое время он сказал:

— Ладно, давайте по-быстрому глянем.

Внутри дом оказался разочаровывающе скучным: бетонные полы, усыпанные строительным мусором и битым стеклом, исписанные ругательствами и признаниями в любви стены. Из находок — только чей-то рваный кроссовок и несколько пустых жестяных банок. Даже бомжи куда-то запропастились. Мира медленно прошлась вдоль стен, вчитываясь в надписи. Одна из них гласила: «Лиля + Женя=» и рядом большое красное сердце. Чуть дальше уже другим почерком: «Кто прочитал — тот лох». Мира хмыкнула — ну очень остроумно! — и задрала голову: через большую дыру в потолке проглядывался второй этаж.

— Пойдёмте наверх! — громко предложила она успевшим разбрестись по сторонам Матвею и Серёже.

Втроём они поднялись по бетонной лестнице без перил и огляделись: второй этаж походил на первый — те же голые полы и стены, пустые проёмы окон, однако здесь всё же обнаружилось кое-что интересное. На одной из стен кто-то нарисовал чёрной краской большую пятиугольную звезду, заключённую в круг, а на полу обнаружился след от костра: много пепла и чёрный от копоти бетон.

— Смотрите, что там! — воскликнул Серёжа, указывая пальцем куда-то вверх. От его резкого возгласа Мира и Матвей вздрогнули и одновременно подняли глаза к потолку. На одной из перекладин под крышей сидела уродливого вида кукла. Она была похожа на обыкновенного пластикового пупса, с которого сняли одежду. Из головы неравномерными клоками торчали бесцветные волосы, а на лице не хватало глаз. То, как она таращилась на них своими пустыми глазницами, нагоняло жути. Мира почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Как она там оказалась? — спросила она, отчего-то понизив голос.

Кукла действительно выглядела как чужеродный элемент в окружающей обстановке и тем самым производила пугающее впечатление.

— Закинул, наверное, кто-то, — предположил Матвей.

— А вдруг она проклятая? — округлил глаза Серёжа, опуская голос до возбуждённого шёпота. — Я читал один ужастик, так там компания ребят нашла возле мусорных баков странную куклу. Так вот, она, короче, в конце почти всех порешала.

— Я уверен, её специально туда поставили, чтобы напугать тех, кто будет здесь лазить. — сказал Матвей, внимательно рассматривая куклу. — А что, выглядит реально жутко.

— Давайте снимем её, — расхрабрившись, предложила Мира. Страх внутри только подстёгивал на приключения.

— Ты чё, реально? — Серёжа бросил на неё удивлённый взгляд.

— А что, боишься, что она тебя ночью задушит? — фыркнула Мира и, наклонившись, подобрала с земли камушек. — Проверим, проклятая она или нет.

Камень полетел в куклу, но, чиркнув её по руке, так и не сумел сдвинуть с места. Кукла продолжала сидеть, словно насмехаясь над Мириной жалкой попыткой её сбросить.

— Она что, приклеена там? — раздражённо пробурчала Мира.

— Вполне возможно, — ответил Матвей. — Секунду, я принесу палку.

В ожидании брата Мира прошлась по комнате и нашла большой обломок кирпича. Вот перед ним дурацкая кукла точно не устоит!

— Отойди, — сказала она Серёже, и тот сразу ретировался в безопасное место.

Приноравливаясь к броску, Мира сделала шаг назад, затем ещё и ещё. Размахнулась, в последний раз отступая и… Пол под ногами вдруг испарился, а она сама, не успев даже вскрикнуть, рухнула куда-то вниз.

От шока Мира не могла сообразить, что произошло. В ушах звенело, а перед глазами плыли круги. Она слышала гулкий стук, и только после поняла, что это стучит её сердце. Через несколько безумно длинных мгновений до неё донёсся топот шагов и чьи-то испуганные голоса.

— …ра! Мира! Ты в порядке?

Перед глазами возникло побелевшее от страха лицо брата. Мира кивнула, не найдя сил, чтобы ответить.

— Можешь встать? — Матвей сидел на коленях рядом и держал её за предплечье.

Мира попыталась подняться, но стоило ей опереться на ногу, как ту прошило резкой обжигающей болью.

— Ай! — Мира громко вскрикнула и следом заплакала.

— Что у тебя?

— Нога болит, — хныча, ответила она.

— Тише-тише, не шевелись. — Матвей обнял её, прижимая к себе. — Может, вывих или ушиб. Серёж, посидишь с Мирой, я быстро сбегаю за родителями.

Миру накрыло волной леденящего страха. Матвей собирается оставить её? Нет, ни за что!

— Нет-нет, не уходи! — она крепко вцепилась в брата, утыкаясь лицом в его куртку.

— Хорошо, — шепнул Матвей ей в макушку и успокаивающе погладил по волосам. — Ты же помнишь наш адрес? — Эти слов уже предназначались Серёже. — Скажешь нашей маме, что Мира упала и ушибла ногу, а я остался с ней.

— Ааа… окей. Ладно, я мигом.

— Спасибо.

Только когда Серёжины шаги стихли, и Мира уверилась, что брат остаётся, она ослабила хватку. Стараясь не тревожить ногу, они поудобнее расположились на бетонном полу. Матвей обнимал её одной рукой, а Мира сидела, прислонившись к его плечу.

Боль с резкой сменилась на тупую и ноющую, но вполне терпимую. От неё даже можно было отвлечься, рассматривая помещение. Рядом с местом, куда упала Мира, лежала груда камней. «Повезло, что я не свалилась на них», — подумала она про себя.

— Как это произошло? — нарушил молчание Матвей. Голос уже его не дрожал, как вначале, но всё ещё звучал очень глухо.

— Не смотрела куда иду, — нехотя ответила Мира. — Блин, теперь мама точно меня прибьёт.

— Не прибьёт, ты пострадавшая.

— Знаешь, — медленно произнесла Мира, вспоминая причину своего падения, — зато мы точно убедились, что эта дурацкая кукла — проклятая.

Она повернулась и заглянула Матвею в лицо, чтобы увидеть, как он оценит её шутку. Он всё ещё имел бледный и несчастный вид, но всё же на лице его появилась слабая улыбка.

Спустя вечность снаружи наконец раздались шаги и голоса, а через несколько секунд внутрь стремительным ураганом ворвалась мама. За ней испуганно семенил Серёжа.

— Я здесь, солнышко, — мама опустилась рядом на колени. Лицо у неё было напряженным, а взгляд предельно сосредоточенным. — Что болит?

— Нога, — ответила Мира. Из глаз помимо воли снова полились слёзы.

Мама осторожно ощупала левую ногу. И хотя она едва касалась её рукой, Мира всё равно ойкнула. Лицо Матвея в этот момент исказилось, как будто больно стало ему.

— Больше ничего не ушибла? — спросила мама, бегло её осматривая. — Голова не болит? Не кружится? Не тошнит?

— Нет, — Мира помотала головой.

— Как вы вообще здесь… — мама повысила голос, но осеклась, махнув рукой. — Ладно, потом. Я уже позвонила папе, он скоро приедет.

Папа, и правда, приехал быстро. Ещё быстрей они добрались до больницы, где Мире сделали рентген. Оказалось, что у неё не ушиб, а перелом лодыжки. Ей наложили гипс, и врач велел первую неделю соблюдать постельный режим.

Уже дома она сидела в своей комнате на кровати и пила чай с печеньем, которые принесла ей мама. Гипс пах как домашняя аптечка, и Мира то и дело касалась пальцами его шершавой поверхности, пытаясь свыкнуться с новой реальностью, в которой она ещё четыре недели вынуждена будет передвигаться на костылях.

Из кухни раздались голоса. Мира прислушалась, но всё равно не сумела разобрать слов. Тогда она соскочила с кровати и, цепляясь за стены и дверные косяки, на одной ноге поскакала на шум. Двери в кухню были открыты, поэтому она остановилась в нескольких шагах в коридоре. В кухне находились родители и Матвей.

— Ты понимаешь, что могло случиться? — мамин голос звенел от еле сдерживаемого гнева. Мира застыла на месте, держась за стену. В животе что-то сжалось от неприятного чувства — почему мама ругает Матвея вместо неё? — Там камни внизу, арматура. Зачем вы вообще полезли на эту стройку? Я не ожидала от тебя такого. Ты же старше, ты должен быть ответственнее. Почему ты ей вечно потакаешь?

Матвей стоял напротив мамы, опустив голову и даже не пытаясь ничего возразить на её несправедливые обвинения. Он с покорной готовностью принимал их, как будто считал, что и вправду заслуживает. Этого Мира выдержать не могла.

— Эй, это вообще-то моя идея была туда пойти!

Её появление на кухне было встречено тремя парами глаз. Хватаясь за дверной косяк, Мира гневно уставилась на маму.

— Кто тебе разрешал вставать? — строгим тоном поинтересовалась мама. — И меня не интересует, чья то была идея. И так ясно, что твоя. Надеюсь, теперь тебе это послужит уроком. А теперь марш в кровать.

Матвей подскочил к Мире, перекидывая её руку себе через плечо.

— Я помогу добраться, — с готовностью сказал он.

— Нет, ну ты это слышал! — Мира снова сидела на своей кровати и негодующе болтала ногой. Была бы возможность нарезать по комнате круги — точно бы сейчас нарезала. — Причём здесь вообще ты? Это я предложила пойти туда, я захотела достать куклу, и я не смотрела себе под ноги. А ты! — Мира ткнула пальцем брату в плечо. — Ты чего вообще молчал, как будто язык проглотил?

— Потому что мама права, — тихо ответил Матвей. Он отвёл взгляд от гипса на ноге Миры, и сжал пальцами свои колени. — Это было небезопасно, я сам это понимал, но… Дело в том, что я захотел туда пойти, понимаешь? А если бы я отказался, ничего бы не произошло. Значит, я во всём виноват.

Мира проснулась с ощущением счастья. Не размыкая век, она улыбнулась и повернулась на другой бок, обнимая подушку. Не до конца прояснившееся сознание пронизывала убеждённость, будто что-то очень хорошее ждёт её впереди. Но что? Образ вспыхнул мгновенно, словно только и ждал возможности стать обнаруженным. Ну конечно. Мира распахнула глаза, без сожаления прогоняя остатки сна. Да и какое сновидение сейчас может быть лучше реальности? Преступно жаль было бы тратить на него драгоценное время.

Она села на кровати и обвела комнату взглядом. Сейчас, залитая утренним светом, она выглядела иначе, чем ночью. Успев отвыкнуть ночевать в частном доме, Мира поначалу вздрагивала от незнакомых скрипов и шорохов. За окном надсадно завывал ветер, рисуя в воображении образы нечисти из детских страшилок; ветки вишни зловеще скреблись и стучали по стеклу, будто маленькое привидение требовало впустить его внутрь. В какой-то момент захотелось плюнуть на всё, захватить одеяло, подушку и заявиться ночевать в комнату Матвея. Конечно же, этого она не сделала. Она ведь давно большая девочка, и ей не хочется ставить в брата в неловкое положение. Как-нибудь справится, не съедят же её чудища за ночь. Поэтому усилием воли Мира направила свои мысли в более приятное русло — воспоминания о прошедшем дне. А их было так много! Яркими кадрами они оживали перед внутренним взором: как она увидела Матвея, колющего дрова, как он крепко обнял её, как улыбался, как они беседовали, сидя на диване, как она взяла его за руку, а он руки не отнял, как принёс Рекса… Мира незаметно для себя уснула, согретая теплом их встречи. Теперь это тепло струилось по венам, ей хотелось беспричинно и счастливо улыбаться, глядя на потолок, хотелось вскочить, натянуть на себя одежду и поскорее найти Матвея, чтобы… чтобы сказать ему: «Доброе утро!» и услышать ответное приветствие. И в то же время хотелось подождать, чтобы он пришёл к ней сам. Что-то чарующее было в самом ожидании, похожее на почти позабытое из детства чувство, когда в преддверии Нового года ждёшь чуда и веришь, что оно вот-вот должно произойти.

К счастью, долго ждать не пришлось. Вскоре за дверью послышались шаги, а затем после длинной — в несколько бесконечных секунд — паузы раздался осторожный стук.

— Да, заходи! — мгновенно откликнулась Мира.

В дверном проёме показался Матвей с двумя чашками в руках.

— Доброе утро, — сказал он, переступая порог. Пока он подходил ближе, Мира успела рассмотреть его: первое, что бросилось в глаза, — он побрился; второе — сегодня он выглядел немного иначе. Мира не знала точно, в чём заключалось отличие, но ощущала исходившие от него энергию и лёгкость.

Матвей передал ей одну из чашек и присел рядом на край кровати. Ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый аромат кофе.

— Это как раз то, что нужно! Боже, ты чудо, я тебя обожаю!

— Да ладно тебе, большое дело, — закатил глаза Матвей, как делал всякий раз, когда Мира, по его мнению, в шутку преувеличенно его хвалила. Но правда заключалась в том, что она никогда не шутила.

Он сидел так близко, почти касаясь её ноги. Конечно, их разделял толстый слой пухового одеяла, что делало прикосновение вполне допустимым, не нарушающим запреты, но у Миры всё равно сильнее забилось сердце и от близости брата, и от осознания того, что он не сторонится её, что их связь не оборвалась, и она всё ещё может ощущать её. Грёбаное чудо из чудес! Может быть, она каким-то образом попала в мир зазеркалья, где все её желания начинают сбываться?

— Спасибо, — тихо сказала Мира, обнимая ладонями чашку.

— Как спалось здесь?

— Ты знаешь, плохо, — картинно вздохнула Мира. Матвей вопросительно приподнял брови, побуждая её продолжить. — Это кошмар какой-то. Что постоянно скрипело, стучало, шелестело. Как ты вообще ночевал здесь один?

— Нормально ночевал, — наградил её недоверчивым взглядом Матвей. — Всё не могло быть так плохо.

— Я серьёзно. — Мира состроила самые честные глаза — приём, которым научилась отменно пользоваться ещё в детстве. — Мне уже припомнились все монстры из тех страшилок, которые ты когда-то сочинял. Мистер Вомми из шкафа, Тётушка Бом, Шкрябалка, помнишь таких?

Матвей рассмеялся, очевидно отказываясь воспринимать её жалобы всерьёз.

— Нет, Мира, теперь я точно знаю, что ты шутишь. Ты не можешь бояться их до сих пор.

— Ещё как могу! — горячо возразила Мира, тоже, впрочем, не скрывая улыбки. — У тебя была отличная фантазия и талант рассказчика, а у меня — впечатлительность. Много ли надо? Так что это всё твоя вина.

— Ладно, сдаюсь, — покачал головой Матвей, на миг опуская ресницы, словно признавая свои грехи. — Я плохой брат.

— Просто ужасный, — согласилась Мира, не сводя с него глаз. Она ощущала нестерпимо сильное, до ломоты в теле, желание его обнять. За прошедшие годы Мира привыкла подавлять свои желание и гасить порывы, поэтому она продолжила пить кофе, думая, что на самом деле у неё лучший в мире брат.

— С монстрами твоими что-нибудь придумаем, — сказал Матвей чуть погодя, поднимаясь. — Завтрак будет готов через десять минут, так что не задерживайся здесь. Я тебя жду.

Когда она зашла на кухню, Матвей, судя по всему, только заканчивал с завтраком. Он стоял у плиты, к ней спиной, и перекладывал аппетитно шкварчащие оладьи со сковороды на большую тарелку. Занятый готовкой, он не обратил внимания на её появление, а Мира застыла, не сделав и пары шагов от порога. Что-то в открывшейся перед ней картине до боли напомнило иную, из прошлой, давно прожитой жизни. Другой год, другая кухня, но тот же мужчина у плиты готовит ей завтрак, а она стоит, любуясь его плавными, отточенными движениями. Мира знала, что следовало дальше. Её тело помнило это каждой клеточной и изнывало от желания повторить. Вот она подходит к брату и крепко обнимает за талию, утыкаясь лицом между его лопаток. Вот он смеётся и оборачивается, и в следующий миг она чувствует, как он обнимает её в ответ. Вот он целует её сначала в нос, потом в щёку, а она не выдерживает, обвивает его шею руками и целует уже по-настоящему в губы. А дальше… дальше… Мира зажмурилась, смаргивая наваждение. Её чудесный мир зазеркалья пошел рябью, обнажая своё несовершенство. Всё хорошо, всё прекрасно, но, знаешь, недостаточно.

Тебе ведь всегда будет недостаточно, правда?

— Мир, достань, пожалуйста, сметану из холодильника и варенье. Всё уже готово почти, — донёсся до неё голос Матвея.

Мира вздрогнула и метнулась к холодильнику, словно боялась, что задержись брат на ней взглядом хоть на миг дольше — он разгадает её мысли.

Сердцебиение утихало, пока она накрывала на стол. Рутинные действия успокаивали, вносили ясность в мечущиеся в хаотичном порядке мысли. Всего лишь короткий приступ ностальгии по былому, говорила она себе, расставляя на столе чашки и тарелки. Это не страшно. Это уже прошло. Она не позволит каким-то бессмысленным сожалениям испортить выпавший шанс провести наконец время с братом. Убеждённость крепла, и вместе с тем та радость, с которой она проснулась, развеялась, вспугнутая чувством вины. Оно нашептывало Мире: как же быстро тебе перестало хватать того, что имеешь. Замечталась о большем, хочешь одним шагом, одним словом разрушить его покой?

Нет, не хочу. Уйди.

За завтраком Мира украдкой наблюдала за Матвеем, надеясь прочесть если не мысли, то хотя бы все нюансы его настроения. Он казался умиротворённым и расслабленным, беседовал о пустяках, часто улыбался, смеялся её шуткам. Мира не могла не любоваться им, уже просто так, без потаённых мыслей.

— Чем собираешься сейчас заняться? — спросила Мира, моя посуду после того, как они закончили с оладьями и чаем.

— Двор надо от снега расчистить, да и твою машину заодно. Там столько намело за ночь. А ты?

— Очевидно, тем же, чем и ты. Не думал же, что я буду тут бездельничать, пока ты вкалываешь?

— Нет, но должен был спросить, — усмехнулся Матвей. — Правда, твоё пальто и ботинки не подходят для такой работы. Я найду что-то другое.

Через четверть часа Мира крутилась перед зеркалом в маминой старой, потёртой местами, куртке. Той было лет десять, не меньше — что-то из разряда «выбросить жалко, но и на людях уже стыдно показаться». Тёмно-синий цвет выцвел до серого на сгибах, особенно на плечах и локтях, на одном из карманов не хватало пуговки, но в целом куртка выглядела чисто и опрятно — мама привязывалась к вещам и всегда относилась к ним бережно. Образ завершали резиновые сапоги до колена с меховой подкладкой, которые поставил перед нею Матвей.

— Я здесь меньше суток, но уже превращаюсь в Дачного человека.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша.

Мира обернулась через плечо: несмотря на ироничный тон, Матвей смотрел на неё с теплотой, такой, которая в самую студёную пору согревает нутро лучше любого чая. Она вспомнила о своих недавних мыслях на кухне и снова устыдилась самой себе.

«Я до конца жизни буду ему только сестрой, если он будет продолжать смотреть на меня так», — пообещала она себе, и, проходя мимо, легко стукнула его кулаком по плечу, сказав:

— Пойдём уже, покажешь фронт работ.

Матвей открыл перед нею двери, пропуская вперёд. Едва ступив на крыльцо, Мира восторженно ахнула: за ночь двор до неузнаваемости переменился. Он утопал в снегу, который сверкал и переливался на солнце крошечными кристаллами. Создавалось впечатление, словно кто-то рассыпал по округе щедрую горсть блёсток. Теплицу, сарай и баню украшали новые пушистые шапки, а Мирин автомобиль точно укрыли снежным пледом — только боковые окна и дверцы выделялись серебристо-серым на фоне чистой белизны вокруг.

Стояли безветрие и тишь. Мира подняла глаза — прозрачно-голубой купол неба над головой, без единого облачка, совсем не походил на вчерашнюю мутно-серую мглу. Чистый морозный воздух наполнял лёгкие, и в груди всё дрожало от восторга: хотелось радостно хлопнуть в ладоши, а затем броситься делать снежных ангелов. Или лепить снеговика. Или играть в снежки. А лучше всё разом, и обязательно с Матвеем, как детстве, но вышедший следом на крыльцо брат одним жестом обрубил все надежды:

— Вот, держи. — В её руку легла лопата.

Мира разочарованно вздохнула, вспоминая, что они давно не дети. Как жаль. Тем не менее она повернулась к Матвею, и, приподняв бровь, лукаво спросила:

— Какова вероятность, что я смогу убедить тебя вместо этой нудной работы слепить снежную бабу?

Матвей усмехнулся, и в уголках его глаз собрались тонкие лучики морщинок.

— Примерно ноль целых, ноль десятых. Ты же знаешь, я не люблю откладывать на потом. Поэтому, — он кашлянул, и затем махнул в сторону Мириного автомобиля, — предлагаю тебе взять машину, а я займусь остальным двором и дорогой.

— Есть, капитан. — Мира шутливо отдала честь. — Будут ещё приказы?

Матвей скользнул по её лицу взглядом и, словно отчего-то смутившись, тут же отвёл его в сторону.

— Нет, можете приступать, рядовой, — он быстро нашёлся с ответом, придав своему голосу шутливый тон, однако у Миры подпрыгнуло сердце от его короткой заминки. Захотелось стянуть перчатку и провести ладонью по его щеке, заправить обратно выбившуюся из-под шерстяной шапки короткую прядь волос, стряхнуть несуществующую снежинку с его плеча. Любым образом коснуться. Но вместо всего этого Мира крепче перехватила лопату и наконец-то приступила к работе.

Работать поначалу показалось легко. Рыхлый снег поддавался без особых усилий, дорожка под ногами строилась словно сама собой, и Мира, успевшая отвыкнуть от простого физического труда, получала от него удовольствие. В застывшей тишине их двора до слуха доносились только скрип снега и гулкие удары лопат. Приятно было ощущать присутствие Матвея, даже не видя его, знать, что они заняты одним делом. Время от времени они перебрасывались короткими фразами, шутили и смеялись.

Уже через десять минут активной работы тепло заструилось по телу, а через полчаса Мире стало так жарко, что захотелось расстегнуть куртку, а ещё лучше вообще снять её.

— Не надо, заболеешь, — услышала она предостережение Матвея, стоило ей только расстегнуть молнию.

— Не хочешь потом лечить меня? — вырвалось у Миры. Она тут же мысленно дала себе затрещину. Не слишком ли? Не прозвучало ли двусмысленности в её вопросе?

— Мне приятно заботиться о тебе, но, думаю, ты сама не захотела бы встречать Новый год с градусником и кашлем.

Новый год. Точно. Они ещё не поднимали этой темы, но до праздника оставалась всего пара дней, и если дороги не расчистят, то отмечать его она остаётся здесь. Вроде бы всё и так ясно, но сомнения в своей уместности здесь подтачивали радость, и поэтому Мира небрежно, не прекращая работы, поинтересовалась:

— А ты приглашаешь меня?

Матвей перестал копать. Мира услышала, как он воткнул лопату в снег, и обернулась к брату. Он выглядел серьёзным, хотя с расстояния в несколько метров она не могла ручаться, что правильно читает эмоции на его лице.

— Мир, о чём речь? Конечно, если тебе нужно моё приглашение. Я же говорил тебе, что очень рад твоему приезду.

Лицо вспыхнуло жаром. Как хорошо, что щёки её уже наверняка раскраснелись от мороза и активной уборки. Матвей не догадается о реакции, которую произвели на неё его слова. Стараясь скрыть ликование, патокой растекшееся в груди, она весело бросила ему в ответ:

— Смотри, ещё надоем.

— Могу поспорить, что нет.

— Ладно, сам напросился, будем считать, что спор засчитан. — Мира отвернулась к своей машине и продолжила стряхивать щёткой налипший на стёкла снег. Счастливая улыбка никак не хотела сходить с лица.

Боже, что же ты делаешь со мной?

На втором часу работы энтузиазм постепенно начал сходить на нет. В лопате будто прибавилось веса и поднимать её становилось вдвое труднее, ко всему прочему ныли запястья и болела спина. «Это ты что ли, старость? — ворчала про себя Мира. — Не рановато ли? Мне тридцать, а не девяносто».

Они, конечно, сделали перерыв: пили принесённый Матвеем чай в термосе, сидя на скамейке на веранде. Мира наблюдала за желтобрюхими птицами, кружащими возле висящей на яблоне самодельной кормушки.

— Это же синицы?

— Да, — ответил Матвей, с видимым удовольствием откидываясь на спинку и вытягивая ноги, — я их прикормил. Едят семечки уже чуть ли не с рук.

Хорошо было сидеть вот так рядом, грея руки о чай и слушая щебет птиц. Пар от термоса вился тонкими струйками, синицы весело дрались за семечки, а Матвей молчал рядом, и тишина между ними была умиротворяющей и уютной. Легко было представить, что за пределами этого заснеженного двора не существует другого мира, способного их разделить. Они вместе навеки, и всё так, как и должно быть.

— Ты маме звонила?

Иллюзия лопнула, как мыльный пузырь, возвращая Миру в реальность.

— Да, ещё вчера вечером. Сказала, что остаюсь из-за снегопада. Кстати, она совсем не расстроилась. Теперь меня терзают смутные сомнения, что в этом и заключался её план. Чтобы ты не провёл праздники в одиночестве.

— Похоже на неё. — Матвей усмехнулся, но как-то невесело. В его глазах Мира успела различить отблеск вины, прежде чем взгляд брата переменился на сосредоточенный и целеустремлённый. Он встал, отряхивая перчатки от снега. — Ладно, нужно закончить с этим.

Спустя ещё час или около того Мира оперлась на лопату и с удовлетворением оглядела проделанную ими работу: участок, машина и даже подъездная дорога были расчищены и приведены в порядок. Впору было загордиться приложенными усилиями. В предвкушении она представила, как усядется в кресле у печки с чашкой чая. Нет ничего лучше заслуженного отдыха после упорного труда.

Мира повернулась к Матвею, который наносил последние штрихи в дорожку, убирая с неё остатки снега.

— По-моему, неплохо справились.

— Да. — Он тоже осмотрелся. — Осталось всего ничего: сбросить снег с крыши и теплицы, наколоть ещё дров и перенести их в предбанник. И я давно собирался навести порядок в сарае, пора бы уже этим заняться.

— Ты сейчас серьёзно? — не веря своим ушам переспросила Мира.

— Конечно. — Матвей с искренним недоумением посмотрел на неё. — Ты смотри сколько снега на теплице собралось.

Мира оглянулась в направлении, на которое он указал рукой, а в следующий миг в её шапку прилетела горсть снега. От неожиданности она не даже возмутиться не успела.

— Эй! Что… — Мира осеклась, услышав смех Матвея.

Её старший брат с совершенно довольным лицом ухмылялся и лепил очередной снежок!

— Что, неужели купилась? — Матвей в притворном удивлении приподнял брови.

На оценку обстановки, преимущества своей позиции и позиции «противника» у Миры ушла от силы пара секунд. Усталость как рукой сняло. Сердце забилось в предвкушении, разгоняя кровь по венам, а губы сами растянулись в улыбке. Её охватил игровой азарт.

— Ну что же, сам напросился! — Первый снежок полетел в Матвея ещё до того как Мира успела закончить фразу. Брат ловко увернулся, но, потеряв на миг координацию, получил в плечо вторым.

Они оба включились в игру легко, словно по щелчку пальцев. Вырытые дорожки мгновенно превратились в траншеи, а Мирин автомобиль — в укрепрайон, из-за которого было очень удобно вести пальбу по противнику.

Они перебрасывались снежками, уворачиваясь и хохоча. Матвей, к досаде и восторгу Миры, никак ей не уступал, явно не собираясь сдаваться. Однако она, как в детстве, настроилась играть до победного. Конечно, до своего победного, потому что проигрывать, даже Матвею, Мира не любила. Выскочив из-за своего укрытия, она бегом пустилась в сторону сарая. Брат ожидаемо погнался за ней прямиком в уготованную ему ловушку. Впрочем, он никогда не умел избегать их.

Забежав за угол, Мира прижалась к дощатой стене сарая, сжимая полные ладони снега. Матвей не заставил себя ждать — уже через пару секунд он выскочил следом и затормозил, оглядываясь по сторонам. Тогда-то Мира бросила в него снежки и с криком: «Сдавайся!» толкнула в снег. Однако она не учла, что падая, Матвей ухватится за неё, так что в снежный сугроб полетели оба.

Падение оказалось мягким — благодаря снегу и, главным образом, брату. Мира оказалась на его груди, а его руки всё ещё обнимали её за талию.

Немного приподнявшись, она заглянула в лицо Матвея, чтобы убедиться, в порядке ли он. Они встретились взглядами и одновременно рассмеялись.

— Ладно, сдаюсь, — сказал Матвей с улыбкой, ещё хранившей в себе отголоски утихшего смеха.

Мира замерла, засмотревшись на игру света в серо-зелёной радужке глаз. Если бы она стояла, у неё подкосились бы колени только от внезапного осознания того, как близко к ней сейчас находился брат. Ближе чем за многие годы до.

Лучше бы она стояла.

Потому что их положение куда хуже и опасней, и следовало бы что-то предпринять, но Мира не могла найти в себе сил, их хватило только на то, чтобы едва разлепив губы, выдавить:

— Это капитуляция?

— Полная и безоговорочная.

Матвей не делал попытки отвести взгляд или подняться, и это сводило Миру с ума. Казалось, ему вполне комфортно лежать вот так — на холодном снегу, под её телом. А ведь это он всегда отличался здравомыслием. Это он должен положить этому конец, потому что в её голове не осталось никаких внятных мыслей. Только импульсы и острое желание им поддаться. Например, поцеловать эти тонкие обветренные губы, находящиеся так близко — на расстоянии полушага от прыжка в столь манящую бездну.

Вот только если прыгнешь, утянешь и его за собой.

Мира ухватилась за отрезвляющий проблеск сознания, как за спасательный круг, и резко откатилась в сторону, упав на спину возле Матвея. Сердце колотилось о грудную клетку, и его стук казался необычайно громким в сонной тишине, окутавшей округу.

— Давно я так не выкладывался в игре в снежки, — услышала она голос Матвея рядом. — Разве что в детстве.

— Так ты признаёшь, что я победила? — Ошалелым взглядом Мира смотрела в прозрачно-голубое небо, пытаясь придать своему голосу хотя бы подобие беспечности.

— Фактически упали мы оба, так что…

— О, только не занудствуй. Я бы поспорила с тобой, с учётом того, что ты уже сдался, но так уж и быть, пусть будет ничья. Я сегодня добрая, мой дорогой брат.

— Как великодушно с твоей стороны, моя милая сестра, — в тон ей насмешливо ответил Матвей.

Они замолчали. Сил говорить не было, равно как и подниматься с мягкого снежного ложе. Тело сковала слабость, не имевшая ничего общего с усталостью от работы или активной игры. Буря внутри и не думала усмиряться.

Стоит напомнить себе, на будущее: оставаться ему только сестрой на расстоянии менее полуметра — чертовски сложно.

Матвей поднялся первым, попутно отряхивая себя от снега.

— Пойдём в дом, замёрзнешь же, — склонившись, он протянул ей руку.

— Мне и здесь хорошо, — упрямо возразила Мира. Смотреть ему в глаза было стыдно. Уж лучше сделать вид, что любуешься небом с проплывающими по нему редкими облаками. Может, он уйдёт в дом, и у неё будет время убедить себя, что ничего страшного не произошло. Не могло произойти. Она не собиралась целовать его. Предавать его доверие, причинять боль, в очередной раз подталкивать к краю. Она не вынесет этого больше. Всё что угодно, только бы не видеть его снова несчастным.

— Ну и как долго собираешься здесь валяться? — терпеливо спросил Матвей.

— Пока не отморожу себе задницу.

— Не могу поддержать это решение. — Брат смотрел на неё сверху вниз, снисходительно улыбаясь, как ребёнку в ответ на его сумасбродную идею. — Брось, Мир, там тепло, и чай, и мамины пироги. Ммм, очень аппетитные, уверен, ты сейчас голодна.

— Ой, да чёрт с тобой, умеешь уговаривать, — Мире надоело ломать комедию. Она схватилась за протянутую руку и встала на ноги.

Вопреки ожиданиям Матвей не отошел от неё сразу после того, как помог подняться. Быстро осмотрев её, он отряхнул снег с её куртки, поправил покосившуюся набок шапку. Всё это заняло не более пяти секунд. Потом он развернулся и пошел к дому, а Мира осталась стоять, протрясённо глядя ему вслед. Брат не боялся прикасаться к ней. Он не мог не почувствовать напряжения возникшего между ними, когда они лежали на снегу. Почему тогда не дистанцируется, как обязательно сделал бы раньше?

* * *

Вечер наступил незаметно, а за ним так же тихо пришла и ночь. Мира мыла оставшуюся после ужина посуду, пока Матвей в другой комнате разговаривал с сыном по видеосвязи. Она не разбирала слов, но, судя по интонациям, он читал Дане сказку. Читал увлечённо, имитируя разные голоса, изредка его перебивал звонкий детский голосок, задавая вопросы.

Мысленно она вернулась к их вчерашнему разговору.

«Мы разводимся». Он так и не объяснил настоящих причин, и с тех самых пор Мира терзалась неопределённостью. Что развод значил для Матвея? Пусть он, по его словам, не любил жену, но сына он точно любил, и разлука с ним не могла его не ранить. Брат скрывал от неё огромный пласт своих сомнений и страхов, отгородившись неприступной стеной, а она не могла даже стучать в эту стену, уважая его просьбу. Ей оставалось только ждать, когда он решится рассказать обо всём сам. Боже, ещё десять лет назад она бы не успокоилась, пока не вытрясла бы из него всё, до последней мелочи, а сейчас терпеливо ждёт, оберегая его личное пространство. Что это как не взросление?

И всё-таки как быстро пролетел день, со вздохом подумала Мира, ставя вымытую тарелку на подставку. Он казался таким долгим, таким наполненным. Сотканным из тысяч слов, взглядов, улыбок и общего смеха. Она ведь старалась не убить зря ни минуты. Вот только недавно, казалось, они убирали снег, играли в снежки, затем беседовали, греясь, у печки, и уплетали мамины пироги, смотрели кино, дурачась, готовили вместе ужин. И всё-таки он прошел, как пройдут и другие, не успеет она оглянуться, как осознает себя на лайнере, фотографирующую туристов, оставив и брата и свою страну далеко позади.

Ещё в детстве она вывела для себя одну простую и мудрую мысль: всё проходит. Мира использовала её как поддержку и утешение при своих детских проблемах и горестях. Например, когда её наказывали за особенно серьёзные проступки. Пусть ей запрещали смотреть мультфильмы, или есть сладости, или гулять с друзьями, но любое наказание когда-то кончалось. Мира знала, что этот момент настанет, поэтому временные трудности переживала легче, чем её приятели. Позже она узнала, что нечто похожее было выгравировано на кольце царя Соломона, тогда же ей открылась и обратная сторона: не только плохое проходит, пройдёт и радость. И только сейчас Мира ощутила на себе парализующее дыхание этой истины. Захотелось бросить посуду, а самой броситься к Матвею и вцепиться в него так сильно, как будто мироздание уже готовилось отнять его у неё.

Абсурд. Чего только не лезет в голову. Всё же ведь хорошо: она здесь, он рядом, уезжать ей не завтра. Да и кто сказал, что они не увидятся после, или что этого времени больше не повторится. Матвей… что-то изменилось в его отношении к ней. Он стал более открытым, тёплым, как будто исчез страх перед любым проявлением близости. Всё это дарило робкую надежду. Нет, не на прошлое, та надежда давно утрачена. Но на что-то большее чем встречи несколько раз в год в кафе и парках, на семейных сборищах, где они извечно соблюдали негласный договор — держать дистанцию, как будто любое «чуть ближе, чуть дольше, чуть откровеннее» запустит механизм бомбы, которая разорвёт не только их, но и всех, кто находится в зоне поражения.

— О чём задумалась? — услышала Мира голос над своим ухом. От неожиданности она выронила чашку, и та с грохотом упала обратно в раковину.

— Матвей! — Она с возмущением повернулась к брату, которого её рассерженный вид, похоже, только позабавил. — Ты нормальный вообще?! Зачем так подкрадываться?

— Прости, не хотел тебя пугать. Ну ладно, может быть, чуть-чуть, — он извиняюще улыбнулся, и Мире захотелось треснуть его чем-то по голове, чтобы он перестал выглядеть таким до невозможности милым. — Просто ты уже больше минуты её моешь, уверен, она давно чистая.

В ответ Мира брызнула ему в лицо водой, заставив смешно поморщиться. Удовлетворив свою жажду мести, она вернулась к прерванной работе.

— Ну и чего тебе? — спросила она ворчливо, с трудом скрывая улыбку. Стоило брату появиться рядом, и все её тяжелые мысли, как по волшебству, испарялись.

— Да так, появилась одна идея. Сваришь глинтвейн?

— Глинтвейн? — удивилась Мира. — А по какому поводу?

— Без повода. — Матвей присел на край столешницы. — Хотя ты вот приехала скрасить моё одиночество. Чем не повод? — он улыбнулся ей с лукавым огоньком в глазах. Похоже настроение его было хорошим. — Можно и чай, но это так банально. Хочется чего-то праздничного.

— Да без проблем. Вино, апельсины, специи?

— За вином спущусь в погреб, а пару штук апельсин передала мама. Специи поищи на полке, что-то точно должно быть.

Матвей ушёл, а Мира взялась за поиск специй. Так странно: ещё несколько минут назад её сердце сжималось от страха при мысли о скорой разлуке, а теперь оно трепещет в предчувствии счастья. Только один человек во всём мире способен вызвать у неё такую палитру чувств. Её брат.

Мира помешивала вино в кастрюле и слушала, как Матвей увлечённо рассказывал о своём сыне. В какой-то момент он замолчал. Пришлось обернуться к нему: брат сидел за столом, слегка нахмурившись и закусив губу, полностью погрузившись в свои мысли. Мире было знакомо это состояние временного выпадения из реальности, поэтому она осторожно, пытаясь не нарушить своего обещания, спросила:

— Всё нормально?

— Да, да. Нормально, — рассеянно ответил ей брат.

— Ты можешь не говорить о разводе и его причинах, если не готов. Но если тебя что-то тревожит или просто хочется поделиться мыслями, ты можешь рассказать мне. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне и готова тебя выслушать.

— Знаю. — Матвей тепло улыбнулся ей, и беспокойство Миры утихло, согретое лаской его взгляда. — Но всё правда нормально. Просто… нужно свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить отдельно.

— Вы говорили с Дашей насчёт опеки?

— Да, Даня останется жить с ней, так лучше для него. Я поживу у родителей, пока не сниму себе что-то. Надеюсь, это будет недолго, Серёга обещал помочь с жильём.

«Ты можешь пожить у меня». Нет. Смешно даже думать, что она осмелится произнести вслух нечто подобное. Не в их случае. Не в их реальности.

Мира отвернулась и выключила конфорку. Ей хотелось задать ещё столько вопросов о том, что он чувствует, что собирается делать в будущем, не будет ли проблем с Дашей, но пока она формулировала их, Матвей закрыл тему, задав свой:

— Ну что, готово?

Что же, значит, в следующий раз.

Матвей не захотел пить глинтвейн на кухне. Он потянул Миру во двор со словами:

— Пойдём, ты не пожалеешь. Только оденься теплее, не хочу, чтобы ты через пять минут околела.

Как строгий родитель Матвей проследил, чтобы Мира надела шапку и перчатки, сам завязал ей шарф. Мира только улыбнулась про себя его заботе, которую большую часть своей жизни воспринимала, как должное. Она вспоминала, как удивлялись её знакомые или друзья, когда становились свидетелями обыденных для них мелочей: того, как Матвей забирает у неё тяжелую сумку, делится курткой в ветреную погоду или отдаёт последний кусочек десерта.

«Офигеть, тебе повезло, — как-то сказала Мире одна из её одноклассниц, — мне мой дебил брат даже кусочек шоколадки зажмотит».

Мира только ухмылялась с чувством снисходительного превосходства. Конечно, у них не так, ведь её Матвей — самый лучший. В те годы она ещё не могла себе представить, что его забота, равно как и он сам, в её жизни не навсегда.

Только лишь они ступили за порог, Мира поняла, в чём заключался замысел Матвея. Сейчас снаружи всё казалось иным, не таким, как днём, словно они шагнули в другой мир. Ночь стояла тихая, безлунная. Единственные звуки — скрип снега из-под собственных ботинок да далёкий, едва слышный лай собак. Мира глянула наверх и у неё перехватило дыхание: небо сплошь было усеяно звёздами — большими и маленькими, яркими и едва заметными. Все они безмолвно лили свой свет на землю.

— Красиво, правда? — раздался совсем близко голос брата. Мира с трудом оторвала взгляд от неба, чтобы повернуться к Матвею. — Я как только увидел, понял, что такое нельзя пропускать. Пойдём туда, — указал он на скамейку, которую невесть когда успел накрыть мягкой подушкой для сидения.

— Ты знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что не помню, когда последний раз видел вот так много звёзд, — чуть погодя поделился с нею Матвей, когда они расположились на скамейке. — Не раз ездил на дачу, но то ли погода была не та, то ли просто не замечал. А ты?

— Год назад, когда отдыхала в Абиску, в Швеции. Я тогда первый раз увидела северное сияние. Знаешь, сложно передать это чувство, как будто попала в фильм со спецэффектами. Там было так много звёзд. — Она замолчала, и добавила чуть тише: — Это было красиво.

Мира помнила, как Даце обняла её в порыве чувств в какой-то момент, а её саму вдруг охватила неясная тоска. «Вот бы Матвей это увидел», — пронеслась в голове отчётливая мысль. Она смотрела на невозможную красоту, которая больше не казалась ей совершенной. Очарование померкло, как будто Мира любовалась видом сквозь запотевшее стекло.

Но сейчас-то всё было иначе. Мира пила маленькими глотками глинтвейн, вдыхала пряные ароматы корицы и гвоздики, смотрела на те же звёзды, которые видела в самых разных уголках Земного шара, и чувствовала себя счастливее, чем где бы то ни было. Никакой загадки, почему так. Всё предельно просто: дело в брате и его присутствии, таком осязаемо близком и тёплом.

«Боже, как хорошо. — Мира на миг прикрыла глаза, прислушиваясь к тишине. — И время будто остановилось. Пусть оно действительно остановится!»

— Знаешь теорию о тепловой смерти Вселенной?

Мира подавила улыбку делая очередной глоток остывающего глинтвейна. С одной стороны такого вопроса она не ждала, но с другой — в такой красивой и умиротворяющей обстановке говорить о смерти всего сущего — в этом весь её брат.

— Слышала, но в подробности никогда не вдавалась. Что-то о том, что Вселенная когда-то, через триллионы лет, умрёт?

— Да, но на деле гораздо позже, — поправил её Матвей. — Если коротко, то суть в том, что Вселенная будет бесконечно расширяться, галактики удаляться друг от друга, энтропия — возрастать…

— Энтропия? Что это? — Мире не стыдно было показать перед Матвеем свою неосведомленность, в конце концов он всегда охотно объяснял ей непонятные вещи.

— Энтропия — это мера хаоса или беспорядка. Вот, к примеру, наш глинтвейн, он был горячим, когда ты разливала его по чашкам, если его так оставить, то тепло рассеется, и его температура сравняется с температурой окружающей среды. Это и есть рост энтропии — движение к равновесию, где больше ничего не меняется.

— А причём тут Вселенная?

— Вселенная тоже постепенно «остывает». Звёзды гаснут, энергия рассеивается, всё движется к состоянию, где ничего нового не происходит. Только представь: весь этот хаос, а потом — покой. Вечный и неизменный. Жутко, не находишь?

Жутко Мире не было. А было ей тепло и уютно, несмотря на щиплющий лицо мороз и начинающие мёрзнуть ноги. Подумаешь, смерть Вселенной. Когда это будет. Главное, что сейчас Матвей рядом, а об остальном и думать не хочется.

— Не думаешь же ты, что человечество до этого доживёт?

— О, нет, я не настолько оптимистичен, как тот же Азимов. Я скорее сторонник гипотезы саморазрушения цивилизаций. Это когда цивилизация уничтожает себя быстрее, чем достигает уровня межгалактического общения. — Матвей замолчал, а потом тихо рассмеялся. — Прости, меня заносит иногда. Ты останавливай меня раньше, чем я начну рассуждать о парадоксе Ферми.

Звёзды плыли. Мир плыл куда-то, окутанный счастливой дымкой. Осмелев то ли от вина, то ли от темноты и интимности обстановки, Мира положила голову на плечо брату. Это ведь допустимый и совсем невинный жест, правда?

— Брось, Матвей, ты же знаешь, что мне всегда интересно тебя слушать. — Брат не напрягся и не сделал попытки отодвинуться, и это придало Мире уверенности. Она прижалась ближе, взяв его под руку. — Расскажи и про Азимова, и про парадокс.

Матвей хмыкнул, но выполнил её просьбу.

— У Азимова есть рассказ, называется «Последний вопрос», речь в нем идёт об искусственном интеллекте, которому человечество на разных этапах своего развития задавало один и тот же вопрос: «Как предотвратить тепловую смерть Вселенной?», на что он из раза в раз отвечал, что для ответа недостаточно данных. И вот, когда Вселенная уже догорала, а человечество стало частью этого интеллекта, он, наконец, нашёл ответ. Отвечать было некому, но он сам стал этой новой сущностью, способной действовать. И тогда он сказал: «Да будет свет!». И был свет.

— Так значит бог — это искусственный интеллект, созданный человеком? — задумчиво сказала Мира, теребя край рукава его куртки. — А в этом есть своя ирония. Мне нравится.

— Да, мне тоже понравилась идея. Да и вообще мысли о пространстве и времени в масштабах Вселенной пугают и в то же время как-то успокаивают. Мы так часто всё себе усложняем, а ведь наша жизнь короче мгновения. — Он замолчал, а потом без предупреждения обрушил на Миру вопрос: — Мир, а скажи, ты счастлива?

— Прямо сейчас?

— Нет, вообще.

Мира убрала голову с его плеча и села прямо. Купол, сотканный из звёзд, морозной тишины и их приглушенной беседы, с лопающим звоном разошелся сотнями трещин и рухнул, осыпая её острыми осколками. За ним открывалась реальность, в которой она жила уже восемь лет, к которой привыкла и даже успела примириться, и которую возненавидела так жгуче и необратимо всего за один миг.

— А что такое счастье, Матвей? Это вопрос философский, а я, прости, не настроена вести философские беседы прямо сейчас, — ответила она резко. Резче, чем хотелось, но боль расцарапывала ей сердце острыми коготками, и держать под уздцы обиду удавалось всё труднее. Глаза Матвея распахнулись чуть шире в ответ на её вспышку, но он не перебил её, а с какой-то болезненной сосредоточенностью продолжал вглядываться и слушать, пока Мира, распаляясь, продолжала. — Давай ты подумаешь и решишь себе сам. Вот тебе факты: у меня есть неплохая работа, я путешествую по миру, много чего вижу, никакой постылой тебе офисной рутины. У меня есть друзья с разных уголков света, мы классно зависаем, когда встречаемся. Что ещё? Ах да, я свободна, ни скучных обязательств, ни долга, не нужно играть в семью с человеком, который успел достать до чёртиков, но у тебя с ним дом, дети, ипотека и ещё куча всякой фигни. — Мира не заметила, как вскочила на ноги и принялась расхаживать взад и вперёд, обхватив себя руками. — Так что решай сам, на что это похоже, — тускло закончила она и, не дожидаясь ответа, обрубила: — а я домой. Я замёрзла.

Мира шла к дому по узкой расчищенной ими тропинке, не оборачиваясь, зная, что брат смотрит ей вслед, но не делает попыток догнать.

Оно и к лучшему.

* * *

Нужно успокоиться. Нужно взять себя в руки.

Мира стояла в душевой кабинке под горячими струями воды и с остервенением тёрла кожу мочалкой. Чтобы не столкнуться с братом на кухне, Мира почти сразу же, как оказалась в доме, ретировалась в ванную — место, где её не потревожат. В конце концов ей нужно время, иначе она такого ему наговорит!

«Хочешь знать счастлива ли я?! Ты правда этого хочешь?! Нет. Нет. Нет. И ещё раз нет! Доволен теперь? Ты этого добивался? Как ты можешь вообще задавать такие вопросы, как будто не знаешь… Ты должен знать. И ты знаешь, почему нет. Это ты виноват».

Сердце билось яростным саундтреком в такт внутреннему монологу. Мира чувствовала, что только больше распаляет себя, вместо того, чтобы остыть, но последняя мысль остудила, заставила затормозить и в виноватом испуге оглядеться.

Он виноват? Она действительно только что так подумала?

Она не может так думать. Не должна. Это не честно, не справедливо по отношению к Матвею. Она ведь давно в себе всё это разрешила и переборола, и тут такая подлая, эгоистичная мысль. Как хорошо, что она не произнесла ему этого вслух. Всё-таки мысли — не слова, они не обладают такой разрушительной силой. Если держать их при себе, то ничего страшного не произойдёт.

Мира выключила воду, насухо вытерлась полотенцем и надела пижаму. Судя по всему их с Матвеем совместное времяпрепровождение на сегодня окончено, а значит лучше идти спать. Проскользнув в спальню, она сразу же забралась под одеяло, чтобы не растерять тепло. Энтропия, чтоб её. Рука нащупала что-то мягкое между подушек, и следом Мира извлекла на свет Рекса.

— Ну что, приятель, скучал?

Плюшевая собака безмолвно уставилась на неё своими чёрными глазками-бусинами. Вспомнилось, как Матвей вчера принёс её — без лишних вопросов выполнил просьбу, какой бы детской она ему ни показалась, — и по телу разлилось благодарное тепло. Вся её былая злость (на него? на себя? на мир?) широко зевнула, свернулась клубком и задремала.

Мира достала мобильный и принялась бездумно просматривать соцсети. Пролистывая инстаграм, она прислушивалась к звукам извне: слышала шаги Матвея на кухне, гадала, чем он сейчас занят и не решит ли заглянуть к ней. Хотела ли она этого сейчас? Мира задумалась. Скорее да. Иначе зачем оставила включённым свет? Она знала, что Матвей, так же как и она сама, не захочет заканчивать день на их недо-ссоре, и в то же время у него хватит деликатности не пытаться выпытать у неё причин её поведения.

Она оказалась права: через несколько минут раздался тихий и робкий стук в дверь.

— Заходи.

Дверь открылась, но Матвей остался стоять в проходе, прислонившись к дверному косяку.

— Я тебя обидел? Прости. — Он выглядел виноватым, и этот факт затопил сердце Миры особой нежностью и тоской.

— Что за ерунда, конечно нет. Это ты извини, что я так разошлась, и давай не будем об этом больше. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Матвей, но желать спокойной ночи и уходить отчего-то не спешил. — Послушай, хотел спросить: ты всё ещё боишься монстров или проблема решена?

Мира усмехнулась его вопросу.

— Ну, боюсь или не боюсь, но выбора у меня особенно нет, так ведь?

— Почему? Могу составить тебе компанию. Возьму второе одеяло, а места здесь хватит. — Он старался говорить спокойно, но всё равно его голос звучал так, словно он до конца не верил, что произносит это. — Что скажешь? — бросил он на Миру неуверенный взгляд.

Мира онемела, а мысли в панике заметались, в попытках найти правильный ответ.

«Держи лицо. Не смей показывать, что ты в шоке. Всё хорошо. В этом нет ничего экстраординарного. Только попробуй сейчас всё испортить!»

— Почему бы и нет? — Мира прочистила горло. — Это неплохая идея. — Чёрт, она звучит сейчас так искусственно! — Вдвоём держать оборону от монстров намного проще. — Боже, просто заткнись.

Матвей улыбнулся, как ей показалось облегчённо.

— Ладно, тогда схожу за одеялом. Я скоро.

Он вышел, а Мира осталась сидеть с гулко бьющимся в груди сердцем.

Боже, если дни здесь это какая-то проверка Вселенной на прочность или просто изощрённая пытка, но она не против. Видит бог, совсем не против.

— Скажите, что Лео… то есть Джек, идеальный, — Катя первой нарушила молчание в их тесной компании. Всё трое — Мира, Марина и Катя — сидели на подушках у телевизора, по экрану которого уже шли финальные титры.

Из открытого настежь окна дул лёгкий освежающий ветерок, пахло сиренью, а со двора доносились ритмичная музыка и громкая ругань соседей, но даже эта какофония не могла перебить грустного настроения, царившего в комнате. Под впечатлением от концовки фильма девчонки сидели притихшие, с покрасневшими глазами, и задумчиво грызли сухарики.

— Роза тоже ничего, — заметила Мира, запустив руку в Катькину пачку.

— Да ну, это из-за неё Джек погиб! — тут же возмутилась Маринка. — Неужели нельзя было подвинуться на этом плоту?

— Их бы двоих он не выдержал.

— Выдержал, если бы она подвинула свою толстую задницу!

— Она у неё не толстая, а очень даже…

— И всё-таки я считаю, что таких, как он, не бывает, — повысила голос Катя, видимо, желая пресечь начавшуюся было перепалку. — Вот есть у вас среди знакомых парни, которые бы уступили место?

— Неа, — покачала головой Маринка. — Скорее столкнули бы в воду.

«Матвей бы мне уступил», — пролетела случайная мысль. От картины, против воли нарисованной воображением, Миру пробрало февральской стужей. Нет, невозможно! Она бы точно умерла на месте, потеряй она брата вот так. Что угодно, только не это. Захотелось сию же секунду увидеть Матвея, чтобы рассеять это пугающее чувство потери, но она пересилила себя. Не сбегать же с их посиделок из-за надуманных страхов? Это будет глупо.

— Вот и я о чём, — подхватила Катя. — Это так обидно, что все классные парни только в кино бывают, а в реале таких почти не встретишь.

— А каким для тебя будет идеальный парень? — полюбопытствовала Мира.

— Ну, он должен быть красивым, — начала загибать пальцы Катя, — добрым, заботливым, внимательным и, главное, адекватным. Из нашего класса просто ноль попаданий.

— А я знаю одного такого, — хихикнула Мира. Стоящая перед глазами душераздирающая картина уже начала тускнеть, и тиски, сжимающие грудь, постепенно ослабевали. — Ты описываешь моего брата.

— О, вот это другой разговор, — оживилась Маринка, — он же свободен? Может, организуешь нам свидание? — она поиграла бровями, и в следующий же миг ей в лицо прилетело подушкой. — Эй!

— Даже не думай! Фу, — Мира скривилась, — это ужасно.

— Да ладно, я же шучу, — рассмеялась Маринка, — и вообще, что в этом такого?

— Это стрёмно, — пришла на выручку Катя. — Вы же подруги, только подумай, как это может быть неловко.

— Вот-вот, поэтому даже не смотри в его сторону, — шутливо пригрозила ей Мира.

— Окей, уговорили, — примирительно подняла руки Маринка. — Хотите мамин пирог с чаем?

Все дружно согласились.

Возвращаясь домой тем вечером, Мира не могла понять почему сердится. Всё было хорошо, они весело провели время (несмотря даже на грустную концовку фильма), и тем не менее тлеющий в груди уголёк раздражения и не думал остывать. Неужели её так задели слова Маринки о свидании с Матвеем? Впрочем, кому бы на её месте это понравилось: твой брат и твоя лучшая подруга. Катя права — это отвратительно. Уже второй раз за день воображение сыграло с ней злую шутку: перед глазами вспыхнула картинка идиллистически прогуливающихся за ручку Маринки и Матвея. От представленного Миру замутило. Ну уж нет, такого она не допустит! Не стоило ей вообще упоминать Матвея в том разговоре, но как быть если она бесконечно гордится им и хочет поведать всему миру о том, какой он замечательный и самый лучший?

Мира словно споткнулась от внезапной догадки: а что если это и правда когда-то кто-то заметит? Нет, Маринка никогда не сможет поступить с ней так подло, но что если он всерьёз понравится посторонней девчонке и даже ответит ей взаимностью? На миг её охватила растерянность, а сердце забилось в предчувствии смутной беды, но Мира тут же постаралась выбросить из головы неприятные мысли. Её Матвей слишком занят учёбой, чтобы интересоваться девчонками, к тому же он скромный и тихий, а из своего класса дружит близко только с Серёгой, значит, ей не о чем волноваться. Ободрённая своими выводами и вновь укрепившейся уверенностью, что Матвей — только её, Мира быстрее зашагала домой.

Однако, разобравшись с основной причиной своего беспокойства, мысли тут же заняла другая — менее острая, но уже давно не дающая ей покоя. Подруги рассуждали о парнях так, как будто это и правда имело для них значение. И хотя сегодня по большей мере они их только ругали, но Мира прекрасно знала, что это никоим образом не мешало в них влюбляться, начиная с пятого класса. Уже тогда вокруг мальчишек устраивался настоящий балаган, который и озадачивал, и смешил Миру. Она не могла разделить ни бурных восторгов, ни не менее бурных разочарований, ощущала себя не совсем нормальной среди своих подруг. Чтобы не прослыть белой вороной, ей и самой приходилось придумывать себе несуществующие влюблённости. Когда они были детьми, это не составляло особого труда — всего-то называть имя то одного, то другого мальчишки.

Но с возрастом всё менялось. Подруги взрослели, и с каждым годом их влюблённости становились глубже и серьёзней. Мира понимала, что не сможет с необходимой правдоподобностью отыграть несуществующие чувства, поэтому по большей мере молчала, избегая говорить о себе. Долго ли это сможет продолжаться? Когда-то её непохожесть вычислят. Но что делать, если, как бы она ни пыталась, никто из знакомых парней не вызывал у неё ничего похожего даже на симпатию? Её максимум — влюбиться в вымышленного персонажа, да и то это чувство длилось не дольше её увлечения очередной книгой или фильмом. Но чтобы в реального человека — нет, никогда. Возможно, ей просто пока не встретился тот самый, а когда встретится, она по заветам всех книжек о любви поймёт всё сразу и влюбится с первого взгляда. Нужно только подождать.

* * *

Оказавшись дома, Мира скинула в прихожей кроссовки и направилась прямиком к брату. Дверь в его комнату была приоткрыта, поэтому ей удалось бесшумно проскользнуть внутрь. Матвей сидел, склонившись за письменным столом, и что-то писал в тетради. Наверняка делал домашку.

От открывшейся картины веяло теплом и уютом. Верилось, что так будет всегда: в любое время она сможет вернуться и застать его дома, занятого каким-то своим делом. Мира окончательно успокоилась, выбросив глупые Маринкины слова из головы.

Однако долго оставаться наблюдателем она не собиралась. На цыпочках Мира подкралась к брату, который, очевидно, с головой ушёл в решение какой-то задачи, и с громким: «Попался!» принялась щекотать его бока.

— Эй, ну, Мир, ну всё, хватит! — Матвей повернулся на стуле, со смехом пытаясь перехватить её руки.

— Что, не ожидал? — Мира оставила его в покое и присела на край стола.

— Брось, конечно же я тебя слышал, — ответил Матвей, наградив её снисходительным взглядом.

В этом был весь её брат — заранее предугадывал ловушку, но всё равно позволял себе в неё угодить.

— Чем занят?

— К контрольной готовлюсь.

— Мне кажется, ты уже всё выучил. — Мира захлопнула его тетрадь. — Пора сделать перерыв.

К её удивлению Матвей не попытался с ней поспорить даже для вида.

— Да я не против, — откинулся он на спинку стула, разминая плечи. — Чем займёмся?

— Сыграй мне на гитаре.

— Хорошо, — и в этот раз он тоже с лёгкостью согласился. Должно быть, действительно, был сыт учёбой по горло.

Они расположились на кровати: Мира — подобрав под себя ноги и прислонившись к подушке, Матвей с гитарой — вполоборота к сестре. Он с сосредоточенным лицом перебирал струны, чуть склонив голову, а Мира, замерев, слушала. Из-под его пальцев лилась спокойная лирическая мелодия, названия которой Мира не знала, да оно и не казалось сейчас важным. Музыка словно наполняла её светом, а в груди теснило от самых разных чувств: грусти, трепетного восторга и хрупкой нежности. В комнате царил полумрак, освещаемый лишь настольной лампой. В её рассеянном свете брат казался таким одухотворённо красивым, что Мире захотелось запечатлеть его на бумаге. Желание так и осталось тлеть где-то на задворках уплывающего вдаль сознания, потому что прерывать такой момент — кощунство. Магия может и не повториться. Мира не чуяла ни себя, ни своих мыслей, только — музыку, которая переливами звучала в ней самой, как будто Матвей непостижимым образом задевал струны её души. Он изредка поднимал на неё взгляд, легко улыбался — и сердце ухало в жаркую бездну.

Скрипнула дверь, и громкий мамин голос вмиг оборвал всё волшебство и всю сказку:

— Дети, давайте есть, ужин готов.

* * *

Наступило долгожданное лето. Экзамены, которых так боялась Мира, остались позади, а впереди маячили три долгих месяца свободы, которые она планировала прожить на полную катушку. Родители по старой традиции отправили её с братом в посёлок к бабушке, клятвенно пообещав в августе взять для всей семьи двухнедельную путёвку на море. Миру устраивал такой расклад. Она любила проводить лето у бабушки — объедаться малиной и блинами, ходить на речку и в лес, гонять на великах по пустым просёлочным дорогам, — и каждый год с нетерпением ждала возвращения туда. Ритм её родного города отличался — там всё менялось чуть ли не ежедневно, здесь же, у бабушки, время словно замедлялось, и Мире удавалось чуть дольше задержаться в покидающем её детстве.

Однако же то лето всё-таки чем-то отличалось от всех предшествующих ему. Вокруг всё оставалось прежним — всё так же мычала по утрам корова их соседки тёти Вали, кудахтали в курятнике куры, а по вечерам стрекотали кузнечики, — что-то менялось в самой Мире, что-то, чему она не могла дать ни объяснения, ни определения. Временами её без причины охватывала меланхолическая тоска, она глубоко вздыхала, как будто её мучило что-то, но мука эта ощущалась горько-сладкой, тревожащей сердце. Оно то замирало, то начинало ускоренно биться, словно в предчувствии чего-то грандиозного, что навсегда изменит её жизнь. Мелодрамы, которые по вечерам смотрела бабушка, теперь вызывали не смех, а искреннее сопереживание героям, которые сталкивались с перипетиями на пути к их любви. По ночам же Мире снились сны с романтическими сюжетами, после которых всё утро она ходила в мечтательном настроении.

Перемены в ней не укрылись и от бабушки. Они завтракали на веранде, когда Мира услышала:

— Чего сидишь как засватанная?

— Что? — очнулась от своих мыслей Мира. Только тогда она заметила, что держит над тарелкой гречки с молоком ложку, которую не помнит, когда успела набрать.

— Спрашиваю, о ком мечтаешь, — по-доброму усмехнулась ей бабушка. — Уж не влюбилась ли ты?

— Чего?! — под возмущённый Мирин возглас ложка плюхнулась в тарелку, а по столу разлетелись молочные капли. Лицо мигом вспыхнуло жаром. Бабуля не представляла, о чём говорит: в тот момент Мира всего лишь вспоминала их с Матвеем вчерашнюю прогулку на речку. Как брат нашел в песке камушек «Куриный бог» и подарил его Мире, со словами, что по поверьям тот защищает от злых духов и приносит удачу. Он и сейчас на тонкой веревке висел на шее у Миры, и она неосознанно касалась пальцами его шершавой поверхности.

— В Борьку нашего что ли?

— Фу! Нет, конечно!

Завтракающий рядом Матвей прыснул от смеха. Мира бросила на него сердитый взгляд. Борька, долговязый и конопатый парень, который жил через пять домов от них вниз по улице, не ранее чем позавчера звал Миру в местный клуб на танцы, а когда они пришли туда с Матвеем, попытался всучить ей букетик из ободранных с какой-то клумбы петуний, который Мира не знала позже, куда деть.

— Ты же смотри, осторожнее, — не унималась бабушка, как будто не замечая настроения Миры. — У парней в этом возрасте только одно на уме…

— Хватит! — Мира вскочила из-за стола, трясясь то ли от злости, то ли от подступающих к горлу слёз. — Прекрати нести ерунду! Я не собираюсь это слушать! — И под удивлённые взгляды убежала в огород.

Матвей нашёл её под яблоней минуту спустя. Мира стояла, прислонившись спиной к кривоватому стволу дерева, и с ожесточённым усердием тёрла яблоко, ещё зелёное с едва подрумянившимися боками, о край своей длинной футболки.

— Мир, ну ты чего? — Брат шагнул, обходя дерево, чтобы встать напротив неё.

— Ничего. — Мира разгадала его манёвр и вовремя отвернулась, не давая встретится с ней лицом к лицу.

Глаза жгло от выступивших слёз, и от этого Мира злилась на себя ещё сильнее. Какой, стыд! Она же психанула почти на ровном месте. Только расплакаться не хватало, а она ведь никогда не была плаксой. Что с ней происходит?

— Идём завтракать, — Матвей ухитрился взять её за руку, а Мира не нашла в себе достаточного желания её отдёрнуть. — Бабушка не хотела тебя обидеть.

— А я и не обиделась. Просто бесят тупые догадки, вот и всё.

— Да не ты бери в голову. — Он сделал ещё шаг и легко приобнял Миру за плечи. — Если что, я верю, что ни в какого Борьку ты не влюблялась.

Стоило брату оказаться ближе, как Миру словно магнитом притянуло к нему. Она порывисто и крепко обняла Матвея в ответ, уткнувшись лицом ему куда-то в шею.

— Я вообще ни в кого не влюбилась, — пробормотала Мира, закрыв глаза. От Матвея пахло нагретой на солнце свежевыстиранной рубашкой и ним самим — такой знакомый и вместе с тем дурманящий запах. Мира вдыхала его осторожно, боясь пошевелиться и разрушить их хрупкую гармонию. Казалось, стоит им вот так постоять чуть дольше, и всё станет ясно. Что именно ясно — она не знала, равно как и то, возможно ли вообще найти ответ на вопрос, который не задавали.

Матвей не спешил отстраняться — он всегда безошибочно чувствовал потребность Миры в его поддержке, а она беззастенчиво и бессовестно пользовалась его добротой, ни на секунду не ослабляя хватки. В голову ударила мысль — а что если коснуться губами его шеи? Какой нежной и тёплой будет ощущаться его кожа. А потом короткими поцелуями пройтись до самой ключицы и провести кончиком носа по яремной впадине… Миру дёрнуло всем телом, как от удара тока. Но не успела она решить, нормально ли вот так целовать брата, как услышала голос бабушки, звавшей их вернуться назад.

Они отступили друг от друга, и Мира, отчего-то смущаясь, потупила взгляд. К счастью, она обнаружила, что всё ещё сжимает в руке яблоко.

— Хочешь? — стараясь звучать непринуждённо, спросила она, протягивая его брату.

— Неа, они кислые ещё, — мотнул головой Матвей. — Ну пошли, бабушка ждёт.

Мира откусила яблоко и скривилась. Действительно, кислое.

* * *

Лето пронеслось стремительным вихрем ярких красок и впечатлений. В августе состоялась обещанная поездка на море, пусть только на десять дней, но Мира по своим ощущениям успела накупаться на год вперёд. Родители как будто пытались наверстать упущенное: ходили с ними загорать на пляж, кататься на водных горках и местных аттракционах. Мире даже удалось уговорить маму прокатиться на «Банане», после чего та, конечно же, зареклась даже близко к нему подходить, но всё равно все отлично повеселились. В тот период Миру почти не беспокоили ни беспричинные перепады настроения, ни непонятные ей чувства, она снова ощущала себя почти нормальной. А потом лето закончилось.

Первого сентября Мира вернулась домой после того, как они с одноклассниками вдоволь нагулялись по городу. В прихожей она с наслаждением скинула с ног пыльные балетки, которые успели натереть ей мозоли. Она надеялась застать Матвея, чтобы позвать его в кино на вторую «Мумию». Ей повезло: судя по звукам гитары, доносящимся из комнаты брата, тот был дома. Недолго думая, она направилась к нему, но перед дверью остановилась: мелодия вдруг оборвалась, и Мира услышала незнакомый девчоночий голос:

— Вау, у тебя классно выходит.

В груди что-то неприятно сжалось. Нужно было или уйти к себе, или зайти внутрь, но какая-то неведомая сила заставила Миру стоять и с острой сосредоточенностью прислушиваться к чужому разговору.

— Хочешь попробовать? — спросил Матвей.

— У меня не получится…

— И это говорит человек, который отлично играет «Лунный свет» Дебюсси на фортепиано.

— Фортепиано и гитара — это абсолютно разные вещи. — Пауза. — Ну ладно, только если что, не смейся.

— Я бы и не стал. Вот, держи гитару. Ага, левую руку вот так, на гриф. Теперь поставь сюда локоть. Правую руку расслабь… Большой палец на шестую струну, он должен быть вот здесь, примерно на середине розетки. Указательный — на третью струну, средний — на вторую…

— А безымянный на первую?

— И как же ты догадалась? — Смех. — Хорошо. Теперь попробуем поиграть на струне. Большим пальцем легонько дёрни шестую струну и отпускай.

Раздался протяжный вибрирующий звук.

— Вот так?

— Да, ты молодец. Теперь повтори ещё пару раз.

Не дожидаясь пока будут освоены все струны, Мира резко распахнула дверь и вошла в комнату. Матвей и его гостья синхронно подняли на неё глаза.

— Привет! — преувеличенно бодро поздоровалась Мира. — У тебя гости?

— Да, — радостно улыбнулся ей Матвей. — Мир, познакомься, это Алёна, мы с ней ходили в одну музыкальную школу. Алёна, это Мира, моя сестра.

В своей белоснежной блузке и чёрной выглаженной юбке Алёна выглядела пай-девочкой, из тех, кого мама часто ставила ей в пример. «Прямо с линейки?», — раздражённо подумала Мира.

За пару секунд она успела оценить и то, как близко друг к дружке они сидят на кровати, и как при этом соприкасаются их колени.

— Приятно познакомится, — Алёна мило улыбнулась и поправила кокетливо перекинутые через плечо волнистые русые волосы.

Мира только сухо кивнула в ответ.

— Я послушаю, вы не против? — Не дожидаясь согласия, она развернула стул и уселась на него, закинув ногу на ногу.

Мира поймала на себе удивлённый взгляд Матвея, и на миг стало совестно за свою бесцеремонность. Но лёгкий укол стыда, как сухой лист, тотчас же сгорел в бурлящей в ней лаве.

Она ни за что не уйдёт и не оставит их наедине.

Как назло, в эту же секунду её позвала мама:

— Мира, ты дома уже? Иди сюда!

На кухне не терпящим возражений тоном мама велела ей переодеваться, мыть руки и садиться обедать.

Любимый зелёный борщ с перловкой сейчас не вызывал ни малейшего аппетита. Несколько секунд Мира гипнотизировала взглядом уныло свисающий с ложки щавель, а затем спросила:

— А чего Матвея не позвала?

Мама, занятая ревизией кухонных ящиков, ответила:

— Они с Алёночкой уже пообедали.

Алёночкой. Её сейчас стошнит.

— И давно эта Алёна здесь? Откуда она вообще взялась?

— Так-то они давно знакомы, а недавно на концерте встретились, — сказала мама неуместно довольным тоном.

И что же её так злит? То, что Матвей уделяет внимание не ей? Или то, что это была на её памяти первая девчонка, которую он пригласил домой? Раньше здесь бывал только Серёга, но с ним у Миры проблем не возникало. Они втроём рубились в приставку или играли в «Монополию», и Мира не чувствовала себя лишней. Сейчас же, за короткое время проведённое в комнате брата, она ощутила себя не просто лишней, ей показалось, что её место самым наглым образом пытаются занять. Это она должна сидеть рядом с Матвеем, её он должен учить играть на гитаре.

От досады захотелось треснуть себя по лбу. А он и пытался научить, пару лет назад! Вот только Мире очень быстро наскучило из раза в раз повторять одни и те же упражнения, она забросила гитару через неделю. Зато теперь Матвей нашел себе способную ученицу! Пальцы у неё не кривые и слух есть, ведь она «отлично играет на фортепиано».

Мамин голос прервал сеанс самобичевания:

— Ты чего не ешь?

— Не хочу, — вяло отозвалась Мира.

— Опять сухариков с чипсами объелась?

— Ага.

Она прислушивалась к звукам, доносящимся из комнаты брата: музыка, неразборчивые разговоры, смех. Долго ещё она там торчать собирается? Наконец в коридоре послышался шум, и Мира тотчас же поднялась из-за стола. «Ура, сваливает», — подумала она в злом раздражении.

В прихожей Матвей надевал свои мокасины, пока Алёна стояла у зеркала, поправляя волосы.

— Ты уходишь? — спросила Мира, в упор глядя на брата.

— Да, проведу Алёну.

Когда они ушли, Мира закрылась в своей комнате. Пыталась читать, слушать музыку, но «Приключения Гекльберри Финна» не развлекали, а музыка в плеере очень скоро начала утомлять. Мира упорно отгоняла от себя чувство, что просто ждёт, когда Матвей вернётся. Никогда ещё она не ждала его в таком мучительном нетерпении.

Щёлкнул замок, и Мира подскочила на своей кровати, как от звона будильника. Она вихрем пронеслась в прихожую, и застыла, оглядывая брата с ног до головы. Слишком хорошо она умела его читать, чтобы не понять, что он был в отличном настроении — уголки губ приподняты в полуулыбке, глаза блестят.

Чёрт. Мира проглотила язвительное: «Тебя не было два с половиной часа! Ты что до Лысой горы её пешком провожал?» и сказала нарочито беззаботным тоном:

— А я тут тебя заждалась. Делать совсем нечего. Может, сыграешь мне на гитаре?

Да, так правильнее. Совсем не упоминать Алёны, сделать вид, что она пустяк, как секундные помехи на телевизоре, после которых как ни в чём не бывало продолжается любимый фильм.

— Прости, я устал, — одарил её извиняющейся улыбкой Матвей, прежде чем пройти мимо. — Давай в другой раз?

За ним уже хлопнула дверь, а Мира так и осталась стоять в прихожей, переваривая услышанное. День оказался безнадёжно испорченным.

* * *

В детстве Мира руководствовалась принципом — если не замечать монстра, он исчезнет. Она укрывалась одеялом и закрывала глаза в полной уверенности, что пусть хоть все чудовища из страшилок столпятся у её кровати, они ничего не сделают ей, пока она их не видит. И принцип действовал — ни одной осечки. Его же она и попыталась перенести на насущную проблему, однако Алёна оказалась монстром иного уровня. Никакое игнорирование не могло заставить её исчезнуть из их жизни. Она приходила к Матвею в гости, и Мира, сцепив зубы, пыталась делать уроки под музыку и разговоры, доносящиеся из комнаты брата. Если Матвей задерживался после занятий, то ответ был всегда один — гулял с Алёной, и даже когда её не было рядом, она всё равно была: брат мог часами висеть на телефоне, обсуждая с ней всякую чепуху.

У своего окружения Мира не смогла найти поддержки. Когда она пожаловалась родителям на то, что Матвей проводит слишком много времени со своей знакомой, мама только загадочно улыбнулась и сказала, что Алёна хорошая девочка, а Матвей ответственный и серьёзный мальчик, так что им не о чем волноваться. Папа почему-то пустился в воспоминания о своей молодости и об их с мамой знакомстве. Этого Мира уже не смогла выдержать:

— Да причём здесь вы? — негодующе перебила она папин рассказ. — Матвей и… Они не встречаются, они просто дружат.

В ответ на её слова мама одарила Миру такой снисходительной улыбкой, что желание продолжать спор исчезло подчистую.

Маринка оказалась более лаконичной. На целую Мирину тираду о глупых прилипалах, из-за которых она почти не видит брата, подруга, не переставая жевать жуйку, спросила:

— И чё это тебя так парит?

Мира не нашлась с ответом. Как объяснить то чувство, когда у тебя из-под носа забирают самое ценное, самое дорогое, а ты ничего не можешь сделать, кроме как стоять и смотреть? Разве они поймут? Никто из них никогда не знал и не узнает, что для неё значит быть сестрой Матвея.

* * *

На смену сентябрю пришёл октябрь с его хрустящей листвой и первыми контрольными. Синоптики обещали скорые дожди и шквалистый ветер, но пока погода радовала: по прозрачному осеннему небу неспешно плыли редкие облака, светило солнце, а ветерок играл с пожелтевшими листьями. Парочка таких сорвалась с клёна и, выделывая в воздухе круговые пируэты, упала к ногам Миры.

Она сидела на скамейке, надёжно укрытой от посторонних глаз густыми кустами шиповника, и слушала музыку на своём CD-плеере. В школе на перемене к ней подошла Светка и, отчего-то смущаясь, предложила заценить новый альбом «Тату». «Только дома, не здесь, — попросила она. — Скажешь потом, что думаешь?» От группы Мира в восторге не была, больше предпочитала ту же Земфиру с её надрывно-глубокими песнями о любви, но, чтобы не расстраивать подругу, согласилась.

С деревьев под дуновением ветерка слетали жёлтые, рыжие и красные листья, медленно кружились в воздухе и падали. Красиво. В ушах играла песня:

«Только скажи,

Дальше нас двое.

Только огни

Аэродрома.

Мы убежим,

Нас не догонят.

Дальше от них,

Дальше от дома…»

Мира постукивала носком ботинка в такт музыке, пока звук не начал барахлить, становясь тише и тише.

— Чёрт, — сняла она наушники и встряхнула плеер. Похоже, опять сели батарейки. Если подняться домой за новыми, то там мама обязательно пристанет с обедом, а заодно с расспросами о контрольной по алгебре. Лучше застрелиться.

Мира ещё пару минут пыталась реанимировать плеер, прежде чем сдалась и бросила его назад в школьную сумку. Она уже решилась уходить, как вдруг услышала голос, который ни с чьим бы не спутала.

— Смотри, по-моему, тебе идёт.

— Ой, ну скажешь тоже.

Говорившие стояли в паре тройке метров, но оставались невидимыми для Миры из-за деревьев и густо посаженных кустов. Зато их было отлично слышно. Мира сжала лямку школьной сумки, отчётливо понимая, что совсем не хочет становиться свидетелем разговора Матвея и его… знакомой. Тем не менее, она не могла сдвинуться с места. Под оглушительные удары своего сердца с предчувствием неминуемой катастрофы Мира вслушивалась в каждое слово.

— И вообще, тебе пойдёт больше! А ну-ка давай…

— Ну нет, стой! — раздался смех Матвея, а следом — быстрые бегущие шаги по шуршащим листьям.

Мира не выдержала и поднялась. Вспомнилась фраза из недавно пройденного по литературе «Вия» — «Не гляди!», но удержаться, как и несчастный герой повести, она не смогла. Она посмотрела в просвет между деревьями: Матвей и Алёна стояли рядом, друг напротив друга на пёстром ковре из опавших листьев. Слишком близко — успела отметить Мира, прежде чем Алёна протянула руку и аккуратно вложила Матвею за ухо кленовый лист.

— Ну вот, я же говорила, что тебе пойдёт, — с довольной улыбкой сказала она, а затем смелым уверенным жестом погладила его по волосам так, словно она его сестра и имеет на это право.

Вместо того чтобы отстраниться и убрать её руку Матвей улыбнулся, а после, к ужасу Миры, наклонился и поцеловал Алёну.

В груди сдавило так сильно, что стало сложно дышать. «Нет, нет, — повторяла про себя Мира. — Этого не может быть». Она сделала шаг назад, затем другой, а потом, испугавшись, что её заметят, сорвалась с места и помчалась прочь.

Ноги сами понесли в сторону гаражей — к месту, где её вряд ли кто-то побеспокоит. Спустя несколько минут быстрого бега Мира, тяжело и часто дыша, в бессилии прислонилась к холодной бетонной стене. Только теперь она заметила, как её трясёт. Обхватив себя руками, она сползла вниз, опускаясь на корточки. Перед глазами всё ещё стояла увиденная ранее картина. Мира всхлипнула, закусив губу, но за первым всхлипом тут же последовал второй, третий, а потом уже она, не в силах себя сдерживать, зашлась в горьком рыдании.

Слёзы всё текли и текли бесконтрольным потоком, не было смысла их вытирать. Мира глотала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и всё никак не могла успокоиться.

«Предатель!» — стучало в голове. «Как он мог?.. С ней! Ненавижу!»

И всё по-новому.

Когда её всхлипывания стали редкими, а мир перестал расплываться перед глазами, Мира заметила, что не одна здесь. Перед ней сидел, внимательно на неё глядя, местный дворняга Шарик, неизменный обитатель гаражного кооператива.

— И чего тебе? — икнув, спросила Мира.

Шарик подошел к её сумке, виляя хвостом, и начал её обнюхивать.

— Эй, там ничего… Ах, точно. — Она открыла сумку и вынула оттуда завернутый в пакет бутерброд с сырокопчёной колбасой, который мама приготовила ей в школу. — Вот держи. — Мира бросила его псу, предварительно вытащив из пакета.

В два счёта проглотив угощение, Шарик подошел ближе и щекотно ткнулся носом ей в ладонь.

— Всё, не наглей, приятель, больше нет, — хихикнула Мира и почесала его за ухом. — Я знаю, тебя тут кормят.

Она поднялась. В затёкшие от долгого сидения ноги будто бы разом вонзилась сотня иголок. Мира зашипела от боли и принялась их разминать. Боже, сколько она уже здесь?

Минувшая истерика оставила после себя лишь пустоту и усталость. Не думалось ни о чём и ничего не хотелось. Перекинув через плечо сумку, Мира побрела в сторону дома.

Вернувшись, первым делом она тщательно умылась, стерев с лица следы слёз. Дальнейшие её действия плохо отложились в сознании, по большому счёту делала она всё механически: ела, не чувствуя вкуса, и так же на автомате отвечала маме. Кажется, та, заволновавшись, спросила, что с ней. Кажется, Мира ответила что-то про плохую оценку, и такой у неё, наверное, был вид, что мама вместо того, чтобы строго отсчитать, принялась её утешать.

Не важно. Всё не важно уже.

Матвея ещё не было дома, поэтому Мира зашла в его комнату и прилегла на кровать с твёрдым намерением дождаться брата. Пора всё прояснить до конца. Нет смысла больше отворачиваться от правды.

Тоскливые мысли лезли в голову, цепляясь одна за другую. Что ей теперь делать? Как себя вести? А главное: что будет теперь с ними? Матвей станет проводить больше времени с Алёной, а не с ней, Мирой? Она будет трогать его, обнимать, целовать, а он… он будет позволять ей всё это? Не будет больше их, Миры и Матвея, как единого целого? Будет он и Алёна?

Её будто выбросили на помойку, как ту собаку. Наверное, Шарик чувствовал себя таким же одиноким и растерянным, не знающим куда идти. И почему ни в одной книге или фильме, которые ей встречались, не описывалась ничего похожего? Почему парочка влюблённых всегда стоит во главе угла, а братья или сёстры, если присутствуют в сюжете, то играют второстепенную роль? Они или выступают оплотом поддержки и помогают незадачливой парочке сойтись, или же мерзко ведут себя, строя козни, а иногда просто не отсвечивают, появляясь от силы раз или два за всю историю. Мира не хотела играть ни одну из этих ролей. Почему нет истории, в которой у сестры рвётся сердце от того, что брат нашёл себе девушку? А может и есть, просто ей не попадалось…

Скрипнула дверь, и голос Матвея вывел её из раздумий.

— Привет, а что ты…

— Ты встречаешься с ней? — без обиняков спросила Мира, садясь на кровати.

Матвей опешил и как будто смутился, но всё-таки ответил прямо:

— Да.

— Как давно?

— Две недели.

Мира судорожно вздохнула, чувствуя, как в ней снова поднимаются гнев и обида.

— И ты мне ничего не сказал?! Почему? Почему ты скрыл это от меня?

Матвей опустился на стул и скрестил руки на груди.

— Я не скрывал. И вообще, ты разве не дала понять, что тебя не интересует ничего, что касается Алёны?

Мира в удивлении уставилась на брата: обиду в его голосе она никак не ожидала услышать. Да, возможно, она выражалась резко, когда дело касалось Алёны, но её-то можно понять!

— Потому что она мне не интересна! И я не думала, что это может быть важно. Но ты, — она вперила в него долгий и осуждающий взгляд, — ты мог бы и рассказать о том, что происходит в твоей жизни, чтобы я не узнавала об этом так…

— А как ты узнала?

— Какая разница, — отрезала Мира. — Мы всегда раньше обо всём разговаривали, а теперь ты, похоже, считаешь, что со мной не стоит делиться чем-то важным.

— Да нет же, — попытался что-то объяснить Матвей, но Мира уже встала с кровати.

Не хотелось больше продолжать этот разговор. Всё в нем было не так: от начала и до конца. Они словно оказались по разные стороны баррикад, тогда как раньше всегда были на одной стороне.

«Дурацкая Алёна! Всё из-за неё».

— Мир, ну ты чего?.. Подожди. — Матвей взял Миру за руку, но она выдернула её и подошла к двери. — Давай поговорим.

— Не хочу. Мне уроки делать надо. И вообще голова разболелась, так что отстань от меня. — Из-за противного кома в горле слова звучали сдавленно, как будто она вот-вот расплачется, а этого сейчас никак нельзя было допустить. Мира глубоко вздохнула через нос и выдохнула. — Завтра поговорим, — обрубила она и вышла.

У себя в комнате Мира первым делом заперла дверь, а затем упала на кровать лицом в подушку.

Хуже быть не может. Её привычный мир рушился, а она ничего не могла с этим поделать. А Матвей… ему как будто плевать на это, его всё устраивает. Ну зачем ему эта Алёна? Почему бы просто не разойтись с ней, чтобы всё стало как раньше — легко и понятно?

«Но как раньше уже никогда не будет», — ей словно шепнул кто-то эту мысль, такой она показалась внезапной и чужой, и вместе с тем до ужаса правдивой. Мира села на кровати, вытирая кулаком остатки не понятно когда успевших набежать слёз.

И как ей прежде не приходило этого в голову? Проблема же не в Алёне, как таковой. Не она, так другая. Когда-то Матвей всё равно начал бы с кем-то встречаться. Есть ли хоть одна девушка, с которой Мира могла бы примириться?

Только задав себе этот вопрос, она уже знала ответ.

Она не хотела видеть рядом с Матвеем никого.

Под утро Мире приснился сон. В нём они с Матвеем гуляли по пустым дворам многоэтажек. Все люди словно куда-то исчезли, но страшно не было, наоборот, было спокойно и хорошо. Землю укрывал плотный ковёр из опавших листьев, которые мелодично хрустели и шелестели под подошвами кроссовок. Матвей держал Миру за руку, а другой рукой она прижимала к себе свою старую игрушку — Рекса. Они о чём-то беседовали, пока Матвей вдруг не остановился и не спросил, непривычно серьёзным голосом:

«Почему ты злишься на меня?»

Мира хотела возразить: с чего он это взял? Они же только что мило общались. И тут же поняла: да, злится.

«Потому что ты целовался с ней». — Мира вскинула подбородок, глядя брату прямо в глаза.

Они стояли друг напротив друга, больше не держась за руки. Рекс куда-то пропал. Взгляд Матвея казался совсем не удивлённым, скорее понимающим, как будто он знал и то, что она ответит, и даже то, о чём пока не догадывается.

«Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?»

Как просто прозвучал вопрос, и каким простым был единственно возможный ответ на него:

«Да».

Губы Матвея тронула ласковая улыбка, и Мира, с ослабевшими коленями и подскочившим в груди сердцем, поняла: это случится сейчас.

Она протянула чуть дрожащую руку к его лицу, провела по приятно щекочущим ладонь волосам. Её палец, едва касаясь кожи, очертил ушную раковину, прошелся по линии челюсти, подбородку и застыл на губах брата. Матвея взял её руку в свою и поцеловал сначала пальцы, затем тыльную сторону ладони, а потом прижался губами к запястью. С каждым его поцелуем сладко ёкало сердце — и замирало, в предвкушении большего счастья.

Тёплая ладонь Матвея легла Мире на щёку, он наклонился ниже, но ничего не случилось. Внезапно вокруг них вспыхнул ослепляюще золотой свет, и мир утонул в нём.

Солнечный луч бил в глаза. Мира зажмурилась и накрылась с головой одеялом, отчаянно желая вернуть свой сон, но он, как огонёк догорающей свечи, неумолимо угасал. В ней всё ещё плескались остатки эйфории, смешанные с горьким разочарованием от того, что проснулась она так не вовремя. Ну почему всё так несправедливо? Ещё бы минуту и…

Сознание окончательно прояснилось, и Мира в испуге распахнула глаза. Ей правда приснилось, как они с Матвеем едва не поцеловались? И ей хотелось этого? Миру накрыло волной удушливого стыда и раскаяния, как будто она совершила что-то неправильное. Боже, да что с ней не так?

Она села на кровати, обхватив голову руками. Сердце билось загнанным зверьком, пока её атаковали полчища панических мыслей. Что же она за человек такой? Ей должно было быть мерзко от того, что привиделось ей во сне, но тело помнило и ватную слабость в ногах, и приятное покалывание в кончиках пальцев и затопившую её бескрайнюю нежность. И всё же… Это ведь был просто сон, да? Мира ухватилась за спасительную мысль и стала разматывать её, как клубок ниток. Ну конечно, сон, не стоит воспринимать его всерьёз. Всё из-за вчерашнего. У неё просто всё перепуталось в голове, и подсознание решилось сочинить вот такой бред. Сны ведь нельзя контролировать, а значит, она ни в чём не виновата. Сейчас она увидит Матвея и поймёт, что ничего подобного к нему не испытывает. Он ведь её брат. Да, боже, она знает его всю жизнь! Это смешно, в конце концов.

Приободрённая и немного успокоившаяся, Мира начала собираться в школу.

На кухне негромко бормотало радио, включённое лишь затем, чтобы разогнать действующую на нервы тишину. Мира крутила в руках чашку с растворимым кофе, время от времени делая маленькие глотки. К тарелке с пирожками, оставленной мамой, она не притронулась. Её мутило то ли от пропущенного вчера ужина, то ли от нарастающего с каждой минутой волнения. Она ждала Матвея и в то же время, впервые за всю свою жизнь, боялась встретиться с ним лицом к лицу. А что если он, только взглянув ей в глаза, поймёт, какие ужасные мысли её посещали?

Когда Матвей вошел на кухню, Мира, несмотря на то, что готовила себя к этой встречи, вздрогнула, словно её застали врасплох.

— Доброе утро.

— Доброе… — остаток фразы застрял в горле. Мира во все глаза наблюдала за братом — как он пересёк кухню, поставил чайник на плиту, открыл холодильник — и не могла понять, что происходит с ней сегодня.

Ведь это всё тот же Матвей — так хорошо знакомый ей от макушки до пят — в майке и пижамных штанах, с взъерошенными после сна волосами. Она знает наизусть созвездие родинок на его спине, помнит каждый его жест и привычку, могла бы с закрытыми глазами отличить звук его шагов от сотен чужих. Он — всё тот же, ни на йоту не изменился за прошедшую ночь, это она сошла с ума, потому что от одного взгляда на него — привычного и родного, — в ней закручивается настоящий смерч, в груди становится горячо и тесно, а саму её разрывает от диаметрально-противоположных желаний: бежать без оглядки и обнять его, прижавшись как можно крепче.

Её будто бы бросили в лодку посреди бушующего океана. Что она могла сделать? Только отдаться на милость шторму и надеяться, что её не затянет на дно.

— Тебе тоже сделать бутерброды?

— Что? — Смысл вопроса никак не хотел достигать сознания.

— Бутерброды, Мира, — Матвея будто развеселила её заторможенность. — Ты что не выспалась?

— Нет, я нормально спала, — выпалила она, чувствуя, как щёки начинают гореть огнём. — И я не хочу есть. Спасибо.

— Всё хорошо? — Матвей сел рядом и заглянул ей в лицо.

Чашка, которую держала Мира, едва не выпала из ослабевших враз ладоней. Она успела подхватить её, но часть кофе всё же выплеснулась на руку и стол.

— Ты не ошпарилась? — Матвей тут взял её руку, видимо, чтобы проверить на наличие ожогов.

— Нет, кофе тёплый был, — выдохнула Мира. Единственное, что обжигало сейчас кожу — его прикосновение. — Чёрт! Я забыла, мне же надо уже бежать. — Она поспешно высвободила свою ладонь и встала. — Мы с Маринкой договорились раньше встретиться.

Ещё до того, как Матвей успел что-то ответь, Мира опрометью бросилась прочь из кухни.

Пока она кидала учебники в сумку и обувалась в прихожей, в голове оглушительным набатом било: «Нет. Нет. Нет. Этого не может быть».

— Мир, ну ты чем слушаешь? — Тычок в бок выдернул Миру из задумчивости. Она растерянно посмотрела на Маринку. — Двойные листочки сказали достать.

— А. Да, — кивнула Мира и перевела взгляд на доску, где историчка выводила мелом: «Причини падіння Центральної Ради». Значит, история Украины.

И так целый день. Прострация. Вакуум. К реальности возвращали только трели очередного звонка или чье-то резкое замечание. Мира пыталась сосредоточиться, но мысли всякий раз уносились прочь. Ей вспоминался короткий, но такой яркий сон. Как Матвей смотрел на неё, как спросил: «Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?», и как без колебаний и сомнений она сказала ему: «Да».

Если бы она не проснулась? Они бы, правда, поцеловались? Как бы это было?..

Мира вздыхала. Это чувство, тянущей душу тоски, было чем-то новым для неё. Его невозможно было заглушить, ему нельзя было сопротивляться. Оно походило на потревоженную кем-то струну, которая издаёт долгий, уходящий в бесконечность, звук. И так хорошо от этого, и так плохо одновременно.

Не сложно было ответить себе самой на вопрос: что с ней? Она же не дура, она умеет складывать. Если сложить рассказы подружек, просмотренные фильмы и прочитанные книги, можно заключить, что симптомы её указывают лишь на одну болезнь: влюблённость. И всё же влюблённостью это быть никак не могло, потому что в брата нельзя влюбиться. Это непреложное правило. Нерушимый закон.

… кто его придумал?

С вопросом «Как быть?» обстояло сложнее. За день, проведённый в школе, Мира пришла лишь к одному решению: чем бы это ни было, ни в коем случае нельзя позволить Матвею об этом узнать. Конечно, он не обозвёт её ненормальной, чокнутой или ещё чем похуже, но его отстранённости или натянутого отношения она просто не вынесет.

Матвей постучался к ней ближе к вечеру. Мира знала, что он зайдёт, поэтому успела подготовиться. Учебник по литературе в её руках служил отличной ширмой, он создавал иллюзию обыденности. И плевать, что за последний час она не продвинулась дальше двадцатой страницы текста.

— Можно?

Когда голова Матвея показалась в дверном проёме, у Миры подскочило сердце, но и к этому она оказалась готова. «Веди себя с ним как всегда», — строго приказала она себе.

— Да, заходи. — Она бросила на него мимолётный взгляд и снова уткнулась в учебник.

— Что читаешь? — Матвей сел рядом на кровать, и Мире пришлось подвинуться, подобрав к себе ноги.

— «Лісову пісню»⁽¹⁾. — Она как раз перелистнула страницу, на которой Лукаш знакомился с Мавкой. — На завтра нужно дочитать.

— О, и как тебе?

— Пока нормально. Но подозреваю, что в конце, как обычно, все умрут. Я права?

Матвей понимающе усмехнулся:

— Да, почти. Но всё не так плохо.

— Что ж, это воодушевляет. — Мира отбросила учебник в сторону. Свою роль он отслужил исправно. — Ты что, пришёл поговорить о литературе?

— Нет, — улыбнулся Матвей, да так озорно и по-очаровательному, что у Миры вновь защемило в груди. Нестерпимо захотелось погладить ямочки, заигравшие на его щеках, растрепать волосы, да что там — всего затискать. Потому что сейчас он казался таким — целиком и полностью — её. — Угадай, в какой руке.

Только сейчас Мира заметила, что обе руки он спрятал за спину. В ней загорелся азарт.

— А если ошибусь?

— Тогда ничего не получишь, — пожал он плечами с деланно равнодушным видом.

— Окей, тогда… в левой!

Матвей помешкал, будто нарочно создавая интригу, а затем вытянул вперёд левую руку с зажатым в ней киндер-сюрпризом.

— Угадала, — торжественно объявил он.

— Ой, спасибо! — Мира тут же развернула киндер, отломила половину шоколадного яйца и отдала её Матвею.

— Посмотри, что там.

В желтой капсуле оказался сиреневый вампирёнок с флуоресцентными клыками. В лапках он держал розовый подарок.

— Ух ты, такого у меня как раз нет! — На радостях Мира крепко обняла Матвея — и тут же отпустила, испугавшись, что, помедли она ещё чуть-чуть, станет куда сложнее разорвать объятья.

Матвей выглядел по-настоящему довольным.

— Ну, я рад.

— Ладно, теперь колись, чего хотел. — Мира сложила руки на груди, выжидающе глядя на него.

— Кроме того, чтобы подарить тебе киндер? — Матвей сделал вид, что задумался, но потом, взглянув ей в глаза, ответил просто: — Поговорить вообще-то. Ещё вчера хотел, но ты была не в настроении. А утром вела себя странно…

Мира похолодела: «Странно? Он что-то подозревает?»

— Скажи, что не так? — продолжал Матвей. — Это из-за того, что я не рассказал про Алёну? Или дело не только в этом? Я тебя как-то обидел?

Мира опустила взгляд на разинувшего пасть вампирёнка, которого вертела в пальцах. Кровь шумела в ушах, пока она пыталась решить, что же ей ответить. Если попробует отмахнуться, Матвей ни за что на это не купится. «Говори правду, — сказала она себе. — Просто не всю. Так будет убедительнее».

— Ага… Было обидно, что ты ничего мне не рассказал. Ещё ты проводишь с ней столько времени, и мне показалось, что со мной тебе больше не интересно. — Она подняла осторожный взгляд на Матвея, желая увидеть его реакцию.

— Нет конечно, ты что! — изумлённо возразил Матвей. — Это вообще не так.

— А ещё, — продолжила Мира, немного приободрившись, — а ещё я, наверное, тебе немного завидовала. Ну ты, типа, меня опередил: уже целовался с кем-то, а я всё ещё нет.

— Опередил? — недоверчиво усмехнулся Матвей, будто сомневался серьёзно ли она. — Это же не соревнование.

— Посмотрим, — невесело отозвалась Мира, а потом, поколебавшись, решилась задать действительно волнующий её вопрос: — Скажи, а кого ты любишь больше?

Он мог был ответить что-то до зубовного скрежета нейтральное: «Это разные вещи, как я могу сравнивать?», или утешительно-уравнительное: «Вы обе одинаково важны для меня», но он сказал без раздумий и просто:

— Конечно тебя.

* * *

Собственные слова про поцелуи, которые Мира ляпнула, даже не задумавшись, отчего-то крепко засели в голове. Может быть, это выход? Ей, и правда, стоит найти того, с кем можно поцеловаться, и тогда странные мысли о брате исчезнут?

Но не успела Мира обрадоваться пришедшей идее, как снова поникла: а с кем? Не то что бы у неё было много претендентов, а если точнее, то совсем никого. Ни парни со школы, ни приятели со двора никогда её не интересовали. При попытке представить поцелуи с кем-то из них Мира испытывала неловкость пополам со смехом. Нет, не вариант. Но и знакомиться с кем-то новым — на это же уйдёт бездна времени, а результат нужен уже. Задача казалась не из простых, но так легко опускать руки она не привыкла.

После нескольких недель раздумий её осенило: ей не обязательно искать мальчика для того, что поцеловаться.

Мира сидела в гостях у Светы. Они как раз закончили с домашними заданиями и смотрели на кухне сериал про школьников, щёлкая семечки. В последнее время у них со Светкой сформировалось взаимовыгодное сотрудничество: Мира помогала однокласснице с английским, который никак не хотел усваиваться, а та, в свою очередь, Мире с математикой. Раньше она всегда обращалась за помощью к Матвею. Он и сейчас бы ей не отказал, она знала это, но совестно было лишний раз отвлекать его от подготовки к экзаменам. Всё-таки выпускной класс, а её не в меру ответственный и упорный брат всерьёз настроился поступить на бюджет в один из лучших университетов города.

— Знаешь, всегда было интересно, — начала Мира, возвращая внимание к происходящему в телевизоре, — в жизни всё так же, как в кино, происходит или нет?

— Ты о чём? — Света с интересом посмотрела на неё, оторвавшись от семечек.

— Я о том, что в кино всё так идеально поставлено. Ты глянь: музыка, свет, они будто прекрасно знают, что делать, хотя это их первый поцелуй. Разве так бывает в реальности?

— Ну, не знаю. — Света выдавила неловкую улыбку, отчего-то смутившись. — Им легче, у них режиссёр за кадром подсказывает, что и как нужно делать.

— Ага, ещё дубли переснять можно.

На экране сменилась сцена, и Света вернулась к просмотру. Мира, тем временем, окинула её новым внимательным взглядом. «Она милая, даже симпатичная», — подумала про себя Мира, разглядывая светло-русые кудряшки обрамляющие её округлое личико. Позже она спрашивала себя: почему Света? Почему она не предложила этого Маринке, её закадычной подружке, которую знает с пятого класса? Света пришла в их школу в прошлом году, и общались они всего ничего. Так почему же? Может быть, всё дело в спонтанности решения? Она ведь не думала долго, не анализировала. Но было что-то ещё помимо. Света её привлекала, и Мире почему-то казалось, что та согласится.

— А ты уже целовалась с кем-нибудь? — как бы невзначай спросила она.

Света повернулась к ней с круглыми от удивления глазами:

— Что?

— Я вот — нет, — с лёгкостью призналась Мира. — А ты?

— Тоже нет. — Света опустила взгляд в свою чашку.

— И не хотелось попробовать ни разу?

— Ну почему… просто… — замялась Света, густо покраснев, — возможности не было и…

— Хочешь попробуем? — прервала её сбивчивые объяснения Мира. В ответ на растерянный взгляд она добавила: — В качестве тренировки. Чтобы в будущем, когда появится возможность, не растеряться.

Света, казалось, растеряла остатки речи. Она смотрела на Миру с таким испугом, будто та предложила прыгнуть с тарзанки над рекой или полезть ночью в заброшку.

— Ты серьёзно?

— Да.

— Но… мама через полчаса должна вернуться. — Света бросила беспомощный взгляд на часы.

— Ничего, мы успеем.

Света молчала.

«Плохая идея, — подумала Мира. — Она слишком застенчивая и зажатая. Такие авантюры не для неё. Нужно сворачивать тему, только мягко».

— Ну, как хочешь. — Мира сгребла шелуху от семечек и выбросила её в мусорное ведро. — Сделаем ещё чая? — Она повернулась к Свете, которая словно не замечала её, кусая губу и глядя перед собой с мучительной задумчивостью на лице.

— Свет?.. — Мира сделала ещё одну попытку привлечь её внимание. — Чай будешь?

— А? — Света подняла на неё глаза, горевшие странной смесью решимости и испуга. — Постой, давай. В смысле, не чай, а… то, что ты предложила. Только я не знаю… я никогда…

Мира ободряюще улыбнулась ей, достала из кармана упаковку мятной жвачки и закинула в рот пару подушечек.

— Не парься, — сказала она, протягивая жвачку Свете, — я тоже.

* * *

Домой Мира возвращалась в хорошем настроении. Она была страшно горда собой — всё-таки решилась и сделала! Зря она волновалась — это оказалось не сложно, даже приятно. Наверное, потому что они обе были новичками, а значит, никуда не спешили и не пытались друг друга впечатлить. Конечно, ничего крышесносного в поцелуях она не нашла, но, тем не менее, ей понравилось. Не терпелось обо всём рассказать Матвею: похвастаться, а заодно отметить, что теперь-то она от него не отстаёт. Они на одной ступени. Интересно, как он отреагирует?

Дорога до дома пролетела незаметно. Мира бегом преодолела несколько этажей и, зайдя в квартиру, прямиком направилась в комнату брата. На её удачу он был дома — сидел над учебником по истории и что-то выписывал в тетрадь. Мира плюхнулась на кровать рядом, забираясь на неё с ногами.

Матвей кивнул ей, взглядом прося подождать пару минут, и вернулся к прерванному занятию.

Мира молча наблюдала за ним, любуясь его профилем в свете настольной лампы. До чего странно: вот только она была полна триумфа, которым мечтала поделиться с братом, но стоило оказаться с ним рядом, как все прочие мысли замерли и внутри воцарилось безмолвие. Уже не хотелось вспоминать ни о Свете, ни о поцелуях — всё это вдруг померкло и потеряло значение. Хотелось провести с ним обычный вечер, как раньше, но тут взгляд зацепился за плетёный браслет на его руке. Откуда он взялся? Матвей не стал бы покупать, а уж тем более плести себе такой, а значит… Алёна. Догадка кольнула в самое сердце, разливаясь по венам кипятком. Мира не сводила глаз с браслета. Как она посмела подарить ему что-то подобное? Таким подарком она как будто… как будто заявляет на него своё право. На её брата! А он так просто взял и согласился.

— Что это? — Мира ткнула пальцем в браслет, когда Матвей отложил тетрадь и повернулся к ней.

— А, это? Подарок от Алёны.

Что и требовалось доказать. Мира поддела край браслета, делая вид, что хочет его получше рассмотреть, а сама невесомо провела пальцем по коже запястья. В последние месяцы касаться Матвея сделалось и страшным, и волнительным. Её тянуло к нему с удвоенной силой, и Мира злилась на себя за то, что не может без задней мысли, как раньше, обнимать, когда вздумается, ерошить волосы или класть голову на плечо. Теперь все прикосновения стали болезненно-осознанными, они обжигали, замораживали, заставляли сердце сжиматься и трепетать. Мира старалась их ограничивать, но в то же время не могла долго сопротивляться силе этого притяжения.

— Он означает что-то? — ровным тоном поинтересовалась она.

— Ты о чём?

— Девочки обычно вкладывают особые смыслы в такие подарки. Знаешь, есть браслетики на дружбу, на удачу, на любовь…

— Может, и означает, — уклончиво ответил он с притаившейся на губах улыбкой.

Возникло острое желание сорвать чёртов браслет с руки брата и выбросить в окно. Или сказать что-то едкое, по типу: «Он выглядит глупо», но сделать подобное — значит, обидеть Матвея, испортить ему настроение, а от одной только мысли о таком становилось тошно.

— Как мило. — Мира кисло улыбнулась в ответ. И как она не додумалась подарить Матвею что-то памятное, что обычно дарят девочки понравившемся мальчикам? Нет, так нельзя думать, он — брат. Мира впилась ногтями в своё колено, чувствуя, как сердце застучало быстрее. Чтобы выбросить из головы мысли об Алёне и подарках, она сменила тему: — Кстати, ни за что не угадаешь, что сегодня произошло.

В глазах Матвея вспыхнул живой интерес. Он сощурился, будто бы пытался просканировать её мысли взглядом, а затем с улыбкой покачал головой.

— Не угадаю.

Мира закинула ногу на ногу и хитро усмехнулась:

— Помнишь наш разговор несколько недель назад, когда я сказала, что завидую тебе из-за того, что ты уже с кем-то целовался, а я нет? Так вот, уже не завидую.

Едва сдерживая смех, Мира следила за сменой эмоций на лице брата: недоумение, неверие, шок. О, это именно то, чего она добивалась, и сейчас в полной мере могла насладиться своим торжеством.

— Подожди. Я правильно понял… ты?..

Мира кивнула.

— Когда? С кем?

— Сегодня. Знаешь мою одноклассницу, Свету?

Матвей нахмурился. Мире показалось, что своим ответом она на минуту сбила его с толку. Он долго обдумывал что-то, прежде чем снова подал голос:

— Свету? А почему? Тебе что… девушки нравятся?

Настал черёд Миры изумляться. Такого вывода она никак не ожидала, и в то же время вдруг осознала, что вывод этот абсолютно логичен. Что ещё он мог подумать?

— Нет, ты не так всё понял, — поспешно сказала она. — Это эксперимент, а не…

— Эксперимент? — недоверчиво переспросил Матвей. Он нервно вертел в руках колпачок от ручки. — Для чего? Чтобы не отставать от меня?

И почему он смотрит так, словно она совершила ошибку? Считает, что поцелуи должны случаться только от великой любви? Мира ощутила прилив неясного раздражения.

— И что с того? — резче, чем хотела, спросила она. — Мне было интересно, вот и всё. И ты меня знаешь, я не успокоюсь, пока не удовлетворю своё любопытство.

Матвей долго и пристально вглядывался в её лицо, словно надеялся отыскать там глубоко зарытую правду. Наконец вздохнул, потёр переносицу и осторожно поинтересовался:

— Ну, ты не жалеешь?

— Нет, было круто. — Мира вскинула подбородок, с вызовом глядя брату в глаза. Их разговор принял оборот, который ей совсем не нравился. Она надеялась, что будет торжествовать, вдоволь потешаясь над его реакцией, но вместо этого её грызла тревога, причины которой она ещё могла до конца определить. — Ты разочаровался во мне? — спросила она уже другим, лишенным бравады, тоном.

— Что? Нет конечно. — Матвей пересел ближе к ней на кровать. Теперь Мира вглядывалась в него, пытаясь определить, о чём он думает. Что если он осуждает девушек, которые целуют других девушек? Почему она не задалась этим раньше? — Просто не рассказывай пока маме с папой о твоих экспериментах. Они слишком консервативные и такого не поймут.

— Да я и не собиралась. — Мира беспечно передёрнула плечами, физически ощущая, как сковавшее её напряжение уходит. — Только тебе решила рассказать, потому что у нас нет секретов.

Ложь. Он был её секретом, о котором она не расскажет ни одной живой душе.

— И вообще, убери это серьёзное выражение с лица, — проворчала Мира, решительно выбрасывая лишнее из головы, — не то…

— Не то? — Матвей усмехнулся, вопросительно приподняв брови.

— Не то я это сделаю! — Мира бросилась на него, принявшись щекотать. Матвей в долгу не остался, мгновенно вовлекаясь в инициированную ею игру. Раньше они часто затевали шуточные драки и потасовки, которые заканчивались растрепанными волосами и смехом до колик в животе, но в этот раз что-то пошло не так. Нет, Матвей не приложил усилий больше обыкновенного, Мира точно чувствовала это, а значит, дело было в ней. Это она поддалась, чего никогда не делала раньше, и в следующую же секунду оказалась лежащей навзничь. Матвей нависал над ней, прижимая запястья к кровати, и улыбался триумфальной улыбкой победителя. Он часто дышал, а глаза его горели азартом недавнего сражения. Мира вдруг остро осознала своё положение: её руки в плену, бёдра зажаты его коленями, и не то что бы она не может пошевелиться или попытаться высвободиться. Она не хочет этого делать. Ей нравится быть пойманной им? По телу электрическим зарядом пробежало незнакомое ей чувство, столь интенсивное, что оно напугало Миру. Ей представилось как Матвей опускается к ней и целует, вжимая её в матрас. Испугавшись, что все её мысли легко прочесть, Мира отпихнула брата и вскочила с кровати.

— Ладно, мне пора уроки делать, — сказала она, дрожащей рукой поправляя свитер и собирая в хвост растрепавшиеся волосы, и выскочила из комнаты, не давая возможности Матвею сказать хоть что-то в ответ.

Полночи Мира без сна проворочалась в своей постели. Её не отпускали образы, в которых она раз за разом переживала один и тот же тягуче-сладкий момент своего поражения. Оказывается, одно только воспоминание о произошедшем может дарить эмоции и ощущения ничуть не менее сильные. И теперь те несколько секунд их соприкосновения принадлежат ей. Она может ставить их на перемотку снова и снова, и никто ей не запретит, потому что никто не узнает, правда?.. Следом просыпались страх, совесть и стыд: ей нельзя, нельзя о таком думать! Что если бы Матвей заметил и догадался? Одна мысль об этом словно окунала её в ледяную прорубь. Мира ёжилась под одеялом, сминая его края. Нет, этого она никак не допустит. Она обязательно найдёт способ сделать так, чтобы всё стало как раньше.

* * *

Пусть поцелуи со Светой не оказали должного эффекта, но Мира не привыкла сдаваться, тем более — в самом начале пути. Если бы она бросила велосипед после первых же содранных локтей и коленок, разве научилась бы на нем кататься? Поэтому, когда Света подошла к ней в классе и, смешавшись, спросила придёт ли Мира к ней в гости, она без раздумий согласилась.

Она взяла привычку оставаться у Светы дома с ночёвкой не реже раза в неделю. Светина мама работала медсестрой, и когда уходила в ночную, Мира, под предлогом, что подруге страшно оставаться самой, просила маму отпустить к ней на ночь.

— А Света кто это? Ааа, та девочка с хвостиками. Ну хорошо, иди. Только дай их номер, буду звонить вечером, учти.

В такие моменты Матвей, присутствующий при разговоре, поджимал губы и бросал на них хмурый взгляд. Мира только хитро улыбалась в ответ и беззастенчиво смотрела в глаза. «А что, не только ты можешь целоваться с другими девчонками», — передавала она ему мысленное послание.

Больше всего в их встречах Миру устраивало то, что за то время, которое она проводила у Светы, она не думала о Матвее. Эффект непременно рассеивался, стоило вернуться домой и увидеть брата, но хотя бы на короткое время она наслаждалась тем, что чувствовала себя наконец-то снова нормальной.

«Они слишком консервативны… Они не поймут», — эти слова изредка всплывали в её голове и заставляли задумываться, действительно нормально ли то, чем они занимаются. Что бы подумали её родители, если бы узнали? Решили бы, что она лесбиянка? Мира слышала о существовании таких женщин, но понимала, что это не имеет никакого отношения к ним со Светой. Они практикуются, получают новый опыт и только. Чёрт, это даже не по-настоящему! Но что если бы родители всё же узнали? Почему-то мысль о нравоучениях или даже скандале вызывала не более чем лёгкий дискомфорт, как проваленная контрольная по алгебре или прогул физкультуры на пару с Маринкой. Да, нехорошо, но не смертельно. Она хранила секрет, в сравнении с которым все прочие её выходки меркли, как свет карманного фонарика в ясный полдень.

Мира так мечтала освободиться от бремени этой тайны, но теперь понимала, что чудодейственного средства не существует. Значит, остаётся надеяться на то, что сработает время. Конечно, её влюблённость пройдёт, как проходило всякое увлечение очередным певцом или актёром. Несколько месяцев — и она уже не вспоминала того, по ком могла фанатеть в первые недели.

Внутренний голос подсказывал, что с Матвеем не может быть так же просто, ведь он не какой-то далёкий кумир, но она и не ждала, что он станет ей безразличен. Нет, это было бы невозможно. Она просто снова будет любить его по-нормальному, без колотящегося сердца и фантазий о поцелуях.

* * *

Её прогнозы не торопились сбываться. Осень сменилась зимой, а в самой Мире так ничего и не поменялось. Она подозревала, что виной всему была Алёна, которая одним своим навязчивым присутствием в жизни Матвея провоцировала Миру на ревность. Мало того, что брат всё так же продолжал с ней встречаться, так она ещё и стала чаще бывать у них дома. Мира напрягалась и злилась всякий раз, когда видела её бежевый пуховик в прихожей.

С её приходами квартира становилась немного чужой. Как будто менялась сама её тональность — добавлялись незнакомые, не вписывающиеся ноты. Если поговорка «Мой дом — моя крепость» верна, то их — стал предателем, пустив в свой стан врага. Мира не чувствовала былых расслабленности и спокойствия, напротив, когда Алёна гостила у них, недовольство скапливалось под кожей и прорывалось в мелочах:

— Это моя чашка.

— Прости, не знала. Я её помою, не волнуйся.

— Просто не люблю, когда трогают мои вещи.

Матвей будто бы задался целью подружить их. Он не говорил этого Мире напрямую, но, когда Алёна приходила в гости, всё чаще пытался организовать досуг на троих: поиграть вместе в приставку, посмотреть фильм на видике, предлагал втроём пойти в кино или на аттракционы. Он словно хотел соединить две непересекающиеся плоскости своей жизни. Зачем? Мира не могла и не хотела проникаться к Алёне симпатией, а уж от мысли, чтобы играть в дружелюбие, её воротило. Нет уж, притворяться она не станет, максимум на что способна — это держать нейтралитет, чтобы не обижать брата.

Да и не так много было у него поводов для обиды: из всей их семьи только Мира не принимала Алёну. Родителям она нравилась, и даже бабушка, которая видела ту всего один раз, позже назвала её «хорошей девочкой». Все словно сговорились, и одна Мира не разделяла общего восторга.

— Ты и девушку выбрал себе такую, чтобы угодить маме с папой, — не удержалась как-то раз она.

Матвей взглянул на неё удивлённо и даже обиженно.

— А ты как будто специально выбираешь то, что сильнее их разозлит.

— Не специально… — только и смогла ответить Мира.

И всё же, что такого он нашёл в Алёне? Спокойная, увлекается музыкой. Под стать Матвею. Что ещё? Симпатичная?.. Мира постаралась быть объективной, отбросив личную неприязнь, и взглянуть на Алёну непредвзято. Да, симпатичная. Нос, правда длинноват, и уши чуть оттопырены, но это её почему-то не портит. Наверное, картину спасают длинные золотистого цвета волосы, отхватывают на себя всё внимание, потому-то она и ходит почти всегда с распущенными.

А она-то сама? Её можно назвать симпатичной? Красивой? Впервые всерьёз её озаботил вопрос собственной внешности. Мира долго крутилась перед зеркалом, рассматривая себя на всякие лады, строя гримасы: вскидывая брови, поднимая подбородок, щуря глаза. Смотрела — и не могла понять, какая она. Нет, ничего отталкивающего она в себе не находила. Тёмно-русые волосы, как и у Матвея, которые она, чтобы не заморачиваться, чаще собирает в хвост. Голубые глаза — это у неё от папы. Нос, к счастью, нормальный, губы — не тонкие и не полные. Она казалась себе привычной, как кресло в её комнате, перевезённое ещё из их первой квартиры. Она настолько с ним свыклась, что не обращала внимания ни на его форму, ни на цвет обивки. Ей захотелось увидеть себя в новом свете. Может быть, тогда поймёт — какая она.

Первым делом Мира уговорила маму купить ей обновки. На рынке они провели полдня, петляя по бесконечным рядам. Мира перемерила пару десятков джинсов и вдвое большее число водолазок, кофт и толстовок прежде чем определилась с выбором.

— Ты уверена? — с сомнением в голосе спросила мама, когда им заворачивали очередную покупку. — Как-то грубовато, не для девочки, да и цвета все тёмные. Может, лучше вот этот свитерок?

— Мам, ну мне всё нравится. Так сейчас носят, — ответила Мира, дрожа на десятиградусном морозе, пока натягивала на себя брюки за занавеской.

Домой она вернулась окрылённой. Перемерила всё по нескольку раз, и в целом осталась довольной. Но всё же чего-то ей не хватало.

На следующий день Мира посетила парикмахерскую. Её волосы теперь едва доставали до плеч, и потемнели на пару тонов. Дома Мира стащила из маминой косметички тушь для ресниц и чёрный карандаш. Около часа она провела перед зеркалом, пока стрелки на лице не стали получаться, как на моделях из глянцевого журнала. Наконец, удовлетворившись результатом, она взглянула на себя: девушка глядевшая на неё по ту сторону зеркала казалась дерзкой и взрослой. Мире она по-настоящему нравилась.

На ужин она вышла не стерев макияжа. Могла бы умыться и собрать волосы заколкой, и тогда мама, даже заметив её новую стрижку, отреагировала бы мягче. Возможно, не стала бы кричать. Но ей не хотелось смягчать удара. Путь компромисса и послушания — это путь её брата, она же всегда предпочитала идти напролом.

Когда она вошла на кухню, родители и Матвей уже сидели за столом.

— Приятного аппетита, — сказала она, садясь на своё место. Трое пар глаз уставились на неё. Первой опомнилась мама. Она со стуком опустила ладони на стол, приподнимаясь.

— Мирослава! Ты что сделала с волосами?! И что у тебя с лицом!

— Подстриглась, — Мира пожала плечами, старательно играя невозмутимость. — И поэкспериментировала немного со стрелками. Разве не круто получилось? — Она с вызовом усмехнулась.

— Ты похожа на…

— А мне нравится, — подал голос Матвей. — Ты похожа на рок-звезду, на… Джоан Джетт, — нашелся он с образом. — Правда, мам?

— Первый раз слышу.

— Ну как же, разве вы не слушали в молодости? «I love rock and roll», — напел он.

— Нет, мы другое слушали, — вместо неё ответил папа. — ДДТ, «Аквариум». «Поезд в огне», помнишь, Оксан?

Он негромко запел:

— «Этот поезд в огне,

И нам не на что больше жать.

Этот поезд в огне,

И нам некуда больше бежать»… Эх, — и махнул рукой, — вам не понять.

Мира с Матвеем переглянулись, не сдержав улыбок.

Разговор безнадёжно ушёл в иное русло, и маме не осталось ничего, кроме как принять это. И всё-таки напоследок она строго сказала Мире:

— В таком виде выходить из дома я тебе не разрешаю. Запомни.

Но Мира уже не слышала её: в тот момент Матвей нашел под столом её ладонь и легко сжал её в поддерживающем жесте. И пожатие это длилось дольше последнего луча солнца, исчезающего за горизонтом.

* * *

И всё-таки они с Матвеем отдалялись, словно их орбиты с каждым днём смещались на пару сантиметров, безнадёжно уводя их прочь друг от друга. Мира не только не пыталась помешать этому, более того — она сама способствовала их отдалению. Помня, чем закончилась их шуточная борьба на кровати, она старалась держаться от него подальше. Она не доверяла себе и своим реакциям. Что если, находясь так близко к нему, она сделает… что-то, чего делать не стоит? И тогда всё разрушится. Нет, нельзя так рисковать.

Не последнюю роль играла также обида. Алёна всё ещё часто появлялась у них, и Мира, чтобы не быть свидетелем их улыбок друг другу, всё больше времени предпочитала проводить вне дома. Здесь ей повезло: Маринка познакомила её со своей новой компанией, в которую Мира без труда влилась. Теперь свободное от школы время она проводила шатаясь с ребятами по окрестностям города, тусуясь в парках или на детских площадках. С ними же она попробовала алкоголь и сигареты. Хохотать над тем, как кто-то из компании травит байки или анекдоты, держа при этом в руке бутылку лонгера казалось очень крутым и взрослым.

Больше всего она сдружилась с Лёшей — парнем на год её старше. У них обнаружилось схожее чувство юмора, и он любил всяческие авантюры и приключения не меньше неё самой. Первое время она не замечала мелкие знаки внимания, которые он оказывал ей, пока Маринка однажды не утащила её в сторону и не сказала по секрету:

— А ты в курсе, что нравишься Лёхе?

— В каком смысле? — растерялась Мира.

— В прямом, дурында. — Марина легонько стукнула её по шапке. — Он-то сам тебе как?

Мира задумалась. Лёша был весёлым и открытым, не задавался, не строил из себя не пойми что, как некоторые парни. С ним можно было легко общаться и неплохо проводить время. Наверное, всё это и соответствовало критерию «нравился»?

— Ну, думаю, он прикольный.

Марина довольно хлопнула в ладоши. Глаза её зажглись любопытством.

— Ты же мне расскажешь, если вдруг что у вас?

— Если вдруг что, ты узнаешь об этом первая, — пообещала ей Мира.

---

1) «Лесная песня» — поэтическая драма Леси Украинки, написанная в 1911 году. Это история любви между простым парнем Лукашом и лесной нимфой Мавкой, в которой переплетаются фольклор, мифология и философские размышления о свободе, творчестве и человеческой природе.

Вернуться к тексту

Февраль нового 2002-го года выдался на редкость тёплым. Снег таял, превращаясь в слякоть под ногами, с крыш текло и капало. Дороги и тротуары покрывало грязно-белое месиво, по которому рассекали автомобили и толпами по своим делам спешили люди. Все с нетерпением ожидали весну, которая, казалось, вот-вот должна была выглянуть из-за поворота.

В один из таких вечеров Мира возвращалась домой в сопровождении Лёши. В крови всё ещё бродили остатки алкоголя, отчего настроение было необычайно приподнятым. Его не портили даже мысли о взбучке, которую непременно получит от мамы за то, что в который раз возвращается позже оговоренного срока. Плевать. Мама и так перманентно недовольна ею в последнее время.

Повинуясь секундному порыву вдохновения, Мира раскинула руки в стороны и, задрав голову, закружилась. Она ожидала увидеть звёздное небо, но взгляд только утонул в густой черноте.

— Эй, осторожней! — услышала она предостерегающий возглас Лёши, но было поздно: её нога с громким чваком угодила прямиком в лужу.

— Ну ты лошара, — беззлобно рассмеялся он, подавая ей руку. Мира и сама не могла удержаться от смеха, цепляясь за его ладонь. Так они прошли ещё несколько метров, пока Лёша не махнул в сторону козырька чужого подъезда. — Давай туда на пять минут, покурим?

Там, на островке света от одинокого фонаря, она болтали и курили. Мира уже научилась вдыхать дым, не закашливаясь, однако сам процесс привлекательнее так и не стал. Горечь на языке и в горле, пропахшие дымом волосы и одежда — сплошные минусы, однако как же приятно было позволить себе нарушать мелкие запреты. Раз уж один, по-настоящему важный, она нарушить не смеет.

Закончив рассказывать историю про физика из своей школы, Лёша бросил окурок в жестяную банку на парапете, служившую импровизированной пепельницей, посмотрел на Миру и тут же отвёл глаза.

— Мир, знаешь, а мне тут идея пришла, — начал он, взъерошив рукой короткий ёжик на голове.

— О, с этих слов и начинается главный пиздец, — хмыкнула Мира.

— Нет, ты послушай. Давай заключим пари, а? — Он отчего-то нервничал, хотя и пытался скрыть это за преувеличенно беспечным тоном. — Если проиграю, то с меня выполнение любого желания.

— А если выиграешь?

— С тебя поцелуй.

Мира присвистнула.

— Вот это ставки. Ну, говори условия.

— Условия простые. Если на мой вопрос ты отвечаешь «да», значит, я выиграл, если «нет», тогда проиграл.

— И это всё? Кто из нас лошара, Лёш? Так пари не заключают, по крайней мере, если не планируют продуть.

— Это так мило, что ты за меня переживаешь, — широко улыбнулся Лёша. — Так ты согласна?

— Ладно, давай свой вопрос, но только не жалуйся, если что. Я тебе поддаваться не стану.

— Окей, — он глубоко вздохнул и на одном дыхании выдал: — Мира, ты будешь со мной встречаться?

Где-то вдали взвизгнули тормоза машины, раздалась чья-то неразборчивая брань. Мира быстро оглянулась на звук, но сразу же повернулась к Лёше. Он больше не улыбался и, очевидно, ждал её ответа, а в голове, как назло, свистел ветер.

— Дай угадаю, ты сейчас обдумываешь, каким будет твоё желание, — попытался отшутиться Лёша, по крайней мере именно так выглядела его попытка разрядить тишину.

Зато мозг Миры наконец заработал, а вместе с ним участился и пульс. Всё стало таким простым и понятным. Она знала, как ему ответить.

— Мне жаль. — Мира сделала шаг навстречу. Улыбка упорно лезла на лицо, мешая выдержать драматическую паузу. — Жаль проигрывать, но, увы, придётся. — Она обняла Лёшу за шею, привстала на носочки и поцеловала.

Позади хлопнули двери подъезда.

— А ну пшли отсюдова, здесь вам не вертеп! — тишину разрезал скрипучий старушечий голос.

Мира с Лёшей отскочили друг от друга и огляделись. В метре от них стояла грозного вида бабуля с рыжим пекинесом на поводке. Уперев руки в боки, она ещё выговаривала им вслед что-то про «охламонов, которым нечего шастать в этом дворе». Но они, держась за руки и хохоча, уже сбегали вниз по ступеням.

— И вам хорошего вечера, баб Мань! — Лёша развернулся и махнул старушке на прощание.

— Передавайте привет внукам! — подхватила Мира.

Чуть погодя, когда злополучный подъезд остался позади, она поинтересовалась:

— Ты знаешь её?

— Неа, в душе не ебу, кто это, — пожал плечами Лёша, а затем повернулся к Мире и непривычно серьёзным тоном спросил: — Так это было «да»? Я не шутил, если что.

Мира взяла его руку в свою и переплела их пальцы.

— Это было «да».

* * *

Домой она вернулась только спустя час, уже готовая к маминым нотациям. Однако квартира встретила её нехарактерной для этого времени суток тишиной. Мира заперла двери и принялась разуваться. Только после она услышала шаги по коридору.

— Ты поздно сегодня.

Она подняла голову. Вместо мамы напротив неё, скрестив руки на груди, стоял Матвей. Сердце сделало привычно-непривычный кульбит, и то чувство лёгкости и свободы, которое она ощущала в себе весь вечер, растаяло без следа.

— В курсе. А где родители?

— Ушли на день рождения к тёте Любе, — ответил Матвей. — Мама попросила проконтролировать, когда ты вернёшься.

— Ты же меня не сдашь? — Мира кривовато усмехнулась, опершись рукой о стену.

В ней поднималась злость, и хуже всего, она не знала, на что или кого та была направлена. Как будто на всё сразу и в особенности на себя саму и своё глупое сердце, которое, похоже, плевать хотело на все доводы рассудка и здравого смысла. Оно упрямо рвалось к одному единственному человеку, и, не получая желаемого, издевательски нашептывало: «На что ты ещё надеешься? Разве не видишь, что его никем не заменить?» Мира соглашалась. И ненавидела себя от этого ещё сильнее.

— Нет, но… — Матвей, похоже, на миг растерялся, — где ты была так долго?

— Не задавай глупых вопросов, — устало ответила Мира, проходя мимо. — Гуляла. И волноваться не нужно, меня проводили, — добавила она, перед тем как зайти в свою комнату.

Её ответы не удовлетворили Матвея. Он последовал за ней.

— А кто? — спросил он вполне спокойно, с ноткой лёгкого любопытства, но Мира слишком хорошо его знала, чтобы не почуять в его голосе неестественную натянутость.

— Один друг.

Мира как есть, в уличных джинсах, уселась на кровати, обхватив колени руками. Мама всегда ругала её за это, говорила, что на одежду цепляется столько заразы, а она разносит её по дому. Что ж, ещё один мелкий запрет нарушен. Так-то.

— Друг?

— Хотя нет, не совсем друг, — на неё накатило шальное желание обо всём рассказать. — Уже, можно сказать, мой парень. Прикинь?

— Парень? В каком смысле? — Матвей тоже присел рядом. Кровать тихо скрипнула под его весом.

— В прямом. Он сегодня предложил мне встречаться, я согласилась, и мы долго целовались. Ну, не мне тебе рассказывать. Ты и сам должен знать, как это бывает.

Тянуло рассмеяться с того, каким ошарашенным выглядел Матвей. Как будто она призналась, что вступила в банду и приторговывает наркотиками.

— Тебе не кажется, что тебе рано ещё с кем-нибудь встречаться? — спустя долгую паузу наконец выдал он.

— Мне шестнадцать в апреле, — звенящим от обиды голосом возразила Мира. — Я давно не маленькая девочка.

На Матвея её довод не подействовал. Его взгляд бегал по лицу Миры, как будто он пытался отыскать там что-то новое, чего он не видел раньше.

— Кто это? Я его знаю? Сколько ему лет? — посыпались вопросы.

— Нет, не знаешь, он с Маринкиного двора. Дату рождения я как-то не додумалась спросить, но Лёша в одиннадцатом.

— Ты должна рассказать родителям, — безапелляционным тоном заявил Матвей.

— Что? С какой стати? — взвилась Мира. — Чтобы мама мне весь мозг вынесла? Она и так в последнее время только и делает, что орёт.

— Потому что ты её провоцируешь?

— Нет, потому что ей лишь бы докопаться. Всё не так! И я не ожидала, что ты будешь её защищать.

— Я её понимаю, ты же… вечно находишь, во что вляпаться. Вот сколько ты знаешь этого Лёшу? Только честно.

— Два месяца, — с вызовом ответила Мира.

Лицо Матвея потемнело, он шумно выдохнул.

— И как ты можешь ему доверять? А если что-то пойдёт не так, а меня даже не будет рядом…

— Рядом? — перебила его Мира, соскочив с кровати. Сердце отбивало яростную дробь. Ну какое, какое право он имеет ей что-либо говорить, когда сам?.. — Конечно же, тебя не будет рядом, ты ведь находишь с кем проводить время. Вот и я нашла. У тебя есть девушка, у меня парень, по-моему, всё прекрасно. Гуляй со своей Алёной, а от меня отстань. Я буду делать то, что хочу, ясно?

Она наблюдала, как расширяются глаза брата, как удивление в них сменяется обидой и даже гневом.

— Ну и отлично. Делай, что хочешь, — резко ответил он прежде чем выйти из комнаты.

Звук хлопнувшей двери всё ещё стоял в ушах, когда Мира опустилась на стул. Сердце и не думало успокаиваться, а в груди, помимо злости и обиды, разливалось новое непривычное чувство. Удовлетворение?..

* * *

К утру Мира успела раскаяться, пожалеть и вдоволь намучаться чувством вины, чтобы оказаться готовой первой сделать к примирению. У них так повелось с детства: кто больше виноват, шел мириться первым. Конечно, немалая доля ответственности за вчерашнюю ссору лежала и на Матвее. С чего вдруг он решил, что имеет право её упрекать? Но и она хороша — сорвалась, нагрубила. На душе скребли кошки, и, к счастью, Мира знала, как избавиться от этого ощущения: всего-то улыбнуться брату и предложить самой приготовить завтрак (на самом деле обычные бутерброды, но важно намерение, правда?). Матвей растает, как и всегда, ей даже не придётся извиняться.

Однако весь её позитивный настрой как ветром сдуло, стоило Матвею зайти на кухню. Он скользнул по ней взглядом, задержав внимание не дольше, чем на каком-либо табурете, и бросил «доброе утро» — до того равнодушно и небрежно, что Мире перехотелось и улыбаться ему, и предлагать завтрак.

Потянулись мучительно долгие минуты. Матвей, казалось, не замечал её больше. Он разогревал сырники, заваривал чай — и всё в полном молчании, так, словно в кухне он один! И это её мягкий, уступчивый брат. Он вёл себя так, словно она нанесла ему непростительную обиду.

Никак не удавалось успокоиться и собраться, всё валилось из рук. Мира рассыпала на пол заварку, выругалась в отчаянии, а Матвей не соизволил даже повернуть в её сторону головы. Это стало последней каплей. Горло сдавило, а глаза запекло от подступающих слёз. Напрягая все усилия, чтобы не всхлипнуть, Мира кое-как подмела мусор в совок, а после выскочила из кухни.

К чёрту завтрак! К чёрту Матвея! Теперь она не посмотрит в его сторону, пока он не перестанет вести себя как полный кретин.

В школе лучше не стало. Случившееся утром продолжало грызть Миру и на уроках: она рассеянно слушала учителей, грубила в ответ на самые невинные подколки одноклассников. На перемене Маринка спросила её, в чём дело. К тому моменту возмущение уже настолько захлёстывало Миру, что она с готовностью ухватилась за возможность его выплеснуть. Однако стоило в рассказе упомянуть Лёшу и его предложение, как Маринка перебила её, потребовав подробностей. К разочарованию Миры подруга очень быстро переключилась с действительно важной темы на тему второстепенную. Для Маринки куда более интересной оказалась новость, у Миры появился парень.

Посыпался град вопросов: «Когда? Как? В каких выражениях? А ты? А он?» Мира только успевала отвечать. Было немного странно говорить о Лёше, как о своём парне. Новый статус их отношений пока не укладывался в голове. Она примеряла его на себя, приглядывалась, но пока не могла понять подходит ли он ей.

Наконец Маринка, удовлетворившись полученной информацией, счастливо вздохнула.

— А я давно видела, что к этому всё идёт. Вы с ним как два сапога пара, прямо созданы друг для друга.

— Думаешь?

— Ага, вы с самого начала были на одной волне. Это не только я замечала. Так что, как видишь, я оказалась права. С тебя пачка сухариков, помнишь?

— Да без проблем. На следующей перемене в магаз сгоняем. А теперь я могу продолжить…

Она не договорила. Позади с громким звуком что-то разлетелось по полу. Мира обернулась: в проходе между рядами сидела на корточках Света и в спешке собирала в пенал разбросанные вокруг неё ручки и карандаши. Мира протянула ей отлетевший под парту циркуль.

— Держи.

Света вздрогнула и подняла на неё испуганный взгляд. Что-то острое блеснуло в нём всего на миг, прежде чем она вскочила на ноги и, бросив пенал на парту, выбежала из класса.

Прозвенел звонок. С минуты на минуту должна была прийти учительница, поэтому Мира, не тратя времени на раздумья, тоже поднялась и поспешила за Светой, надеясь догнать её.

Поиски, к счастью, не затянулись. Мира обнаружила Свету в туалете на первом этаже. Та склонилась над раковиной, вцепившись в её края, и плечи её дрожали.

Мира нерешительно шагнула вперёд. Внутри ворочалось нехорошее подозрение: кажется, это именно она была причиной внезапного побега Светы.

— Свет, ты чего? Всё нормально? — её голос в повисшей тишине прозвучал неуверенно и тонко.

— Ага, иди на урок, — сдавленно ответила Света, всё так же не оборачиваясь.

Возникло малодушное желание последовать её совету, но Мира прихлопнула его на подлёте, как назойливого комара. Нет, она никуда не уйдёт, пока не разберётся в том, что с ней происходит.

— Ты просто убежала так быстро… — начала Мира, но Света не дала ей договорить. Она резко обернулась, утирая глаза рукавом свитера.

— Это правда, что у тебя появился парень?

Мира машинально кивнула, не сводя глаз с заплаканного лица. Интуиция теперь вопила о том, что ничего хорошего ждать от этого разговора не стоит, но отступать уже было поздно.

— И ко-когда ты думала мне об этом ра-рассказать? — Света всхлипывала и заикалась, борясь с подступающим плачем.

— Я бы сказала, — тихо ответила Мира, — но почему ты…

— Я ч-что, тебе совсем не н-нравлюсь?

Вопрос застал Миру врасплох.

— Причём здесь это?

— То, что б-было... для тебя ничего не значило?

— Свет, это же было не по-настоящему, мы практиковались. Я думала, ты знала.

— А с ним, значит, у тебя по-настоящему?! Только потому что он парень?

Под испытующим взглядом Мира чувствовала себя припёртой к стенке. Что она могла ответить? Что никогда всерьёз не рассматривала отношения с девушкой? Что даже будь у неё возможность всё обдумать, она всё равно выбрала бы Лёшу, потому что он имел одно неоспоримое преимущество — с ним она могла встречаться в открытую. А значит, её статус среди подруг повышался: она больше не одиночка, она — в паре. Со Светой получить всего этого она бы не смогла. Выбор очевиден.

Не было нужды вслух подтверждать Светину догадку, та поняла всё сама. Лицо её исказилось в болезненной гримасе. Она сжала руки в кулаки и с отчаянной решимостью выплюнула Мире в лицо:

— Ты просто хочешь быть нормальной, вот и всё! Ненавижу тебя! — И убежала прочь.

Мира и не думала больше догонять её. Она стояла оглушенная и растерянная, пытаясь переварить случившееся.

«Ты просто хочешь быть нормальной» — слова, брошенные в порыве злости, казалось, отскакивали от отделанных пожелтевшей плиткой стен, потолка, пола. Всё повторялись и повторялись в голове на разные лады.

Конечно же хочет. А кто бы на её месте этого не хотел?

* * *

С уроков Света отпросилась, сославшись на сильные боли в животе. У неё был до того несчастный и потухший вид, что классная отпустила её, наказав Толику — однокласснику и соседу Светы — проводить её до дома. Позже Маринка пыталась выпытать у Миры, что же у них произошло, но в этот раз Мира не смела раскрыть правды. Она поддержала версию внезапной болезни Светы. Если Маринка и не поверила ей, то давить с вопросами больше не стала, за что Мира была ей благодарна.

Остаток дня прошел как в тумане. В школе, дома — перед глазами то и дело мелькало заплаканное лицо Светы, в ушах звучал её дрожащий сдавленный голос. Мира раз за разом перематывала в голове весь их разговор, от начала и до конца, то ли пытаясь найти для себя оправдание, то ли вконец обвинить. Пока воображаемая чаша весов с табличкой «Виновна» перевешивала. Она причинила Свете боль — это факт. Она не замечала её чувств — тоже факт. Она плохой человек?..

Мира очнулась от мыслей, когда кто-то тронул её за плечо. Себя она обнаружила сидящей на кухне и греющей в ладонях чашку давно остывшего чая. Рядом стоял Матвей и с искренним беспокойством смотрел на неё.

— Пойдём поговорим? — Он взял её за руку, но не крепко, а скорее вопросительно, будто предоставлял Мире возможность самой решить. Она сжала его пальцы в ответ и кивнула.

Он повёл её в свою комнату, усадил на кровать, сам присев на стул рядом, и, всё так же не выпуская её руки, спросил:

— Мир, ты сегодня какая-то очень расстроенная, — это был не вопрос. Утверждение. — Это из-за меня? Прости за утро. Сам не знаю почему себя так вёл, я просто злился… А, это не оправдание. Мне жаль, я не хотел тебя обидеть. Простишь?

Если бы в ней ещё оставалась хоть капля обиды, она бы простила его в тот же миг — только за то, каким взволнованным и раскаивающимся он выглядел. И всё же врать ему она не могла.

— Нет, это не из-за тебя.

— Тебя кто-то обидел? — напряженно спросил Матвей.

Мира глубоко вздохнула и невесело усмехнулась.

— Скорее я — кого-то.

— Не понимаю. Расскажешь?

Мира опустила взгляд на их переплетённые пальцы. Даже если он посчитает её плохим человеком, она не может и не хочет больше оставаться наедине со своими мыслями. Пусть всё услышит и вынесет ей вердикт.

— Да в школе случилось кое-что, — неловко сказала Мира, гипнотизируя взглядом узор на настенном ковре. — Света услышала случайно, что у меня появился парень, и её это задело. Сильно. Я вроде как нравилась ей, хотя до сегодняшнего я об этом даже не догадывалась.

Она решилась посмотреть на Матвея: он выглядел озадаченным и в то же время как будто испытавшим облегчение от её слов.

— Света это та, с которой ты…

— Ага.

— Оу, ясно. — Матвей замолчал на минуту, а потом добавил: — И она никак не проявляла своей, ну, симпатии к тебе раньше?

— Если ты говоришь о признаниях, то нет. Она точно ничего такого не говорила, а так не знаю. Может и проявляла, просто я…. такой тормоз. — Мира возвела глаза к потолку, состроив гримасу, а затем, посерьёзнев, задала действительно волновавший её вопрос: — Думаешь, я плохой человек?

— Что? — изумлённо спросил Матвей. Не похоже было, что он притворялся, чтобы не ранить её. — За то, что не разобралась в чужих чувствах? Конечно нет. Ты же не знала об этом. Да, может, ты и не самый проницательный человек, но плохой тебя это точно не делает.

— Ты правда так считаешь?

— Правда. — Матвей сел рядом и положил руку ей на плечи, притянув Миру к себе. Она тут же крепко обняла его в ответ обеими руками. — И то, что ты не можешь ответить на чужие чувства, тоже не делает тебя плохой. От нас такое не зависит.

Мира умиротворённо слушала его, прикрыв глаза. Как же хорошо сидеть вот так. Она теперь ни за что его не отпустит. Хотя всё равно придётся… Но точно не сейчас. Позже. И всё-таки правильно, что она поделилась. С ним всегда так — и чувство вины, и сомнения — всё становилось легче.

— И что мне теперь делать? — пробормотала Мира. — Света сказала, что ненавидит меня.

— Ты можешь с ней поговорить, попробовать объяснить, что ты не хотела, и что тебе жаль, но… — Матвей замялся. Мира услышала колебание в его голосе. — Наверное, нужно будет подождать. Если она так сильно обижена, то скорее всего не захочет тебя сейчас слушать.

— Ага, это точно, — согласилась Мира. — Блин, чувствую себя, как в долбанном любовном треугольнике, в котором я и есть тот самый тупой угол.

Матвей рассмеялся, и Мира довольно улыбнулась, радуясь, что смогла его развеселить.

И всё же было ещё кое-что. Более подходящего шанса чем сейчас, чтобы задать давно терзающий её вопрос, ей и не представится. Будь что будет. Ей нужно услышать это от него прямо.

— Скажи, — чуть погодя осторожно начала она, — а с тобой такое случалось? Когда кто-то влюблялся в тебя, а ты не мог ответить взаимностью?

— Боюсь, я не пользуюсь такой популярностью у девушек, как ты, — отшутился Матвей.

Мира фыркнула и подняла голову. Пришлось расцепить руки, но куда важнее сейчас видеть его реакцию.

— Нет, ты представь, что кто-то близкий тебе… — она запнулась. Сердце забилось чаще. Нужно аккуратнее, чтобы не вызвать подозрений, — твой друг, к примеру, признаётся, что влюблён в тебя. Как бы ты поступил?

— Не-ет, Серёга точно не такой, он с девятого класса меняет девчонок как перчатки.

— Представь, это для прикрытия, — упрямо возразила Мира, — а так он давно и безнадёжно влюблён в тебя.

— Какой ужас, — Матвей с неловкой улыбкой покачал головой. Похоже, он живо вообразил себе эту ситуацию. — Но если гипотетически предположить такое, то я, конечно, честно сказал бы ему, что уважаю его чувства, но отношусь к нему только как к другу, и ничего иного между нами быть не может. Я бы не стал отказываться от нашей дружбы, но… Знаешь, я не верю, что после таких признаний можно продолжать общаться, как ни в чём не бывало. Нам обоим было бы неловко, и как раньше дружить мы бы уже не смогли.

— То есть считаешь, что одно нежелательное признание разрушило бы ваши отношения?

— Вероятнее всего, да.

— И в таком случае тому, кто испытывает чувства, лучше молчать, чтобы не потерять то, что есть?

— Если нет никакого шанса на взаимность, то да. Я бы, наверное, так и сделал.

Мира снова опустила голову ему на плечо. Что же, всё предельно ясно. Она слишком дорожит тем, что у неё есть, чтобы потерять это по глупой прихоти.

Она никогда ему не признается.

Со Светой так и не удалось нормально поговорить. Мира сделала несколько попыток, но все они словно натыкались на глухую стену. В конце концов Мира решила больше не навязываться и оставить её в покое. Возможно, Матвей был прав, и нужно было подождать, прежде чем Света захочет её выслушать.

С Лёшей же дела обстояли намного лучше. Хотя он и стал её официальным парнем, отношения их мало изменились. Они всё так же общались и гуляли в компании друзей. Единственным новшеством стало то, что теперь они целовались и зажимались при всяком удобном случае. С ним она чувствовала себя легко и комфортно, кроме того у Лёши обнаружилось ещё одно замечательное качество: ему была абсолютно чужда романтика. Это играло на руку, Мира не представляла себе, как бы она повела, начни он дарить ей цветы или признаваться в чувствах.

— На вас посмотришь, так вы больше похожи на двух друганов, чем на пару влюблённых, — заметила как-то Маринка, когда они сидели на лавочке, наблюдая, как парни соревнуются в подтягивании на турниках.

— Так и есть, — ответила Мира, воруя сухарик из её пачки, — я терпеть не могу всю эту слащавую муть. Лёша, слава богу, тоже.

Она не врала. Лёша нравился ей, они отлично проводили время вместе, но рядом с ним у неё не заходилось от волнения сердце, не сбивалось дыхание, и даже пресловутые бабочки мирно дремали в животе в ожидании совсем другого человека. Миру такой расклад вполне устраивал. Глупо было бы думать, что она сможет влюбиться в кого-либо, пока не разберётся с чувствами к Матвею.

Ну а пока этого не случилось, Мира делала всё возможное, чтобы как можно меньше находиться дома. Мама была ожидаемо недовольна её частыми отсутствиями, но Мира привычно врала, что гуляет с Маринкой, а та, если возникала необходимость, без проблем прикрывала её.

Между тем они с Лёшей всё больше времени проводили вдвоём. Мира даже побывала у него в гостях, где он с гордостью продемонстрировал ей свою коллекцию кассет по «Звёздным войнам». На его полках также обнаружилась серия книг Гарри Гаррисона о «Крысе из нержавеющей стали», а позже по большому секрету Лёша признался, что пишет свою историю в жанре космооперы о приключениях его собственного героя — Джима Брайта, молодого капитана космического корабля, и его друга и напарника космоинженера Эдди Митчелла. Мира, которая до этого не представляла, что можно вот так просто писать свои истории, даже не будучи при этом настоящим писателем, заинтересовалась и попросила дать почитать.

Домой в тот вечер она возвращалась с шестью толстыми тетрадями, сплошь исписанных крупным корявым почерком («Это первая история из цикла. Она закончена» — сообщил ей Лёша, торжественно вручая своё сокровище, — «Дальше пока черновики и наброски, но если будет интересно…»).

Через неделю Мира вернула ему тетради.

— Я требую продолжения, — не терпящим возражений тоном сказала она.

Смущённый и вместе с тем довольный, Лёша почесал затылок и сказал:

— Я пишу уже, но у меня там должен появиться новый персонаж, и я хотел бы с тобой посоветоваться на этот счёт. В общем, я давно думаю добавить им в команду девчонку, а то чё они только вдвоём, это как-то, ну, не очень. Но у меня пока не особо получаются женские персонажи. Поможешь?

Мира с воодушевлением подхватила эту идею.

— Конечно! Пускай она будет… их новым штурманом-навигатором со сверхспособностями.

— Интересно. А дальше?

— Её будут звать Кэролайн и у неё будет своя страшная тайна…

Статус идейного соавтора Мире очень понравился — писать её не тянуло, но вот фантазировать на пару с Лёшей о сюжете, обсуждать героев и устраивать совместный мозговой штурм — это она могла сколько влезет. Случалось, она часами могла висеть с Лёшей на телефоне, обсуждая его историю. Мама проходила мимо, бросая на неё подозрительные взгляды, но не вмешивалась. Как-то раз после очередного затянувшегося разговора мама поинтересовалась:

— С кем ты болтала столько?

— С Лёшей, — призналась Мира. Врать не было смысла, его имя наверняка мелькало в разговоре.

— Твой одноклассник?

— Нет, Маринкин сосед. Он из другой школы.

Тут мама учинила ей мини-допрос, очень похожий на тот, который ей устроил когда-то Матвей, однако Мира не прокололась. Она уверенно называла Лёшу «своим приятелем, которому она помогает с написанием книги». Сложно было понять, поверила ей мама или нет, но допытываться больше не стала, только предложила «как-нибудь позвать к ним в гости её приятеля».

Судя по всему, Матвей ей не проболтался, и это Миру устраивало. Не то, что бы она собиралась делать из Лёши тайну за семью печатями, но лишний раз накалять и без того непростую обстановку в доме не хотелось. Их отношения с мамой балансировали по краю, то и дело норовя сорваться в пропасть взаимных упрёков и недовольства. На днях мама обнаружила в кармане Мириной куртки пачку сигарет и устроила ей такой разнос… Тогда обе наговорили всякого. В какой-то момент мама в сердцах воскликнула:

— Да что с тобой происходит?! В кого ты такая пошла?

На что Мира, не растерявшись, выпалила:

— Без понятия! Может, я вообще приёмная?

Мама посмотрела на неё, как на дурочку, и безапелляционно и резко, как секатором обрубая хилые ростки надежды, заявила:

— Ерунды не неси, я тебя рожала. А этой гадости, — она потрясла смятой пачкой сигарет в руке, — чтоб я больше у тебя не видела.

Что же, она должна была попытаться, думала позже Мира. Горчащий привкус разочарования, как от раскушенной случайно яблочной косточки, долго не оставлял её.

Стоило признать, что шансы были малы. Нет, чушь. Они были нежизнеспособны, и она это заранее знала, но всё-таки в какой-то миг подумала: а вдруг? Всякое ведь бывает. Телепередачи и бабушкины сериалы наперебой вещали о семейных тайнах, скандалах, усыновлённых детях. Сложно было не польститься на такую заманчивую мысль. Но потом Мира вспомнила, сколько раз в детстве взрослые отмечали их с Матвеем схожесть, ещё больше — находили черты, общие с каждым из родителей.

Ей нужно раз и навсегда смириться и принять их родственные узы. В конце концов, разве не она всегда с гордостью заявляла, что Матвей — её брат? Так почему сейчас это должно измениться?

* * *

После их ссоры и последующего примирения отношения с Матвеем, казалось, снова вернулись в норму. Он больше не высказывал открыто своего недовольства, хотя Мира видела, что он по-прежнему не одобряет присутствие Лёши в её жизни. На знакомстве родителей с ним Матвей не настаивал, но старался исподволь выведать о нём как можно больше подробностей. Мира охотно ими делилась, потому что замечала — по случайным ремаркам, по мимике и проскакивавшему холодку в его голосе, — что Матвей ревнует. Она не обманывалась на этот счёт, понимала, что его ревность — братская, но тем не менее с большим удовольствием подбрасывала дровишки в разгорающийся костёр.

Легко было, как бы невзначай, упомянуть Лёшу в случайном разговоре и наблюдать, как Матвей пытается сдерживать раздражение. Кого-то постороннего, может, и обмануло бы его напускное спокойствие, но не Миру, которая за все годы, прожитые бок о бок, успела изучить его вдоль и поперёк. Его настроение она чувствовала не хуже своего собственного.

То, что Матвей ещё заочно невзлюбил её парня, Мира поняла сразу, и даже их знакомство не улучшило ситуацию.

Познакомились они случайно. В тот день родители должны было вернуться домой поздно, а у Матвея были дополнительные по алгебре, поэтому Мира без зазрения совести пригласила Лёшу к себе показать рисунки и порубиться вместе в приставку. Матвей по какой-то причине вернулся раньше и, заглянув к Мире, «удачно» застал их сидящих чуть ли не в обнимку на кровати, увлечённо обсуждающих очередной сюжетный поворот в Лёшиной истории.

Знакомство тогда прошло ровно. Более подходящего слова Мира подобрать не могла. Матвей был вежливым, даже проявлял дружелюбие, которое, однако, показалось Мире поверхностным и не особенно искренним. Его взгляд то и дело падал то на их с Лёшей соприкасающиеся плечи, то на его руку покоящуюся на её колене.

Матвей никак не возражал, но Мире пришло в голову, что он с огромным желанием рассадил бы их с Лёшей на расстоянии метра друг от друга, а то и вовсе удалил бы его за пределы их квартиры. Это открытие вызвало у Миры нечто похожее на чувство мстительного удовлетворения. Она вспомнила, как сама, бессильно злясь, наблюдала за их с Алёной воркованием. 1:1, подумала Мира, улыбаясь про себя.

Впрочем, сказать, что Алёна в последнее время слишком сильно мозолила ей глаза, значило бы соврать. Вероятно, это объяснялось тем, что сама Мира большую часть времени проводила вне дома, но всё же в какой-то момент она спохватилась и попыталась вспомнить, когда видела Алёну в последний раз. Получалось, что зимой — больше месяца назад. Она, стараясь сильно не тешить себя надеждой, поинтересовалась у Матвея, почему так. И получила ответ: экзамены, выпускной класс, оба заняты подготовкой к поступлению.

Что же, это могло быть правдой. Матвей и раньше уделял много времени учёбе, но с приходом весны, казалось, решил окончательно зарыться в учебники и конспекты. День его обычно проходил таким образом: школа, после — дополнительные занятия с репетиторами. Возвращение домой под вечер тоже не сулило отдыха — Матвея заступал на очередной круг подготовки к экзаменам. Даже в выходные он почти не давал себе поблажек. Мира была убеждена: долго жить в таком режиме и не свихнуться — невозможно для человека. Даже для такого умного и старательного, как её брат.

— Ставлю червонец на то, что если бы завтра тебя отправили на экзамены, ты сдал бы всё на отлично. — Матвей, как обычно, сидел за письменным столом, решая пугающего вида тригонометрическое уравнение, и никак не отреагировал на Мирину подначку. Не дождавшись от него реакции, она добавила: — Серьёзно, притормози. Ты и так умный, но если будешь продолжать в том же духе, поймаешь нервный срыв.

— Ничего я не умный, — в усталом-раздражении ответил Матвей, отрывая наконец взгляд от тетради. — Или ты думаешь, всё это так просто даётся без подготовки? Как по щелчку пальцев?

— Я думаю, что ты должен устраивать себе полноценный отдых, если не хочешь загреметь в больницу.

Он только поморщился от её слов.

— Всё нормально. Вступительные экзамены это вообще очень серьёзно. Я не могу провалиться.

— Ты и не провалишься! Но даже если вдруг каким-то непостижимым образом не пройдёшь сразу на бюджет, я уверена, что мама с папой без проблем оплатят тебе учёбу.

Матвей посмотрел на неё так, словно она выдала несусветную глупость вроде: «Если провалишься, то всё равно сможешь построить отличную карьеру таксиста».

— Они не того от меня ждут.

Беспокойство за брата снова кольнуло её где-то в районе рёбер. Иногда Мире казалось, что груз родительских ожиданий, который Матвей добровольно взвалил себе на плечи, давит и не даёт ему свободно вздохнуть. Но как помочь ему?

— Лёша вот вообще не парится по поводу экзаменов. Говорит, если не поступит, то годик поработает, и будет поступать в следующем.

Матвей криво усмехнулся, даже не удостоив её взглядом.

— Типичный самообман.

Мира и не думала обижаться на брата за несвойственную ему резкость, справедливо назначив виновницей всех бед учебную нагрузку. Нет, она здесь не затем, чтобы обвинять. И если уж не может втолковать ему, как важно соблюдать баланс отдыха и работы, то хотя бы найдёт способ ненадолго его отвлечь.

— Ну хоть чай со мной можешь десять минут попить? — использовала она свой самый умоляющий голос. — Мне скучно одной.

Впервые за вечер губы Матвея тронула лёгкая, почти незаметная глазу улыбка. Вероятнее всего он просто устал от Мириной болтовни над ухом, потому что наконец решился уступить ей.

— Ну хорошо. Десять минут можно.

— Отлично! — воскликнула Мира, мигом поднимаясь на ноги и хватая Матвея за руку, пока тот не передумал. — Пошли, поможешь мне.

На кухне чай и мамины чудесные рогалики с вареньем сделали своё дело: десять минут незаметно перетекли в полчаса. Мира увлечённо рассказывала, как прошел её день, вспоминала все самые смешные и нелепые выходки её одноклассников и внутренне ликовала всякий раз когда удавалось добиться от Матвея смеха или шутливого замечания.

И хотя позже он спохватился и, извинившись, отправился в свою комнату добивать уравнения, Мира всё равно считала свою миссию на сегодня выполненной.

* * *

Март и апрель вихрем пронеслись мимо, окончательно стерев последние напоминания о недавней зиме. За ними пришёл долгожданный май, улицы и парки зазеленели, а погода была так хороша, что, по мнению Миры, проводить эти дни в четырёх стенах — значило совершать тяжкое преступление.

Не все бы с ней согласились. Матвей, казалось, и не замечал царящей вокруг весенней беззаботности. Для него подходящий к концу учебный год означал лишь приближение даты выпускных экзаменов и ещё более напряжённых — вступительных, а значит, веский повод, чтобы с головой нырнуть в подготовку.

Субботним утром Мира вошла к нему в комнату и обнаружила брата там, где и ожидала — ссутулившимся за письменным столом над очередным конспектом.

— Как дела? — она легко стукнула его ребром ладони по плечу, плюхаясь на кровать.

— Нормально, — не поднимая головы, ответил Матвей. Он водил пальцем по учебнику и одновременно записывал что-то в раскрытую тетрадь.

— Знаешь, там на улице…

— Отличная погода, — закончил за неё Матвей. Он сделал ещё несколько записей, а потом, к изумлению Миры, захлопнул тетрадь. — Ты это хотела сказать?

— А… да, — кивнула она. Вся заготовленная на этот случай речь, вылетела из головы.

— Я как раз думал сделать выходной. — Он повернулся к Мире, на лице его играла лёгкая улыбка. — Ты хотела что-то предложить?

— Поехали в центр! — Радость в ней взметнулась подобно фейерверку, и так же быстро, как искры фейерверка, погасла, растворившись в воздухе. — Ты и Алёну хочешь позвать?

Должно быть, она не сумела совладать с лицом, и Матвей прочёл всю ярко выраженную досаду, которая охватила её в тот момент.

— Нет, я думал, что мы вдвоём можем куда-то сходить. У тебя не было планов на сегодня?

— Нет, никаких, — быстро сказала Мира, — ты пока собирайся, а я сейчас.

Планы были. Они с Лёшей собирались пойти в кино — шёл последний день премьеры Гарри Поттера. Но это всё ерунда. Фильм она и на видике сможет посмотреть, а с Лёшей они и так гуляют каждые выходные. Не убудет. Она позвонит ему и всё отменит, главное, успеть застать его дома.

Лёша отнёсся с пониманием к отмене договорённости и туманным причинам, почему она не сможет прийти. Открыто врать, что заболела или что их в срочном порядке отправили на выходные к бабушке, она не хотела, поэтому ограничилась отговоркой о неожиданных семейных планах, не покривив, собственно, душой. Даже удалось уговорить Лёшу пойти на фильм с кем-то из приятелей («Нет-нет, я точно не обижусь, не вздумай из-за меня пропускать!»)

Матвей ждал её в прихожей, одетый в светлую футболку-поло и джинсы. Он обернулся на звук шагов и, улыбаясь, спросил:

— Готова?

Сердце вспорхнуло ввысь радостной птицей и опустилось в грудную клетку, забившись там быстро-быстро.

— Да.

В тот день они успели покататься на аттракционах в парке Горького, пострелять в тире, покормить уток на набережной и съесть в кафе по пирожному с молочным коктейлем. Всё это они делали и раньше, но в этот раз Мира осознанно ловила каждое их мгновение.

Матвей охотно соглашался на любую взбредшую ей в голову идею, и Мира тянула его за руку от одного развлечения к другому, чувствуя себя принцессой, каждый каприз которой с готовностью выполняется. Матвей, казалось, получал не меньшее удовольствие от их прогулки. Он вообще был таким лёгким и свободным, временно забывшим про экзамены и прочее, что им нельзя было не любоваться. И Мира делала это тайком всякий раз, когда выпадала возможность.

А ещё она впервые за долгое время ощутила насколько это может быть прекрасным — любить его. Когда не стыдишь себя, не запираешь чувство на замок, а просто позволяешь ему… быть, оно не приносит боли.

Желто-красный трамвай, постукивая колёсами, вёз их домой. За окном на город опускались серебристые сумерки. Мирина голова лежала на плече Матвея, а рука — в его руке. Сквозь полудрёму она ощущала, как брат осторожно гладит костяшки её пальцев.

Вот бы эта поездка не кончалась как можно дольше.

* * *

— Ну поглядите на него — каков красавец! — Мама крутилась вокруг Матвея, поправляя и без того идеально сидящий на нем пиджак. — Хоть завтра женить можно.

Матвей демонстративно закатил глаза за её спиной, Мира усмехнулась ему в ответ. Шутка матери ей не понравилась, но в одном она была горячо согласна: Матвей действительно был чудо как хорош в своём тёмно-синем костюме на выпускной. Настолько хорош, что его хотелось спрятать от посторонних глаз, чтобы никто не вздумал умыкнуть.

Сидя на кровати и наблюдая за мамиными махинациями, Мира расправила края своей юбки — мама не разрешила выбрать наряд на свой вкус. «Ну уж нет, оставь свои футболки с черепами и рваные джинсы для улицы. В школу, будь добра, одеться приличнее. Иначе останешься дома». Пришлось покориться, но Мира всё равно дулась на маму: и за это, и за то, что не разрешила пойти с Матвеем в ресторан, который выпускники арендовали по случаю празднования. Никакие аргументы, что Мира-то уже взрослая и в следующем году сама пойдёт на такой же выпускной, на маму не действовали. «Вот выпустишься из школы, тогда и пойдёшь. А пока нечего тем там делать». Мама попросту не понимала: когда ещё у Миры выпадет возможность увидеть брата в нетипичной для него обстановке — алкоголь, танцы, веселье.

Со словами «Так, фотоаппарат бы не забыть» мама вышла из комнаты, оставив Миру и Матвея одних.

— Ну уж нет, моя свадьба, если и состоится, то максимум в виде тайной росписи в ЗАГСе, — прокомментировал Матвей мамины слова, когда та скрылась из виду.

Мира проглотила это отвратительное в отношении её брата слово «свадьба», и задала вопрос, который давно её не давал покоя:

— А Алёна будет на твоём выпускном?

— Алёна? — зачем-то переспросил он. — Нет, не будет.

— Почему? У вас они совпадают?

— Нет, не поэтому, — вздохнул Матвей. — Мы с ней расстались вообще-то.

Мира вытаращила глаза на брата, который в этот момент отошел к тумбочке взять наручные часы. Ей нужно было немедленно увериться в правдивости его слов, пока сердце не выскочило из груди.

— Ты ведь не шутишь?

— Стал бы я о таком шутить? — ответил Матвей, застёгивая часы на запястье.

— Когда?

— Дней шесть назад… Мира, не смотри так, я бы обязательно тебе рассказал, просто не до того немного было.

Мира задержала взгляд на его правой руке: и дурацкий браслет исчез. Как она не заметила этого раньше?

— Всё нормально? — с тревогой спросила она. Завершение первых отношений, которые к тому же длились так долго, наверняка, не может пройти безболезненно. Она опасалась увидеть на лице брата следы грусти или обиды, но тот выглядел спокойным. Не отстранённо-равнодушным, а таким, как будто у него всё в порядке.

— Да, всё нормально, — подтвердил Матвей и спустя небольшую паузу добавил: — На самом деле к этому и шло. Алёна хотела поступать в Киев. Меня говаривала тоже подавать туда документы, но я давно решил, что буду учиться здесь. Наш город ничем не хуже, и университеты здесь тоже хорошие. В общем, мы не пришли к согласию, и в итоге решили, что лучше будет разойтись.

«Даже не стали ждать осени», — отметила про себя Мира, — «Значит, не такая уж и любовь была».

Она сидела, опустив взгляд на свои колени. Новость была слишком грандиозной, чтобы можно было уложить её в сознании вот так сразу. Значит, вот как всё разрешилось. Алёна исчезла из их жизни так же внезапно, как и появилась в ней. Всё потому что она — посторонняя. Чужая. И только Мира — константа. Сестра. Никакая глупость, вроде учёбы в разных городах, не сможет разорвать их связь.

От переизбытка чувств Мира рывком поднялась на ноги и, в пару шагов оказавшись рядом с Матвеем, крепко обняла его за шею.

— Я люблю тебя, — шепнула она брату на ухо, прижимаясь к нему всем телом.

Матвей, видимо, не ожидавший такой яркой экспрессии, опешил, но всё-таки осторожно обнял её в ответ.

— Я тоже тебя… Эй, Мир, ты чего? Я же сказал, что всё нормально.

Должно быть, он принял её импульсивный порыв за попытку поддержать и утешить. Мира не стала его разубеждать, только теснее прижалась, уткнувшись лицом в изгиб шеи. Кровь шумела в висках, все мысли улетучились. Мира сама не знала, что могла бы сделать в следующую секунду.

Позади раздался щелчок. Пришлось выпустить брата из объятий и обернуться.

Мама стояла с фотоаппаратом в руках и растроганно улыбалась.

— На память. Какие у меня красивые дети, — сказала она, пряча фотоаппарат в висевшую на плече сумку. — Так, пора выдвигаться, а то опоздаем.

* * *

Её выходку можно было бы расценить, как чересчур дерзкую, но, без сомнения, целиком и полностью оправданную. Если уж она не может присутствовать в ресторане и воочию наблюдать за тем, как Матвей празднует свой собственный выпускной, тогда она ни в коем случае не должна пропустить его возвращение. Ей просто интересно, каким он вернётся. Имеет полное право увидеть это. И лучший наблюдательный пункт — комната брата.

Так она убеждала себя, перебирая пижамы в своём комоде: эта чересчур жаркая, эта слишком детская, из этой она давно выросла. Выбор упал на летний вариант — короткие шорты из лёгкого хлопка и майку на тонких бретельках. Переодевшись и распустив волосы, Мира покрутилась перед зеркалом.

«Я выгляжу соблазнительно?» — невольно подумалось ей. Мира тут же помотала головой, испугавшись своих мыслей. «Нет-нет, я же не затем туда иду. В детстве мы постоянно спали вместе. Это… это будет нормально выглядеть».

Но её уже сковали робость и удушающий стыд. Мира дрожала перед зеркалом, во все глаза глядя на своё испуганное отражение. Она, правда, сделает это? Ещё не поздно передумать и отказаться. Мира отругала себя за малодушие: ну уж нет, она не отступит от задуманного. Её толкало вперёд что-то, что было сильнее страха, и это нечто жаждало новых ощущений, которые можно получить, только действуя, а не созерцая. Кивнув себе, Мира выскользнула из комнаты.

Спальня Матвея встретила её темнотой и тишиной. Не включая свет, Мира на цыпочках пересекла комнату и, подойдя к постели брата, не мешкая, забралась под одеяло.

Вот и всё, осталось только дождаться Матвея. Мира натянула до подбородка тонкое одеяло и, уткнувшись носом в подушку, несколько раз глубоко вдохнула — подушка пахла волосами Матвея. Его запах окутывал её, мешая связно мыслить, разгоняя сердце и учащая дыхание. Как же теперь уснуть в таком взбудораженном состоянии?

Мира попыталась отвлечься, представляя, чем сейчас может быть занят Матвей. И чем была бы занята она, будь в этот момент с ним. Воображение рисовало громкую музыку, шампанское, конкурсы и танцы, и постепенно под эти яркие образы ей удалось погрузиться в сон.

Проснулась она от тихого шороха и тут же распахнула глаза: в рассеянном утреннем свете в центре комнаты стоял её брат и переодевался. Некоторое время Мира завороженно наблюдала, как он расстёгивает пуговицы рубашки, как снимает её с себя и небрежно бросает на стул. Смутившись, она отвела взгляд. Во второй раз осмелилась посмотреть только, когда Матвей переоделся в пижамные шорты и футболку. Она приподнялась на локте и хриплым ото сна голосом сказала:

— С возвращением. Как потусил?

Матвей обернулся.

— Отлично. А ты что тут делаешь? — с лёгким любопытством спросил он.

— Хотела увидеть в каком состоянии ты вернёшься, — ответила она. — Но ты какой-то слишком трезвый. Аж скучно.

— Прости, что разочаровал, — усмехнулся Матвей. Он выглядел уставшим, но очевидно был в хорошем настроении.

— Расскажи, как прошел выпускной.

— Всё было классно, — широко зевнул Матвей. Он подошёл к краю своей кровати. — Давай я тебе завтра расскажу всё в подробностях. Точнее сегодня, но позже. Сейчас, прости, я вырубаюсь.

Он остановился и в ожидании глянул на Миру. Через пару секунд она сообразила, чего он от неё ждёт.

— Э, нет, я никуда не пойду, — запротестовала она, ложась обратно и укрываясь одеялом, — мне лень вставать, и вообще…

— Тогда двигайся, — сказал Матвей, подавив очередной зевок, — я хочу спать.

Сглотнув, Мира передвинулась на край кровати и легла на бок. Замерев, она ждала, пока Матвей переберётся через неё и устроится рядом. Позади скрипнули и прогнулись пружины матраса, а в следующий миг Мира судорожно вздохнула: рука брата легла ей на живот и притянула вплотную к себе. Матвей уткнулся лицом ей в волосы, глубоко вздохнул и, кажется, тотчас провалился в глубокий сон.

У самой же Миры остатки сонливости смело подчистую. Она лежала с широко распахнутыми глазами, боясь пошевелиться. Шквал в одночасье обрушившихся ощущений ошарашил своей интенсивностью. Мире казалось, она угодила в ловушку, в которую сама же с упорством охотника себя загоняла. Тёплое дыхание Матвея щекотало шею, пуская по затылку нестройные ряды мурашек, а в животе, прямо под его ладонью, разбухал огненный шар. Стараясь дышать размеренно и ровно, она осторожно накрыла его руку своей, сильнее прижимая к себе. Остатки рассудка благополучно покидали её.

Как же это было не похоже на их совместный сон в детстве. Тогда, засыпая с ним в обнимку, она чувствовала безопасность, тепло и умиротворение, сейчас же её мучала незнакомая ей жажда. Хотелось повернуться к брату лицом и самой прикоснуться к нему, запустить пальцы в волосы. Очень живо её воображение рисовало, как она осыпает его лицо и шею десятками поцелуев, и как он отвечает, пока его руки забираются ей под майку…

Фантазия оборвалась, как лопнувшая от натяжения струна. Мира вынырнула в реальность, осознавая их положение. Что же она творит, чёртова извращенка? Пока её брат мирно спит, ни слухом ни духом, она представляет себе… всякое. Он явно не соглашался на то, чтобы его использовали, как объект для фантазий, пока он просто обнимает её. Как же гадко с её стороны, боже…

«Но я ведь ничего не делаю!» — в отчаянии попыталась оправдать себя Мира.

«Но думаешь, и этого достаточно», — вынесла себе же вердикт.

Сейчас вернее всего будет тихо встать и уйти. Это было бы честно и правильно. Но тело не желало повиноваться доводам рассудка — на него навалилась пьянящая слабость. «Мне ведь не обязательно уходить прямо сейчас», — подумала Мира, закрывая глаза, — «Ещё минутку. Я хочу почувствовать и запомнить, каково это».

Когда она снова открыла глаза, комнату заливал уже яркий солнечный свет. Хватило пары секунд, чтобы понять, что в кровати она лежит одна.

— Чёрт, который час? — Мира потянулась к стоящему на прикроватной тумбочке будильнику: часы показывали без двадцати девять.

На мгновение показалось, что всё случившееся ранним утром ей приснилось, а Матвей вовсе не возвращался, но затем она заметила брошенный на спинку стула костюм брата. Значит, всё-таки был.

Посетив ванную, она отправилась на его поиски. Нашелся он быстро — на кухне, сидящим за обеденным столом, в руках он держал большую чашку кофе с мультяшным Дональдом Даком.

— Ты чего так рано встал? — спросила Мира, подходя ближе. — Я думала, ты до обеда проспишь.

Матвей вздрогнул и обернулся на звук её голоса, а затем так же быстро уткнулся взглядом в чашку.

— Привычка, видимо, — отрывисто ответил он, не поднимая глаз.

Мира обошла его и села рядом на стул. Она внимательно вгляделась в брата: волосы его были влажные, как после душа, но вид у него был какой-то уставший, даже замученный. Её чутьё, чутко улавливающее тончайшие волны его настроения, сейчас сигнализировало о том, что что-то не так. Когда она видела его ранним утром, он был расслаблен и доволен, сейчас же Матвей почему-то казался напряженным и взвинченным. Что изменилось?

— Ты как себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила она.

— Нормально. Не выспался просто.

На Миру он не смотрел. Всё его внимание было направлено на маленькое пятно на клеёнчатой скатерти, которое он пытался оттереть указательным пальцем.

— Ну так иди поспи.

— Сомневаюсь, что сейчас смогу уснуть, — пробормотал он.

— Ты не заболел? — Она потянулась к нему рукой, желая потрогать лоб, но Матвей дёрнулся, как от удара тока. На её удивлённый взгляд он ответил вымученной улыбкой.

— Всё нормально, правда. Голова просто болит. От недосыпа, наверное. — Он сделал глоток кофе, искоса взглянул на Миру и, откашлявшись, спросил: — А ты… ты почему не ушла к себе?

Мира вспыхнула. Сердце забилось быстрее, как если бы её поймали с поличным.

— А что нельзя что ли? — пошла она сразу в наступление. — Или, хочешь сказать, я тебе спать мешала, и ты потому не выспался?

— Нет, нет, что ты, — энергично замотал головой Матвей. В его глазах мелькнул испуг. — Я просто… а, не бери в голову…

Он замолчал, казалось, совершенно смешавшись, и Мира не могла понять, почему при этом у него такой виноватый вид.

Отчаянно желая переменить тему, она спросила:

— Так как прошел твой выпускной. Помнишь, ты обещал рассказать?

— Выпускной?.. Да… всё прошло хорошо, весело, — рассеянно ответил Матвей, словно что-то в мыслях мешало ему сосредоточиться. — Там нас фотограф на камеру снимал, на кассете потом всё увидишь. — Он поднялся на ноги. — Ты права, наверное, я всё-таки попробую ещё раз уснуть. — С этими словами он, захватив с собой чашку, вышел из кухни.

Мира озадаченно проводила его глазами вслед.

— Мир, ты отвлекаешь.

Мира оторвалась от тетриса и подняла глаза на брата. Тот больше не читал учебник, теперь его полный укоризны взгляд был прикован к ней.

— Чем? Я же без звука играю.

Матвей только глубоко вздохнул, едва не возведя глаза к потолку. На долю секунды он скользнул взглядом по её голым коленям, а затем снова уткнулся в учебник.

Мира и сама посмотрела на свои ноги. Неужели ему мешает их положение?

Несколькими минутами ранее она заявилась к Матвею в комнату и нашла его (вот новость-то!) готовящимся к вступительным экзаменам. Он сидел поперёк кровати, прислонившись спиной к стене, и читал учебник по истории. Мира и не думала отрывать его от дела, поэтому улеглась с тетрисом на кровать, намереваясь пройти несколько уровней, пока Матвей не решится сделать себе перерыв. Места было мало, и свои лодыжки Мира с комфортом устроила на ноге Матвея. Тогда он только напрягся, нахмурился, но ничего не сказал, и вот наконец решил выразить своё недовольство.

Так и подмывало спросить: что его не устраивает? То, что она прикасается к нему? Но это никогда не было для него проблемой. Объятия и прикосновения всегда были в порядке вещей между ними, Матвей никогда против них не возражал. За этот почти год, когда она пыталась избегать любых контактов и сторонилась брата, Мира успела страшно соскучиться по их прежним отношениям. Её тянуло к нему, как магнитом, и после его расставания с Алёной, Мира перестала противиться этой тяге. Нет ничего страшного в том, если она просто будет вести себя как обычно, ведь правда? Тактильный голод был так велик, что будь её воля, она повисла бы на Матвее и не отпускала двадцать четыре на семь.

В том, что она была его сестрой, крылось, как ни странно, одно неоспоримое преимущество — ей не нужен был повод, чтобы находиться рядом. В то время, как некоторые её подружки могли только вздыхать и издали наблюдать за объектами своих симпатий, брат всегда находился в полном её распоряжении. Она могла позволить себе очень многое, главное только — не забываться и не пересекать черту.

— Почему бы тебе не пойти погулять с подругами? Каникулы же.

Мира всё же приподнялась выше на подушке, подтянув к себе ноги, чтобы они больше не касались Матвея.

— Не хочу. Маринка нашла себе парня и теперь с ним тусит постоянно. А без неё скучно.

Она немного согрешила против истины. На самом деле Маринка звала её гулять, это Мира всё чаще отнекивалась, ссылаясь на несуществующие дела. Нет никакого желания шататься где-то по городу, когда она знает, что Матвей дома, а Алёна больше у них не объявится. Однако то, что Матвей упорно пытался выпроводить её из своей комнаты, расстраивало. Её тактичный и вежливый брат ни за что не сказал бы прямо: «Выметайся отсюда», но он только что недвусмысленно намекнул ей на это. Возможно, она действительно мешает, и ему комфортнее готовиться в одиночестве. Тогда ей не остаётся ничего другого кроме как оставить его на время в покое, но… Уходить не хотелось. Ища повод задержаться хотя бы на десять минут, Мира обвела взглядом комнату и снова вернулась к Матвею. Учебник в его руках навёл на мысль.

— Давай я тебе помогу.

— Как? — Матвей с лёгким удивлением взглянул на Миру, оторвавшись от чтения.

— Проэкзаменирую тебя. — Она протянула руку. — Дай сюда книжку, покажешь, что проверять.

В приподнятых бровях и чуть склонённой набок голове читался скептицизм. На миг Мире показалось, что сейчас Матвей ей откажет, но он просто пожал плечами и согласился.

— Хорошо. Проверь вот этот раздел. — И отдал ей учебник.

Пока он, отведя взгляд немного в сторону, пересказывал ей нужный раздел, Мира могла беспрепятственно наблюдать за ним. И любоваться.

До чего же это странно: знать кого-то всю жизнь, смотреть на его лицо, знакомое до последней чёрточки, и находить его неповторимо прекрасным. Она и раньше считала Матвея красивым, ещё до того, как осознала, что влюблена — иначе почему так любила постоянно его рисовать? Но сейчас созерцание его красоты наполняло сердце особым трепетом.

Мира незаметно вздохнула. Больше всего на свете ей сейчас хотелось отбросить дурацкий учебник в сторону, а самой крепко обнять брата за шею и повалить их на кровать, как она часто делала в детстве. И плевать на его возражения, она имеет на это право.

— Ну что, всё правильно?

Похоже, Матвей только закончил рассказывать и теперь выжидательно смотрел на неё. Мира вздрогнула и опустила глаза в учебник. Она даже не вслушивалась в то, что он говорил и, конечно, не следила за текстом, но… Матвей ведь и так всё знает.

— Идеально, — с улыбкой она вернула ему учебник и, быстро одной рукой взлохматив ему волосы, соскочила с кровати.

— Ладно, не буду мешать тебе, — сказала Мира уже у двери. — Пойду, и правда, с подружками погуляю.

* * *

— Видела вчера твоего бывшего, с Анькой из нашего двора зажимался. Ну ты представляешь какой гад, и двух недель не прошло! — голос Маринки звенел от праведного гнева. Она была так поглощена тем, чтобы излить всё своё негодование на голову бедного Лёши, что не замечала, как мороженое в её руке тает, грозясь вот-вот испачкать пальцы.

— А сколько, по-твоему, должно было пройти времени? Год? — поинтересовалась Мира и оттолкнулась носком своего шлёпанца, заставляя качели тронуться.

— Месяц хотя бы. И вообще, ты что-то слишком спокойная. Неужели тебе всё равно?

— Нет, я рада, что у него всё хорошо, — честно призналась Мира.

Маринка недоверчиво на неё вытаращилась.

— Ну ты даёшь, я бы так не смогла. Если бы мой Паша… — она осеклась и мотнула головой, видимо, прогоняя нарисованную своим же воображением картину. — Нет, даже думать об этом не хочу. Это ужасно.

— Но это ведь мне приспичило разойтись, так что всё честно, — попыталась оправдаться Мира, начиная испытывать неловкость перед подругой за отсутствие у себя страданий. — Странно было бы обижаться на то, что у него кто-то появился.

— Ты не понимаешь, чувства ведь не подчиняются логике… Ай, чёрт. — Кусок шоколадной глазури всё-таки оторвался от Маринкиного эскимо и шлёпнулся ей на ногу.

Пока она устраняла неприятность, Мира продолжала раскачиваться на своих качелях всё выше и выше. Ветер дул в лицо, с каждым взлётом в груди словно подпрыгивал мячик, а с падением — ухал вниз. Так радостно и легко на душе у неё давно не было. Мира закрыла глаза, улыбаясь охватившему её чувству головокружительной свободы.

С Лёшей она рассталась через неделю после выпускного Матвея. Сделала бы это раньше, если бы не трусила, всё откладывая неприятный разговор на потом. Очень не хотелось повторения той же истории, что у нею случилась со Светой. Миру пока так и не покинуло до конца чувство, будто она злодейка, использующая других ради своих эгоистичных целей.

К счастью, с Лёшей всё прошло куда легче. Он не пытался начать ссору или обвинять её в чём-то. На предложение остаться друзьями удивился и, кажется, расстроился, но постарался не подавать виду. Только спросил, в чём же дело. Мира, наученная мудростью телевизионных мелодрам, ответила: «Дело не в тебе, дело во мне», на что Лёша только отмахнулся.

— Это из-за Жанки, да? Я вообще ни при чём, она сама ко мне лезла.

Соблазн свалить вину на Жанку и его неверность был велик, но Мира решила, что не сможет правдоподобно сыграть ревность. Да и некрасиво это по отношению к Лёше.

— Нет, просто я поняла, что мне сейчас не нужны отношения. Вообще ни с кем. Прости.

Это была лишь частичная правда. Но знать, что необходимость в отношениях с кем-либо пропала аккурат после того, как Матвей расстался со своей девушкой, Лёше было вовсе необязательно.

Матвею она о расставании с Лёшей решила до поры до времени не рассказывать, памятую, как до неё самой новости о переменах в его личной жизни доходили с задержкой. Пусть сам догадается. Правда, она не ждала, что это может случиться скоро: вряд ли Матвей в своём угаре предэкзаменационной подготовки обратит на это внимание.

И всё же он обратил.

— Что-то я друга твоего давно не видел и не слышал, — как-то раз за завтраком небрежно заметил Матвей. — Куда он пропал?

— Ты про Лёшку что ли? — спросила Мира, намазывая масло на хлеб. — Так мы с ним расстались.

— Правда? — Мира поймала на себе его внимательный взгляд. Как будто он пытался определить, не шутит ли она.

— Ага, — пожала плечами Мира и, чувствуя необходимость объясниться, добавила: — Просто надоело что-то, и я решила это закончить.

— О, понятно, — сказал Матвей и потянулся к заварнику, чтобы налить себе чай.

Его скупая реакция даже задела. Мира, старательно скрывая разочарование за фальшивым возмущением, поинтересовалась:

— Эй, и это всё? А где же твоё сочувствие и поддержка? Вдруг я страдаю от разбитого сердца? — Запоздало она поняла, что фраза про разбитое сердце звучит нелогично после её же слов о том, что отношения ей просто надоели.

— Не похоже, чтобы у тебя оно было разбито.

— Я просто хорошо умею это скрывать.

Матвей усмехнулся в ответ. Конечно же, он ей не поверил.

* * *

В июле свершилось долгожданное событие: Матвей сдал последний экзамен и наконец-то обрёл свободу, по крайней мере на несколько недель до объявления результатов. Уже на следующий день родители велели им собирать вещи к бабушке. Их ежегодной поездки Мира ждала этим летом с особым нетерпением: наконец-то она сможет провести время с братом. Ни опостылевшей учёбы, ни надоевших алён — как же она скучала по этому! Видя её бьющее через край воодушевление, папа не удержался от шутки:

— Чего так к бабушке рвёшься — кавалер там тебя что ли ждёт?

— Папа!

— Да ладно тебе, я же пошутил.

Папа только добродушно посмеялся над ней, но Мира всю дорогу прятала своё красное лицо за журналом, делая вид, что поглощена чтением.

И всё же папины неуместные замечания не испортили ей настроения. Только лишь машина заехала во двор и остановилась, Мира выскочила из неё и принялась со смехом гладить и чесать за ушами подбежавшего к ней Боню. Матвей тоже выглядел довольным. Она не могла не заметить, как переменилось его настроение: насколько нервным он был накануне экзаменов, настолько же спокойным и расслабленным казался ей сейчас.

Тем же вечером, когда они сидели на веранде, Мира поинтересовалась:

— Ты совсем не переживаешь о результатах?

Сорванным зелёным колоском она пощекотала ему нос. Матвей смешно поморщился, фыркнул и ловким движением отобрал его у неё.

— А толку? — сказал он, вертя отнятый колосок в руке. — Я сделал всё что мог, и пока не выставят результаты, я не буду об этом думать. Хочу отдохнуть.

— Жаль тебя разочаровывать, но бабуля грозилась завтра запрячь нас лепить вареники.

Матвей рассмеялся и запустил колоском ей в волосы.

— Для меня сейчас и лепка вареников звучит, как долгожданный отдых, — признался он.

К счастью, бабушка эксплуатировала их в меру, и всё то время, которое не занимала помощь по хозяйству, они проводили вдвоём. Всё складывалось так, как и мечталось Мире: они ходили вместе на речку и в лес, катались на велосипедах и долго гуляли вечерами, возвращаясь домой далеко после заката. Её совсем не тянуло к соседским ребятам, с которыми она когда-то дружила в детстве. Если бы все в округе одним днём исчезли, она бы этого и не заметила. Всё, что ей сейчас было нужно, это её брат. Мира чувствовала неутолимую потребность компенсировать каждую минуту проведённого врозь времени. Времени, потраченного на обиды, ревность и попытки разобраться в себе. Теперь всё оставалось в прошлом, а к ней наконец-то вернулось ощущение, что Матвей — её. И она не собиралась делить его больше ни с кем.

* * *

— Представляешь, здесь когда-то жили древние скифы. — Матвей указал рукой на раскинувшиеся неподалёку холмы, поросшие травой и кустарником.

Мира лежала, растянувшись на подстилке для пикника, и ела малину из судочка. В небе над головой проплывали потемневшие, напитавшиеся влагой облака. Их было слишком много, чтобы день считался солнечным и ясным, но ещё недостаточно для того, чтобы пролился дождь. В детстве бабушка рассказывала, что нужно обращать внимание на ласточек — те, действительно, летали сейчас низко над землёй, а ещё на цветы — их аромат витал в воздухе, особенно насыщенный и глубокий.

— А ты откуда знаешь? — Мира сначала подняла голову, а потом и села рядом, подобрав под себя ноги.

— В школе же рассказывали, — ответил Матвей с лёгкой укоризной в голосе, словно намекал, что и ей лучше бы слушать учителей на уроках. Но когда там про этих скифов им могли рассказать? В классе пятом, наверное? С чего бы ей вообще о таком сейчас помнить? — Они хоронили своих царей в таких вот насыпных курганах. Знаешь, они же верили в загробную жизнь, поэтому и клали им всё, что по их мнению могло понадобиться в загробном мире. Золото, оружие, утварь, даже приносили в жертву лошадей и слуг.

— Какая милая традиция, — с сарказмом сказала Мира. — Слуги, наверное, были особенно счастливы. Мало того, что их убивали, так ещё и заставляли служить после смерти.

Матвей усмехнулся:

— Да, варварство, но ведь это был совсем другой мир. Нам сейчас его не понять. Я всё пытаюсь представить, как тогда жили люди, но получается плохо. Хотел бы я увидеть это своими глазами.

— Хотел бы жить в те времена?

— Что? Нет, конечно, — засмеялся Матвей.

— Дай угадаю. Потому что сейчас удобнее? Есть электричество, водопровод, тёплые дома и магазины под боком. Не нужно идти в лес добывать кабана на ужин.

— А ещё медицина, — добавил Матвей. — Та, что была ещё лет двести назад, это проще застрелиться, чтобы не мучаться. Но я не только об этом. Если бы современный человек, с нашей моралью и ценностями, попал в то время, он просто сошел бы с ума. Представь, ты сеешь себе спокойно пшеницу, а соседнее племя нападает на твоё поселение, разоряет и сжигает его. Или какой-то царёк решает присоединить чужие земли и посылает туда войско. Человеческая жизнь тогда ничего не стоила.

— Ну… да, — согласилась Мира, осмысляя услышанное. — Сейчас определённо лучше. — Она протянула Матвею судок с малиной и он закинул себе в рот несколько ягод.

— Не то слово. Мы живём в век гуманизма и индивидуализма, — вдохновенно продолжил он. — Для нас сейчас дикость то, что раньше было обычным делом. Войны там, грабежи. Ты ведь не ждёшь набегов соседей, потому что это невозможно. По крайней мере среди цивилизованных стран.

Мира задумалась над его словами. Уроки мировой истории, всплывшие в памяти, говорили об обратном.

— Шестьдесят назад это было ещё очень даже возможным.

— Первая половина двадцатого века, и правда, была очень жестокой и кровавой, — со вздохом признал Матвей. — Но с тех пор прошла целая человеческая жизнь. Не думаю, что такое когда-либо повторится снова. Люди учатся на своих ошибках. ООН, кстати, приняла резолюцию, что никакие соображения какого бы то ни было характера не могут служить оправданием агрессии, — он произнёс это так, словно те несколько строк документа служили охранной грамотой мира.

Порыв ветра налетел на крону дуба, под которым они сидели, и осыпал подстилку листьями. Мира вдруг заметила, что Матвей как-то особенно долго и пристально смотрит на неё. Она затаила дыхание, когда он протянул руку к её волосам.

— На тебя тут… упало это. — Он продемонстрировал ей зелёный листочек, зажатый между двумя его пальцами.

— А, спасибо, — пролепетала Мира, чувствуя, что краснеет. Ну как можно смущаться от такого простого жеста?! Чтобы хоть как-то скрыть замешательство, она ухватилась за их недавнюю тему. — Знаешь, мне кажется, тебе следовало бы родиться во времена наших родителей. Ты бы идеально вписался. Был бы образцово-правильным комсомольцем, носил бы красный галстук. Или их только пионеры носили? Неважно, впрочем, — она махнула рукой. — Ты бы точно так же верил в прекрасное коммунистическое будущее, которое никогда не наступит. Ну а я была бы той сестрой, за которую тебе вечно стыдно, — с весёлым смешком закончила она.

— Неправда. Я всегда тобой восхищался, — тихо сказал Матвей и опустил глаза, заинтересовавшись ромашкой, росшей у края подстилки. Некоторое время он молча крутил её в пальцах, прежде чем заговорил снова: — Я рад, что те времена прошли. Не люблю, когда всех заставляют думать и жить одинаково. Я за свободу мировоззрения. Поэтому мне и кажется, что сейчас лучшее время для прогресса и развития. Хотел бы я увидеть, каким будет мир лет через двадцать.

«Двадцать лет, — подумала Мира, — это же целая жизнь». Непостижимо долго. Недостижимо далеко.

Вот, что невозможно себе представить. Будущее, а не прошлое.

Она взглянула на Матвея: он выглядел таким умиротворённым и мечтательным в этот момент, глядя куда-то вдаль с лёгкой улыбкой на губах. Интересно, о чём он думал? Захотелось нарисовать его портрет, но у Миры не было с собой ни красок, ни холста. Впрочем, не нужно, она и так его запомнит.

«Я же могу сделать ему ещё лучше», — мелькнула внезапная мысль.

— Закрой глаза.

— Зачем? — удивился Матвей.

— Ну, сделай просто.

Он послушно закрыл. Мира потянула его за плечи, вынуждая опуститься, пока его голова не легла ей на колени.

— Не открывай, — предупредила она.

Кончиком пальца, едва касаясь, она провела по его лицу. Ресницы Матвея дрогнули, но глаз он не открыл. Он замер, как показалось Мире, напряженно, как будто боялся пошевелиться, и даже почти не дыша. Не такой реакции она добивалась, ей хотелось, чтобы он расслабился, хотелось сделать ему хорошо.

— Приятно?

— Да, — выдохнул он.

Мира продолжила рисовать невидимыми красками по его лицу, вторя его чертам. Подушечкой пальца пересекла лоб, провела по носу с небольшой горбинкой, очертила скулы и линию челюсти. Сердце билось гулко и восторженно, умоляло её продолжать.

«Я люблю его», — подумала она, впервые в полной мере осознав значение этого слова. Чувство было слишком большим и неудержимым, чтобы оградить его рамками или сковать запретами.

«Это не пройдёт», — в тот же миг с необычайной ясностью пришло к ней. Это не мимолётная, сменяющая одна другую влюблённость, как у её подружек. Она не сможет полюбить кого-то так же сильно, как любит Матвея, и она не сможет его разлюбить.

Где-то совсем рядом гудел шмель, перелетая с цветка на цветок, изредка шелестел листвой ветер, но кроме этих звуков ничего больше не нарушало застывшей тишины. Мир словно замер в полуденной дрёме, время замедлилось. Никогда ещё настолько полно Мира не ощущала своё присутствие в моменте, как сейчас, когда завороженно смотрела на лицо брата. Она в нерешительности задержала палец у уголка его рта, а затем, осмелев, невесомо провела им по его верхней губе.

Матвей шумно вдохнул и распахнул глаза так резко, что Мира вздрогнула, а её сердце ёкнуло и утонуло в глубине его зрачков. Он рывком сел и так же быстро поднялся на ноги.

— Пора уходить, скоро дождь пойдёт, — сказал он, не глядя на Миру.

— Не будет никакого дождя… — растерянно проговорила Мира. В груди что-то словно оборвалось. Секунду назад всё было так чудесно, волшебно… Что изменилось?

Матвей, не обратив внимания на её слова, уже подхватил свой рюкзак и стал собирать в него остатки их пикника. Мире не оставалось ничего другого, кроме как присоединиться к нему. При взгляде на его порывистые и нервные движения в ней зашевелила своими холодными и скользкими щупальцами тревога. Неужели она что-то сделала не так?

Домой ехали почти в полном молчании. Матвей впереди сосредоточенно крутил педали своего велосипеда и на вопросы Миры отвечал односложно и коротко. Дома тут же взялся помогать бабушке с закрутками. И, вроде, под вечер всё постепенно наладилось, он общался с Мирой почти как обычно, но она кожей чувствовала вибрирующее в воздухе напряжение.

А дождь всё-таки пошёл, только поздно ночью.

Мире казалось, что она сходит с ума. Это чувство не отпускало её вот уже несколько месяцев, то ослабляя хват, то вновь стискивая стальным обручем грудную клетку. Можно ли верить своим глазам, внутреннему чутью, если угодно — сердцу, когда все они твердят об одном и том же? Стоит ли прислушиваться к доводам рассудка, когда он яростно доказывает, что все ее предчувствия и догадки только бред воспалённого воображения?

Какова вероятность, подумай.

Ты выдаёшь желаемое за действительное.

Так не бывает, просто выбрось из головы.

Мира пыталась выбросить, вот только факты — упрямая штука, на них не закроешь глаза так просто. Она же видела — что-то менялось, и не в ней, а в Матвее. Был бы на его месте кто-то другой, она бы скорее всего не заметила, такими тонкими были эти перемены. Но это был её родной брат, которого она знала с рождения. Все нюансы его поведения и реакций за годы жизни бок о бок были изучены вдоль и поперёк. Могла ли она ошибаться, говоря себе, что его отношение к ней меняется? Если бы моментов, что указывали на это, было один или два, ими можно было бы пренебречь, как снежинками, упавшими на открытую ладонь. Но они наслаивались друг на друга с каждым днём, образуя снежный ком, массу которого уже не проигнорируешь.

Первое, на что она стала обращать внимание, — это взгляды. Вся палитра его взглядов, обращённых к ней, надёжно хранилась в картотеке её памяти, и когда к ней стали примешиваться новые оттенки, этого нельзя было не заметить. Эти взгляды были иными, никогда прямо, а только украдкой, когда он думал, что она не видит. Когда же она не выдерживала и пыталась перехватить его взгляд, он поспешно, в виноватом смущении, отводил глаза.

Матвей стал также иначе реагировать на самые обычные прикосновения, будь то простое похлопывание по руке или короткое объятие. Он замирал, а дыхание его сбивалось. Мире чудилось, что приложи она в те моменты руку к его сердцу, оно бы отбивало бешеный ритм.

По-другому он стал и касаться её, исчезла та бездумная лёгкость, с которой он мог в любой момент приобнять её за плечи или притянуть к себе. Матвей стал сдержаннее в проявлении физических контактов, но в то же время Мира нутром ощущала его скрытую тягу к ней. Иногда он, словно забывшись, без видимой причины мог убрать волосы с её плеча, а после нервно отдёрнуть руку. Мира никогда не подавала вида, что замечает все эти странности, но оставаясь наедине с собой, она десятки раз прокручивала их в голове, пытаясь найти ответ на один единственный вопрос. Чаша весов постоянно колебалась, склоняясь попеременно то к ужасающей надежде, то к охлаждающим разум отрицаниям.

Оставаться только пассивным наблюдателем долго она не могла, поэтому иной раз Мира устраивала брату мелкие провокации. Оправдывала она себя тем, что ей нужно было просто укрепиться в своих подозрениях либо же опровергнуть их. И старалась не зацикливать внимание на том, насколько ей нравится это чувство будоражащего душу азарта. Смущать его, одновременно делая вид, что она не при делах, оказалось на удивление простым и крайне приятным занятием.

Однажды вечером Матвей вошёл к ней в комнату, когда она сушила волосы, сидя на табурете перед трюмо. Заметив, что он ждёт чего-то, Мира выключила фен.

— Мама сказала, что ужин будет через пять минут.

— Хорошо, — кивнула она.

Матвей замешкался на несколько секунд, не спеша уходить, и Мира решила этим воспользоваться.

— Поможешь мне? — Она протянула ему фен. — А то у меня уже рука устала.

Эта простая просьба отчего-то привела его в замешательство.

— Не думаю, что у меня получится это правильно сделать.

Мира фыркнула и закатила глаза одновременно:

— Здесь ничего сложного. Захватываешь расчёской часть волос и сушишь феном от корней до кончиков.

Матвей неуверенно принял из её рук расчёску и фен, вставая позади. Комната снова наполнилась равномерным гудением. Очень скоро Мира поняла, что не учла одного: того, какую реакцию на неё окажет выполнение данного ею же задания. Матвей перебирал её волосы так бережно и аккуратно, словно всерьёз боялся причинить ей боль каким-то неосторожным движением. От его лёгких случайных прикосновений к ушам или шее по затылку пробегали волнующие мурашки. Хотелось прикрыть глаза от удовольствия, но Мира не могла позволить себе столь явно наслаждаться процессом.

Когда фен замолк, у неё вырвался разочарованный вздох. Слишком быстро всё закончилось. Стоило на будущее придумать поводы просить его об этом почаще. Мира взглянула на Матвея через зеркало: он всё ещё выглядел растерянным, словно это небольшое событие вывело его из душевного равновесия. Что же, она знает, как усилить эффект.

Поймав его взгляд, Мира невинно заметила:

— У тебя это получается так нежно. — Матвей несколько раз сконфуженно моргнул, глядя на неё так, будто ослышался, и Мира невозмутимо добавила: — Зря ты пошёл на свой экономический, мог бы сделать успешную карьеру парикмахера.

— Отлично, оставлю это запасным вариантом, — выдавил он неловкую улыбку.

Мира поднялась с табурета, расчесала пальцами волосы и обернулась к Матвею.

— Спасибо, правда, очень хорошо получилось, — улыбнулась она и обвила руками его шею, прижимаясь щекой к щеке.

— Эй, пусти, задушишь, — ошарашенно запротестовал Матвей, не совершая, впрочем, сколь-нибудь существенных попыток освободиться.

— Попробуй избавиться от меня, — хихикнула в ответ Мира. Она шагнула вперёд, вынуждая его пятиться, пока на пути не возникла кровать, на которую оба и повалились.

Очутившись на нём, Мира приподнялась, руками опираясь о кровать по обе стороны от его лица. Матвей раскраснелся, учащённо дышал и глядел на неё каким-то ошалелым взглядом. Сердце неровно забилось, и Мира отпрянула, принимая сидячее положение. Ещё чуть-чуть и сама бы выдала, насколько её взволновала их близость. Матвей тоже поднялся, кое-как приглаживая растрепавшиеся волосы.

— Ты знаешь, это совсем не интересно, когда ты мне вот так поддаёшься, — чуть погодя сказала Мира, маскируя за обиженным тоном свою неловкость.

— Я вообще не собирался… играть с тобой, — возмущённо ответил Матвей, кажется, немного приходя в себя. — Мы уже не дети, если ты не забыла.

— Нам не обязательно быть детьми, чтобы делать это.

Матвей поперхнулся воздухом и отвернулся от неё, не найдя, что ответить. На его счастье в комнату вошла мама.

— Так, я не поняла, я когда вас есть звала?

— Я уже иду. — Матвей тут же вскочил с кровати и пулей вылетел из комнаты. Мира только опустила глаза на свои колени, безуспешно пытаясь подавить довольную улыбку.

От подобных провокаций в груди и животе разливалось приятное тепло. Его реакции только убеждали Миру в своих догадках. Однако то были детские шалости, которые она могла контролировать. Случай, впервые открывший ей глаза на то, насколько серьёзно их положение, произошёл в день восемнадцатилетия Матвея.

Мира поздравила его рано утром, вручила в подарок книгу, о которой он обмолвился однажды, а также собственноручно сделанный браслет — тёмно-синий, с вплетёнными в него тонкими серебристыми нитями, символизирующий по задуму Миры звёздное небо. Идея подарить свой браслет прочно засела в голове ещё с момента, когда она узнала о расставании Матвея с Алёной, и не отпускала, пока Мира не взялась за её воплощение. Однако теперь её охватила неуверенность — понравится ли ему подарок? Не покажется ли его значение смешным или неуместным? Её заранее заготовленная речь вдруг показалась громоздкой и неуклюжей, рассыпалась на десятки разрозненных смыслов. И всё же она попыталась вопреки своим страхам донести хотя бы её суть.

— Тебе же интересен космос, и знак бесконечности ему подходит, — сбивчиво начала она, указывая на тонкую перевёрнутую восьмёрку, вплетённую в центр браслета. — А также, — Мира выдохнула и подняла на брата глаза, — это плюс-минус показывает, насколько я тебя люблю.

Матвей слегка покраснел и смущённо ей улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он, обнимая её.

Мира оцепенела, когда его губы в поцелуе коснулись её щеки. Это не было похоже на знакомый ей быстрый и крепкий чмок. Он был нежнее и невесомее. И длился дольше. Мира не знала, сколько панических ударов успело сделать её сердце, прежде чем губы Матвея оторвались от её пылающей кожи. Она почувствовала, как совсем рядом от её лица он втянул воздух и выдохнул, а затем подался вперёд и поцеловал снова. Каждую мышцу тела словно парализовало, а мозг превратился в жидкий кисель, в котором плавало только лишь одно понимание: они сейчас одни в квартире. Что если Матвей поцелует её по-настоящему? Что ей тогда делать?..

Матвей отпустил её и отступил на шаг прежде, чем эти вопросы успели отзвучать в её охваченном паникой сознании.

— Ну, пойдём на кухню, сделаем чай, у меня есть ещё минут двадцать до выхода, — предложил он, пытаясь говорить обыденным тоном. Именно пытаясь, потому что даже в своём все ещё заторможенном состоянии, Мира уловила фальшь и натянутость в его голосе. Матвей нервным жестом запустил руку в волосы и зачем-то одёрнул рукав рубашки, смотря при этом куда угодно, только не на Миру.

— Хорошо, я только… я сейчас, — кивнула она. На ватных ногах она вышла из комнаты, но вместо кухни помчалась в ванную, где плеснула себе в лицо холодной воды, надеясь хотя бы так сбить подскочившую вдруг температуру.

Мира стояла, обеими руками намертво вцепившись в гладкие края раковины, потому что ногам своим она не доверяла — те того и гляди грозили подкоситься. Она посмотрела в зеркало: её отражение глядело на неё широко распахнутыми глазами, в расширенных зрачках которых явственно читались ошеломление и страх.

Что только что произошло? Или вернее сказать, чего не произошло?

В последующие дни Мира десятки раз мысленно возвращалась к тому утру. Закрывала глаза и касалась щеки, на которой всё ещё горел фантомный след от поцелуя Матвея. Она же не ошиблась, правда? Не напридумывала лишнего? Рассудок твердил: это могли быть обычные благодарственные объятия и поцелуй в щеку. Ничего странного не случилось. А все её чувства вопили об одном: здесь всё было странным! То, что происходило между ней и Матвеем, было напрочь иным, абсолютно ей не знакомым. Впервые они так близко подошли к черте, которую никто из них не пересёк.

Она привлекает его, боже… Мира ворочалась под тяжелым одеялом, не в силах уснуть. Её лихорадило от одного только предположения, что Матвея может смотреть на неё, как на девушку. И хотеть её может тоже.

И всё-таки как же глупо она себя повела! Застыла истуканом. Неужели испугалась того, что могло бы между ними быть? Но почему? Она же столько думала об этом, представляла… Оказалось, одно дело мечтать о чём-то несбыточном, и совсем другое — когда твои мечты грозятся вот-вот воплотиться в реальность. Она же всегда знала Матвея, как брата, и умела быть с ним только, как с братом. Возможность чего-то другого застала её врасплох и, чего обманывать себя, безумно напугала. Но если она так боится, тогда нужно ли ей это на самом деле? Не лучше ли оставить всё как есть?

Сомнения изводили. Не отпускали, не давали покоя, пока она не решит: отступить или идти вперед по открывшемуся ей пути. Как же ей нужен был совет, как бы помогло выговориться! Но единственный человек, который всегда мог выслушать и помочь распутать клубок противоречий, по иронии был тем, к кому никак нельзя было обращаться.

Ей оставалось только одно: взглянуть в глаза своему страху. Мира сделала это, осторожно, с опаской, прислушиваясь к себе и пытаясь понять — в чём же его причины. Он не был похож на страх из детства — слепой и всепоглощающий — перед чудищами, прячущимися в темноте, не похож был и на страх перед нагоняем от мамы, которую в очередной раз вызывали в школу. Это был страх иного рода — страх перед чем-то новым, чего очень хочешь, но при этом не менее сильно боишься облажаться.

Этот страх не мог остановить её.

* * *

— Эй, Мира, ты слушаешь меня вообще? — недовольный голос Маринки прорвался сквозь плотную завесу мыслей. Мира подняла глаза на отражение подруги в зеркале: та глядела на неё в упор, осуждающе сощурившись, в руке она сжимала плойку, которой до этого накручивала Мире волосы.

— Да, ты рассказывала, как Паша учил тебя ездить на велосипеде, и как за тобой погналась собака, ты испугалась, потеряла управление и врезалась в вашего соседа.

— Да, верно, я говорила об этом, — обманчиво мягким тоном подтвердила Маринка. — Десять минут назад. После была ещё одна фееричная история, которую ты пропустила.

— Извини, можешь рассказать ещё раз? Я что-то отвлеклась, — Мира виновато улыбнулась, надеясь, что это задобрит подругу. Однако в глазах Маринки уже заплясали искорки любопытства, что не сулило ничего хорошего.

— Так, так, ты точно от меня что-то скрываешь, — в такт своим словам Маринка клацнула плойкой и вдруг своим видом напомнила Мире маму в моменты, когда та пыталась дознаться, что же от неё утаивают. — Всё ещё будешь настаивать, что ни для кого особенного не наряжаешься?

— Нет, я же говорила, что там будут однокурсники Матвея, я никого из них не знаю. — Мира уже жалела, что не воспользовалась услужливо предоставленной догадкой, на которую можно было спихнуть и её волнение, и заторможенность. Пусть бы Маринка думала, что она действительно хочет впечатлить кого-то из знакомых брата. — Поэтому и переживаю.

— Это ты-то боишься знакомиться с новыми людьми? — недоверчиво переспросила Маринка, наматывая на плойку очередную прядь Мириных волос.

— А что, непохоже на меня?

Маринка вздохнула с видом человека, которому вешают лапшу на уши, но у которого нет ни сил, ни желания её снимать.

— Ну ладно, как скажешь. Желаю тебе произвести впечатление на этого «никого особенного». И вообще я тебе завидую, — переменила тему она, — я бы тоже хотела пойти в клуб. Повезло, что твоя мама тебе разрешила.

Да уж, повезло. Когда Мира узнала, что руководство факультета, на котором учится её брат, по случаю вручения студенческих решило устроить для первокурсников вечеринку в одном из лучших клубов Харькова, она загорелась идеей туда попасть. Пришлось развернуть целую военную кампанию, чтобы добиться разрешения у мамы. В ход шло всё: и разумные аргументы («Мам, ну это приличное место, там будут следить за порядком. К тому же я буду с Матвеем»), и апелляция к собственным заслугам («Разве я не заслужила? У меня хорошие оценки, я даже не курю больше и не гуляю по вечерам с «непонятными компаниями»), и самые неприкрытые лесть и подхалимаж («Ну, мамочка, ты же у меня самая лучшая, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста»). Спустя неделю сопротивление было полностью сломлено. Мама устало махнула рукой и сказала:

— Ладно, можешь идти, но спроси сначала у Матвея, не против ли он. И дома чтоб были до двенадцати.

Радостная, Мира тут же помчалась к брату, однако он, к её удивлению и досаде, не выразил от этой новости никакого энтузиазма.

— Тебе это правда нужно? — он оторвался от учебника и поднял на Миру серьёзный взгляд. Она кивнула. — Ну, если ты хочешь…

Это всё, чего удалось от него добиться в тот вечер. Он погрузился в какую-то особо глубокую даже для себя задумчивость, и ни вытащить его из неё, ни растормошить вопросами у Миры не получилось.

Его реакция гасила настрой, заставляла сомневаться в принятом решении, но тем не менее не могла вынудить от него отказаться. Поэтому в день Икс она и напросилась к Маринке, которая согласилась помочь ей с укладкой и одолжить платье. В гардеробе Миры не было подходящих вещей — ей хотелось выглядеть по-новому, романтичной и таинственной, чтобы в глазах Матвея образ девушки, которая ему нравится, окончательно вытеснил привычный ему образ сестры. Может быть, тогда ему станет проще.

— Вот и всё. — Маринка взлохматила крупные кудри на голове Миры, придав волосам объёма, и в довершение распылила на них небольшое количество фиксирующего лака. — Красотка моя, — вынесла она окончательный вердикт.

Аккурат после её слов раздалась протяжная трель дверного звонка.

— Это за мной. — Мира быстро осмотрела себя в зеркале. Это короткое синее платье ей шло, и вместе с тем она чувствовала себя в нём непривычно. Словно глядящая на неё из зеркала девушка с бледным лицом и горящими решимостью глазами была кем-то другим, незнакомым Мире.

В прихожей она отворила дверь, пропуская Матвея внутрь. Он переступил порог и застыл, заметив Миру. С его губ сорвался вздох, словно он хотел сказать что-то, но слова растерялись где-то по пути. За короткий промежуток времени он осмотрел Миру с головы до пят, а затем отвёл глаза.

— Дядя Коля уже ждёт внизу, — отрывисто сказал он, изучая взглядом вешалку для одежды.

— Как я тебе? — неуверенно улыбнулась Мира.

— Отлично. — Теперь внимания Матвея удостоилась обувная полка у его ног.

— Эй, Мир, ты забыла, — в прихожую вышла Маринка, протягивая Мире чёрный клатч. — Привет, Матвей.

— Привет.

— Скажи, что Мирка сегодня отпадно выглядит?

— Да, — коротко ответил он, по-прежнему избегая смотреть на Миру. — Ну что, идём?

— Сейчас, минуту. — Мира опустилась на пуфик, чтобы надеть туфли. Руки немного дрожали.

Когда они выходили в подъезд, Маринка не преминула дать Мире последнее напутствие:

— Повеселись там. И обязательно с кем-то познакомься, иначе буду разочарована.

— Хорошо. — Мира оглянулась на Матвея, но он уже спускался по лестнице.

В салоне дядь Колиной девятки тихо не было: трещала диспетчерская рация, играл шансон, а сам сосед не замолкал почти ни на минуту — рассказывал байки из своей бурной молодости и травил анекдоты. Диалог в основном поддерживала Мира. Матвей едва проронил пару слов и всё остальное время смотрел в окно на проносящиеся мимо огни вечернего города. Он казался отчуждённым, сосредоточенным и мрачным, словно ехал не на свою первую в жизни студенческую вечеринку, а на похороны дальнего родственника. Мира поглядывала на него время от времени, и всякий раз сердце стискивала тревога.

— Эй, — улучшив момент, когда дядя Коля отвлёкся на дорогу и наконец замолчал, Мира тронула брата за плечо.

Матвей вздрогнул, слишком резко, и тотчас же повернулся к ней.

— Ты выглядишь невесёлым, — понизив голос, осторожно заметила Мира. — Если ты не хочешь, чтобы я была там, только скажи, я вернусь домой. Это твой день, я не хочу мешать тебе.

— Нет-нет, не надо, — поспешно помотал головой Матвей. В его голосе отчётливо прозвучали растерянно-виноватые нотки. — Ты же этого так хотела. Собиралась столько. И дело не в тебе, просто я… не фанат таких мероприятий. Задумался о своём, вот и всё. Не бери в голову.

Его ответ не успокоил и не разогнал тревоги, и всё же Мира понадеялась, что там, в клубе, музыка, танцы и общая драйвовая атмосфера сделают своё дело, и настроение его улучшится.

* * *

Мира ни разу ещё не бывала в харьковских ночных клубах. Приходилось прилагать усилия, чтобы не оглядываться ежеминутно, осматривая обстановку и гостей. Конечно, их поселковый клуб, в котором она с четырнадцати лет отплясывала на дискотеках, пока гостила у бабушки, не шёл ни в какое сравнение с тем, что она наблюдала сейчас. Этот выглядел куда масштабнее, дороже, взрослее: большое помещение в фиолетовых, синих и чёрных тонах, с потолка свисал серебристый диско-шар, пускающий солнечных зайчиков на танцпол и сцену с диджейским пультом, а по периметру выстроились столики, почти все уже занятые галдящими студентами.

Они с Матвеем и ещё несколькими его однокурсниками расположились за одним из столиков на полукруглом кожаном диване. Официантка принесла напитки. Мира сразу же притянула к себе свой «Секс на пляже». Этот коктейль она ни разу не пила, но название ей понравилось. Матвей слегка нахмурился, проследив за её бокалом, но ничего не сказал. Себе он заказал безалкогольный мохито.

С одним из одногруппников Матвея — Богданом — после того, как их с Мирой представили друг другу, у неё завязался лёгкий и непринуждённый разговор. Это был парень среднего роста, с соломенного цвета волосами и усыпанным веснушками лицом. Но, несмотря на его немного простоватую на первый взгляд внешность, Мира могла побиться об заклад, что от нехватки женского внимания он точно не страдает. Богдан оказался приезжим из Каменца-Подольского, заселившимся в университетское общежитие. Их беседа, начатая с обмена впечатлениями о родных городах, перетекла в личное русло — обсуждение интересов и увлечений. Рассказав про себя, Мира поинтересовалась:

— Ну а ты чем увлекаешься?

— Да так, всем понемногу: скейт, видеоигры, комиксы, — начал перечислять по пальцах Богдан, — хиромантия, — последнее он сказал небрежным тоном, но Мира сразу поняла, что это специально было сделано для пущего эффекта.

— Хиромантия? Ты шутишь?

— Да нет, я опытный хиромант в третьем поколении, — он откинулся на спинку диванчика с самым невозмутимым видом и сделал глоток пива. Мира не смогла сдержать улыбки. Ей нравилась эта игра.

— И сколько берёшь за свои предсказания?

— Дорого. Но тебе повезло: у меня есть принцип — для сестёр моих друзей бесплатно. Тем более Матвей недавно очень меня выручил: не стал ставить пропуск в журнале. Надо же как-то отблагодарить.

Матвей натянуто улыбнулся в ответ:

— Не забывай, что эта акция строго ограничена. Не больше одного пропуска в месяц. Блат не пройдёт. Даже за услугу моей сестре.

Богдан вздохнул.

— Что поделаешь. Наш староста очень принципиальный. Но я понимаю: большая власть — большая ответственность. — Он повернулся к Мире, — Так что, Мирослава, не хочешь воспользоваться шансом?

— Почему бы и нет? Но… вдруг ты мне какую-то страшную судьбу предскажешь. Не хочу о таком знать.

— Ни в коем случае. У меня есть ещё один принцип: никогда не расстраивать девушек, — обаятельно улыбнулся Богдан и в приглашающем жесте положил руку на стол ладонью вверх. — Ваша ладонь, прекрасная леди.

Мира отставила в сторону свой бокал и вложила ладонь в руку Богдана. Он тут же, одной рукой придерживая её за запястье, второй ощупал её кисть, прошелся по длине пальцев.

— Узкая ладонь и длинные пальцы указывают на тонкую и творческую натуру, — деловито объяснил он. — Вот эта линия жизни. — Богдан провёл по дуге огибающий основание большого пальца. Мира хихикнула от щекотки. — У тебя она чёткая и длинная, значит, жизнь будет интересной и насыщенной. А это — линия судьбы, она идёт с холма Луны, значит, карьеру тебе лучше строить за границей. Но девушкам ведь всегда интереснее узнать о любви, не так ли? — Богдан хитро подмигнул и улыбнулся. — Твоя линия сердца уходит на холм Юпитера.

Он загадочно замолчал, вынуждая Миру поинтересоваться:

— И что же это значит?

— Это значит, что тебя ждёт сильная и страстная любовь.

Мира усмехнулась и убрала руку.

— Ты, как настоящий предсказатель, говоришь то, что от тебя хотят услышать. Это твоя стратегия?

— Как можно? — притворно возмутился Богдан. — Я говорю только правду и ничего, кроме правды.

Мира искоса взглянула на Матвея, и её сердце словно провалилось в вязкую стылую топь. Он с отсутствующим видом смотрел в их сторону, и было неясно, смотрит ли он на них или же настолько глубоко погрузился в себя, что окружающий мир перестал для него существовать. Ей было бы проще, увидь она ревность или раздражение, но только не этот взгляд, в котором не отражалось ничего. Она скорее ощутила всем своим естеством, чем увидела глазами: Матвей испытывает страдание, находясь здесь. И дело было не в самом вечере, не в людях вокруг. Причина заключалась только в ней одной. Чувство вины растеклось по венам быстрее алкоголя. В лёгкие словно забился колотый лёд — не сделать ни единого глубокого вздоха. Мира хотела обратиться к Матвею, сказать ему хоть что-то, чтобы вырвать из капкана собственных мыслей, но протяжный звук микрофона, а затем и чужой мужской голос, усиленный динамиком, отвлекли её.

— Дорогие господа-первокурсники и их гости, поскольку все уже в сборе, начнём наконец то, ради чего мы все здесь собрались, — сказал в микрофон высокий лысоватый мужчина, вышедший на середину сцены.

— Осталось только переждать всю эту официальную муть — и можно, наконец, начинать тусить, — шепнул ей на ухо Богдан.

Мира хмыкнула в ответ и покосилась на Матвея, но тот уже смотрел в сторону своего декана.

«Официальная муть» продлилась больше часа. Когда все студенческие билеты были торжественно вручены, а последние слова — сказаны, громкость музыки усилилась многократно, и весёлый голос ди-джея прокричал в микрофон:

— Харьков, готовы танцевать до утра? Сделаем сегодняшнюю ночь по-настоящему жаркой!

Под ритмичный бит танцпол заполнился в мгновение ока.

— Ну что, идёмте? — Богдан махнул им рукой, первым поднявшись на ноги.

Мира встала следом, но, оглянувшись на Матвея, заметила, что он не сдвинулся с места. На её вопросительный взгляд он приподнял свой недопитый мохито и постучал по бокалу.

— Вы идите, я догоню.

— Ты сегодня как-то не в настроении, — с удивлением заметил Богдан.

— Всё окей, — Матвей ответил деревянной улыбкой. — Я позже присоединюсь.

Мира покидала их столик с зудящим чувством беспокойства в груди. Но что она могла сделать? Не тянуть же его за собой силой? Она даст ему немного времени. В конце концов весь вечер за столом он не просидит.

А на танцполе с ней случилось нечто невероятное, чего раньше она никогда не испытывала. Глубокие повторяющиеся басы пронизывали насквозь, отзываясь вибрациями в грудной клетке. Общий энергетический поток подхватил Миру, враз вытряхнув из головы все тревоги. Она танцевала в плотном море человеческих тел, ощущая блаженную лёгкость и в теле, и в мыслях. Даже руки Богдана на её талии не вызывали отторжения, а воспринимались, как неотъемлемая часть всего действа.

Выныривая из транса, она искала глазами брата, но не замечала его среди танцующей толпы. Спустя несколько песен, разгорячённая и запыхавшаяся, Мира всё же покинула танцпол и отправилась на его поиски. За их столиком его не оказалось. Однако всего через несколько минут она нашла Матвея у барной стойки: он держал стакан с прозрачной жидкостью и льдом. Сиреневые, зелёные и белые пятна света плясали по его одежде и лицу, парадоксальным образом только подчеркивая его отчуждённость от этого места. Мира подошла ближе и, забрав стакан из его рук, сделала большой глоток. И тут же поморщилась.

— Ты принципиально сегодня не пьёшь алкоголь? — громко, стараясь перекричать музыку, поинтересовалась она.

— А что такого?

— Брось, тебе восемнадцать, тебе уже всё можно! Выпей уже что-то и расслабься наконец.

— Может, я не хочу расслабляться, — он пожал плечами, а затем выдавил очередную фальшивую улыбку. Впору уже собирать их коллекцию. — К тому же кто-то из нас должен оставаться трезвым? Ты веселись, я прослежу, чтобы всё было нормально.

— Да что с тобой такое? — потеряв терпение, Мира легонько стукнула его в плечо. — Ты мне не воспитатель и не нянька. Ты можешь веселиться вместе со мной!

Откуда ни возьмись рядом с Матвеем материализовалась какая-то девчонка с густо подведёнными глазами и дёрнула его за рукав рубашки.

— Матвей, ну пойдём танцевать!

— Я не хочу сейчас, Ир, — едва взглянув на неё, ответил он.

Девчонка пожала плечами и исчезла в толпе так быстро, что Мира не успела для себя оценить степень её угрозы. Впрочем, судя по тому, как мало внимания уделил ей Матвей, угроза пока незначительна.

И всё же та незнакомая девчонка подкинула ей идею.

— И правда, пошли танцевать. — Мира поставила стакан на стойку и, схватив Матвея за руку, настойчиво потянула за собой.

— Мира, нет… — слабо возразил он, невольно шагнув следом.

— Ты же не сможешь отказать мне? — Мира обернулась к нему, хитро сощурившись.

У Матвея вырвался тяжёлый полный смирения вздох, который она расценила как свою победу.

Пробираясь сквозь плотную массу дёргающихся в танце тел, Мира крепко сжимала ладонь брата. Она опасалась, что если хоть на немного ослабить хват, Матвей обязательно найдёт повод, чтобы улизнуть. Но пока он послушно позволял себя вести, и Мира едва сдерживала рвущуюся изнутри бурю ликования.

Стоило им остановиться, как музыка, прогремев ещё пару аккордов, стихла. На её смену пришла другая, медленная и протяжная. Мигающие огни погасли, а ди-джей объявил:

— Мы сбавляем обороты. Медленный танец объявляется открытым!

Матвей пожал плечами и сделал едва уловимое движение в сторону, явно намереваясь уйти, но Мира его опередила. Её озарила идея, и она, молниеносно приняв решение, положила руки ему на плечи, сцепив их в замок за шеей. Матвей застыл, ошеломлённо глядя на неё.

— Давай потанцуем, — смело предложила она.

— Ты серьёзно? — выдохнул он, всё так же не шевелясь, будто на него повесили взрывное устройство, которое может сдетонировать от малейшего движения.

— А что такого? — Мира округлила глаза в притворном удивлении.

Танцпол, между тем, наполнялся людьми, и Матвею не оставалось ничего другого, кроме как сдаться и принять правила. Он осторожно положил руки ей на талию. Слишком осторожно, как будто она была не обыкновенной девушкой, из плоти и крови, а облаком, грозящим развеяться и исчезнуть от чересчур тесного контакта. Но это уже не имело значения, потому что, едва заполучив брата в свои руки, Мира прижалась ближе, положив голову ему на плечо.

Не сразу, но она узнала песню — играла «Everything I do», которую они с Маринкой когда-то заслушивали до дыр на её магнитофоне. Людей на танцполе ощутимо прибавило, они сомкнулись вокруг плотным кольцом, из которого не сбежать, даже если бы захотелось. Полумрак делал лица танцующих пар практически неразличимыми, даря иллюзию уединённости. Мира легко перебирала волосы на затылке Матвея, чувствуя, как участилось его дыхание. Теперь его руки не едва касались, а прижимали её к себе теснее и крепче, и от этой близости по телу разливалась жаркая истома. Однако что-то не давало Мире окончательно забыться и раствориться в моменте, наверное, понимание, что песня когда-то закончится, и реальность поглотит их.

Действуя скорее интуитивно, чем отдавая себе отчёт, Мира слегка отстранилась, чтобы заглянуть в лицо Матвею. В полумраке выражение его глаз было не различить, но что-то во взгляде, устремлённым прямо на неё, заставило сердце сжаться в томительном ожидании. Они остановились, оба пойманные в ловушку зрительного контакта. Взгляд Матвея опустился чуть ниже, и в следующий миг он наклонился к ней, а Мира прикрыла глаза, на этот раз полностью готовая к тому, что должно произойти.

Однако ничего не произошло. Мира распахнула глаза и увидела, как во взгляде её брата зарождается осознание и… ужас. Несколько секунд Матвей смотрел на неё, словно не в силах поверить, что собирался сделать, а затем резко отпустил, как будто она была живым огнём в его руках, и отступил на шаг. Прежде чем Мира успела прийти в себя и хоть что-то сказать, он стремительно ушел прочь, оставляя её одну.

Несколько мгновений она простояла на месте, оглушенная, пытаясь переварить случившееся, а затем бросилась догонять брата. Однако его нигде не было. Мира высматривала его в толпе, распрашивала однокурсников, с которыми успела познакомиться: никто его не видел. Она знала, что он не может уйти совсем, оставив её в клубе, но неизвестность давила на виски, отзываясь пульсирующей болью.

Матвей сам нашёл её полчаса спустя. Кто-то тронул Миру за плечо, она вздрогнула и обернулась.

— Матвей!

— Пойдём, — он кивнул ей в сторону выхода.

Они вышли в фойе. Матвей забрал в гардеробе её пальто и свою куртку.

— Я вызвал такси. Будет через десять минут, — коротко пояснил он.

— Но почему так рано? Ещё и одиннадцати нет!

— Что-то неважно себя чувствую. Голова сильно разболелась, — отчеканил Матвей, отведя взгляд в сторону.

Он, и правда, выглядел плохо. Был бледным какой-то неестественной бледностью, а глаза, напротив, горели лихорадочным огнём. Мира опустила взгляд на его руки: он, возможно, не осознавая, сжимал кулаки до побелевший костяшек.

Не смея усугублять его состояние, она только кивнула:

— Хорошо, как скажешь.

На парковке Мира ёжилась от пронизывающего ноябрьского ветра, крепче запахивая полы своего пальто. Матвей стоял рядом в метре от неё, не произнося ни слова. Только раз он взглянул на неё и несмело спросил:

— Ты… как? В порядке?

— Ага, — шмыгнула носом Мира, — в полном.

Наконец-то подъехало такси, ослепляя их светом от фар. Матвей сел на переднее сиденье, тут же называя водителю адрес. Оставшийся путь до дома прошел в плотном молчании.

Позже полночи Мира не могла сомкнуть глаз: мысли атаковали со всех сторон, лишая остатков сна. Мозг работал на полную мощность, обрабатывая массивы информации. Конечно же, она знала причины. Ей хорошо знакомы были все симптомы — слишком долгие взгляды, острые реакции на прикосновения, попытки отдалиться, потому что она сама болела тем же. Оказалось, всё это время она ждала, что он сделает первый шаг, потому что признаваться самой страшно. Боже, как это страшно… Но теперь стало ясно одно: он никогда не поцелует её и не признается ей в чувствах, потому что не знает, что они взаимны. Ясно также, что он этого не поймёт, пока она сама не скажет ему.

Ей придётся сделать этот шаг первой.