Цена доверия (джен)

Комната Анаты была погружена в мягкий полумрак, лишь лунный свет пробивался сквозь тяжелые шторы, оставляя на полу серебристые блики. Аластор стоял на пороге, сжимая в руке шприц. Его пальцы слегка дрожали, но выражение лица оставалось непроницаемым, словно маска, за которой скрывалась буря эмоций. В голове пульсировала мысль: «Зачем я согласился на эту дурацкую игру?» Однако он знал ответ — гордость, пресловутая репутация, которая висела на нем, как тяжелая цепь.

Аната спала, ее светлые волосы рассыпались по подушке, а губы слегка приоткрылись в безмятежном сне. Она выглядела так невинно, что у Аластора на мгновение сжалось сердце. Он подошел ближе, его тень легла на постель, но сестра не шелохнулась. Его глаза скользнули к ее бедрам, к тому месту, куда он должен был ввести иглу.

«Как будто я снова стал тем мальчишкой, который боялся ее разбудить, когда крался за конфетами», — подумал он с горькой усмешкой.

Аластор присел на край кровати, его дыхание стало глубже, а рука с шприцем замерла в воздухе. Он знал, что укол будет болезненным, но еще больнее было осознавать, что он предаст ее доверие.

«Ты всегда выбирал репутацию, Аластор, а не семью», — прошептал внутренний голос.

Внезапно Аната повернулась, ее рука легла на его колено.

— Аластор? — прошептала она, все еще наполовину во сне.

Его сердце заколотилось, а в горле застрял ком. Он замер, словно пойманный на месте преступления, его глаза встретились с ее сонным взглядом.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, голос мягкий, но с ноткой беспокойства.

Аластор не ответил, его пальцы сжались вокруг шприца.

«Ты должен сделать это, иначе Вокс никогда не даст тебе покоя», — прошипел внутренний голос, но другая часть его души кричала, чтобы он остановился.

Лунный свет отразился в его глазах, когда его рука наконец двинулась. Аластор резко отдернул руку, словно обжегшись. Шприц упал на ковер, издав тихий, почти неслышный звук. Аната приподнялась на локте, сон постепенно отступал, уступая место тревоге. Она пристально смотрела на брата, пытаясь понять, что происходит.

— Аластор, что случилось? Почему ты такой бледный? — ее голос был полон беспокойства, и в нем не было ни намека на обвинение.

Это только усилило его муки. Он понимал, что должен объяснить, но слова застревали в горле, словно комья глины. Как он мог рассказать ей о Воксе, о безумной игре, в которую его втянули?

Он поднял шприц с пола, его руки все еще дрожали.

— Прости меня, Аната, — прошептал он, его голос сорвался, — я… я не должен был этого делать.

Он отвернулся, не в силах смотреть ей в глаза, чувствуя себя самым жалким и ничтожным человеком на свете.

Аната молча смотрела на него, а затем медленно протянула руку и коснулась его щеки.

— Что бы ни случилось, я всегда буду рядом, Аластор. Просто скажи мне, что происходит.

В ее глазах была только любовь и сострадание, и в этот момент Аластор понял, что должен рассказать ей правду, какой бы страшной она ни была. Он глубоко вздохнул и начал говорить, медленно и сбивчиво, выкладывая все, как на духу.

— Вокс предложил мне поиграть в " Правду или Действие ". Не знаю, в каком состоянии я был, но я согласился. Начиналось все с безобидных подколов. Мы друг другу задавали невинные вопросы пока...я не выбрал действие.

Аластор колебался. Он знал свою сестру как облупленную и знал на что она способна в ярости. Он конечно мог не продолжать, но совесть буквально заставила продолжить.

— Это Вокс, — выдохнул он, сжимая шприц так, что суставы побелели. — Он… он дал задание.

Аната приподнялась, и одеяло сползло, обнажив ее плечо, тонкое, почти хрупкое в лунном свете.

— Какое задание? — спросила она, но в ее голосе уже не было сонной мягкости.

Аластор закусил губу, его взгляд скользнул вниз, к ее ягодице, к плавному изгибу под тонкой тканью ночной рубашки.

— Я должен был… — он растягивая слова выдохнул. — Сделать тебе укол туда...

Тишина повисла между ними, густая, как смола. Аната не отдернула руку, не отпрянула. Ее пальцы лишь слегка сжали его подбородок, заставив поднять глаза.

— И ты собирался? — спросила она, и в ее голосе не было ни страха, ни гнева.

Аластор не ответил. Его дыхание стало прерывистым, а в груди горело, будто он проглотил раскаленный уголь.

— Почему? — она наклонилась ближе, и ее волосы упали ему на колени, как шелковый занавес.

— Потому что я… — голос его сорвался. — Я испугался.

Она медленно провела пальцем по его губам, заставив его вздрогнуть.

— Чего ты боишься больше, Аластор? — прошептала она. — Его… или себя?

Ее рука опустилась на его запястье, теплая и твердая.

— Дай мне шприц, — сказала она тихо.

Он замер.

— Аната…

— Дай, — повторила она, и в ее глазах вспыхнул огонь, который он не видел годами.

Аластор разжал пальцы.

Она взяла шприц, ее движения были плавными, почти гипнотическими.

Комната снова погрузилась в тишину, но теперь она была наполнена напряжением, словно воздух перед грозой. Аната держала шприц в руке, ее пальцы обхватили его с уверенностью, которая заставила Аластора почувствовать себя еще более уязвимым. Ее глаза, обычно такие мягкие, теперь горели холодным огнем, словно она видела сквозь него, сквозь его страх, его слабость.

— Ты знаешь, что это за лекарство? — спросила она, ее голос был тихим, но в нем чувствовалась сталь.

Аластор покачал головой, его горло сжалось.

— Нет. Он сказал только, что это вызовет боль.

Аната медленно подняла шприц, рассматривая его в лунном свете.

— И ты готов был сделать это? — ее голос был спокойным, но в нем звучал укор, который пронзил его, как нож.

— Я… — он замолчал, не зная, что сказать.

Она наклонилась ближе, ее дыхание коснулось его щеки.

— Ты боишься его, — прошептала она. — Но ты не боишься меня.

Ее рука легла на его плечо, и он почувствовал, как его тело напряглось.

— А что, если я скажу, что ты должен сделать это? — ее губы прикоснулись к его уху, и он вздрогнул.

— Аната…

— Ты должен, — она отстранилась, ее глаза смотрели прямо в его. — Или ты боишься?

Аластор почувствовал, как его сердце заколотилось. Он не мог понять, что происходит, но ее взгляд, ее голос, ее прикосновения — все это сводило его с ума.

— Я… — он снова замолчал, не зная, что сказать.

Аната улыбнулась, и в ее улыбке было что-то опасное.

— Тогда давай, — она протянула ему шприц. — Сделай это.

Он взял шприц, его пальцы дрожали.

— Аната…

— Сделай, — она повернулась, обнажив свою ягодицу, и он почувствовал, как его дыхание перехватило.

Его рука поднялась, шприц был нацелен, но он не мог заставить себя сделать это.

— Я не могу, — прошептал он.

Аната повернулась к нему, ее глаза горели.

— Ты должен, — она взяла его руку и направила шприц на себя.

Аластор почувствовал, как его тело напряглось, его сердце колотилось, а в голове пульсировала одна мысль: «Что я делаю?»

Но он знал, что остановиться уже не сможет.

Его пальцы сжались на поршне, игла коснулась кожи. Аната не дрогнула, лишь слегка прикусила губу. Он посмотрел в ее глаза, и увидел там не вызов, не страх, а лишь странное, почти болезненное любопытство. Он надавил на поршень.

Боль пронзила ее тело, она вздрогнула, но не издала ни звука. Аластор отдернул шприц, словно обжегшись, и отбросил его на пол. Он смотрел на нее, как зачарованный, не в силах поверить, что он действительно это сделал.

Аната медленно повернулась, ее глаза были полны слез. Она коснулась места укола, и на ее пальцах осталась капля крови.

— Теперь ты свободен, Аластор, — прошептала она, и в ее голосе не было ни обвинения, ни упрека, лишь печаль. — Ты сделал свой выбор.

Он опустился на колени перед ней, чувствуя себя самым жалким человеком на свете. Он предал ее, предал себя, предал все, во что верил. Он поднял голову и посмотрел в ее глаза, полные слез и сострадания.

— Прости меня, — прошептал он, — прости меня, Аната. Я… я не знаю, что на меня нашло.

Она обняла его, крепко прижав к себе.

— Все хорошо, Аластор, — прошептала она. — Все будет хорошо.