Баллада о Гарри и Гермионе, или Проклятие Барнаби Озадаченного (гет)

Суббота выдалась на редкость паршивой. С самого утра небо над Хогвартсом затянуло плотной серой пеленой, и теперь по высоким стрельчатым окнам гриффиндорской гостиной без остановки барабанил унылый, монотонный дождь. Казалось, он вымыл из воздуха не только пыль, но и всякое желание двигаться, говорить и даже думать. Атмосфера в общей комнате была такой же вялой и сырой, как и погода за стеной. Студенты, разморенные теплом от камина, растеклись по креслам и диванам, словно подтаявший воск. Кто-то дремал, уронив голову на учебник, кто-то лениво гонял по доске плюй-камни, а кто-то, как Рон Уизли, находился на последней стадии борьбы со всепоглощающей скукой.

Рыжеволосый гриффиндорец лежал на спине на старом, видавшем виды диване и, прищурив один глаз, целился шахматной ладьей в муху, меланхолично ползавшую по потолку.

— Мерлин, какая тоска, — пробормотал он уже в пятый раз за последний час, не спуская взгляда с цели. — Я бы сейчас на что угодно согласился. Даже на сдвоенное зельеварение со Слизерином. Честное слово. Хоть какое-то развлечение.

Гермиона Грейнджер, сидевшая в кресле неподалеку, тяжело вздохнула. Ее маленький островок порядка, состоящий из аккуратно расставленных чернильниц и стопок книг по Древним Рунам, выглядел оплотом цивилизации посреди всеобщего уныния. Однако сама девушка разделяла общее настроение. Ее взгляд то и дело отрывался от витиеватых символов и блуждал по комнате. Она жаждала загадки, интеллектуального вызова, чего-то, что заставило бы ее мозг работать на полную мощность, а не просто впитывать сухие факты из пыльных фолиантов.

Гарри Поттер, устроившийся в кресле напротив, молчал. Он методично чистил свою волшебную палочку куском мягкой ткани, и отблески пламени из камина танцевали на его круглых очках. Скука Рона была ему понятна, но под ней, как всегда, скрывалось иное, более глубокое беспокойство. Тишина и бездействие давали слишком много простора для мыслей, которые он предпочитал гнать прочь — мыслей о Волдеморте, о пророчестве, о той тяжелой ноше, что лежала на его плечах. Ему нужен был вызов, приключение, пускай даже самое незначительное, чтобы отвлечься, чтобы почувствовать себя обычным подростком, ищущим неприятностей, а не Избранным, ожидающим своей судьбы.

Именно в этот момент, когда казалось, что день окончательно и бесповоротно испорчен, сквозь стену рядом с камином просочилась полупрозрачная фигура. Почти Безголовый Ник, придерживая голову, чтобы та не болталась слишком сильно, обвел гостиную туманным взором и, заметив поникшее трио, подлетел поближе.

— Добрый день, юные гриффиндорцы, — прошелестел он, стараясь придать своему голосу нотки бодрости. — Что за мрачные лица в такую чудесную… хм… мокрую погоду?

— Привет, Ник, — отозвался Рон, опуская ладью. — Скучаем до смерти. Буквально. Еще немного, и я начну разговаривать с ковром.

Ник сочувственно качнул головой, отчего та опасно накренилась.

— Ах, скука — вечная спутница юности в стенах замка. Но, возможно, я смогу предложить вам нечто, что развеет ваше уныние. Небольшой исторический секрет, известный лишь немногим.

Глаза Гермионы тут же загорелись живым интересом. Она выпрямилась в кресле, отложив книгу.

— Секрет?

— Именно, — призрак понизил голос до заговорщического шепота. — В одном из редко посещаемых коридоров на седьмом этаже, том, что ведет к северной башне, есть портрет. Портрет сэра Барнаби Озадаченного. По легенде, он охранял короткий путь в Хогсмид, проход, созданный еще до того, как была нарисована Карта Мародеров.

Рон сел на диване так резко, что тот скрипнул.

— Короткий путь в Хогсмид? Сливочное пиво! «Сладкое королевство»! Ник, почему ты молчал?!

— Потому что это не так-то просто, мой юный друг, — улыбнулся Ник. — Сэр Барнаби был крайне эксцентричной личностью. Пароль к его проходу так никто и не разгадал. Говорят, он менялся каждый час и подчинялся не логике, а… настроению самого портрета. Многие пытались, но все уходили ни с чем.

Это было именно то, что нужно. Загадка для Гермионы, практическая выгода для Рона и приключение для Гарри.

— Неразгаданный пароль? — в голосе Гермионы звенел азарт. — Историческая тайна? Сэр Барнаби Озадаченный… Кажется, я читала о нем в «Истории эксцентричных чародеев». Он был известен своими непредсказуемыми защитными заклинаниями!

Гарри почувствовал, как внутри зарождается знакомое волнение.

— Новый тайный ход. Что-то, чего нет на Карте Мародеров, — сказал он, поднимаясь с кресла. Его глаза блеснули за стеклами очков. — Пойдемте посмотрим.

Скуку как рукой сняло. Через минуту трио, накинув мантии и вооружившись энтузиазмом, уже поднималось по винтовой лестнице на седьмой этаж, оставив позади унылую гостиную и муху, одержавшую безоговорочную победу над шахматной ладьей. Они еще не знали, что это приключение окажется куда более запоминающимся, чем они могли себе представить. И куда более унизительным.

* * *

Седьмой этаж встретил их тишиной и пылью. Коридор, о котором говорил Ник, был узким, тускло освещенным редкими факелами, чей свет тонул в густых тенях. Вдоль стен, словно безмолвные стражи, застыли ряды старых рыцарских доспехов, покрытых патиной времени. Пахло холодным камнем, забвением и чем-то еще, неуловимо-сладковатым, как запах старых книг. В самом конце этого коридора, на глухой стене, висел небольшой, потускневший от времени портрет в тяжелой позолоченной раме.

На нем был изображен волшебник средних лет с растерянным, словно он только что забыл, зачем сюда пришел, выражением лица. Его брови были удивленно приподняты, а на голове красовался нелепый фиолетовый колпак со звездочками. Табличка внизу гласила: «Сэр Барнаби Озадаченный». В данный момент сэр Барнаби, казалось, полностью соответствовал своему имени и прозвищу — он дремал, тихонько постанывая во сне.

— Ну, выглядит он не слишком грозно, — шепотом заметил Рон, с сомнением разглядывая дремлющего чародея.

Гермиона, однако, была настроена серьезно. Она подошла ближе, поправила мантию и решительно произнесла, делая ставку на логику:

— Приветствую, сэр Барнаби. Мы хотели бы пройти. Пароль — «Фибоначчи»!

Портрет встрепенулся, приоткрыл один глаз, окинул Гермиону скучающим взглядом и громко, с чувством зевнул, даже не прикрыв рот рукой. Затем снова задремал.

— Ладно, логика не сработала, — пробормотал Рон. — Попробуем классику. Эй, сэр! «Лимонный шербет»!

Сэр Барнаби поморщился и, не открывая глаз, лениво почесал кончик носа.

— Какая банальность, — проскрипел он. — Попробуйте что-нибудь пооригинальнее, юноша.

Они перепробовали все, что приходило в голову. Названия заклинаний, имена основателей Хогвартса, даты знаменитых магических битв, дурацкие рифмы. На «Экспеллиармус» портрет фыркнул. На «Годрика Гриффиндора» посоветовал не упоминать «этого выскочку». Гермиона даже попыталась использовать нумерологическую формулу, на что сэр Барнаби ответил, что от цифр у него болит голова.

Гарри, до этого молча наблюдавший за их тщетными попытками, решил использовать свой тайный козырь. Он шагнул вперед и тихо прошипел:

— Открытьс-с-ся.

Эффект был неожиданным. Сэр Барнаби вздрогнул и резко распахнул глаза.

— Перестаньте шипеть, молодой человек! — возмущенно воскликнул он. — Здесь вам не серпентарий! Какая невоспитанность!

Их терпение было на исходе. Рон уже готов был пнуть ногой ближайший доспех. Гермиона хмурилась, перебирая в уме все известные ей исторические факты. Гарри, окончательно потеряв самообладание, шагнул к портрету и в сердцах хлопнул ладонью по холодной стене рядом с рамой.

— Да Мерлин с вами! Просто откройте уже!

И тут произошло нечто странное. Раздраженное лицо сэра Барнаби разгладилось, на губах появилась хитрая, почти лисья улыбка.

— Просто? — протянул он, и его глаза лукаво блеснули. — О, я люблю простоту! Это самое элегантное решение!

Не успели они ничего понять, как из позолоченной рамы вырвался яркий сноп золотистых искр. Он окутал Гарри и Гермиону, стоявшую совсем рядом с ним, теплым, щекочущим облаком. Рон, отступивший на пару шагов к доспехам, остался невредим. Гарри и Гермиона одновременно почувствовали странное ощущение в горле — будто они проглотили пузырек с шипучим лимонадом. Искры впитались в их одежду и кожу, а затем исчезли, не оставив и следа.

Наступила тишина.

— Что это было? — хрипло попытался спросить Гарри, но вместо обычных слов из его уст вырвался неожиданно сильный, чистый и до ужаса пафосный тенор:

— О, что за свет, что за дивные ча-а-ары?! Уста мои скованы пламенем грез!

Гарри замер. Он в ужасе уставился на друзей, хлопая себя по рту, словно пытаясь затолкнуть вырвавшиеся звуки обратно. Его глаза за стеклами очков были размером с галлеоны. Это был его голос, но в то же время совершенно чужой — героический, оперный, абсолютно нелепый.

Гермиона, увидев его шокированное лицо, тут же включила свой аналитический ум. Она открыла рот, чтобы сказать что-то успокаивающее и рациональное, вроде: «Гарри, не паникуй, это, должно быть, вербальное заклятие, наложенное на звуковые связки, нам нужно найти контрзаклятие!». Но вместо этого…

— Мой разум ясен, но сердце по-о-о-ёт! — пропела она пронзительным, звенящим сопрано, которое эхом отразилось от каменных стен коридора. — Любви нашей гимн над землей он несе-о-от!

Она осеклась, издав сдавленный писк, который тоже превратился в высокую музыкальную ноту. Лицо ее мгновенно залилось густым румянцем от стыда и паники. Гермиона смотрела на Гарри, тот смотрел на нее, и оба понимали, что попали в самую идиотскую ловушку в истории Хогвартса.

Рон же, стоявший в нескольких метрах от них, видел совсем другую картину. Он не расслышал слов отчетливо за гулким эхом коридора. Он видел, как его лучшие друзья, которые секунду назад были просто раздражены, вдруг преобразились. Он видел, как Гарри, схватившись за голову, принял позу трагического героя. Видел, как Гермиона, в панике взмахнув руками, исполнила нечто похожее на страстный балетный жест. Он слышал музыку — настоящую, драматическую музыку, льющуюся из их уст. В его голове не было места для мысли о глупом розыгрыше. Он видел лишь одно: его друзей поразило страшное, неведомое проклятие.

«Мерлинова борода! — пронеслось в его мозгу. — Их захватил дух оперы! Или какая-то поющая сирена из портрета! Они сейчас будут петь, пока не умрут от обезвоживания! Нужно звать Дамблдора! Или мадам Помфри! Или хоть кого-нибудь!»

Не говоря ни слова (к счастью, его проклятие не коснулось), Рон Уизли развернулся и со всех ног бросился прочь из коридора. Он бежал, чтобы спасти своих друзей, не подозревая, что своим паническим рассказом вот-вот превратит их личный конфуз во всешкольную легенду о великой и трагической любви.

* * *

Рон Уизли не бежал — он летел. Его ноги путались в полах мантии, сердце колотилось где-то в горле, а в ушах все еще отдавалось эхо нечестивого дуэта его лучших друзей. Он не разбирал дороги, проскакивая мимо гобеленов и статуй, едва не сбив по пути пару первокурсников-хаффлпаффцев, которые испуганно шарахнулись в сторону. В его воображении, всегда склонном к драматизму, рисовались жуткие картины. Он видел, как Гарри и Гермиона, бледные и изможденные, поют, пока их голоса не иссякнут, а потом падают без сил, их души поглощенные каким-то древним музыкальным демоном, заключенным в проклятую раму.

С грохотом, от которого подпрыгнул даже кот Живоглот, дрыхнувший на коврике, Рон ворвался в гостиную Гриффиндора. Вялая, сонная атмосфера, царившая здесь полчаса назад, была мгновенно разрушена. Все головы повернулись к нему. Он стоял на пороге, тяжело дыша, с растрепанными волосами и безумными глазами.

— Там… — выдохнул он, хватаясь за бок. — Портрет… он… он проклял их!

— Кого «их», Рон? — спросила Джинни, отрываясь от своего эссе по Чарам. — У тебя вид, будто за тобой гонится акромантул.

— Гарри и Гермиону! — выпалил Рон, подбегая к камину, чтобы все его слышали. — На них напал дух-бард! Из портрета! Он их заколдовал!

В гостиной воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в огне.

— Он заставляет их петь! — продолжал Рон, жестикулируя так активно, что едва не задел Невилла. — Петь друг другу… признания в любви! Я сам видел! Они не могут остановиться! Это какая-то изощренная пытка! Их души поглощает музыка!

Реакция последовала незамедлительно, но оказалась совсем не той, на которую рассчитывал Рон.

— О-о-о, как романтично! — в один голос выдохнули Лаванда Браун и Парвати Патил, прижимая руки к груди.

— Вот это розыгрыш! — восхищенно протянул Фред, переглянувшись с Джорджем. — Нам срочно нужно познакомиться с этим портретом. У него есть потенциал.

Невилл Лонгботтом, стоявший рядом с Роном, побледнел как полотно и от неожиданности выронил из рук горшок с молодой мандрагорой, которая, к счастью, была еще слишком мала, чтобы издать смертельный вопль. Только Джинни смотрела на своего брата с явным подозрением, хотя в глубине ее глаз промелькнуло беспокойство.

Новость, подхваченная десятками ушей, вырвалась из гостиной и понеслась по замку, словно запущенный Фредом и Джорджем фейерверк. К тому времени, как гриффиндорцы спустились в Большой Зал на ужин, история уже обросла невероятными подробностями. Говорили, что Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер заключили нерушимую музыкальную клятву. Что это древнее проклятие, которое поражает только тех, чьи сердца бьются в унисон. Что они обречены на вечную серенаду, пока их любовь не признает сам замок.

И, конечно же, тут как тут оказался Пивз. Полтергейст носился под высоким потолком, кувыркаясь в воздухе и распевая на мотив похоронного марша свою собственную, издевательскую версию событий:

— Гляньте, Грейнджер с Поттером сошли совсем с ума,

Вместо слов у них теперь ария одна!

Он поёт: «Люблю навек!», она поёт: «Мой свет!»,

А портрет-проказник шлёт им свой привет! Хи-хи!

К вечеру вся школа знала эту историю под названием «Трагическая баллада Поттера и Грейнджер».

* * *

Тем временем герои этой самой баллады переживали худшие моменты своей жизни. После панического бегства Рона они остались одни в гулком коридоре, оглушенные собственным позором. Сэр Барнаби в своей раме тихо хихикал.

Гарри посмотрел на Гермиону. Ее лицо все еще пылало, а в глазах стояли слезы унижения. Он отчаянно хотел сказать что-то ободряющее, но боялся, что из этого получится очередной героический куплет. Вместо этого он неуклюже ткнул пальцем в сторону выхода из коридора, вопросительно подняв брови. Гермиона энергично закивала.

Двигаться пришлось бок о бок, стараясь не привлекать внимания, что было практически невозможно. Первый же выход из-за угла привел к столкновению с группой третьекурсников из Хаффлпаффа. Один из них, веснушчатый мальчик, узнал Гарри и робко спросил:

— Простите, Гарри Поттер, сэр… вы не подскажете, как быстрее всего пройти в библиотеку?

Гарри замер. Он мысленно взмолился всем богам, чтобы его голос прозвучал нормально. Он попытался выдавить из себя простое: «Вниз по главной лестнице и налево». Но проклятие имело на этот счет свои планы.

— Иди за звездой, что ведет в храм позна-а-а-ний! — прогремел его баритон, заставив факел на стене затрепетать. — Там мудрости свет озарит твой пу-у-у-ть! Сквозь залы веков, мимо древних преда-а-а-ний! Спеши, юный друг, чтоб свой дух распахну-у-уть!

Хаффлпаффцы застыли с открытыми ртами. На несколько секунд воцарилась ошеломленная тишина, а затем веснушчатый мальчик… начал аплодировать. Его товарищи тут же к нему присоединились.

— Потрясающе, Гарри! — восторженно сказал он. — Это было так… эпично! Можно ваш автограф?

Гарри, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, схватил Гермиону за рукав и потащил ее прочь под жидкие, но искренние овации.

Однако самое страшное унижение ждало их впереди. Пытаясь срезать путь через пустой внутренний дворик, они резко свернули за угол и буквально врезались в Драко Малфоя, которого, как обычно, сопровождали Крэбб и Гойл.

На лице Малфоя расцвела его фирменная ядовитая ухмылка.

— Ну-ну, Поттер, Грейнджер. Куда так спешим? На свидание в чулан для метел? Неужели Грязнокровка наконец…

Он не договорил. Гермиона, пытаясь выдавить из себя вежливое «Прошу прощения, мы не хотели», сделала шаг вперед. Ее сопрано взмыло к серым облакам, пронзительное и отчаянное:

— Прости меня, рыцарь в доспехах из мра-а-а-ка! — запела она, обращаясь к опешившему Малфою. — Мой взор был затуманен сияньем любви-и-и!

Выражение лица слизеринского принца было бесценно. Спесь, недоумение, отвращение и даже толика неподдельного страха сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Он отшатнулся от них, как от прокаженных. Крэбб и Гойл тупо уставились на поющую Гермиону, не в силах обработать происходящее.

— Поттер… Грейнджер… — пролепетал Малфой, пятясь назад. — Вы… вы что, окончательно свихнулись?

Не дожидаясь ответа, он развернулся и поспешно ретировался, увлекая за собой свою свиту. Драко решил для себя, что это какая-то новая, особо извращенная форма гриффиндорского помешательства, и держаться от этого следует как можно дальше.

Гарри и Гермиона, оставшись одни посреди двора, переглянулись. Истерика была уже близко. Им нужно было укрытие.

Наконец, они нашли спасение в пустом классе Трансфигурации на первом этаже. Заперев за собой дверь, Гермиона прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Гарри рухнул на ближайший стул, уронив голову на руки.

После минуты спасительной тишины Гермиона нашла в себе силы действовать. Она подошла к доске, взяла кусок мела и указала на него Гарри, затем на пергамент в своей сумке. Нужно было составить план. Письменно.

Гарри понял ее без слов. Он кивнул и попытался сказать: «Дай мне перо».

— О, дай мне крыло белоснежного лебедя-я-я, — обреченно пропел он на весь класс. — Чтоб начертать на шелках свою боль!

Гермиона в отчаянии швырнула ему через всю комнату первое попавшееся перо. Они сидели за одной партой, пытаясь вывести на куске пергамента хоть одно осмысленное слово, но их руки дрожали. Дрожали от смеси ужаса, отчаяния и подступающего истерического смеха. Они были в ловушке. В ловушке из дурацких романтических баллад и собственного позора, который, благодаря Рону, уже наверняка стал достоянием всего замка.

* * *

Дверь в класс Трансфигурации со скрипом приоткрылась. В щель просунулась рыжая макушка, и пара встревоженных голубых глаз осмотрела помещение. Рон Уизли ожидал увидеть что угодно: арии, трагические дуэты, возможно, даже балетные па в исполнении его друзей. Но он увидел лишь тишину и поражение. Гарри сидел, ссутулившись за партой, и безвольно уронил голову на руки. Гермиона стояла у доски спиной к нему, ее плечи поникли, и она, казалось, изучала трещины в штукатурке с таким вниманием, будто от этого зависела ее жизнь.

Рон тихо вошел и прикрыл за собой дверь.

— Э-э-э… привет, — прошептал он, боясь, что любой громкий звук может снова запустить этот кошмарный механизм.

Гарри поднял голову. В его глазах читалась вселенская усталость. Гермиона медленно обернулась. На ее лице застыло выражение смиренного отчаяния.

— Вы бы слышали, что про вас говорят, — продолжил Рон таким же тихим, заговорщическим тоном. — Вся школа гудит. Называют это «Трагической балладой Поттера и Грейнджер». Лаванда и Парвати уже пишут об этом фанфик. А Пивз… ну, Пивз есть Пивз. Он сочинил песню. Не очень приличную.

Гарри застонал и снова спрятал лицо в ладонях. Гермиона прикрыла глаза, словно слова Рона были физическими ударами. Это было хуже, чем она думала. Гораздо хуже.

Но отчаяние было непродуктивным. Практичная натура гриффиндорской волшебницы взяла верх. Она решительно подошла к доске, схватила кусок мела, который заскрипел под ее пальцами, и вывела на черной поверхности три больших, отчаянных слова:

ПОРТРЕТ. КОНТРЗАКЛЯТИЕ. КАК?

Она обвела последнее слово в кружок с такой силой, что мел сломался.

Трио уставилось на надпись. Это был их главный и единственный вопрос.

— Он что-нибудь говорил? — спросил Рон, напрягая память. — Когда это… началось?

Гарри и Гермиона переглянулись. Они были слишком шокированы, чтобы запоминать детали.

— Он сказал что-то про «простоту», — вспомнил Рон, почесав затылок. — А до этого… Ник говорил, что пароль подчиняется не логике, а… настроению! Точно! Настроению портрета!

Гермиона задумчиво посмотрела на слово «НАСТРОЕНИЕ», которое Рон написал под ее надписью. Какое настроение могло быть у эксцентричного, вредного портрета?

Гарри, тем временем, соединял в уме обрывки фраз. Простота. Настроение. Какое самое простое и сильное настроение? Он открыл рот, чтобы высказать свою догадку, и с ужасом понял, что сейчас снова произойдет неизбежное. Он попытался сдержаться, но было поздно.

— Быть может, не сила нужна нам, а сме-е-ех? — пропел его голос, на этот раз не героическим баритоном, а скорее задумчивым, лирическим тенором. — Чтоб радостью звонкой разрушить сей гре-е-ех!

Он умолк, ожидая очередной волны унижения. Но Гермиона не смеялась. Она застыла, уставившись на него. Ее глаза расширились. В них загорелся огонь — тот самый, что появлялся, когда она находила ответ на сложнейшую загадку.

Гермиона резко повернулась к доске. Указала дрожащим пальцем на пропетое Гарри слово «смех», затем ткнула в написанное Роном «настроение». Логика и интуиция сошлись в одной точке. Смех! Сэр Барнаби был эксцентриком, шутником, пусть и злобным. Что могло доставить ему большее удовольствие, чем наблюдать, как кто-то пытается его рассмешить?

Новый план был готов. План, который был одновременно их единственной надеждой и потенциально новым витком публичного позора. Они вернутся и дадут концерт. На этот раз — комедийный.

* * *

Их обратный путь к коридору на седьмом этаже был похож на шествие на эшафот. Они шли, исполненные мрачной решимости, готовые к последнему, самому унизительному испытанию.

Сэр Барнаби Озадаченный дремал в своей раме, удовлетворенно причмокивая во сне. Похоже, дневное развлечение изрядно его утомило.

— Ладно, — прошептал Рон. — Кто первый?

Гермиона глубоко вздохнула и шагнула вперед. Если нужно рассмешить, она попробует сделать это по-умному. Она вспомнила несколько каламбуров и парадоксов из маггловских книг по логике. Она откашлялась, готовясь исполнить остроумный лимерик.

— О, кот, что в коробке таится от на-а-ас, — зазвенело ее сопрано, но вместо легкой ироничной мелодии оно наполнилось трагизмом и вселенской скорбью. — Ты жив или мертв в этот тягостный ча-а-ас?! Двойственность мира терзает мне гру-у-удь! О, квантовый ужас, мой выбранный пу-у-уть!

Сэр Барнаби вздрогнул, перевернулся на другой бок и оглушительно захрапел. Попытка провалилась.

Теперь была очередь Гарри. Он решил пойти от противного. Никакой эпичности. Он вспомнил самую дурацкую песенку, которую когда-либо слышал — какую-то чушь про пудинг, которую постоянно напевал Дадли. Он набрал в грудь побольше воздуха, намереваясь пропищать ее самым нелепым голосом.

— Мой маленький пудинг, мой славный дружо-о-ок! — грянул его голос, но вместо писклявой глупости получилась героическая баллада, достойная рыцарского турнира. — В сраженье с коварной ложкой ты пасть обрече-о-он! Но память о битве твоей на века-а-а — Останется в сердце моем, как река-а-а!

Сэр Барнаби приоткрыл один глаз, окинул Гарри презрительным взглядом и снова погрузился в дрему.

Наступило отчаяние. Они стояли в тишине, разбитые и побежденные. Рон смотрел на своих друзей, на их вымученные лица, и чувствовал себя абсолютно беспомощным. И тут, в глубинах его памяти, как спасательный круг, всплыл недавний разговор с Фредом и Джорджем за завтраком. Глупый, несмешной анекдот. Но терять было уже нечего.

— Э-э-э, сэр! — нервно позвал Рон. Портрет не отреагировал. — Сэр Барнаби!

Волшебник на картине недовольно зашевелился.

— А вы знаете, почему гномы никогда не играют в карты с флоббер-червями? — выпалил Рон на одном дыхании.

Сэр Барнаби приоткрыл один глаз. В нем мелькнул слабый интерес.

— Ну и почему же, юноша?

Рон сглотнул. Это был его звездный час.

— Потому что те всегда мухлюют со своими дополнительными тузами в рукавах!.. — он сделал драматическую паузу. — …которых у них нет, потому что они черви!

Наступила мертвая тишина. Гарри и Гермиона уставились на Рона с выражением крайнего недоумения. Анекдот был ужасен.

И вдруг…

Сначала это был тихий хрип. Потом к нему добавилось подрагивание плеч. А затем сэр Барнаби Озадаченный взорвался громогласным, безудержным хохотом. Он хохотал так, что его нарисованная фигура тряслась, а позолоченная рама вибрировала.

— Ахаха! Тузы! В рукавах! У червей! О, Мерлин, это… это гениально в своей тупости! Ха-ха-ха!

С каждым взрывом его смеха от Гарри и Гермионы, словно испуганные светлячки, отлетали золотые искорки, возвращаясь обратно в портрет. Щекочущее ощущение в горле пропало. Давление в груди исчезло.

Когда сэр Барнаби, утирая нарисованные слезы, наконец отсмеялся, в коридоре воцарилась блаженная, оглушительная тишина.

Гарри осторожно прокашлялся.

— Проверка. Раз, два.

Голос был его. Обычный, немного хриплый, но совершенно нормальный. Он с неверием посмотрел на Гермиону.

— Сработало, — прошептала она, и в ее голосе звучало такое облегчение, что казалось, она вот-вот расплачется.

Они повернулись к Рону, который стоял с ошарашенным видом, не веря в свой собственный успех.

— Рон, — медленно произнес Гарри. — Ты гений.

Гермиона кивнула, и на ее губах появилась слабая, но искренняя улыбка.

— Я никогда не думала, что скажу это, — добавила она. — Но я безмерно благодарна ужасным шуткам твоих братьев.

* * *

Поздний вечер окутал замок мягкой, бархатной тишиной. В гриффиндорской гостиной, наконец, стихли последние перешептывания о «трагической балладе», и лишь немногие студенты засиделись за книгами или шахматами. В уютном уголке у камина, в своих любимых глубоких креслах, расположилось уставшее, но умиротворенное трио. Пламя в очаге плясало, отбрасывая теплые, дрожащие тени на их лица и создавая вокруг островок света и покоя.

Рон, герой дня, спаситель голосовых связок и разрушитель древних проклятий с помощью сомнительного юмора, уже мирно дремал. Его голова откинулась на спинку кресла, а изо рта вырывалось тихое, мерное сопение. Он сделал свое дело и с чистой совестью отправился в царство Морфея.

А Гарри и Гермиона молчали. Они сидели, глядя на огонь, и впервые за этот бесконечно длинный день наслаждались возможностью просто молчать. Тишина больше не была вынужденной и напряженной. Она стала комфортной, целительной, наполненной невысказанным облегчением. Каждый треск поленьев в камине звучал как самая прекрасная музыка.

Первой нарушила молчание Гермиона. Ее голос был тихим, почти шепотом, чтобы не разбудить Рона.

— Никогда в жизни мне не было так стыдно.

Гарри повернул голову и посмотрел на подругу. В свете огня ее волосы казались ореолом из раскаленной меди, а на щеках играл легкий румянец. Он усмехнулся.

— Не знаю. Когда Малфой от тебя шарахнулся, это было почти что весело, — признался юноша.

Гермиона фыркнула, но в уголках ее губ появилась улыбка. Они тихо, почти беззвучно рассмеялись, вспоминая ошеломленное лицо слизеринца. Наступила еще одна уютная пауза. Гарри перестал улыбаться, его взгляд стал серьезнее.

— Знаешь… — начал он, тщательно подбирая слова. — Та строчка, которую ты спела… про поцелуй любви, который должен был разрушить колдовство…

Гермиона тут же густо покраснела, на этот раз не от смущения, а от чего-то совсем иного.

— Гарри, это было проклятие! — быстро проговорила она, глядя в огонь. — Просто дурацкая строчка из какой-то слащавой баллады. Оно вырвалось само, я его не контролировала.

— Я знаю, — мягко ответил Гарри, не сводя с нее глаз. — Я знаю, что проклятие снял анекдот Рона. Но… я весь день об этом думал. О том, что портрет просто выбрал самые нелепые романтические клише. — Он сделал паузу, собираясь с духом. — А может… в одном из них он был не так уж и неправ?

Девушка медленно повернула к нему голову. Ее сердце пропустило удар. Вопрос повис в теплом воздухе между ними, мерцая, как искорки от пламени. В ее карих глазах отражались языки огня, и в их глубине Гарри увидел не удивление, а понимание и какое-то робкое ожидание.

Больше не было нужды в словах, тем более в песнях. Гарри подался вперед, сокращая расстояние между их креслами. Он осторожно наклонился к ней. Гермиона не отстранилась, лишь прикрыла глаза, полностью ему доверяя.

Он коснулся ее губ своими. Поцелуй был легким, почти невесомым, как прикосновение крыла бабочки. Это была проба, вопрос, на который она тут же ответила, чуть подавшись навстречу. Тогда поцелуй стал увереннее, глубже, наполненный всей той нежностью и неловкостью, что накопились за годы дружбы. В нем не было ни оперной драмы, ни героического пафоса — только тишина, тепло камина и долгожданное, оглушительное спокойствие от осознания, что все наконец-то правильно.

Когда они отстранились друг от друга, мир вокруг, казалось, не изменился. Огонь все так же трещал в камине, Рон все так же мирно похрапывал в соседнем кресле. Но что-то неуловимое, главное, встало на свои места. Гарри, не выпуская ее из своего взгляда, протянул руку и взял ладонь Гермионы. Ее пальцы тут же сплелись с его.

Она улыбнулась, и эта улыбка была самой настоящей и счастливой из всех, что он когда-либо видел.

— Пожалуй, — прошептала Гермиона, — это намного лучше, чем петь об этом на весь замок.

— Намного, — с улыбкой подтвердил Гарри, крепче сжимая ее руку.

Они так и сидели в уютной тишине, держась за руки и глядя на огонь, и впервые за этот безумный день, а может, и за всю жизнь, чувствовали себя абсолютно на своем месте. Проклятие сэра Барнаби, начавшееся с абсурдного конфуза, привело их к тихому, простому и самому настоящему счастью. И где-то рядом, в мире снов, спал их лучший друг, который спас их не магией, а самой глупой шуткой на свете. И это тоже было абсолютно правильно.