Однажды под небом Ирландии (гет)

— Сложно оказалось найти тебя, Грэхем! Ну и где же они, первобытные морозы из твоих слезливых историй?

Дандан говорит так, будто они расстались пару часов назад. Проходит мимо Пино, открывшего ей дверь, скидывает мокрый плащ (на улице — проливной дождь), стучит каблуками, отряхивается.

— Чего встал-то? Скучал по мне? Кретин.

Пино молчит. И не сразу понимает, что уронил стакан, который мгновение назад держал в руке.

— Кретин, — соглашается отец, продолжая глодать куриную кость. — Весь в мать.

Дандан с любопытством смотрит на отца, расшнуровывая сапоги. Тот не смотрит на неё вовсе. Пино следит за обоими, собирая осколки стакана.

— А вы кто? — наконец спрашивает Дандан.

— Говорит женщина, без спроса вошедшая в мой дом, — отзывается отец, вытирая салфеткой рот. — За это тебя стоило бы хорошенько выпороть.

— О! Грэхем-старший! — Дандан складывает руки на груди. — Именно так и представляла.

Отец поднимает на неё взгляд. И морщится.

— Во имя богини Дану — назовись, — требует он и ударяет кулаком по столу. Посуда от этого содрогается с неприятным звоном. — Не вынуждай меня…

— Дандан это, — поспешно сообщает Пино. — Она…

— Мы познакомились на Турнире, — перебивает Дандан. — Я типа его «подружка»… Не подумайте ничего дурного. У нас свободные отношения.

Отец бьет себя по колену и заходится гнусавым хохотом:

— Ты слышала, Бадб? Мой сын трахает узкоглазую! Какой позор на весь наш род!

Ворон, сидящий на полке, расправляет крылья, вторит отцу злым каркающим воплем. Бадб тоже смешно.

— «Узкоглазая»? — повторяет Дандан. В полумраке её губы кажутся совсем чёрными. — Какой дремучий шовинизм.

— Шлюха, — фыркает отец, бросая объеденную кость в тарелку.

Теперь смеётся Дандан, запрокинув голову и уперев руки в крутые бока.

— Я бы оскорбилась, — говорит она, — но вы не первый, кто это говорит.

— И правда — шлюха, — выдыхает отец. — Зачем ты к нам заявилась?

— Жить у вас буду.

— Не будешь.

— Буду!

— Не будешь! Пино, прогони её!

— Я вам заплачу.

Выражение глаз отца мгновенно меняется.

— Нет, — припечатывает он уже не так решительно. А после осторожно и деловито интересуется: — Сколько?

— Восемьсот евро. В день.

— Восемьсот пятьдесят. Наличными.

— Восемьсот двадцать пять.

— Договорились, — он приглаживает лохматую бороду, — будешь с Пино ютиться.

Бадб-ворон гортанно каркает, но отец отмахивается от неё.

— Чудно. Не представляете, как я устала. — Дандан оглядывается по сторонам. — Пино, милый, возьми мои вещи.

— Да пошла ты!..

— Кстати, да. Куда идти?

— Наверх по лестнице и направо, — отвечает отец. Она уходит, оставляя за собой шлейф приторного парфюма.

Отец морщится:

— Какую суку ты себе нашёл!

— Без тебя знаю, — ворчит Пино.

— Ну, богатая зато.

Когда он заходит в комнату (чемоданы наглой гостьи остаются брошены в коридоре), Дандан уже лежит на его кровати и глядит в мерцающий экран телевизора.

— И зачем ты только приперлась? Я тебя ненавижу!

— Брось, — Дандан лукаво щурится, оглядываясь на него, — ты меня любишь.

— Я тебе шею сломать хочу!

— Нет. Просто хочешь.

— Пф. — Пино чувствует, что краснеет. — Больно ты высокого о себе мнения!

— Тогда спи на полу, — поводит плечами Дандан. — Мда. Такой интересный парень. Одеваешься хорошо. А живешь как в хлеву.

— Может, потому что в отличие от толстожопых девок, привыкших к обслуге, мне приходится делать всё самостоятельно?

— А, значит, прибираться и не разбрасывать по комнате порнушку тебе не даёт социальная несправедливость?

Пино вдруг с ужасом вспоминает, что под кроватью у него лежит стопка взрослых журналов. И, кажется, не только под кроватью…

Дандан держит один в руке. Открытым на самом интересном месте.

— Ничего нового для меня тут нет. Но твои вкусы, Пино, узнать было весьма любопытно.

— Да заткнись уже, — огрызается Пино, не зная, куда деть глаза.

— А говоришь, что не хочешь…

— Единственное, чего хочу: тебя придушить!

— Это очередной твой фетиш, извращенец?

Теперь он чуть ли не рычит:

— Свалишь завтра же утром!

— И ты даже не спросишь, почему я приехала?! — восклицает она, бросая журнал. — Я сбежала от отца!

— Да плевать мне! Ты должна была сбежать куда угодно, но не сюда!

Она тихо всхлипывает и закрывает лицо руками. Пино поверить не может: Дандан Цинь плачет!

Он теряется, подступает ближе:

— Ты, это… думаешь, не понимаю? У меня батя тоже мудак.

Дандан отводит руки от смеющегося лица, хватает Пино за плечи и наваливается на него.

— Попался! — восклицает она. Пино раздражённо запрокидывает голову. И как он мог повестись на такой очевидный трюк?

* * *

…Она была ведьмой — одной из самых могущественных, что когда-либо рождались на свет. Ветер любил её густые рыжие волосы.

Многое она умела при жизни. Более прочего — быть верной своей земле. Врагов Ирландии она обращала в бегство: их преследовали звери, чума, ядовитые туманы и огненные дожди.

Когда она погибла, люди прозвали её богиней. Если вороны летают над бранным полем, кричат, глодают убитых — это она оплакивает воинов, забирает их в свой мир.

Ей дали новое имя — Бадб.

Когда она полюбила юного Грэхема — стала рабыней. Служила ему, с болью смотрела на его детей; но он ушёл из мира, и никому она больше не подчинялась.

Столетие за столетием Бадб хранила его род. А героя, что мог бы сравниться с Грэхемом, всё не рождалось.

Бадб забыла любовь к жизни, забыла ветер, что трепал её рыжие волосы. Да и сами волосы выцвели.

Забыла Бадб, что такое — быть человеком.

А потом появился мальчишка, тщеславный упрямец, так похожий на древнего своего предка. И одолел её. Скол возник в ледяном сердце Бадб — и всё ширился, ширился, пока мальчишка рос, становился юношей, встречал первые неудачи…

И женщин.

«Он мой! Мой!»

Гостья не спит. Смотрит на Бадб, сидящую на подоконнике, и улыбается — почти сочувственно.

«Так значит, ты…»

«Убирайся! Убирайся!» — каркает ворон.

«А я тогда и не заметила…»

— Ты с кем болтаешь? — бормочет Пино.

— Дубина. Она всю жизнь у тебя под носом, а ты не видишь. Думаешь, наверное, что это — инструмент. Не женщина.

Он приподнимается:

— Чё ты несёшь?.. На колёсах сидишь, что ли? — снова ложится и отворачивается. — Спи уже.

«Если не будет моим, — продолжает Бадб, — ничьим не будет!»

«Богиня вроде, — вздыхает гостья, — а ведёшь себя как обычная ревнивая дура».