Эссе для Снейпа (джен)

Глухая полночь окутала замок Хогвартс, укутав его шпили и башни в бархатную мантию тьмы, расшитую серебром далёких звёзд. Но в гостиной Гриффиндора о сне не было и речи. Здесь царил свой, особый вид мрака — мрак академического отчаяния. Огонь в массивном камине, некогда весело плясавший и отбрасывавший на алые гобелены тёплые, живые блики, давно сник. Теперь лишь горстка углей лениво тлела в глубине очага, изредка вспыхивая багровой искрой, словно из последних сил вздыхая о былом величии.

Воздух был спёртым и тяжёлым, пропитанным запахами старого пергамента, застывшего воска и, кажется, лёгким ароматом тревоги. На столах, диванах и даже на полу раскинулся живописный беспорядок: стопки фолиантов с грозными названиями, разрозненные свитки, испачканные чернильными кляксами, одинокие перья и пустые обёртки от шоколадных лягушек, ставшие безмолвными свидетелями долгой и мучительной ночи.

За круглым столом, в самом центре этого хаоса, сгрудилось Золотое Трио, ведя свою ежегодную битву с предэкзаменационной паникой. Гарри Поттер, спаситель магического мира, был повержен. Его голова с растрёпанными, как всегда, волосами, тяжело опускалась на грудь, а глаза под круглыми очками то и дело слипались. Его перо замерло посреди предложения, оставив на пергаменте жирную кляксу, похожую на паука. Он что-то невнятно бормотал во сне про квиддич и золотой снитч, прежде чем вздрогнуть и снова уставиться на свой свиток с выражением глубочайшего страдания.

Напротив него, в крепости, выстроенной из толстенных книг, словно полководец в своём штабе, сидела Гермиона Грейнджер. Её каштановые волосы превратились в знакомый взъерошенный узел, а на щеке красовался чернильный след. Она строчила с такой скоростью, что кончик её пера, казалось, вот-вот задымится. Тишину нарушали лишь скрип этого самого пера и её сосредоточенное бормотание.

— Нет-нет, свойство толчёного рога двурога усиливается при луне в третьей четверти, а не в новолуние, как утверждает Арсений Джиггер в «Магических отварах и зельях»… Это же элементарно! Как можно было допустить такую ошибку в классическом труде? — шептала она, яростно перелистывая страницы и делая пометки на полях.

А между ними, за тем же столом, сидел Рон Уизли и переживал все стадии отчаяния. Его длинные ноги не находили себе места под столом, а рыжие волосы выглядели так, будто он провёл последние несколько часов, продираясь сквозь заросли Дьявольских силков. Перед ним лежал девственно чистый, за исключением пары робких строк, свиток пергамента. Желудок Рона исполнял заунывную арию пустоты, и каждое упоминание ингредиентов для зелий лишь усугубляло его голод.

Задание, спущенное с высоты профессорского авторитета Северуса Снейпа, было чудовищным по своей сути. Оно звучало как зловещее заклинание, призванное высосать из студентов всю радость жизни: «Анализ сравнительной эффективности безоара и толчёного рога двурога в нейтрализации редких ядов растительного происхождения». Объём — не менее двух свитков пергамента. Срок сдачи — завтрашний урок зельеварения.

Рон обвёл взглядом гостиную. Фред и Джордж, к его великой зависти, давно отправились спать, вероятно, уже сделали все свои задания. Джинни тоже исчезла несколько часов назад. Остались только они, вечные труженики, обречённые на ночное бдение.

— Я не могу, — простонал Рон, уронив голову на стол. Звук получился глухим и жалобным. — Я больше не могу. Мой мозг отказывается думать. Безоар… двурог… какая разница? Сунь и то, и другое в котёл, и пусть отравленный сам разбирается, что ему помогло.

Гарри, очнувшись от очередной дремоты, сочувственно посмотрел на друга.

— Держись, Рон. Я сам уже ничего не соображаю. У меня безоар почему-то смешался с акромантулом. Кажется, я написал, что для нейтрализации яда нужно проглотить волосатого паука. Снейп меня убьёт.

— Это всё равно лучше, чем у меня, — вздохнул Рон, тыча пальцем в свой свиток. Там корявым почерком было выведено: «Безоар — это камень из желудка козы. Он помогает. Рог двурога — это рог. Он тоже помогает». На этом его творческий порыв иссяк.

Гермиона, не отрываясь от своего манускрипта, бросила через плечо:

— Рональд, прекрати ныть и сосредоточься! Это же классический пример противоядий широкого спектра. Безоар действует почти мгновенно, но его эффективность падает против комплексных токсинов, тогда как эмульсия на основе рога двурога требует времени для активации, зато нейтрализует даже яды с отложенным действием. Всё логично! Просто структурируй свои мысли.

— У меня нет мыслей! — взорвался Рон шёпотом, чтобы не разбудить портрет Полной Дамы. — В моей голове только одна мысль! Я хочу есть! Я так голоден, что готов съесть этот безоар, даже если он не поможет от яда под названием «Снейп»!

Его желудок в подтверждение слов издал такой громкий и булькающий звук, что Гарри вздрогнул, а Гермиона раздражённо дёрнула плечом. Рон понял, что так дело не пойдёт. Он не мог больше смотреть на эти ненавистные слова. Ему нужна была отдушина, глоток свежего воздуха, мысль о чём-то приятном, тёплом и вкусном. И эта мысль пришла сама собой, яркая и спасительная, как свет патронуса в тёмном лесу.

Мама.

Ему нужно написать письмо маме. Молли Уизли всегда знала, как подбодрить его. Просто мысль о ней, о «Норе», о её кухне, наполненной ароматами выпечки и волшебства, уже действовала успокаивающе.

С решительным видом Рон отодвинул от себя свиток с эссе для Снейпа. Он взял чистый лист пергамента, обмакнул перо в чернильницу и на мгновение задумался. Что бы ему написать? Пожаловаться на Снейпа? Рассказать о том, как он голоден? Да, именно. Он начнёт с этого.

«Дорогая мама», — вывел он.

«Надеюсь, у вас всё хорошо. У нас тут, как обычно, завал перед экзаменами. Снейп задал ужасно скучное эссе, и я сижу над ним уже целую вечность. Ужасно хочется есть. Знаешь, я тут сидел и вдруг так сильно захотел твоей еды. Особенно…»

Рон остановился. Его воображение, до этого момента напрочь отказывавшееся генерировать что-либо сложнее фразы «безоар помогает», внезапно проснулось и заработало с невероятной силой. Перед его мысленным взором возник не просто ужин, а шедевр. Кулинарный триумф. Венец творения миссис Уизли.

Запечённая курочка.

Но не просто курочка. А та самая, особенная. Та, которую она готовила по большим праздникам или когда кому-то из детей было особенно грустно.

Пальцы Рона, до этого сжимавшие перо с неуверенностью первокурсника, вдруг обрели твёрдость и вдохновение. Он забыл о Снейпе, о безоарах, о сонном Гарри и всезнающей Гермионе. Он был там, на кухне «Норы», и его перо полетело по пергаменту, ведомое не разумом, а чистой, незамутнённой страстью.

«…особенно я вспомнил твою великолепную курочку, запечённую в апельсиновом соку! Мама, ты помнишь её? Это же не просто еда, это настоящее волшебство. Я даже сейчас чувствую этот запах».

Он писал, и слова лились сами собой, живые, сочные и ароматные. Он описывал процесс с такой скрупулёзной точностью, какой от него никогда не смог бы добиться профессор Снейп.

«Я помню, как ты начинаешь. Сначала берёшь самую лучшую, самую упитанную курочку, какую только можно найти. Её нужно хорошенько промыть и обсушить, а потом начинается самое главное — колдовство со специями. Ты натираешь её солью, крупной, морской, и свежемолотым чёрным перцем, чтобы он щекотал нос. А потом — щепотка волшебного тимьяна. Не обычного, а того, что растёт у старого дуба за домом. Он пахнет не так, как магазинный. Он пахнет летом, солнцем и немного магией. Ты всегда говорила, что его нужно ещё добавлять в последние десять минут запекания, чтобы аромат не улетучился, а остался в самой корочке».

Рон улыбнулся своим мыслям. Он уже не просто писал, он переживал это заново. Он видел мозолистые, но ловкие руки матери, обкладывающие птицу со всех сторон яркими, солнечными кружочками апельсина.

«А апельсины! Ты режешь их толстыми ломтиками и раскладываешь сверху и по бокам. И несколько долек кладёшь внутрь, чтобы мясо пропиталось соком изнутри. При запекании этот сок смешивается с куриным жиром, а сами апельсины карамелизуются, превращаясь в тёмно-оранжевые, почти коричневые цукаты с чуть горьковатым привкусом. Они создают ту самую божественную корочку — хрустящую, сладковато-солёную, под которой скрывается самое нежное мясо на свете».

Его желудок уже не просто урчал, он пел дифирамбы. Рон сглотнул слюну и продолжил с ещё большим рвением. Он подошёл к главному секрету, к ингредиенту, который делал это блюдо не просто вкусным, а легендарным.

«Но главный секрет, конечно, не в апельсинах. Главный секрет — это грибы-улыбаки! Я помню, как мы с тобой ходили за ними на рассвете к самой опушке леса. Ты говорила, что они растут только там, где ночью танцуют феи. Они маленькие, со светлыми ножками и весёлыми коричневыми шляпками. А своё название они получили не просто так. Когда их запекаешь в апельсиново-курином соку, их шляпки от жара так забавно и хитро морщатся, словно они улыбаются тебе прямо из тарелки! И вкус у них… ни с чем не сравнимый. Чуть-чуть ореховый, сладковатый, и они впитывают в себя весь сок, превращаясь в маленькие вкусовые бомбочки».

Он писал, и мир вокруг него перестал существовать. Рон не замечал, как Гарри окончательно уснул, уронив голову на скрещённые руки. Он не слышал, как Гермиона с удовлетворённым вздохом поставила точку в своём монументальном труде и начала аккуратно сворачивать свитки. Он был в своём собственном мире, мире вкусов и ароматов.

«А сок на дне противня! О, мама, это же чистая амброзия! Густой, тёмный, благоухающий апельсинами, грибами и тимьяном. В него можно макать свежий хрустящий хлеб, и он впитывает всё это великолепие. Или можно полить им печёную картошку, и она становится в сто раз вкуснее. Я помню, как папа всегда требовал оставить ему побольше этого соуса. Это не просто ужин, это настоящее блаженство, праздник для души. После такой курочки любые проблемы кажутся мелкими и незначительными, даже эссе для Снейпа…»

— Рон! Рональд, ты закончил?

Голос Гермионы прозвучал как гром среди ясного неба. Он вырвал Рона из его кулинарной нирваны и вернул в холодную, полутёмную реальность гриффиндорской гостиной. Юноша моргнул, ошарашенно глядя на подругу.

— А? Что? — пробормотал он, всё ещё ощущая на языке фантомный вкус апельсиновой корочки.

— Я спрашиваю, ты закончил? — повторила Гермиона, уже не скрывая нетерпения. — Уже почти час ночи! Нам нужно хоть немного поспать перед уроком Снейпа. Ты же не хочешь клевать носом на зельеварении? Он за такое сдирает по пятьдесят очков.

Рон посмотрел на свой пергамент. Он был исписан почти до самого конца его аккуратным, но эмоциональным почерком. Затем его взгляд упал на другой свиток — тот, где сиротливо ютились две строчки про безоар. Паника холодной волной окатила его с головы до ног.

— О нет! Я… я же ничего не написал! — пролепетал он, в ужасе глядя на Гермиону.

— Как не написал? — нахмурилась она, подходя ближе. — Ты же строчил без остановки последние полчаса.

Она заглянула ему через плечо. Её глаза расширились.

— «Грибы-улыбаки»? Рон, что это?

— Это… это письмо маме, — пробормотал он, чувствуя, как краска заливает его уши.

— Два свитка письма? Рональд, у тебя были все шансы написать хотя бы половину эссе! — её голос был полон праведного негодования. — Ладно, уже поздно что-то менять. Бери то, что есть. Может, Снейп смилостивится, если увидит хоть какое-то старание.

В панике и сонном тумане Рон начал лихорадочно собирать свои вещи. На столе перед ним лежали два свитка пергамента. Один — короткий, жалкий огрызок эссе про безоары и двурогов. Второй — длинный, страстный и подробный трактат о запечённой курице. В полумраке, при тусклом свете догорающих углей, они выглядели почти одинаково.

— Давай, давай, быстрее! — торопила Гермиона, уже убирая свои книги.

Руки Рона действовали на автомате. Он схватил оба свитка. Не проверяя, не разворачивая, он быстро свернул их в тугие трубочки. Короткий, как ему показалось, он сунул поглубже в сумку — это же черновик письма, его нужно будет дописать. А длинный, солидный, исписанный убористым почерком — это, конечно же, его многострадальное эссе. Он даже перевязал его аккуратной ленточкой, которую одолжил у Гермионы, чтобы придать работе более презентабельный вид.

С чувством выполненного, пусть и отвратительно, долга, он закинул сумку на плечо. В голове была абсолютная каша из усталости, голода и паники. Он бросил последний взгляд на камин, где последняя искра окончательно угасла, погружая гостиную в почти полную темноту. Единственным, что он сейчас чувствовал, было огромное облегчение. Он это сделал. Он сдал. Ну, то есть, сдаст завтра.

По крайней мере, он так думал.

* * *

Несколько часов прерывистого, беспокойного сна не принесли Рону Уизли ни отдыха, ни облегчения. Он проснулся с ощущением, будто всю ночь гонялся за золотым снитчем верхом на гиппогрифе, а потом упал с него прямиком в Чёрное озеро. Голова была тяжёлой, глаза слипались, а во рту стоял привкус старого пергамента. Завтрак в Большом зале прошёл как в тумане. Рон механически жевал тост, не чувствуя его вкуса, и мрачно смотрел в свою тарелку с овсянкой, которая казалась ему унылой пародией на вчерашние мечты о курице.

Но настоящая пытка началась, когда они втроём спустились по холодным каменным ступеням в подземелья.

Здесь, в царстве Северуса Снейпа, сама атмосфера была оружием. Воздух, в отличие от живого и тёплого в гриффиндорской башне, был неподвижным, холодным и влажным. Он пах сырым камнем, пылью веков и едкой, неопределимой смесью десятков химических реагентов. Этот запах проникал в самую душу, вымораживая остатки хорошего настроения и надежды. Стены из тёмного, грубо отёсанного камня, казалось, сочились вечной промозглой сыростью, а с низкого потолка свисала паутина, древняя и густая, как бороды гномов.

Вдоль стен тянулись полки, уставленные стеклянными банками и колбами. В мутной, желтоватой жидкости плавали жуткие, невообразимые вещи: сморщенные головы эльфов, скользкие щупальца, глаза неизвестных тварей, похожие на блёклые жемчужины. Они молчаливо взирали на входящих студентов, словно коллекция неудачников, не сдавших зельеварение. Каждый шаг по каменному полу отдавался гулким эхом, которое тут же поглощала гнетущая тишина. Даже свет, проникавший сюда через высоко расположенные окна, терял всю свою жизнерадостность, становясь тусклым и зеленоватым, будто просачивался со дна болота.

Студенты, гриффиндорцы и слизеринцы, занимали свои места за длинными рабочими столами в молчании. Смешки и перешёптывания, обычные для других уроков, здесь затихали, не успев родиться. Все инстинктивно съёживались, втягивали головы в плечи и старались стать как можно незаметнее. Рон плюхнулся на свой стул рядом с Гарри, чувствуя, как холод камня пробирает его сквозь мантию.

Дверь в личный кабинет профессора распахнулась без скрипа, но с эффектом разорвавшейся бомбы. На пороге возник Северус Снейп.

Он был чернее самой тёмной ночи. Его длинная чёрная мантия привычно развевалась за спиной, создавая иллюзию, будто он не идёт, а плывёт над полом, подобно зловещему призраку. Бледное, с резкими чертами лицо не выражало ничего, кроме глубочайшего, вселенского презрения ко всему сущему, и в особенности — к классу, собравшемуся перед ним. Длинные, сальные чёрные волосы обрамляли его лицо, а тёмные глаза, холодные и пустые, как два туннеля в бездну, обводили студентов цепким, хищным взглядом. Он остановился у своего стола, и в наступившей тишине было слышно, как в одном из котлов на медленном огне что-то лениво булькает.

— Ваши эссе, — произнёс Снейп. Его голос, низкий и тягучий, как остывающее зелье, заполнил всё пространство. В нём не было громкости, но была сила, заставляющая каждого вздрогнуть. — На край моего стола. Немедленно.

Началось медленное, покорное паломничество. Студенты один за другим вставали и, стараясь не производить лишнего шума, несли свои драгоценные свитки пергамента на профессорский стол. Драко Малфой прошествовал с самодовольной ухмылкой, положив свой свиток сверху, словно это был не доклад, а королевский указ. Гермиона положила свои три идеально свёрнутых и перевязанных свитка с видом скромного триумфа.

Очередь дошла до Рона. Всё ещё находясь в полусонном состоянии, он ощущал лишь одно — безмерное облегчение. Ночь мучений позади. Страшное эссе написано — ну, по крайней мере, что-то написано — и сейчас он от него избавится. Он встал, достал из сумки аккуратно свёрнутый и перевязанный ленточкой свиток и, стараясь не смотреть Снейпу в глаза, положил его на растущую стопку. Пергамент лёг на эссе Малфоя с тихим шорохом. Миссия выполнена.

Вернувшись на своё место, Рон позволил себе глубокий, выстраданный вздох. Он пережил это. Теперь можно было расслабиться и постараться пережить сам урок. Он полез в свою объёмную школьную сумку, чтобы достать учебник «Расширенный курс зельеварения». Его пальцы, перебирая книги, перья и смятые обёртки от конфет, наткнулись на что-то знакомое.

Это был ещё один свиток пергамента.

Рон нахмурился. Странно. Он был уверен, что сдал свою работу. Может, это какой-то старый конспект? Он осторожно, стараясь не привлекать внимания, вытащил свиток из сумки и положил его на колени, скрыв под краем стола. Что-то внутри него — крошечный, холодный червячок тревоги — шевельнулось. Свиток был коротким, свёрнутым не слишком аккуратно и без ленточки.

С замирающим сердцем Рон медленно, миллиметр за миллиметром, развернул его край.

Его собственный, до боли знакомый, корявый почерк смотрел на него со страницы. И слова, которые он увидел, были не признанием в любви к маминой стряпне. Это были те самые, вымученные, ненавистные слова, которые он нацарапал вчера в приступе отчаяния.

«Анализ сравнительной эффективности безоара и толчёного рога двурога в нейтрализации редких ядов растительного происхождения».

Ниже шли две жалкие строчки: «Безоар — это камень из желудка козы. Он помогает. Рог двурога — это рог. Он тоже помогает».

На мгновение мир для Рона Уизли перестал существовать. Звуки в классе — покашливание Невилла, скрип пера Гермионы, зловещее бульканье в котле — всё это отступило, сменившись оглушительным рёвом крови в ушах. Он почувствовал, как эта самая кровь стремительно отхлынула от его лица, оставляя после себя ледяную пустоту. Веснушки, обычно весело рассыпанные по носу и щекам, вдруг стали похожи на тёмные пятна на фоне мертвенно-бледной кожи. Его сердце, только что бившееся ровно и спокойно, споткнулось, замерло на одно ужасное мгновение, а затем рухнуло куда-то в район пяток, увлекая за собой все внутренние органы.

Рон смотрел на этот несчастный огрызок эссе у себя на коленях, и его мозг отчаянно пытался сложить два и два. Если эссе о безоарах здесь, с ним… то что же тогда лежит там, на столе у Снейпа, перевязанное красивой ленточкой?

Воспоминания о прошлой ночи, туманные и обрывочные, вдруг вспыхнули в его сознании с безжалостной ясностью. Его страстное описание курицы. Его увлечённость. Два свитка на столе. Паника. Спешка.

О, Мерлинова борода. Нет. Только не это.

Рон медленно поднял глаза. Его взгляд был прикован к столу Снейпа. Там, на самом верху стопки, лежал его свиток. Такой аккуратный. Такой солидный. Такой… обречённый.

Рон почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Дыхание перехватило. Он осторожно, боясь издать хоть звук, толкнул Гарри локтем в бок.

Гарри, который как раз пытался незаметно нарисовать на полях учебника снитч, оторвался от своего занятия и вопросительно посмотрел на друга. Он сразу заметил, что с Роном что-то не так. Его лучший друг был белее привидения из подземелий.

— Гарри… — прошептал Рон. Его голос был едва слышен, он напоминал сухой шелест осенних листьев. — Гарри, я мертвец.

— Что такое? — так же шёпотом ответил Гарри, обеспокоенно оглядываясь на Снейпа. Тот как раз закончил принимать работы и возвращался за свой стол. — Опять забыл подписать эссе? Не волнуйся, он просто снимет пару очков…

Рон отчаянно замотал головой. Его глаза были расширены от ужаса.

— Хуже, — просипел юноша, и в этом слове было столько вселенской тоски, что Гарри похолодел. — Гораздо. Хуже.

Он сделал паузу, собираясь с духом, чтобы произнести страшные слова вслух.

— Я… я сдал Снейпу эссе про курицу.

Гарри непонимающе моргнул. На его лице отразилось полное недоумение. Он, очевидно, решил, что его друг окончательно тронулся умом от недосыпа.

— Про что?

— Про курочку! — сдавленным шёпотом повторил Рон, чувствуя, как его охватывает истерика. — Запечённую! В апельсиновом соку! С грибами-улыбаками!

Их панический диалог, хоть и был тихим, не ускользнул от чутких ушей Гермионы, сидевшей за партой прямо перед ними. Она, как раз собиравшаяся задать профессору какой-то уточняющий вопрос по программе, замерла. Её рука с поднятым пером застыла в воздухе. Медленно, очень медленно, словно боясь увидеть за спиной василиска, она повернула голову.

Её взгляд упал на белое как полотно лицо Рона, затем на озадаченное лицо Гарри. И, кажется, по обрывкам фраз и выражению чистого, незамутнённого ужаса в глазах рыжего гриффиндорца, она всё поняла. Её собственные глаза округлились до размеров галеонов. Рот приоткрылся в беззвучном крике. Для Гермионы, для которой академическая аккуратность была сродни религии, произошедшее было не просто ошибкой. Это было святотатством. Актом немыслимого, самоубийственного безумия.

Она не произнесла ни слова. Лишь медленно отвернулась обратно, села прямо, как аршин проглотила, и уставилась перед собой, глядя в одну точку. Её вид говорил о том, что она только что стала свидетельницей неминуемой катастрофы и теперь мысленно прощается с Роном и баллами Гриффиндора на ближайшие лет сто.

А в это время Снейп сел за свой стол. Он окинул класс ещё одним презрительным взглядом, от которого по спинам пробежал холодок, и его длинные, паучьи пальцы потянулись к стопке пергаментов.

Для Рона мир сузился до одной этой сцены. Всё остальное исчезло. Остался только он, его глупая, роковая ошибка, и профессор зельеварения, чьи пальцы уже перебирали свитки, приближаясь к самому верхнему. К тому самому, в котором вместо анализа ядов было восторженное описание ужина.

Время замедлило свой ход. Рон видел, как палец Снейпа подцепил эссе Малфоя, как профессор брезгливо отбросил его в сторону. Как он с лёгким кивком, который у него, вероятно, означал высшую похвалу, отложил свитки Гермионы. И вот… его рука замерла над последним, самым верхним свитком. Свитком Рона.

Рон Уизли перестал дышать. Он был уверен, что это последние мгновения его жизни в Хогвартсе. Сейчас профессор развернёт пергамент, его глаза пробегут по первым строчкам, и подземелье сотрясёт взрыв ярости такой силы, что банки с заспиртованными тварями полопаются от звуковой волны. Он уже представлял себе свой приговор: отчисление, сломанная палочка и вечный позор. И всё это из-за проклятой курицы.

Его взгляд встретился с паникующим взглядом Гарри и полным отчаяния взглядом Гермионы. Никто из них не мог ему помочь. Спасения не было. Палец Снейпа зацепил край ленточки. Катастрофа была неизбежна.

* * *

Время в подземелье загустело, превратившись в вязкую, холодную субстанцию, в которой тонули звуки и застревали мысли. Для Рона Уизли каждая секунда растянулась в вечность. Он наблюдал за действиями Северуса Снейпа, как кролик наблюдает за удавом, будучи не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Каждый шорох пергамента в руках профессора отзывался в ушах гриффиндорца оглушительным грохотом.

Длинные, бледные пальцы Снейпа с какой-то издевательской медлительностью развязали ленточку, которой Рон так неосмотрительно перевязал своё «эссе». Ленточка упала на стол, алая, как капля крови на тёмном дереве. Затем профессор развернул свиток.

Наступила тишина.

Это была не просто тишина. Это была оглушительная, давящая, абсолютная пустота. Даже вечно булькающий котёл на дальнем столе, казалось, замер, боясь нарушить священнодействие. Весь класс, как один, затаил дыхание. Слизеринцы, учуяв запах крови, подались вперёд, их лица исказила хищная гримаса предвкушения. Гриффиндорцы, наоборот, съёжились, инстинктивно пытаясь отгородиться от неминуемой катастрофы.

Снейп смотрел на пергамент. Его лицо, обычно бывшее непроницаемой маской презрения, на долю секунды дрогнуло. Левая бровь едва заметно приподнялась — движение столь незначительное, что его мог бы заметить лишь тот, кто, подобно Гарри, годами изучал мимику профессора в попытках выжить.

Рон почувствовал, как по его спине струится ледяной пот. Он готов был поклясться, что слышит, как его сердце колотится о рёбра, словно обезумевший бладжер. Он закрыл глаза, ожидая крика. Уничтожающего, испепеляющего вопля, который превратит его в горстку пепла.

Но крика не последовало.

Вместо этого Снейп медленно, очень медленно поднял голову. Его чёрные, бездонные глаза обвели класс. В них не было привычного огня ярости. В них плескался холодный, арктический лёд. Взгляд профессора скользнул по напряжённым лицам студентов, мимоходом заморозив злорадную ухмыбку на лице Драко Малфоя, и остановился на Роне.

Это был не просто взгляд. Это был приговор. Рон почувствовал себя насекомым, пришпиленным энтомологической булавкой к пробковой доске. Он физически ощущал тяжесть этого взгляда, который, казалось, проникал ему под кожу, в самые кости, выискивая остатки его ничтожной души.

— Мистер Уизли, — голос Снейпа разрезал тишину, словно скальпель. Он был смертельно-спокойным, лишённым всяких эмоций, и от этого становился ещё страшнее. — Я должен признать, ваш подход к аналитической работе… неординарен.

Малфой не выдержал и тихо фыркнул. Несколько слизеринцев, сидевших рядом с ним, подавили смешки. Крэбб и Гойл непонимающе переглянулись, их примитивные умы не могли уловить всей глубины сарказма, но они чувствовали, что происходит нечто занимательное.

Снейп проигнорировал их. Он снова опустил взгляд на пергамент, словно перечитывая какую-то особенно абсурдную строчку. Затем он встал. Медленно, грациозно, как огромная летучая мышь, расправляющая крылья. В одной руке он держал роковой свиток.

— Я полагаю, — продолжил профессор, его голос сочился ядом, словно свежесваренное зелье, — что столь… новаторский труд заслуживает того, чтобы быть услышанным всем классом. Возможно, ваш пример вдохновит некоторых на новые высоты академического творчества.

Рон понял, что сейчас произойдёт. Это было хуже, чем крик. Хуже, чем немедленное отчисление. Это была публичная казнь. Медленная, мучительная, унизительная. Он хотел провалиться сквозь землю, испариться, превратиться в одноклеточный организм. Он бросил отчаянный взгляд на Гарри. Тот сидел с таким лицом, будто только что проглотил безоар, и он не помог. Гермиона закрыла лицо руками, не в силах смотреть на это.

Снейп выдержал театральную паузу, наслаждаясь произведённым эффектом. Затем он поднял свиток на уровень глаз и начал читать. Его голос, обычно монотонный и тягучий, приобрёл новые, едкие интонации. Он упивался каждым словом, растягивая слоги и вкладывая в них всю мощь своего безграничного сарказма.

— «Дорогая мама, ты помнишь ту восхитительную курочку?..» — начал он, и по рядам Слизерина пронёсся уже откровенный, неприкрытый хохот. Пэнси Паркинсон взвизгнула от восторга и ткнула Малфоя локтем.

Рон почувствовал, как краска стыда заливает его лицо, шею, уши. Ему казалось, что он сейчас вспыхнет, как рождественская свеча. Он вжал голову в плечи, желая стать невидимым.

Снейп продолжал, его голос капал ядом, но происходило нечто странное. Описание Рона, написанное в порыве искреннего, незамутнённого вдохновения, обладало собственной, какой-то первобытной силой. Оно было настолько живым, подробным и страстным, что даже в язвительном исполнении профессора зельеварения оно… работало.

— «…сначала берёшь самую лучшую, самую упитанную курочку… натираешь её солью, крупной, морской, и свежемолотым чёрным перцем… а потом — щепотка волшебного тимьяна…» — Снейп произносил эти слова с такой брезгливой интонацией, будто описывал препарирование дохлой жабы, но сами образы, рождавшиеся в головах слушателей, были неотразимы.

В классе постепенно становилось тише. Смешки слизеринцев стихли, сменившись недоумением. Даже Малфой перестал ухмыляться и теперь слушал с каким-то странным, напряжённым выражением лица. Ученики, которые час назад давились сухой овсянкой, вдруг почувствовали, как их желудки предательски заурчали. Образ сочной, румяной птицы, покрытой хрустящей корочкой, возник в воображении каждого.

— «…обложить дольками сочного апельсина, который при запекании карамелизуется и создает божественную корочку…» — Снейп сделал особое ударение на слове «божественную», скривив губы в презрительной усмешке. Но эффект был обратным. В гнетущей тишине подземелья это слово прозвучало как откровение. Невилл Лонгботтом сглотнул так громко, что это услышали даже на задних партах.

Профессор продолжал читать, и сарказм в его голосе начал давать сбои. Он всё ещё пытался высмеять текст, но искренность и детализация роновского опуса были слишком сильны. Описание превращалось в почти научный трактат, в пошаговую инструкцию по достижению кулинарного совершенства.

И вот Снейп дошёл до кульминации. До главного секрета.

— «…а главный секрет — грибы-улыбаки! Их нужно найти на рассвете на опушке леса…» — он сделал паузу, обводя класс тяжёлым взглядом, словно ожидая новой волны смеха. Но никто не смеялся. Все слушали, затаив дыхание. — «Когда их запекаешь, их шляпки так забавно морщатся, словно они улыбаются тебе из тарелки. Они придают блюду ни с чем не сравнимый ореховый привкус!»

В этот момент Драко Малфой не выдержал. Картина улыбающихся грибов в тарелке у Уизли показалась ему верхом абсурда. Он громко фыркнул, издав звук, похожий на хрюканье.

Взгляд Снейпа метнулся к нему. Это был не просто сердитый взгляд. Это было концентрированное обещание долгих и мучительных часов отработок в компании самых отвратительных ингредиентов, какие только можно найти в его шкафах. Малфой мгновенно побледнел, сжался и замолчал, уставившись в стол. Больше никто не смел издать ни звука.

Снейп вернулся к чтению. Он дошёл до описания соуса, и его голос, к удивлению Рона, стал почти ровным, почти… деловым.

— «…и этот сок на дне противня! Густой, ароматный, апельсиново-грибной... Им можно полить картошку или просто макать в него хлеб. Это настоящее блаженство!»

Он дочитал последнее слово. В классе стояла мёртвая, оглушительная тишина. Все взгляды были прикованы к Снейпу. Все ждали неминуемой развязки. Наказание должно было быть ужасным, эпическим. Рон сжался в комок, готовясь к худшему.

Профессор медленно свернул свиток. Он не швырнул его на стол. Он не разорвал его в клочья. Он аккуратно свернул пергамент в трубочку и несколько мгновений молча смотрел на него, словно это был какой-то редкий артефакт.

Затем он поднял глаза на Рона. И в этих чёрных глазах Рон увидел нечто, чего никогда раньше не видел. Не гнев. Не презрение. А что-то другое, непонятное. Почти… профессиональное любопытство.

— Мистер Уизли, — снова произнёс Снейп, и его голос был на удивление спокоен. — Это… самое страстное и детальное описание процесса… которое я когда-либо получал от вас.

Рон ошарашенно моргнул. Он не понимал, что происходит. Это была какая-то новая, изощрённая форма пытки?

Снейп сделал шаг вперёд, приблизившись к парте, за которой сидело Золотое Трио.

— Вы утверждаете, — сказал профессор, глядя прямо на Рона, и его голос был голосом исследователя, а не палача, — что тимьян следует добавлять в последние десять минут для сохранения аромата. Почему не розмарин? В классических рецептурах именно розмарин, обладающий более сильными и стойкими эфирными маслами, используется в сочетании с цитрусовыми и дичью. Его структура позволяет ему выдерживать длительную термическую обработку без значительной потери вкусовых качеств. Ваш выбор тимьяна кажется… нелогичным.

Весь класс замер. Вопрос был задан абсолютно серьёзно. Это был не риторический вопрос, не подколка. Это был академический вопрос по существу.

Рон, которого только что мысленно расстреляли и повесили, был выдернут из своего ступора. Он ничего не понимал. Снейп спрашивал его. Про курицу. Про специи. И он ждал ответа.

На мгновение Рон потерялся. Его мозг, перегруженный страхом и стыдом, отказывался работать. Но потом… потом в глубине сознания что-то щёлкнуло. Это была его тема. Это была та самая курица. Он знал её. Он знал про неё всё. Он спорил об этом с Фредом и Джорджем, которые однажды попытались добавить в маринад розмарин и «всё испортили».

Собравшись с духом, Рон поднял глаза на Снейпа. Он всё ещё боялся, но страх отступил перед знанием.

— Ну… сэр… — начал он, голос его сначала дрожал, но потом обрёл неожиданную твёрдость. — Розмарин бы… он бы всё испортил.

— Поясните, Уизли, — ровным тоном потребовал Снейп.

— Он слишком сильный, сэр, — продолжил Рон, чувствуя, как к нему возвращается уверенность. — У него такой… хвойный, смолистый вкус. Он бы полностью забил нежный вкус апельсинового сока. И вкус грибов-улыбак… он бы его просто уничтожил. Получилась бы просто курица с розмарином и чем-то сладким. А тимьян… он другой. Он… он как бы… подчёркивает. Он не кричит о себе. Он шепчет. Дополняет вкус, а не забивает его. Он создаёт… ну… гармонию.

Рон замолчал, сам удивляясь словам, которые он произнёс. Гармония? Он сказал слово «гармония», говоря со Снейпом? Он точно сошёл с ума.

Но Снейп не смеялся. Он не кричал. Он стоял и смотрел на Рона долгим, пристальным, изучающим взглядом. В подземелье было так тихо, что казалось, можно услышать, как пылинки оседают на старинные фолианты. И в этой тишине весь класс, от последнего гриффиндорца до первого слизеринца, ждал вердикта.

* * *

Молчание, повисшее в подземелье, было плотным и тяжёлым, как бархатный занавес в оперном театре перед финальным актом. Взгляд Северуса Снейпа, прикованный к Рону, был подобен взгляду алхимика, наблюдающего за решающей стадией трансмутации: смесь недоверия, научного интереса и едва скрываемого удивления. Рон сидел, выпрямив спину, всё ещё не веря, что вступил в осмысленную дискуссию с профессором зельеварения на тему кулинарии и выжил. Он ожидал чего угодно: едкого комментария, приказания замолчать, очередного потока сарказма. Но Снейп молчал.

Прошла минута, показавшаяся Рону часом. Профессор не отрывал от него своих тёмных, непроницаемых глаз, словно пытался прочитать в его душе не только рецепт курицы, но и все его самые потаённые страхи. Наконец, после вечности, которая едва не заставила Рона потерять сознание от нехватки кислорода, Снейп медленно кивнул. Один-единственный, едва заметный кивок.

— Хм, — произнёс он. Звук был сухим, как треск старого пергамента. — Логично.

Это простое слово, произнесённое без малейшей интонации, прозвучало в оглушительной тишине подземелья громче любого крика. Логично. Северус Снейп, мастер сложных зелий и ядов, признал логику Рона Уизли в вопросе выбора специй. Класс коллективно выдохнул. Гарри, сидевший рядом, выглядел так, будто только что увидел, как Хагрид выигрывает шахматную партию у Дамблдора. Гермиона, выглядывавшая из-за пальцев, опустила руки, и на её лице застыло выражение абсолютного, чистого изумления.

Снейп развернулся на каблуках так резко, что его мантия взметнулась, обдав первый ряд холодным потоком воздуха. Он прошествовал обратно к своему столу, всё ещё держа в руке свиток Рона. Подойдя к столу, он небрежно бросил на него пергамент, взял своё перо, обмакнул его в чернильницу и с каллиграфической точностью, присущей лишь ему, вывел на свитке какую-то букву.

Рон не мог разобрать, что именно написал профессор. Он видел лишь элегантный росчерк чёрных чернил на кремовом пергаменте.

— Ваше эссе о безоарах, Уизли, — произнёс Снейп, не глядя на Рона, его голос снова стал ледяным и отстранённым, словно ничего не произошло. — Жду его завтра на своём столе. Без опозданий.

Он взял свиток с рецептом и, держа его двумя пальцами, будто это была какая-то заразная субстанция, протянул его в сторону Рона.

— А за это…

Рон, как во сне, встал, подошёл к профессорскому столу и взял свиток. Его пальцы дрожали. Он ожидал увидеть там жирную, унизительную букву «Т» за «Тролль» или, в лучшем случае, «У» за «Удовлетворительно». Но то, что он увидел, заставило его замереть на месте.

В верхнем углу пергамента, выведенная изящным, витиеватым почерком Снейпа, стояла огромная буква «В».

Рон моргнул. Потом моргнул ещё раз. Он поднёс свиток ближе к глазам, уверенный, что ему мерещится. Но буква не исчезала. «В». В системе оценок Хогвартса это означало «Выше ожидаемого». Это была вторая по значимости положительная оценка после «Превосходно». Оценка, которую Рон никогда в жизни не получал от Снейпа. Оценка, которую, как он был уверен, Снейп в принципе не способен был поставить никому из гриффиндорцев, кроме, может быть, Гермионы, и то в день летнего солнцестояния в високосный год.

Под оценкой была короткая приписка, сделанная тем же безупречным почерком: «За исчерпывающее описание методологии и нестандартный, но аргументированный подход к термической обработке ингредиентов».

Рон стоял посреди класса, разинув рот и глядя на пергамент. Его мозг отказывался обрабатывать информацию. Этого не могло быть. Это был какой-то сложный розыгрыш, сон, галлюцинация, вызванная голодом и страхом.

— И минус пять очков с Гриффиндора за то, что перепутали пергаменты, Уизли, — добавил Снейп, когда Рон, спотыкаясь, поплёлся обратно к своей парте. — Будьте внимательнее.

Это последнее замечание вернуло Рона в реальность. Снятие очков — это был тот Снейп, которого он знал и к которому привык. Это было нормально. Это было знакомо. Но оценка… Оценка была чем-то из параллельной вселенной.

Он рухнул на свой стул, всё ещё держа перед собой свиток, как святыню. Гарри наклонился к нему, его глаза были размером с квоффлы.

— «В»? — прошептал он с благоговейным ужасом. — Он поставил тебе «В»? За курицу? Рон, ты волшебник!

В этот момент, словно по волшебству, прозвенел звонок, освобождая студентов из плена подземелий. Звук был спасительным, как гонг, объявляющий конец раунда с разъярённым троллем. Класс ожил. Студенты, всё ещё находясь в состоянии лёгкого шока, начали спешно собирать свои вещи. Слизеринцы выходили молча, бросая на Рона странные, смешанные взгляды, в которых злорадство боролось с недоумением. Драко Малфой выглядел так, будто его только что заставили съесть тарелку тех самых грибов-улыбак, и они ему не понравились.

Как только дверь за последним студентом закрылась, и Золотое Трио осталось в коридоре, плотина прорвалась.

— Рон! Рональд Билиус Уизли! Я не знаю, что это было! — Гермиона подскочила к нему, её глаза горели лихорадочным огнём. Она была в равной степени в ужасе и в восторге. — Это самая безумная, самая безответственная, самая нелогичная вещь, которую ты когда-либо делал! Ты мог провалить зельеварение на весь год! Тебя могли отчислить! Но… «Выше ожидаемого»?! От Снейпа?! За эссе, которое ты написал для своей мамы?!

Она схватила свиток из его рук и начала перечитывать приписку Снейпа, качая головой в недоумении.

— «Описание методологии»… «Аргументированный подход»… Мерлинова борода, он воспринял это как научную работу!

Гарри же просто не мог перестать смеяться. Он опёрся о холодную стену коридора, и его смех эхом разносился по пустым проходам подземелий.

— Ты это видел? Ты видел лицо Малфоя? Он чуть не подавился собственной злостью! Он был уверен, что тебя сейчас превратят в слизняка, а ты… ты получил оценку лучше, чем у него! Ты — легенда, Рон! Абсолютная легенда! «Гармония»! Ты сказал Снейпу про гармонию!

Рон всё ещё был в прострации. Он забрал у Гермионы свой драгоценный свиток и смотрел на него, проводя пальцем по букве «В». Это было не просто чернильное пятно. Это был символ. Символ того, что он, Рон Уизли, которого все считали ленивым и не слишком одарённым в учёбе, на самом деле в чём-то разбирается. И не просто разбирается, а разбирается настолько хорошо, что даже самый ненавистный профессор в мире был вынужден это признать.

Они поднялись из подземелий и вышли в залитые солнцем коридоры верхних этажей. Мир снова обрёл краски и звуки. Смех студентов, доносившийся из-за дверей классов, щебетание птиц за окнами, тёплые лучи, падавшие на каменный пол, — всё казалось Рону новым и удивительным. Он чувствовал себя так, словно только что выиграл Кубок по квиддичу в одиночку.

Вечером, после ужина, он сидел в своём любимом кресле у камина в гостиной Гриффиндора. Огонь весело потрескивал, отбрасывая тёплые блики на его лицо. Гарри и Гермиона играли в волшебные шахматы неподалёку, время от времени бросая на друга восхищённые взгляды.

Рон развернул своё «кулинарное» эссе. Он перечитал его от начала и до конца. Это было не просто описание рецепта. Это была часть его самого, его дома, его семьи, его любви к простым и понятным вещам. И эта часть его души получила оценку «Выше ожидаемого».

А рядом с этим свитком лежал другой — короткий, незаконченный, с двумя жалкими строчками о безоарах. Рон смотрел на него долго, а потом улыбнулся. Он больше не чувствовал к этому заданию ни отвращения, ни страха. Наоборот, он ощущал странный, неожиданный прилив сил. Если уж он смог аргументированно доказать Снейпу преимущества тимьяна над розмарином, то уж с каким-то безоаром он точно справится.

Рон взял со стола чистый свиток пергамента, обмакнул перо в чернила и положил его перед собой. Сбоку, для вдохновения, он положил свиток про курицу с гордой оценкой Снейпа.

Сделав глубокий вдох, Рон Уизли начал писать.

«Анализ сравнительной эффективности безоара и толчёного рога двурога в нейтрализации редких ядов растительного происхождения. Введение. Для всестороннего понимания данной темы необходимо рассмотреть каждый компонент не как отдельный ингредиент, а как часть сложной системы, где эффективность зависит от множества факторов: концентрации, метода введения и, что немаловажно, синергетического взаимодействия с другими веществами. Подобно тому, как правильный выбор специй может создать гармонию вкуса в сложном блюде…»

Перо легко и уверенно скользило по пергаменту. Рон писал, и впервые за долгое время учёба не казалась ему каторгой. Он нашёл свою аналогию. Он нашёл свой подход. И где-то в глубине души он был даже немного благодарен профессору Снейпу. Ведь именно он, сам того не желая, помог ему понять, что даже в самом скучном деле можно найти свою собственную, уникальную «курочку в апельсиновом соку». И, возможно, даже получить за неё хорошую оценку.