Лекарство для Поттера (гет)

Пламя в камине гостиной Гриффиндора вело себя на удивление спокойно. Оно не бушевало и не стреляло искрами, как в дни шумных празднований, а лениво и сыто облизывало толстые поленья, наполняя большое помещение глубоким, бархатным теплом. Поздний час увёл почти всех студентов в их спальни. В воздухе витал густой, уютный запах древесного дыма, старых пергаментов и чего-то неуловимо сладкого — вероятно, остатков тыквенного печенья, которое так и не доели первокурсники. Тени, длинные и причудливые, плясали на алых гобеленах со львами, создавая иллюзию, будто древние стены дышат во сне.

В этом сонном царстве умиротворения и покоя лишь три фигуры нарушали общую гармонию. Они сгрудились в самом уютном уголке, на мягких, продавленных за десятилетия креслах у самого огня.

Рон Уизли, верный своим привычкам, был поглощён процессом методичного уничтожения последнего бастиона кондитерских изделий — тарелки с шоколадными эклерами, которую он каким-то чудом спас от всеобщего внимания. Он жевал сосредоточенно, с той основательностью, с какой другие читали бы заклинания, и лишь изредка издавал довольное мычание.

Гарри Поттер, напротив, казался полной противоположностью своему рыжеволосому другу. Он сидел, глубоко забившись в кресло, и его фигура в мешковатом свитере казалась меньше и уязвимее, чем обычно. Юноша со шрамом на лбу подпёр голову кулаком и невидяще смотрел на танец огня, но было очевидно, что его мысли витают где-то далеко. Время от времени он проводил рукой по лицу, тёр уставшие глаза за стёклами круглых очков или зябко ёжился, хотя от камина исходил ощутимый жар.

Третьей в этой компании была Гермиона Грейнджер. Официально она читала толстый фолиант под названием «Нумерология и грамматика: пересекающиеся дисциплины», но на самом деле уже минут двадцать не перевернула ни одной страницы. Её взгляд, внимательный и тревожный, то и дело скользил поверх книги, останавливаясь на ссутулившейся фигуре Гарри. Каждая его попытка согреться, каждый усталый вздох отзывались в её сердце тихим уколом беспокойства. Она видела эту апатию, это глухое изнеможение, которое преследовало его уже несколько дней. После последней тренировки по квиддичу, прошедшей под проливным дождём, Гарри так и не пришёл в себя окончательно.

— Гарри, с тобой точно всё в порядке? — наконец не выдержала она, откладывая книгу в сторону. Её голос прозвучал в сонной тишине непривычно громко.

Рон оторвался от эклера и с набитым ртом промычал что-то вроде: «Фсё с ним форядке».

Гарри медленно повернул голову. В свете огня его зелёные глаза казались почти чёрными и были подёрнуты дымкой усталости.

— Да так, — неопределённо махнул он рукой. — Просто немного… странно себя чувствую. Голова кружится, и озноб какой-то. Будто внутри меня сквозняк гуляет.

Он снова зябко передёрнул плечами, плотнее запахивая свитер.

— Сквозняк? — фыркнул Рон, проглотив наконец своё лакомство. — Тебе просто поспать надо, дружище. И съесть ещё эклер. Сахар — лучший лекарь, мадам Помфри бы со мной согласилась.

Рыжий гриффиндорец протянул другу тарелку, но Гарри лишь слабо улыбнулся и отрицательно качнул головой.

А вот Гермиона нахмурилась. Её аналитический ум мгновенно заработал, перебирая возможные причины. Простуда? Проклятие? Последствия переутомления? Она видела, как он осунулся, как потемнели круги под его глазами. Беспокойство за него было реальным, острым, почти физически ощутимым. Но в глубине этого беспокойства, в самом потаённом уголке её сознания, начала прорастать крошечная, дерзкая, совершенно безумная идея.

Гарри ничего не замечал. Совершенно. Ни её взглядов, ни попыток остаться с ним наедине, ни того, как её сердце замирало, когда он случайно касался её руки. Для него она была сестрой, лучшей подругой, ходячей энциклопедией. Кем угодно, но не девушкой. И это было невыносимо. Отчаяние, копившееся месяцами, требовало решительных, пусть и нестандартных, действий. И вот он, шанс. Рискованный, глупый, но такой заманчивый.

«Это же нечестно, — прошептал внутренний голос, голос правильной и честной Гермионы Грейнджер. — Обманывать его…»

«А ждать, пока он сам что-то поймёт, — честно? — ехидно ответил другой голос, куда более решительный. — Он же Гарри Поттер! Ему нужно всё разжевать и в рот положить, особенно в том, что не касается Тёмных Лордов. К тому же, это ведь… почти для его блага. Он и правда выглядит больным!»

Внутренний спор длился не более секунды. Решение было принято.

Девушка решительно встала, её лицо приобрело то самое выражение крайней сосредоточенности, которое так хорошо знали её друзья. Это было лицо Гермионы-которая-знает-ответ.

— Рон, твои методы хороши для лечения плохого настроения, но здесь дело серьёзнее, — отрезала она, не глядя на рыжего друга. Весь её вид говорил, что дилетантам здесь не место. — Гарри, сядь прямо и не двигайся.

Гарри удивлённо моргнул, но послушно выпрямился в кресле. Рон пожал плечами и потянулся за следующим эклером, явно решив не вмешиваться в дела, в которых фигурировали слова «серьёзнее» и отсутствовала еда.

Гермиона достала из кармана мантии свою палочку из виноградной лозы. Кончик её вспыхнул мягким голубоватым светом.

— Что ты делаешь? — с ноткой тревоги в голосе спросил Гарри.

— Первичную диагностику, — тоном, не терпящим возражений, ответила староста Гриффиндора. Она сделала несколько пассов в воздухе, её брови сошлись на переносице. — Мне не нравится твоя аура. Она… разреженная. Так, закрой глаза. Analgesis Corporeum!

Пучок серебристого света вырвался из её палочки и медленно оплёл Гарри с головы до ног, словно измеряя его невидимой лентой. Юноша послушно зажмурился. Он почувствовал лёгкое покалывание, словно от статического электричества, и запах озона. Доверие к Гермионе было у него в крови, оно было абсолютным и нерушимым. Если она говорила, что что-то не так, значит, так оно и было. Тревога внутри него начала расти.

— Хм… интересно, — пробормотала Гермиона себе под нос, но достаточно громко, чтобы её услышали. Она сделала ещё один сложный взмах палочкой. — Fluxus Vitalis Scrutinium!

На этот раз свет был золотистым и тёплым. Он на мгновение завис над грудью Гарри, там, где под свитером билось его сердце, а затем медленно растворился.

Гермиона отступила на шаг. Её лицо было воплощением озабоченности. Она закусила нижнюю губу — верный признак напряжённой умственной работы. Она начала мерить шагами небольшое пространство перед камином, её тень металась по стене позади.

— Нестабильность ядра… — прошептала она. — Пониженная температура магической эманации… Остаточные флуктуации от контакта с тёмной магией… Да, всё сходится.

Гарри открыл глаза. Его собственная усталость теперь казалась ему зловещим симптомом.

— Гермиона? Что сходится? Что со мной?

Гермиона остановилась и посмотрела на него долгим, полным сочувствия и чего-то ещё, похожего на страх, взглядом. Эта немая сцена длилась несколько секунд, за которые Гарри успел вообразить себе с десяток ужасных магических болезней.

— Гарри… — её голос дрогнул, и это напугало его больше, чем что-либо ещё. — Это хуже, чем я думала.

Рон, который как раз подносил ко рту очередной эклер, замер на полпути. Даже жевание прекратилось.

— Что? — переспросил Гарри, его сердце пропустило удар. — Что хуже? Это от того дождя? Я простыл?

Гермиона медленно покачала головой, её лицо было трагически серьёзным. Она подошла ближе и опустилась на колени рядом с его креслом, взяв его за руку. Её ладонь была тёплой, но это его не успокоило.

— Нет, Гарри. Это не простуда. Обычные больничные чары тут бессильны. То, что с тобой происходит… это очень редкое, почти забытое состояние. Я читала о нём в одном древнем фолианте по целительству, который мне удалось достать из Запретной секции для доклада по защите от Тёмных искусств.

Она сделала драматическую паузу, давая своим словам впитаться в сознание напуганного юноши.

— Это называется Синдром Посттравматической Магической Ядерной Дисперсии.

Название прозвучало так наукообразно, так грозно и так по-гермионовски, что у Гарри не возникло и тени сомнения в его подлинности. Он мог сразиться с василиском, противостоять сотне дементоров, но перед лицом таинственной внутренней хвори, название которой он даже не мог выговорить, чувствовал себя совершенно беспомощным.

— Синдром… чего? — наконец выдавил он.

Рон издал странный звук — не то кашель, не то всхлип. Эклер выпал из его ослабевших пальцев и шлёпнулся на ковёр.

— СПМ… ЯД? — прохрипел он, глядя на подругу вытаращенными глазами. Сокращение сделало болезнь ещё более зловещей.

— Именно, — кивнула Гермиона с видом эксперта, столкнувшегося с уникальным клиническим случаем. — СПМЯД. Этот синдром возникает у волшебников, которые неоднократно подвергались воздействию мощнейшей тёмной магии и пережили колоссальный психологический и магический стресс. Твоё магическое ядро, Гарри… оно, грубо говоря, «остывает». Оно теряет плотность и начинает рассеиваться, «протекать». Отсюда и озноб, и головокружение, и общая слабость. Твоя собственная магия тебя покидает.

Объяснение было ужасающим, но, что самое страшное, абсолютно логичным в контексте всей его жизни. Контакты с Волдемортом, постоянная борьба… Неудивительно, что его внутренняя магия дала сбой. Страх сменился ледяным отчаянием.

— И… что теперь? — прошептал Гарри, его голос был едва слышен. — Я… я умру? Или стану сквибом?

— Нет! — поспешно воскликнула Гермиона, сжав его руку крепче. В её глазах мелькнула настоящая паника — кажется, она немного переиграла. — Конечно, нет! Не говори глупостей! Болезнь опасна, но излечима. Просто… её нельзя лечить стандартными методами. Мадам Помфри, при всём моём уважении, скорее всего, никогда о таком даже не слышала. Это слишком узкоспециализированная и древняя область целительства. Но… — она снова понизила голос до заговорщического шёпота, — в том фолианте был описан метод лечения. Единственный известный.

Гарри вцепился в её слова, как утопающий в спасательный круг. Он подался вперёд, его глаза горели надеждой.

— Какой? Что нужно делать? Любое зелье, любое заклинание, я на всё готов!

Гермиона на мгновение отвела взгляд, и лёгкий румянец тронул её щёки. Она сделала вид, что собирается с мыслями, чтобы изложить сложную научную концепцию.

— Это не зелье и не заклинание, Гарри. Всё гораздо… сложнее. И в то же время проще. Я расскажу тебе всё, но не здесь. И не сейчас. — Она бросила выразительный взгляд на Рона, который всё ещё ошарашенно смотрел на упавший эклер, словно тот был главной жертвой этого вечера. — Нам нужно будет поговорить наедине, когда мы сможем обеспечить правильные условия для начала терапии.

Она встала, отряхнув колени. Её миссия на сегодня была выполнена. Зерно было посажено в самую благодатную почву — в сознание доверчивого, измученного и отчаянно нуждающегося в помощи Гарри Поттера.

— А теперь, — её голос снова стал мягким и заботливым, — тебе и правда лучше пойти спать. Набирайся сил. Завтра вечером мы начнём твоё лечение. Обещаю, всё будет хорошо.

Гермиона ободряюще улыбнулась ему, но в глубине её глаз плясали чертенята. План, дерзкий и безумный, был приведён в исполнение. И теперь оставалось лишь дождаться его плодов. Гарри, совершенно раздавленный и одновременно обнадёженный, молча кивнул, провожая её взглядом. Он не сомневался ни на секунду. Гермиона его спасёт. Она всегда его спасала. Он просто ещё не знал, каким именно образом на этот раз.

* * *

Весь следующий день для Гарри Поттера прошёл словно в тумане. Ужасающий диагноз, поставленный Гермионой, эхом отдавался в его голове, заглушая объяснения профессора Флитвика о тонкостях призывающих чар и гул неодобрения профессора Снейпа на зельеварении. Мир сузился до тревожного ожидания вечера. Каждое случайное дуновение ветерка из коридора казалось ему подтверждением «внутреннего сквозняка». Каждая вспышка усталости — симптомом «рассеивающейся» магии. Он стал прислушиваться к себе с такой мнительностью, что, кажется, мог услышать, как его магическое ядро трещит по швам.

Он то и дело бросал взгляды на Гермиону. Девушка вела себя как обычно: тянула руку на каждом уроке, делала подробные записи и даже умудрилась вступить в ожесточённую дискуссию с профессором Биннсом о достоверности некоторых фактов из восстания гоблинов. Но Гарри видел — или хотел видеть — в её сосредоточенности нечто большее. Она не просто училась, она готовилась. Она была его врачом, его последней надеждой, и её спокойствие внушало ему благоговейный трепет.

Вечер опустился на Хогвартс медленно и неотвратимо. Когда стрелки часов в гостиной Гриффиндора миновали десять, беспокойство Гарри достигло своего пика. Он сидел в том же кресле у камина, нервно теребя рукав своего свитера. Рон, к счастью, был поглощён куда более важным делом. Устроившись на диване с Симусом Финниганом и Дином Томасом, он яростно жестикулировал, размахивая надкушенным сэндвичем и доказывая преимущества атакующей формации «Голова ястреба», которую он предлагал внедрить в команду по квиддичу. Их громкий, увлечённый спор создавал идеальный шумовой занавес.

Именно в этот момент Гермиона, до того сидевшая за дальним столом и делавшая вид, что проверяет эссе по трансфигурации, поднялась. Она решительно подошла к спорящей троице.

— Рональд, если ты сейчас же не перестанешь размахивать едой, я применю к этому сэндвичу заклятие перманентной липкости, и тебе придётся есть его вместе с пальцами, — произнесла она ледяным тоном. Затем, не дожидаясь ответа, повернулась к Гарри. — Нам нужно поговорить.

Её голос был тихим, но в нём звенела сталь. Гарри вздрогнул и послушно встал. Девушка кивком указала на их вчерашнее место, в самый уютный и уединённый уголок у огня. Они сели друг напротив друга. Пламя отбрасывало на её серьёзное лицо тёплые, трепещущие блики, делая её похожей на древнюю жрицу, готовящуюся к таинственному ритуалу.

— Итак, — начала она, понизив голос до заговорщического шёпота. — Я провела весь день в библиотеке, перепроверяя факты. Мои опасения подтвердились. СПМЯД — коварная вещь. Но, как я и говорила, излечимая.

Гарри вцепился в подлокотники кресла. Его ладони вспотели.

— Я готов. Говори, что нужно делать.

Гермиона подалась вперёд, и её глаза, большие и карие, казалось, заглядывали ему прямо в душу.

— Понимаешь, Гарри, твоё магическое ядро — это не просто источник силы. Это живая, вибрирующая субстанция. От пережитых тобой потрясений оно потеряло свою… резонансную частоту. Оно остывает, его энергия утекает, как вода сквозь сито. Обычные целительские заклинания лишь на время «латают» это сито, но не могут восстановить саму субстанцию.

Её объяснения звучали так убедительно, так научно, что Гарри слушал, затаив дыхание. Он представил своё ядро в виде тускнеющего, угасающего огонька внутри груди. Картина была пугающей.

— Чтобы его восстановить, — продолжала она, — нужен внешний источник стабильной, тёплой и, что самое главное, совместимой магии. Другой волшебник должен выступить в роли… камертона. Настроить твоё ядро на правильную частоту, поделиться с ним своим теплом и стабильностью, пока оно не восстановит свою целостность.

— Другой волшебник? — переспросил Гарри. — Кто? Дамблдор?

Гермиона едва заметно улыбнулась.

— Директор, безусловно, обладает мощнейшей аурой, но дело не в силе, а в совместимости. Магические подписи, как и отпечатки пальцев, у всех разные. Если попытаться стабилизировать ядро несовместимой аурой, это может привести к магическому отторжению. Последствия могут быть… катастрофическими.

Она сделала паузу, давая Гарри осознать всю серьёзность ситуации.

— К счастью, — она произнесла это слово так, словно сообщала о величайшей удаче в его жизни, — наши с тобой магические подписи очень совместимы. Почти идентичны по резонансной структуре.

Гарри удивлённо моргнул.

— Ты… откуда ты знаешь?

На щеках девушки на мгновение проступил румянец, но она тут же взяла себя в руки, придав лицу выражение академической невозмутимости.

— Я проверяла. На первом курсе. Ради интереса, для доклада по теории чар. Это было чисто научное любопытство, я анализировала подписи всех своих знакомых. Наша с тобой совместимость оказалась феноменальной. Тогда я не придала этому значения, но теперь… теперь это может спасти тебя.

Ложь была гениальной в своей простоте. Это было так похоже на Гермиону — из чистого любопытства проводить сложные магические анализы своих друзей. Гарри даже не усомнился. Наоборот, он почувствовал прилив благодарности. Её вечная тяга к знаниям, над которой они с Роном порой посмеивались, теперь оказалась его спасением.

— То есть… ты можешь мне помочь? — с надеждой спросил он.

— Да, — твёрдо ответила она. — Я могу. Но сама процедура… она довольно специфическая.

Вот оно. Гарри весь напрягся, ожидая услышать о каком-нибудь болезненном ритуале или отвратительном зелье.

— Процедура называется «стабилизирующие объятия», — тихо произнесла Гермиона. — Древний метод прямой био-магической передачи. Для максимальной эффективности и передачи тепла требуется… прямой телесный контакт.

Гарри замер. Он не был уверен, что правильно её понял.

— Прямой… что?

— Телесный контакт, — повторила она, глядя ему прямо в глаза, не позволяя своему взгляду дрогнуть. — Понимаешь, любая одежда, особенно из плотных тканей, как наши мантии или свитеры, создаёт помехи. Она действует как изолятор, который мешает свободному течению био-магических полей между донором и реципиентом. Потоки энергии искажаются, и эффект от процедуры сводится к нулю. Поэтому… для лечения нужна минимальная одежда. Самая тонкая, из натуральных материалов.

Его мозг отчаянно пытался обработать эту информацию. Гермиона. Почти без одежды. Контакт. Его лицо начало медленно заливать краской. Это было… это было за гранью всего, что он мог себе представить.

— Но… как? Где? — пролепетал он, чувствуя, как во рту пересохло.

— Здесь, — спокойно ответила она, обводя взглядом их уютный уголок. — У камина. Он создаёт дополнительное поле тепла, что усилит эффект. Что касается «как»… — она сделала глубокий вдох, собираясь с духом для финального, самого возмутительного пункта своего плана. — Для правильной централизации магических потоков реципиент должен сидеть, а донор… донор должен расположиться у него на коленях. Это обеспечивает максимальное соприкосновение в области торса, где и находится магическое ядро. Плюс объятия, которые замыкают контур. Это единственно верное положение для стабилизации. Так сказано в фолианте.

Наступила тишина. Было слышно только, как трещат поленья в камине и как где-то вдалеке Рон громогласно обвиняет Дина в незнании элементарных правил квиддича. Для Гарри же весь мир сузился до лица Гермионы и тех невероятных слов, что она произнесла.

Гермиона. В одной маечке. Сидит у него на коленях. Обнимает его.

Это звучало не как лечение. Это звучало как самая смелая и запретная фантазия, которую он не смел даже допустить в свои мысли. Его сердце заколотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди и упадёт на ковёр.

— Гермиона… — он с трудом выговорил её имя. — Ты… ты уверена? Это… это звучит…

— Странно? — закончила она за него. — Я знаю. Я сама была в шоке, когда прочитала. Но это древняя магия, Гарри. Она не всегда подчиняется нашим современным представлениям о приличиях. Она подчиняется законам энергии и резонанса. Вопрос в том, доверяешь ли ты мне? Ты готов сделать то, что необходимо для твоего выздоровления?

Гермиона поставила вопрос ребром, не оставив ему путей к отступлению. Доверяет ли он ей? Этот вопрос был почти оскорбительным. Гарри доверял ей свою жизнь бесчисленное количество раз. Он пошёл бы за ней в пасть к дракону, если бы она сказала, что это необходимо. И сейчас, когда на кону стояло его магическое будущее, мог ли он ответить «нет»?

Страх перед болезнью, перед перспективой стать беспомощным, перевесил смущение и неловкость. Медицинская, научная терминология, которой сыпала Гермиона, создавала необходимый барьер, превращая немыслимую ситуацию в необходимую терапевтическую процедуру. Это было не для удовольствия. Это было для лечения.

Он медленно, почти незаметно кивнул.

— Да, — хрипло сказал он. — Я… я доверяю тебе.

На лице Гермионы промелькнуло облегчение, которое она тут же скрыла за маской профессиональной серьёзности.

— Хорошо. Тогда первый сеанс проведём сегодня же. Прямо сейчас. Нам понадобится минут пятнадцать для начала. Просто сиди здесь. И постарайся расслабиться. — Она поднялась, её движения были полны решимости. — Я… мне нужно подготовиться. Переодеться. Я скоро вернусь.

С этими словами она развернулась и быстрой, почти летящей походкой направилась к лестнице, ведущей в спальни для девочек.

Гарри остался один, в оцепенении глядя ей вслед. Его мозг всё ещё отказывался верить в происходящее. Он сидел в кресле, чувствуя жар от камина на своём лице, и понимал, что через несколько минут его жизнь изменится. Он не знал, как именно. Но он чувствовал, что после этого вечера он уже никогда не сможет смотреть на Гермиону Грейнджер так, как прежде. И эта мысль пугала и волновала его гораздо сильнее, чем любой выдуманный синдром.

* * *

Минуты тянулись, как густая, остывающая патока. После ухода Гермионы гостиная Гриффиндора, казалось, погрузилась в ещё более глубокую тишину. Спор о квиддиче затих; Рон, Дин и Симус, исчерпав аргументы и запасы сэндвичей, лениво побрели к лестницам, ведущим в спальни. Рыжий друг на прощание махнул Гарри рукой.

— Ты идёшь? Не сиди до поздна, а то твой «спмяд» станет ещё ядовитее, — хохотнул он, всё ещё не до конца веря в серьёзность диагноза, но Гарри лишь неопределённо качнул головой.

И вот он остался один. Совершенно один наедине с потрескивающим огнём и своими мыслями, которые метались в голове, как стая испуганных пикси.

Гарри сидел в массивном кресле, которое вдруг показалось ему троном для жертвоприношения. Каждая его мышца была напряжена до предела. Он пытался дышать ровно, но сердце выбивало сумасшедшую, рваную дробь о рёбра. «Это медицинская процедура, — твердил он себе. — Просто процедура. Как выпить костерост. Неприятно, странно, но необходимо».

Но его собственный разум отказывался ему подчиняться. Логика, обычно такая ясная и прямолинейная, сейчас была бессильна против бури образов, бушевавшей в его воображении. Гермиона. В минимальной одежде. На его коленях. Каждое слово из её «предписания» взрывалось в его сознании ослепительной вспышкой, заставляя щёки гореть так, будто он сунул голову прямо в камин.

Он никогда не думал о ней так. Она была константой, нерушимой частью его мира, его умом, его совестью. Она была запахом старых книг и свежесваренного чая, звуком шуршащего пергамента, ощущением уверенности, что любой, даже самый сложный вопрос, имеет ответ. Но сейчас эта привычная, уютная картина трещала по швам, рассыпалась на миллион сверкающих осколков, и из-за них проступал совершенно новый, незнакомый и пугающий образ.

Послышались шаги. Лёгкие, почти неслышные, спускающиеся по лестнице из спален для девочек.

Сердце Гарри ухнуло куда-то в район желудка. Он вцепился в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, и заставил себя смотреть прямо перед собой, на огонь. Он не повернётся. Он будет вести себя как пациент. Спокойный, собранный, готовый к лечению пациент.

Но когда она вошла в круг света от камина, всё его самообладание испарилось без следа.

Он забыл, как дышать.

Это была Гермиона, и в то же время совсем не она. Исчезли школьная форма, бесформенные свитеры и строгие мантии. Перед ним стояла девушка. Огонь ласкал её кожу, придавая ей оттенок мёда и топлёного молока. Простая белая майка на тонких бретельках облегала её фигуру, а ниже… ниже были только полоска живота и ноги, длинные и стройные, видневшиеся из-под коротких розовых трусиков с крошечным бантиком сбоку. Её волосы, распущенные и свободные, казались живым каскадом из меди и бронзы, в котором запутались золотые искры пламени.

Она остановилась в паре шагов от него, и Гарри впервые заметил, что она тоже нервничает. Её плечи были напряжены, а на щеках играл лёгкий румянец, выдавая её собственное волнение. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, и в глубине её карих глаз Гарри увидел не только профессиональную сосредоточенность, но и тень уязвимости, почти мольбы. Этот мимолётный взгляд сделал её ещё более реальной, разрушая последние остатки образа «всезнайки Грейнджер».

— Итак, — её голос прозвучал тише, чем она, вероятно, хотела, и ей пришлось прочистить горло. — Как я и говорила. Нужно… сесть.

Гермиона сделала последний шаг, оказавшись вплотную к его креслу. Гарри инстинктивно вжался в спинку, пытаясь создать хоть какое-то расстояние, но его попытка была тщетной и жалкой. Воздух между ними, казалось, загустел, наэлектризовался, стал тяжёлым и вязким. Он чувствовал тепло, исходившее от её кожи, и уловил тонкий, едва заметный аромат, который заставил его сердце споткнуться, — запах яблок, корицы и чего-то неуловимо чистого, как свежий пергамент. Это был запах её шампуня, её сущности, и он ударил по его обонянию с силой самого мощного зелья.

Стараясь двигаться с деловой, почти клинической медлительностью, Гермиона развернулась спиной к огню и, опёршись руками о подлокотники его кресла, начала медленно опускаться.

Мир для Гарри Поттера сузился до этого единственного, бесконечно растянутого мгновения. Он видел, как изгибается её спина, как напрягаются мышцы на её руках. Он чувствовал, как её тёплые, гладкие бёдра сначала едва коснулись его коленей, а затем уверенно опустились на них.

Её вес был… реальным. Невесомой она не казалась. Она была настоящей, живой девушкой, и это осознание было ошеломляющим. Тепло её тела мгновенно просочилось сквозь тонкую ткань его джинсов, растекаясь по ногам обжигающей, незнакомой волной. Его мозг в панике перебирал команды: «Дыши. Просто дыши. Это лечение. Это Гермиона. Это для твоего блага». Но тело его не слушалось. Оно застыло, превратившись в камень, боясь пошевелиться и нарушить этот невероятный, немыслимый статус-кво.

Устроившись, Гермиона на мгновение замерла, словно собираясь с духом. Затем она медленно, почти нерешительно, обвила его руками. Одна её ладонь легла ему на плечо, другая обхватила спину. И наконец, она прижалась к нему, её щека коснулась его щеки. Мягкость её кожи и шелковистая прохлада волос, упавших ему на шею, стали последней каплей. Разум Гарри отключился. Все мысли о квиддиче, о Снейпе, о домашних заданиях и даже о Волдеморте были выжжены дотла этим простым, но всепоглощающим контактом.

Остались только ощущения.

Вес её тела на его коленях. Жар её кожи, смешивающийся с жаром камина. Запах яблок и корицы, который, казалось, заполнил все его лёгкие. Ощущение её ровного, тёплого дыхания у самого уха. И звук. Грохот его собственного сердца, который, как ему казалось, должен был быть слышен в самых дальних уголках замка.

— Так… — прошептала Гермиона ему прямо в ухо, и от её шёпота по его спине пробежала армия мурашек. — Нужно посидеть так минут пятнадцать для первого сеанса. Постарайся расслабиться и… впитывать магию. Дыши глубоко. Представь, как тепло растекается по твоему телу, достигая самого ядра.

«Расслабиться?!» — мысленно взвыл Гарри. Это было самое нелепое предложение, которое он слышал в своей жизни. Расслабиться, когда самая умная, самая красивая и самая недосягаемая девушка, которую он знал, сидит у него на коленях в одной майке и трусиках? Это было всё равно что просить гиппогрифа не обращать внимания на вежливый поклон.

Он судорожно втянул воздух, пытаясь последовать её совету. Его руки, до этого безвольно лежавшие на подлокотниках, дёрнулись. Куда их деть? Он неловко поднял их и замер, держа на весу. Положить их ей на спину? На талию? Сама мысль об этом казалась кощунственной. В итоге он просто опустил их обратно, снова вцепившись в многострадальные подлокотники.

Гермиона, очевидно, почувствовала его напряжение.

— Гарри, ты напряжён как струна, — прошептала она. — Это мешает потокам. Пожалуйста, попробуй. Думай о чём-нибудь хорошем. О полёте на Клювокрыле. О победе в Кубке по квиддичу.

Он закрыл глаза, отчаянно пытаясь вызвать в памяти эти образы. Вот он, парит над озером, ветер свистит в ушах… но ветер почему-то пахнет яблоками. Вот он ловит снитч, трибуны ревут… но вместо золотого шарика он чувствует мягкость её кожи под своими пальцами. Бесполезно. Все его мысли, все его воспоминания теперь были искажены, преломлены через призму этого мгновения, через ощущение её близости.

Время остановилось. Он не знал, сколько они так сидели. Пять минут? Десять? Вечность? Тишину нарушало лишь потрескивание дров и их собственное дыхание, которое, как показалось Гарри, постепенно начинало синхронизироваться. Он медленно, очень медленно начал расслабляться. Не потому, что думал о квиддиче. А потому, что тепло, исходившее от неё, было невероятно… успокаивающим. Оно прогоняло мнимый «внутренний сквозняк» и наполняло его чем-то живым, настоящим. Может, в её безумной теории и было зерно истины?

Именно в этот момент, когда напряжение немного спало, и хрупкое равновесие было почти достигнуто, со стороны лестницы послышался знакомый шаркающий звук и приглушённое бормотание.

— …забыл свой последний сэндвич, не могу же я его там бросить, это просто бесчеловечно…

В гостиную, зевая и почёсывая затылок, вошёл Рон Уизли.

Он сделал несколько шагов к дивану, где оставил свою провизию, и лишь потом его сонный взгляд наткнулся на сцену у камина.

Рон замер. Его рука так и застыла на полпути к затылку. Челюсть медленно отвисла. Глаза, круглые как галеоны, расширились до предела. Он медленно переводил взгляд с Гарри на Гермиону, сидящую у того на коленях, потом снова на Гарри. Процесс жевания воображаемого сэндвича в его мозгу, кажется, застопорился.

Наконец, после мучительно долгой паузы, он издал сдавленный звук:

— Гермиона… это… это точно… э-э-э… лечение?

Его голос был полон искреннего, неподдельного изумления.

Гермиона даже не шелохнулась. Она не повернула головы. Лишь её спина напряглась. Не отрывая щеки от щеки Гарри, она бросила через плечо голосом, холодным и острым, как скальпель хирурга:

— Это сложная целительская практика, основанная на принципах био-магического резонанса, Рональд. Не мешай процессу стабилизации ядра. Иначе могут быть необратимые последствия.

Её тон был настолько авторитетным, настолько пугающе научным, что Рон инстинктивно съёжился. Он несколько раз открыл и закрыл рот, как выброшенная на берег рыба, но не нашёл что сказать. «Био-магический резонанс» звучало как что-то, с чем лучше не спорить.

Он растерянно посмотрел на друга. Гарри в этот момент готов был провалиться сквозь землю. Он чувствовал, как его уши пылают пожаром, и отчаянно желал, чтобы на него надели шапку-невидимку.

Рон пожал плечами, его лицо выражало крайнюю степень замешательства.

— А-а… ну… ладно, — пробормотал он. — Только… не слишком там… стабилизируйтесь.

Он быстро схватил свой сэндвич с подлокотника дивана, бросил на парочку ещё один недоумённый взгляд и поспешно ретировался обратно к лестнице, бормоча себе под нос что-то вроде «совсем с ума сошли со своими ядрами».

Когда его шаги затихли, в гостиной снова воцарилась тишина. Но теперь она была другой. Вмешательство Рона, как ни странно, разрушило первоначальную неловкость, заменив её чем-то новым. Они были пойманы. Их тайна, пусть и медицинского толка, стала известна третьему лицу, и это почему-то делало её ещё более реальной и интимной.

Гарри почувствовал, как Гермиона едва заметно дрожит. Он понял, что она смеётся. Беззвучно, всем телом. Он и сам ощутил, как уголки его губ поползли вверх. Абсурдность ситуации была просто запредельной.

— Пятнадцать минут прошли, — прошептала она, её голос был тёплым от сдерживаемого смеха.

Гермиона начала медленно отстраняться. Гарри ощутил почти паническое желание удержать её, не дать этому моменту закончиться. Когда она встала с его коленей, его внезапно охватило чувство пустоты и холода, которое было куда реальнее любого выдуманного озноба.

Гермиона стояла перед ним, поправляя свою майку. В свете огня её силуэт казался неземным.

— Ну как? — спросила она, снова надевая маску заботливого целителя. — Чувствуешь себя лучше?

Гарри посмотрел на неё. Он видел россыпь веснушек на её плечах, которые раньше никогда не замечал. Видел, как блестят её глаза. Он больше не мог думать о ней как о «ходячей энциклопедии». Этот образ был уничтожен, сожжён в огне камина за последние пятнадцать минут. План Гермионы, о котором он не подозревал, сработал с ошеломительной точностью. Он уже не мог не думать о ней.

— Да, — ответил он, и его голос прозвучал удивительно твёрдо. — Думаю… да. Значительно лучше.

* * *

Первый «лечебный сеанс» стал точкой невозврата. Он провёл невидимую черту в песках времени, навсегда разделив жизнь Гарри Поттера на «до» и «после». Мир остался прежним: стены Хогвартса всё так же хранили вековые тайны, привидения всё так же сновали по коридорам, а зелья Снейпа всё так же взрывались с удручающей регулярностью. Но для Гарри всё изменилось. Изменилось восприятие.

Следующий вечер он ждал с нетерпением, которое граничило с агонией. Весь день он был как на иголках. Мнимые симптомы «СПМЯДа» отошли на второй план, вытесненные симптомами куда более реальными и волнующими: учащённое сердцебиение всякий раз, когда Гермиона проходила мимо, пересохшее горло, когда он пытался с ней заговорить о чём-то, кроме «лечения», и абсолютная неспособность сосредоточиться на чём-либо, кроме образа, выжженного в его памяти огнём гриффиндорского камина.

Вечером, когда гостиная опустела, ритуал повторился. Но на этот раз всё было иначе.

Сеанс второй.

Напряжение первого раза сменилось густым, почти осязаемым предвкушением. Гарри уже не вжимался в кресло, а сидел прямо, ожидая. Когда Гермиона спустилась по лестнице — на этот раз в тёмно-синей шёлковой маечке и простых белых шортиках, которые казались ещё короче вчерашних трусиков, — его сердце всё так же пропустило удар, но на смену шоку пришло тихое, благоговейное восхищение.

Она села к нему на колени увереннее, без вчерашней нерешительности. Её движения были плавными, отточенными. Объятия стали менее скованными. Когда её щека коснулась его щеки, это было уже не случайное соприкосновение, а осознанный, интимный жест.

И Гарри начал замечать детали.

Он заметил крошечную родинку у неё на шее, чуть ниже уха, которую раньше скрывал воротник рубашки. Он заметил, как забавно завиваются кончики её волос на затылке. Он почувствовал, как под тонкой тканью майки бьётся её сердце — так же быстро и сильно, как и его собственное. Это открытие ошеломило его. Значит, она тоже волнуется? Эта процедура была не только «лечением» для него, но и испытанием для неё?

Его руки, которые вчера так неловко застыли на подлокотниках, сегодня осмелели. Медленно, с замиранием сердца, он оторвал их от кресла и осторожно, будто боясь спугнуть редкую птицу, положил ей на талию. Он ожидал, что она вздрогнет или отстранится, но Гермиона лишь глубже вздохнула и, кажется, прижалась к нему ещё плотнее. Её тепло под его ладонями было чем-то невероятным. Он чувствовал себя не пациентом, а защитником, оберегающим что-то хрупкое и драгоценное. Пятнадцать минут пролетели как одно мгновение.

Сеанс третий.

К третьему вечеру «лечение» стало неотъемлемой частью их распорядка дня. Тайной, которая принадлежала только им двоим (и, отчасти, Рону, который теперь старательно избегал гостиной после десяти вечера, бормоча что-то о «магических флюидах» и «опасности для пищеварения»).

Гарри уже не просто ждал сеанса. Он жил им. Его мнимые симптомы полностью исчезли, но он ни за что на свете не признался бы в этом Гермионе. Наоборот, по утрам он мог пожаловаться на «лёгкое остаточное головокружение», чтобы увидеть, как она обеспокоенно хмурится и обещает, что они продолжат терапию. Он чувствовал себя ужасным обманщиком, но мысль о прекращении этих вечерних встреч была невыносимой.

В этот раз он уже не просто сидел. Когда Гермиона устроилась на его коленях, он инстинктивно притянул её ближе, его руки уверенно легли ей на спину. Гарри вдыхал аромат её волос, закрывая глаза, и позволял себе утонуть в этом ощущении. Он больше не пытался думать о квиддиче. Он думал только о ней. О том, какая гладкая у неё кожа. О том, как тихо она дышит ему в шею. О том, что он готов сидеть так вечно, лишь бы этот момент не кончался.

Поттер поймал себя на мысли, что его «болезнь» — лучшее, что с ним случалось со времён получения письма из Хогвартса. Она открыла ему глаза. Она заставила его увидеть Гермиону.

Вне сеансов.

Последствия «терапии» лавиной хлынули в его повседневную жизнь, меняя всё на своём пути.

На уроках он больше не мог просто слушать. Сидя за одной партой, он ощущал её присутствие совершенно по-новому. Гарри замечал, как она закусывает кончик пера, когда глубоко задумывается. Как смешно морщит нос, когда не согласна с профессором. Он мог бы часами смотреть на её профиль, на линию её ресниц, на то, как солнечный луч, пробившийся через высокое окно, запутывается в её волосах. Однажды на зельеварении он так засмотрелся на неё, что едва не добавил в котёл сушёных жуков-скарабеев вместо толчёного рога двурога, за что немедленно получил ехидное замечание от Снейпа и минус десять очков Гриффиндору. Но ему было всё равно.

В библиотеке, их прежнем царстве учёбы и тишины, теперь царила иная атмосфера. Раньше они могли часами сидеть бок о бок, погружённые в свои книги. Теперь же Гарри не мог прочитать и абзаца. Его взгляд то и дело притягивался к ней. К её рукам, перелистывающим страницы, к её сосредоточенному лицу, к тому, как она машинально поправляет выбившуюся прядь. Он начал искать предлоги, чтобы коснуться её — передать книгу, подвинуть чернильницу, «случайно» задеть её руку своей. Каждое такое мимолётное прикосновение отзывалось в нём электрическим разрядом.

Однажды вечером в Большом зале он увидел, как Кормак Маклагген пытается завести с ней разговор, слишком близко наклоняясь и самоуверенно улыбаясь. Гарри почувствовал, как внутри него поднимается волна иррационального, первобытного гнева. Он сжал вилку с такой силой, что она согнулась. Рон, сидевший рядом, удивлённо посмотрел на него, потом на согнутый столовый прибор.

— Дружище, что с тобой? Паста не понравилась?

Гарри пробормотал что-то невнятное и впился взглядом в Маклаггена, желая испепелить того на месте. К его облегчению, Гермиона быстро отделалась от назойливого ухажёра, бросив на него холодный взгляд, и вернулась к своей еде. Но это чувство — эта яростная, жгучая ревность — было для Гарри новым и пугающим. Он не просто хотел быть рядом с Гермионой. Он не хотел, чтобы кто-то другой был рядом с ней.

План Гермионы сработал даже слишком хорошо. Она хотела, чтобы он обратил на неё внимание. И он обратил. Он больше не мог не обращать. Она стала центром его вселенной. Каждая его мысль, прямо или косвенно, возвращалась к ней.

Сеанс четвёртый (или пятый? он сбился со счёта).

Этот вечер был другим. В воздухе висело что-то новое. Невысказанное.

Гермиона, как обычно, устроилась у него на коленях. Но сегодня она не прижалась к нему сразу. Она немного отстранилась и посмотрела ему в лицо. Её взгляд был серьёзным, изучающим.

— Гарри, — тихо начала она, — мы должны поговорить о твоём состоянии. Я думаю… терапия даёт плоды. Возможно, даже слишком быстро. Мне кажется, твоё ядро уже почти полностью стабилизировалось.

Сердце Гарри пропустило удар. Он понял, к чему она ведёт. Конец. Она собирается объявить его здоровым. Прекратить их сеансы. Мысль об этом была физически болезненной.

— Нет! — вырвалось у него слишком быстро и громко. Он тут же смутился. — То есть… я не уверен. Сегодня на Защите от Тёмных искусств, когда мы проходили патронусов, у меня… у меня было лёгкое помутнение. Всего на секунду. Но было.

Это была наглая, бесстыдная ложь. Его патронус сегодня был силён как никогда, потому что, вызывая его, он думал о ней. О её улыбке, о тепле её объятий.

Гермиона внимательно посмотрела на него, и ему показалось, что в её глазах мелькнуло разочарование. Или это была… грусть?

— Помутнение? — переспросила она. — Странно. Твоя аура кажется мне совершенно ровной.

Она прижалась к нему, как обычно. Но сегодня в их объятиях не было прежней лёгкости. Гарри чувствовал себя виноватым. Он обманывал её, чтобы продлить эти драгоценные минуты. А она, вероятно, чувствовала его ложь.

Они сидели в тишине. Огонь потрескивал, отбрасывая на стены их сдвоенную, неразрывную тень. Гарри вдыхал её запах и отчаянно пытался придумать, как сказать то, что он чувствует на самом деле, не разрушив при этом хрупкую магию их «лечения». Он понимал, что так не может продолжаться вечно. Рано или поздно его обман раскроется. Или, что ещё хуже, она сама решит, что он здоров, и просто перестанет приходить.

И тогда он останется один. Один на один с этим новым, всепоглощающим чувством, которое она сама же в нём и пробудила своим гениальным, безумным, совершенно нечестным планом.

В этот вечер, сидя в кресле и обнимая девушку, которая стала для него всем, Гарри Поттер впервые осознал, что его настоящая болезнь — это не СПМЯД. Его болезнь — это сама Гермиона Грейнджер. И от этой болезни он не хотел лечиться. Никогда.

* * *

Прошла ещё неделя. Неделя блаженного обмана и мучительного предвкушения. Каждый вечерний «сеанс» становился для Гарри всё более драгоценным и одновременно всё более невыносимым. Он тонул в своих чувствах, захлёбывался нежностью, которую не мог выразить, и задыхался от лжи, которая с каждым днём становилась всё тяжелее. Гермиона тоже изменилась. Она стала тише, задумчивее. Иногда, сидя у него на коленях, она замолкала на долгие минуты, и Гарри чувствовал, как напряжены её плечи, словно она борется с каким-то внутренним решением.

Атмосфера между ними наэлектризовалась до предела. Их «лечение» перестало быть просто процедурой. Оно превратилось в сложный, молчаливый танец двух людей, которые отчаянно хотят сказать что-то важное, но не знают, с чего начать.

И вот настал вечер, когда молчание стало громче любых слов.

Они сидели в своём обычном уголке у камина. Гостиная была пуста. Даже Рон, кажется, окончательно смирился с их странным ритуалом и больше не пытался его прерывать. Гермиона была одета в простую серую майку, которая делала её особенно хрупкой и беззащитной. Она привычно устроилась на коленях Гарри, и он так же привычно обнял её. Но сегодня в этом движении не было ни капли лечебной рутины. Это было объятие двух людей, которым жизненно необходимо быть рядом.

Они сидели в тишине. Долгой, напряжённой тишине. Огонь бросал на их лица трепещущие отсветы, создавая иллюзию движения там, где была полная неподвижность. Гарри смотрел на её профиль, на длинные ресницы, отбрасывающие тень на щеку, на мягкий изгиб её губ. И он понял, что больше не может. Не может лгать. Не может играть в эту игру. Это было нечестно по отношению к ней и мучительно для него самого. Правда, какой бы она ни была, лучше этой сладкой, ядовитой лжи.

Он набрал полную грудь воздуха, который пах дымом, старым деревом и её волосами.

— Гермиона… — его голос прозвучал хрипло, надтреснуто.

Она вздрогнула, словно его слова вырвали её из глубоких раздумий, но не повернулась.

— Да, Гарри?

— Этот… Синдром… — он с трудом выговорил аббревиатуру, которая ещё недавно казалась ему приговором, а теперь стала символом их тайны. — СПМЯД… он настоящий?

Вопрос повис в воздухе, тяжёлый и острый, как занесённый топор палача.

Гермиона замерла. Вся её фигура превратилась в статую. Гарри почувствовал, как напряглось её тело в его руках, как на мгновение она перестала дышать. Он ждал. Секунды растянулись в вечность. Он видел, как она медленно, мучительно борется с собой. Видел, как её пальцы, лежавшие на его плече, сжались.

Наконец, она сделала едва заметное, почти неуловимое движение головой. Кивок.

Это был не тот ответ, которого он ожидал. Он был готов к чему угодно: к её признанию, к слезам, к гневным оправданиям. Но этот тихий, покорный кивок сбил его с толку.

— Да, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Её голос был полон горечи. — Он… он существует. В очень старых книгах. Как крайне редкий побочный эффект от проклятия «Круциатус».

Гарри растерялся. Значит… он не лгал? Значит, всё это было правдой? Тогда почему ему так паршиво на душе?

— Но… — продолжала она, и её голос дрогнул, — у тебя его нет, Гарри. И никогда не было.

Гермиона наконец повернула к нему голову. Её лицо было бледным, а в глазах стояли слёзы, которые она отчаянно пыталась сдержать. Блестящие, невыплаканные слёзы вины и отчаяния.

— Я… я всё выдумала, — выпалила она на одном дыхании, словно срывала с себя пластырь. — Твои симптомы были от обычной усталости. Я провела фальшивую диагностику. Я солгала тебе. Прости меня. Я ужасный человек. Ужасная подруга.

Слова хлынули из неё потоком. Она сбивчиво рассказывала, как видела, что он не замечает её, как ей было больно, как она отчаялась и придумала этот нелепый, сумасшедший план. Гермиона говорила, что не знала, как ещё заставить его посмотреть на неё не как на «книжного червя» или «сестру», а как на девушку. С каждым словом её голос становился всё тише, а плечи опускались всё ниже, пока она не уткнулась лицом в его свитер, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

Гарри слушал её, и вместо гнева или обиды, которых он подсознательно боялся, его накрыла волна совершенно иного чувства. Это была смесь безграничного облегчения и ошеломляющей, всепоглощающей нежности.

Он не болен. Она не лгала ему из злого умысла. Она сделала это… для него. Для них. Потому что чувствовала то же, что и он.

Всё встало на свои места. Её нервозность в первый вечер. Её учащённое сердцебиение. Её грусть в последние дни. Она не просто играла роль. Она жила этим, страдала от этой лжи так же, как и он.

Его руки, до этого лежавшие на её спине, осторожно двинулись вверх. Он нашёл её подбородок и мягко, но настойчиво заставил её поднять голову, посмотреть на него. Её лицо было мокрым от слёз, ресницы слиплись, губы дрожали. Она выглядела такой потерянной и несчастной, что у него защемило сердце.

Гарри смотрел в её заплаканные карие глаза, и на его губах появилась лёгкая, тёплая улыбка.

— Гермиона, — произнёс он мягко, его голос был полон такого тепла, какого он сам от себя не ожидал. — Из всех твоих гениальных идей… эта, пожалуй, самая лучшая.

Она непонимающе моргнула, слёзы продолжали катиться по её щекам.

— Но… но я же обманула тебя! Я манипулировала тобой! Ты… ты должен меня ненавидеть!

— Ненавидеть? — он тихо рассмеялся. — Как я могу тебя ненавидеть? Ты заставила меня проснуться. Я был таким идиотом, Гермиона. Таким слепым идиотом.

Он не дал ей ответить. Медленно, давая ей возможность отстраниться, если она захочет, он наклонился и коснулся своими губами её губ.

Это был нерешительный, почти невесомый поцелуй. Проба. Вопрос. Её губы были солёными от слёз и мягкими, как лепестки. Она замерла на мгновение, а затем ответила. Едва заметно, но ответила. И этого было достаточно.

Гарри углубил поцелуй, делая его увереннее, настойчивее. Он вложил в него всё, что накопилось за эти недели: своё восхищение, свою благодарность, свою нежность, свою отчаянную, новорождённую любовь. Он целовал её, и мир вокруг перестал существовать. Не было больше ни Хогвартса, ни камина, ни лжи. Были только они двое. Их объятия, которые из «терапевтических» стали настоящими, искренними, полными смысла. Его руки переместились с её спины на её волосы, зарываясь в шёлковые пряди, притягивая её ещё ближе.

Когда они наконец оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, они оба тяжело дышали. Гермиона смотрела на него широко раскрытыми, всё ещё влажными, но уже не несчастными глазами. В них плескалось изумление, неверие и робкая, как первый подснежник, надежда.

— Я такая дура, — прошептала она, её лоб покоился на его лбу.

— Нет, — так же шёпотом ответил он, проводя большим пальцем по её мокрой щеке. — Ты просто… нашла очень креативный подход.

Она издала тихий, сдавленный смешок, который был больше похож на всхлип.

— Ты не сердишься? Правда?

— Я в восторге, — серьёзно сказал Гарри, и, увидев её недоверчивый взгляд, добавил: — Честно. Но, знаешь… несмотря на то, что диагноз был ложным, я думаю, мне всё-таки нужно продолжить лечение.

Она вопросительно подняла на него глаза.

— Мне кажется, — он сделал вид, что очень серьёзно прислушивается к своим ощущениям, — у меня начинается рецидив. Прямо сейчас. Чувствую… острую нехватку био-магического резонанса. Думаю, нам понадобится ещё один сеанс. Очень длительный. Возможно… всю ночь?

И тут она рассмеялась. По-настоящему. Свободным, счастливым смехом, который, казалось, заполнил всю гостиную, прогнав последние тени вины и недомолвок. Она игриво, но ощутимо шлёпнула его по плечу.

— Ты невыносим, Поттер!

— Зато я твой пациент, — ухмыльнулся он. — А пациент всегда прав.

Она закатила глаза, но улыбка не сходила с её губ.

— Не думаю, что в медицинских фолиантах есть такое правило.

— Тогда мы его напишем, — прошептал Гарри и снова поцеловал её, на этот раз без всякой нерешительности, с полной уверенностью в том, что он находится именно там, где должен быть — в объятиях девушки, которая перевернула его мир с помощью самой гениальной лжи на свете. И он был ей за это бесконечно благодарен.