Игра на три результата (джен)

— Твой ход.

Маленькая тесная комната. Шесть квадратных метров. Уотан точно знал размеры своих владений, потому что несколько лет назад планировал переклеить обои во всей квартире. Но так этого и не сделал.

Тусклый свет настенной лампы окутывал помещение мягким оранжевым полумраком. Рядом со светильником висели старые, с потускневшим циферблатом часы с маятником — подарок деда. Они отсчитывали секунды глухими, точными ударами, не позволяя забыть о плавном и таком неумолимом течении времени.

Уотан сидел, сгорбившись, в кресле с потёртой кожей. Длинные, с тонкими суставами и немного нервные пальцы теребили шахматного коня, переставляя его с клетки на клетку, но так и не решаясь сделать ход. Уотан был бледен, с резкими тенями под серыми выцветшими глазами и неопрятными, с проседью волосами, свисающими неухоженными паклями. Он был задумчив и сейчас отрешённо смотрел не на шахматную доску, а сквозь неё, будто находясь где-то далеко, в другом мире.

Когда-то у Уотана была иная жизнь. Престижная работа в архитектурном бюро. Добрые утра, которые пахли свежемолотым кофе и предвкушением отличного дня. Друзья, которые заходили без звонка, смеялись за столом, спорили о политике и искусстве. И она… с улыбкой встречающая его у двери.

Теперь же… была свобода, приносящая лишь раздражение. Абсолютно одинаковые, наполненные запахом скуки утра. «Кто-то», которые перестали звонить. Мать, умоляющая взять себя в руки и в слезах кричащая, что он сошёл с ума.

Но всё это было неважным. Не имеющим значения. Потому что Уотан не был одинок. У него был тот, кто периодически скрашивал его тоскливые вечера своим присутствием. Тот единственный, кто остался. Настоящий друг.

Вот и сегодня Рейт сидел напротив Уотана. Расслабленно, откинувшись на спинку глубокого кресла и перекинув одну ногу через другую. Чёрные волосы, уложенные в идеальную причёску, светлая кожа, острые скулы и подбородок. Ярко-голубые глаза и улыбка. Всегда эта улыбка — не то насмешливая, не то сочувственная, но неизменно невыносимая.

— Ты опять задумался, — сказал Рейт низким, чуть хрипловатым голосом.

— Я не задумался. Просто... — Уотан провёл рукой по лицу, почувствовав, как щетина неприятно кольнула ладонь.

— Просто вспоминаешь то время, в котором не было меня? — Друг усмехнулся и отлепился от спинки кресла, слегка придвинувшись к столу.

Уотан замолчал. На полке, за спиной друга, стояла фотография в рамке. Счастливая женщина.

— Ходи уже, — пробормотал Уотан, после того как спешно пристроил своего коня на одну из белых клеток.

Друг вздохнул и, задумавшись на несколько секунд, передвинул ладью.

— Как хочешь. Но ты ведь знаешь, что это ничего не изменит.

Лампа на стене мигнула, и на мгновение тени в комнате ожили, превратившись в чьи-то силуэты. Но видение быстро исчезло. Свет снова стал ровным.

На столе стояла бутылка коньяка и полупустой стакан. Рейт никогда не пил алкоголь, сколько бы Уотан того не уговаривал. Он предпочитал чёрный чай, который уже, должно быть, давно остыл в фарфоровой чашке, стоявшей рядом со стаканом Уотана. В этом было что-то неправильное — пить в одиночестве, — но Уотан давно с этим смирился. В конце концов, он был рад уже тому, что друг почти каждый свой вечер проводил рядом с ним.

Жидкость слегка колыхнулась, когда Рейт поставил на доску свою пешку.

— Тысяча девятьсот семьдесят второй год, партия Фишера против Спасского, — произнёс он, проводя пальцем по грани шахматной фигуры. — Шестая партия матча. Спасский думал, что контролирует центр, но Фишер пожертвовал качество — ладья на c3, абсолютно не очевидный ход.

Уотан машинально потянулся к своему ферзю, но замер.

Раннее утро, она читает свежий выпуск «64», где крупно напечатано «Фишер против Спасского».

— За кого болеешь? — спрашивает она, и солнечный зайчик прыгает по газетной полосе.

— Ты упускаешь момент, — сказал друг, постукивая ногтем по полю d4. — Здесь. После 13... Кa5 белые теряют инициативу.

За окном проехала машина, и свет фар на секунду осветил комнату. В этом мерцании Уотан заметил, как глаза друга вспыхнули синевой. На мгновение. Когда-то его глаза тоже были такими.

— Я знаю эту партию, — недовольно буркнул Уотан, намеренно отводя взгляд. — Спасский не оценил угрозу на королевском фланге.

— Но не сразу, — улыбнулся друг. — Он потратил тридцать пять минут на четырнадцатый ход. Тридцать пять минут сомнений и надежд.

В углу комнаты скрипнула половица. Когда-то здесь стоял радиоприёмник «Океан», привезённый отцом из-за границы. Именно по нему передавали репортажи с того матча. Уотан резко перевёл взгляд на шахматную доску, стараясь не думать об этом.

— Твой ход, — напомнил Рейт, проведя длинными изящными пальцами по краю стола.

Уотан передвинул пешку.

Он с детства любил шахматы. В шесть лет, впервые взяв в руки деревянного коня, Уотан почувствовал, как что-то щёлкнуло внутри. Маленькие фигурки оживали в его детском воображении: пешки становились отважными солдатами, ладьи — благородными рыцарями, а король... Он сам был королём, великим полководцем, ведущим свою армию к победе.

Уотан помнил, как по ночам, когда родители думали, что он уже спит, устраивал под одеялом с фонариком настоящие сражения. Шёпотом отдавал приказы: «Конь на f3! Слон на g5!». Его сердце бешено колотилось, когда он представлял, как вражеская армия дрожит перед его гениальными комбинациями. В те моменты Уотан был не просто мальчишкой — он был Наполеоном, Александром Македонским, Чингисханом шахматной доски.

С годами детский восторг оброс взрослой сдержанностью и прагматизмом. Вместо фантазий о великих битвах пришли часы изучения дебютов, эндшпилей, классических партий. Но где-то глубоко внутри всё ещё жил тот мальчишка, чьи глаза загорались при виде шахматной доски. Тот, кто видел в каждой партии не просто соревнование умов, а эпическое противостояние добра и зла.

— Хм… Ты всегда играл с огнём, — прокомментировал друг. — Когда ты в прошлый раз пожертвовал ферзя... — Рейт медленно огладил свой подбородок двумя пальцами, — я думал, что ты ошибся. Но ты предвидел мат в пять ходов. Я считаю, это был гениальный ход.

Казалось, воздух в комнате стал гуще. Сердце Уотана забилось чуть быстрее, и он почувствовал во рту знакомый привкус адреналина. Как в первый раз, когда, будучи маленьким мальчиком, победил отца.

— Ты бы мог стать великим. Но предпочёл спрятаться. Как прячешься сейчас. — Рейт недовольно хмыкнул и покачал головой.

Где-то в квартире тихо заиграло радио. Этот звук преследовал Уотана уже несколько лет, хотя приёмник был давно выброшен.

— Давай не будем. Всё же, в конечном счёте, я проиграл ту партию, — глухо ответил Уотан, и прикрыл глаза руками, облокотившись на стол.

— Хорошо. Продолжим обсуждать исторические события. — Друг поднял обе руки перед собой в примирительном жесте. — Просто шахматы. Просто 1972 год. Ничего личного.

Рейт взял фигуру и поставил своего ферзя на h4.

— Видишь? Теперь твоя королева в опасности. Как тогда.

Она сидит на кухне, сгорбившись над чашкой чая, который, судя по всему, уже давно остыл.

— Ты опять задержался, — как-то устало произносит жена и негромко вздыхает.

Уотан не спешит обнять её, лишь нервно бросает:

— Проект сдаём через неделю. Все на нервах.

Он мельком замечает, что на её руках почему-то видны проступающие вены и синеватые тени под тонкой кожей. Но вместо того, чтобы спросить, всё ли в порядке, Уотан лишь раздражённо интересуется, не забыла ли она занести его костюм в химчистку.

Рейт продолжал сидел на своём месте, изучая доску с тем же холодным выражением лица, какое было у Фишера на знаменитой фотографии из Рейкьявика.

— Ты слишком цепляешься за прошлое, — сказал он, не глядя на Уотана. — Это мешает тебе видеть настоящее. Например, что после 15... Фh4 у тебя нет защиты от мата на g2.

— Где ты научился так играть? — спросила Уотан, разглядывая своего собеседника.

— Ты знаешь, где, — просто ответил друг, раздумывая над следующим своим ходом.

На самом деле Рейт мало что рассказывал о своём прошлом. Он вообще почти не говорил о себе, хотя всегда внимательно выслушивал всё, что говорил Уотан.

Они познакомились несколько лет назад. Уотан точно не мог вспомнить, как именно. То ли на работе, когда Рейт делал заказ на объект; то ли в городском кафе, где собирались любители шахмат; то ли где-то ещё. Собственно, это не имело особого значения. Но зато Уотан почему-то хорошо запомнил, как друг впервые сидел в его кресле (том самом, где сидел сейчас) и играл с ним их первую шахматную партию. Рейт был великолепным шахматистом, и за три года вечеров, что они проводили за игрой, Уотану ни разу не удалось победить его. Но проигрыш расстраивал Уотана лишь на короткое время, потому что он знал: их игра ещё не закончилась.