Сборник сказок старой Нэн (джен)

Моё милое летнее дитя. Сядь поближе, да слушай: я поведаю тебе сказку не о холодах да чудовищах, но о хитрости, что бывает острее меча и глубже шахт, полных золота.

Давным-давно, когда холмы Западных земель ещё пестрели девственными лесами, а в гротах на берегу лениво дремали дракончики, что нынче лишь в снах обитают, стоял над солёным ветром Утёс Кастерли. Он врезался в прибрежные волны, словно остриё меча, а залы его гудели от песен и хохота, когда пиры длились до рассвета. На витражах играли солнечные зайчики, а в стенах таились замурованные тени, которым было всё равно, кто нынче носит герб с двумя львами.

Гордились Кастерли своим золотом, шелками и перстнями на длинных пальцах, гордились надменностью, что холодила взгляд, и старой кровью, звучавшей в их жилах, как гордая баллада. Они любили спускаться в подземелья, пересчитывать сундуки с драгоценностями, и в этих холодных сводах их смех звенел особенно звонко. Но не знали они, что однажды по травам внизу зашуршит лёгкий шаг — и будет это не воин в доспехах, не гонец с печатью, а юноша, у которого были с собой лишь смех да ум.

Ланн звался тот юноша.

Был он худ, гибок, будто лесная кошка, волосы его переливались мёдом на солнце, а глаза смеялись даже тогда, когда губы плотно смыкались. Сказывали, жил он в рощах, спал на мху под звёздами, ел горькие ягоды и пил из родников, что журчали в корнях дубов. Но однажды Ланн замедлил шаг, глядя на серую громаду Утёса Кастерли, и в его глазах вспыхнул огонёк — не от страха, а от дерзкой мечты.

«Вот где живёт гордость, — подумал он. — Вот где её можно ранить так, чтобы сама истекла кровью».

Под вечер, когда ветер носился по Утёсу и рвал плащи стражников, Ланн набрёл на расщелину у подножия скалы. Сырая соль облепила ему лицо, когда он склонился к узкому зеву, откуда веяло холодом древних пещер. Пришлось ему снять плащ да рубаху, смазать кожу маслом — благо юноша украл его у рыбаков внизу, — чтобы скользнуть меж влажных, потемневших камней.

Внутри пахло морскими водорослями и каменной пылью. Где-то глубже дышало море, словно великан в сонном бреду, и эхом отдавался каждый его осторожный шаг.

И начались проделки Ланна.

По ночам он крался в спальни, где под балдахинами спали братья и сёстры Кастерли, и шептал им на ухо слова, похожие на плеск волн в гроте: о том, как мёртвые лорды встают из склепов и идут по замку, ища тех, кто не чтит долг крови. Говорил он о долгах, что тянутся, как гнилые верёвки, и могут задушить во сне. Иногда Ланн выл в коридорах, так тонко и протяжно, что крысы замирали, а свечи дрожали.

Порой он тайком переставлял кубки и кольца, крал драгоценности одного брата и подкладывал их в покои другого. А бывало, натягивал верёвочки у порогов, чтобы кто-то споткнулся в полутьме, а потом вздрагивал от собственного крика.

Иногда Ланн сидел в сыром коридоре, прислонившись к стене, и шептал самому себе:

«Скоро, скоро всё рухнет. Они сами съедят друг друга, а мне и меча не нужно».

В замке стало холоднее, хоть камины полыхали так же ярко. Люди просыпались среди ночи в липком поту, прислушиваясь к скрипам половиц и крикам, которые, быть может, рождались лишь в их головах. Старый лорд сидел в кресле, вцепившись побелевшими костяшками пальцев в резные подлокотники, и вздрагивал от каждого шороха. Сёстры плакали за толстыми дверями, прижимая ладони к животам — словно надеясь, что страх не доберётся до сердца. А братья смотрели друг на друга, как волки, готовые вцепиться друг другу в глотки, лишь бы кто-то первый замер на холодном камне.

Слуги шептались в кладовых и на тёмных лестницах, что в замке поселилось нечто древнее и голодное, чего не изгнать ни мечом, ни молитвой. Одни зажигали по десять свечей и всё равно не смели отходить от них дальше, чем на два шага. Другие тайком сбегали ночью, босиком, бросив всё, лишь бы не слышать больше этого шепота за спиной.

Не прошло и нескольких лун, как Кастерли начали покидать скалу. Кто сбежал в страхе, не оглянувшись, а кто, быть может, пал жертвой собственной семьи, доведённой до безумия. Шёлк их плащей шуршал, как сухие листья, когда они мчались вниз по залам, оставляя позади замок, что теперь дышал пустотой. Здесь и там остались запёкшиеся тёмные пятна, сбитые люстры — молчаливые свидетели того, как страх бывает сильнее клятв крови.

А когда солнце поднялось над морем и окрасило волны в густое золото, Ланн вышел из теней. Накинул плащ на плечи, поднялся в зал, где ещё недавно пировали гордые хозяева, и воссел на высоком кресле, вытянув ноги. Под его босыми ступнями тихо скрипел мелкий песок, занесённый в замок ветрами, и Ланн рассмеялся, как смеются те, кто победил без крови на руках.

Так бедняк стал властелином Утёса Кастерли. А от него пошёл род Ланнистеров — хитрых, светловолосых и столь же ловких на язык, сколь и жадных до золота.

Так вот и знай, дитятко моё: не всегда сила решает судьбы Великих домов. Иногда всё, что нужно — это масло, капелька смеха и ум, который способен затмить собой древность и величие рода.