Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Лето 1992 года

Снейп появился из воздуха с характерным хлопком, едва не споткнувшись о притаившийся в траве булыжник.

Лето — горячее, липкое, навязчивое — в очередной раз ударило его под дых.

Северус выругался сквозь стиснутые зубы.

Ему никогда не нравилось это время года.

Оно не несло в себе ничего, кроме пота, пыли и воспоминаний, от которых он бежал всю сознательную жизнь.

Аппарация всегда оставляла его разбитым, но сегодня — особенно.

Он чувствовал, как капли пота стекают по затылку за воротник, на спину и цепляются там за рубашку, будто пытались удержать его на месте, где-то между прошлым и настоящим.

Ворота Хогвартса скрипнули, подчиняясь его воле.

Он шагнул внутрь и стремительно пересек пришкольную территорию.

Прохлада замка обняла его, как старый, верный и надёжный друг.

Тишина. Покой.

Его дом.

Он почти побежал.

Мимо пустых коридоров. Мимо закрытых дверей. Мимо гобеленов, которые не шевелились без студентов.

Ему нужно было попасть в свои комнаты.

Нужно было принять душ.

Избавиться от запаха Тупика.

От мыслей.

От тени прошлого, которая всё ещё следовала за ним, даже в этот самый момент.

Войдя в родное подземелье, Северус мгновенно почувствовал, как холод окутал блаженным коконом его разгоряченное тело и облегчил дыхание.

Он остановился на мгновение, позволив себе расслабить плечи, и, спокойно дойдя до класса зельеварения, вошел в свои владения и направился к рабочему столу, чтобы забрать бумаги, которые оставил там перед каникулами.

Голова болела. Руки дрожали. Мокрая рубашка остыла и заставила своего носителя вздрагивать.

Настроение у него было таким, что если кто-то сейчас попытался бы с ним заговорить — Северус убил бы этого несчастного одним взглядом.

И тут он увидел ее.

Посылку. Маленькую. Простую. Обёрнутую в аккуратную серую бумагу.

Она лежала на его столе, как будто знала, что он придёт. Как будто ждала его.

— Я не заказывал ничего, — пробормотал он, скептически осматривая свёрток.

Никаких данных отправителя.

Только одна строчка: «Для профессора Снейпа».

Он фыркнул.

Кто бы это мог быть? Кто вообще решился бы послать ему что-то еще и без объяснений?

Проверив посылку всеми известными способами и не найдя ничего криминального, Северус, взмахнув палочкой, развязал ленту, потом разорвал обёрточную бумагу и открыл коробочку.

Внутри лежала элегантная чёрная кожаная записная книжка. Гладкая, тяжёлая на вид. Без имени отправителя, но с изящной надписью серебряными буквами по нижнему краю обложки: «Для того, чтобы помнить, даже когда мир забудет».

Северус долго смотрел на неё. Логически ему не нравилась ни мягкость кожи, ни её цвет, ни шрифт, её украшавший, но что-то в ней притягивало его взгляд.

— Что за… — он чуть было не отбросил записную книжку в сторону, но что-то его остановило.

Не любопытство. Не благодарность. Просто…

Ощущение принадлежности. Чему-то, кому-то.

Какое-то животное ощущение важности момента и предмета, ему подаренного.

Он провёл пальцами по обложке, почувствовал тепло кожи, которое тут же странным образом отозвалось теплом, разлившимся по его венам.

Кто бы это ни послал — он знал его. Или, по крайней мере, хотел, чтобы он почувствовал себя услышанным.

Кто бы это мог быть? Почему ему вообще кто-то что-то прислал?

Он еще раз проверил посылку чарами, на этот раз уже сам блокнот.

Ничего. Ни яда, ни заклинаний, ни следилок.

Просто блокнот.

Он не выбросил его. Отложил на край стола. А потом… ушел.

* * *

Блокнот так и остался на столе.

Не выброшен. Не сожжён. Он просто лежал. Ждал.

Северус проходил мимо него каждый день и не по разу.

Иногда бросал на него взгляд. Иногда делал вид, что его там нет. Но он всегда знал, где он.

— Это глупость, — сказал он себе однажды утром, стоя перед раскрытым ящиком письменного стола. — Я даже не знаю, от кого это.

Но вместо того чтобы наконец спрятать его или просто выбросить, он взял блокнот и положил в карман своей мантии.

Так, на всякий случай.

А потом, сам того не заметив, Северус начал им пользоваться.

Он брал его с собой в лабораторию. Клал на край стола. Иногда открывал. Иногда — нет. Он писал в нём формулы, списки ингредиентов, заметки о реакциях. Ничего личного.

Просто рабочая тетрадь. Каких у него были десятки.

Но почему-то эту он больше не оставлял на столе. Эту он всегда брал с собой.

Однажды вечером, после очередной встречи с Дамблдором, Северус вернулся в свои покои раздражённым и усталым.

Его руки дрожали, голова болела, а мысли были слишком громкими для тишины подземелья.

Он сел за стол, открыл блокнот и написал: «Я не должен был соглашаться».

Он сам удивился этим словам, и не потому, что они были правдой, а потому, что он позволил им выйти наружу.

С каждым новым днём Северус начинал использовать блокнот всё чаще:

«Она права насчёт валерианы. Её добавление до эфирного масла фиалки действительно вызывает нестабильность. Интересно, кто научил её этому?»

«Минерва снова смотрит на меня так, будто знает больше, чем говорит. Возможно, стоит быть осторожнее».

«Дамблдор слишком часто улыбается. Как будто уверен, что я не тот человек, которым был раньше. Возможно, он прав. Мне это не нравится».

«Я не могу позволить себе быть кем-то другим».

«Но иногда… хочется».

Через пару недель он уже не воспринимал этот блокнот как просто записную книжку. Он начал носить его с собой, а если оставлял в своих покоях, то проверял каждый раз, когда возвращался домой. Убеждался, что он на месте. Что никто его не трогал.

Он перестал проверять его чарами. Он доверил ему себя.

* * *

Он сидел в кресле у камина, держа блокнот на коленях, а перо в пальцах.

И сидел долго, не зная, как выразить свои мысли, и просто смотрел на алое танцующее в камине пламя.

Потом медленно провёл пальцем по кожаной обложке. Она стала мягче, или, может, это он стал менее жесток к тому, что держал в руках?

Собравшись с мыслями, Северус все же написал: «Я умею быть хорошим человеком, но пытаюсь быть достаточно плохим, чтобы выжить. Иногда это тоже сложно».

Он закрыл блокнот, положил его на кофейный столик и впервые за много лет почувствовал, что не один.

Таким образом, черная кожаная записная книжка из рабочей тетради постепенно превратилась в его самого тихого собеседника.

Не в человека. Не в голоса в голове. Не в призрака прошлого.

Просто страницы. Страницы, которые не кончались и на которых он мог быть собой.

Без маски.

Без страха.

Без необходимости быть кем-то другим.

* * *

Снейп больше не замечал, как часто открывает блокнот.

Он просто знал, что должен в нем писать.

Когда боль становилась слишком острой. Когда мысли начинали душить. Когда сердце напоминало о себе, как будто всё ещё билось.

Через три года после получения блокнота — Волан-де-Морт вернулся.

Он почувствовал это раньше, чем услышал от Дамблдора.

По боли в руке. По холоду в крови. По страху, который уже не покидал его даже во сне.

«Он вернется. Я чувствую его. Он будет искать меня. И я должен быть готов».

«Я дал клятву. Но не уверен, что она стоит того, чтобы снова терять тех, кто мне дорог».

«Если бы Лили знала… Если бы она увидела меня сейчас, то наверняка посчитала бы трусом. А может, поняла бы…»

Он писал о своей жизни, о своих страхах, о своей боли, о работе и с горечью, которую скрывал за маской презрения, писал о них, тех, кого давно прозвали «Золотое трио».

«Поттер — каждой бочке затычка. Он лезет везде и всюду, как будто это его предназначение. Как будто магия сама выбирает его. Интересно, он знает, что это проклятие?»

«Мисс Грейнджер сегодня задала вопрос, которого я не ожидал. Она начала понимать связи между ингредиентами и намерением. Назойливая, как всегда. Иногда мне хочется закричать. Иногда… хочу, чтобы она продолжала…»

«Уизли — бесполезный, но преданный. Это раздражает. Почему они всегда находят друг друга?»

Он писал о Гарри Поттере:

«Он слишком похож на Джеймса. Та же самоуверенность…»

«Иногда я ненавижу его за это. За то, что у него есть то, чего никогда не было у меня…»

«Но иногда я боюсь за него. Потому что он слишком много видел. И слишком мало знает о том, что ждёт впереди…»

Он писал о Роне Уизли:

«Он глуп. Но не безумно. Он верен. Но не героичен. Он просто… рядом. И этого достаточно для Поттера…»

«Неудивительно, что он выбрал именно его…»

Но больше всего он писал о Гермионе Грейнджер.

«Она не даёт мне покоя. Не своими выходками, а своим упорством. Как будто точно знает, что я что-то прячу, и пытается до этого докопаться…»

«Я говорю с ней грубо. Иногда сознательно. Иногда — потому что не могу иначе…»

«Она как приставший к брючине репей, не отстает. И я не знаю, радоваться этому или ненавидеть…»

«Иногда я ловлю себя на мысли: если бы Лили была мудрее, то она была бы такой, как Грейнджер. Упрямой. Честной. Верной. Слишком умной для своего же блага…»

«Интересно, она знает, что каждый третий старшекурсник с мозгами провожает ее заинтересованным взглядом? Но она, как та лошадь в шорах, не видит никого кроме них. Никого кроме драгоценного Поттера…»

«И я не понимаю, почему это вызывает у меня злость. Ведь она имеет право. Просто… Не так. Не с ним…»

* * *

Его внутренние конфликты разгорались вместе с пламенем войны.

«…Я не имею права на все эти мысли.

Я не имею права сравнивать её с Лили… Но не могу остановить это.

Они похожи.

Не лицами. Не голосами.

Духом.

Но Грейнджер делает, делает всё, что делает, не ради внимания. Не ради славы. А потому что считает, что так правильно.

Возможно, она действительно достойна лучшего мира…»

Однажды он написал:

«Интересно, если бы я был молод, и если бы всё было иначе…

Если бы не давал клятвы…

Если бы не был тем, кем стал…

Смогла бы она увидеть во мне человека?»

И гораздо позже, весной 1996 года, вернувшись из Больничного крыла, где сначала снимал проклятие с девчонки, нет, девушки Грейнджер, а потом, дождавшись, когда она очнется, и проведя диагностику, он записал судьбоносное:

«Она не боится меня. Она боится только того, что я позволю им умереть…»

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵