Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Лето 1992 года

Снейп появился из воздуха с характерным хлопком, едва не споткнувшись о притаившийся в траве булыжник.

Лето — горячее, липкое, навязчивое — в очередной раз ударило его под дых.

Северус выругался сквозь стиснутые зубы.

Ему никогда не нравилось это время года.

Оно не несло в себе ничего, кроме пота, пыли и воспоминаний, от которых он бежал всю сознательную жизнь.

Аппарация всегда оставляла его разбитым, но сегодня — особенно.

Он чувствовал, как капли пота стекают по затылку за воротник, на спину и цепляются там за рубашку, будто пытались удержать его на месте, где-то между прошлым и настоящим.

Ворота Хогвартса скрипнули, подчиняясь его воле.

Он шагнул внутрь и стремительно пересек пришкольную территорию.

Прохлада замка обняла его, как старый, верный и надёжный друг.

Тишина. Покой.

Его дом.

Он почти побежал.

Мимо пустых коридоров. Мимо закрытых дверей. Мимо гобеленов, которые не шевелились без студентов.

Ему нужно было попасть в свои комнаты.

Нужно было принять душ.

Избавиться от запаха Тупика.

От мыслей.

От тени прошлого, которая всё ещё следовала за ним, даже в этот самый момент.

Войдя в родное подземелье, Северус мгновенно почувствовал, как холод окутал блаженным коконом его разгоряченное тело и облегчил дыхание.

Он остановился на мгновение, позволив себе расслабить плечи, и, спокойно дойдя до класса зельеварения, вошел в свои владения и направился к рабочему столу, чтобы забрать бумаги, которые оставил там перед каникулами.

Голова болела. Руки дрожали. Мокрая рубашка остыла и заставила своего носителя вздрагивать.

Настроение у него было таким, что если кто-то сейчас попытался бы с ним заговорить — Северус убил бы этого несчастного одним взглядом.

И тут он увидел ее.

Посылку. Маленькую. Простую. Обёрнутую в аккуратную серую бумагу.

Она лежала на его столе, как будто знала, что он придёт. Как будто ждала его.

— Я не заказывал ничего, — пробормотал он, скептически осматривая свёрток.

Никаких данных отправителя.

Только одна строчка: «Для профессора Снейпа».

Он фыркнул.

Кто бы это мог быть? Кто вообще решился бы послать ему что-то еще и без объяснений?

Проверив посылку всеми известными способами и не найдя ничего криминального, Северус, взмахнув палочкой, развязал ленту, потом разорвал обёрточную бумагу и открыл коробочку.

Внутри лежала элегантная чёрная кожаная записная книжка. Гладкая, тяжёлая на вид. Без имени отправителя, но с изящной надписью серебряными буквами по нижнему краю обложки: «Для того, чтобы помнить, даже когда мир забудет».

Северус долго смотрел на неё. Логически ему не нравилась ни мягкость кожи, ни её цвет, ни шрифт, её украшавший, но что-то в ней притягивало его взгляд.

— Что за… — он чуть было не отбросил записную книжку в сторону, но что-то его остановило.

Не любопытство. Не благодарность. Просто…

Ощущение принадлежности. Чему-то, кому-то.

Какое-то животное ощущение важности момента и предмета, ему подаренного.

Он провёл пальцами по обложке, почувствовал тепло кожи, которое тут же странным образом отозвалось теплом, разлившимся по его венам.

Кто бы это ни послал — он знал его. Или, по крайней мере, хотел, чтобы он почувствовал себя услышанным.

Кто бы это мог быть? Почему ему вообще кто-то что-то прислал?

Он еще раз проверил посылку чарами, на этот раз уже сам блокнот.

Ничего. Ни яда, ни заклинаний, ни следилок.

Просто блокнот.

Он не выбросил его. Отложил на край стола. А потом… ушел.

* * *

Блокнот так и остался на столе.

Не выброшен. Не сожжён. Он просто лежал. Ждал.

Северус проходил мимо него каждый день и не по разу.

Иногда бросал на него взгляд. Иногда делал вид, что его там нет. Но он всегда знал, где он.

— Это глупость, — сказал он себе однажды утром, стоя перед раскрытым ящиком письменного стола. — Я даже не знаю, от кого это.

Но вместо того чтобы наконец спрятать его или просто выбросить, он взял блокнот и положил в карман своей мантии.

Так, на всякий случай.

А потом, сам того не заметив, Северус начал им пользоваться.

Он брал его с собой в лабораторию. Клал на край стола. Иногда открывал. Иногда — нет. Он писал в нём формулы, списки ингредиентов, заметки о реакциях. Ничего личного.

Просто рабочая тетрадь. Каких у него были десятки.

Но почему-то эту он больше не оставлял на столе. Эту он всегда брал с собой.

Однажды вечером, после очередной встречи с Дамблдором, Северус вернулся в свои покои раздражённым и усталым.

Его руки дрожали, голова болела, а мысли были слишком громкими для тишины подземелья.

Он сел за стол, открыл блокнот и написал: «Я не должен был соглашаться».

Он сам удивился этим словам, и не потому, что они были правдой, а потому, что он позволил им выйти наружу.

С каждым новым днём Северус начинал использовать блокнот всё чаще:

«Она права насчёт валерианы. Её добавление до эфирного масла фиалки действительно вызывает нестабильность. Интересно, кто научил её этому?»

«Минерва снова смотрит на меня так, будто знает больше, чем говорит. Возможно, стоит быть осторожнее».

«Дамблдор слишком часто улыбается. Как будто уверен, что я не тот человек, которым был раньше. Возможно, он прав. Мне это не нравится».

«Я не могу позволить себе быть кем-то другим».

«Но иногда… хочется».

Через пару недель он уже не воспринимал этот блокнот как просто записную книжку. Он начал носить его с собой, а если оставлял в своих покоях, то проверял каждый раз, когда возвращался домой. Убеждался, что он на месте. Что никто его не трогал.

Он перестал проверять его чарами. Он доверил ему себя.

* * *

Он сидел в кресле у камина, держа блокнот на коленях, а перо в пальцах.

И сидел долго, не зная, как выразить свои мысли, и просто смотрел на алое танцующее в камине пламя.

Потом медленно провёл пальцем по кожаной обложке. Она стала мягче, или, может, это он стал менее жесток к тому, что держал в руках?

Собравшись с мыслями, Северус все же написал: «Я умею быть хорошим человеком, но пытаюсь быть достаточно плохим, чтобы выжить. Иногда это тоже сложно».

Он закрыл блокнот, положил его на кофейный столик и впервые за много лет почувствовал, что не один.

Таким образом, черная кожаная записная книжка из рабочей тетради постепенно превратилась в его самого тихого собеседника.

Не в человека. Не в голоса в голове. Не в призрака прошлого.

Просто страницы. Страницы, которые не кончались и на которых он мог быть собой.

Без маски.

Без страха.

Без необходимости быть кем-то другим.

* * *

Снейп больше не замечал, как часто открывает блокнот.

Он просто знал, что должен в нем писать.

Когда боль становилась слишком острой. Когда мысли начинали душить. Когда сердце напоминало о себе, как будто всё ещё билось.

Через три года после получения блокнота — Волан-де-Морт вернулся.

Он почувствовал это раньше, чем услышал от Дамблдора.

По боли в руке. По холоду в крови. По страху, который уже не покидал его даже во сне.

«Он вернется. Я чувствую его. Он будет искать меня. И я должен быть готов».

«Я дал клятву. Но не уверен, что она стоит того, чтобы снова терять тех, кто мне дорог».

«Если бы Лили знала… Если бы она увидела меня сейчас, то наверняка посчитала бы трусом. А может, поняла бы…»

Он писал о своей жизни, о своих страхах, о своей боли, о работе и с горечью, которую скрывал за маской презрения, писал о них, тех, кого давно прозвали «Золотое трио».

«Поттер — каждой бочке затычка. Он лезет везде и всюду, как будто это его предназначение. Как будто магия сама выбирает его. Интересно, он знает, что это проклятие?»

«Мисс Грейнджер сегодня задала вопрос, которого я не ожидал. Она начала понимать связи между ингредиентами и намерением. Назойливая, как всегда. Иногда мне хочется закричать. Иногда… хочу, чтобы она продолжала…»

«Уизли — бесполезный, но преданный. Это раздражает. Почему они всегда находят друг друга?»

Он писал о Гарри Поттере:

«Он слишком похож на Джеймса. Та же самоуверенность…»

«Иногда я ненавижу его за это. За то, что у него есть то, чего никогда не было у меня…»

«Но иногда я боюсь за него. Потому что он слишком много видел. И слишком мало знает о том, что ждёт впереди…»

Он писал о Роне Уизли:

«Он глуп. Но не безумно. Он верен. Но не героичен. Он просто… рядом. И этого достаточно для Поттера…»

«Неудивительно, что он выбрал именно его…»

Но больше всего он писал о Гермионе Грейнджер.

«Она не даёт мне покоя. Не своими выходками, а своим упорством. Как будто точно знает, что я что-то прячу, и пытается до этого докопаться…»

«Я говорю с ней грубо. Иногда сознательно. Иногда — потому что не могу иначе…»

«Она как приставший к брючине репей, не отстает. И я не знаю, радоваться этому или ненавидеть…»

«Иногда я ловлю себя на мысли: если бы Лили была мудрее, то она была бы такой, как Грейнджер. Упрямой. Честной. Верной. Слишком умной для своего же блага…»

«Интересно, она знает, что каждый третий старшекурсник с мозгами провожает ее заинтересованным взглядом? Но она, как та лошадь в шорах, не видит никого кроме них. Никого кроме драгоценного Поттера…»

«И я не понимаю, почему это вызывает у меня злость. Ведь она имеет право. Просто… Не так. Не с ним…»

* * *

Его внутренние конфликты разгорались вместе с пламенем войны.

«…Я не имею права на все эти мысли.

Я не имею права сравнивать её с Лили… Но не могу остановить это.

Они похожи.

Не лицами. Не голосами.

Духом.

Но Грейнджер делает, делает всё, что делает, не ради внимания. Не ради славы. А потому что считает, что так правильно.

Возможно, она действительно достойна лучшего мира…»

Однажды он написал:

«Интересно, если бы я был молод, и если бы всё было иначе…

Если бы не давал клятвы…

Если бы не был тем, кем стал…

Смогла бы она увидеть во мне человека?»

И гораздо позже, весной 1996 года, вернувшись из Больничного крыла, где сначала снимал проклятие с девчонки, нет, девушки Грейнджер, а потом, дождавшись, когда она очнется, и проведя диагностику, он записал судьбоносное:

«Она не боится меня. Она боится только того, что я позволю им умереть…»

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵

День рождения Гермионы. Осень 1996 года.

Гриффиндорская башня. Утро. Первые лучи солнца пробиваются сквозь высокие окна, мягко касаясь стен и деревянных кроватей.

Гермиона проснулась рано. Не потому что выспалась, просто сердце забилось быстрее обычного — будто ощущало: сегодня что-то изменится.

Спальня была пустой, но на тумбочке у изголовья кровати лежала аккуратно сложенная записка:

Поздравляем, Всезнайка!

Ждем тебя в гостиной. Без тебя завтракать не пойдем.

И да, мы спрятали твой плед. Так что спускайся быстро.

Лаванда, Парвати.

Гермиона улыбнулась. Она никогда не была близка с девочками, тем приятнее было осознание: они помнят о ее празднике.

Когда она спустилась в общую комнату, ее встретили радостные крики и свист ее однокурсников и хлопки взрывающихся хлопушек, очередного гениального, как они сами считают, изобретения близнецов Уизли. Гермиона не успела и глазом моргнуть, как ее окружила толпа взбудораженных подростков.

— Эй, Гермиона! — окликнула ее Лаванда, широко улыбаясь. — Ты же не думаешь, что мы не позаботились о подарке, правда?

— Это от нас, — подключилась Парвати, протягивая имениннице аккуратно завёрнутую в упаковочную бумагу коробочку. — Не здесь, — строго предостерегла она, но глаза её лукаво блеснули.

Гермиона, поняв намек, развернула подарок.

Внутри лежал набор маггловских ароматических свечей и книга: «Справочник начинающего книжного червя».

— Вы серьёзно? — искренне рассмеявшись, спросила она. Девушку тронуло то, что две чистокровные ведьмы постарались и каким-то образом достали для нее маггловский подарок. — Это замечательно. Спасибо вам.

— Мы знаем, что ты любишь книги, — Лаванда закатила глаза, — но иногда даже тебе стоит немного расслабиться.

Следующим к ней подошел явно стесняющийся Дин Томас. Он всегда был тихим, особенно когда рядом были Рон и Гарри.

— Я не знал, что подарить, — начал он, когда Гермиона подняла на него взгляд. — Но заметил, что ты рисуешь на полях своих черновиков, когда делаешь заметки. Так что…

Он протянул ей толстый альбом для зарисовок — в твёрдом переплёте, с включенными страничками для записи своих мыслей.

— Это… очень мило, Дин. Спасибо.

— И да, — добавил он, слегка краснея и отвечая на дружеское объятие Гермионы, — если хочешь, могу научить тебя работать в угольной технике. У меня есть пара советов.

— С удовольствием, — ответила она искренне.

Чего Гермиона не ожидала, так это того, что поздравить ее пришли и нынешние семикурсники, будущие выпускники.

— Ну что, Грейнджер, — сказал один из них, и Невилл, стоящий в паре шагов от нее, улыбнулся, — мы тоже не могли остаться в стороне.

— Это от всех нас, — добавила девушка по имени Элизабет, протягивая ей маленькую шкатулку.

Внутри лежало перо с серебряным наконечником и надписью: «Для той, кто меняет мир словами».

— Оно усилено защитными чарами, — объяснил парень по имени Майкл. — Не ломается, не выскальзывает из рук. И, говорят, помогает сформулировать правильную мысль даже в самой стрессовой ситуации.

— Это слишком много, — прошептала Гермиона, чувствуя, как внутри всё сжимается от тепла.

— Нет, для тебя — самое лучшее. Мы уйдем, а ты продолжишь прославлять наш факультет, я уверена — ты станешь самой выдающейся выпускницей Хогвартса со времен старшего Уизли, если не самого Снейпа, говорят, он был тем еще всезнайкой, — смеясь и покачав головой, ответила Элизабет.

До того как вся радостная процессия тронулась в путь в Большой зал на завтрак, еще несколько ребят-младшекурсников успели робко подойти к Гермионе с поздравлениями и приятными подарочками типа сахарного пера или шоколадной лягушки.

Утро семнадцатилетия, а если учесть год пользования хроноворотом, то семнадцати с половиной летия Гермионы, удалось на славу.

Солнце играло на каменных стенах Большого зала, рассекая пространство лучами, которые падали на столы и растекались по ним теплыми лужицами.

Осень ещё успела вступить в свои права, и воздух был еще по-летнему теплым.

На столе перед Гермионой появился маленький кексик.

Один.

С одной праздничной свечкой и надписью «С Днём Рождения», коряво написанной магическим шоколадом.

— Это от эльфов, — уголками губ улыбаясь, пояснила Минерва, проходя мимо стола своего факультета. — Они сказали, что, несмотря на ваши прежние ошибки, вы «одна из немногих, кто помнит их имена».

Гермиона чуть не расплакалась.

Ближе к концу завтрака, как это бывало обычно, в зал влетели совы. Как всегда, с шумом и хлопаньем крыльев.

Её родители, как обычно, прислали открытку и аккуратно завёрнутую посылку.

Милая Гермиона,

Мы так гордимся тобой.

Независимо от того, где ты сейчас, знай — ты всегда дома.

Любящие тебя мама и папа.

Под открыткой был традиционный для их семьи подарок — книга: «Магия воспоминаний и влияние намерения на заклинания».

Идеально.

Ближе к обеду, выловив Гермиону в библиотеке, где она брала книги для подготовки очередного, как сказал Рон, «длинющего» домашнего задания, друзья радостно сообщили ей:

— У нас есть еще кое-что для тебя, — сказала Джинни, заговорщицки подмигнув.

— Что именно? — настороженно спросила Гермиона.

— Сюрприз, — ответила Луна, как будто это объясняло всё.

— МакГонагалл разрешила нам сходить в Хогсмид, — выпалил никогда особо не умевший держать язык за зубами Рон. — Правда, только на пару часов, но это лучше, чем ничего.

— И да, — Гарри усмехнулся, — ты должна быть готова к тому, что близнецы похоже что-то задумали.

«Три метлы».

Хогсмид.

За столом сидела компания самых странных, но самых близких друзей — тех, кто стал для Гермионы семьёй не по крови, а по выбору.

Гарри Поттер, молчаливый, с тёмными кругами под глазами, но всё равно улыбающийся — как будто каждый день его жизни был вызовом. Он держал в руках кружку грога и время от времени поглядывал на входную дверь, как будто ждал, что туда вот-вот зайдёт очередной враг или союзник — сложно сказать заранее.

Рон Уизли, с набитым ртом и вечным выражением лёгкого недоумения на лице, обсуждал с одним из близнецов новый товар из их магазина. Что еще они собирались продавать — никто не понимал, но Рон уже предложил использовать его как тестера. Похоже, это была ошибка.

Джинни, бойкая, как всегда, сидела чуть поодаль, болтая ногами и рассуждая вслух, почему маггловские телефоны так раздражают её старшего брата Перси. Она то и дело пинала Рона под столом, когда тот начинал слишком громко возмущаться чем-то, чего не понимал.

Луна Лавгуд, с непроницаемым выражением лица, рассматривала свой напиток сквозь стекло бокала, как будто ожидала, что он вот-вот заговорит. Иногда она шептала что-то себе под нос о невидимых существах, которые, по её словам, тоже праздновали день рождения Гермионы. Но никто уже не удивлялся — все давно привыкли, что Луна видит мир иначе, чем остальные. И, возможно, лучше.

Фред и Джордж, как обычно, вели себя как два солнечных лучика, готовых пробиться сквозь любую серьёзную ситуацию. Они были одеты в одинаковые мантии, украшенные мерцающим узором, который менял цвет каждые десять секунд.

Невилл Лонгботтом, сидя, теребил край скатерти и улыбался. Он всегда был тем, кто не любил быть в центре внимания, но сегодня, в день рождения Гермионы, он старался держаться поближе к ней — как будто хотел запомнить этот момент.

Он уже давно перестал быть тем застенчивым мальчишкой, который постоянно терял жабу или забывал заклинания. Теперь он знал каждое растение и легко мог провести полноценную лекцию по травологии и даже научился говорить уверенно — правда, только если чувствовал себя в безопасности. А сегодня он чувствовал себя в безопасности. Рядом с ним были его друзья.

Гермиона же… Она сидела посередине, как центр мира, вокруг которого всё вертелось.

Не потому что хотела внимания, а потому что просто была самой собой — настоящей, даже в этот сумасшедший день.

И пусть Рон иногда ворчал, что она слишком много знает, пусть Фред говорил, что она — «живой учебник с волосами», а Джинни уверяла, что она слишком часто задаёт вопросы и мучает ими учителей, но сегодня, в её день рождения, они все знали одну простую истину:

Без Гермионы этот мир стал бы гораздо менее интересным местом.

Выпив пару бокалов сливочного пива и прочистив горло, Рон наконец достал из сумки старый свитер, который явно собирался подарить, но всё ещё не решил, как это сделать с достоинством.

Гарри сидел рядом с лучшим другом, держа в руках маленький футляр.

Луна и Джинни переглядывались, явно что-то замышляя.

— Не смейтесь, — предупредил Рон, протягивая ей свитер, — мама заставила меня связать его. Я не виноват, что он вышел… немного больше, чем я ожидал.

— Он прекрасен, — соврала Гермиона, пряча улыбку. — Просто идеальный размер для зимней экспедиции в Арктику.

— Мы нашли тебя еще кое-что стоящее, — Гарри протянул футляр. — Это от нас с Роном.

Внутри лежала маленькая, но очень красивая золотая заколка для волос — в виде совы. Маггловская вещь, но с явным магическим напылением.

— Если хочешь, ее можно будет заколдовать, но ты же знаешь, мы не сильны… — улыбнувшись и облегченно выдохнув, добавил Рональд. Ему явно полегчало от поступка Гарри, ведь на самом деле это был только его подарок, но он все же решил помочь ему, Рону.

— Вы слишком добры, — прошептала она, чувствуя, как внутри что-то потеплело.

Потянувшись через стол и обняв ее, Гарри торжественно заявил: «С Днём Рождения, умница. Ты всё ещё слишком много знаешь, но без тебя я бы уже сто раз умер».

Рон, успев снова набить рот, вставил свои пять копеек: «Или хотя бы получил выговор за неправильное произнесение заклинания».

Гермиона, как и все присутствующие, искренне рассмеявшись, ответила лучшим учительским тоном: «Вы двое — чума на мою бедную голову, но я вас люблю».

Настала очередь близнецов, и Фред, подняв бокал огневиски, не менее торжественно, возможно, даже пафосно, выдал:

— А мы тебе принесли… барабанная дробь…

Брата по традиции перебил Джордж:

— …ещё один учебник!

И оба хором закончили: «По зельям!»

Гермиона, неумело изобразив ужас — кто в здравом уме мог предположить, что она не обрадуется новой книге, даже по зельям? — на лице, всплеснув руками, воскликнула:

— Что?! Вы издеваетесь?

Первым отреагировал Фред:

— Не переживай. Мы добавили туда несколько своих рецептов. Например: «Как сделать волосы профессора Снейпа чуть менее жирными».

Джордж не отставал:

— Правда, эксперимент провалился. Но зато теперь у нас есть флакончик с прекрасным воспоминанием того, как он выглядит с зелёной шевелюрой.

— Я не уверена, что хочу знать, где вы взяли его волосы, — простонала героиня вечера.

Тут заговорил Невилл (тихо, но серьёзно): «Я тоже кое-что приготовил. Надеюсь, тебе понравится».

Он протянул подруге аккуратно завёрнутый свёрток. Внутри, как неудивительно, тоже оказалась книга, но на этот раз старинная, явно взятая из родовой библиотеки Лонгботтомов: «Магические травы и их влияние на эмоциональное состояние волшебника».

Ее обложка была изрядно потёрта, а страницы пахли лавандой и чем-то домашним.

Гермиона была тронута всей душой, но, подозревая, что книга достаточно древняя и явно ценная, попыталась вернуть ее Невиллу:

— Невилл… Это замечательно. Она замечательна, но я не могу ее принять… Она принадлежит твоей семье… — Но Невилл, покраснев, все же уверенно перебил ее:

— У нас две таких книги, одна принадлежала мне с первого курса и одна дядюшке Энджи. Он подарил мне свой экземпляр этим летом. Мне хватит и одного. И, честно говоря, с выбором подарка мне помогла бабушка. Она сказала, что если кто-то хочет понять мир, то должен начать с самого себя.

— Очень мудро. Особенно для человека, которого преследовали драконы, — промурлыкала Луна.

— Погоди, кто кого преследовал? — это был Рон.

— Драконы. Они были невидимыми. Но они были.

— Ты когда-нибудь просто скажешь что-то, что можно понять без трёх дней медитации? — подмигнув, спросил у Луны Фред.

— Может быть. Когда вы перестанете спрашивать.

Явно распираемая эмоциями Джинни перебила открывшего было рот брата:

— Ну, у нас тоже есть подарок. И да, это не учебник. Хотя, если честно, мы подумали, что это тоже может пригодиться. Особенно если ты решишь начать создавать свои собственные заклинания. Или вести дневник.

— Или общаться с кем-то через пространство и время, — мечтательно пропела Луна.

Гермиона (подозрительно): «Через «пространство и время»?»

Джинни, закатив глаза, весело фыркнула:

— Не обращай внимания. Она всё ещё переживает после того, как видела, как мозгошмыги преследовали одного из её друзей по имени Крис.

— Это был мой кузен.

Гермиона, всё ещё недоумевая, пробормотала: «Ага… Ну, спасибо вам. Что бы это ни было», — и, приняв аккуратно завёрнутую коробочку, открыла ее.

Внутри оказалась красивая записная книжка в чёрной кожаной обложке с плотными страницами и надписью на обложке золотыми буквами: «Для того, чтобы помнить, даже когда мир забудет».

Погладив подушечками пальцев теплую и приятную на ощупь кожу, именинница задумчиво прошептала:

— Странно… Кажется, где-то я это уже видела.

Луна блаженно улыбнулась:

— Он тебя ещё удивит…

Гермиона, очарованная блокнотом, — подарок явно удался, — начала перелистывать страницы.

— Ого… Их бесконечно много.

Фред с ухмылкой и тоном специального специалиста выдал: «Такие блокноты обычно дарят тем, кто ведет секретную переписку или готовит госпереворот».

Джордж тут же добавил: «Надеемся, ты выберешь второе».

Джинни, раздав каждому брату по оплеухе, объяснила подруге:

— Вроде бы на такие блокноты накладывают специальные заклинания типа чар расширения пространства, но только для записных книжек. Чтобы они никогда не заканчивались. Мы подумали, что тебе понравится. Для заметок, для проектов… Или, ну знаешь, для всего остального.

Гермиона, по очереди чмокнув в щеку каждую из девушек, еще раз бережно погладив кожаную обложку, аккуратно убрала блокнот в сумку.

— Он прекрасен. Большое спасибо.

* * *

Позже, ночью, в общей гостиной Гриффиндора, когда все уже начали расходиться по спальням, Гермиона достаёт свой новый блокнот и пишет в нем первую строчку:

19 сентября 1996.

Это был чудесный день…

* * *

А в этот самый момент, глубоко в подземельях, в каменных покоях, профессор Снейп сидит за своим столом с пером в руке и шокированно наблюдает за тем, как на странице его собственного блокнота проявляются чужие, написанные кем-то другим слова.

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵

Подземелья Хогвартса.

Северус вернулся поздно.

Коридоры замка были пусты, как всегда после отбоя. Древние, ровесники самой школы, факелы мерцали на каменных стенах, отбрасывая на такой же каменный пол длинные тени, которые, извиваясь подобно змеям, сопровождали декана Слизерина до самых его покоев, будто замок знал — его обитатель устал и не только телом, но и душой.

Он прикоснулся к двери, тенью скользнул в покои и с тихим щелчком отгородился от окружающего мира. На автопилоте провёл ладонью по краю дверной рамы — установил обереги и следилки. А дальше что? А ничего. Его встретила его вечная спутница — тишина, разбавляемая приглушённым треском вспыхнувших в камине поленьев.

Северус вяло сбросил мантию с плеч. Ткань безвольно растеклась по полу. Минутой позже к ней присоединился сюртук.

Пусть лежат. Сегодня ему было всё равно.

Ботинки стянул с усилием — ноги ныли от долгого дня, проведённого в беготне по школе и выслуживании перед одним сумасшедшим, называющим себя лордом.

Шейный платок ослабил не глядя. Носки уничтожил взмахом руки. Каменный пол блаженно прильнул к разгоряченным ступням. Запонки вернулись на свое место — чайное блюдце (одна из немногих вещей его матери, которая дожила до наших дней и которую он забрал из Тупика, когда нанялся профессором в Хогвартс) на книжной полке. Закатал рукава рубашки, расстегнул пару верхних пуговиц. Тяжело, но облегченно вздохнул.

Движения механические. Привычные. Как будто каждый вечер повторял один и тот же ритуал, хотя почему «как будто», так оно и было за редкими отличиями.

Прошел к бару, налил себе виски. Глотнул. Закрыл глаза. Обжёг рот. Потом пустой желудок. За ужином кусок в горло не лез.

Тяжело — нет, не опустился, а не изящно, не красиво, не по-слизерински изысканно плюхнулся в кресло, вытянул гудящие ноги, откинул голову на спинку и закрыл глаза. Перед внутренним взором снова всплыл их с Люциусом последний разговор.

Впервые за много лет тот выглядел и говорил как человек, который уже начал терять себя. Или, возможно, вновь обрёл ту часть, которую всегда ненавидел в себе.

— Мы должны быть готовы, — твердил он дрожащим голосом. — Он хочет, чтобы мы снова служили ему, и мы должны… Должны…

И в этом «должны» слышалось что-то больное. Что-то, что не имело ничего общего с преданностью, но имело с желанием быть замеченным. Одобрённым. Извращённо любимым, а потому живым.

Северус тогда ничего не ответил. Только медленно кивнул, как будто соглашаясь с другом, хотя на самом деле подумал: «Он скоро перестанет быть собой».

Люциус Малфой — великий стратег, холодный манипулятор, мастер игры — стал рабом воспоминаний и страхов, доведших его до Азкабана. И то, что в нем не успел сломать Волан-де-Морт, наверняка доломает тюрьма и ее стражи.

Северус отхлебнул ещё виски. Тепло вновь разлилось по венам, но не согрело.

— Война на пороге, — пробормотал он, глядя в потолок. — Или, может, она никогда с него и не сходила…

Его взгляд упал на стол, заваленный бумагами. Где-то под ними в потайном ящике, встроенном в столешницу, был спрятан когда-то подаренный ему блокнот, давно ставший его личным дневником. Он не открывал его уже как неделю, не мог найти в себе ни физических, ни моральных сил для откровенных разговоров по душам, но сегодня он собирался это исправить. Мысли переполняли его и давили на душевный клапан, грозя ему нервным срывом, который он никак не мог допустить.

Северус плеснул в бокал еще порцию виски и провёл рукой по лицу.

— Это становится опасно, — произнёс он и, встав, подошёл к фальш-окну. Ночь была тёмной, но не спокойной. Даже воздух казался наполненным ожиданием. — Я больше не твой, — он неосознанно коснулся метки, — больше не твой.

В один глоток опустошив толстостенный бокал и с гулким стуком поставив его на подоконник, Северус направился к столу, медленно выдвинул стул, уселся и, небрежно взмахнув рукой, достал из-под груды проверенных и нет домашних работ потёртый кожаный дневник, приготовил перо и попытался собраться с мыслями.

Не отрывая взгляда от пляшущего в камине огня, Северус машинально раскрыл его на первой чистой странице. Его пальцы слегка задрожали — не от напряженности прошедшего дня или страха Люциуса, без спроса поселившегося у него под ребрами и с того самого дня отказывающегося его покидать, нет. Северус еще не понимал, что конкретно, но за неделю что-то явно изменилось. На него резко, как сошедшая лавина, накатило осознание — он не первый, кто сегодня касался этого блокнота.

Перо зависло над листом. Животное чутье, мертвой хваткой вцепившееся в его легкие, пытающиеся орать, но выдыхающие лишь странно хриплое: «ОПАСНОСТЬ!», боролось в Северусе с желанием, жизненной необходимостью продолжить доверять хоть кому-то, чему-то в своей никчемной жизни.

Он закрыл глаза, собираясь с мыслями. О Тёмном Лорде. О Люциусе. О Дамблдоре. О Поттере и его дружках. О юных слизеринцах, которых он должен сберечь, но не сможет. О долбанной язве желудка, которая не дает ему нормально питаться, а он и так никогда не блистал упитанностью.

Вдруг что-то, возможно, проведение, словно шлепнуло его по затылку, и он открыл глаза — ровно в тот момент, когда блокнот ожил.

Буквы появлялись на странице, будто их писала невидимая рука. Медленно, буква за буквой, проступили слова:

19 сентября 1996.

Это был чудесный день…

Северус замер. Сердце пропустило удар. Спину окатило волной холодного пота. Волосы на затылке встали дыбом.

— Это невозможно, — прошептал он, но голос его звучал неуверенно даже для него самого.

Он с первого взгляда узнал этот почерк. Чистый. Четкий. Назойливо бесячий своей правильностью.

Грейнджер.

— Какого хрена…

Перо в руке задрожало. Северус почувствовал, как что-то внутри оборвалось и рухнуло в пятки. Как будто дверь, которую он годами держал запертой на все замки, вдруг начала отчаянно трещать под чьими-то ударами. На месте его удержала только неимоверная сила воли и отточенная годами шпионажа окклюменция.

Всё, что он себе позволил, — это лихорадочно пролистал страницы своего дневника.

Годы размышлений. Заметки о зельях. Мысли о Дамблдоре и Лорде. Сокровенные строки о прошлом. Надежды на невозможное будущее. Мысли о самой Грейнджер. То, чего он себе не позволял произносить вслух.

Она это видела?

Каждое слово, которое он написал, — каждая мысль, каждый тяжелый вздох, каждый стон боли — теперь могли оказаться в руках подружки Поттера.

— Блядь!!!

Северус швырнул дневник на стол, будто тот обжег его, с такой силой, что кипа разбросанных по нему бумаг взметнулась в воздух и рассыпалась по полу с театральностью маггловской мелодрамы. Наконец выйдя из себя и вскочив на ноги, он, как раненый зверь, несколько минут метался по комнате, вцепившись пальцами в сальные черные волосы и до крови прикусив внутреннюю сторону щеки. Пару минут спустя, а возможно, и не пару, Северус остановился в полушаге и в попытке выплеснуть переполняющие его через край эмоции с размаха ударил кулаком в стену, после чего мысленно досчитал до десяти и, шумно выдохнув через нос, вернулся к столу. Дневник спокойно лежал там, где он его оставил, и смотрел на него, будто издевательски улыбаясь.

— Это нельзя так оставлять. Это опасно. Это… слишком личное.

Резким движением он схватил блокнот и направился к камину.

Пламя ждало. Одно движение — и всё исчезнет.

Но…

Северус замер. Пальцы побелели от напряжения, но так и не разжались.

Что-то внутри него отчаянно сопротивлялось. Не просто инстинкт выживания. Не просто страх быть раскрытым.

Нет, это была глубоко укоренившаяся и тщательно скрываемая даже от самого себя боль — боль от мысли, что он должен уничтожить единственный подарок, который ему когда-либо делали не из страха, корысти или необходимости. Боль от того, что его опять вынуждают отказаться от чего-то важного, чего-то, ставшего ему дорогим, родным.

Северус почувствовал себя Миллиганом, про которого когда-то давно читал. Его сознание словно разрывалось на части, и каждая из них хотела, нет, требовала, чтобы он принял нужное именно ей решение.

— Я должен уничтожить его. Я не могу позволить ей узнать обо всем. Не таким образом. Не сейчас.

— Но… но, если она уже начала писать… а Альбус еще не прорывается через камин… то, возможно, она не знает о связи… — рассуждала часть, отвечающая за логику.

— Нет! Нет и нет! Это исключено. Ты сошел с ума, если серьезно обдумываешь эту возможность, — цинично рычал привычный всем окружающим профессор Снейп.

— А если она будет и дальше писать, то, возможно… я смогу просто… наблюдать. Убедиться, что она ничего не поняла. Или… наоборот, поняла слишком много. Смогу присматривать за троицей со стороны, для их же блага, — шептала слабым голосом надежда.

— Ты слабый ничтожный ублюдок, Снейп, — прошипел Северус себе сквозь плотно сжатые зубы, но блокнот все же вернул на место. В тайник. Туда, где он хранился годами.

* * *

Часы пробили три часа ночи, когда Северус, чувствуя себя побежденным и выжатым, как лимон, покинул гостиную и медленно прошел в спальню. Комната встретила его гробовым холодом и такой же тишиной. Ледяной каменный пол обжег босые ноги. Маленький камин он разжигать не стал — слишком много света, слишком мало желания притворяться, что он контролирует происходящее.

Он разделся, безразлично бросил одежду на стул так, как будто она больше ему никогда не понадобится, и, бросив быстрый взгляд на открытую дверь ванной, забрался в постель. Но не для сна, он все равно не смог бы уснуть, это было ясно с самого начала.

Мысли роились в его голове, как пчёлы вокруг разоренного улья.

Грейнджер. Дневник. Дневник. Грейнджер. Дневник и чертова Гермиона Грейнджер.

— Почему именно я? — прошептал он в темноту, обращаясь ни к кому конкретно. Возможно, к ночному Хогвартсу, который никогда ему не отвечал, но всегда внимательно его слушал?

Северус, та его часть, которая была всего лишь человеком из плоти и крови, без железного стержня в заднице (таким был профессор, Мастер зельеварения и Пожиратель Смерти Северус Тобиас Снейп), проклинал себя за слабость, но вновь и вновь прокручивал в голове нафантазированные им же картинки: Грейнджер, склонившаяся над страницами блокнота, держит в руках его записи, как будто это не просто заметки о зельях и откровенные мысли несчастного человека, а священные писания. Он представлял себе, как её глаза загораются, как будто она нашла ключ от пресловутого ящика Пандоры.

И он до зубного скрежета ненавидел себя за то, что это ему нравилась эта его фантазия, нравилась так, что вариант «Грейнджер открывает блокнот, находит записи, узнает его почерк и бежит сдавать его своим дружкам» он даже не рассматривал.

Нет, всё было даже хуже — эта фантазия его будоражила, возбуждала.

Не в физическом смысле, конечно. Но в том, что кто-то, умная, мудрая не по годам и, что важно, совершеннолетняя девушка (весь педагогический состав за завтраком гудел о том, что умница Грейнджер отмечает семнадцатилетие), сможет, если ему чертовски повезет — а ему никогда не везло, — заглянуть за его «обложку» и хотя бы ознакомится вкратце с его содержанием. Его извращенно грела мысль, что он больше не будет один вариться в котле своей проклятой кем-то всевышним жизни, что кто-то пусть и против своей воли (против ли?) окажется с ним в одной упряжке. Что если он правильно разыграет карты, то Альбус ничего не узнает или спустит всё на тормозах, как обычно, когда дело касается его драгоценного Поттера.

Сначала Северус перевернулся на один бок, потом на другой, затем обратно на спину, подтянул одеяло повыше, потом отбросил его в сторону. Разбитые костяшки пальцев ныли. Подушка была то слишком жёсткой, то слишком мягкой, то вообще была лишним предметом в его холостяцкой спальне — сон упорно не шел, и Северуса окатило новой волной ненависти к себе и своей жалкой жизни.

— Она не должна узнать больше, чем уже знает, — пробормотал он, но в глубине души, если быть честным, сам себе не поверил. Если она прочтет его записи, не останется ничего, чего бы она не узнала. — Я буду следить за ней. За каждым её шагом. Каждым словом, каждым взглядом. Каждой новой записью в дневнике.

Его воспаленный разум тут же принялся составлять план:

✦ Она обожает книги, значит, надо усилить чары наблюдения в библиотеке. Заодно самому поискать информацию о дневниках.

✦ Проверить, нет ли других артефактов, с ними связанных.

✦ Убедиться, что они не попадут в руки девчонке.

✦ Следить за каждым шагом ее горе-дружков и поведением Альбуса.

✦ А если она начнёт задавать вопросы, которые ей не следует задавать…

И тут его мысль, с визгом затормозив, разбилась о стену логики.

Потому что он не знал, что тогда делать.

Стереть ей память? Попытаться успокоить? Признаться? В чем? И кому? Ей или Альбусу?

Эти мысли вызывали почти физическое отвращение.

Северус сгреб в охапку подушку, снова перевернулся, теперь уже на живот, и уткнулся лицом в холодную ткань. Его рука вытянулась, нащупывая место рядом с собой — автоматически, по старой школьной привычке. Но там, как и всю его жизнь, не считая «замечательных» первых школьных лет, было пусто.

Еще несколько часов он проворочался, буравя взглядом бездонных черных глаз потолок, который в темноте казался входом в другой мир. Мир, в который он не готов был войти.

И так, без единой минуты сна, он переждал, просуществовал еще одну ночь.

Утро пришло одно, где-то по дороге потеряв милосердие.

Северус поднялся с постели потому, что его тело, истощённое и разбитое, не могло больше оставаться в лежачем положении. Он встал с кровати, подобно дряхлому старику, суставы которого ныли, голова раскалывалась, а глаза горели от недосыпа и раздражения. Принял душ, не чувствуя температуры воды. Доносящийся из гостиной до его чуткого обоняния запах кофе звучал как насмешка. Он не хотел пить, не хотел есть. Он не хотел говорить. Он не хотел покидать своих покоев, не хотел видеть никого — особенно ту, которая стала его новой проблемой номер один.

Но сегодня, впрочем, как и вчера, и завтра, и через неделю, он не мог позволить себе такую роскошь, как потакание своим желаниям. Сегодня был один из тех дней, когда всё в его жизни снова должно было измениться. Когда взгляды будут брошены, слова будут сказаны, границы — нарушены.

Войдя в гостиную, Северус накинул на плечи почищенную Динки мантию, залечил разбитые костяшки пальцев, провёл рукой по еще слегка влажным волосам — бесполезный жест, но он хотя бы создавал видимость порядка — и направился в Большой зал.

* * *

Его лицо было маской. Холодной, бесстрастной. Как обычно. Но внутри он горел. От усталости. От страха. От чего-то, чему так и не смог дать названия.

Первым, кого он увидел, войдя в зал, естественно, — ему никогда не везло, — была Гермиона Грейнджер.

Она сидела за гриффиндорским столом, погружённая в чтение. Из лежащей рядом с ней сумки торчал его — нет, его, его дневник лежал у него в кармане, — торчал угол ее блокнота.

Разумеется.

* * *

Всю следующую неделю — в коридорах, в классе зельеварения, в Большом зале и на пришкольной территории — Северус внимательно наблюдал за Гермионой.

Ждал реакции. Намёка. Слова. Одного единственного неверного взгляда.

Проклятия или благословения.

Но Грейнджер ничем себя не выдавала. Разве что выглядела немного задумчивой, но не более того.

С той самой ночи она не написала в блокноте больше ни слова, но Северус, не привыкший оставлять что-то на самотек, решил, что продолжит наблюдать.

— Возможно, Поттер опять во что-то влип и она занята им и потому ещё ничего не заметила, — пробормотал он однажды вечером сидя перед своим камином.

Он будет осторожен. И, возможно, только возможно, однажды напишет что-то первым.

Не для того, чтобы открыться ей, нет, для того, чтобы проверить — сможет ли она открыться, довериться ему и сможет ли он помочь ей выжить в грядущей войне.

Он чертовски устал быть шпионом.

Он больше не мог быть только бездушным преподавателем, молча провожающим своих учеников в последний путь. Он хотел спасти хоть кого-то, а Грейнджер как никто была достойна жизни. За Поттера боролся целый Орден Феникса во главе с самим великим Альбусом Дамблдором, за Уизли в любой момент стеной встанет целый клан таких же, как он, рыжеволосых чистокровных волшебников… Драко… Что говорить о младшем Малфое, да, его отец адски облажался, но у него была Цисси. У гениальной же магглорожденной была мишень на груди, и не было никого, кто прикрыл бы ее собой.

Он — человек, который хотел быть услышанным. Хотя бы раз в своей проклятой жизни.

И если для того, чтобы его услышали, поняли, что он живой из плоти и крови, такой же, как все, слабый человек, нужно впустить в свою жизнь всезнайку Грейнджер — так тому и быть.

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵

На протяжении вот уже нескольких дней Гермиона не находила себе места.

Ее мучил внутренний зуд — тот, который возникает, когда чувствуешь чужой взгляд, сверлящий твой затылок, но не находишь никого смотрящего прямо на тебя. Это чувство было ей знакомо ещё с первых дней обучения в Хогвартсе: тогда оно предупреждало Гермиону о том, что профессор Снейп уже заметил, как кто-то из ее однокурсников тянется за неправильным или лишним ингредиентом для зелья.

Теперь оно вернулось, но стало другим. Не столько угрожающим, сколько… пристальным. Цепким. И — странное дело — чуть ли не болезненно личным.

Она сидела за гриффиндорским столом в Большом зале, делая пометки в своём конспекте по трансфигурации, когда зуд усилился так, что стало невозможно его игнорировать. Гермиона подняла голову, и невольно её взгляд встретился с его.

Профессор.

Северус Снейп сидел на своём обычном месте — в конце учительского стола, почти вне света от факелов, — но его глаза были направлены на неё. Не на еду. Не на слизеринский стол. Не на других преподавателей.

На неё.

Гермиона почувствовала, как внутри всё напряглось, но не отвела взгляда первой — не потому, что хотела выиграть эту немую дуэль, а потому что не могла. Что-то в его взгляде держало её. Профессор выглядел так, словно видел не просто ученицу, а объект — зелье или том — и теперь пытался понять, стоит ли попытаться его изучить.

— Ты в порядке? — спросила Джинни, заметив, как Гермиона побледнела.

— Да, конечно, — ответила она, сделав глоток чая, чтобы прикрыть замешательство. — Просто… немного устала.

Это была правда. Вот только не вся. Всей правды она не знала, и от этого чувства ее просто корежило. Гермиона не могла позволить себе незнание, не сейчас, когда конец привычного магического мира маячил на горизонте. А потому после ужина она традиционно направилась в библиотеку — святилище для ищущих знаний и убежище для тех, кто хочет побыть один или хотя бы казаться занятым. Но даже там она чувствовала чье-то присутствие.

Не физическое — никто не вошёл вслед за ней. Но чье-то присутствие все же скользило меж книжных полок, проверяя, не выйдет ли она за рамки дозволенного.

Гермиона не находила себе места.

Это одновременно пугало ее и притягивало.

Она пыталась сконцентрироваться на учебе, на домашнем задании по защите от темных искусств, но каждый раз, когда взгляд задерживался на черной кожаной обложке, внутри что-то ёкало. Не болью, не страхом — чем-то более тонким, почти нежным. Как будто блокнот знал её. Или, что страннее, она знала его.

Он лежал перед ней открытый, пустой, если не считать одной единственной записи от девятнадцатого сентября, и странный. Каждый раз, когда Гермиона закрывала его и разглядывала, он выглядел распухшим, так словно как минимум треть его была исписана и имела какие-то вложения типа закладок и записок, но стоило его открыть — иллюзия исчезала, и ее встречали девственно чистые страницы.

Гермиона провела пальцем по своей записи, зачем-то снова и снова перечитывая эти ничего не значащие слова. И снова еле уловимое тепло, но никакого явного отклика. Только ощущение, будто за этой фразой пряталось что-то важное. Что-то, что она когда-то знала, но забыла.

— Это простой блокнот, — пробормотала она себе под нос.

Но почему тогда каждый раз, когда она его закрывала, он казался ей таким наполненным? Как будто за обложкой скрывалась целая жизнь, написанная кем-то другим, но для неё.

Она закрыла его.

И снова — ощущение: внутри что-то есть. Записи. Письма. Закладки. Заметки. Рисунки. Что-то живое.

Открыла — пустота.

* * *

Через неделю после дня рождения Гермиона поймала себя на мысли, что загадка блокнота стала ее навязчивой идеей. Слишком часто он оказывался у нее в руках. Слишком часто она ловила себя на том, что гладит его обложку и этот жест дарит ей успокоение. И что особенно пугало ее — она часто, слишком часто вспоминала Снейпа. Не его колкие слова на уроках. Не его презирающий учеников взгляд. Просто… сам факт его существования.

Это было нелепо.

Он не был ей близок. Он был едким, холодным, раздражающим, грубым, скверным мужчиной. Она не питала к нему ничего, кроме профессионального уважения, как ни крути, а у него было чему поучиться.

Но почему тогда ей казалось, что в последние дни он ждет от неё чего-то большего, чем просто хорошо написанное эссе?

* * *

В предхэллуинские выходные Джинни с Луной практически силой вытащили Гермиону на прогулку по Хогсмиду. Джинни хотела заглянуть в магазин братьев, Луна — встретиться с отцом. Гермиона же решила воспользоваться возможностью и пополнить запас перьев и чернил. Расставшись с подругами у дверей «Трёх мётел», она отправилась в лавку письменных принадлежностей, радостно предвкушая последующий поход во «Флориш и Блоттс».

Магазин был небольшим, уютным и пах чернилами, старой кожей и пылью. Гермиона медленно прошла вдоль стеллажей и витрин, рассматривая перья, чернильницы, магические блокноты с изменяющими цвет страницами. И вдруг что-то внутри неё изменилось.

Ее не окатило волной боли, глаза не застелила пелена видения, и по спине не побежал табун мурашек. Это был просто… запах.

Запах трав и камня. Запах подземелья. Запах чего-то старого. Знакомого.

Запах — неожиданно — ее чёрного кожаного блокнота.

Она резко остановилась. Продавец, заметив, что Гермиона замерла посреди прохода, спросил:

— Мисс, вы в порядке?

— Да, — ответила она, но голос ее дрогнул. — Просто… кое-что вспомнила.

Но вот что?

Отложив эту мысль на потом, Гермиона сосредоточилась на цели своего визита — перьях, чернилах, пергаменте. Остаток дня пролетел незаметно, она купила новую книгу, пару сахарных перьев, поболтала с близнецами Уизли в их магазине и пообедала в «Трёх мётлах» в компании ближайших друзей. Но ничто не длится вечно, и выходной подошел к концу, оставив после себя сладкое послевкусие сливочного пива и приятную тяжесть в ногах. Спать не хотелось от слова совсем, и Гермиона, решив почитать новую книгу, удобно устроилась в общей гостиной. Она сидела в своем кресле в углу зала, укрытая пледом, с чашкой тёплого какао в руках. Блокнот лежал рядом с ней на столике. Она подумывала превратить его в читательский дневник, а потому держала под рукой. Ведь никогда не знаешь, когда и в какой книге тебе попадется что-то стоящее быть записанным и сохраненным.

Ничего не предвещало, но память человеческая — вещь непостижимая, и именно в этот момент такой долгожданной расслабленности она, как по щелчку пальцев, вспомнила.

Лето 1992 года. Косой переулок.

После первого курса, после всего, что случилось, Гермиона чувствовала себя виноватой. И не из-за того, что они нарушили кучу школьных правил и невольно погубили Квирелла — это была необходимость, нет, как ни странно, она чувствовала вину перед профессором Снейпом. Они были неправы, считая его главным злодеем, а он был прав, пристально за ними следя, и даже пытался спасти Гарри во время квиддичного матча. А она, глупая девчонка, в своей самоуверенности сожгла его мантию.

Гермиона долго думала, как загладить вину, и в конце концов пришла к выводу, что нужно что-то подарить профессору взамен его мантии. Что-то, что не выглядело бы слишком личным, но всё же… Что-то, что показало бы ему: она ценит его работу. Его преданность. Его знания. Так через пятнадцать дней после возвращения домой на летние каникулы Гермиона уговорила маму сводить ее в Косой переулок.

Она шла по улице в раздумьях, прикусив нижнюю губу, внимательно разглядывая витрины магазинов — выбрать подарок для самого профессора Снейпа — это вам не Рональду с гостинцем угодить.

— Мисс Грейнджер, — окликнул ее голос. — Что вы здесь делаете? Вы одна?

Она вздрогнула и, обернувшись, облегченно выдохнула. Перед ней стоял директор Дамблдор в сиреневой с цветами мантии.

— Здравствуйте, директор. Эмм, нет, конечно, нет. Мама с миссис Уизли ждут меня в кафе мадам Паддифут. Мне… мне нужно кое-что купить.

— Интересно, — директор погладил бороду. — Вы ищете что-то определённое?

— Просто… Я хотела что-нибудь подарить профессору Снейпу. После того как… — Гермиона запнулась и, сама не понимая почему, выдала старому волшебнику всю правду: — После того как сожгла его мантию.

Дамблдор улыбнулся — мягко, но с каким-то сожалением.

— Вы знаете, мисс Грейнджер, Гермиона, есть поступки за которые не стоит извиняться, но они все же стоят внимания. Я уверен, вы выберете что-то, что профессор Снейп обязательно оценит.

Альбус кивнул, безмолвно приглашая Гермиону продолжить путь, и двинулся вперед. Она поспешила его догнать и, чтобы как-то разбавить неловкое молчание, задала директору, как ей тогда казалось, очень продуманный вопрос, ведь он действительно должен был что-то знать о своих работниках.

— Директор, вы же давно знаете профессора Снейпа, — Дамблдор бросил на нее веселый взгляд, и Гермиона, воодушевившись, продолжила: — Может быть, вы подскажете мне, что может… хммм, — она снова запнулась, как будто слова «радость» и «Снейп» от природы не могли существовать в одном предложении, — его порадовать?

Альбус, остановившись, внимательно смотрел на нее около минуты и вынес свой вердикт: «Конечно, мисс, я вам помогу. Северусу довольно редко что-то дарят, и ваш порыв достоин уважения. Пойдемте, нам нужно в канцелярскую лавку».

Там директор внимательно прошелся меж стеллажей, словно искал что-то определенное, и, выбрав блокнот в черной кожаной обложке, протянул его Гермионе. Гермиона, скрупулёзно его осмотрев и придя к выводу, что в этом есть смысл, ведь блокнот — вещь нужная любому профессору, а профессору зельеварения тем более, куда-то же нужно записывать все разработки и рецепты зелий, — удовлетворенно кивнула то ли самой себе, то ли профессору Дамблдору и, выбрав в подарок маме красивое фазанье перо, двинулась к кассе, где ее ждало разочарование. Блокнот оказался ей не по карману, но и тут ей на помощь пришел директор. Не принимая никаких возражений, он оплатил покупку и, по-джентльменски открыв перед ней дверь, вывел Гермиону на улицу.

— Спасибо, директор, — Гермиона искренне поблагодарила Альбуса и, покраснев, тут же поспешила добавить: — Я обязательно верну вам всё до последнего сикля. Родители дают… — но была мягко перебита директором.

— Не стоит беспокоиться, Гермиона. Мне не нужны ваши деньги, деньги вообще никогда не играли для меня какой-то особой роли. Кроме того, помогать всегда приятно. А помогать такой добросердечной юной мисс — тем более.

Гермиона собралась уже идти на общественную совятню, когда в ее не по годам развитой головушке родилась рационально-гениальная мысль: директор же живет в школе… И она, переступив с ноги на ногу, набравшись храбрости, спросила: «Директор, извините, пожалуйста, но вы же вернетесь в школу?..»

Дамблдор кивнул, прекрасно понимая, к чему она клонит: «Да, мисс, вернусь, и я могу передать Северусу ваш подарок».

Девочка, не подозревая ни о каком подвохе, лучезарно улыбнулась и протянула старику блокнот, пояснив: «Он просто такой красивый и дорогой, что не хочется, чтобы с ним в дороге что-то случилось…»

— Как я вас понимаю, — Альбус улыбнулся как-то тепло, как улыбаются дедушки своим внукам, узнал, сможет ли Гермиона найти дорогу к кафе, и, попрощавшись, развернувшись, пошел в другую от нее сторону. Но не успела она сделать и десяти шагов, как ее снова окликнули: «Подождите, мисс», — директор догнал ее и, впившись в нее взглядом, спросил: «Скажите, стоит ли мне подписать ваш подарок или же передать флаконы профессору Снейпу просто так?»

— Флаконы? — недоуменно переспросила Гермиона. В голове у нее как-то помутилось.

— Флаконы, вот эти, — Альбус достал из кармана подставку с красивыми хрустальными флаконами разных форм, цветов и размеров.

Гермиона кивнула. Она действительно купила набор флаконов для зелий. Самых чистых. Самых аккуратных. Самых качественных. Идеальный подарок для Мастера зельевара.

— Вряд ли профессор обрадуется подарку от всезнайки Грейнджер и подруги Поттера? — директор по-прежнему не отрывал от нее взгляда.

— Честно говоря, мисс Грейнджер, вы правы.

— Тогда можете просто оставить их в его кабинете? Как подарок от анонима?

— Как скажете, мисс, — директор взмахом руки упаковал подставку и ее содержимое в простую серую бумагу, на которой появилась надпись «Для профессора Снейпа», и убрал подарок в карман. — На этой ноте вынужден с вами проститься, увы, дела не ждут. Желаю вам хороших каникул, Гермиона.

Раздался хлопок. Директор Дамблдор исчез, словно его здесь и не было.

* * *

Она вспоминала, как выбрала именно тот блокнот, который сейчас лежал рядом с ней, в подарок Снейпу. Вспомнила, как попросила Дамблдора передать его профессору. Сейчас, будучи взрослой девушкой, она прекрасно понимала всю глупость своей затеи — профессор никогда бы ничего от нее не принял, а подарок от какого-то анонима тем более. Но почему она вообще на годы забыла об этой авантюре?

— Директор… — прошипела Гермиона в настоящем, не хуже королевской кобры.

Только сейчас она поняла, что что-то важное — что-то, что должно было остаться в ее памяти навсегда, такое не забывается, — исчезло. Исчезло, потому что директор посчитал это правильным. Она вспоминала, как Дамблдор смотрел на неё в тот день. Как будто знал что-то, чего не знала она.

Гермиона встала и подошла к окну. Ветер трепал верхушки деревьев в Запретном лесу, небо затягивали густые тучи. Погода становилась по-осеннему мокрой и унылой. Что абсолютно не перекликалось с душевным настроением девушки. Ей хотелось грозы, хотелось рвать и метать, и будь она менее уравновешена, чем была, она бы уже преодолела половину пути к директорской башне. Но Гермиона от природы своей была человеком ума и логики.

Поэтому она закрыла глаза и медленно выдохнула.

— Блокнот. Снейп. Я. И мы как-то связаны.

Она не знала ответа, но впервые за много дней не чувствовала себя сумасшедшей. Ибо знала, где найти ответы на все свои вопросы.

Альбус Дамблдор.

— Может быть… — начала она вслух, но замолчала, услышав собственный голос. — Нет. Это глупо. — Она не могла пойти к директору, не вот так сразу, она должна была убедиться, что он снова не сотрет ей память, ведь он уже сделал это однажды. Вот только для чего? Этот человек никогда и ничего не делал просто так. Гермиона знала это точно. Ей нужно было подумать и составить план. Уж что-что, а составлять планы Гермиона умела.

Решив, что пора отправляться в постель, Гермиона стала собирать свои вещи и сделала еще одно очень важное открытие: цвет надписи на ее блокноте и на блокноте из ее воспоминаний разный. Это, пожалуй, было единственным их отличием. И это не могло ее не взволновать. Когда-то она читала о двойных блокнотах, но никогда их не встречала. Гермионе не терпелось попасть в библиотеку, она даже помнила, в каком разделе и на какой полке стояла нужная ей книга, но вместо этого ей пришлось идти спать. Жизнь была несправедлива.

* * *

Понедельник начался для Гермионы с головной боли. Она так и не смогла нормально уснуть, ее мучили догадки и бессонница. Завтрак не лез в горло, а не сделавший домашнее задание по трансфигурации, а потому нывший Рон никак не улучшал ситуацию. Она планировала после обеда заскочить в библиотеку, но вместо этого отправилась в Больничное крыло за зельем от головной боли. А вернувшись после занятий в общежитие, чтобы выложить лишние учебники, сама не заметила, как уснула и проспала до самого вечера, пропустив ужин. Хвала друзьям, мальчики захватили для нее парочку ванильных булочек и чашку чая, так что, спустившись в гостиную, Гермиона была усажена в любимое кресло и накормлена.

Ругая себя на чем свет стоит и не в силах больше ждать, Гермиона выпросила у Гарри ту самую мантию и, дождавшись того, что все гриффиндорцы разбрелись по спальням, ускользнула из башни. Ее жажда знаний гнала ее вперед, в библиотеку.

* * *

Вынужденная скрываться и быть аккуратной, она просмотрела парочку томов: «Зачарованные предметы и их использование в быту», «Предметы с отпечатком намерений» и прежде чем нашла то, что искала, — «Магические двойники и связь между ними».

Пальцы, мелко дрожа, судорожно листали страницы, пока не нашли нужную, посвященную блокнотам, с коротким описанием:

«Связанные блокноты — вещь довольно редкая и дорогостоящая, поскольку в их создании должны одновременно участвовать мастера зельеварения, чар и, в некоторых случаях, трансфигурации. Обычно они используются для безопасного общения в условиях войны или в ситуациях, где нельзя применять традиционные способы взаимодействия — такие как письма, личное общение или даже легилименция. Однако в более аристократических кругах эти блокноты имели иное применение: они служили инструментом дипломатии между чистокровными семьями, которые использовали их для установления брачных союзов между своими отпрысками. Через связанные блокноты будущие супруги могли общаться заочно, обмениваться мыслями, переживаниями и воспоминаниями задолго до первой встречи лицом к лицу. Это позволяло не только оценить уровень ума и характер партнёра, но и формировать эмоциональную привязанность на расстоянии. Такие блокноты создавались под строгим контролем семей-заказчиков магов и хранились в секрете, чтобы никто из посторонних не смог вторгнуться в личное пространство пары. Считалось, что если блокноты принимают друг друга (открывают читателю личные, не адресованные ему хозяином блокнота записи), то люди будут связаны судьбой — ибо магия, соединяющая блокноты, способна отражать истинную природу сердец».

— Прямо как в любовных романах про ведьм и шпионов, — выругалась Гермиона себе под нос, возвращая книгу на место. Мадам Пинс ни в коем случае не должна была заметить, что кто-то вторгался в ее владения, иначе усиления защитных чар не избежать, а это было ни разу не в ее интересах.

Если Гермиона надеялась этим визитом что-то для себя прояснить, то она никогда так еще не ошибалась. Да, она многое узнала, но еще большее стало для нее загадкой.

Куда Дамблдор дел тот блокнот? Зачем он вообще впутал ее в эту историю? Отдал ли он его профессору? Если да, то зачем нужно было придумывать историю с флаконами? Если да, то знает ли Снейп, что у его блокнота есть брат-близнец? Знает ли он, кто его ему подарил? Как он к этому относится?

Вопросов было больше чем ответов.

(Погрузившись в глубокие раздумья, покидая библиотеку, Гермиона не заметила притаившейся в темноте, сосредоточенной на ней высокой фигуры.)

* * *

Следующие несколько дней были заняты чем угодно: уроками, домашними заданиями, болтовнёй Рона о грядущем Хэллоуинском пире, подготовкой общей гостиной и Большого зала к нему же, но только не попытками разобраться в ситуации «блокнот». Гермиона никогда не была любительницей шумных и многолюдных вечеринок, а поэтому на вечер тридцать первого октября возлагала большие надежды. Она планировала уйти с праздника, как только появится возможность, и, вернувшись в тишину спальни для девочек, — ее шумные соседки всегда оставались на праздниках до последнего, — хорошенько подумать и принять уже какое-нибудь решение.

Пойти к директору и спросить всё напрямую? Риск? Да, но кто не рискует… Или, возможно, опять же напрямую спросить через блокнот, кому принадлежит его брат-близнец? Или, что тоже возможно, спрятать перевернувший ее жизнь с ног на голову артефакт в дальний угол сундука и забыть о нем?

Гермиона еще не знала, что именно будет делать, но ее деятельная натура просто не могла больше жить в неизвестности. Ей просто необходимо было держать все под контролем.

В глубине души ей хотелось написать в нем, но она боялась. А вдруг кто-то ответит? Что тогда ей делать?

Тот же вечер. Подземелья Хогвартса.

Северус ненавидел Хэллоуин, но вынужден был присутствовать на каждом чертовом пиру. И каждый год он традиционно при первой же возможности сбегал из Большого зала и напивался в своей каменной тюремной камере, культурными людьми именуемой личными покоями главы Слизерина.

Но сам Северус культурным не был, да и с чего вдруг? Он — плод несчастной любви маггла-пьяницы и волшебницы-неудачницы, раз в год, только раз, позволявший себе быть их сыном.

Он, как обычно, сбежал из Большого зала, как только смог, и всё шло по плану, он сидел в продавленном кресле перед тлеющим камином и внаглую напивался, но только до тех пор пока в его руках не оказался тот самый блокнот, заноза в его бедной тощей заднице, причина его регулярного недосыпа и перманентной головной боли.

Блокнот был теплым, словно передавал ему тепло ее рук. Северус знал, чары предупредили его, он был там и видел, как девчонка покидала библиотеку. Он был уверен, она нашла то, что искала, и все еще терпеливо ждал ее первого шага. Но Грейнджер упорно молчала, это его злило, но он также и понимал ее. Она была умна и удивительно не по-гриффиндорски уравновешена.

Блокнот нагрелся сильнее, и Северус, повинуясь теплу, открыл его на последней его и первой ее странице, на которой через несколько мгновений появились три точки, явно символизирующие то, что Грейнджер собирается что-то написать. Он затаил дыхание. Вот оно, это происходило. Но время шло, а на бумаге так и не появилось ни одной новой буквы, да и точки тоже пропали. Потом снова появились и опять пропали, и так по кругу. Раз за разом. Пять минут, потом десять. Это раздражало, дико.

Несносная девчонка.

Северус, сжав руку в кулак и глотнув виски из горла, вызвал с рабочего стола перо и, выругавшись на чем магический мир стоит, написал:

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

* * *

Гермиона лежала в кровати, плотно закутавшись в одеяло. Она, как и намеревалась, вернулась с пира раньше своих друзей и, переодевшись в пижаму, закрыла створки балдахина, наколдовала баночку со своим фирменным голубым огоньком и попыталась сосредоточиться.

На ее коленях, поверх одеяла, лежал чёрный кожаный блокнот. Он лежал такой чуждый, почти живой, но такой родной, вызывающий у неё одновременно беспокойство и странное чувство привязанности. Перо было зажато между пальцами, нижняя губа между зубами — Гермиона нервничала. Очень. Она решила, что обратится к владельцу второго блокнота, кем бы он ни оказался, в конце концов, он может и не узнать, с кем общается, верно? Но так и не решалась что-то написать. Она вертела перо в руке, то открывала блокнот, то закрывала его, и с каждой новой попыткой все больше злилась. Она никогда не была трусихой, так почему сейчас она терялась, как Невилл на уроках зельеварения?

Время шло, вот-вот должны были вернуться Лаванда с Парвати, Гермиона решила больше не мучить себя и лечь наконец спать. Не судьба, говорят магглы, но тут блокнот нагрелся, и на странице ниже ее приветственной записи появилась новая, заставившая ее вздрогнуть и выронить перо.

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

Кто-то знал.

Снейп?

Кто-то ждал.

Снейп?

И этот кто-то написал ей первым.

Профессор Снейп?

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵

Северус

Они притащили её в тёмный зал с кристально чистыми белыми полами.

Гермиона была зажата между двумя Пожирателями. Она не кричала, не плакала, но её дыхание было тяжёлым, прерывистым. Она знала, зачем они её схватили. Как и он.

Он знал это с того самого момента, когда услышал, что её взяли. Что-то внутри него сжалось, будто магия, связанная с этим чёрным блокнотом, дала ему знать — она в опасности, и он не может ей помочь.

— Взгляни, Северус, — Волан-де-Морт говорил, как всегда, тихо, но его голос проникал в самую плоть. — Взгляни, что мы нашли у твоей милой ученицы.

Северус не дрогнул. Он не имел права, но внутри него всё рушилось подобно карточному домику. Он видел, как они вцепились в её руки, как она пыталась вырваться, но не могла. Она была изранена. Он видел это. И чувствовал.

— Что это? — спросил он, будто ему не было дела, но его голос предательски дрогнул.

— Дневник, — Волан-де-Морт показал ему чёрный кожаный блокнот, который держал в своих костлявых пальцах. — Нашли в её сумке, — он улыбнулся своей проклятой, безгубой улыбкой, которая и улыбкой-то не была. Это было предупреждение. — Очень… необычный дневник. Не такой, как у других. Ты не находишь?

— Не вижу ничего необычного, — сказал он, будто говорил о рецепте зелья, которое можно было сварить в любое время. — Девчонка всегда любила писать.

— Да? — Волан-де-Морт склонил голову к плечу, как будто взвешивал каждое его слово на невидимых весах. — А мне сказали, что она писала в нём о тебе.

Северус не моргнул, но внутри него всё кипело. Он не знал, что делать. Не знал, что она писала.

— Я не в курсе, что и о ком она пишет, — сказал он. — Но если она упоминала в нём меня, то это, вероятно, очередная попытка привлечь внимание учителя. У неё это плохо получается.

— О, но она также писала тебе, — Волан-де-Морт не отводил от него взгляда. — И, возможно, ты отвечал ей?

— Вздор. Я понятия не имел о ее писанине, и даже если бы и имел, то не стал бы тратить на нее время, — ответил Северус. — Она не представляет ценности.

— Она не представляет ценности… — Лорд тихо рассмеялся, и этот смех был страшнее любого заклинания.

Северус не ответил. Он посмотрел на Гермиону. Ее поставили на колени, но глаза всё ещё горели. Она знала, что он не может ей помочь. Она знала, что он должен молчать. Но он не знал, что она это знала. Как и не знал, что она писала в этом проклятом блокноте.

— Прочитай, — сказал Волан-де-Морт, открывая блокнот и протягивая его Северусу. — Мы все хотим знать, что она думает о тебе.

Северус взял его. Руки его не дрожали, но сердце, его сердце, вопреки всем слухам, было живым, и оно стучало так, будто хотело вырваться из груди.

Он открыл блокнот и пролистал его.

— Это всё? — спросил он, не отрывая от него взгляда. — Она, возможно, просто записывала цитаты из книг или сны.

— Возможно, но я не верю в случайности.

— Я тоже, — ответил Северус, закрывая блокнот. — Но, Милорд, она не опасна.

— Опасна, — прошипел Лорд. — Она знает, что ты лжёшь, и она расскажет всё своим дружкам. Твое прикрытие под угрозой, Северус.

— Она просто девчонка, — вот и все, что он смог ответить.

— Я могу убить ее, — сказал Волан-де-Морт, будто это было решено заранее. — Или позволить ей и дальше писать, если ей это так нравится, — он улыбнулся. — Может, ты прочтёшь ей что-нибудь из ее записей на ночь, Северус?

— Я не её нянька, — ответил он, и голос его был холодным, как лёд.

— Нет, ты не нянька. Ты мой верный слуга.

— Да, мой Лорд.

Когда все ушли, Северус остался один. Он стоял в темноте, держа в руках ее блокнот.

Он не должен был к нему попасть. Он не должен был его читать. Но он не мог не думать: «Она написала мне… Он знает… Он видит… Он ждёт, когда я ошибусь…».

Северус знал, где ее держали, но понимал, что не может помочь ей. Не сейчас. Не здесь. Никогда.

Его миссия была ясна, как божий свет: спасти Поттера. Спасти сына Лили. Спасти те крохи света, что когда-то освещали его жизнь.

Он снова открыл и тут же закрыл блокнот. Слишком резко. Слишком сильно. Словно это могло остановить то, что уже не остановить.

— Прости, — прошептал он в пустоту. — Я не могу тебе помочь. Я не могу тебе помочь, — повторил он, будто это могло смягчить его вину.

Северус резко проснулся с ощущением, будто его мозг превратился в раскалённую сковородку, на которой кто-то жарил мысли, превращая их в бесполезный, вонючий жир.

Голова раскалывалась. Горло пересохло. Суставы скрипели, будто ему не тридцать шесть, а семьдесят восемь. В глазах стояла мутная пелена, а язык прилип к нёбу, как будто его прибили к нему пробкой от бутылки виски, которую он, судя по всему, вчера опустошил до дна.

Он знал этот набор симптомов лучше, чем рецепт самого сложного зелья против мигрени. Похмелье. То самое, что заставляло его из года в год клясться себе: «Больше ни капли. Никогда больше. Ни за что в жизни».

И из года в год он врал самому себе, он был мастаком в этом вопросе. Это была единственная клятва в его жизни, которую он позволял себе регулярно пускать побоку, а потому утро первого ноября он встретил так, словно не проснулся, а воскрес.

Он полулежа сидел в кресле — том самом, в которое рухнул вчера вечером, вернувшись домой и раздевшись. Его спина напоминала доску, скованную ржавыми гвоздями, а шея — пересохшую ветку, готовую треснуть от любого движения.

— Блядь, — прохрипел он, попытавшись сесть. Сделал он это с большим усилием и тут же почувствовал, как желудок свело судорогой.

Северус закрыл глаза, пытаясь отдышаться. В голове стучало так, будто кто-то с помощью кувалды решил проверить, выдержит ли его череп.

Он не помнил, сколько выпил. Не помнил, как лег спать. Даже не был уверен, что вообще лег, а не вырубился в лучших традициях Тобиаса, чтоб его в аду черти драли.

Всё, что он чувствовал, — это тяжесть внутри, как будто его тело стало ему чужим, а разум — пленником собственной слабости.

Он встал, шатаясь, словно старик, и, опираясь на стену, потащился в ванную. Каменный пол ледяным холодом обжог босые ступни, но Северус даже не поморщился. Он знал: всё что угодно — это лучше, чем пустота, которая сдавливала его грудь.

Северус вошёл в душевую кабину, не раздеваясь, и включил воду. Холодная струя обрушилась на него, как удар заклинания. Он вздрогнул, но не вышел. Стоял там, как истукан, пока ледяная вода не начала смывать с него остатки алкогольной пелены.

Он вышел насквозь мокрый, дрожащий, но немного протрезвевший. Взмахом руки разделся, схватил полотенце, потом — халат. Мягкий, тяжёлый, удивительного даже для него самого тёплого бежевого цвета с запахом трав и мха. И закутался в него, как в броню, и медленно, с усилием, побрёл на кухню.

Это был маленький, почти незаметный закуток в его гостиной, спрятанный за стеной из книжных шкафов. Он редко там бывал. Обычно просто заказывал еду у эльфов. Но сегодня хотелось чего-то… живого. Настоящего. Хотя бы чашки горячего чая.

Он поставил чайник, сел за стол и, опираясь локтями, уткнулся лбом в ладони и попытался вспомнить вчерашний вечер. Озарение пришло внезапно, будто кто-то осторожно коснулся его плеча. Не рукой, а воспоминанием. Его лицо исказилось. Он вспомнил, как вернулся в покои из Большого зала, вспомнил, как сидел у камина. Вспомнил, как держал в руках блокнот. Как его пальцы дрожали. Как ее игры, ее нерешительность вывели его из себя. Что ж, она поистине настоящая гриффиндорка. Вспомнил, как написал…

— Чёрт возьми… — прошептал Северус, открывая глаза. — Нет, только не это. Я не должен был этого делать.

Он вскочил как ошпаренный и босиком, не обращая внимания на холод камня, бросился обратно в гостиную.

Кресло. Пол. Блокнот.

Он валялся там, где Северус его обронил — или, точнее, выронил после того, как, напившись и психанув, написал эту чертову фразу:

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

Северус поднял его с пола, будто он был раскалённым добела, и долго смотрел на обложку. Потом перевернул на ту самую страницу.

Он действительно сделал это. Он написал ей. Просто потому, что не смог удержаться.

Просто потому, она начала преследовать его даже в этом, в одной-единственной фразе, которую она написала в его в их блокнотах.

Она видела это? Она должна была увидеть.

Северус знал, что рано или поздно она снова напишет. Но не знал, как он на это отреагирует и что он ей ответит.

Он рухнул обратно в кресло, уставившись в огонь. Чайник засвистел и тут же замолк. Антипохмельное зелье помогло. Но голова все еще болела, но уже не от вчерашнего, а от осознания того, что он сделал.

Он написал ей и напишет снова. Потому что теперь уже не сможет остановиться.

Гермиона

Гермиона не спала почти всю ночь.

Сердце билось так, будто хотело вырваться из груди, а мысли бились в голове, как испуганные птицы в клетке. Она лежала под плотным одеялом, сжав кулаки, и смотрела в

потолок, но не видела ничего. Перед ее глазами снова и снова всплывали слова, которые появились на странице ее блокнота:

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

Он знал.

Проанализировав всё, что ей было известно, Гермиона пришла к выводу, что блокнот директор все-таки передал профессору.

И он знал.

Он написал ей.

Он провоцировал ее на ответ.

Она не могла понять, что это значит. Это был вызов? Испытание? Или что-то большее? Она вспоминала, как держала блокнот в руках, как гладила его обложку, как чувствовала странное тепло, исходящее от него. Это не было случайностью. Это не могло быть случайностью. Но еще пару дней назад она и представить себе не могла, что что-то столь теплое и странно притягательное будет у нее ассоциироваться с вечно холодным и застегнутым на все пуговицы профессором зельеварения.

Она переворачивалась с боку на бок, дергая за собой одеяло, ворочалась, как будто пытаясь найти позу, в которой мысли перестанут терзать её. Но они не отпускали.

Что он знает?

О чем думает?

И почему он ей написал?

В какой-то момент она всё же задремала, но даже сон не принёс облегчения — в нём Снейп вновь и вновь появлялся перед ней в темном школьном коридоре, с блокнотом в руке и с холодным взглядом.

Утро пришло резко. Громко. С пронзительным писком Лаванды, которая, как всегда, проснувшись, тараторя, стала пересказывать Парвати свой сон. Гермиона резко села на кровати, сердце снова заколотилось о ребра. Она скинула одеяло, спустила ноги на пол и, не здороваясь ни с кем, схватила блокнот, который лежал на тумбочке, как будто ждал её.

Её руки дрожали, когда она раскрыла его.

Нет.

Ей это не приснилось.

Слова были там.

Он написал ей.

Он начал диалог.

Гермиона закрыла блокнот и прижала его к груди.

Он написал.

* * *

За завтраком она почти не притронулась к еде. Сидела задумчивая, с чашкой теплого чая в руках, и смотрела, казалось, сквозь стены Большого зала, не замечая ничего вокруг. Даже когда Рон, с набитым ртом, спросил ее, почему у неё такой вид, будто она провела ночь с вампиром, она не ответила.

— Гермиона? — окликнула ее Джинни, обеспокоенно накрывая её руку своей. — Ты в порядке?

— Да, — рассеянно ответила она. — Просто… не выспалась.

Что ж, вновь правда, и вновь не вся.

* * *

Обед прошёл в том же духе. Гермиона сидела за гриффиндорским столом, но не слышала ни слова из разговора друзей. Гарри что-то рассказывал про ЗоТИ. Рон, кажется, про квиддич, а Джинни про магазин про близнецов. Гермиона же думала о своем.

О блокноте. О Снейпе. О Дамблдоре. О том, как всё это связано.

— Гермиона! — наконец, не выдержав, окликнула её подруга. — Земля вызывает Гермиону! Ты вообще нас слышишь?

— Прости, что? — встрепенулась она.

— Я спрашиваю, в каких ты облаках витаешь сегодня?

Гермиона замялась. Потом медленно спросила:

— Джинни… помнишь, вы с Луной подарили мне блокнот?

— Конечно, — Джинни кивнула. — А что такое?

— Почему вы выбрали именно его? — Гермиона постаралась говорить спокойно, но голос ее дрогнул. — Почему именно этот блокнот?

Джинни задумалась. Потом нахмурилась.

— Не знаю, честно. Это Луна его нашла. Сказала, что «чувствует его взгляд». Я тогда подумала, что это просто очередная её фантазия. А что?

Гермиона не ответила. Она просто кивнула и отложила ложку в сторону.

* * *

После обеда вся их компания пошла к Хагриду.

День выдался хмурым, как будто сам Хогвартс ощущал приближение зимней меланхолии. Небо нависло тяжёлыми свинцовыми тучами, сквозь которые не пробивался даже намёк на солнце. Ветер, пронизывающий и резкий, гнал по каменным дорожкам вихри из пожухлых листьев и мелких камешков, будто пытался сорвать с деревьев последние клочья осени. Запах сырой земли и далёкого дождя висел в воздухе — не то чтобы лило как из ведра, но постоянная морось делала их мантии тяжёлыми и неприятными на ощупь.

Гермиона шагала, почти не замечая погоды. Её мысли, как и небо над головой, были затянуты плотной пеленой. Каждый порыв ветра казался отзвуком её внутренней суеты — вопросов, которые рвались наружу, но не находили ответа. Она машинально засунула руки глубже в карманы, пытаясь укрыться от холода, но ощущала лишь тепло блокнота, который взяла с собой, просто не сумев оставить его в комнате. Он словно напоминал о себе, будто шептал сквозь кожаную обложку: «Ты знаешь, что должна что-то сделать. Но решишься ли ты?»

Рон, идущий чуть впереди, громко жаловался на погоду, перемежая речь ругательствами в адрес Хагрида, который, по его мнению, «явно с ума сошёл, раз в такую погоду весь день провозился с какими-то мерзкими тварями». Гарри, как обычно, молчал, лишь время от времени кивая, а Джинни, укутанная в яркий шарф, смеялась над братом. Но Гермиона опять не слушала их. Её взгляд скользил по замёрзшей траве, по серым лужам, в которых отражалась тоска неба. Она думала о том, как странно сочетается эта мрачная, почти зловещая атмосфера с тёплым, почти живым ощущением блокнота. Как будто внутри него одновременно бушевал ураган и горел костёр.

Когда они наконец подошли к хижине Хагрида, ветер внезапно стих, будто замер, затаившись за деревьями. Тишина, наступившая после гула, показалась Гермионе зловещей. Она поёжилась не столько от холода, сколько от ощущения, что за ней кто-то наблюдает. Но, оглянувшись по сторонам, увидела лишь пустынные поля и чащу Запретного леса, где ветви деревьев раскачивались, как руки призраков, пытающихся дотянуться до неё.

* * *

Все смеялись.

Рон пытался погладить какого-то нового существа, которое Хагрид назвал «лесным пыхтошем» и которое, к счастью, было неядовитым.

Гарри и Джинни обсуждали новую стратегию командной игры в квиддич.

А Гермиона сидела чуть поодаль от них, у окна, сжимая в руках бокал с горячим чаем, и думала: «Он написал. Но почему?»

* * *

Вечером, вернувшись в гриффиндорскую башню, Гермиона, как заворожённая, положила блокнот перед собой на стол и долго сидела, разглядывая его и не решаясь открыть.

Её руки дрожали.

Она перебирала в голове все возможные варианты:

Может, это шутка? Может, кто-то хочет её подставить? Может, это директор всё подстроил? Или сам Снейп?

Она закрыла глаза и вспомнила Дамблдора, как он улыбался, когда она попросила его передать блокнот Снейпу, как он смотрел на неё — не как директор, не как учитель, а как человек, который знал больше, чем говорил, и хотел сделать что-то доброе.

Она открыла блокнот, взяла перо и, собравшись с мыслями, написала:

Шляпа предлагала мне Когтевран.