Изменница (гет)

Каждую первую субботу месяца — ровно в восемь вечера — она укладывает спать маленькую дочь, нежно целует её в лоб, шепча пожелания самых сладких снов, а потом терпеливо дожидается, когда, наконец, уснёт муж. Лишь после этого она бесшумно выскальзывает из дома и отправляется в давно знакомый отель.

Они уже не договариваются о встречах заранее, но Он всегда ждёт её. Каждый раз, когда бы она ни пришла, номер уже зарезервирован, а внутри — тепло, тишина и Он.

Совесть терзает её, не давая забыть о жгучем стыде: перед дочерью — за ночные отлучки, перед мужем — за бесконечные измены… Но она больше не может сопротивляться. Без этих редких, украденных у жизни часов она бы просто сломалась. Только здесь, в этом номере, она чувствует себя живой. Только здесь — не матерью, не женой, не неудачницей, а просто женщиной.

Её брак давно превратился в поле боя. Годы взаимных упрёков, обид и молчаливой ненависти оставили после себя лишь выжженную землю. Муж обвинял её в холодности, презрительно называл «плохой матерью» и «никудышной женой», тыча носом в неисполнение «священного супружеского долга». Каждый раз он сравнивал её со своей матерью — «настоящей женщиной», хранительницей очага, а не «кукушкой, забившей на собственного ребёнка».

— Ты даже ужин нормально приготовить не можешь! — бросал он, с отвращением ковыряя вилкой в тарелке. — И в доме — как после нашествия гиппогрифов.

Она не оставалась в долгу.

— А ты вообще умеешь зарабатывать? — шипела в ответ, сжимая кулаки.

Пять лет в Аврорате. Пять лет — и ни единого повышения. Ни амбиций, ни попыток что-то изменить. Половину зарплаты он прогуливал в баре с такими же неудачниками, разглагольствуя о своих «подвигах» в борьбе с Тёмными силами. Единственная награда — потрёпанная медаль с облезшей позолотой — валялась где-то на дне комода, как символ его никчёмности.

А она… Она вышла из декрета, едва дочери исполнился год, потому что привыкла жить достатке, а не откладывать каждую копейку. Она предлагала ему курсы, искала вакансии, даже унижалась, прося помощи у бывших однокурсников. Но он лишь отмахивался:

— Министерство обязано заботиться о своих сотрудниках!

Он любил дочь — в своём роде. Играл с ней, иногда даже читал сказки. Но не задумывался о её будущем, об образовании, о том, что скоро ей понадобится форма для Хогвартса. Он хотел второго ребенка, но не понимал, что им и первого-то ребёнка не на что растить. Ей нужны дорогие игрушки, книжки, курсы, а не только его внимание.

Каждый их разговор заканчивался скандалом.

Интимная жизнь давно стала пыткой. Однообразный, унылый секс, который приносил удовольствие только ему. А потом и вовсе превратился в редкую формальность. После этого муж становился ещё более раздражительным, придираясь к каждой мелочи.

Замкнутый круг. Ловушка. Тюрьма без решёток.

А Он...

Он не спрашивал, почему она опоздала на десять минут.

Он не тыкал её носом в невымытую посуду.

Он не требовал доказательств, что она достойна его внимания.

Они почти не говорили. Им не нужны были слова.

Всего одна ночь в месяц. Всего несколько часов, когда она переставала быть "плохой матерью", "никчёмной женой", "эгоистичной стервой".

Сегодня, убедившись, что зелье "сна без сновидений" подействовало на мужа, а лёгкое усыпляющее заклинание — на дочь, она замерла на секунду, глядя на спящее личико. Проверила сигнальные чары. Прелесть этого волшебства была в его простоте: стоит малышке проснуться — и боль пронзит её грудь, давая ровно двенадцать минут, чтобы вернуться.

Но сейчас...

Сейчас она принадлежала только себе.

Аппарировав прямо к парадному входу отеля, она резким движением натянула капюшон плаща глубже на лицо. Комната №13 — их привычное убежище. Как всегда, Он уже ждал.

Аристократ до кончиков пальцев. Даже в таком простом действии, как курение, сквозила изысканность. Платиновые пряди волос мягко мерцали в дрожащем свете свечей, когда Он стоял у окна, вдыхая ночной Лондон вместе с дымом.

Это стало их ритуалом — эти несколько минут молчаливого ожидания, когда Он курил, а она гадала, о чем думают эти пронзительные глаза. Сегодня она нарушила церемонию, обхватив Его со спины, уткнувшись лицом в шелковистую ткань мантии. Дым терпкий, с холодным оттенком ментола — запах, который она когда-то ненавидела, но теперь ассоциировалcя только с Ним. С безопасностью. С тем редким моментом, когда Он казался... почти обычным человеком. Это так не вязалось с Его обыденным, сложившемся в её голове образом, что в такие моменты Он казался безгранично искренним. В такие моменты она не ждала от Него угрозы.

Он молча затушил сигарету, сразу же убирая запах с помощью обычного заклинания «рассеивания», и повернулся к ней. Она смотрела на Него, как всегда, не отрываясь, словно пыталась в эти короткие мгновения вобрать в себя как можно больше воспоминаний и об этой встрече. Он был ещё крепок и силён, но давно не молод — это выдавали и уже виднеющиеся морщины на благородном лице, и уставший, мудрый взгляд. Но для неё Он был совершенен. Совершенен во всём.

Сегодня все было иначе. Обычно их страсть напоминала дуэль — яростную, беспощадную, где Он неизменно побеждал. Но сегодня... Сегодня Он поцеловал ее первым. Нежно. Почти нерешительно. Его пальцы скользили по ее телу с непривычной бережностью, будто Он впервые видел эти изгибы.

Тишину комнаты нарушали лишь мерные тиканья старинных часов да учащённое дыхание двоих. Она прижалась к Нему всей грудью, чувствуя сквозь тонкую ткань рубахи горячую кожу и чёткий ритм его сердца. Пальцы её дрожали, расстёгивая одну за другой серебряные пуговицы мантии, обнажая бледную, покрытую тонкими шрамами грудь.

Он позволил ей это — редкая уступка. Его губы скользнули по её скуле, оставляя влажный след, затем опустились к шее, где пульс бился как пойманная птица. Острые зубы слегка сжали нежную кожу, заставив её вскрикнуть — не от боли, а от внезапного прилива жара, разлившегося по всему телу.

— Так чувствительна... — прошептал Он, и его голос, низкий, с хрипотцой, заставил её внутренности сжаться в сладком предвкушении.

Они перемещались к кровати, не разрывая объятий. Её платье соскользнуло на пол с лёгким шорохом, его мантия — следом. Взмах палочки — и последние преграды растворились в воздухе.

Теперь она лежала перед Ним полностью обнажённая, и под его горящим взглядом кожа вспыхивала румянцем. Когда-то Он разрушил её стыд, показав, что каждое родимое пятно, каждый изгиб — прекрасны.

Он начал с груди. Губы обхватили один сосок, язык кружил вокруг, заставляя её выгибаться, а пальцы тем временем щипали и ласкали другой. Она вцепилась в простыни, сдерживая стоны, но когда его зубы слегка сжали набухшую плоть, с губ сорвался прерывистый крик.

— Не молчи, — приказал Он, поднимая голову. Его глаза, тёмные, как ночное небо, горели. — Я хочу слышать тебя.

Его ладони скользили вниз, обхватывая бёдра, оставляя на коже следы — завтра они проступят синяками. Язык чертил влажный путь по животу, останавливаясь у пупка, заставляя её дрожать.

Он не торопился. Пальцы раздвинули её складки, обнажая розовую, блестящую от возбуждения плоть. Первое прикосновение языка заставило её вздрогнуть всем телом.

— Вкусная... — прошептал Он прямо в её кожу, и этот звук, вибрирующий, отдался эхом между её ног.

Язык скользил медленно, целенаправленно — круги вокруг клитора, лёгкие покусывания внутренних губ, проникновение внутрь, глубокое, заставляющее её задыхаться. Пальцы присоединились — один, затем два, двигаясь в ритме, который сводил её с ума.

— Я... Я не... — она не могла говорить, её тело напряглось, как тетива, живот сжался в преддверии оргазма.

Но Он отстранился, оставив её дрожащей на краю.

— Ты принимала зелье? — спросил Он, и в его глазах читалась твёрдая необходимость ответа, даже сейчас.

Она кивнула, не в силах вымолвить слово.

Удовлетворённая улыбка тронула его губы. Он приподнял её бёдра, вошёл одним резким движением, заполнив её полностью. Боль и удовольствие смешались — она была узкой, а Он — неумолимым.

— Смотри на меня, — приказал Он, и она открыла глаза, встретив его взгляд.

Их тела соединялись в чётком ритме, его бёдра бились о её плоть, каждый толчок задевал ту самую точку внутри, заставляя её визжать. Его руки держали её крепко, пальцы впивались в кожу, оставляя следы владычества.

— Кончай, — прошептал Он, и это было приказом.

Её тело взорвалось волнами удовольствия, внутренние мышцы сжали Его в объятиях, вытягивая его собственную разрядку. Он зарычал, низко, по-звериному, когда его семя заполнило её, горячее и обильное.

Они оставались соединёнными ещё долго, пока их дыхание не выровнялось. Он выскользнул из неё, и она почувствовала, как его семя вытекает по её бёдрам — отметина, доказательство их греха.

— Ещё не конец, — прошептал Он, проводя пальцем по её разгорячённой коже.

Она знала — это будет долгая, сладостная пытка.

«Бери от жизни всё» — этот девиз стал её новой религией, философией, оправданием. Он научил её этому — выжимать из каждого мгновения каплю наслаждения, потому что завтра снова придется натянуть маску примерной жены и матери.

Только здесь, в этой комнате, под его властными руками, она становилась настоящей. Не замужней ведьмой, задыхающейся в клетке быта, а женщиной — страстной, грешной, живой. Его губы писали на её коже новые заповеди, а пальцы развязывали узлы, годами затянутые на её душе.

Но рассвет неумолим.

Первый луч солнца — и она уже осторожно выбирается из-под его руки, стараясь не разбудить. Он спит так редко, так красиво — ресницы, как опавшие лепестки, тени от них на бледных щеках. Она целует его в уголок губ, украдкой, как ворует эти часы у судьбы. Одевается быстро, без звука. Последний взгляд на смятую простыню, на его обнаженное плечо — и дверь закрывается за ней с тихим щелчком.

Он притворяется спящим.

Приоткрывает один глаз, когда её шаги затихают за дверью. Встаёт, закуривает — тот же ментоловый дым, что вчера сводил её с ума. Ритуал. Очищает комнату заклинаниями: стирает запахи, складывает её забытую заколку в карман (сувенир), проверяет, не осталось ли волос на подушке.

Дома его ждёт жена. Там, за завтраком Он обсудит с ней последние новости, ещё раз извинится за ночную задержку в Министерстве, и сделает вид, будто бы снова идёт на работу.