Явление проблемного бедствия (гет)

Мир был серым. Не в метафорическом смысле, а в самом что ни на есть буквальном. Серое небо, отяжелевшее от невидимой влаги, давило на серые крыши многоэтажек, чьи стены, некогда окрашенные в разные цвета, давно выцвели до неотличимых оттенков уныния. Серый асфальт, испещрённый тёмными пятнами старых масляных луж, блестел после утреннего дождя, отражая безразличный свет затянутого облаками солнца. Даже люди, спешащие по своим делам, казались частью этого монохромного пейзажа — их одежда, их лица, их походка сливались в единый поток обыденности.

На автобусной остановке, под навесом из пожелтевшего пластика, стоял юноша. Его фигура идеально вписывалась в окружающую палитру. Простые джинсы, тёмная толстовка с капюшоном, сношенные кеды. Светлые волосы, лишённые блеска, падали на лоб, прикрывая глаза, но даже без этого было ясно — его лицо было маской. Маской тотальной, всепоглощающей апатии. В его фиолетовых глазах не было ни грусти, ни радости, ни гнева. Лишь пустота, отражавшая серый мир вокруг. Он не ждал автобуса; он просто существовал в точке пространства, где автобус должен был появиться по расписанию.

С шипением пневматики подошёл старый, дребезжащий автобус. Его бока были покрыты слоем грязи, а окна — мутной плёнкой, искажающей и без того блеклую реальность. Двери с натугой разъехались. Юноша, не меняя выражения лица, шагнул внутрь, его движения были механическими, отточенными до автоматизма сотнями таких же подъёмов. Он приложил пластиковую карту к валидатору, дождался короткого писка — единственного яркого звука в этой серой симфонии — и прошёл в салон.

Запах был привычным: смесь сырости, дешёвого пластика и чего-то неуловимо человеческого. Он окинул взглядом немногочисленных пассажиров — согнувшаяся над книгой старушка, уставший рабочий в спецовке, дремлющий у окна, молодая мать, пытающаяся успокоить капризного ребёнка. Ничего интересного. Просто фон. Он занял свободное место у окна, в середине салона. Достал из кармана потёртые наушники, вставил в уши. Полилась музыка — неразборчивый, меланхоличный эмбиент, идеальный саундтрек для отключения от внешнего мира. Он опёрся головой о холодное, вибрирующее стекло и закрыл глаза. Автобус тронулся, унося его прочь по серому городу, в никуда.

Время текло. Или стояло на месте. За закрытыми веками не было ничего, кроме темноты, а в ушах — лишь гул синтезатора. Он почти уснул, погружаясь в привычное состояние полузабытья, когда сквозь музыку прорвался далёкий, приглушённый звук. Крик. Пронзительный, полный ужаса. Он не успел его осознать, не успел даже испугаться. Лишь инстинктивно, на долю секунды, приоткрыл глаза.

Мир за окном превратился в размытое пятно. Последнее, что он увидел, была огромная, неумолимо приближающаяся решётка радиатора грузовика. Она заполнила всё окно, весь его мир. А потом была лишь ослепительная вспышка боли и темнота.

Он очнулся не сразу. Пробуждение было похоже на медленное всплытие из бездонной, вязкой толщи воды. Не было ни боли, ни воспоминаний об аварии. Не было ничего. Просто осознание собственного существования. Он открыл глаза, но вокруг была лишь бесконечная, ослепительная белизна.

Он сидел. Фигура, лишённая чётких очертаний, почти прозрачный силуэт, сотканный из ничего. Под ним был песок. Белый, мелкий, как соль, он уходил во все стороны до самого горизонта, сливаясь с таким же белым, пустым небом. Но небо не было пустым. Высоко вверху, там, где должна была быть стратосфера, по белому куполу расползалась гигантская, живая сеть. Фиолетовые молнии, беззвучные и холодные, непрерывно бежали по ней, сплетаясь в сложный, постоянно меняющийся узор, похожий на гигантскую нервную систему вселенной.

А там, далеко за горизонтом, зияла тьма. Огромная, идеальная чёрная дыра с тонким, ослепительно-белым контуром. Она не просто висела в пространстве — она жила. Казалось, она втягивает в себя саму ткань этого мира: белый песок медленно, почти незаметно, струился к ней, а фиолетовые молнии в небе изгибались, устремляясь к её ненасытной пасти.

Фигура сидела неподвижно. Внутри неё было так же пусто, как и в этом мире. Не было ни страха, ни удивления, ни любопытства. Лишь невероятная, всепоглощающая вялость. Не хотелось двигаться. Не хотелось думать. Не хотелось даже существовать. Хотелось просто сидеть и смотреть, как чёрная дыра медленно поглощает этот мир, а затем и его самого.

Прошло время. Сколько? Секунда? Вечность? Здесь это не имело значения. Фигура не двигалась, погружённая в вечную полудрёму. Пейзаж не менялся, лишь фиолетовые молнии продолжали свой беззвучный танец в небе. Но что-то всё же изменилось. Чёрная дыра за горизонтом стала ближе. Совсем немного, но её белый контур стал чётче, а притяжение — ощутимее. Фигура вяло отметила это, без всяких эмоций. Просто факт.

Ещё один пропуск времени, возможно, длиной в тысячелетия. Дыра стала заметно больше. Она уже не была просто точкой на горизонте. Она стала доминантой пейзажа, огромным чёрным солнцем, пожирающим свет. Фигура, всё так же неподвижно сидевшая на белом песке, начала замечать, как само пространство вокруг неё искажается, вытягиваясь в сторону гиганта. В её мыслях, медленных и вязких, как смола, промелькнула тень осознания.

«Вот оно как…»

Простое, безэмоциональное принятие. Он не знал, что это — смерть, переход, небытие. Он просто понимал, что рано или поздно его затянет в эту червоточину, и он исчезнет. И это казалось… правильным. Логичным завершением его бессмысленного существования.

Прошла ещё одна вечность. Теперь даже пейзаж начал меняться под воздействием гравитации. Белый песок вокруг фигуры вздымался мелкими вихрями, устремляясь к горизонту. Сеть фиолетовых молний над головой трещала и изгибалась, словно натянутая до предела струна. Дыра была уже так близко, что её белый контур слепил глаза, а чернота в центре казалась абсолютной. И в этот момент на фигуре, на её призрачной, нематериальной поверхности, появилась едва заметная дрожь.

Душа думала, что она готова. Что она устала. Что она хочет исчезнуть. Но что-то внутри, крошечная, почти угасшая искра, инстинкт, заложенный в основу всего живого, — всё-таки сопротивлялось. Это не было осознанным желанием жить. Это был первобытный, животный страх перед полным, окончательным небытием. Дрожь усилилась. Это была агония выбора, который душа даже не осознавала. Сдаться и быть поглощённой? Или…

И в какой-то момент, повинуясь этому последнему, отчаянному импульсу, фигура медленно, с невероятным усилием, отвернулась от червоточины. Она посмотрела в противоположную сторону, в бесконечную белую пустоту. И потихоньку начала двигаться.

Долгое время спустя душа всё ещё двигалась по пространству. Теперь её движения были более дёрганными, рваными. Она устала. Устала так, как никогда не уставала в своей прошлой, физической жизни. Это была не мышечная усталость. Это была усталость самой воли. Каждое движение сопровождалось невидимыми спазмами, каждое усилие, чтобы сделать шаг по вязкому белому песку, отзывалось болью в самой её сути. Она хотела остановиться. Хотела сдаться. Лечь на этот песок и позволить притяжению чёрной дыры, которая всё ещё зияла позади, сделать своё дело. Но что-то, та самая крошечная искра, тот самый иррациональный страх, двигало её вперёд, не давая остановиться.

Она шла, спотыкаясь, падая, поднимаясь. Шла, пока не почувствовала, что больше не может. Что следующий шаг станет последним. Что она сейчас просто… рассеется от истощения. И в этот момент, когда она уже готова была сдаться, она заметила его.

Впереди, в идеально ровном белом песке, было что-то инородное. Люк. Он вёл вниз. Сам люк был сделан из странного, жемчужного дерева, его поверхность переливалась мягким, перламутровым светом, контрастируя с ослепительной белизной вокруг. Песок, казалось, обтекал его, не смея коснуться, словно люк существовал в другой реальности, лишь соприкасаясь с этой.

Душа остановилась, глядя на него. Что это? Ловушка? Спасение? Ещё одна иллюзия этого безумного мира? После недолгих раздумий, которые свелись к одной простой мысли — «хуже уже не будет», — она подошла и, собрав последние силы, открыла тяжёлую крышку. Вниз вела темнота. Не та угрожающая чернота дыры, а просто… отсутствие света. Сделав последний шаг, душа зашла в люк.

Она оказалась в другом пространстве. Абсолютно белом, но совершенно ином. Это был кабинет. Стены, пол, потолок — всё, казалось, было выточено из цельного куска безупречного белого мрамора, гладкого и холодного. Посреди комнаты стоял такой же белый мраморный стол, а за ним, в элегантном белом кресле, сидел мужчина.

Он был статным, с идеально уложенными белоснежными волосами и аристократическими чертами лица. На нём был безупречно сшитый белый костюм. В руке он держал белую фарфоровую чашку, из которой пил тёмный, почти чёрный кофе.

Он поднял глаза на вошедшую душу. В его взгляде не было ни удивления, ни интереса. Лишь вселенская, безграничная усталость и лёгкая скука. Он сделал последний глоток, поставил чашку на стол и, откинувшись на спинку кресла, издал тихий, протяжный, полный лени вздох.

— Аххх…