В апреля двадцать шестой день (джен)

Солнце проникало в комнату сквозь колышащийся тюль, вырисовывая прямоугольник света на противоположной стене. Джованни лежал на кровати и, улыбаясь, смотрел, как медленно движутся в получившемся столпе света пылинки.

Он улыбался, потому что знал, что сон, от которого он только что проснулся, был светлым и радостным. Джованни не помнил, что ему снилось, но был уверен, что эти картины еще оживут в его памяти.

Задребезжал лежавший на прикроватной тумбочке телефон. Джованни одновременно потянулся к нему и сел на постели, читая сообщение от Лауры: "Милый Джованни, мы с Джульеттой будем у Санта Мария-Новелла в 4 часа дня. Люблю тебя и скучаю. Твоя Лаура". Он отправил ответное сообщение, улыбнулся и отправился в ванную.

Вымывшись и почистив зубы, Джованни принялся за бритье. Он намылил лицо, замер ненадолго в нерешительности, но потом взял в руки бритву и принялся за дело. Джованни умылся и поднял глаза на свое отражение в зеркале, не вызывавшее больше негативных эмоций. Боль, с которой он жил долгое время (как ему казалось — большую часть жизни, но это было не так), ушла, оставив лишь светлую грусть.

После этого он принялся готовить себе завтрак. Джованни готовил панцанеллу⁽¹⁾, варил черный кофе (как бы сказала Джулия, его вечная соседка и соперница, черный, как его душа) в турке и смотрел на город из открытого окна. Он смотрел на красные черепичные крыши и виднеющийся чуть поодаль купол Дуомо и улыбался, отчего-то вспомнив одну из бесчисленных туристок, посетивших город, которая посвятила ему свой дивный стихотворный цикл в тосканском стиле. В одном из ее стихотворений была строчка: "Firenze — город ярко-красных крыш". Джованни эти стихи нравились — в них была и любовь, и печаль, которую много веков он носил, будучи душой Флоренции, в своем сердце. Кстати, сердце у него, по словам все той же смертной девушки, было черепичным. Но разве может болеть так долго и так сильно обожженая глина?

Джованни точно знал ответ — может.

Его взгляд обратился в небольшой картине, которая появилась в его доме в двадцатые годы. Это был парный портрет, на котором были изображены сидящая в кресле Лаура и склонившийся к ней Джованни. Он сжимал ее тонкие пальцы и с замирающим сердцем заглядывал в ее прекрасное лицо, она отвечала ему светлой улыбкой.

Юный художник, писавший их, не увидел навеки застывшего на их лицах сходства с Джулиано и Симонеттой за коротко остиженными и выкрашенными в ярко-рыжий цвет волосами Лауры (Джованни их сам и красил, следуя капризу своей возлюбленной) и голубыми глазами и тонкими усиками Джованни, которые он тогда носил, но схлдство не укрылось от его кисти.

Лаура... При взгляде на портрет мысли о ней всецело захватили Джованни.

Синьора (на деле еще синьорина⁽²⁾, но для Джованни, предпочитавшего из старомодного упрямства обращаться к ней "донна", это было не важно) Лаура Катарина Бисаньо была воплощением Генуи. Надо сказать, что чувство, связывавшее их вовсе не было любовью с первого взгляда. Знакомые долгие века, они были друг для друга и остальных просто "флорентийцем" и "надменной генуэзкой"⁽³⁾.

Они всегда все делали по-разному: Лаура всегда ладила с Джулией ди Бальцано⁽⁴⁾, душой Сиены, а Джованни с ней соперничал и воевал, пока не подчинил себе. Лаура соперничала с Лючией ди Риальто, воплощением Венеции, — Джованни заключил с ней военный союз. Джованни подчинил себе Пизу, ослабевшую после поражения от Генуи, но Лаура тогда (как и всегда, в общем-то) преследовала свои интересы. Они никогда не враждовали, но впервые поговорили по душам лишь в первые годы объединенной Италии.

1) Местный салат из хлеба, который замачивается в воде, выжимается насухо и смешивается с нарезанными кубиками помидорами, луком, базиликом, оливковым маслом и уксусом.

Вернуться к тексту

2) обращение к незамужней женщине в Италии

Вернуться к тексту

3) отсылка к прозвищу "Genova la superba", то есть "Горделивая Генуя", данному Генуе еще Петраркой в путевом отчете.

Вернуться к тексту

4) Это та самая Джулия, о которой вспоминал Джованни за варкой кофе

Вернуться к тексту