No ordinary prisoner (джен)

Назначение на остров Уайт — тихое приятное местечко на юге Англии — полковник Роберт Хэммонд расценил как подарок небес. Он прибыл сюда в конце сентября в качестве нового генерал-губернатора, заменив на этом посту графа Пемброка, и провел счастливые два месяца, наслаждаясь покоем и безмятежностью простой и понятной гарнизонной жизни. Новости сюда доползали с опозданием в неделю и этот подзабытый цивилизованным миром остров казался форменным раем на земле после шумного Лондона, где под ор толпы армия без конца собачилась с парламентом, индепенденты с пресвитерианами, левеллеры со всеми подряд, и нельзя было слова сказать, чтобы не получить от кого-нибудь из этих почтенных господ обвинения в государственной измене.

Если бы кто-нибудь захотел узнать у Хэммонда его мнение о сложившейся ситуации, он бы ударил этого человека палкой в лоб, потому что за два последних года он смертельно устал от необходимости отвечать на глупые вопросы. Он почти скучал по дням войны, когда выбор стороны сводился до ясного и четкого — кавалер или парламентарий, и хотя платой за него могла быть жизнь или оторванная конечность, Хэммонд безо всякого лукавства предпочел бы эти жесткие, но понятные условия тому бестолковому хаотичному галдежу, который творился теперь в столице. 

Каждый считал своим долгом высказаться — и все высказывались; а если ты молчал — говорили за тебя, и ни одной минуты невозможно было посидеть в тишине на этом бескрайнем суетном рынке, где люди пытались сторговаться друг с другом за то, как бы им устроить свою жизнь получше. Еще бы от этих криков была хоть какая-то польза — но Хэммонд давно просек, что от тысячи слов зависит гораздо меньше, чем от одного хорошего мушкета, и на кой черт было бухтеть, если всем было ясно, что в конечном итоге решать все будут командующие армиями. Это, по крайней мере, было справедливо. 

Кое-кто обвинил бы его в гражданском лентяйстве или даже в трусости — но на это Хэммонду уже было слегка по барабану. Он послужил Англии так, как мог, отшагав под парламентскими знаменами всю войну от Эджгилла до Нейсби — и пусть бы кто попробовал сказать ему, что он отдал отечеству недостаточно долгов. Вот когда генералу Кромвелю или лорду Ферфаксу понадобится его шпага — тогда он и явится в Лондон, в преисподнюю, куда угодно. А пока пушки молчат, он тоже предпочтет говорить поменьше. 

В конце концов, он заслужил если не отпуск, то по крайней мере — немного спокойствия. И к большому его удовольствию, остров Уайт был совершенным воплощением этого слова. Шумело здесь только море и бабы — но строго в базарный день. Все остальное время кругом от Солента на севере до маяка Святой Кэтрин на юге — царила тишь, гладь и благодать совершенно пасторальная. 

Хэммонд честно себе служил, муштровал на досуге гарнизон, катался время от времени по визитам к местным джентри, заглядывал иногда в Ньюпорт послушать сплетню-другую или пропустить по стаканчику со своими офицерами — и на воскресные службы, конечно, являлся исправно. Словом, страшных грехов не совершал, сирот не обижал и вообще старался Бога не гневить лишний раз. 

Но что-то он, видимо, сделал не так, потому что в один прекрасный день в пока еще венценосную голову их непутевого короля пришла замечательная идея — сбежать из-под надзора парламента не куда-нибудь, а прямиком на остров Уайт, который Хэммонд так удачно избрал своим убежищем. 

Когда к нему явились сэр Беркли и Джон Эшбернам с просьбой приютить их бездомного монарха на неопределенное время, первым желанием Хэммонда было посадить их обоих обратно в лодку и пожелать им приятного пути. Но на свою беду, полковник был джентельменом, да еще и честным христианином вдобавок, и какая-то очень наивная часть его души уповала на то, что низверженный и побежденный король, который лишился почти всех своих сторонников и надежд на реванш, не доставит слишком уж больших хлопот. 

Каким же он был идиотом, Господи. 

У него было бы меньше проблем, если бы он расквартировал у себя всю французскую армию и объявил бы Уайт католическим графством — потому что король Карл был тем, что называется «заноза в заднице», и хотя на первый взгляд он производил впечатление тихого, безобидного и очень вежливого человека, которому был не чужд здравый смысл, дальнейшая практика показала, что это был самый упрямый, безрассудный и непоседливый человек во всей Англии. 

После некоторых сомнений Хэммонд согласился предоставить ему в распоряжение Кэрисбрукский замок — и этот августейший скиталец совершил торжественное шествие по всему острову, собирая за собой толпы зевак, которые от избытка чувств (или просто от скуки) немедленно превратились в его ярых поклонников, забыв и о корабельных деньгах, и о Звездной палате, и о том, что каждый второй англичанин сложил голову на войне, которую начал их славный король. 

Хэммонд, впрочем, не питал к Карлу никаких дурных чувств — ни лично, ни, так сказать, по политическим соображениям. Ну повоевали и ладно — всякое бывает. Истерию левеллеров и прочих безумцев, которые хотели линчевать короля на площади и сделать из Англии безбожное подобие римской республики, Хэммонд от души не одобрял и, на самом деле, это было еще одной причиной, по которой он согласился принять Карла на острове. 

— Боюсь, что у меня были серьезные причины опасаться за мою жизнь, — признался ему король на первой неделе своего пребывания в замке. Он счел общество генерал-губернатора приятным и частенько приглашал Хэммонда для бесед тет-а-тет. 

Хэммонд же был совершенно не против и доверчиво радовался тому, что они похоже поладят.

— Вы можете быть уверены в том, что здесь вам ничего не угрожает, — заверил он короля. — Я обещаю вам действовать с честью, чтобы обеспечить вашу безопасность. В этом вы можете на меня рассчитывать. 

— Благодарю вас, сэр. Вы очень любезны, — улыбнулся ему Карл, и в том же духе они мило болтали почти каждый день еще целый месяц. 

Хэммонду было откровенно говоря больше нечем заняться — у него было не так уж много обязанностей, а джентельмены, которые подтянулись вслед за королем на остров, сделавшись подобием его когда-то роскошной свиты, были людьми довольно славными. Политику они старались не обсуждать — по крайней мере, не при губернаторе — а Хэммонд честно приложил все усилия для того, чтобы их жизнь в Кэрисбруке была удобна настолько, насколько это было возможно. 

Он предоставил им лучшие комнаты, всегда внимательно относился к их просьбам и позволил королю совершать прогулки, куда ему заблагорассудится — в сопровождении стражи, конечно, но ведь и левеллеры, как известно, не дремлют. В конце концов, специально для развлечения этого маленького двора он повелел превратить плац во дворе замка в корт для игры в боулз. Все, что угодно, только бы они сидели тихо и не причиняли лишних неприятностей. 

Первое время они действительно не устраивали никаких эксцессов. Король бродил по окрестностям, писал доброжелательные письма в парламент и исцелял местных страждущих от золотухи. В какой-то момент Хэммонд даже подумал, что принять его на острове было не таким уж плохим решением. 

Но потом приехал граф Денби с ответом из Вестминстера, и мирной жизни в Кэрисбруке пришел конец. 

Очевидно, Карлу не понравились условия, которые ему предложили господа парламентарии — хотя, по скромному мнению Хэммонда, он был не в том положении, чтобы воротить носом. В любом случае, Денби, поначалу настроенный к королю благодушно, вылетел из его покоев подобно комете — оставляя за собой такой же горящий след, и перед отъездом долго жаловался генерал-губернатору на «фантастическую упертость» и «неоправданное высокомерие» Его Величества. 

Затем он уехал, полыхая как чучело Гая Фокса, а через пару дней Хэммонду пришло письмо от Кромвеля, в котором обозначились замелькавшие на горизонте проблемы. 

Для начала, над королем требовалось установить серьезный надзор — и если нескольких солдат, которых прежде Хэммонд навязывал ему в качестве провожатых на променады, еще можно было списать на почетный эскорт, то двести человек, патрулирующих замок днем и ночью по всем коридорам, и посменный караул у дверей королевской спальни (из которой ему запрещалось выходить до утра) вызывали соотвествующие ассоциации. 

Но с другой стороны, чего еще он ожидал после того, как стало известно о его тайных переговорах с шотландцами? Все эти заигрывания с парламентом оказались просто прикрытием для очередной попытки поднять восстание, и не было ничего удивительного в том, что Кромвеля это разозлило. 

— Итак, значит теперь я ваш пленник, господин генерал-губернатор, — произнёс король со своей обычной вежливой улыбкой, прохаживаясь по крепостной стене на другое утро. 

Хэммонд пожал плечами. 

— Это не моя вина, сир. Я лишь исполняю приказы. 

— И кто мог бы отдать такой приказ? — поинтересовался Карл, прищуриваясь на выглянувшее из-за густых зимних туч солнышко. — Я имею ввиду, законно? 

— Вам это прекрасно известно, — ответил Хэммонд, не понимая, к чему он начал разводить эту бессмысленную демагогию. 

— Значит, вы исполняете чужие приказы, нарушая слово, данное вашему королю? 

— Я прошу прощения? 

— Вы сказали мне, сэр, — произнёс Карл, растягивая слова с холодной насмешкой. — Что на этом острове я могу чувствовать себя в безопасности и что ваша честь будет тому гарантией. Так вот, теперь я так себя не чувствую. 

— Я могу увеличить вашу охрану, — заметил Хэммонд, и вообще-то он не собирался язвить, но все эти намеки слегка выводили из себя. В конце концов, он никогда не выдавал себя за роялиста, неужели было неясно, что он не будет саботировать приказы своих генералов? 

Карл перестал улыбаться и смерил его таким презрительным взглядом, как будто это Хэммонд продал его парламенту за четыреста тысяч фунтов, а не шотландские лорды, перед которыми теперь он рассыпался в обещаниях ради того, чтобы устроить еще одну кровавую заварушку. 

— Вы крайне нелюбезный человек, — сказал король, отвернувшись, и поначалу Хэммонд не придал его словам особенного значения, но это было объявлением войны.