Когда никого нет (гет)

Шестнадцать. Красивая цифра. Возраст, с которого что-то меняется, даже если ты сам не знаешь, что именно.

В квартире тихо. Даже слишком. Парадная обстановка с хрустальными люстрами, зеркальными стенами и сверкающими полами — как витрина: выглядит дорого, но внутри пусто.

Клод просыпается поздно. Он не ставил будильник — не было смысла. День — серый, как пыль под кроватью. Ни поздравлений, ни звонков, ни шорохов за дверью. Только затхлость в воздухе и противный осадок внутри. И неудивительно, ведь он поругался. Со всеми.

С отцом — потому что устал быть "сыном мэра" и слушать, как он рассказывает на пресс-конференциях о "формирующихся лидерских качествах Клода". С одноклассниками — потому что они всё равно видят в нём просто выскочку в дорогой одежде. И, что хуже всего, с Сабриной.

Она сказала, что он стал чёрствым. Он сказал, что она прячется за чужими жизнями, потому что боится построить свою. Отец улетел ещё вчера. Сабрина... Сабрина молчит уже третий день. И Клод знает: ведь он всё испортил. Сам. После той ссоры, в ходе которой он, как всегда, переборщил, — говорил слишком резко, слишком зло. Задевал глубже, чем стоило. Он просто... устал. От того, что должен быть "примером". От того, что его называют по фамилии, будто он проект, а не человек. И он сорвался. И даже она — его Сабрина, которая прощала почти всё, — ушла. И не вернулась. А ведь она была единственной, кто приходил без повода. Кто оставался, когда Клод сам не знал, зачем зовёт. Он пытался доказать, что не нуждается ни в ком. Но это была ложь. Совершенно очевидная, но он упорно цеплялся за неё, потому что злиться проще, чем быть. Проще, чем признать, что ты скучаешь.

Клод целый день бродил по квартире. Комнаты огромные, как музейные залы, но холодные. Он отражался в зеркалах, как привидение. Его «вечеринка» — это отражение себя самого: уставшего, злого и одинокого. Теперь он сидел на полу в своей спальне, уткнувшись в колени, и думал, что шестнадцать — ужасно одинокое число. Телефон лежал рядом, экран погас. Ни сообщений, ни звонков. Только старая фотография на заставке: он и Сабрина — смеются, держась за руки. Когда ещё всё было просто. Он бросил телефон на полку и больше не смотрел на экран. Там — пусто. Пирога нет. Гостей нет. Праздника нет.

Шестнадцать — и никого рядом. Он же сам этого хотел, правда?

* * *

В четыре — звонок в дверь. Одинокий и короткий. Он сначала не двигался с места. Решил, что показалось. Может, доставка для соседей или курьер ошибся. Снова звонок — уже дольше и громче. Клод поднялся и нехотя пошёл открывать дверь. Волосы были растрёпаны, глаза усталые. И когда он открыл дверь — застыл на месте. На пороге стояла Маринетт Дюпен-Чен.

Она — не из его круга. Они редко общались, но он часто смотрел на неё. Когда она смеялась на перемене, когда что-то записывала в блокноте, прикусывая губу, когда хмурилась на контрольной. Он даже не помнил, с чего это началось — просто однажды заметил и больше не смог не замечать. Сейчас она держала в руках коробку, перевязанную лентой, и термос. Одетая просто, без макияжа, с распущенными волосами, она выглядела как-то особенно... По-настоящему. Словно пришла не в гости, а домой.

— Привет, — улыбнулась она.

— Ты... Что ты тут делаешь? — Клод не сумел скрыть удивление и странную, едва уловимую надежду на то, что она здесь не по ошибке. Что ради него.

— Поднимаю тебе боевой дух, — спокойно отозвалась Маринетт. — У тебя сегодня день рождения. И ты поругался с Сабриной. С отцом. С остальными.

Он растерянно отошёл в сторону. Она вошла, будто знала, что он не закроет дверь. И он правда бы не закрыл.

— Новости быстро расходятся, — пробурчал Клод, закрывая дверь.

— Особенно, если ты сын мэра, — кивнула Маринетт. — Я принесла торт — он немного кривой, но вкусный. По крайней мере, так говорит моя бабушка. А ещё — чай с корицей. Надеюсь, ты не против.

— Я... не ожидал. Совсем.

— Иногда лучше не ждать, а принимать. — Она улыбнулась краешком губ.

— Но почему ты...

— Потому что так правильно, — мягко перебила его Маринетт. — Потому что я знаю, каково это — быть одному. И, если, честно, потому что ты — не совсем тот, за кого себя выдаешь.

— А за кого я себя выдаю? — Клод слабо усмехнулся.

— За того, кому никто не нужен. Но это неправда. Иначе ты бы не смотрел на меня так в школе. Иногда.

Он покраснел — сразу до корней волос. Она заметила и знала всё это время.

— Я... не хотел, чтобы ты поняла.

— Поняла, — кивнула она, не отводя взгляда, — но не сочла это плохим. Ты не злой. Ты просто не умеешь показывать, что тебе плохо.

Они устроились на кухне. Ели торт — сладкий, рыхлый, с малиновой начинкой, а тёплый чай пах зимой, корицей и детством. Клод украдкой смотрел на её руки — изящные, аккуратные. Маринетт говорила о том, как пекла торт, как переживала, что не выйдет. А он не вслушивался — просто смотрел, потому что не верил, что она действительно здесь. Что выбрала прийти именно к нему. В его самый плохой день.

— Я поругался со всеми, — проговорил Клод. — Даже с ней. Особенно с ней.

— Знаю, — тихо ответила Маринетт. — Но это не значит, что ты заслужил одиночества.

— А, может, и заслужил.

Она внимательно посмотрел в на него.

— Ты не плохой человек, Клод. Ты просто очень устал.

Он мимолётно нахмурился, а потом резко выдохнул, как будто из него выпустили весь воздух, как из шарика.

— Я злюсь всё время. На отца, на школу, на себя, и делаю больно тем, кто ближе всего.

— Потому что так проще. — Её голос понизился до шёпота. — Проще оттолкнуть, чем признать, что тебе страшно быть одному.

Он умолк и кивнул, словно сдавшись. И вдруг произнёс:

— Ты мне нравишься.

Она не удивилась, а просто улыбнулась чуть мягче.

— Я знаю.

— И всё равно пришла?

— Я ведь тоже не железная.

Он не поверил. Он действительно не верил. Маринетт пришла к нему. На его день рождения. С тортом и чувствами?

— Я хотел бы быть другим, — хрипло проговорил он. — Лучше, мягче — как ты.

— Не надо быть мной, — отозвалась Маринетт. — Достаточно быть собой, но по-настоящему, без маски, потому что я пришла к тебе, а не к образу.

Он почти заплакал, но не от боли, а от облегчения и от тепла, потому что кто-то увидел его. Не броню, не привычку, не фамилию, а его самого. Слишком шумного, слишком чувствительного. Одинокого.

Позже они поднялись на крышу и сидели, болтая ногами, над городом. В домах светились окна, в воздух пах пылью и листьями.

Он рассказывал о своих страхах: о том, как давит имя, о том, как устал быть чьим-то продолжением. Про отца, который всегда занят. Про Сабрину, которой он наговорил слишком много лишнего и грубого. Про школу, где его либо боятся, либо используют. Про злость. Про одиночество. Маринетт слушала, не перебивая и не пытаясь исправить. Только порой кивала и иногда — улыбалась.

И в этой тишине, в её молчаливом принятии, было больше поддержки, чем во всех красивых речах, которые он слышал за свою жизнь. Потом она проговорила:

— Ты не обязан соответствовать и не обязан нравиться всем. Ты не обязан быть даже мне удобным. Просто будь.

Он впервые за долгое время ощутил, как внутри стало легче. Как будто кто-то развязал верёвку, туго стянутую вокруг сердца. Он посмотрел ей в глаза и впервые за долгое время понял, что не чувствует себя чужим. Не чувствует, что должен быть кем-то, чтобы его приняли.

Они сидели до темноты и ели торт вдвоём. Свечку он задул в тишине, не загадывая желание. Всё, чего он хотел, уже было здесь, напротив. Клод ощутил, как её плечо касалось его, и её запах — чуть сладкий, как ваниль и мука, — казался родным. Его тянуло к Маринетт, но он боялся разрушить этот хрупкий момент.

Маринетт первая взяла его за руку. Легонько, будто само собой разумеется. Будто её пальцы всегда искали его ладонь. Он смотрел на их переплетённые пальцы, и вдруг всё, что было до этого дня, показалось неважным. Все ссоры, все страхи и все слова, которые он не успел сказать.

Когда вечером она ушла, то оставила на столе записку. Он не спросил, придёт ли она снова. Она ничего не сказала, лишь коснулась его плеча — легко, будто давая опору. И лёгкий, почти невесомый поцелуй в щеку. Клод прижал пальцы к коже, ошеломлённо замерев. После, оставшись один, он развернул записку, написанную чернилами от руки, тонким, изящным почерком:

"Ты не обязан быть сильным каждый день.

Но ты — гораздо сильнее, чем тебе кажется.

С днём рождения, Клод.

— М."

Он медленно начал улыбаться. Сначала глазами, потом губами. Сердце заныло, но уже не от пустоты. Клод открыл чат с Сабриной и, не тратя времени на раздумья, написал:

"Прости. Я был неправ. Я скучаю."

Нажать кнопку "отправить" кажется тяжелее обычного, но он нажал и почувствовал, как с плеч ушла часть груза. В этот миг он понял: день, которого он боялся, оказался самым честным в его жизни.

Шестнадцать. День, когда он всё-таки стал чуть ближе к себе настоящему.И всё началось с того, что одна девочка постучалась в дверь.