Там, где кончаются карты (гет)

Холод. Он был вездесущ, как сам страх перед Волан-де-Мортом. Он пробирался сквозь толстые шерстяные носки, забирался под три слоя одежды, заставляя зубы стучать даже под одеялом. Палатка, затерянная в глухом уголке Динского леса, была их крепостью, лазаретом и тюрьмой одновременно. Воздух внутри постоянно пах сырой землёй, дымом от жалкого огонька в жестяной банке и пылью старых книг. Рон ушёл две недели назад. Его последние слова — «выживайте тут без меня» — висели тяжёлым молчанием, прерываемым лишь завыванием ветра в кронах сосен.

Гарри сидел на корточках у огонька, его очки съехали на кончик носа. Перед ним лежал экземпляр «Сказок Барда Бидля» — подарок Дамблдора, ставший теперь ребусом. Глаза слипались от усталости, буквы расплывались. *«Какую игру ты вел, Альбус? -* терзала его мысль. *- Почему оставил меня блуждать в темноте без карты? Без ключа?»* Он швырнул книгу в угол, где она легла в компанию к потрёпанным учебникам и пустым банкам из-под тушёнки. Отчаяние, липкое и холодное, сжимало горло.

Гермиона наблюдала за ним из тени своей койки. Видела, как его плечи сгорбились под невидимым грузом, как тени под глазами стали глубже пещеры. Она знала этот взгляд — тот же был у него после смерти Сириуса. Но сейчас не было Бакбика, чтобы унести боль. Были только они. И тишина. Давящая. Она сбросила одеяло, холод мгновенно обжёг кожу. Подошла тихо, опустилась рядом на холодную земляную подстилку. Их плечи соприкоснулись — островок хрупкого тепла в ледяном океане.

— Ничего, — прошептал он, даже не глядя на неё. Голос был хриплым, надтреснутым, как сухая ветка. — Ни одной зацепки. Ни надежды. Он… он везде, Гермиона. В каждом шелесте листьев, в каждом шорохе ночи. А мы… — он махнул рукой вокруг, — мы просто крысы в лабиринте. Бегаем кругами. Гаснем.

— Мы *найдём* способ, — её шёпот был тише писка мыши, но твёрже алмаза. Она осторожно положила свою руку поверх его сжатого кулака. Его пальцы были ледяными. — Мы *должны* найти. Не только ради тебя. Ради Рона, который одумается. Ради твоих родителей. Ради… — ее голос дрогнул, — ради того будущего, которого сейчас даже представить нельзя.

Он наконец поднял на неё глаза. В тусклом, колеблющемся свете огонька его изумрудно-зелёные глаза казались бездонными колодцами скорби и неподъёмной усталости. В них отражались крошечные блики пламени — последние звезды в кромешной тьме его души.

— А если будущего нет? — спросил он с такой обречённой простотой, что у Гермионы сердце упало в ледяную бездну. — Если все это… палатка, холод, страх, эта проклятая книга… если это и есть наш конец? И все, что мы делаем — просто отсрочка?

— Не смей! — Её шёпот сорвался, стал резким, как щелчок бича. Её пальцы сомкнулись вокруг его запястья, сильнее, чем она планировала. Она чувствовала его тонкую кость, холодную кожу, учащённый пульс. — Ты — Гарри Джеймс Поттер. Ты пережил его уже трижды. Мы пережили Тайную Комнату, Дементоров, Министерство! *Вместе*, Гарри! — Она встряхнула его руку, заставляя встретиться взглядом. — Я *не позволю* тебе сдаться. Никогда. Пока я дышу, у тебя есть я. Ты не одинок.

Они смотрели друг на друга в мерцающем полумраке. Тишина сгущалась, но теперь она была иной. Не пустой, а густой, как мёд, наполненной годами совместных уроков и побегов, доверием, что крепче стали, жертвами, которые не озлобили, а сплели их жизни в единый клубок. Страх и холод вдруг отступили на шаг, уступив место чему-то острому, щемящему, невероятно хрупкому и одновременно сильному, как корни дуба, держащегося за скалу.

Гарри медленно разжал кулак под её рукой. Его свободная рука поднялась, дрожа от холода и напряжения. Он коснулся её щеки. Кожа под его шершавыми от работы и непогоды пальцами была удивительно мягкой. Он смахнул непослушную, выбившуюся из вечно неаккуратного пучка прядь каштановых волос. Его прикосновение было неловким, но бесконечно нежным.

— Ты всегда… — он сглотнул комок в горле, пытаясь выдавить слова. — Ты всегда *здесь*. Даже когда весь мир рушится. Даже когда я… когда я почти исчезаю в этой тьме.

— И всегда буду, — прошептала она, наклоняя голову так, что его ладонь легла ей на щеку полностью. Она закрыла глаза, чувствуя шершавость его кожи, лёгкую дрожь. — Ты не один. Ты *никогда* не был по-настоящему один. Разве ты до сих пор не понял?

Он не ответил словами. Вместо этого он наклонился. Медленно, неуверенно, давая ей время отпрянуть, смутиться, вспомнить о Роне, о войне, о всем на свете. Но Гермиона не двинулась. Она замерла, чувствуя, как его дыхание, тёплое и неровное, коснулось её губ. Запах его — лес, дым, что-то неуловимо мужественное и знакомое — заполнил её сознание.

Первый поцелуй был не взрывом страсти, не поцелуем отчаяния. Это было прикосновение. Исследование. Признание. Как два измученных, полузамёрзших путника, нашедших наконец родник в пустыне. Их губы встретились робко, почти невесомо, но в этом мимолётном соединении было столько лет дружбы, доверия, незащищённости и безграничной преданности, что Гермионе показалось, будто внутри неё вспыхнуло крошечное, яркое солнце, растопившее лёд в жилах.

Он отстранился всего на сантиметр, его глаза, широко раскрытые за стёклами очков, искали ответ в её глазах. В них не было страха, растерянности или сожаления. Только слезы — тёплые, солёные, очищающие — и безоговорочное, спокойное принятие. Она потянулась к нему сама, обвивая руками его шею, прижимаясь ко всему его измученному, напряженному телу, как к единственной твердыне в бушующем море хаоса. Второй поцелуй был глубже, увереннее. В нем была благодарность за каждый прожитый рядом день, за каждую спасённую жизнь, страх потерять друг друга, и внезапно открывшаяся, ослепительная надежда — что даже в кромешной тьме войны, в этой холодной палатке, есть место для этого хрупкого, невероятно важного чувства. Для любви.

Они разомкнулись, лоб к лбу, дыхание смешалось в едином неровном ритме. Где-то рядом на своей койке ворочался и храпел Рон (или притворялся спящим?), ветер выл за тонкими стенками палатки, грозя сорвать растяжки, мир за её пределами был враждебен и смертельно опасен. Но здесь, в этом крошечном круге тепла, созданном их телами и доверием, возникла новая реальность. Тихая, дрожащая, но невероятно прочная. Их личный, нерушимый дом.

— Мы справимся, — прошептал Гарри, его губы снова коснулись её лба, затем виска. Его руки крепче обняли её, притягивая ближе, делясь скудным теплом. — *Вместе* справимся. Потому что ты… ты со мной.

Гермиона кивнула, прижимаясь щекой к его груди, слушая стук его сердца — неровный, но живой. Самый важный, самый обнадёживающий звук в её мире.

— Всегда, — повторила она, и это было не обещание на ветер, а простая, непреложная истина. Как закон тяготения. Как магия. Как их дружба, переросшая во что-то неизмеримо большее здесь, в холоде и тишине между раскатами войны. Она чувствовала, как его дыхание выравнивается, как напряжение в его плечах немного спадает. Они не нашли крестража. Не знали, что ждёт их завтра. Но у них было это. Сиюминутное чудо. Их очаг. Их дом. Вдвоём.