Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Холод. Не климатический, а экзистенциальный. Он сочился из грубых каменных стен, пропитанных вековой сыростью, дешевым воском и… отчаянием? Или это уже моя проекция? Я открыл глаза. Не потолок дешевой съемной квартиры в двадцать первом веке, где остался я. Над головой — почерневшие балки, тусклая лампочка, крошечное окошко под потолком, пропускавшее серый английский рассвет. 1912 год. Аббатство Даунтон. Лакейская каморка. Томас Барроу.

Тело отозвалось волной тошноты и чуждости. Длинные конечности, узловатые пальцы на чужих руках. Я сглотнул ком в горле. Попаданец. Слово из фанфиков, которые я листал от скуки. Ирония судьбы теперь била током по каждой нервной клетке.

И тут оно накатило. Не эмоции старого Томаса — слава богу, их не было, только холодная фактология воспоминаний. Картинки, как плохой монтаж: Карсон и его ледяной взгляд. О'Брайен с ее змеиной улыбкой. Украденный пирожок. Бесконечная чистка серебра. Унижение. И… сюжет. Знание ворвалось лавиной: война, испанка, Бейтс с его костылем и тайнами, падения и взлеты семьи Кроули, смерть Мэтью, Сибил… Я знал всё. Весь этот великолепный, жестокий мыльный оперный ад.

Паника схватила за горло. 1912. До Бейтса. До войны три года. Три года до кровавой мясорубки, куда оригинальный Томас так стремился… и так жалко вернулся. Я застонал, вдавливая ладони в виски. Голова гудела. Знание будущего было не подарком, а гирей. Как не наступить на грабли истории? Как выжить? Здесь. Сейчас. В теле человека, чья каноничная судьба — одиночество, подлость и пуля в висок в конце концов? Нет уж. Спасибо, не надо.

Твердый стук в дверь. Негромкий, но властный. Миссис Хьюз. Воспоминания подсказали протокол. Я рванул грубое одеяло до подбородка.

— Мистер Барроу? — Голос экономки был четким, как удар метлы по каменному полу. Дверь не открылась. Она ждала снаружи. Викторианские приличия, даже для слуг. Мужская спальня — неприкосновенна для экономки. — Вы прилично одеты?

— Да… да, миссис Хьюз! — Выдавил я чужим голосом.

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы показать ее строгий профиль и часть черного платья. Ее взгляд, острый и всевидящий, скользнул по мне, лежащему, по кувшину на тумбочке, по ночному горшку, скромно притулившемуся под кроватью.

— Доктор был краток, — отчеканила она. — Нервное переутомление. Недостаток силы духа. — Она произнесла это как приговор. — Мистер Карсон ожидает объяснений вашего вчерашнего… обморока на лестнице и отсутствия сегодня утром. Вы отстаете. Дом требует порядка. Одевайтесь. Лакейская. Через двадцать минут. Не заставляйте ждать Его Светлость косвенно через вашу нерадивость.

Дверь притворилась без лишнего звука. Недостаток силы духа. Если бы она знала… Я сглотнул. Обморок? Видимо, момент «вселения». Хорошо, что списали на нервы. Карсон… О'Брайен… Бейтс еще не приехал. Значит, время есть.

Вставать было пыткой. Чужая мышечная память боролась с моей паникой. Грубое белье, крахмальная сорочка, жесткие подтяжки, черные брюки, жилет, фрак — каждый предмет был частью брони, которую надо было надеть, чтобы играть роль. Зеркальце над фаянсовым тазиком показало бледное, осунувшееся лицо с острыми скулами и серыми, слишком умными для лакея глазами. Томас Барроу. Я знал каждую его будущую морщину, каждую гадость, которую он совершит. И не совершу. Не могу совершить.

Спускаясь по узкой лестнице, я чувствовал себя шпионом, внедренным в самое сердце вражеской территории. Гул кухни нарастал: звон посуды, крики миссис Патмор, смех Дейзи — наигранный, чтобы угодить. Мир «внизу». Иерархия в иерархии. И где-то здесь… Гвен.

Почему Гвен? Потому что в этом каменном аду, где я знал судьбу почти каждого, ее судьба была одной из немногих светлых. В каноне она сбежала. Стала секретарем. Вырвалась. Знала ли она, как я сейчас, что это возможно? Нет. Она просто верила. Упрямо, против всех. И я знал, что ее вера оправдается. Это делало ее… маяком. Символом того, что можно не сгнить здесь. Даже если я не планировал сбегать немедленно (знание сюжета давало иные возможности — карьеру внутри системы), ее упорство было глотком воздуха.

Я притормозил у поворота, ведущего в коридор горничных. И почти столкнулся с ней. Гвен. Молодая, в строгом платье горничной, с аккуратной, но уже норовящей выбиться прядью волос. В руках — стопка белья. И подмышкой — аккуратный, но явно потрепанный учебник. Машинопись? Стенография? Знание сериала подсказало ответ.

— Мистер Барроу, — ее голос был тихим, вежливым, но без тепла. Карие глаза мельком скользнули по моему лицу — оценивающе? — и тут же опустились. — Вы… поправились? Миссис Хьюз сказала…

— Да, Гвен. Спасибо. Просто… переутомился. — Я заставил себя улыбнуться. Чуть-чуть. Старый Томас так не улыбался ей. Никогда. Я видел по ее едва заметному вздрагиванию — она это заметила. Идиот! Не выдавай себя сразу!

— Рада слышать, — ответила она автоматически, еще ниже опустив голову, и поспешила прочь, крепче прижимая книгу. Ее запах — свежее белье, дешевое мыло и едва уловимый запах типографской краски от страниц — на мгновение перебил кухонную вонь.

Я смотрел ей вслед. Она сделает это, — пронеслось в голове. Она уйдет. Станет секретарем. Возможно, даже в парламенте. Гордость? Нет. Зависть? Тоже нет. Скорее… признание. Она была живым доказательством, что даже в этой душащей клетке можно найти лазейку. И пока я не знал, как выстроить свою долговечную позицию здесь (управляющий? Дворецкий? Знание сюжета давало шансы, но путь был тернист), ее борьба напоминала: будущее не предопределено полностью. Даже здесь.

— Барроу! — Голос Карсона, как удар грома, вырвал меня из раздумий. Он стоял в дверях лакейской, монументальный, воплощение викторианского порядка. Его взгляд, как рентген, прошелся по моему костюму, задержался на чуть неровно повязанном галстуке. — Опоздание на четыре минуты. Войдите. Ваше отсутствие нарушило график утреннего чая Его Светлости. Надеюсь, ваша… слабость не станет привычкой. Дом стоит на дисциплине.

— Прошу прощения, мистер Карсон, — я вжал голову в плечи, автоматически приняв позу подчиненного. — Больше не повторится.

Лакейская. Знакомая до боли по сериалу. Анна, спокойная, наблюдательная. Уильям, нервно теребящий манжету. И… О'Брайен. Она начищала подсвечник, но ее черные, как угли, глаза впились в меня с немым, хищным вопросом. Уголки губ подрагивали. Она чувствовала. Как гончая чует больную дичь. Старый Томас был ее козырем в теневых играх. Новый, растерянный, избегающий ее взгляда — был угрозой. Неизвестность. А неизвестность О'Брайен ненавидела больше всего.

— Ну вот и наш страдалец, — прошипела она так тихо, что, казалось, слова осели инеем у меня в ушах. — Надеюсь, голову не просквозило? А то и так пустота гуляет…

Карсон начал утренний разбор. Его слова о графике, полировке и предстоящем визите какого-то малопоместного баронета плыли мимо. Я стоял, глядя в стену над его головой, сжимая чужие руки за спиной. В ушах звенело. Не от болезни. От осознания. Я был заперт. В чужом теле. В чужом времени. Внутри сюжета, где каждый шаг мог быть фатальным. О'Брайен следила. Карсон требовал безупречности. Война маячила на горизонте, как мрачный, неумолимый поезд.

Но где-то в этом доме была Гвен. С ее тайным учебником и упрямой верой в будущее, которое я знал наступит для нее. И я знал сюжет. Весь. От первой серии до последнего фильма. Это не было утешением. Это было оружием. Опасным, двусмысленным, но оружием.

Я расправил плечи (чужие, но послушные). Встретил взгляд Карсона. Не вызывающе. С почтительностью, но без раболепия. Выжить. Не стать им. Построить здесь что-то. Долговечное. Знание будущего давало карту. Опасную карту, где один неверный шаг — разоблачение или гибель. Но карту.

Чужая кожа. Чужое имя. Мой разум. Моя воля. И мое знание. Игра началась. Первый ход — пережить утреннюю раздачу серебра Анне под прищуренным взглядом О'Брайен. А там… видно будет. Время было. Почти три года до войны. До Бейтса. До первого настоящего кризиса. Время, чтобы закрепиться в этом каменном мешке под названием Даунтон