Три капли молчания (гет)

— В третий раз точно получится! Я клянусь! В тот раз просто... карты сбежали. Ты же видела, они сами уползли под кровать!

Флёр Делакур тихо рассмеялась, облокотившись на край кровати. Она уже переоделась в ночную рубашку из светлого батиста, тонкую, почти прозрачную, с голубыми вышивками вдоль рукавов. Свет от свечей отражался на её серебристых волосах, превращая их в шёлк из лунного света.

Рядом с ней сидела Элен Бодюэн. Взъерошенная, с вечно оживлённым взглядом и ладонями, испачканными в чернилах и звёздной пыли. У Элен была грива медного оттенка, которая никак не поддавалась расчёске. Глаза её были тёмно-зелёными, с блуждающим вниманием и едва уловимым огоньком одержимости. Той, что бывает у настоящих провидцев или мечтателей. Она была младше Флёр на год, но это не мешало их дружбе с самых первых минут знакомства. А ещё Элен имела странный магнетизм в голосе, когда она говорила о судьбе, как будто и правда всё знала.

— Элен, ты как маленькая, — сказала Делакур с улыбкой. — Каждую неделю — новая судьба. А потом ты обижаешься, что она тебе не нравится.

— На этот раз всё по-настоящему, — пробормотала Элен, вытаскивая свою потёртую колоду. — Я чувствую, что сегодня вечер особенный. Я даже... даже подушку лавандой окропила. Для усиления предсказания.

Луиза, ещё одна из девушек, зевая, подтянулась на соседней кровати:

— Она и окно заклятием защиты обвела. Серьёзно.

— Ты же не откажешь, Флёр? — Элен уже разложила платок на полу и бережно выложила карты. — В третий раз всегда получается. Традиция!

Флёр неохотно спустила ноги с кровати и подошла, сев на подушку рядом с подругами. В комнате, как всегда по вечерам, витала лёгкая магия — не в заклинаниях, а в самом воздухе: в смехе, шёпотах, ленивых закрученных локонах, в девичьей таинственности, как будто всё возможно.

— Только пообещай, что не сбежишь, как в прошлый раз, — шептала Элен, осторожно выкладывая платок на середину ковра. — Это же весело, Флёр, неужели тебе совсем не интересно?

— Интересно, — сдержанно ответила Флёр, устраиваясь на подушке и заправляя за ухо серебристый локон. — Просто в прошлый раз ты предсказала Мадлен восемь детей и мужа-полукровку, а она до сих пор иногда ревёт в ванной. — пожала плечами Делакур.

Комната, в которой собрались девушки, была полна тёплого полумрака. Задёрнутые тяжёлые синие шторы. Тихий, почти сказочный свет от зачарованных свечей, парящих под потолком. Полный августовский вечер за окнами, с мёдом в воздухе и зреющими яблоками в саду.

Флёр, тогда ещё всего пятнадцатилетняя, сидела среди своих подруг в общей спальне для учениц Шармбатона. С её кожи струился аромат лавандового мыла и чего-то ещё. Тонкого, чуть холодного, почти нереального. Магия, вплетённая в её самую суть.

— Смотри, Флёр, только не смей смеяться! — шутливо пригрозила Элен, закатывая глаза. — Это очень древний способ, бабушка научила.

— Конечно, конечно, très sérieux, — с улыбкой кивнула Флёр Делакур, устраиваясь поудобнее на подушках. Полумрак спальни, задёрнутые шторы, приглушённый свет волшебной лампы. Всё вокруг будто приглашало к таинствам.

В спальне девочек Шармбатона было тихо, лишь треск свечи и девичий смех нарушали вечернюю тишину. Кто-то в углу уже пил какао, кто-то лениво плёл косу соседке, но возле круглого ковра собрались те, кто верил или хотел верить в чудеса.

— Итак, — торжественно объявила Элен, щёлкнув пальцами, — я буду гадать на твоего будущего возлюбленного. Ты готова?

Флёр фыркнула, притворно скрестив руки.

— У меня нет никаких возлюбленных! И не нужно мне их!

— А вот это карты и проверят, — хмыкнула Элен и, вытащив первую карту, хмыкнула. — Ого! Смотри, "Рыцарь Теней". Мрачный, скрытный, но умный. Это точно не про Жюля из седьмого курса.

— О, ну только не этот снова, — захихикала соседка по комнате. — Он тебя преследует, Флёр.

— Mon dieu, какой ужас, — усмехнулась Флёр, пряча улыбку за локоном белакурых волос.

Из угла вышла одна из старших учениц. Та, с которой почти никто не был близок. Высокая, с бледной кожей, серыми глазами и русыми тяжёлыми волосами, заплетёнными в две идеальные косы. Она редко говорила, но когда говорила, её слушали многие люди.

Её звали Марианна Рошфор. Дочь аптекаря из Лилля, отличница по Зельеварению, молчаливая, будто из другого века. Старшекурсница с идеальной осанкой и ладонями, в которых всегда пахло чем-то пряным. Корицей, полынью, сушёной валерианой. Она была из тех, про кого в коридорах Шармбатона шепчутся и украдкой переглядываются. Не красивая, нет. Слишком холодные черты, слишком прямой взгляд, слишком тихий голос. Но такая завораживающая... Как старинный портрет, как заклинание, смысл которого забыли, но всё равно боятся произнести вслух.

Её не звали в игры и не обсуждали в купальне. Но Элен не смогла отказать ей, когда та подошла ближе. В тот вечер, сидя на полу с подругами и платком, усеянным вещицами, Флёр не думала, что запомнит её голос. Но он остался. Чёткий. Колючий. Пророческий.

О Марианне Рошфор говорили разное. Как это всегда бывает, когда кто-то остаётся в стороне. Кто-то шептал, что Марианна раньше была другой. Живее, мягче, даже улыбалась иногда.

До того, как потеряла брата. Младшего.

Того, кто не умел делать заклинания, не знал чар, не мог держать палочку, потому что в его крови не было волшебства. Он был обычным человеком. Он был светлым, тихим мальчиком, который больше всего на свете любил звёзды и рисовал их фломастерами на обратной стороне старых книг по зельям.

А потом он начал болеть. Долго, непонятно.

И даже магия оказалась беспомощной перед его телом, которое медленно угасало от какой-то маггловской болезни. Кто-то говорил: лейкемия. Другие не пытались запомнить это страшное слово, которое было слишком тяжёло на вкус.

Он угас на глазах. А вместе с ним, та Марианна, которую кто-то, возможно, знал когда-то. После его смерти она замолчала. Совсем. Говорила только тогда, когда требовали.

Смотрела так, как будто видела в людях их уязвимость. И пахла всё теми же пряностями, но теперь в этом запахе стало что-то церемонное, почти похоронное.

Она не плакала. Никогда. Но с ней больше не садились рядом за обедом. Почти никто не спрашивал, как она. Как будто смерть её брата сделала её… неправильной. Сломанной. Неудобной.

Иногда кто-то нарочно говорил громко о "настоящих волшебниках". Иногда, просто отодвигал стул подальше, будто можно заразиться горем. Кто-то смеялся. Тихо. Злорадно. От страха, не от злобы. Даже преподаватели с ней говорили как-то холоднее, будто не знали, как правильно. Ведь Марианна стала своей же тенью.

Флёр долго не знала, что именно произошло в жизни Марианны. Она никогда не спрашивала. Не то чтобы из равнодушия, скорее из деликатного страха нарушить чью-то тишину, слишком хрупкую, слишком обнажённую, как тонкая плёнка на глазу.

Но Флёр не жалела. И не презирала.

Просто смотрела сквозь неё, как сквозь стекло. Равнодушно. Сдержанно. Так, как умеют смотреть люди, которым с самого детства внушали, что нельзя прикасаться к чужой боли, если ты не готов взять её на себя. Флёр никогда не говорила о ней плохо. Но и не защищала. Не пыталась приблизиться. Не отворачивалась. Она просто жила рядом. Как живут рядом с чем-то хрупким и опасным одновременно: аккуратно, не задевая. Но иногда ей казалось, что если бы Марианна вдруг заговорила по-настоящему, не о зельях, не о знаках, она бы слушала. До конца.

Потому что в её голосе жила не только боль, но и понимание. Того, что в один момент всё может рухнуть. Что ничто не навсегда.

И что магия, несмотря на всё её сияние, иногда бессильна перед вещами, у которых нет имени в заклинаниях.

Марианна, в свою очередь, словно чувствовала это. Она не искала сочувствия. Только тишины. И, может быть, в ту ночь, когда она рассыпала на платке обереги и смотрела в будущее чужих людей, ей просто нужно было, чтобы кто-то её не боялся. Хотя бы немного. Хотя бы на минуту.

И, может быть, поэтому она выбрала в этот вечер Флёр.

— Ты гадаешь? — коротко удивилась Элен.

— Не на картах, — коротко ответила та и опустилась на колени рядом с платком. — На старинных знаках. Хочешь?

Флёр на секунду замялась, но затем кивнула. Внутри, словно капля дождя упала в грудь.

Марианна достала из кармана небольшой тканевый мешочек, выложила на платок горсть мелких предметов: засушенные лепестки, кусочки янтаря, старинную медную монету, кость, стеклянную бусину, и крошечный оберег в форме глаза.

— Смотри внимательно, — прошептала она, водя пальцами над мешаниной, — и слушай.

Она шепнула заклинание на старофранцузском. Предметы чуть дрогнули, сдвинулись, и, казалось, сами собой выстроились в узор.

— Первый будет молодой, — начала она тихо. — Красивый. И все будут говорить, что он тебе подходит. Он будет блистать. Он будет ближе, чем ты думаешь. Но ты не сможешь ему верить... потому что он будет любить не так, как ты.

Пауза. Вздох где-то сбоку.

— Второй — мягкий. Честный. Добрый. С ним будет спокойно. Он будет твоим домом, твоей защитой. Но лишь на время.

Флёр нахмурилась.

— А третий?

Русоволосая гадалка вдруг посмотрела на неё в упор.

— Третий — не из твоего времени. — её голос стал глубже, почти колдовским. — Он будет носить в себе шрамы войны. Он будет молчать. Он будет опасен. Его имя ты услышишь много раз, и каждый раз будешь отталкивать его. Пока однажды не поймёшь, что именно это имя — твоё.

Комната погрузилась в странную тишину. Даже свечи будто замерли.

— Ну, конечно, — сказала наконец Флёр, с чуть смущённой улыбкой. — Какой-то мужчина с шрамами, таинственный, весь в трауре — и, видимо, ужасно угрюмый. Très romantique. Нет уж. Это точно не про меня.

— Конечно, не про тебя, — с загадочной улыбкой ответила девушка, медленно собирая свой мешочек. — Пока ты так думаешь, точно нет.

Марианна помолчала, словно вспоминая что-то своё.

— Потом смеяться будет слишком поздно. Потому что ты вдруг поймёшь: всё это время ты просто шла к нему. Даже если не знала. Даже если не хотела.

После последней реплики Марианна молча собрала свои вещи. Аккуратно, как будто ритуал не окончен, а просто отложен. Лепестки исчезли в мешочке, янтарь звякнул о медь. Она поднялась с колен, чуть склонила голову, глядя на Флёр, и ушла за синие шторы, растворившись в полумраке спальни.

— Ужасная она, если честно, — пробормотала кто-то из девочек после затянувшейся паузы. — Как будто и правда всё знает.

Но в тот момент ни Флёр, ни Элен, ни кто-либо из присутствующих не придали этим словам особого значения. Просто очередной вечер в Шармбатоне. Очередное девичье пророчество. Весёлое, чуть тревожное, но забывающееся с утренним светом и чашкой сладкого кофе. И всё бы осталось лишь туманным воспоминанием. Милым, глупым эпизодом из школьной юности, если бы не одно "но".

Почти десять лет спустя, в ту самую ночь, когда в доме на окраине Лондона затихал последний бой, и луна светила сквозь выбитое окно, а на её ладони осталась капля чужой крови, Флёр вдруг вспомнила. Вспомнила Марианну. Тот мешочек. Слова. "Он будет носить в себе шрамы войны. Он будет молчать. Он будет опасен." И имя, которое она отталкивала. Снова и снова. До тех пор, пока не поняла, что оно и есть — её имя. И что, возможно, уже тогда, за десять лет до этого — всё было предрешено.

Не громко. Не трагически.

Не вслух.

Словно нитка, которую кто-то провёл сквозь её жизнь. Тонкую, тугую, незаметную.

Она не тянула. Просто была. И всё, что казалось выбором, лишь поворот головы в нужную сторону. Её не предупреждали. Просто показали. Один раз. В ту самую ночь, среди девичьего смеха, лавандовой подушки и шёпота о будущем.

Сначала это было игрой. Потом воспоминанием. А потом стыдом. За то, что она когда-то смеялась. За то, что не поверила. И теперь уже не имело значения, когда всё началось. Было ощущение, что ничего не начиналось вовсе.

Это всегда было в ней. Как сон, который снился не ей, но запомнился так, будто она в нём жила. Она думала, что бежит, а шла по кругу. Думала, что выбирает, а просто приближалась.

К нему.