Кровь Дракона (джен)

Дом Лонгботтомов дышал стариной. Казалось, само время застряло в его стенах, не решаясь двинуться дальше. Потемневшие балки потолка скрипели, когда по ним пробегал сквозняк; тяжёлые шкафы из чёрного дуба стояли вдоль стен, будто стражи, охраняющие память рода. В них хранились книги и реликвии, о которых Невилл знал лишь по намёкам бабушки, но никогда не смел трогать. На стенах висели портреты предков с суровыми, вытянутыми лицами, и их взгляды следили за каждым его движением.

Бледное утро за окнами медленно окрашивало сад в оттенки серого и золотого. Лето клонилось к осени: роса серебрилась на высокой траве, и воздух был прозрачным, звенящим, словно в нём звучала неуловимая нота, предвещающая перемену.

У двери стоял чемодан — надёжный, потёртый, с латунными застёжками. Он был набит книгами по травологии, зелёными перчатками для работы в теплицах и свёртком с новой мантией, которую бабушка настояла заказать у лучшего мастера в Косом переулке. Невилл сидел на краю кресла и теребил ремешок сумки, словно хотел отложить момент выхода.

— Перестань мнушься, — строго сказала бабушка. Её голос, твёрдый, как камень, разрезал тишину. Она стояла у камина в высокой шляпе с чёрным пером, опираясь на трость. Пламя отражалось в её очках, делая взгляд ещё более суровым. — Ты едешь в Хогвартс, а не на казнь.

— Я знаю, — тихо ответил Невилл. Но в голосе его слышалось сомнение, как будто за этим «знаю» скрывалось целое море неуверенности. — Просто… скоро начнётся последний год. Все ждут, что я буду… кем-то большим. А я…

Бабушка приподняла брови. На лице её мелькнуло раздражение — едва уловимое, но привычное, — а затем, неожиданно, усталое понимание.

— Ты думаешь о своих родителях, — сказала она, и слова её упали тяжёлыми камнями.

Невилл кивнул. В груди сжалось что-то острое и болезненное. Перед глазами тут же всплыл образ: белые стены больницы Св. Мунго, запах зелий, который невозможно выветрить, и две фигуры в постелях — отец и мать. Когда-то — герои, авроры, защитники. Теперь — тени самих себя. Их глаза были пустыми, их руки дрожали, и они смотрели сквозь него, будто он был призраком.

— Я никогда не стану такими, как они, — вырвалось у него. Голос сорвался, и каждое слово отдалось в голове, как удар. — Я… я слабее.

Трость бабушки глухо стукнула о деревянный пол, будто точка, поставленная в его признании. Она подошла ближе, и её голос, обычно звучавший как приказ, вдруг стал глухим, шероховатым, почти грубым. Но за этой грубостью слышалось что-то другое — память о боли, которую она несла долгие годы.

— Сила не в том, чтобы быть точной копией, — сказала она. — Твои родители стояли за то, что любили. Стояли до конца. Вот и ты — стой. Вот и всё, что нужно.

Невилл поднял глаза. Бабушка смотрела на него тяжёлым взглядом, будто пыталась вбить эти слова в его сердце, но в глубине её морщинистого лица таилась гордость, тщательно спрятанная за суровой маской.

— Я… постараюсь, — прошептал он.

— Не постарайся, — резко оборвала она, поправляя ему ворот мантии, словно закрывая тему. — Сделай.

В этот момент за окном прокричала сова — её резкий крик разорвал утреннюю тишину. Невилл вздрогнул: звук будто принёс с собой холод. Где-то вдалеке, за старым садом, утро оставалось спокойным, но в этой тишине слышалась невидимая тревога — как будто сам воздух шептал, что впереди его ждёт год, в котором Хогвартс станет не только школой, но и полем для борьбы.

А пока чемодан всё так же стоял у двери, тяжёлый и неповоротливый, словно сам дом удерживал его от дороги, которую предстояло пройти.

Невилл шагнул следом за бабушкой, и разница в их походке была разительной. Её шаги были ровные, почти военные — сухой стук каблуков по гравию звучал так, будто она шла в бой. Его же движения казались вязкими, будто каждый шаг удерживал груз невысказанного, груз памяти, что тянул вниз, мешая распрямиться.

Садовая дорожка была выложена плитами, кое-где поросшими мхом, по краям стояли давно обрезанные кусты, и утренний свет ложился на них холодными бликами. Но вместо шороха листвы и щебета птиц в ушах Невилла внезапно раздался иной звук. Мерное «кап… кап… кап…», эхом отдающееся внутри черепа. За ним — скрип стула, словно кто-то осторожно передвинул его по кафельному полу. И приглушённый, ни к чему не относящийся шёпот, как ветер, но без ветра.

В одно мгновение мир сада исчез. Перед глазами — белые стены, безжизненно-блестящие, обнажённые. Слишком яркий свет, словно даже окна и лампы старались стереть из памяти всё, что не связано с этим местом. Резкий запах зелий, сладковатый, перебитый кислым, почти металлическим оттенком — запах, который он ненавидел, но никогда не мог забыть.

Больница Св. Мунго.

Он снова был там, мальчишкой, подростком с дрожащим голосом и сутулой спиной. В палате, где время застывало. Его мать сидела у окна, худые плечи казались ещё более хрупкими в этом белом свете. В руках — смятая обёртка от леденца. Пальцы её сжимали и разглаживали её снова и снова, как будто то был драгоценный артефакт.

— Мам… это я. Невилл, — произнёс он тогда.

Её глаза, большие и ясные, не встретили его взгляда. В них было тепло, но не узнавание. Она лишь протянула руку с обрывком бумаги. Улыбка её была лёгкой, но в ней не было ни слова, ни воспоминания. Пустота — доброжелательная, но пугающая своей тишиной.

Он протянул ладонь и принял обёртку. На секунду показалось, что этот жест имеет значение, что вот-вот он услышит слово, увидит искру. Но чуда не произошло. Только обёртка, шуршащая между его пальцами, и тяжёлое, липкое ощущение стыда — будто его собственная слабость стала ещё заметнее на фоне её сломленной, но всё же непостижимо стойкой души.

На соседней койке лежал отец. Его глаза были открыты, но в них не было взгляда — пустое стекло, отражающее свет ламп. Не человек, не память, только оболочка.

Невилл помнил, как его горло сжалось, а сердце билось так громко, что, казалось, его слышит вся палата. Он наклонился ближе, сжал кулаки и едва слышно прошептал:

— Я буду стараться. Я стану сильным. Обещаю.

Ответа не было. Только тишина, ровный скрип капающей воды и шорох обёртки в руке матери.

Воспоминание оборвалось резко, словно его выдернули из глубины памяти. Он снова стоял у садовой калитки. Воздух был прохладным, ясным, в нём пахло землёй и сухой травой. Но его кулак был сжат так, что костяшки побелели, и сердце всё ещё отдавало ту же клятву.

Только теперь слова звучали иначе. Не как отчаянный крик мальчишки, боящегося потеряться в мире, а как суровое обязательство. Как долг, который он не имеет права нарушить.

Он поднял голову. Бабушка уже шла вперёд, не оглядываясь, уверенная, что он последует. И Невилл двинулся за ней — шаги его всё ещё были тяжёлыми, но теперь они звучали твёрже.

Пар окутывал перрон плотными клубами, и всё вокруг казалось каким-то зыбким, как в сне. Родители суетились у чемоданов, дети кричали, обнимали друг друга, совы ухали из клеток, коты вырывались из рук. Но для Невилла всё это будто проходило мимо. Его собственные шаги отдавались гулко, словно он шёл не по камням вокзала, а по длинному коридору воспоминаний, где слова бабушки всё ещё стучали в висках.

— Невилл! — позвал знакомый голос.

Он сразу вынырнул из своих мыслей и повернулся. Луна Лавгуд выделялась среди всей этой сутолоки так же, как лунный свет выделяется среди огней города. Она стояла чуть поодаль, словно толпа вовсе не замечала её присутствия, и держала в руках коробку. Из неё тянулись длинные прозрачные ушки дирижабльчиков, трепыхавших крошечными крыльями.

— Привет, Луна, — выдавил Невилл, чувствуя, как губы сами складываются в неуверенную улыбку.

Она прищурилась и покачала головой.

— Ты идёшь, будто несёшь на плечах тыкву размером с хижину Хагрида.

Невилл слегка покраснел и поправил ремень сумки.

— Просто думаю… о последнем годе, об экзаменах.

Луна склонила голову набок. Её волосы упали на плечо, глаза чуть блеснули.

— Мысли иногда бывают слишком тяжёлые. Но если посадить их в банку, как перчаточных гномов, они перестают шуметь. Тогда можно спокойно спать.

Он невольно усмехнулся. В словах Луны всегда было что-то детское, нелепое, и в то же время — обезоруживающе простое. Он вдруг поймал себя на том, что дышит чуть свободнее.

Они вместе пробрались к вагону, поднялись по ступенькам и нашли пустое купе. Поезд уже жил своей жизнью: двери хлопали, чемоданы грохотали на полках, мимо проходили студенты старших курсов, кто-то громко смеялся, кто-то спорил.

Луна, устроившись у окна, поставила коробку на колени. Дирижабльчики шевелились внутри, издавая мягкое гудение. Она глядела не на них, а в окно, где пар из трубы клубился облаками, словно скрывал что-то от глаз.

— В этом году многое изменится, — сказала она тихо, словно сама себе.

Невилл поднял взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышала, — продолжила она так же спокойно, — что у леса появились новые тени. Люди в капюшонах. Они ищут старую кровь.

Эти слова ударили Невилла, словно кто-то толкнул его в грудь. Горло пересохло. В голове промелькнуло одно: кровь Лонгботтомов.

— Старая кровь?.. — выдохнул он, чувствуя, как ладони становятся влажными.

Луна кивнула, будто это не требовало объяснений.

— Да. Но не бойся. Кровь — это только память. Она не всегда возвращается за тем, что потеряла. Иногда она просто лежит тихо, как песок в реке.

Невилл замер, пытаясь понять её. В словах Луны всегда было что-то странное, но в этот раз они звучали так, словно касались именно его боли, словно она случайно коснулась той струны, которую он прятал глубже всего.

Поезд дёрнулся, и платформа медленно поплыла назад. Гул голосов за окнами стихал, уступая место ритмичному стуку колёс.

Невилл посмотрел на Луну. Она сидела спокойно, словно её ничто не тревожило, и в этом спокойствии была какая-то твёрдая уверенность. Впервые за всё утро он почувствовал, что рядом есть человек, который способен говорить с его страхами не как с приговором, а как с частью пути.

И от этого в груди стало чуть легче.

Вечером первый день учебы подходил к концу. Большой зал, ещё недавно гудевший сотнями голосов, теперь пустел, и лишь редкие студенты торопливо расходились по своим гостиным. За окнами, будто из ниоткуда, стлался густой туман. Он обволакивал Хогвартс мягким, но тревожным покрывалом, и даже огни факелов в коридорах горели сегодня особенно тускло, словно им не хватало воздуха.

Невилл вышел на балкон, ведущий к оранжереям, и глубоко вдохнул влажный, насыщенный запахом земли воздух. Здесь, среди дыхания растений, ему всегда было легче, чем в душных и шумных залах. Казалось, что в каждом зелёном листке есть укрытие, в каждом ростке — надежда. Но сегодня даже привычный запах дождя не приносил облегчения. В груди снова жила та самая тяжесть, что тянулась за ним с самого утра.

— Ты тоже чувствуешь? — негромкий голос прозвучал так близко, что Невилл вздрогнул.

Он резко обернулся. Луна стояла чуть в стороне, в полутени, будто вышла прямо из тумана. Свет факела отражался в её светлых волосах золотистыми бликами, а глаза казались ещё шире и глубже, чем обычно.

— Что именно? — осторожно спросил он.

Луна подняла взгляд к горизонту, где в темноте угадывалась чёрная стена Запретного леса.

— Лес сегодня дышит иначе, — сказала она так, словно констатировала погоду. — Слышишь? Он ждёт.

Невилл тоже всмотрелся в темноту, но слышал только завывание ветра да редкие капли, падающие с карнизов. И всё же её слова странным образом зацепили его. Казалось, что между ветвями действительно прячется что-то — не звук, не свет, а само ожидание.

— Я слышала разговор, — продолжила Луна, её голос был чуть тише, чем обычно. — Старшекурсники говорили, что видели огни у самой опушки. Люди в чёрных плащах чертили на земле знаки. Они говорили, это последователи… чего-то очень древнего.

У Невилла по коже побежали мурашки. Он представил себе эти фигуры — молчаливые, склонённые над землёй, и странные линии, уходящие в землю, будто корни чужого дерева.

— Ты думаешь, это Пожиратели смерти? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но услышал собственную неуверенность.

Луна медленно покачала головой.

— Нет. Пожиратели ищут власть, они жадные и громкие. Эти — другие. Они ищут кровь. Старинную. Ту, что течёт в венах с самого основания земли.

Горло Невилла сжало. Он вдруг остро вспомнил отца и мать — их блеклые лица в палате Св. Мунго. Вспомнил собственное имя, фамилию, историю, которая тянулась за ним, как тяжёлая тень. Кровь Лонгботтомов. Герои, которые не смогли победить до конца. А теперь — чужие руки, готовые вырвать эту кровь ради своих ритуалов.

— И что мы должны делать? — спросил он хрипло, хотя внутри всё сопротивлялось самому этому вопросу.

Луна взглянула прямо ему в глаза. В её лице не было ни тени рассеянности, только ясная, серьёзная задумчивость.

— Не знаю. Но иногда, — она чуть наклонила голову, — чтобы увидеть правду, приходится идти туда, где страшнее всего.

Слова повисли в воздухе, как капли росы на паутине.

Невилл посмотрел снова на лес. В тумане, где-то у самой кромки, мерцало слабое свечение. Оно не было похоже на костёр — слишком ровное, холодное и чужое. Туман сгущался, скрывая и показывая его поочерёдно. Казалось, что сам Хогвартс затаил дыхание, ожидая, решится ли кто-нибудь приблизиться к тайне.

Невилл почувствовал, как в груди снова зажглась та самая клятва, данная в палате Мунго. Но теперь она звучала иначе — не о том, чтобы «стать сильным», а о том, чтобы хотя бы попробовать.

Ночь легла на Хогвартс тяжёлым, вязким покрывалом. Замок спал, но воздух был натянут, как струна. Невилл чувствовал это ещё прежде, чем услышал лёгкий стук в дверь. Он с трудом разлепил глаза и увидел на фоне бледного света, льющегося в комнату, тонкую фигуру. Луна стояла неподвижно, как статуя, её длинные волосы сверкали серебром.

— Они там, — прошептала она. Голос её был почти беззвучным, но в нём было то особое напряжение, которое невозможно спутать с сном. — Огни всё ещё горят.

Сомнение пронеслось в голове Невилла, но длилось лишь миг. Он вспомнил холодные, чужие огни, что видел вечером в лесу, и понял — Луна не могла ошибиться. Схватив мантию и небрежно закинув её на плечи, он последовал за ней.

Коридоры Хогвартса тонули в тишине. Лишь редкие факелы на стенах бросали бледные отсветы, вытягивая их тени в странные, длинные фигуры. Каждый шаг отдавался гулом, словно стены прислушивались к ним. На лестницах скрипели камни, и Невилл всё время ждал, что кто-нибудь появится из-за угла — но замок оставался мёртвенно пуст.

Они вышли наружу. Ночь встретила их холодом, трава под ногами была скользкой от росы, и тяжёлые облака закрывали луну. Запретный лес стоял впереди тёмной стеной, его верхушки казались неподвижными волнами.

И там, у самой кромки, тлели огни. Они не плясали, как пламя костра, а горели ровно, неподвижно, багровым светом. От этого света исходил холод, неестественный и чужой.

Невилл и Луна осторожно спустились с холма, ступая так тихо, как только могли. Воздух вокруг постепенно густел. В нём висел запах железа — резкий, едкий, напоминающий кровь.

На поляне, спрятанной у самой опушки, они увидели троих. Маги в чёрных капюшонах склонились над землёй. Их движения были медленными и синхронными, будто они повторяли давно заученный ритуал. В их руках блестели ножи, и траву под ногами окрашивали узоры из крови.

Круг был испещрён странными символами. Они изгибались так, что казались живыми, будто каждая линия шевелилась и дышала. В центре круга тлела руна — алая, пульсирующая, словно сердце. Её свет отражался на капюшонах, придавая фигурам вид теней, рождённых из огня.

— Они зовут его, — тихо сказала Луна, и на мгновение её голос дрогнул. Но глаза оставались ясными, спокойными, будто она знала больше, чем позволяла себе сказать.

— Кого? — Невилл не узнал свой голос — сухой, хриплый, будто его горло сжали.

Маги подняли руки к небу, их голоса слились в унисон. Слова звучали низко, раскатисто, будто сама земля откликалась на них:

— Sanguinaris… dominus vetustatis…

Земля под ногами дрогнула. Ветви деревьев заскрипели и застонали, словно лес пробудился. Из круга ударил вверх багровый столб света, прорезая туман, и тот окрасился красным, как кровь, расползаясь по поляне.

Сердце Невилла билось так громко, что он едва слышал что-либо ещё. Его пальцы сами сжались в кулак, будто ища опору. Луна положила свою ладонь на его руку.

— Он — дракон, — прошептала она, словно цитируя старую легенду. — Но не тот, о которых мы читали. Его кровь проклята. Он питается клятвами и болью. Когда-то его заковали. Теперь они хотят вернуть его.

У Невилла пересохло во рту. Он смотрел на пульсирующую руну и чувствовал — это не просто заклинание. Это дыхание чего-то древнего, того, что спит под землёй и слышит каждое слово.

Вдруг один из магов поднял голову. Его капюшон соскользнул, и багровый свет высветил лицо — бледное, искажённое, с глазами, которые сверкали безумным огнём. Он всматривался в темноту, и Невиллу показалось, что их взгляд вот-вот встретится.

Они оба затаили дыхание. Даже воздух застыл.

И тут туман рванулся вперёд. Он двигался, как живая плоть, закручиваясь вихрями. Казалось, сам лес повернулся к ним и раскрыл глаза. Что-то древнее, пробуждённое заклинанием, узнало их и сделало шаг навстречу.