Кровь Дракона (джен)

Дом Лонгботтомов дышал стариной. Казалось, само время застряло в его стенах, не решаясь двинуться дальше. Потемневшие балки потолка скрипели, когда по ним пробегал сквозняк; тяжёлые шкафы из чёрного дуба стояли вдоль стен, будто стражи, охраняющие память рода. В них хранились книги и реликвии, о которых Невилл знал лишь по намёкам бабушки, но никогда не смел трогать. На стенах висели портреты предков с суровыми, вытянутыми лицами, и их взгляды следили за каждым его движением.

Бледное утро за окнами медленно окрашивало сад в оттенки серого и золотого. Лето клонилось к осени: роса серебрилась на высокой траве, и воздух был прозрачным, звенящим, словно в нём звучала неуловимая нота, предвещающая перемену.

У двери стоял чемодан — надёжный, потёртый, с латунными застёжками. Он был набит книгами по травологии, зелёными перчатками для работы в теплицах и свёртком с новой мантией, которую бабушка настояла заказать у лучшего мастера в Косом переулке. Невилл сидел на краю кресла и теребил ремешок сумки, словно хотел отложить момент выхода.

— Перестань мнушься, — строго сказала бабушка. Её голос, твёрдый, как камень, разрезал тишину. Она стояла у камина в высокой шляпе с чёрным пером, опираясь на трость. Пламя отражалось в её очках, делая взгляд ещё более суровым. — Ты едешь в Хогвартс, а не на казнь.

— Я знаю, — тихо ответил Невилл. Но в голосе его слышалось сомнение, как будто за этим «знаю» скрывалось целое море неуверенности. — Просто… скоро начнётся последний год. Все ждут, что я буду… кем-то большим. А я…

Бабушка приподняла брови. На лице её мелькнуло раздражение — едва уловимое, но привычное, — а затем, неожиданно, усталое понимание.

— Ты думаешь о своих родителях, — сказала она, и слова её упали тяжёлыми камнями.

Невилл кивнул. В груди сжалось что-то острое и болезненное. Перед глазами тут же всплыл образ: белые стены больницы Св. Мунго, запах зелий, который невозможно выветрить, и две фигуры в постелях — отец и мать. Когда-то — герои, авроры, защитники. Теперь — тени самих себя. Их глаза были пустыми, их руки дрожали, и они смотрели сквозь него, будто он был призраком.

— Я никогда не стану такими, как они, — вырвалось у него. Голос сорвался, и каждое слово отдалось в голове, как удар. — Я… я слабее.

Трость бабушки глухо стукнула о деревянный пол, будто точка, поставленная в его признании. Она подошла ближе, и её голос, обычно звучавший как приказ, вдруг стал глухим, шероховатым, почти грубым. Но за этой грубостью слышалось что-то другое — память о боли, которую она несла долгие годы.

— Сила не в том, чтобы быть точной копией, — сказала она. — Твои родители стояли за то, что любили. Стояли до конца. Вот и ты — стой. Вот и всё, что нужно.

Невилл поднял глаза. Бабушка смотрела на него тяжёлым взглядом, будто пыталась вбить эти слова в его сердце, но в глубине её морщинистого лица таилась гордость, тщательно спрятанная за суровой маской.

— Я… постараюсь, — прошептал он.

— Не постарайся, — резко оборвала она, поправляя ему ворот мантии, словно закрывая тему. — Сделай.

В этот момент за окном прокричала сова — её резкий крик разорвал утреннюю тишину. Невилл вздрогнул: звук будто принёс с собой холод. Где-то вдалеке, за старым садом, утро оставалось спокойным, но в этой тишине слышалась невидимая тревога — как будто сам воздух шептал, что впереди его ждёт год, в котором Хогвартс станет не только школой, но и полем для борьбы.

А пока чемодан всё так же стоял у двери, тяжёлый и неповоротливый, словно сам дом удерживал его от дороги, которую предстояло пройти.

Невилл шагнул следом за бабушкой, и разница в их походке была разительной. Её шаги были ровные, почти военные — сухой стук каблуков по гравию звучал так, будто она шла в бой. Его же движения казались вязкими, будто каждый шаг удерживал груз невысказанного, груз памяти, что тянул вниз, мешая распрямиться.

Садовая дорожка была выложена плитами, кое-где поросшими мхом, по краям стояли давно обрезанные кусты, и утренний свет ложился на них холодными бликами. Но вместо шороха листвы и щебета птиц в ушах Невилла внезапно раздался иной звук. Мерное «кап… кап… кап…», эхом отдающееся внутри черепа. За ним — скрип стула, словно кто-то осторожно передвинул его по кафельному полу. И приглушённый, ни к чему не относящийся шёпот, как ветер, но без ветра.

В одно мгновение мир сада исчез. Перед глазами — белые стены, безжизненно-блестящие, обнажённые. Слишком яркий свет, словно даже окна и лампы старались стереть из памяти всё, что не связано с этим местом. Резкий запах зелий, сладковатый, перебитый кислым, почти металлическим оттенком — запах, который он ненавидел, но никогда не мог забыть.

Больница Св. Мунго.

Он снова был там, мальчишкой, подростком с дрожащим голосом и сутулой спиной. В палате, где время застывало. Его мать сидела у окна, худые плечи казались ещё более хрупкими в этом белом свете. В руках — смятая обёртка от леденца. Пальцы её сжимали и разглаживали её снова и снова, как будто то был драгоценный артефакт.

— Мам… это я. Невилл, — произнёс он тогда.

Её глаза, большие и ясные, не встретили его взгляда. В них было тепло, но не узнавание. Она лишь протянула руку с обрывком бумаги. Улыбка её была лёгкой, но в ней не было ни слова, ни воспоминания. Пустота — доброжелательная, но пугающая своей тишиной.

Он протянул ладонь и принял обёртку. На секунду показалось, что этот жест имеет значение, что вот-вот он услышит слово, увидит искру. Но чуда не произошло. Только обёртка, шуршащая между его пальцами, и тяжёлое, липкое ощущение стыда — будто его собственная слабость стала ещё заметнее на фоне её сломленной, но всё же непостижимо стойкой души.

На соседней койке лежал отец. Его глаза были открыты, но в них не было взгляда — пустое стекло, отражающее свет ламп. Не человек, не память, только оболочка.

Невилл помнил, как его горло сжалось, а сердце билось так громко, что, казалось, его слышит вся палата. Он наклонился ближе, сжал кулаки и едва слышно прошептал:

— Я буду стараться. Я стану сильным. Обещаю.

Ответа не было. Только тишина, ровный скрип капающей воды и шорох обёртки в руке матери.

Воспоминание оборвалось резко, словно его выдернули из глубины памяти. Он снова стоял у садовой калитки. Воздух был прохладным, ясным, в нём пахло землёй и сухой травой. Но его кулак был сжат так, что костяшки побелели, и сердце всё ещё отдавало ту же клятву.

Только теперь слова звучали иначе. Не как отчаянный крик мальчишки, боящегося потеряться в мире, а как суровое обязательство. Как долг, который он не имеет права нарушить.

Он поднял голову. Бабушка уже шла вперёд, не оглядываясь, уверенная, что он последует. И Невилл двинулся за ней — шаги его всё ещё были тяжёлыми, но теперь они звучали твёрже.

Пар окутывал перрон плотными клубами, и всё вокруг казалось каким-то зыбким, как в сне. Родители суетились у чемоданов, дети кричали, обнимали друг друга, совы ухали из клеток, коты вырывались из рук. Но для Невилла всё это будто проходило мимо. Его собственные шаги отдавались гулко, словно он шёл не по камням вокзала, а по длинному коридору воспоминаний, где слова бабушки всё ещё стучали в висках.

— Невилл! — позвал знакомый голос.

Он сразу вынырнул из своих мыслей и повернулся. Луна Лавгуд выделялась среди всей этой сутолоки так же, как лунный свет выделяется среди огней города. Она стояла чуть поодаль, словно толпа вовсе не замечала её присутствия, и держала в руках коробку. Из неё тянулись длинные прозрачные ушки дирижабльчиков, трепыхавших крошечными крыльями.

— Привет, Луна, — выдавил Невилл, чувствуя, как губы сами складываются в неуверенную улыбку.

Она прищурилась и покачала головой.

— Ты идёшь, будто несёшь на плечах тыкву размером с хижину Хагрида.

Невилл слегка покраснел и поправил ремень сумки.

— Просто думаю… о последнем годе, об экзаменах.

Луна склонила голову набок. Её волосы упали на плечо, глаза чуть блеснули.

— Мысли иногда бывают слишком тяжёлые. Но если посадить их в банку, как перчаточных гномов, они перестают шуметь. Тогда можно спокойно спать.

Он невольно усмехнулся. В словах Луны всегда было что-то детское, нелепое, и в то же время — обезоруживающе простое. Он вдруг поймал себя на том, что дышит чуть свободнее.

Они вместе пробрались к вагону, поднялись по ступенькам и нашли пустое купе. Поезд уже жил своей жизнью: двери хлопали, чемоданы грохотали на полках, мимо проходили студенты старших курсов, кто-то громко смеялся, кто-то спорил.

Луна, устроившись у окна, поставила коробку на колени. Дирижабльчики шевелились внутри, издавая мягкое гудение. Она глядела не на них, а в окно, где пар из трубы клубился облаками, словно скрывал что-то от глаз.

— В этом году многое изменится, — сказала она тихо, словно сама себе.

Невилл поднял взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышала, — продолжила она так же спокойно, — что у леса появились новые тени. Люди в капюшонах. Они ищут старую кровь.

Эти слова ударили Невилла, словно кто-то толкнул его в грудь. Горло пересохло. В голове промелькнуло одно: кровь Лонгботтомов.

— Старая кровь?.. — выдохнул он, чувствуя, как ладони становятся влажными.

Луна кивнула, будто это не требовало объяснений.

— Да. Но не бойся. Кровь — это только память. Она не всегда возвращается за тем, что потеряла. Иногда она просто лежит тихо, как песок в реке.

Невилл замер, пытаясь понять её. В словах Луны всегда было что-то странное, но в этот раз они звучали так, словно касались именно его боли, словно она случайно коснулась той струны, которую он прятал глубже всего.

Поезд дёрнулся, и платформа медленно поплыла назад. Гул голосов за окнами стихал, уступая место ритмичному стуку колёс.

Невилл посмотрел на Луну. Она сидела спокойно, словно её ничто не тревожило, и в этом спокойствии была какая-то твёрдая уверенность. Впервые за всё утро он почувствовал, что рядом есть человек, который способен говорить с его страхами не как с приговором, а как с частью пути.

И от этого в груди стало чуть легче.

Вечером первый день учебы подходил к концу. Большой зал, ещё недавно гудевший сотнями голосов, теперь пустел, и лишь редкие студенты торопливо расходились по своим гостиным. За окнами, будто из ниоткуда, стлался густой туман. Он обволакивал Хогвартс мягким, но тревожным покрывалом, и даже огни факелов в коридорах горели сегодня особенно тускло, словно им не хватало воздуха.

Невилл вышел на балкон, ведущий к оранжереям, и глубоко вдохнул влажный, насыщенный запахом земли воздух. Здесь, среди дыхания растений, ему всегда было легче, чем в душных и шумных залах. Казалось, что в каждом зелёном листке есть укрытие, в каждом ростке — надежда. Но сегодня даже привычный запах дождя не приносил облегчения. В груди снова жила та самая тяжесть, что тянулась за ним с самого утра.

— Ты тоже чувствуешь? — негромкий голос прозвучал так близко, что Невилл вздрогнул.

Он резко обернулся. Луна стояла чуть в стороне, в полутени, будто вышла прямо из тумана. Свет факела отражался в её светлых волосах золотистыми бликами, а глаза казались ещё шире и глубже, чем обычно.

— Что именно? — осторожно спросил он.

Луна подняла взгляд к горизонту, где в темноте угадывалась чёрная стена Запретного леса.

— Лес сегодня дышит иначе, — сказала она так, словно констатировала погоду. — Слышишь? Он ждёт.

Невилл тоже всмотрелся в темноту, но слышал только завывание ветра да редкие капли, падающие с карнизов. И всё же её слова странным образом зацепили его. Казалось, что между ветвями действительно прячется что-то — не звук, не свет, а само ожидание.

— Я слышала разговор, — продолжила Луна, её голос был чуть тише, чем обычно. — Старшекурсники говорили, что видели огни у самой опушки. Люди в чёрных плащах чертили на земле знаки. Они говорили, это последователи… чего-то очень древнего.

У Невилла по коже побежали мурашки. Он представил себе эти фигуры — молчаливые, склонённые над землёй, и странные линии, уходящие в землю, будто корни чужого дерева.

— Ты думаешь, это Пожиратели смерти? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но услышал собственную неуверенность.

Луна медленно покачала головой.

— Нет. Пожиратели ищут власть, они жадные и громкие. Эти — другие. Они ищут кровь. Старинную. Ту, что течёт в венах с самого основания земли.

Горло Невилла сжало. Он вдруг остро вспомнил отца и мать — их блеклые лица в палате Св. Мунго. Вспомнил собственное имя, фамилию, историю, которая тянулась за ним, как тяжёлая тень. Кровь Лонгботтомов. Герои, которые не смогли победить до конца. А теперь — чужие руки, готовые вырвать эту кровь ради своих ритуалов.

— И что мы должны делать? — спросил он хрипло, хотя внутри всё сопротивлялось самому этому вопросу.

Луна взглянула прямо ему в глаза. В её лице не было ни тени рассеянности, только ясная, серьёзная задумчивость.

— Не знаю. Но иногда, — она чуть наклонила голову, — чтобы увидеть правду, приходится идти туда, где страшнее всего.

Слова повисли в воздухе, как капли росы на паутине.

Невилл посмотрел снова на лес. В тумане, где-то у самой кромки, мерцало слабое свечение. Оно не было похоже на костёр — слишком ровное, холодное и чужое. Туман сгущался, скрывая и показывая его поочерёдно. Казалось, что сам Хогвартс затаил дыхание, ожидая, решится ли кто-нибудь приблизиться к тайне.

Невилл почувствовал, как в груди снова зажглась та самая клятва, данная в палате Мунго. Но теперь она звучала иначе — не о том, чтобы «стать сильным», а о том, чтобы хотя бы попробовать.

Ночь легла на Хогвартс тяжёлым, вязким покрывалом. Замок спал, но воздух был натянут, как струна. Невилл чувствовал это ещё прежде, чем услышал лёгкий стук в дверь. Он с трудом разлепил глаза и увидел на фоне бледного света, льющегося в комнату, тонкую фигуру. Луна стояла неподвижно, как статуя, её длинные волосы сверкали серебром.

— Они там, — прошептала она. Голос её был почти беззвучным, но в нём было то особое напряжение, которое невозможно спутать с сном. — Огни всё ещё горят.

Сомнение пронеслось в голове Невилла, но длилось лишь миг. Он вспомнил холодные, чужие огни, что видел вечером в лесу, и понял — Луна не могла ошибиться. Схватив мантию и небрежно закинув её на плечи, он последовал за ней.

Коридоры Хогвартса тонули в тишине. Лишь редкие факелы на стенах бросали бледные отсветы, вытягивая их тени в странные, длинные фигуры. Каждый шаг отдавался гулом, словно стены прислушивались к ним. На лестницах скрипели камни, и Невилл всё время ждал, что кто-нибудь появится из-за угла — но замок оставался мёртвенно пуст.

Они вышли наружу. Ночь встретила их холодом, трава под ногами была скользкой от росы, и тяжёлые облака закрывали луну. Запретный лес стоял впереди тёмной стеной, его верхушки казались неподвижными волнами.

И там, у самой кромки, тлели огни. Они не плясали, как пламя костра, а горели ровно, неподвижно, багровым светом. От этого света исходил холод, неестественный и чужой.

Невилл и Луна осторожно спустились с холма, ступая так тихо, как только могли. Воздух вокруг постепенно густел. В нём висел запах железа — резкий, едкий, напоминающий кровь.

На поляне, спрятанной у самой опушки, они увидели троих. Маги в чёрных капюшонах склонились над землёй. Их движения были медленными и синхронными, будто они повторяли давно заученный ритуал. В их руках блестели ножи, и траву под ногами окрашивали узоры из крови.

Круг был испещрён странными символами. Они изгибались так, что казались живыми, будто каждая линия шевелилась и дышала. В центре круга тлела руна — алая, пульсирующая, словно сердце. Её свет отражался на капюшонах, придавая фигурам вид теней, рождённых из огня.

— Они зовут его, — тихо сказала Луна, и на мгновение её голос дрогнул. Но глаза оставались ясными, спокойными, будто она знала больше, чем позволяла себе сказать.

— Кого? — Невилл не узнал свой голос — сухой, хриплый, будто его горло сжали.

Маги подняли руки к небу, их голоса слились в унисон. Слова звучали низко, раскатисто, будто сама земля откликалась на них:

— Sanguinaris… dominus vetustatis…

Земля под ногами дрогнула. Ветви деревьев заскрипели и застонали, словно лес пробудился. Из круга ударил вверх багровый столб света, прорезая туман, и тот окрасился красным, как кровь, расползаясь по поляне.

Сердце Невилла билось так громко, что он едва слышал что-либо ещё. Его пальцы сами сжались в кулак, будто ища опору. Луна положила свою ладонь на его руку.

— Он — дракон, — прошептала она, словно цитируя старую легенду. — Но не тот, о которых мы читали. Его кровь проклята. Он питается клятвами и болью. Когда-то его заковали. Теперь они хотят вернуть его.

У Невилла пересохло во рту. Он смотрел на пульсирующую руну и чувствовал — это не просто заклинание. Это дыхание чего-то древнего, того, что спит под землёй и слышит каждое слово.

Вдруг один из магов поднял голову. Его капюшон соскользнул, и багровый свет высветил лицо — бледное, искажённое, с глазами, которые сверкали безумным огнём. Он всматривался в темноту, и Невиллу показалось, что их взгляд вот-вот встретится.

Они оба затаили дыхание. Даже воздух застыл.

И тут туман рванулся вперёд. Он двигался, как живая плоть, закручиваясь вихрями. Казалось, сам лес повернулся к ним и раскрыл глаза. Что-то древнее, пробуждённое заклинанием, узнало их и сделало шаг навстречу.

Ночь почти не принесла Невиллу отдыха. Он лежал на спине, глядя в темноту потолка, и каждое слово, услышанное у опушки, словно тянуло его в холодную глубину. «Кровь Лонгботтома откроет путь…» — в ушах звенел этот приговор. Чем больше он пытался отмахнуться, тем сильнее сердце стучало в груди. Воспоминания о родителях возвращались с новой остротой: обрывки разговоров о подвигах, чьи последствия он никогда не понимал, шёпоты взрослых, внезапно замолкавших при его появлении.

Когда первые лучи рассвета пролились сквозь окна спальни, Невилл уже знал: сидеть сложа руки он не сможет.

Ближе к полудню он вместе с Луной направился в библиотеку, спрятавшись за удобным предлогом — подготовка к занятиям. Но внутри он чувствовал себя почти преступником: словно нарушал невидимый закон, втайне от всех ища то, чего не должен был знать.

Библиотека встретила их гулкой тишиной. Высокие ряды стеллажей тянулись в полумрак, как древние колонны, поддерживающие невидимый свод. Пыльные лучи солнца, преломляясь в цветных витражах, ложились на пол полосами красного, зелёного и золотого, будто сама магия застывала в воздухе.

— Здесь должно быть хоть что-то, — прошептал Невилл, боясь нарушить эту мёртвую тишину. — Если они существовали так долго…

Луна только кивнула. Её шаги были лёгкими, почти неслышными; казалось, что книги сами раздвигались перед ней, открывая путь. Она умела находить странные тома так же естественно, как другие находят друзей.

Они бродили между полок, открывали фолианты с потемневшими краями страниц, искали среди скучных отчётов хоть искру правды. Труды о войнах прошлого, воспоминания авроров, обрывки газетных сводок… всё казалось обыденным, пока Невилл, уже уставший и отчаявшийся, не заметил на одной из обложек символ.

Переплетённые чешуйки, выкрашенные в красноватый узор.

— Луна, смотри, — его голос прозвучал глуше, чем хотелось. Он осторожно вытащил книгу, словно боялся, что та может обжечь. На корешке темнели слова: «Хроники тёмных культов. Том IV. Войны второй половины XX века».

Первая же страница встретила их сухим описанием: даты, события, краткие имена. Но затем почерк сменился, и строки зазвучали иначе — как чьи-то исповедальные записи, собранные воедино.

Невилл перевернул страницу, и взгляд сразу наткнулся на заголовок: «Культ Красной чешуи».

Он читал вслух, голос предательски дрожал:

— «Немногочисленная, но фанатичная группа магов, поклоняющихся Сангвинарису — дракону крови, проклятия и жертвенной клятвы… Их ритуалы основаны на крови, а пробуждение сущности возможно лишь через потомков тех, кто когда-то бросил ему вызов…»

Слова застыли в воздухе, будто сами стены прислушивались. Невилл почувствовал, как по спине пробежал холод.

— Это… — пальцы его задрожали. — Это они.

Луна наклонилась ближе, её волосы едва коснулись страницы. Она не выглядела испуганной, только задумчивой.

— «Потомки тех, кто бросал вызов»… — повторила она. — Твои родители ведь сражались с ними, Невилл?

Он сглотнул, и горло стало сухим, словно бумага. В памяти всплыли глаза матери — пустые, всегда где-то далеко, и отцовский смех, пронзительный, неестественный, в палате Св. Мунго.

— Да… — наконец выдавил он. — Они участвовали в разгроме одной из ячеек. Это был подвиг… один из тех, о которых все шептались. Но я думал, что всё кончилось.

Луна осторожно закрыла книгу и прижала её к себе, словно это был не фолиант, а живая вещь.

— Ничто не кончается, если кто-то всё ещё шепчет их имя, — сказала она тихо.

Тишина библиотеки стала особенно тяжёлой. Высоко, на верхних полках, послышался лёгкий скрип лестницы. Невилл вздрогнул, а сердце ухнуло куда-то вниз. Но Луна, как всегда, осталась спокойной — её взгляд был ясным и глубоким, как вода, в которой отражается луна.

— Значит, — прошептал Невилл, — они пришли за мной.

Луна подняла глаза, и в её голосе впервые за весь разговор прозвучала твёрдость, от которой Невилл почувствовал мурашки:

— Или, Невилл, они пришли за тем, что ты можешь в себе пробудить.

Они вышли из библиотеки в почти пустой коридор. Каменные своды отбрасывали длинные тени, и каждый шаг отдавался в стенах гулким эхом. За высокими окнами серое небо клубилось тяжёлыми тучами, и от этого в замке царил приглушённый полумрак, будто сам Хогвартс настороженно ждал.

Невилл прижимал к груди старый том, и пальцы его дрожали. Каждое слово, прочитанное в книге, будто впивалось в сердце занозой. Он чувствовал, как между строк тянется невидимая нить — к родителям, к прошлому, которое он никогда толком не знал, но которое сейчас возвращалось к нему из пыли и крови.

— Я должен знать всё, — тихо произнёс он, прерывая тягостное молчание. — Всё, что связано с этим культом.

Луна шла рядом, легко ступая, будто её ноги едва касались пола. Голова её была чуть склонена, глаза блестели задумчивостью, и казалось, она слушает не только Невилла, но и сам замок, ловя его древний шёпот.

— У тебя есть право знать, — сказала она. — Это твоя история.

Позже вечером, когда большинство студентов уже собрались в Большом зале, Невилл снова раскрыл книгу. Они сидели в одном из укромных закутков Гриффиндорской башни, свечи дрожали от сквозняка, и их свет ложился на страницы золотыми пятнами.

Луна устроилась рядом, её волосы светились в темноте, как тонкая паутина лунного света. Невилл склонился к тексту, и строки, выцветшие от времени, будто зазвучали голосами прошлого.

«Сражение в окрестностях Уэльса. Члены культа были застигнуты врасплох группой авроров и отрядом боевых магов. Ключевую роль сыграли супруги Лонгботтом — Алиса и Фрэнк. Именно они сорвали ритуал призыва, уничтожив жертвенные круги и взяв в плен верховного жреца ячейки…»

Невилл задержал взгляд на этих строках. Буквы расплывались от влаги в глазах.

— Они… спасли людей, — выдохнул он, и голос его дрогнул.

Сразу же перед внутренним взором возникло другое — мать в палате Св. Мунго, держащая пустую обёртку от конфеты так бережно, словно это было её сердце. Отец — с его обрывками смеха и бессвязными словами, с неистребимым желанием объяснить хоть что-то сыну, даже потеряв рассудок.

Они когда-то стояли на пути тьмы. Они боролись — и заплатили. А теперь та же тьма вернулась. За ним.

— Они отдали всё… и всё равно это зло не исчезло, — прошептал он. — Оно снова здесь. Из-за меня.

Луна положила ладонь на его руку. Тонкая, тёплая, живая.

— Твои родители сделали то, что должно было быть сделано, — сказала она мягко. — Это не их вина, что тьма умеет ждать.

Невилл закрыл глаза. В груди копилась тяжесть, но под ней уже тлело другое — тихое, упорное пламя.

— Но если это правда… если для пробуждения нужен я… — он посмотрел на Луну, и голос его дрогнул. — Значит, всё зависит от меня.

Она не улыбнулась, только серьёзно кивнула, принимая его слова без удивления, как неоспоримую истину.

— Ты уже часть этой истории, Невилл. Вопрос лишь в том, сумеешь ли ты завершить то, что начали твои родители.

В окна ударил порыв ветра, и старый замок отозвался глубоким скрипом. Невилл вздрогнул, но книга, лежащая у него на коленях, казалась теперь не просто фолиантом, а заветом.

Он провёл рукой по её переплёту, будто присягал невидимой клятвой.

Они боролись. Теперь моя очередь.

Весть дошла до Хогвартса неожиданно — утром, когда серые тучи ещё не рассеялись над башнями, а ученики сонно стекались в Большой зал. Сначала это были лишь обрывки шёпота за длинными столами: кто-то видел письмо у профессора Спротт, кто-то подслушал разговор Филча с Макгонгалл. Но слухи разрастались, словно туман над болотом, становились всё гуще, тяжелее.

Невилл ел рассеянно, ковыряя кашу ложкой. Он уже привык к тихим разговорам о тёмных временах, к тревоге, что то и дело просачивалась в стены замка. Но в этот раз тон был иным — резким, резонирующим внутри.

— В деревне неподалёку… — Луна склонилась ближе, её голос звучал мягко, будто она делилась тайной, которую доверить можно только другу. — Нашли овец. Всех. Мёртвых.

Невилл застыл с ложкой в руке.

— Мёртвых?

— Да. Но странно не то, что они мертвы, — продолжала Луна, глядя куда-то в пространство поверх его плеча. — Их тела будто высохли. Ни крови, ни жизни. Просто пустые оболочки.

Скрежет ложки о миску прозвучал слишком громко, и несколько студентов из Хаффлпаффа удивлённо посмотрели на них. Невилл быстро отвёл глаза.

Холод прокатился по его спине. Слова из старого дневника всплыли сами: «Культ Красной чешуи приносил дары Сангвинарису: кровь животных и людей, дабы тот не забыл своих слуг».

Он сжал пальцы так, что костяшки побелели. Всё это было слишком похоже.

Вечером, когда шумный замок немного стих, а большинство студентов сидели над домашними заданиями, Невилл и Луна пробрались к западной башне. Здесь, в нише под высоким окном, редко кто бывал. Каменные стены, прохладные и пахнущие старым мхом, оберегали их разговор.

Невилл опёрся на подоконник, глядя в сгущающийся сумрак. Запретный лес лежал темной громадой, и редкие золотые полосы заката только подчёркивали его мрачность.

— Это совпадение, — сказал он наконец, но собственный голос прозвучал глухо, неубедительно. — В лесу полно тварей. Может, акромантулы…

Луна мягко покачала головой.

— Акромантулы убивают иначе. Там остаются следы борьбы. Укусы, яд. А здесь… — она наклонилась ближе, понижая голос. — Здесь нет ничего. Только пустые тела. Как будто сама жизнь вытянута наружу.

В словах её не было страха — только странная ясность, от которой Невиллу стало ещё холоднее.

Они помолчали. Замок казался вымершим, лишь порывы ветра скользили по каменным коридорам. Внизу, за окнами, лес потемнел, и последний отсвет заката лёг на вершины деревьев, как багровый шрам.

Невилл сжал кулаки. Перед глазами вдруг встала палата Св. Мунго: руки матери, дрожащие над пустотой, взгляд отца, бессвязные слова, будто сорванные с края сознания. Жизнь, вытянутая наружу. Та же пустота.

Он вспомнил строки дневника — ритуалы всегда начинались с жертв среди животных. А потом… потом приходила очередь людей.

— Это только начало, — сказал он хрипло. И сам удивился тому, насколько тяжёлой стала его решимость. — Они здесь. И скоро перейдут к большему.

Луна посмотрела на него спокойно, как будто услышала то, что знала заранее. Её глаза отражали огонь свечи, но в них не было страха.

— Значит, мы должны быть готовы, — произнесла она тихо.

И в этот момент Невилл понял: она уже давно решила идти до конца, а он всё ещё борется сам с собой. Но выбора не было. Теперь всё действительно зависело от него.

Ночь опустилась на Хогвартс мягко, но тяжело. Казалось, сам замок погрузился в сон — глубокий, чуткий, словно он слышал каждое дыхание своих учеников. В коридорах стихли шаги, в башнях потухли свечи. Только изредка где-то далеко слышался звон часов, дробящий тишину на неравные удары.

В общежитии Гриффиндора царил покой. Шторы кроватей были плотно задернуты, а редкие вздохи спящих ребят создавали ощущение укрытой, защищённой тишины. Но для Невилла эта ночь не принесла ни покоя, ни сна. Он сидел у окна, подогнув ноги и прижимая колени к груди, будто хотел спрятать внутри себя весь дрожащий мир.

За стеклом темнел лес. Запретный, вечный, полный тайн и теней. Его очертания были похожи на гигантские когти, вытянувшиеся к замку. Иногда ветви, качаясь на ветру, складывались в странные фигуры — и в них легко было разглядеть то, чего страшишься больше всего.

Невилл смотрел туда и не мог отвести взгляда.

Его терзали слова Луны: «Как будто сама жизнь вытянута наружу…»

Эти слова сплелись с другими — из старого дневника, где говорилось, что всё начиналось одинаково: жертвы среди животных. Потом приходил черёд людей.

Мысли Невилла путались и жгли. Ему чудилось, что та сила, о которой он читал, уже тянется сюда, в стены Хогвартса. Что её дыхание витает в воздухе, прячется в каждом порыве ветра.

Он закрыл глаза, но облегчения это не принесло. Вместо темноты перед ним возникла палата Св. Мунго. Белые стены, всегда пахнущие зельями. Тишина, прерываемая лишь бормотанием пациентов. Мать… её улыбка, странная, выцветшая, и рука, протягивающая фантик, как величайшее сокровище. Отец — неподвижный, с глазами, полными пустоты.

И голоса. Они звучали в голове, словно мантра, звучали всю его жизнь:

— Герои. Настоящие авроры. Они боролись до конца.

— Ты должен быть горд, Невилл. Твои родители — легенда.

А он?

Что он собой представлял? Неловкий мальчишка, который так часто падал, ронял книги и путал заклинания. Тот, кого на первых курсах считали чуть ли не сквибом. Даже палочка в его руках всегда казалась чужой, будто она принадлежала не ему, а кому-то гораздо более достойному.

— Я никогда не стану ими, — прошептал он в темноту, и слова прозвучали так, будто их проглотили стены. — Я даже палочку держу так, будто она чужая.

Ему вдруг захотелось снова быть ребёнком — спрятаться за спину бабушки, сильной и непоколебимой, и дождаться, когда страшное пройдёт само собой. Но он уже знал: оно не пройдёт. Страх не уйдёт. Тьма не растворится сама.

Снаружи лес качнулся, и Невиллу показалось, что тени сгущаются, собираясь в одно целое. Где-то там, в глубинах, затаились те, кто носил знаки крови, и они знали его имя. Может, прямо сейчас шептали его в своих ритуалах.

Он опустил голову на руки. Внутри всё было разорвано пополам: память о родителях, героических и непобеждённых, и собственное чувство ничтожности, от которого стыла кровь. Он боялся, что окажется их противоположностью — слабым, ненужным, лишним.

Но в этом мраке, под толщей сомнений, теплилось что-то ещё. Не сила, не вера, не гордость. Просто маленький, упрямый огонёк. Тот самый, о котором говорила бабушка, когда он в очередной раз вставал после падения.

«Ты можешь не быть самым умным. Ты можешь не быть самым сильным. Но ты никогда не сдаёшься, Невилл.»

Он сидел долго, не зная, когда наступит утро. Но впервые за все эти ночи он не чувствовал себя полностью одиноким: этот крошечный огонёк внутри будто обещал, что даже во тьме можно идти вперёд.

Они крались вдоль границы леса, туда, где густая тень переплеталась с луговым светом. Ночь была ясная, звёзды висели так низко, что казалось — протяни руку и достанешь. Но этот свет лишь подчеркивал мрак, который клубился в глубине Запретного леса. Луна шла первой. Её белокурые волосы едва поблёскивали в серебре луны, шаги были почти бесшумны, будто она давно знала тропу. Казалось, тьма не страшила её вовсе — она смотрела прямо вперёд, спокойно и уверенно.

Невилл же цеплялся за каждый шорох, каждый порыв ветра. Лист упал с дерева — сердце ударилось о рёбра. Где-то ухнула сова — ладонь на палочке вспотела. Ему казалось, что лес смотрит на него сотнями глаз, а в глубине кто-то дышит вместе с ним.

— Может, не стоит… — начал он, но договорить не успел.

В зарослях рядом раздался хруст ветки — резкий, как выстрел. Оба замерли. В ту же секунду тьма зашевелилась, и из неё выступила фигура. Чёрный плащ до пят, лицо скрыто глубоким капюшоном. В руке — кинжал, узкий, будто вытянутый зуб зверя. По лезвию мерцали руны, темнеющие, словно впитывающие свет.

— Кто здесь? — голос Невилла дрогнул, он поднял палочку, но сам слышал, что слова прозвучали слабее, чем хотел.

Незнакомец наклонил голову, и хриплый голос разорвал ночь:

— Кровь зовёт… Сын героев… значит, ты и есть ключ.

Эти слова ударили Невилла, как проклятье. Ключ? К чему? Он отступил на шаг, ладони вспотели, сердце билось в висках так сильно, что заглушало звуки.

Но Луна не дрогнула. Её палочка поднялась твёрдо и спокойно.

— Stupefy!

Красный луч рассёк воздух. Чёрный плащ метнулся в сторону, заклинание пролетело мимо. В ответ кинжал вспыхнул, и земля под ногами Лонгботтома разверзлась тёмным светом. Корни выстрелили из почвы, взвились, как змеи, мгновенно обвив его ноги и подтянув вниз.

— Невилл! — крикнула Луна, и в её голосе не было страха, только настойчивая решимость. — Держись!

Он замахал палочкой, пытаясь выхватить из памяти хоть одно подходящее заклинание. Но в голове, будто нарочно, всплывали только детские насмешки: «Лонгботтом ничего не может», «Опять всё испортил». Заклинания путались, мысли прыгали. Корни давили сильнее, в груди поднималась паника.

И вдруг — голос Лун ы, ровный и ясный, разрезал темноту:

— Rictusempra!

Светлый луч ударил в противника. Тот дёрнулся, словно его скрутило от боли и смеха разом, и рухнул в мох. Кинжал выскользнул из руки. Но даже лёжа, он продолжал бормотать, хватая ртом воздух, как утопающий:

— Господин… скоро пробудится… кровь Лонгботтома откроет путь…

С последним шёпотом его тело затихло. Голова бессильно скатилась на бок, глаза закатились.

Повисла гнетущая тишина. Лес будто сам задержал дыхание. Где-то далеко треснуло дерево — и снова всё стихло.

Луна тяжело дышала, но её взгляд был кристально спокойным. Она опустила палочку и шагнула к Невиллу. Корни ещё держали его крепко, сжимая лодыжки до боли. Одним уверенным движением она рассекла их заклятием, и древесные петли рассыпались трухой.

— Ты справился, — сказала она мягко.

Невилл поднял глаза. Его руки дрожали, пальцы едва удерживали палочку. Он хотел возразить: Нет, это ты справилась, ты спасла нас обоих. Но в её голосе не было фальши, только тёплое доверие, словно его попытки были не менее важны, чем её уверенные удары.

И это чувство оказалось сильнее любого упрёка. Сильнее страха. Сильнее сомнений.

Впервые за долгое время Невилл позволил себе поверить: может быть, он всё-таки способен на большее, чем всегда думал.

Ночь стояла неподвижной, и всё вокруг казалось зыбким, будто реальность сама отступала, пропуская вперёд иной мир — тёмный, настороженный.

Тело последователя лежало у самых корней, словно лес принял его в свою гниющую утробу. Он ещё дышал, но каждое движение воздуха вызывало сухой, срывающийся на хрип звук. Луна не сводила с него взгляда, её палочка дрожала едва заметно, готовая в любой миг ударить новым заклинанием.

Невилл сделал шаг, и сердце ударилось в горло — так громко, что ему казалось, Луна тоже это слышит. Он никогда прежде не стоял рядом с умирающим человеком. Даже враг — с закопчённым плащом, с лицом, изуродованным фанатичной решимостью — оставался человеком. И это пугало больше всего.

— Зачем ты пришёл сюда? — выдавил Невилл. Голос его прозвучал неожиданно твёрдо, будто не принадлежал ему самому.

Капюшон соскользнул, открывая лицо, измождённое и чужое: сероватая кожа, растрескавшиеся губы, глаза, в которых не было света. Лишь пустота и жгучая решимость.

— Господин… скоро пробудится, — прохрипел он. — Сангвинарис жаждет… крови… Лонгботтома…

Имя ударило в Невилла, как проклятие. Оно прозвучало слишком громко для ночи, слишком тяжело, словно на него легла печать. Он отступил на шаг, пальцы побелели на палочке. И именно в этот миг тёплая ладонь Луны легла ему на локоть. Не крепко, но уверенно. Она не позволила ему убежать от этих слов, от этой судьбы.

Последователь дернулся, будто хотел рассмеяться, но только захрипел и вытянул губы в беззубой улыбке. Ещё вдох — рваный, судорожный, и грудь его осела. Лес, казалось, замкнулся над ним, и дыхание растворилось в ночи.

Повисла тишина. Гнетущая, вязкая, полная слуха. Даже листья перестали шевелиться — словно сама природа замерла, впитывая сказанное.

— Они ищут тебя, — наконец произнесла Луна мягко, но так, что слова легли глубоко. — Но это не твоя вина.

Невилл стоял, стиснув кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Он чувствовал не просто страх — холодное, обжигающее предчувствие. Это не были случайные нападения, не чья-то блажь. Его фамилия стала ключом. Ключом к чему-то древнему, кровавому. А ключи всегда открывают двери — и редко те, которые ждёшь.

Луна смотрела на него спокойно, но в её глазах отражался лес — тёмный, глубинный, бездонный. Она будто знала: их путь только начинается.

И Невилл впервые понял, что выбора у него больше нет. Только дорога вперёд.