Кровь Дракона (джен)

Дом Лонгботтомов дышал стариной. Казалось, само время застряло в его стенах, не решаясь двинуться дальше. Потемневшие балки потолка скрипели, когда по ним пробегал сквозняк; тяжёлые шкафы из чёрного дуба стояли вдоль стен, будто стражи, охраняющие память рода. В них хранились книги и реликвии, о которых Невилл знал лишь по намёкам бабушки, но никогда не смел трогать. На стенах висели портреты предков с суровыми, вытянутыми лицами, и их взгляды следили за каждым его движением.

Бледное утро за окнами медленно окрашивало сад в оттенки серого и золотого. Лето клонилось к осени: роса серебрилась на высокой траве, и воздух был прозрачным, звенящим, словно в нём звучала неуловимая нота, предвещающая перемену.

У двери стоял чемодан — надёжный, потёртый, с латунными застёжками. Он был набит книгами по травологии, зелёными перчатками для работы в теплицах и свёртком с новой мантией, которую бабушка настояла заказать у лучшего мастера в Косом переулке. Невилл сидел на краю кресла и теребил ремешок сумки, словно хотел отложить момент выхода.

— Перестань мнушься, — строго сказала бабушка. Её голос, твёрдый, как камень, разрезал тишину. Она стояла у камина в высокой шляпе с чёрным пером, опираясь на трость. Пламя отражалось в её очках, делая взгляд ещё более суровым. — Ты едешь в Хогвартс, а не на казнь.

— Я знаю, — тихо ответил Невилл. Но в голосе его слышалось сомнение, как будто за этим «знаю» скрывалось целое море неуверенности. — Просто… скоро начнётся последний год. Все ждут, что я буду… кем-то большим. А я…

Бабушка приподняла брови. На лице её мелькнуло раздражение — едва уловимое, но привычное, — а затем, неожиданно, усталое понимание.

— Ты думаешь о своих родителях, — сказала она, и слова её упали тяжёлыми камнями.

Невилл кивнул. В груди сжалось что-то острое и болезненное. Перед глазами тут же всплыл образ: белые стены больницы Св. Мунго, запах зелий, который невозможно выветрить, и две фигуры в постелях — отец и мать. Когда-то — герои, авроры, защитники. Теперь — тени самих себя. Их глаза были пустыми, их руки дрожали, и они смотрели сквозь него, будто он был призраком.

— Я никогда не стану такими, как они, — вырвалось у него. Голос сорвался, и каждое слово отдалось в голове, как удар. — Я… я слабее.

Трость бабушки глухо стукнула о деревянный пол, будто точка, поставленная в его признании. Она подошла ближе, и её голос, обычно звучавший как приказ, вдруг стал глухим, шероховатым, почти грубым. Но за этой грубостью слышалось что-то другое — память о боли, которую она несла долгие годы.

— Сила не в том, чтобы быть точной копией, — сказала она. — Твои родители стояли за то, что любили. Стояли до конца. Вот и ты — стой. Вот и всё, что нужно.

Невилл поднял глаза. Бабушка смотрела на него тяжёлым взглядом, будто пыталась вбить эти слова в его сердце, но в глубине её морщинистого лица таилась гордость, тщательно спрятанная за суровой маской.

— Я… постараюсь, — прошептал он.

— Не постарайся, — резко оборвала она, поправляя ему ворот мантии, словно закрывая тему. — Сделай.

В этот момент за окном прокричала сова — её резкий крик разорвал утреннюю тишину. Невилл вздрогнул: звук будто принёс с собой холод. Где-то вдалеке, за старым садом, утро оставалось спокойным, но в этой тишине слышалась невидимая тревога — как будто сам воздух шептал, что впереди его ждёт год, в котором Хогвартс станет не только школой, но и полем для борьбы.

А пока чемодан всё так же стоял у двери, тяжёлый и неповоротливый, словно сам дом удерживал его от дороги, которую предстояло пройти.

Невилл шагнул следом за бабушкой, и разница в их походке была разительной. Её шаги были ровные, почти военные — сухой стук каблуков по гравию звучал так, будто она шла в бой. Его же движения казались вязкими, будто каждый шаг удерживал груз невысказанного, груз памяти, что тянул вниз, мешая распрямиться.

Садовая дорожка была выложена плитами, кое-где поросшими мхом, по краям стояли давно обрезанные кусты, и утренний свет ложился на них холодными бликами. Но вместо шороха листвы и щебета птиц в ушах Невилла внезапно раздался иной звук. Мерное «кап… кап… кап…», эхом отдающееся внутри черепа. За ним — скрип стула, словно кто-то осторожно передвинул его по кафельному полу. И приглушённый, ни к чему не относящийся шёпот, как ветер, но без ветра.

В одно мгновение мир сада исчез. Перед глазами — белые стены, безжизненно-блестящие, обнажённые. Слишком яркий свет, словно даже окна и лампы старались стереть из памяти всё, что не связано с этим местом. Резкий запах зелий, сладковатый, перебитый кислым, почти металлическим оттенком — запах, который он ненавидел, но никогда не мог забыть.

Больница Св. Мунго.

Он снова был там, мальчишкой, подростком с дрожащим голосом и сутулой спиной. В палате, где время застывало. Его мать сидела у окна, худые плечи казались ещё более хрупкими в этом белом свете. В руках — смятая обёртка от леденца. Пальцы её сжимали и разглаживали её снова и снова, как будто то был драгоценный артефакт.

— Мам… это я. Невилл, — произнёс он тогда.

Её глаза, большие и ясные, не встретили его взгляда. В них было тепло, но не узнавание. Она лишь протянула руку с обрывком бумаги. Улыбка её была лёгкой, но в ней не было ни слова, ни воспоминания. Пустота — доброжелательная, но пугающая своей тишиной.

Он протянул ладонь и принял обёртку. На секунду показалось, что этот жест имеет значение, что вот-вот он услышит слово, увидит искру. Но чуда не произошло. Только обёртка, шуршащая между его пальцами, и тяжёлое, липкое ощущение стыда — будто его собственная слабость стала ещё заметнее на фоне её сломленной, но всё же непостижимо стойкой души.

На соседней койке лежал отец. Его глаза были открыты, но в них не было взгляда — пустое стекло, отражающее свет ламп. Не человек, не память, только оболочка.

Невилл помнил, как его горло сжалось, а сердце билось так громко, что, казалось, его слышит вся палата. Он наклонился ближе, сжал кулаки и едва слышно прошептал:

— Я буду стараться. Я стану сильным. Обещаю.

Ответа не было. Только тишина, ровный скрип капающей воды и шорох обёртки в руке матери.

Воспоминание оборвалось резко, словно его выдернули из глубины памяти. Он снова стоял у садовой калитки. Воздух был прохладным, ясным, в нём пахло землёй и сухой травой. Но его кулак был сжат так, что костяшки побелели, и сердце всё ещё отдавало ту же клятву.

Только теперь слова звучали иначе. Не как отчаянный крик мальчишки, боящегося потеряться в мире, а как суровое обязательство. Как долг, который он не имеет права нарушить.

Он поднял голову. Бабушка уже шла вперёд, не оглядываясь, уверенная, что он последует. И Невилл двинулся за ней — шаги его всё ещё были тяжёлыми, но теперь они звучали твёрже.

Пар окутывал перрон плотными клубами, и всё вокруг казалось каким-то зыбким, как в сне. Родители суетились у чемоданов, дети кричали, обнимали друг друга, совы ухали из клеток, коты вырывались из рук. Но для Невилла всё это будто проходило мимо. Его собственные шаги отдавались гулко, словно он шёл не по камням вокзала, а по длинному коридору воспоминаний, где слова бабушки всё ещё стучали в висках.

— Невилл! — позвал знакомый голос.

Он сразу вынырнул из своих мыслей и повернулся. Луна Лавгуд выделялась среди всей этой сутолоки так же, как лунный свет выделяется среди огней города. Она стояла чуть поодаль, словно толпа вовсе не замечала её присутствия, и держала в руках коробку. Из неё тянулись длинные прозрачные ушки дирижабльчиков, трепыхавших крошечными крыльями.

— Привет, Луна, — выдавил Невилл, чувствуя, как губы сами складываются в неуверенную улыбку.

Она прищурилась и покачала головой.

— Ты идёшь, будто несёшь на плечах тыкву размером с хижину Хагрида.

Невилл слегка покраснел и поправил ремень сумки.

— Просто думаю… о последнем годе, об экзаменах.

Луна склонила голову набок. Её волосы упали на плечо, глаза чуть блеснули.

— Мысли иногда бывают слишком тяжёлые. Но если посадить их в банку, как перчаточных гномов, они перестают шуметь. Тогда можно спокойно спать.

Он невольно усмехнулся. В словах Луны всегда было что-то детское, нелепое, и в то же время — обезоруживающе простое. Он вдруг поймал себя на том, что дышит чуть свободнее.

Они вместе пробрались к вагону, поднялись по ступенькам и нашли пустое купе. Поезд уже жил своей жизнью: двери хлопали, чемоданы грохотали на полках, мимо проходили студенты старших курсов, кто-то громко смеялся, кто-то спорил.

Луна, устроившись у окна, поставила коробку на колени. Дирижабльчики шевелились внутри, издавая мягкое гудение. Она глядела не на них, а в окно, где пар из трубы клубился облаками, словно скрывал что-то от глаз.

— В этом году многое изменится, — сказала она тихо, словно сама себе.

Невилл поднял взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышала, — продолжила она так же спокойно, — что у леса появились новые тени. Люди в капюшонах. Они ищут старую кровь.

Эти слова ударили Невилла, словно кто-то толкнул его в грудь. Горло пересохло. В голове промелькнуло одно: кровь Лонгботтомов.

— Старая кровь?.. — выдохнул он, чувствуя, как ладони становятся влажными.

Луна кивнула, будто это не требовало объяснений.

— Да. Но не бойся. Кровь — это только память. Она не всегда возвращается за тем, что потеряла. Иногда она просто лежит тихо, как песок в реке.

Невилл замер, пытаясь понять её. В словах Луны всегда было что-то странное, но в этот раз они звучали так, словно касались именно его боли, словно она случайно коснулась той струны, которую он прятал глубже всего.

Поезд дёрнулся, и платформа медленно поплыла назад. Гул голосов за окнами стихал, уступая место ритмичному стуку колёс.

Невилл посмотрел на Луну. Она сидела спокойно, словно её ничто не тревожило, и в этом спокойствии была какая-то твёрдая уверенность. Впервые за всё утро он почувствовал, что рядом есть человек, который способен говорить с его страхами не как с приговором, а как с частью пути.

И от этого в груди стало чуть легче.

Вечером первый день учебы подходил к концу. Большой зал, ещё недавно гудевший сотнями голосов, теперь пустел, и лишь редкие студенты торопливо расходились по своим гостиным. За окнами, будто из ниоткуда, стлался густой туман. Он обволакивал Хогвартс мягким, но тревожным покрывалом, и даже огни факелов в коридорах горели сегодня особенно тускло, словно им не хватало воздуха.

Невилл вышел на балкон, ведущий к оранжереям, и глубоко вдохнул влажный, насыщенный запахом земли воздух. Здесь, среди дыхания растений, ему всегда было легче, чем в душных и шумных залах. Казалось, что в каждом зелёном листке есть укрытие, в каждом ростке — надежда. Но сегодня даже привычный запах дождя не приносил облегчения. В груди снова жила та самая тяжесть, что тянулась за ним с самого утра.

— Ты тоже чувствуешь? — негромкий голос прозвучал так близко, что Невилл вздрогнул.

Он резко обернулся. Луна стояла чуть в стороне, в полутени, будто вышла прямо из тумана. Свет факела отражался в её светлых волосах золотистыми бликами, а глаза казались ещё шире и глубже, чем обычно.

— Что именно? — осторожно спросил он.

Луна подняла взгляд к горизонту, где в темноте угадывалась чёрная стена Запретного леса.

— Лес сегодня дышит иначе, — сказала она так, словно констатировала погоду. — Слышишь? Он ждёт.

Невилл тоже всмотрелся в темноту, но слышал только завывание ветра да редкие капли, падающие с карнизов. И всё же её слова странным образом зацепили его. Казалось, что между ветвями действительно прячется что-то — не звук, не свет, а само ожидание.

— Я слышала разговор, — продолжила Луна, её голос был чуть тише, чем обычно. — Старшекурсники говорили, что видели огни у самой опушки. Люди в чёрных плащах чертили на земле знаки. Они говорили, это последователи… чего-то очень древнего.

У Невилла по коже побежали мурашки. Он представил себе эти фигуры — молчаливые, склонённые над землёй, и странные линии, уходящие в землю, будто корни чужого дерева.

— Ты думаешь, это Пожиратели смерти? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но услышал собственную неуверенность.

Луна медленно покачала головой.

— Нет. Пожиратели ищут власть, они жадные и громкие. Эти — другие. Они ищут кровь. Старинную. Ту, что течёт в венах с самого основания земли.

Горло Невилла сжало. Он вдруг остро вспомнил отца и мать — их блеклые лица в палате Св. Мунго. Вспомнил собственное имя, фамилию, историю, которая тянулась за ним, как тяжёлая тень. Кровь Лонгботтомов. Герои, которые не смогли победить до конца. А теперь — чужие руки, готовые вырвать эту кровь ради своих ритуалов.

— И что мы должны делать? — спросил он хрипло, хотя внутри всё сопротивлялось самому этому вопросу.

Луна взглянула прямо ему в глаза. В её лице не было ни тени рассеянности, только ясная, серьёзная задумчивость.

— Не знаю. Но иногда, — она чуть наклонила голову, — чтобы увидеть правду, приходится идти туда, где страшнее всего.

Слова повисли в воздухе, как капли росы на паутине.

Невилл посмотрел снова на лес. В тумане, где-то у самой кромки, мерцало слабое свечение. Оно не было похоже на костёр — слишком ровное, холодное и чужое. Туман сгущался, скрывая и показывая его поочерёдно. Казалось, что сам Хогвартс затаил дыхание, ожидая, решится ли кто-нибудь приблизиться к тайне.

Невилл почувствовал, как в груди снова зажглась та самая клятва, данная в палате Мунго. Но теперь она звучала иначе — не о том, чтобы «стать сильным», а о том, чтобы хотя бы попробовать.

Ночь легла на Хогвартс тяжёлым, вязким покрывалом. Замок спал, но воздух был натянут, как струна. Невилл чувствовал это ещё прежде, чем услышал лёгкий стук в дверь. Он с трудом разлепил глаза и увидел на фоне бледного света, льющегося в комнату, тонкую фигуру. Луна стояла неподвижно, как статуя, её длинные волосы сверкали серебром.

— Они там, — прошептала она. Голос её был почти беззвучным, но в нём было то особое напряжение, которое невозможно спутать с сном. — Огни всё ещё горят.

Сомнение пронеслось в голове Невилла, но длилось лишь миг. Он вспомнил холодные, чужие огни, что видел вечером в лесу, и понял — Луна не могла ошибиться. Схватив мантию и небрежно закинув её на плечи, он последовал за ней.

Коридоры Хогвартса тонули в тишине. Лишь редкие факелы на стенах бросали бледные отсветы, вытягивая их тени в странные, длинные фигуры. Каждый шаг отдавался гулом, словно стены прислушивались к ним. На лестницах скрипели камни, и Невилл всё время ждал, что кто-нибудь появится из-за угла — но замок оставался мёртвенно пуст.

Они вышли наружу. Ночь встретила их холодом, трава под ногами была скользкой от росы, и тяжёлые облака закрывали луну. Запретный лес стоял впереди тёмной стеной, его верхушки казались неподвижными волнами.

И там, у самой кромки, тлели огни. Они не плясали, как пламя костра, а горели ровно, неподвижно, багровым светом. От этого света исходил холод, неестественный и чужой.

Невилл и Луна осторожно спустились с холма, ступая так тихо, как только могли. Воздух вокруг постепенно густел. В нём висел запах железа — резкий, едкий, напоминающий кровь.

На поляне, спрятанной у самой опушки, они увидели троих. Маги в чёрных капюшонах склонились над землёй. Их движения были медленными и синхронными, будто они повторяли давно заученный ритуал. В их руках блестели ножи, и траву под ногами окрашивали узоры из крови.

Круг был испещрён странными символами. Они изгибались так, что казались живыми, будто каждая линия шевелилась и дышала. В центре круга тлела руна — алая, пульсирующая, словно сердце. Её свет отражался на капюшонах, придавая фигурам вид теней, рождённых из огня.

— Они зовут его, — тихо сказала Луна, и на мгновение её голос дрогнул. Но глаза оставались ясными, спокойными, будто она знала больше, чем позволяла себе сказать.

— Кого? — Невилл не узнал свой голос — сухой, хриплый, будто его горло сжали.

Маги подняли руки к небу, их голоса слились в унисон. Слова звучали низко, раскатисто, будто сама земля откликалась на них:

— Sanguinaris… dominus vetustatis…

Земля под ногами дрогнула. Ветви деревьев заскрипели и застонали, словно лес пробудился. Из круга ударил вверх багровый столб света, прорезая туман, и тот окрасился красным, как кровь, расползаясь по поляне.

Сердце Невилла билось так громко, что он едва слышал что-либо ещё. Его пальцы сами сжались в кулак, будто ища опору. Луна положила свою ладонь на его руку.

— Он — дракон, — прошептала она, словно цитируя старую легенду. — Но не тот, о которых мы читали. Его кровь проклята. Он питается клятвами и болью. Когда-то его заковали. Теперь они хотят вернуть его.

У Невилла пересохло во рту. Он смотрел на пульсирующую руну и чувствовал — это не просто заклинание. Это дыхание чего-то древнего, того, что спит под землёй и слышит каждое слово.

Вдруг один из магов поднял голову. Его капюшон соскользнул, и багровый свет высветил лицо — бледное, искажённое, с глазами, которые сверкали безумным огнём. Он всматривался в темноту, и Невиллу показалось, что их взгляд вот-вот встретится.

Они оба затаили дыхание. Даже воздух застыл.

И тут туман рванулся вперёд. Он двигался, как живая плоть, закручиваясь вихрями. Казалось, сам лес повернулся к ним и раскрыл глаза. Что-то древнее, пробуждённое заклинанием, узнало их и сделало шаг навстречу.

Ночь почти не принесла Невиллу отдыха. Он лежал на спине, глядя в темноту потолка, и каждое слово, услышанное у опушки, словно тянуло его в холодную глубину. «Кровь Лонгботтома откроет путь…» — в ушах звенел этот приговор. Чем больше он пытался отмахнуться, тем сильнее сердце стучало в груди. Воспоминания о родителях возвращались с новой остротой: обрывки разговоров о подвигах, чьи последствия он никогда не понимал, шёпоты взрослых, внезапно замолкавших при его появлении.

Когда первые лучи рассвета пролились сквозь окна спальни, Невилл уже знал: сидеть сложа руки он не сможет.

Ближе к полудню он вместе с Луной направился в библиотеку, спрятавшись за удобным предлогом — подготовка к занятиям. Но внутри он чувствовал себя почти преступником: словно нарушал невидимый закон, втайне от всех ища то, чего не должен был знать.

Библиотека встретила их гулкой тишиной. Высокие ряды стеллажей тянулись в полумрак, как древние колонны, поддерживающие невидимый свод. Пыльные лучи солнца, преломляясь в цветных витражах, ложились на пол полосами красного, зелёного и золотого, будто сама магия застывала в воздухе.

— Здесь должно быть хоть что-то, — прошептал Невилл, боясь нарушить эту мёртвую тишину. — Если они существовали так долго…

Луна только кивнула. Её шаги были лёгкими, почти неслышными; казалось, что книги сами раздвигались перед ней, открывая путь. Она умела находить странные тома так же естественно, как другие находят друзей.

Они бродили между полок, открывали фолианты с потемневшими краями страниц, искали среди скучных отчётов хоть искру правды. Труды о войнах прошлого, воспоминания авроров, обрывки газетных сводок… всё казалось обыденным, пока Невилл, уже уставший и отчаявшийся, не заметил на одной из обложек символ.

Переплетённые чешуйки, выкрашенные в красноватый узор.

— Луна, смотри, — его голос прозвучал глуше, чем хотелось. Он осторожно вытащил книгу, словно боялся, что та может обжечь. На корешке темнели слова: «Хроники тёмных культов. Том IV. Войны второй половины XX века».

Первая же страница встретила их сухим описанием: даты, события, краткие имена. Но затем почерк сменился, и строки зазвучали иначе — как чьи-то исповедальные записи, собранные воедино.

Невилл перевернул страницу, и взгляд сразу наткнулся на заголовок: «Культ Красной чешуи».

Он читал вслух, голос предательски дрожал:

— «Немногочисленная, но фанатичная группа магов, поклоняющихся Сангвинарису — дракону крови, проклятия и жертвенной клятвы… Их ритуалы основаны на крови, а пробуждение сущности возможно лишь через потомков тех, кто когда-то бросил ему вызов…»

Слова застыли в воздухе, будто сами стены прислушивались. Невилл почувствовал, как по спине пробежал холод.

— Это… — пальцы его задрожали. — Это они.

Луна наклонилась ближе, её волосы едва коснулись страницы. Она не выглядела испуганной, только задумчивой.

— «Потомки тех, кто бросал вызов»… — повторила она. — Твои родители ведь сражались с ними, Невилл?

Он сглотнул, и горло стало сухим, словно бумага. В памяти всплыли глаза матери — пустые, всегда где-то далеко, и отцовский смех, пронзительный, неестественный, в палате Св. Мунго.

— Да… — наконец выдавил он. — Они участвовали в разгроме одной из ячеек. Это был подвиг… один из тех, о которых все шептались. Но я думал, что всё кончилось.

Луна осторожно закрыла книгу и прижала её к себе, словно это был не фолиант, а живая вещь.

— Ничто не кончается, если кто-то всё ещё шепчет их имя, — сказала она тихо.

Тишина библиотеки стала особенно тяжёлой. Высоко, на верхних полках, послышался лёгкий скрип лестницы. Невилл вздрогнул, а сердце ухнуло куда-то вниз. Но Луна, как всегда, осталась спокойной — её взгляд был ясным и глубоким, как вода, в которой отражается луна.

— Значит, — прошептал Невилл, — они пришли за мной.

Луна подняла глаза, и в её голосе впервые за весь разговор прозвучала твёрдость, от которой Невилл почувствовал мурашки:

— Или, Невилл, они пришли за тем, что ты можешь в себе пробудить.

Они вышли из библиотеки в почти пустой коридор. Каменные своды отбрасывали длинные тени, и каждый шаг отдавался в стенах гулким эхом. За высокими окнами серое небо клубилось тяжёлыми тучами, и от этого в замке царил приглушённый полумрак, будто сам Хогвартс настороженно ждал.

Невилл прижимал к груди старый том, и пальцы его дрожали. Каждое слово, прочитанное в книге, будто впивалось в сердце занозой. Он чувствовал, как между строк тянется невидимая нить — к родителям, к прошлому, которое он никогда толком не знал, но которое сейчас возвращалось к нему из пыли и крови.

— Я должен знать всё, — тихо произнёс он, прерывая тягостное молчание. — Всё, что связано с этим культом.

Луна шла рядом, легко ступая, будто её ноги едва касались пола. Голова её была чуть склонена, глаза блестели задумчивостью, и казалось, она слушает не только Невилла, но и сам замок, ловя его древний шёпот.

— У тебя есть право знать, — сказала она. — Это твоя история.

Позже вечером, когда большинство студентов уже собрались в Большом зале, Невилл снова раскрыл книгу. Они сидели в одном из укромных закутков Гриффиндорской башни, свечи дрожали от сквозняка, и их свет ложился на страницы золотыми пятнами.

Луна устроилась рядом, её волосы светились в темноте, как тонкая паутина лунного света. Невилл склонился к тексту, и строки, выцветшие от времени, будто зазвучали голосами прошлого.

«Сражение в окрестностях Уэльса. Члены культа были застигнуты врасплох группой авроров и отрядом боевых магов. Ключевую роль сыграли супруги Лонгботтом — Алиса и Фрэнк. Именно они сорвали ритуал призыва, уничтожив жертвенные круги и взяв в плен верховного жреца ячейки…»

Невилл задержал взгляд на этих строках. Буквы расплывались от влаги в глазах.

— Они… спасли людей, — выдохнул он, и голос его дрогнул.

Сразу же перед внутренним взором возникло другое — мать в палате Св. Мунго, держащая пустую обёртку от конфеты так бережно, словно это было её сердце. Отец — с его обрывками смеха и бессвязными словами, с неистребимым желанием объяснить хоть что-то сыну, даже потеряв рассудок.

Они когда-то стояли на пути тьмы. Они боролись — и заплатили. А теперь та же тьма вернулась. За ним.

— Они отдали всё… и всё равно это зло не исчезло, — прошептал он. — Оно снова здесь. Из-за меня.

Луна положила ладонь на его руку. Тонкая, тёплая, живая.

— Твои родители сделали то, что должно было быть сделано, — сказала она мягко. — Это не их вина, что тьма умеет ждать.

Невилл закрыл глаза. В груди копилась тяжесть, но под ней уже тлело другое — тихое, упорное пламя.

— Но если это правда… если для пробуждения нужен я… — он посмотрел на Луну, и голос его дрогнул. — Значит, всё зависит от меня.

Она не улыбнулась, только серьёзно кивнула, принимая его слова без удивления, как неоспоримую истину.

— Ты уже часть этой истории, Невилл. Вопрос лишь в том, сумеешь ли ты завершить то, что начали твои родители.

В окна ударил порыв ветра, и старый замок отозвался глубоким скрипом. Невилл вздрогнул, но книга, лежащая у него на коленях, казалась теперь не просто фолиантом, а заветом.

Он провёл рукой по её переплёту, будто присягал невидимой клятвой.

Они боролись. Теперь моя очередь.

Весть дошла до Хогвартса неожиданно — утром, когда серые тучи ещё не рассеялись над башнями, а ученики сонно стекались в Большой зал. Сначала это были лишь обрывки шёпота за длинными столами: кто-то видел письмо у профессора Спротт, кто-то подслушал разговор Филча с Макгонгалл. Но слухи разрастались, словно туман над болотом, становились всё гуще, тяжелее.

Невилл ел рассеянно, ковыряя кашу ложкой. Он уже привык к тихим разговорам о тёмных временах, к тревоге, что то и дело просачивалась в стены замка. Но в этот раз тон был иным — резким, резонирующим внутри.

— В деревне неподалёку… — Луна склонилась ближе, её голос звучал мягко, будто она делилась тайной, которую доверить можно только другу. — Нашли овец. Всех. Мёртвых.

Невилл застыл с ложкой в руке.

— Мёртвых?

— Да. Но странно не то, что они мертвы, — продолжала Луна, глядя куда-то в пространство поверх его плеча. — Их тела будто высохли. Ни крови, ни жизни. Просто пустые оболочки.

Скрежет ложки о миску прозвучал слишком громко, и несколько студентов из Хаффлпаффа удивлённо посмотрели на них. Невилл быстро отвёл глаза.

Холод прокатился по его спине. Слова из старого дневника всплыли сами: «Культ Красной чешуи приносил дары Сангвинарису: кровь животных и людей, дабы тот не забыл своих слуг».

Он сжал пальцы так, что костяшки побелели. Всё это было слишком похоже.

Вечером, когда шумный замок немного стих, а большинство студентов сидели над домашними заданиями, Невилл и Луна пробрались к западной башне. Здесь, в нише под высоким окном, редко кто бывал. Каменные стены, прохладные и пахнущие старым мхом, оберегали их разговор.

Невилл опёрся на подоконник, глядя в сгущающийся сумрак. Запретный лес лежал темной громадой, и редкие золотые полосы заката только подчёркивали его мрачность.

— Это совпадение, — сказал он наконец, но собственный голос прозвучал глухо, неубедительно. — В лесу полно тварей. Может, акромантулы…

Луна мягко покачала головой.

— Акромантулы убивают иначе. Там остаются следы борьбы. Укусы, яд. А здесь… — она наклонилась ближе, понижая голос. — Здесь нет ничего. Только пустые тела. Как будто сама жизнь вытянута наружу.

В словах её не было страха — только странная ясность, от которой Невиллу стало ещё холоднее.

Они помолчали. Замок казался вымершим, лишь порывы ветра скользили по каменным коридорам. Внизу, за окнами, лес потемнел, и последний отсвет заката лёг на вершины деревьев, как багровый шрам.

Невилл сжал кулаки. Перед глазами вдруг встала палата Св. Мунго: руки матери, дрожащие над пустотой, взгляд отца, бессвязные слова, будто сорванные с края сознания. Жизнь, вытянутая наружу. Та же пустота.

Он вспомнил строки дневника — ритуалы всегда начинались с жертв среди животных. А потом… потом приходила очередь людей.

— Это только начало, — сказал он хрипло. И сам удивился тому, насколько тяжёлой стала его решимость. — Они здесь. И скоро перейдут к большему.

Луна посмотрела на него спокойно, как будто услышала то, что знала заранее. Её глаза отражали огонь свечи, но в них не было страха.

— Значит, мы должны быть готовы, — произнесла она тихо.

И в этот момент Невилл понял: она уже давно решила идти до конца, а он всё ещё борется сам с собой. Но выбора не было. Теперь всё действительно зависело от него.

Ночь опустилась на Хогвартс мягко, но тяжело. Казалось, сам замок погрузился в сон — глубокий, чуткий, словно он слышал каждое дыхание своих учеников. В коридорах стихли шаги, в башнях потухли свечи. Только изредка где-то далеко слышался звон часов, дробящий тишину на неравные удары.

В общежитии Гриффиндора царил покой. Шторы кроватей были плотно задернуты, а редкие вздохи спящих ребят создавали ощущение укрытой, защищённой тишины. Но для Невилла эта ночь не принесла ни покоя, ни сна. Он сидел у окна, подогнув ноги и прижимая колени к груди, будто хотел спрятать внутри себя весь дрожащий мир.

За стеклом темнел лес. Запретный, вечный, полный тайн и теней. Его очертания были похожи на гигантские когти, вытянувшиеся к замку. Иногда ветви, качаясь на ветру, складывались в странные фигуры — и в них легко было разглядеть то, чего страшишься больше всего.

Невилл смотрел туда и не мог отвести взгляда.

Его терзали слова Луны: «Как будто сама жизнь вытянута наружу…»

Эти слова сплелись с другими — из старого дневника, где говорилось, что всё начиналось одинаково: жертвы среди животных. Потом приходил черёд людей.

Мысли Невилла путались и жгли. Ему чудилось, что та сила, о которой он читал, уже тянется сюда, в стены Хогвартса. Что её дыхание витает в воздухе, прячется в каждом порыве ветра.

Он закрыл глаза, но облегчения это не принесло. Вместо темноты перед ним возникла палата Св. Мунго. Белые стены, всегда пахнущие зельями. Тишина, прерываемая лишь бормотанием пациентов. Мать… её улыбка, странная, выцветшая, и рука, протягивающая фантик, как величайшее сокровище. Отец — неподвижный, с глазами, полными пустоты.

И голоса. Они звучали в голове, словно мантра, звучали всю его жизнь:

— Герои. Настоящие авроры. Они боролись до конца.

— Ты должен быть горд, Невилл. Твои родители — легенда.

А он?

Что он собой представлял? Неловкий мальчишка, который так часто падал, ронял книги и путал заклинания. Тот, кого на первых курсах считали чуть ли не сквибом. Даже палочка в его руках всегда казалась чужой, будто она принадлежала не ему, а кому-то гораздо более достойному.

— Я никогда не стану ими, — прошептал он в темноту, и слова прозвучали так, будто их проглотили стены. — Я даже палочку держу так, будто она чужая.

Ему вдруг захотелось снова быть ребёнком — спрятаться за спину бабушки, сильной и непоколебимой, и дождаться, когда страшное пройдёт само собой. Но он уже знал: оно не пройдёт. Страх не уйдёт. Тьма не растворится сама.

Снаружи лес качнулся, и Невиллу показалось, что тени сгущаются, собираясь в одно целое. Где-то там, в глубинах, затаились те, кто носил знаки крови, и они знали его имя. Может, прямо сейчас шептали его в своих ритуалах.

Он опустил голову на руки. Внутри всё было разорвано пополам: память о родителях, героических и непобеждённых, и собственное чувство ничтожности, от которого стыла кровь. Он боялся, что окажется их противоположностью — слабым, ненужным, лишним.

Но в этом мраке, под толщей сомнений, теплилось что-то ещё. Не сила, не вера, не гордость. Просто маленький, упрямый огонёк. Тот самый, о котором говорила бабушка, когда он в очередной раз вставал после падения.

«Ты можешь не быть самым умным. Ты можешь не быть самым сильным. Но ты никогда не сдаёшься, Невилл.»

Он сидел долго, не зная, когда наступит утро. Но впервые за все эти ночи он не чувствовал себя полностью одиноким: этот крошечный огонёк внутри будто обещал, что даже во тьме можно идти вперёд.

Они крались вдоль границы леса, туда, где густая тень переплеталась с луговым светом. Ночь была ясная, звёзды висели так низко, что казалось — протяни руку и достанешь. Но этот свет лишь подчеркивал мрак, который клубился в глубине Запретного леса. Луна шла первой. Её белокурые волосы едва поблёскивали в серебре луны, шаги были почти бесшумны, будто она давно знала тропу. Казалось, тьма не страшила её вовсе — она смотрела прямо вперёд, спокойно и уверенно.

Невилл же цеплялся за каждый шорох, каждый порыв ветра. Лист упал с дерева — сердце ударилось о рёбра. Где-то ухнула сова — ладонь на палочке вспотела. Ему казалось, что лес смотрит на него сотнями глаз, а в глубине кто-то дышит вместе с ним.

— Может, не стоит… — начал он, но договорить не успел.

В зарослях рядом раздался хруст ветки — резкий, как выстрел. Оба замерли. В ту же секунду тьма зашевелилась, и из неё выступила фигура. Чёрный плащ до пят, лицо скрыто глубоким капюшоном. В руке — кинжал, узкий, будто вытянутый зуб зверя. По лезвию мерцали руны, темнеющие, словно впитывающие свет.

— Кто здесь? — голос Невилла дрогнул, он поднял палочку, но сам слышал, что слова прозвучали слабее, чем хотел.

Незнакомец наклонил голову, и хриплый голос разорвал ночь:

— Кровь зовёт… Сын героев… значит, ты и есть ключ.

Эти слова ударили Невилла, как проклятье. Ключ? К чему? Он отступил на шаг, ладони вспотели, сердце билось в висках так сильно, что заглушало звуки.

Но Луна не дрогнула. Её палочка поднялась твёрдо и спокойно.

— Stupefy!

Красный луч рассёк воздух. Чёрный плащ метнулся в сторону, заклинание пролетело мимо. В ответ кинжал вспыхнул, и земля под ногами Лонгботтома разверзлась тёмным светом. Корни выстрелили из почвы, взвились, как змеи, мгновенно обвив его ноги и подтянув вниз.

— Невилл! — крикнула Луна, и в её голосе не было страха, только настойчивая решимость. — Держись!

Он замахал палочкой, пытаясь выхватить из памяти хоть одно подходящее заклинание. Но в голове, будто нарочно, всплывали только детские насмешки: «Лонгботтом ничего не может», «Опять всё испортил». Заклинания путались, мысли прыгали. Корни давили сильнее, в груди поднималась паника.

И вдруг — голос Лун ы, ровный и ясный, разрезал темноту:

— Rictusempra!

Светлый луч ударил в противника. Тот дёрнулся, словно его скрутило от боли и смеха разом, и рухнул в мох. Кинжал выскользнул из руки. Но даже лёжа, он продолжал бормотать, хватая ртом воздух, как утопающий:

— Господин… скоро пробудится… кровь Лонгботтома откроет путь…

С последним шёпотом его тело затихло. Голова бессильно скатилась на бок, глаза закатились.

Повисла гнетущая тишина. Лес будто сам задержал дыхание. Где-то далеко треснуло дерево — и снова всё стихло.

Луна тяжело дышала, но её взгляд был кристально спокойным. Она опустила палочку и шагнула к Невиллу. Корни ещё держали его крепко, сжимая лодыжки до боли. Одним уверенным движением она рассекла их заклятием, и древесные петли рассыпались трухой.

— Ты справился, — сказала она мягко.

Невилл поднял глаза. Его руки дрожали, пальцы едва удерживали палочку. Он хотел возразить: Нет, это ты справилась, ты спасла нас обоих. Но в её голосе не было фальши, только тёплое доверие, словно его попытки были не менее важны, чем её уверенные удары.

И это чувство оказалось сильнее любого упрёка. Сильнее страха. Сильнее сомнений.

Впервые за долгое время Невилл позволил себе поверить: может быть, он всё-таки способен на большее, чем всегда думал.

Ночь стояла неподвижной, и всё вокруг казалось зыбким, будто реальность сама отступала, пропуская вперёд иной мир — тёмный, настороженный.

Тело последователя лежало у самых корней, словно лес принял его в свою гниющую утробу. Он ещё дышал, но каждое движение воздуха вызывало сухой, срывающийся на хрип звук. Луна не сводила с него взгляда, её палочка дрожала едва заметно, готовая в любой миг ударить новым заклинанием.

Невилл сделал шаг, и сердце ударилось в горло — так громко, что ему казалось, Луна тоже это слышит. Он никогда прежде не стоял рядом с умирающим человеком. Даже враг — с закопчённым плащом, с лицом, изуродованным фанатичной решимостью — оставался человеком. И это пугало больше всего.

— Зачем ты пришёл сюда? — выдавил Невилл. Голос его прозвучал неожиданно твёрдо, будто не принадлежал ему самому.

Капюшон соскользнул, открывая лицо, измождённое и чужое: сероватая кожа, растрескавшиеся губы, глаза, в которых не было света. Лишь пустота и жгучая решимость.

— Господин… скоро пробудится, — прохрипел он. — Сангвинарис жаждет… крови… Лонгботтома…

Имя ударило в Невилла, как проклятие. Оно прозвучало слишком громко для ночи, слишком тяжело, словно на него легла печать. Он отступил на шаг, пальцы побелели на палочке. И именно в этот миг тёплая ладонь Луны легла ему на локоть. Не крепко, но уверенно. Она не позволила ему убежать от этих слов, от этой судьбы.

Последователь дернулся, будто хотел рассмеяться, но только захрипел и вытянул губы в беззубой улыбке. Ещё вдох — рваный, судорожный, и грудь его осела. Лес, казалось, замкнулся над ним, и дыхание растворилось в ночи.

Повисла тишина. Гнетущая, вязкая, полная слуха. Даже листья перестали шевелиться — словно сама природа замерла, впитывая сказанное.

— Они ищут тебя, — наконец произнесла Луна мягко, но так, что слова легли глубоко. — Но это не твоя вина.

Невилл стоял, стиснув кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Он чувствовал не просто страх — холодное, обжигающее предчувствие. Это не были случайные нападения, не чья-то блажь. Его фамилия стала ключом. Ключом к чему-то древнему, кровавому. А ключи всегда открывают двери — и редко те, которые ждёшь.

Луна смотрела на него спокойно, но в её глазах отражался лес — тёмный, глубинный, бездонный. Она будто знала: их путь только начинается.

И Невилл впервые понял, что выбора у него больше нет. Только дорога вперёд.

Тишина напоминала молчание, которое давило на плечи, как свод каменной пещеры. Лес будто затаил дыхание: ни шороха, ни треска ветки, только редкие всполохи огня, отбрасывающие на стволы деревьев длинные, вытянутые тени. Они походили на фигуры, следящие из мрака, — и Невилл никак не мог отделаться от ощущения, что это не просто игра воображения.

Он сидел, согнувшись, словно под тяжестью невидимой ноши, пальцы крепко вцепились в колени. Взгляд упирался в языки пламени, но мысли летели обратно — туда, где предсмертный шёпот прорезал ночь:

«Сангвинарис жаждет крови Лонгботтома…»

Эти слова эхом звенели в голове, будто кто-то повторял их за его спиной. Невилл сглотнул, и в груди поднялась волна горечи и страха, от которых невозможно было отмахнуться.

Рядом сидела Луна. Она не пыталась заговорить, не тянулась к нему с поспешными утешениями. Её молчание было иным: тёплым, принимающим. Только отблески огня делали её глаза чуть золотистыми, придавая ей вид таинственный и спокойный — как у древнего существа, что знает больше, чем готово сказать.

— Ты понимаешь, что это значит? — хрипло выдавил Невилл, наконец решаясь нарушить тягучую тишину. Голос звучал так, будто каждое слово царапало горло изнутри. — Они думают, что я… связан с этим чудовищем. Что кровь Лонгботтомов — ключ.

Он поднял глаза на Луну. Он ожидал увидеть испуг или недоумение, может быть, даже отстранённость. Но там не было ничего подобного. Только ровное, тихое принятие — как будто она знала это давно.

— А разве это неправда? — спросила она мягко, без вызова, без осуждения.

Невилл будто получил удар. Он вздрогнул, и сердце заколотилось сильнее.

— Ты… ты тоже так думаешь? Что во мне есть что-то… их?

Луна чуть покачала головой.

— Я думаю, что твои родители сделали выбор, — сказала она так просто, что эти слова прозвучали почти как заклинание. — Они использовали свою кровь, чтобы запечатать силу дракона. Они связали себя с ним, чтобы другие были в безопасности. И ты — продолжение этого выбора. Не клеймо, Невилл. Связь.

Невилл замер. Он хотел возразить, но слова застряли. Перед внутренним взором возникли фотографии родителей, что хранились у бабушки: светлые лица, улыбки, которые он помнил даже сквозь годы. Но теперь к этим воспоминаниям примешивалось другое — их подвиг, их жертва. Они были не только его семьёй, но и стражами, и именно поэтому он сам становился целью.

— Но если они были ключом, — прошептал он, почти боясь услышать себя, — значит… и я могу открыть. Я могу всё разрушить.

Его пальцы сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в кожу. Страх был тяжёлым, липким, и в нём было что-то пугающе справедливое: он действительно мог оказаться угрозой.

Луна протянула руку и легко коснулась его плеча. Её прикосновение было лёгким, но твёрдым — как корень дерева, который держит землю.

— Слабость и страх — это то, что делает нас уязвимыми, — сказала она тихо. — Но это не то, что определяет тебя. Определяет то, что ты выберешь дальше.

Слова были простыми, почти наивными. Но именно в этой простоте крылась сила. В них было то, чего Невилл давно искал: кто-то, кто не жалеет его, а верит в него.

Он вдохнул глубже, и впервые за весь вечер почувствовал, что воздух не давит на грудь. Лес зашевелился — листья затрепетали, ветви застонали под ветром, словно сама природа подтверждала слова Луны. И в этот миг между ними натянулась тонкая нить доверия — едва уловимая, но прочная.

Невилл поднял взгляд. В её глазах было понимание. Настоящее. И почти — то, чего он боялся и хотел одновременно. Близость.

Он решился.

— Если они считают, что моя кровь — ключ… значит, я должен узнать всё. Всё, что связано с драконом.

Огонь треснул, бросив искры в небо. Их лица освещал тёплый свет, и казалось, что впереди уже обозначился путь: вглубь леса, туда, где тайны прошлого ждали, пока кто-то осмелится их раскрыть.

Луна шагала чуть впереди, ступая так легко, будто сама тропа стелилась под её ногами. Её волосы ловили редкий свет сквозь кроны и мерцали в полумраке, словно отражали звёзды, прячущиеся за тучами. Она двигалась уверенно, хотя вокруг лес сгущался, становясь всё более тяжёлым, давящим.

Невилл плёлся за ней, чувствуя, как сердце бьётся где-то слишком высоко в груди, мешая дышать. Он старался не смотреть вниз, на тёмные корни, среди которых ещё недавно лежало обездвиженное тело последователя. Каждый шаг отзывался тяжестью, но не в ногах — в душе.

Он привык к тому, что его считают «тем самым Невиллом» — медлительным, неловким, вечным неудачником, которому вечно всё падает из рук. Но теперь он оказался в центре чего-то слишком древнего и слишком страшного. И именно его имя враги шептали, как проклятие. Его кровь, его род — ключ к силе, о которой он и мечтать не смел.

— Ты боишься, — тихо сказала Луна, не оборачиваясь. Слова её прозвучали не как упрёк и не как вопрос — будто она констатировала очевидное, вроде того, что листья здесь тёмнее, чем на опушке, или что ветер несёт запах сырости и земли.

Невилл остановился, глядя на её тонкую спину, и только потом выдавил:

— А разве я не должен? — Голос его прозвучал низко и глухо, будто сквозь вязкую воду. — Они хотят моей крови. Думают, что я — дверь. Что я… инструмент. Я не знаю, что делать.

Луна обернулась. Свет фонаря, который висел у неё на поясе, очертил её лицо золотистой рамкой. Она не выглядела удивлённой или встревоженной. Наоборот — спокойной, как всегда. Но в её глазах теплилось что-то новое: мягкость, почти нежность.

Она сделала шаг ближе, склонила голову набок, словно разглядывая его с тем же вниманием, с каким рассматривала редких насекомых или узоры на камнях.

— Бояться — нормально, — сказала она просто. — Но доверие рождается не из силы. Оно появляется, когда ты идёшь вперёд, несмотря на страх.

Невилл почувствовал, как у него перехватило дыхание. В её голосе не было ни тени сомнения. Он хотел отвести взгляд, но не смог — её слова удержали его крепче любого заклятия.

— Но я могу всё испортить, — прошептал он. — Если они правы… если я действительно связан с этим Сангвинарисом… я не спасу никого. Я только навлеку беду.

Она протянула руку и сжала его ладонь. Пальцы Луны были прохладными, лёгкими, будто касание ветра. Но в нём не было ни жалости, ни сочувствия — только уверенность, твёрдая и спокойная, как сталь.

— Если ты связан с этой силой, — сказала она, — значит, ты можешь её понять. А если сможешь понять — значит, сможешь и остановить.

Эти слова будто рассекли тугой узел, сжимавший его грудь. Внутри стало чуть легче. И впервые Невилл задумался: может быть, его кровь — не только проклятие, но и возможность. Шанс.

Он кивнул, чувствуя, как в теле ослабевает дрожь, а вместе с ней и липкий страх.

— Спасибо, — сказал он тихо, почти шёпотом.

Луна улыбнулась своей особенной, рассеянной улыбкой. Но сейчас в ней не было ничего странного или далёкого. Только тепло и принятие.

И пока они шагали дальше сквозь лес, где тени становились гуще, а ветер приносил тревожный шорох, между ними крепло что-то большее, чем союз ради выживания. Нить доверия, тонкая и невидимая, уже тянулась от одного сердца к другому. И, возможно, в этой нити зарождалось нечто ещё — тихое и хрупкое, но неизбежное.

Лес редел постепенно, словно сам выводил их к тому, что скрывал веками. Шаги становились мягче, тише — не потому, что они шли осторожнее, а потому что сама земля будто поглощала звук, не желая тревожить древний покой. Ветки расходились в стороны, образуя тёмный коридор, по которому шла Луна. Её походка была лёгкой, но уверенной, словно она знала дорогу не глазами, а сердцем.

— Ты видишь путь? — тихо спросил Невилл, стараясь не поднимать голоса.

— Не вижу, — ответила она так же негромко. — Но чувствую. Места вроде этого не прячутся от тех, кто готов их найти.

И в следующую секунду они вышли на поляну.

Перед ними раскинулся круг из камней — двенадцать массивных монолитов, поднятых из земли, будто сам лес выталкивал их из своих корней. Камни были покрыты мхом и сетью трещин, но даже время не смогло стереть резьбу на их поверхностях: древние руны сияли в свете луны, словно едва заметным дыханием. В центре круга возвышался плоский валун, на котором лежала выемка — вытянутая, по форме напоминавшая человеческое тело.

Невилл остановился так резко, что корни зацепили его ботинок. Сердце ударилось в грудь, словно узнало это место раньше разума.

— Это… — его голос дрогнул. — Круг для жертвоприношений.

Луна не испугалась. Она медленно обошла ближайший камень, ладонью скользнув по шершавым линиям рун. На её лице отразилось странное выражение — смесь восхищения и печали.

— Не просто жертвоприношений, — сказала она. — Здесь работали с кровью. Видишь, как символы соединяются в сплетение? Это не заклятия смерти. Это печати. Их можно усиливать или ломать кровью.

Невилл подошёл ближе, не отрывая взгляда от центрального валуна. На его поверхности темнели следы, застывшие в трещинах камня. Они были слишком старыми, чтобы принадлежать недавней жертве, но слишком сильными, чтобы время могло их стереть.

— Мои родители… — прошептал он, чувствуя, как горло сдавливает комок. — Если они действительно участвовали в запечатывании, то… может быть, именно здесь.

В воображении встала картина: молодой отец, рядом мать, их палочки подняты, руки дрожат от усилия. Кровь капает на камень, впитывается в руны, а вокруг них поднимается рев чудовищной силы, стремящейся вырваться на свободу. И всё же они стояли до конца.

— Значит, культ тоже знает об этом месте, — сказала Луна. Её голос нарушил его видение, но не развеял его. — Если они попробуют повторить ритуал… они будут искать тебя.

Слова ударили в него, как заклинание «Ступефай». Невилл отшатнулся, будто сам круг мог в любую секунду втянуть его в себя. Он чувствовал, что всё вокруг дышит — мох на камнях, земля под ногами, сами символы. Всё это смотрело на него, ждало его крови.

Но Луна подошла ближе и коснулась его плеча. Её рука была лёгкой, но в этом прикосновении было больше силы, чем во всём каменном круге.

— Смотри, — сказала она. Её пальцы указали на одну из рун. — Здесь знак света. Не тьмы. Всё это создано не только ради жертвы. Это круг защиты. Его замкнули кровью. Но кровь может не только открыть. Она может и закрыть.

Невилл прищурился, всматриваясь. И правда — среди изломанных линий были лучи, словно восходящее солнце, вплетённое в узор. Он почувствовал, как в груди загорается крохотная искра надежды.

— Значит… у меня есть выбор, — прошептал он.

Луна улыбнулась своей мягкой, чуть рассеянной улыбкой. Но сейчас она казалась светом среди этого мрака.

— У тебя всегда есть выбор, Невилл.

Ветер прошелестел сквозь вершины деревьев, словно подтверждая её слова. Камни стояли недвижно, но в их безмолвии было что-то торжественное, как будто они слышали их разговор и хранили память о тех, кто уже приходил сюда.

Невилл сжал кулаки. Он ещё не знал, как именно будет бороться, но знал одно: этот круг станет полем их битвы.

Лес больше не был просто лесом — он превратился в живую ловушку.

Каждая ветка, каждый корень словно сговорились с тьмой, чтобы не выпустить их из кольца. Невилл и Луна мчались сквозь чащу, их дыхание рвалось на части, а за спиной всё громче раздавался скрип и шорох — словно сама земля ожила и преследовала их.

Тёмные фигуры двигались с пугающей слаженностью. Их мантии почти не шелестели, а заклятия рвались из палочек одно за другим, превращая ночной лес в ад из света и теней. Красные разряды вспарывали воздух, прожигая стволы, зелёные лучи смертоносно свистели мимо, разбивая корни в пыль.

— Protego! — выкрикнул Невилл, разворачиваясь. Щит вспыхнул перед ними прозрачным куполом, и два проклятия разлетелись искрами. Но удар был так силён, что его отбросило назад, едва не сбив с ног.

Луна подхватила его за руку и рванула вперёд. Она бежала удивительно быстро и легко, будто сама ночь помогала ей прокладывать путь. Её волосы мелькали светлым пятном среди мрака, и это было единственное, за что Невилл цеплялся взглядом, боясь потерять её в хаосе.

— Нельзя просто убегать! — крикнул он, задыхаясь. — Нужно их задержать!

Он остановился и резко вскинул палочку.

— Herbivicus! Amplifico!

Заклинание вырвалось зелёным сиянием, и под ногами культистов взорвался кустарник. Толстые побеги обвились вокруг их ног, ветви вцепились в руки, а острые листья хлестали по лицам. На мгновение крики и ругательства заглушили лес.

— Отлично! — воскликнула Луна, и в её голосе прозвучало то самое вдохновение, которое давало силы продолжать. Она подняла палочку. — Lumos Solaris!

Из её руки вырвался яркий белый свет, ослепивший врагов. Фигуры отшатнулись, закрывая лица. На их мантиях проступили кровавые символы, будто огонь высветил то, что они пытались скрыть.

— Бежим! — повторила Луна, и они снова рванули прочь, пока путы и слепящий свет держали врагов на расстоянии.

Но лес не сдавался. Из земли вырывались новые лозы, ещё толще и злее. Они хватали их за щиколотки, рвали одежду, оставляли кровавые следы на коже. Невилл, чувствуя, что силы покидают его, в отчаянии ударил палочкой о землю.

— Reverto ad terram!

Заклинание, больше напоминавшее древний зов, чем школьное упражнение, отозвалось низким гулом. Лозы на миг замерли, затем начали втягиваться обратно в почву, словно земля отзывалась на его волю.

Тишина длилась всего пару ударов сердца, но этого хватило. Невилл и Луна выскочили на склон, ведущий к ручью. Холодная вода сверкала в лунном свете, и её шум заглушал крики преследователей.

Они бросились вниз, спотыкаясь, но не останавливаясь, и рухнули прямо в воду. Поток подхватил их и унёс прочь, пряча в ревущем гуле.

Невилл, захлёбываясь, всё же успел взглянуть на Луну. Она держала его руку крепко, так, будто в этом была их последняя опора. В её глазах не было страха. Только твёрдая уверенность.

И он понял: впервые за долгое время он не одинок.

Теперь они вместе.

И культ, каким бы сильным он ни был, столкнулся не только с его кровью, но и с его решимостью.

Они вырвались к опушке, где лес расступался, открывая мрачный, затянутый туманом простор. Сбив дыхание, Невилл и Луна рухнули на влажную, пахнущую сыростью траву. Сердце у Невилла всё ещё колотилось, будто готовое вырваться наружу, руки дрожали, а лёгкие жгло от бега. Но усталость в тот же миг отступила: прямо перед ними, сквозь пелену тумана, вспыхнул слабый, но зловещий свет.

Между стволами угадывалась поляна. Там мерцали десятки факелов, выстраивая кольцо жёлтых огней. Их пламя, словно загнанное в капкан, колыхалось в одном ритме, будто подчинялось невидимому заклятию. Тени, отбрасываемые огнём, были слишком длинными, непропорциональными, и казалось — они тянутся сквозь туман к самому лесу.

Внутри этого светящегося круга двигались люди в чёрных мантиях. Их капюшоны скрывали лица, но шаги были уверенными, медленными — как у тех, кто знает, что выполняет древний ритуал. На земле лежали каменные столбы, их устанавливали один за другим, соединяя красноватыми верёвками, вплетёнными с рунами, воском и чем-то ещё… липким, тёмным.

— Это они… — голос Невилла едва не сорвался. — Они строят ритуальный круг.

Луна, лежавшая рядом, приподнялась, вытянув шею. В её глазах вспыхнул холодный свет.

— Смотри. Все линии сходятся в центре. Видишь? Там — жертвенный камень.

Невилл поймал её взгляд и почувствовал, как дыхание застряло в груди. В самом центре круга действительно возвышался серый монолит, обвитый цепями, испещрённый свежими резами. Его поверхность блестела в свете факелов так, будто её только что обливали кровью.

Вспышкой вернулось воспоминание: сиплый голос умирающего культиста в библиотеке, его последние слова: «кровь Лонгботтома».

Невилл сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу. Он ощутил, как его пальцы дрожат, сминая холодную траву.

— Это я… Они ждут меня.

Луна протянула руку и мягко, но твёрдо положила её ему на плечо.

— Нет. Они ждут не тебя. Они ждут твою кровь. Пойми разницу.

Но от её слов в душе не становилось легче. Напротив, тьма вокруг будто зашептала громче, повторяя издевательским эхом: «ты ключ, ты жертва, ты нужен им».

Невилл попытался отвести взгляд, но огни факелов притягивали его, как глаза хищника. С каждой секундой пламя вспыхивало ярче, и от костей, установленных в землю, тянулись невидимые нити. Он вдруг почувствовал привкус металла на языке — воздух был пропитан магией крови. Даже земля под ладонями дрожала, словно откликалась на зов ритуала.

— Полнолуние… — едва слышно произнесла Луна. — Они готовят всё к ночи полнолуния.

Эти слова ударили в Невилла сильнее любого заклятия. Полнолуние — это не завтра, не через месяц. Оно уже близко, всего через несколько дней. Времени почти нет.

Он медленно повернулся к Луне. В её лице не было страха — только сосредоточенность и странная мягкость, которая всегда придавала ему сил. Но теперь в его собственных глазах, несмотря на страх, горел огонь.

— Если всё это правда… если я и вправду связан с этим драконом… значит, единственный способ остановить их — узнать, как именно.

Луна чуть кивнула.

— Тогда мы должны опередить их. Найти тайну раньше, чем они завершат круг.

Ветер поднял листья и унёс их в сторону поляны. Казалось, сама ночь внимала их разговору. Где-то в глубине леса завыл пёс или волк, и этот звук отозвался внутри Невилла холодом. Он понимал: то, что они увидели, — лишь начало. Ритуал будет завершён, и в ночь полнолуния земля окрасится кровью.

А если они не успеют — эта кровь будет его.

Лес стоял недвижимым, словно и сам затаил дыхание. Ни ветерка, ни шороха — только давящая тишина, в которой каждый звук становился чужеродным и слишком громким. Где-то далеко ухнула сова, но её крик оборвался, будто был задушен самой тьмой. Эхо растаяло, а над поляной повис гул — низкий, дрожащий, будто сама земля начинала петь чужую, недобрую песнь.

Невилл и Луна лежали в тени старого бука, так низко прижавшись к сырой земле, словно надеялись раствориться в мхе и траве. Листья над ними колыхались еле заметно, но это было не движение ветра — скорее отклик на ту силу, что поднималась с поляны впереди.

Перед ними, сквозь сизый туман, раскинулся круг культа. Сотни свечей горели ровными рядами, и каждая из них излучала не тепло, а мёртвый холод. Их пламя не было золотым — оно было густо-чёрным, и казалось, что фитили вытягивают свет из самой ночи, оставляя пустоты. Дым от свечей не поднимался, а стекал вниз, по земле, вязкой чёрной пеленой, выжигая траву и оставляя на ней мрачные, извивающиеся следы.

Фигуры в капюшонах двигались бесшумно, но с пугающей согласованностью. Каждый шаг, каждый поворот был частью единого замысла, как будто их вёл один разум. Они расставляли сосуды с густой красной жидкостью, в которой тускло отражался лунный свет. Это была кровь — слишком густая, слишком тёмная, и на свету она казалась не живой субстанцией, а чем-то чужим, текучим металлом. Она тянулась к центру поляны, к каменному алтарю, словно у неё была собственная воля.

— Ты чувствуешь? — едва слышно прошептала Луна, её губы едва шевелились.

Невилл только кивнул. Он чувствовал слишком многое. Воздух вокруг становился густым и вязким, словно его насыщали чем-то чужим. Каждый вдох был тяжёлым, будто он втягивал не кислород, а расплавленный свинец. Горло саднило, лёгкие сжимались, и с каждым мгновением становилось всё труднее сопротивляться нарастающей панике.

Капюшонники одновременно подняли руки, и гул усилился. Это не был голос, не было и слов. Это была вибрация — низкий, звериный рык, проходящий сквозь корни, камни и кости. Земля откликалась дрожью, и даже трава возле их ног трепетала, словно стараясь ускользнуть от невидимой силы. В воздухе начали вспыхивать линии — руны, начертанные невидимыми руками, они тянулись друг к другу, сплетаясь в странные узоры.

Невилл вцепился пальцами в кору дерева рядом, ногти впились в грубую поверхность. Всё его естество протестовало, кричало, что нужно бежать, что нельзя оставаться здесь ни мгновения. Но он не мог отвести взгляд.

— Они сжигают саму ночь, — прошептала Луна. Её голос дрогнул впервые, и в этом было что-то страшнее самого ритуала — потому что Луна никогда не боялась.

В центре круга вспыхнул факел — выше и темнее остальных. Его пламя было не светом, а дырой в воздухе, искажением, из которого потянуло запахом — металлическим, резким, словно железо, оставленное в крови. Этот запах ударил Невиллу в голову сильнее любого проклятия.

И тогда он увидел. Камни, окружавшие алтарь, будто пришли в движение. Их тени вытянулись вверх, слились, складываясь в очертания чего-то колоссального. Оно не имело формы, лишь намёки — крылья, зубы, когти. Силуэт дракона, недорождённого, но уже жуткого, тянулся к луне, будто к источнику силы.

Невилл ощутил, как дрожат его руки, как холод проникает в самое сердце. Страх был таким сильным, что в какой-то миг он почти потерял ощущение собственного тела. Но рядом Луна прижалась к земле ещё крепче, её глаза сияли отражением чёрного пламени, и в этом сиянии не было ужаса — только ясное понимание.

— Это начало, — сказала она, и слова прозвучали как приговор. — Он просыпается.

Воздух дрожал, как натянутая струна. Чёрное пламя взвивалось всё выше, и казалось, что само небо рвётся на клочья под его тяжестью. Но тепла в этом огне не было — напротив, из него веяло мёрзлым дыханием пустоты. Холод просачивался в лёгкие, в кровь, в кости, будто мир сам вывернулся наизнанку.

И тогда раздался голос.

Не звук — мысль, тяжёлая и неотвратимая, как удар колокола. Он не просто проникал в уши — он дробил кости изнутри, прокладывал себе дорогу сквозь нервы, прожигал каждую жилу. Это был многоголосый хор, в котором слышалось одновременно и шипение, и рык, и человеческая речь.

— Я… чувствую твою кровь…

Невилл резко втянул воздух, будто захлебнулся. Он прижал ладонь к груди, и на миг ему показалось, что сердце перестало принадлежать ему самому. Чужая сила коснулась его изнутри — ощупывала, зондировала, как слепой, пробующий ткань.

Луна вздрогнула рядом, её зрачки расширились, но она не вскрикнула. Только дыхание стало чаще. Она тоже слышала это.

Над поляной туман закрутился в спираль, как дым, всасываемый в невидимую воронку. И из неё, словно из чрева ночи, выползла тень. Сначала бесформенная, клубящаяся, похожая на смолу, что растекается по воздуху. Но постепенно в ней начали складываться очертания.

Крылья.

Огромные, простирающиеся на десятки ярдов, словно небесный шатёр, закрывающий свет. Шея, извивающаяся, как река. Лапы, едва различимые, но тяжёлые, будто сами камни дрожали от их присутствия.

И глаза.

Два угля, пылавшие в дыму, два прожектора ненависти, упёртые прямо в Невилла.

— Сын тех… кто бросил мне вызов, — прорычал голос. Но звук его не рождался во рту. Он гремел прямо в голове, раскалывая череп изнутри. — Я помню их кровь. Я чувствую её в тебе.

Ноги у Невилла подогнулись, и он упал на колени. Пальцы вцепились в землю так, что под ногтями скрипнула грязь и песок. Перед глазами мелькнули картины — мать, смеющаяся в саду, отец, что склоняется над книгой. Но в этом видении их лица были искажены не светом памяти, а тенями чужой воли.

«Они уже были отмечены им… — промелькнула мысль. — Может, и я тоже?»

— Нет… — хрипло выдохнул он, даже не замечая, что сказал это вслух. — Я не они.

И тогда дракон засмеялся.

Смех не имел звука, но он был слышнее любого грома. От него деревья согнулись, словно давленные ветром, а туман разорвался, как ткань, распадаясь в клочья.

— Ты — их продолжение, — прошипел Сангвинарис. — Их кровь течёт в тебе. И она… моя.

Каждое слово вонзалось в сердце Невилла, как раскалённый клинок. Он чувствовал — не только слышал. Кровь в жилах откликалась на этот зов, будто хотела подчиниться. В груди рождалось странное, тягучее тепло — и он вдруг понял, что это не страх. Это было другое. Сила. Сила, которая могла его сломать, если он протянет к ней руку.

Луна положила ладонь на его руку.

— Не слушай, — её голос был тихим, но твёрдым, словно сталь, скрытая под бархатом. — Это не твои мысли, Невилл. Это он пытается заставить тебя поверить.

Он обернулся к ней, и впервые заметил — её глаза сияли. Не страхом, не отчаянием, а чистым светом, отражением лунного круга, что едва пробивался сквозь тьму.

— Но… — сорвалось у него, и слова застряли в горле. Он не был уверен. Часть его хотела поддаться, раствориться в этом голосе, перестать бороться.

И тогда чёрное пламя на поляне взметнулось ещё выше, словно Сангвинарис вдохнул полной грудью. Земля под ними дрогнула, и в каждой капле ночи зазвенел тот же смех.

Голос снова ударил по его сознанию:

— Проснись. Твоя сила — моя. Твоё имя — моё.

Невилл сжал зубы так, что закровоточили дёсны. Ему казалось, если он уступит ещё миг — он потеряет себя навсегда.

Тень дракона расползалась по небу, словно вторая ночь накрывала землю. Её очертания дрожали в пламени костра, и казалось, что сама земля стонет под тяжестью чёрных крыльев.

Круг капюшонов, до этого недвижный, дрогнул. Одновременно несколько фигур дёрнулись, будто их затронуло одно и то же внезапное ощущение. Один из них резко повернул голову, и блеск холодных глаз сверкнул в прорехе маски.

— Там! — голос, ломкий и хриплый, словно сухая ветка переломилась под ногой.

И десятки голов обернулись к зарослям, где притаились Невилл и Луна.

Мгновение — и мир взорвался.

Алые и зелёные лучи сорвались из палочек, прорезая ночь, ослепляя. Взрыв обрушился на кусты, разметав листья и ветви, и Невилл едва успел перехватить Луну за руку, перекатываясь в сторону. Земля загудела от магического удара, и клочья мха посыпались им на волосы.

— Беги! — сорвалось у него. Но Луна уже поднялась, словно не замечая хаоса. В её руках палочка светилась мягким сиянием, и в лице не дрогнуло ни одного мускула. Она смотрела прямо на приближающиеся фигуры, как на облака, плывущие по небу.

Невилл поднялся рядом. Сердце колотилось так сильно, что отдавалось в висках. Но руки — впервые — не дрожали. Словно всё то, что всегда казалось слабостью, вдруг обернулось сосредоточенностью. Он сжал палочку и почувствовал: это не инструмент и не оружие. Это — часть его самого.

— Immobulus! — выкрикнул он.

Один из капюшонных вздрогнул и застыл, будто замороженный в воздухе, его жест превратился в нелепую скульптуру.

Другой рванулся вперёд, заклинание полоснуло по стволам деревьев, разметав щепки, но Луна отразила удар с лёгкостью. Щит её заклинания был прозрачен, как зеркало воды, и вспыхнул мягким серебром, когда в него врезался поток тьмы.

— Ты справишься, — сказала она спокойно, и голос её был твёрже любой защиты.

Невилл стиснул зубы. Перед внутренним взором мелькнули классы в Хогвартсе, когда он путал формулы заклинаний; смех за спиной, когда его палочка искрила в руках. Но сейчас он вдруг понял: это всё было лишь испытанием. Всё, что он пережил, вело к этому мгновению.

— Herbivicus! — рявкнул он.

Земля под ногами содрогнулась, и из трещин вырвались побеги. Они взметнулись, как змеи, оплетая ноги противников, тянули их вниз, не слушая мольбы и заклятия. Фигуры падали, захлёбывались собственным криком, пытались резать лианы ножами, но те становились всё толще, крепче.

Стая капюшонов распалась на несколько потоков — кто-то пытался прорваться сквозь переплетённые ветви, кто-то бил проклятьями вслепую. Лучи сыпались со всех сторон, красные и зелёные нити заклятий плели сияющий кокон вокруг поляны. Невилл чувствовал, как кольцо сжимается.

Из темноты к ним подкрался один — его дыхание было слышно уже за спиной. Но Луна, даже не обернувшись, метнула заклинание:

— Lumos Solem!

Вспышка света рванула во тьму, ослепляя. Маг заорал, хватаясь за лицо, и споткнулся, падая в костёрный песок. Его крики слились с хором заклинаний, свистящих в воздухе.

Двое, вырвавшиеся из лиан, почти одновременно обрушили на Невилла проклятья. Он не успел подумать — только поднял руку. И земля откликнулась. Толстый корень дуба прорезал дерн, вздыбился стеной и встретил удары, отбросив их искрами.

Сила хлынула в него потоком, как будто сам лес услышал зов. На миг он застыл — поражённый. Это было больше, чем просто заклинание. Словно сама земля признала его своим.

Но времени удивляться не было. С новой яростью на них надвигалась следующая волна. Невилл закричал, и в этом крике не было страха — только решимость.

— Держись рядом!

Они с Луной двигались так, словно тренировались вместе долгие годы. Она — внезапный свет, ослепляющий, отводящий удары. Он — камень и корни, тяжесть и стойкость. Их магия переплеталась, создавая единый ритм.

Противники падали один за другим, сбиваемые, опутанные, лишённые палочек. Но круг неумолимо сжимался. За их спинами шумел костёр, в котором плясало чёрное пламя ритуала. Над ними тяжело висела тень дракона, и каждый новый его вздох заставлял землю дрожать.

И вдруг Невилл понял: культ не стремится победить их в бою. Они загоняли их в центр, прямо под взгляд Сангвинариса.

Заклинания рвались в воздухе, как раскаты грома, сталкивались и взрывались ослепительными вспышками, обжигая воздух запахом озона и пепла. Лес вокруг уже не был прежним — деревья гнулись, кора слетала с ветвей, сухие листья горели и сыпались пеплом. Всё пространство превратилось в дикий вихрь света, дыма и криков.

Луна стояла рядом, тяжело дыша, её тонкие волосы прилипли к лицу, но глаза оставались ясными и глубокими, словно отражали иной мир, недоступный врагам. Она держала палочку так, будто это был не предмет, а естественное продолжение её самой, и её заклинания рождались без колебаний — плавные, уверенные, как дыхание.

Невилл чувствовал, как силы покидают его тело. Каждое движение палочки становилось похожим на борьбу не только с нападающими, но и с собственным истощением. Его мышцы ныли, лёгкие жгло, будто он вдохнул дым костра. Но куда тяжелее была тень, тяжело нависшая над головой.

Дракон.

Сангвинарис.

Он был в воздухе, но куда ближе — в самом сознании. Его голос не просто звучал — он гремел, как лавина камней, разрывал мысли на куски, выталкивал все другие звуки.

— Я чувствую твою кровь… — хриплый шёпот разнёсся в голове, и Невилл едва не потерял равновесие. — Сын тех, кто осмелился бросить мне вызов…

Земля под ногами качнулась. Он почти рухнул на колени.

И вдруг — образы. Настолько яркие, что они заслонили бой вокруг.

Больничная палата. Запах зелий и тишина, разорванная едва слышным шепотом. Белые простыни, руки, бессильно лежащие поверх них. Лица родителей. Их глаза — пустые, смотрящие сквозь него, будто он был лишь тенью, не заслуживающей внимания.

Боль сжала грудь, и в ушах вновь прозвучал грохочущий голос:

— Они потерпели поражение. И ты падёшь так же.

Эти слова резали глубже любого заклинания. На миг он почти поверил: да, он — всего лишь слабая тень. Сын героев, который не унаследовал их силы. Неуклюжий, неловкий мальчик, которого вечно жалели, но не воспринимали всерьёз.

И тогда — другое воспоминание.

Совсем простое, но ясное, как свет в тёмной комнате.

Мама, склонившаяся к нему, когда он был маленьким, её ладонь, мягко скользящая по его волосам. Голос отца — тёплый, уверенный, полный смеха, когда он впервые пробовал колдовать и у него ничего не выходило. Их вера — не в успех, не в силу, а в сам факт, что нельзя сдаваться. Что быть собой — уже значит стоять до конца.

Эта мысль вспыхнула в сердце Невилла, разгоняя тьму. Он почувствовал — их сила была не в победах. Их сила была в стойкости. В том, что они никогда не отступали.

Он поднял голову. Дракон всё ещё был там, огромный, чёрный, с глазами, горящими, как угли в бездонной печи. Его дыхание было ядом, железом, смертью. Но в груди Невилла уже не было пустоты.

— Нет, — сказал он вслух. Голос дрогнул, но не сломался. — Я не такой. Я не сломаюсь.

Он шагнул вперёд, встав между Луной и капюшонами. Поднял палочку, и его руки впервые были неподвижны, твёрдые, как камень.

— Protego Maxima!

Щит взвился, сияющей стеной встал перед ними. Удары заклинаний врезались в него с грохотом, осыпая искрами, но он выдержал. Отдача прошла по пальцам, делая их онемевшими, но он не отступил ни на шаг.

Луна взглянула на него — и впервые за весь вечер её глаза вспыхнули настоящим удивлением.

— Невилл…

— Мы справимся, — сказал он. И сам поверил этим словам. — Вместе.

И словно сама земля откликнулась на эту решимость, почва под ногами дрогнула. Корни деревьев зашевелились, ломая камни, поднимаясь наружу. Толстые, живые, они тянулись к культникам, обвивали их ноги, сбивали с ног, стягивали в землю. Маги закричали, их заклинания погасли, когда их руки связали корни.

Невилл чувствовал: это не было одним лишь заклинанием. Это был ответ самой земли, её голос, сошедший в унисон с его собственным сердцем.

И он понял: он больше не тень своих родителей.

Он — продолжение их силы.

И он — сам по себе.

Земля под ногами дрожала всё сильнее, будто в глубинах леса билось огромное сердце. Невилл слышал этот пульс — не ушами, а всем телом: тяжёлый, размеренный, но исполненный силы. Его собственная грудь отзывалась тем же ритмом. Казалось, магия больше не ограничивалась тонким прутом палочки в его руках. Она проникала в кости, в дыхание, в каждую жилку его существа.

Корни деревьев, рвущиеся из почвы, извивались, как змеи, но при этом в их движении не было хаоса — наоборот, в нём ощущался порядок, некая первозданная гармония. Они несли в себе гнев, но это был гнев защитника, а не разрушителя. Крик культников утонул в треске почвы: зелёные побеги росли так быстро, что земля сама рвалась в клочья.

Один из чёрных магов, не выдержав, рванул вперёд, крича заклинания на хриплом языке. Огненный клинок вспыхнул в его руке, и он попытался рассечь ближайший корень, но лишь искры брызнули от удара. Корень дрогнул, будто живая плоть, и тут же сомкнулся снова, сжимая его запястье железным обручем. Маг взвыл, но из земли тут же взметнулись новые побеги, оплетая его с ног до головы.

— Incarcerous! — выкрикнул Невилл, и вместо привычных верёвок в воздух рванули лозы, густые, тугие, с острыми шипами. Они сомкнулись на теле врага, затянув его рот зелёной петлёй.

Крик сорвался и тут же стих. Лишь глаза культника остались открытыми — и в них впервые мелькнуло не презрение, а животный страх.

Остальные не стали медлить. Сразу несколько жгутов пламени выстрелили в воздух, обрушиваясь на защитников. Луна двигалась с грацией хрупкого танца: её щиты вспыхивали, отражая часть атак, серебряные купола гасли, как мыльные пузыри, но при этом точно удерживали траекторию врагов. Там, где её магия не успевала, земля вставала стеной: лианы переплетались в живой барьер, и когда огонь ударил в них, раздалось громкое шипение — дым пошёл вверх, но ткани лоз не сдавались.

— Они слушаются тебя… — выдохнула Луна, и её голос был полон изумления.

Невилл тоже это чувствовал. Словно он был не просто магом, а проводником — голосом, руками самой земли. Каждое его движение отзывалось вокруг: побеги тянулись, словно ждали приказа. Внезапно он понял, что палочка лишь мешает. Он бросил её в сторону, освободив вторую руку, и шагнул вперёд.

— Crescite!

Земля содрогнулась. Из-под каменного круга вырвались десятки ростков — нежные, хрупкие, но за мгновение они вытянулись в гигантские древовидные хлысты. Их гибкие ветви взвились в воздухе и хлестнули культников, сбивая их с ног, ломая строй. Треск костей и вопли перемешались с тяжёлым запахом сырой земли и свежей листвы.

Воздух наполнился этим ароматом, чистым, как дыхание весны. Он контрастировал с железным, медным смрадом крови и порчи, что несли с собой культисты. Маги замешкались — их глаза метались, они уже не были единым строем. Их чёрные мантии сливались с ночью, но теперь на них лежали зелёные узоры лоз, как клеймо поражения.

Невилл шёл вперёд. Его шаги были уверенными, и с каждым ударом сердца корни сами расчищали ему дорогу. Он ощущал, как лес дышит вместе с ним, как сама магия древнего круга пробудилась, откликаясь на его решимость.

— Уходите! — крикнул он, и его голос разнёсся по поляне, резонируя с самой землёй.

Впервые за долгие годы в нём не было ни сомнения, ни робости. Это был голос мага, в котором проснулась его настоящая сила.

Культники падали один за другим. Те, кто пытался сопротивляться, оказывались оплетены и пригвождены к земле. Остальных сам лес гнал прочь, отталкивая, словно вырывая их из чуждого пространства.

Луна встала рядом, её глаза сияли в отражении зелёного света. В этот миг она смотрела на него так, словно впервые видела настоящего Невилла — не неловкого мальчика с дрожащими руками, а мага, который обрёл своё место и свою силу.

И лес, казалось, признал его тоже. На несколько драгоценных мгновений это пространство принадлежало им двоим.

Всё стихло лишь на мгновение. Лес словно выдохнул вместе с Невиллом, но это дыхание было затянуто тревогой. Корни, что он поднял, продолжали держать культников, извиваясь, как змеи, готовые задушить любого, кто дернётся. Но центр поляны жил своей жизнью. Каменный круг сиял багровым светом, вибрировал, как струна, и с каждым ударом становился всё ближе к тому, чтобы лопнуть.

Изнутри пробивалось нечто большее, чем просто сгусток тьмы. Силуэт дракона становился всё чётче. Его крылья, разверзшиеся над поляной, заслоняли половину неба, а глаза, два горящих угля, выжигали мрак насквозь. С каждым мгновением он становился более осязаемым, будто сама ночь сгустилась и обрела плоть.

Голос раздался внутри головы Невилла, и от него кровь в жилах будто застыла:

— Твоя кровь откроет мне дорогу… наследник… Ты не спасёшь их.

Невилл пошатнулся, едва не упал. Боль в висках была такой, словно череп вот-вот треснет. Он чувствовал, как печать, связанная с его родом, тянет, зовёт — его кровь сама искала выхода, чтобы пролиться в круг.

— Нет… — прохрипел он, хватаясь руками за голову. — Я не дам тебе…

Но слова утонули в рёве. Дракон хохотал — гулким, чудовищным эхом, от которого даже земля задрожала.

Луна встала рядом, но её взгляд был обращён не на дракона, а на сам ритуальный круг. В её глазах отражались вспыхивающие линии рун, багровый свет которых рвал тьму. Она медленно сняла с шеи свой амулет — тонкий серебряный диск с вырезанным узором луны и звёзд, тот самый, что всегда был с ней.

— Луна… что ты делаешь? — голос Невилла дрогнул, сорвался.

— То, что должна, — ответила она тихо, спокойно, будто всё это было лишь частью её пути. В её глазах не было ни страха, ни сомнения — только решимость. — Этот круг держит его… но и питает. Нужно разорвать узел.

Невилл замотал головой:

— Но это твой… семейный…

— Это всего лишь вещь, — перебила она мягко, и на мгновение в её голосе прозвучала та нежность, что всегда отличала её. Она коснулась амулета губами, будто прощаясь. — А ты — живой.

С этими словами Луна шагнула вперёд. Невилл рванулся за ней, но что-то удержало его — не лозы, не магия, а её собственный взгляд. Он понял: остановить её нельзя.

Луна подняла амулет обеими руками и бросила его прямо в раскалённый центр каменного круга.

Мир взорвался светом. Серебро мгновенно раскалилось добела и разлетелось сотнями осколков, каждый из которых вонзился в линии ритуала. Камень застонал, огонь взвыл. Чёрное пламя сжалось, выгнулось, словно его заключили в неведомые тиски.

— Нееет! — рык дракона пронёсся сквозь лес, поднимая ураганный ветер. Его силуэт пошёл трещинами, как зеркало, не выдержавшее собственного отражения. — Ты не сможешь удержать меня вечно… наследник… кровь всё равно призовёт меня…

Ветер сорвался в вихрь, сбивая капюшоны с поверженных магов, гасил огни, ломал ветви. Камни дрогнули и начали рушиться внутрь себя, словно круг сам себя пожирал. Чудовищная тень дракона рассыпалась в воздухе, как пепел, оставив за собой лишь запах гари и медный привкус крови на губах.

На поляне воцарилась тишина.

Луна стояла на коленях, её плечи дрожали. Она выронила руки, и серебряная цепочка, когда-то державшая амулет, бессильно скользнула в траву. Но её глаза всё ещё светились мягким, внутренним светом — светом того, кто принял решение и довёл его до конца.

— Луна! — Невилл подбежал, подхватил её под руки. Его пальцы дрожали, но хватка была крепкой, как никогда. — Ты… ты спасла нас…

Она улыбнулась устало, но в этой улыбке было больше силы, чем в любом заклинании:

— Нет, Невилл. Мы спасли. Вместе.

Он сжал её ладонь. И вдруг понял: лес тоже слушает. Лианы ослабили хватку, корни погрузились обратно в землю. Воздух очистился, запах крови отступил, уступая место свежести трав и влажного дерева.

И лес замолк — теперь по-настоящему. Лишь тихий шёпот листвы напоминал, что жизнь здесь продолжается.

Когда свет амулета угас, поле боя словно застыло. Сначала — тишина, тяжелая и вязкая, как дым. Потом стали слышны мелкие звуки: стон ветра в ветвях, треск веток, шорох упавших камней. Маги культа лежали поверженные: одни неподвижные, с лицами, искажёнными ужасом, другие — ещё живые, но связаны корнями, проросшими прямо из земли. Казалось, сам лес отвернулся от них, заключив их в узилище, словно в наказание за дерзость.

Воздух же оставался чужим. Он не остыл, не вернулся в привычное дыхание ночи, а дрожал, как натянутая струна, которую вот-вот коснётся невидимая рука. Даже после победы нельзя было назвать его чистым.

Невилл осторожно помог Луне подняться. Она была бледна, губы пересохли, но её глаза светились упрямым, ровным светом. Руки, ещё недавно дрожавшие от напряжения, теперь лежали спокойно в его ладонях. Она глубоко вдохнула и подняла голову — вместе они посмотрели на центр каменного круга.

Там, где секунду назад бушевало чёрное пламя, зияла воронка. Это была не яма и не разлом, а скорее тень, расплывчатое пятно в воздухе, излом пространства, которое словно не могло решить, существует ли оно или нет. Глазам было трудно удерживать на нём взгляд: оно пульсировало, исчезало и возникало вновь, будто дыхание чего-то спящего.

И из этой тени всё ещё доносился голос. Он не был громким — наоборот, глухой и тяжёлый, как камень, упавший в колодец. Но от этого он звучал страшнее.

— Вы думаете, что удержали меня… — рык, приглушённый и растянутый, сливался с шорохами леса. — Глупцы. Я видел вас. Я знаю вашу кровь. Моё дыхание коснётся этого мира… и тогда он падёт к моим ногам.

На миг в воздухе мелькнул силуэт — драконья тень. Огромная, с крыльями, пронзающими тьму, но теперь уже не цельная: её разрывали клочья дыма, словно рваные паруса. Она рассыпалась, растворяясь в воздухе, но даже эти обрывки не исчезли. Невилл увидел, как они впитались в землю, в камни круга, в сами ветви деревьев, словно яд, оставшийся в крови леса.

— Он не ушёл, — прошептал он, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Его сердце колотилось, но страх не мог заглушить пробуждённую решимость.

— Да, — тихо кивнула Луна, не отводя взгляда от пустоты, где недавно глядели глаза чудовища. — Но он снова в цепях. И теперь мы знаем, кто он.

Они замолчали. Лес словно прислушивался к ним. Над верхушками деревьев медленно поднималась луна — полная, бледная, разливая холодный свет на разрушенный круг. С каждым её лучом напряжение слабело. Казалось, сама природа делает глубокий вдох после кошмара, отвоёвывая у тьмы своё право на жизнь.

Невилл вдруг ощутил странное тепло внутри. Не радость, не облегчение — скорее ясное знание: они выстояли. Пусть Сангвинарис жив, пусть его дыхание всё ещё витает в этом лесу, — но он больше не был для Невилла безликим ужасом. Теперь он знал, что тьму можно остановить. Он видел, что сила его родителей была не в победе любой ценой, а в том, чтобы не отступать, даже когда надежды нет.

— Мы ещё встретимся, — сказал он тихо, словно обращаясь к драконьей тени, скрывшейся в глубинах. — Но в следующий раз я не дрогну.

Луна повернула голову и положила ладонь ему на плечо.

— В следующий раз мы будем готовы, — сказала она. В её голосе звучала та же непоколебимость, что и в свете луны над лесом.

И будто услышав их клятву, лес ожил. На востоке небосвод посветлел, тьма отступала, и в ветвях впервые за ночь раздался щебет птиц. Ночь уходила, уступая место рассвету.

А вместе с ним приходило чувство — их история только начиналась.

Тропинка, ведущая к Хогвартсу, тянулась меж редких елей и дубов, укрытых предрассветным туманом. Ветки, согнутые под тяжестью росы, будто склонялись, уступая дорогу двум фигурам, идущим из глубины леса. Бледный свет рассвета окрашивал всё вокруг в серебро, и даже клочья тумана походили на дым, поднимающийся после сражения.

Шли они медленно — хрупкая девушка в порванном платье и юноша, опиравшийся на посох, выломанный из грубой ветви. Каждый шаг отдавался болью в теле, но именно в этой медленной поступи было что-то торжественное: они возвращались не как победители, а как выстоявшие.

Невилл чувствовал, как липкая кровь на плече впитывается в ткань рубашки — там, где когти чудовища порвали его плоть. Ладони саднили: тонкие полосы ожогов, оставшиеся от того, как он удерживал магию, проходящую сквозь лозы, ещё пульсировали жаром. Но раны тела были ничем по сравнению с тем, что жгло изнутри. На краю сознания, будто в отдалённых глубинах пещеры, продолжал шептать голос. Сначала громкий, властный, теперь он превратился в глухое эхо — слова были неразличимы, но сама их тень оставалась. И от этого сердце Невилла сжималось, словно в груди поселился чужой огонь, который не потушить водой.

Луна шагала рядом, босые ноги почти бесшумно касались земли. Её волосы спутались и слиплись, в прядях застряли сухие листья и пепел. На виске чернела полоса — след взрыва амулета. Но глаза… глаза её не померкли. Красные от усталости, обрамлённые тенью ночного леса, они светились спокойной ясностью. Она не смотрела на дорогу перед собой: её взгляд, казалось, пробивал туман и видел дальше — башни Хогвартса, которые уже начинали вырисовываться на горизонте.

— Он всё ещё там, — тихо произнёс Невилл, и голос его прозвучал хрипло, будто когти зверя прошлись и по горлу. — Я… слышу его.

Луна остановилась и посмотрела на него так внимательно, что он почувствовал, как жар пробежал по щекам. Она кивнула.

— Да. Но теперь он связан, — её голос прозвучал спокойно, без страха. — Ты ведь тоже чувствуешь? Лес изменился. Он затаился, но он дышит вместе с нами.

Она коснулась ладонью ближайшего дуба. И Невилл с изумлением увидел: кора дрогнула, едва заметно, как если бы дерево откликнулось на её прикосновение.

Они снова пошли вперёд. Замок вырастал над туманом, строгий и величественный, но сегодня казавшийся не цитаделью, а домом, где горят последние огоньки факелов, ожидая рассвета. Силы стремительно покидали его, и всё же в груди Невилл чувствовал не пустоту и не страх, а нечто новое — тяжёлое, но твёрдое, словно камень. Решимость.

— Луна, — он остановился, подбирая слова, и тяжело вздохнул. — Если бы не ты…

Она улыбнулась усталой, едва заметной улыбкой.

— Мы оба знаем, что это неправда. Ты удержал его дольше, чем смог бы кто-либо другой. Ты защитил меня, защитил лес… — Она задержала взгляд и, чуть мягче добавила: — И себя тоже.

Простые слова упали на него, как ключ, сорвавший невидимую цепь. Сколько лет он нес в себе груз слабости, позор фамилии, взгляды жалости и насмешек, память о родителях, потерявших разум. Но сейчас он понял: тьма крови — лишь часть его. В его жилах была и другая сила — корни, тянущиеся в землю, в прошлое семьи, в стены замка, где столько поколений учились верности и храбрости.

Ворота Хогвартса распахнулись навстречу. Сквозняк принёс запах камня, травы и знакомого тепла. Замок словно понимал, что они вернулись другими.

Невилл бросил последний взгляд на лес. Он утонул в молочной пелене рассвета, но за туманом чувствовалось дыхание — тяжёлое, сдержанное, будто дракон притаился, выжидая час. И впервые мысль о его присутствии не обожгла сердце страхом. Она закалила его.

Когда они шагнули внутрь замка, ударили первые утренние колокола. Их звон разнёсся по стенам, встречая новый день — день, с которого начиналась новая жизнь Невилла.

В Хогвартсе царила сонная тишина. Казалось, что стены сами спят, усталые после долгой ночи. Большинство учеников ещё не поднялись, и лишь редкие шаги привратников-патрульных звучали где-то далеко, в пустых коридорах, отдаваясь гулким эхом. Луна и Невилл шагали медленно, их шаги почти не нарушали тишины, словно и сам замок оберегал их путь. Они добрались до пустого класса в дальнем крыле — туда, где когда-то собирался ДА.

Внутри время будто застыло. На старых партах всё ещё виднелись выцарапанные инициалы — неровные буквы, оставленные теми, кто верил и боролся. В углу, покрытый толстым слоем пыли, лежал забытый тренировочный манекен: он осыпался по краям, но всё ещё напоминал о ночах, когда сюда приходили с надеждой научиться стоять против страха. В воздухе витал запах старого дерева и мела, и вместе с ним — лёгкая грусть. Но в этой грусти чувствовалась память. Память о том, что однажды уже держало их вместе — общее сопротивление, общая вера в свет.

Невилл тяжело опустился на скамью, стиснув зубы от боли в боку. Каждое движение отзывалось ломотой, каждая мышца напоминала о прошедшей ночи. Но сильнее всего давило то, что жило не в теле, а глубже — в самом сердце, в крови. Он чувствовал, как усталость накатывает волнами, но в груди пульсировало нечто иное, более тяжёлое. Словно чужая сила искала в нём выход.

— Он не ушёл, — глухо сказал он, глядя на свои ладони, исцарапанные и дрожащие. — Я всё ещё слышу его. В глубине, где-то там… Сангвинарис. Он ждёт.

Голос его прозвучал так, будто каждое слово отрывалось с усилием.

Луна молча присела рядом. Её руки казались хрупкими, почти прозрачными на фоне серого утреннего света, что пробивался сквозь мутное стекло. Она не перебивала его. Просто слушала, и в её молчании было больше участия, чем в любых словах.

Невилл провёл рукой по лицу и продолжил, не глядя на неё:

— Всю жизнь я боялся крови своей семьи. Думал, что именно она сделала меня слабым… что из-за неё я не такой, как все. Родители потеряли себя, и я… всегда был не тем, кем должен. — Голос сорвался на шёпот. — Я считал, что во мне нет ничего, кроме этой тьмы.

Луна повернулась к нему, и её ладонь мягко коснулась его локтя. В этом жесте было столько простоты и уверенности, что Невилл впервые за долгое время почувствовал себя не один.

— Ты ошибаешься, — сказала она негромко, но твёрдо, словно ставила точку. — Твоя кровь никогда не была проклятием. В ней есть боль, да. Но есть и сила. Это корни, Невилл. Они связывают тебя с теми, кто жил до тебя, с землёй, с Хогвартсом. Ты чувствуешь её сейчас?

Он замер. И вдруг, сквозь тяжесть, сквозь шум в голове, уловил другой ритм — ровный, спокойный. Где-то под кожей, под ранами и усталостью пульсировала энергия. Она не была чужой, не была страшной. Она была родной. Теплой. Ровной, как дыхание земли, как сердцебиение замка, что хранил его столько лет. Он закрыл глаза и ощутил, как эта сила поднимается по венам, сплетаясь с его волей, а не подчиняя её.

— Я… — голос дрогнул, но в нём звучала новая нота. — Я всегда думал, что во мне только тьма.

— А теперь знаешь, что в тебе — и свет, — ответила Луна. Её взгляд был таким ясным, что Невилл не смог отвести глаз. — Ты больше не боишься своей крови. Ты стал её частью.

Он открыл глаза, и мир словно стал другим. Всё ещё оставалась усталость, всё ещё звучал шёпот дракона, но теперь он не заслонял собой всё. Теперь он был лишь одной из нот — тревожной, но не главной.

Невилл посмотрел на Луну, и между ними возникло что-то новое. Не признание, не обещание, но намёк на близость, тихую и едва уловимую, которую нельзя было выразить словами. Он глубоко вздохнул и сказал только одно:

— Спасибо.

Луна улыбнулась своей обычной, чуть рассеянной улыбкой. Но в ней было тепло, которое согревало сильнее любых заклинаний.

— Не мне, — ответила она. — Тебе самому. Ты наконец услышал себя.

За окном небо светлело, разгоняя остатки ночи. Первый луч солнца скользнул сквозь мутное стекло и упал на их лица, золотя пыль в воздухе. Казалось, что сама комната дышит. Это был новый день — и для Хогвартса, и для Невилла Лонгботтома.

Тишина в классе, словно намеренно задержанная, тянулась и тянулась. Казалось, даже каменные стены, пропитанные памятью ДА, прислушивались к ним, к дыханию двух усталых, но живых учеников. Пыль в солнечных лучах кружилась неспешно, будто сама магия решила подарить им этот миг покоя — миг, в котором нет ни боли, ни страха, ни вчерашней тьмы.

Невилл сидел, уронив плечи, и только теперь позволил себе вдохнуть глубже. Каждое слово Луны отзывалось в нём, словно упавшее в воду семя, которое ещё не проросло, но уже жило в земле. В груди было странное чувство — что-то новое и хрупкое, похожее на росток, пробивающий камень: оно тянулось к свету, боясь и одновременно жаждая быть замеченным.

Луна не отводила взгляда. Её глаза, светлые и ясные, были неподвижны, но в этой неподвижности была сила — спокойная, ровная, как дыхание леса. В них не было жалости, к которой Невилл привык за годы; не было и снисходительной усмешки, с которой к нему нередко относились другие. В её взгляде жило знание. Будто она всегда видела в нём то, чего он сам не хотел признавать, и только ждала, когда он догонит её взглядом самого себя.

— Ты изменился, — сказала она мягко, но так, что слова прозвучали твёрдо, как истина.

— Думаешь? — Невилл смущённо почесал затылок, и привычная неуклюжесть чуть вернула его в реальность.

— Нет, — Луна чуть покачала головой. Её тонкие волосы скользнули по плечам, блеснув в полосе света. — Ты всегда был таким. Просто теперь ты сам это увидел.

Невилл замер. В её голосе не было сомнения, не было колкости — ничего, что требовало бы защиты или оправданий. Только уверенность. И от этой уверенности внутри стало тепло. Как будто он всё это время стоял в тени и только сейчас сделал шаг в свет.

Он хотел что-то ответить, но слова не находились. Губы приоткрылись, дыхание перехватило, а в груди зазвенело странное, лёгкое чувство — почти радостное.

Луна между тем протянула руку и поправила повязку на его плече. Движение было обыденным, но прикосновение — нет. Оно было лёгким, но крепче любой защиты, словно через пальцы передавалась сила, которая держала его куда надёжнее, чем железо. Невилл вздрогнул, и не от боли — от того, что вдруг понял: этот невесомый жест значил для него больше, чем все победы в дуэлях.

— Мы ведь не одни, — тихо сказала она, опуская руку.

В этих словах было больше, чем просто утверждение факта. В них звучала память о тех, кто был рядом, о тех, кто ещё впереди, и о том, что сама жизнь не отпускает их в одиночество.

— Да, — произнёс Невилл. Пауза перед ответом была долгой, но зато слова вышли крепкие, уверенные. — Мы вместе.

В этой простой фразе возникло нечто новое. Не клятва и не признание, а скорее предчувствие. Намёк на связь глубже, чем союз в бою, — связь, которая только начинала пробиваться сквозь камень их страхов и неуверенности. Она ещё не была выражена в словах, но уже жила в их взглядах, в молчании, которое не тяготило, а согревало.

Снаружи просыпался Хогвартс. Скрипели доски коридоров, где-то глухо закрылась дверь, вдали прокричала сова. Жизнь возвращалась в замок, как солнце, медленно выползающее из-за горизонта. Но здесь, в этой маленькой комнате, потерянной среди коридоров, всё ещё оставалось ощущение, что мир принадлежал только им двоим — и что в этом мире рождалось что-то новое, хрупкое и тёплое, но уже настоящее.

Сумерки спускались на Хогвартс так медленно и торжественно, будто сам замок знал — день подходит к концу, но впереди ждёт ещё многое. Пурпурные отсветы ложились на гладь озера, на высокие башни, на витражи, которые мерцали, словно глаза великого хранителя.

Невилл стоял на каменной балюстраде, не двигаясь. Под ногами холодный камень хранил тепло прожитого дня, а перед ним раскидывался замок, такой знакомый и в то же время новый. Он всегда смотрел на Хогвартс, как на школу, где ему приходилось бороться за место, доказывать, что он достоин, что он не слабее других. Но теперь перед ним был не просто замок — он видел в нём опору. Дом, где сливались прошлое, настоящее и будущее.

Луна ушла вперёд, её лёгкие шаги уже терялись в коридорах. Но он задержался. Ему казалось, что если уйдёт сразу, что-то важное ускользнёт. Он вслушался в шорох ветра, в дыхание травы у подножия стен. В этом шёпоте он услышал эхо — не слов, но памяти.

Закрыв глаза, Невилл увидел мать: тонкие пальцы, сжимающие фантик, который она протягивала, будто самое драгоценное сокровище. Отец возник в воспоминании не лицом, а образом силы и легенды, чьё имя вечно звучало где-то рядом. Эти картины раньше приносили только боль — напоминание о том, чего он был лишён. Теперь же они стали корнями. Он почувствовал, как внутри него они переплетаются — не как оковы, а как основа, на которой можно расти.

Он поднял взгляд на башню Гриффиндора. Там, за окнами, уже загорелись огни. Факелы отражались в воде озера, и на миг ему почудилось: среди бликов промелькнул стальной свет, как отблеск меча, сокрытого в глубинах времени, но уже знающего, кого выберет.

Сердце Невилла забилось ровно. В груди не было больше дрожи, ни сомнений, ни вечного страха, что он недостаточно силён. Была лишь твёрдая уверенность, плотная и надёжная, словно камень под его ногами: впереди ждёт битва, и он встретит её лицом к лицу.

— Я готов, — произнёс он негромко, но слова разнеслись по воздуху, будто клятва. Замку. Себе. Родителям. Всем, кто пал, чтобы он мог стоять здесь.

Позади раздался скрип двери, тихий, словно приглашение. Невилл обернулся и шагнул внутрь. На миг он почувствовал, что оставляет за порогом мальчика, неуверенного и теряющегося в тени. В стены Хогвартса вошёл другой человек — тот, кто примет на себя роль воина и лидера, когда настанет час.

И замок будто ответил ему тишиной, наполненной ожиданием.

Лес снова дышал тишиной. На первый взгляд — обычной, привычной, как будто сама ночь решила стереть память о сражении. Птицы неуверенно переговаривались с ветки на ветку, словно пробуя голос после долгого молчания. В траве зашуршал ёж, осторожный, будто чувствовал, что земля ещё хранит в себе чужую силу. Там, где недавно гремели заклятия, воронки почерневшей почвы уже начали стягиваться мхом и корнями, — природа спешила затянуть раны, оставленные магией.

Но в этом спокойствии было что-то тревожное, ненастоящее. Лес словно прикинулся спящим, но дыхание его было слишком ровным, слишком настороженным.

На каменном круге, где сошлись Луна и Невилл с культом, теперь лежали лишь обломки амулета — бесформенные, обугленные куски. В серебристом сиянии луны они выглядели почти безобидными, как забытая деталь старой игрушки. Но стоило взглянуть на тени — и иллюзия исчезала. Они не были неподвижными. Они скользили по корням, вытягивались вдоль стволов, переплетались между собой, будто в глубине леса кто-то медленно, не спеша, расправлял крылья.

И тогда это случилось.

Между деревьями промелькнула тень — слишком большая, чтобы быть порождением ветра, слишком чёткая, чтобы её выдумало воображение. Огромное, чешуйчатое крыло скользнуло по поляне. Оно не хрустнуло ветвями, не издало ни единого звука — лишь коснулось светлого круга камней и растворилось, как будто и не существовало вовсе.

Воздух задрожал, как поверхность воды, в которую бросили камень. Корни древних дубов шевельнулись, в их переплетениях что-то пробежало, — отголосок далёкого шёпота. Слов не разобрать, слишком приглушённые, словно сама земля пыталась скрыть их. Но холод пробежал по ветвям, по траве, по воздуху, оставляя за собой невидимый след.

И снова — тишина. Слишком быстрая, слишком полная. Будто лес не просто уснул, а прижался ухом к земле, ожидая…

Где-то далеко, в глубинах, спал Сангвинарис. Его дыхание ещё не коснулось мира. Но ночь — ночь помнила его. И знала: это дыхание однажды вернётся.