Крыло бабочки, перо феникса (джен)

На губах Марка заиграла грустная улыбка. Сегодня он понял,что проиграл.

Парень взглянул на девушку, спящую на его коленях, и запустил руку в её сальные и пыльные волосы. Они все проиграли.

Джессика приподнялась с его колен и посмотрела на него. Её усталые глаза, потерявшие былой блеск, заторможенно моргали.

Дамблдор мёртв. Орден пал. Остался только он и Джессика, которая сейчас была, как бы отвратительно ни было это признать, не более чем обузой. После пыток сумасшедшей Лестрейндж её сознание едва достигало уровня пятилетнего ребёнка.

Марк прикрыл глаза, чувствуя, как последние капли магии покидают его тело. Вот уже неделю его тело не могло нормально восстановиться, провоцируя всё новые магические истощения. Хотя, как может быть истощение того, чего и так ничтожно мало? Рука бессильно сжала обломки палочки — его верной спутницы, его оружия, его последней надежды. Дерево раскололось пополам, а перо феникса выпало и лежало на грязных камнях.

Джессика лежала у него на коленях, дыхание — прерывистое, хриплое. Её некогда роскошные чёрные волосы теперь слиплись от грязи и крови, а глаза… Боги, её глаза. В них не осталось ничего, кроме пустоты.

За стенами рухнувшего убежища слышались шаги. Пожиратели шли по разрушенным коридорам Хогвартса, изредка переговариваясь. Скоро они дойдут и сюда.

Джессика зашевелилась у него на коленях. Её пальцы, когда-то ловко управлявшиеся с самыми сложными зельями, теперь беспомощно скребли по его мантии, оставляя кровавые полосы, едва заметные глазу.

— Марк, — губы, которые когда-то произносили сложнейшие заклинания, теперь с трудом складывались в его имя, — Я… холодно… Так холодно.

Он прижал её ближе, чувствуя, как её ребра выпирают сквозь тонкую ткань мантии. Три дня без еды. Месяц — без целебных зелий. Пожиратели позаботились, чтобы даже смерть стала для них мукой.

Шаги в коридоре. Громкие. Нарочито медленные. Они знают, что ему некуда бежать.

— Послушай меня, — Марк наклонился, чтобы его услышала лишь она, — Ты помнишь озеро в Хогсмиде? Как мы…

Джессика вдруг замерла. Её глаза — пустые, мутные — внезапно прояснились. На секунду. Всего на одну проклятую секунду.

— Ты… обещал… научить меня… летать… — каждое слово давалось ей как нож между рёбер.

Марк сглотнул ком. Обещал. Как будто это что-то значило теперь.

Дверь с треском распахнулась. На пороге стоял Долохов, щурясь от пыли. За его спиной маячили ещё двое.

— Ну что, Уайт, — он растянул губы в улыбке, обнажив сгнившие зубы, — Кончились фокусы?

Марк медленно поднялся, прижимая Джессику к груди. Его нога наступила на перо феникса, выпавшее из сломанной палочки, и с хрустом вдавила его в грязь.

— Остался один, — прошептал он, и его голос звучал странно спокойно, как гром перед молнией.

Джессика взглянула на него — и вдруг поняла. Её пальцы вцепились в его мантию, но не чтобы удержать, а чтобы поддержать. Она знала, что сейчас будет.

— Ultima Lucem, — произнёс он, и это было не просто заклинание.

Свет вспыхнул не из палочки, а из него самого — из каждой трещины в душе, из каждой сломанной кости, из каждой капли крови, что связывала его с этим миром. Это было прощание.

Долохов закричал, закрывая лицо руками, а другие Пожиратели просто молча свалились на пол. Но было уже поздно.

— Я научу тебя летать, — прошептал он ей в волосы, — В следующей жизни я найду тебя и научу летать.

И мир взорвался.

* * *

Тёмной ночью на площади Гриммо, 12 стояла гробовая тишина.

В ритуальном зале девятилетний Тристан Блэк стоял на коленях перед начертанным на камнях кругом. Его тонкие пальцы дрожали, обводя кровавые руны — он не понимал половины из них, только смутно помнил страницы из запретного фолианта, украденного из недр библиотеки.

«Говорят, все Блэки рано или поздно сходят с ума, — мальчик тихо усмехнулся. — Видимо, моё время пришло».

Тристан сам не знал, на что надеется. Он давно смирился со своей бездарностью в магии: несмотря на чистокровность, у него не получалось ничего. Ничего. Ни левитации, ни зелий, ни простейшей трансфигурации. Бабушка с дедушкой смотрели на него с холодным разочарованием, брат и сестра — с жалостью. Жалостью, которую он ненавидел больше всего на свете. Отец…

В кабинете пахло старыми книгами, дымом и чем-то горьким — остатками недопитого огненного виски. Сириус сидел за столом, уткнувшись в какие-то бумаги, даже не подняв головы.

— Папа! Папочка! — Тристан вбежал в кабинет отца, протягивая пергамент, — Сегодня у меня получилось! Я смог!

Наконец отец взглянул на него. Взгляд был пустым.

— Что именно? —Lumos! — мальчик широко улыбнулся, — Я смог зажечь свет на кончике палочки!

Сириус медленно отложил перо, взял пергамент, пробежался глазами по строчкам (хотя Тристан знал, что там ничего важного — просто отчёт преподавателя о «прогрессе»), и Тристану на секунду показалось, что он удивлён.

— Молодец, — отец вновь принялся за бумаги, лишь мельком взглянув на Тристана. В его голосе не было ни радости, ни гордости. Это была простая констатация факта.

Тристан почувствовал, как внутри него что-то сжалось. Он стоял, держа тренировочную палочку в руке, и его радость постепенно угасала под холодным взглядом отца.

— Папа, я действительно смог! — повторил он, стараясь вложить в слова всю свою искренность.

Сириус лишь хмурился, не отрываясь от бумаг. В комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом пергамента. Тристан, не зная, что делать, начал теребить край своей мантии, чувствуя, как его сердце сжимается от разочарования.

— Пап… — неуверенно пролепетал Тристан дрожащим голосом, с трудом сдерживая подступающие слёзы.

Сириус наконец оторвался от бумаг и посмотрел на сына, но в его глазах не было ни понимания, ни сострадания. Он вздохнул, как будто это было тяжёлое бремя, и произнёс: —Прости, Тристан, я занят. Ты молодец, что смог сделать это.

Тристан почувствовал, как внутри него закипает гнев. Почему папа не понимает?! Что опять не так?!

Сириус, будто почувствовав перемены в эмоциях Тристана, пронзительно взглянул в глаза сына, так похожие на его собственные, и неожиданно резко произнёс: —Ты думаешь, я должен аплодировать? Это минимальное требование для любого волшебника, Тристан.

Мальчик почувствовал, как горячая волна поднимается от живота к горлу. Слова отца пронзили его, как стрела: он не ожидал такого, хоть и понимал, что тот прав.

— Ч-что?.. —Я не хочу сказать, что ты бездарность, — произнёс Сириус, слегка смягчив тон, но в его голосе не было тепла. — Я просто хочу, чтобы ты понимал, что магия — это не игра. Это ответственность, и ты должен быть готов к этому.

Именно в тот день он понял, что означали все те косые взгляды родственников. Понял, почему дети других семей так странно перешёптываются при виде него на светских мероприятиях. Понял, что он — бездарность.

Тристан помотал головой, прогоняя болезненные воспоминания, и вновь принялся чертить руны.

«Как я могу взять ответственность за то, чего у меня кот наплакал», — горько подумал Тристан и, наверное уже в сотый раз за день, оценил абсурдность своей идеи.

Однажды ночью, после очередной безобразной истерики, он пропадал в родовой библиотеке в поисках способа стать сильнее (хотя и понимал, что ему ничего не светит). Непонятно, на что Тристан надеялся, но, как говорится, искал медь, а нашёл золото. В старом-престаром фолианте, с которого труха сыпалась как листья в октябре, был ритуал. Наитемнейший, естественно. Написан он был крайне непонятным слогом на латыни, и, ко всему прочему, львиная доля текста состояла из пространных рассуждений о смерти, загробной жизни, перерождениях и прочей дребедени. Так что Тристан, никогда не жаловавшийся на знание этого языка, мог только отдалённо уловить контекст. К своему учителю по латыни и, не приведи Мерлин, мастеру ритуалов тёте Нарциссе, которые явно понимали в этом больше него, он, конечно, обратиться побоялся. И далеко не спроста.

Насколько мог судить Тристан, ритуал представлял собой переселение души. Откуда и каким образом — не сообщалось. Хотя, может, и сообщалось, но в книге, в силу её древности, отсутствовала куча страниц, а в самом ритуале недоставало как минимум одной. Тристан понимал, что играет с огнём, что даже малейшая ошибка может стоить ему жизни, но это была его последняя надежда. Он был готов даже попасть в женское тело, да что там, хоть в магла…

Мальчик тяжело вздохнул и, наконец, взял пергамент с огромным текстом заклинания и начал читать.

Вокруг собралась магия, холодя кожу. Большое зеркало, стащенное Тристаном из гардеробной, пошло трещинами.

«Отец меня убьёт», — последняя мысль, которая успела пронестись в голове, прежде чем всё его тело пронзила адская боль, и он безвольной куклой упал на холодный камень. Вокруг вспыхнули всполохи бешеной энергии.

И мир взорвался