Джеймс Сириус Поттер (джен)

Сталь ударила о камень.

Мальчишка едва успел пригнуться — клинок, сверкнув в тусклом свете, пронёсся над макушкой и врезался в стену, оставив после себя лишь тишину и неприятный звон в ушах.

Он рванулся в сторону, выставив палочку — и сразу же помещение ослепил залп заклятий. Ещё один взмах, и новый нож сорвался с руки противника. На этот раз отцовский клинок целился прямо в лицо.

Подросток пригнулся, едва успев уйти в сторону.

— Слабак, — голос рядом был хриплым, а взгляд метал молнии.

Он рухнул на колени, хватая ртом воздух. Запястье вспыхнуло болью — царапина, но достаточно глубокая, чтобы кровь сочилась между пальцев. Задел, паскуда.

— Встань! — рявкнул отец, не давая ни секунды передышки. — На поле боя не просят пощады. Либо держишься до конца, либо тебе конец.

О, пощады он просить точно не собирался — уж он-то знает, что с отцом это бесполезно.

— Быстрее, — сипло бросил тот, и в его глазах читалось лишь разочарование. — Ты думаешь, враг будет ждать, пока ты соберёшься с духом?

Джим скривил губы в отвращении. Благо, отец не обратил на нечто столь незначительное никакого внимания.

Фигура отступила на шаг и одним незаметным движением спрятала палочку. Тишина била по ушам, когда отец уже отвернулся. Ни слова, ни взгляда — только тяжёлые шаги, уходящие прочь.

И это было в порядке вещей. Джеймс уже и не помнил, было ли когда-нибудь по-другому.

Они жили вдвоём, будто отрезанные от остального мира. Их дом стоял на отшибе, дальше которого уже не было, казалось, ничего. В самом доме — сырость, тишина и вечно пахло спиртом. Ветер выл в щелях, сквозь прогнившие рамы пробивался холод, а по ночам стены стонали, будто строение было живым существом, запертым в этом проклятом месте.

Но Джеймс не считал это место домом. Ни в каком виде. Где это видано, чтобы человек не мог чувствовать себя в безопасности в собственном доме?

Удар из-за угла. Заклятие в спину. Лезвие в темноте. Никогда нельзя было расслабляться.

Со временем Джим привык. Точнее, смирился. Тренировки стали такой же частью его жизни, как дыхание. Внезапные нападения — почти смешно. Отец сам выдумывал врагов, чтобы сын не забывал: доверять нельзя никому.

Он уже и не вспомнит, когда закончилось его детство. Но где-то в четыре он усвоил свой первый жестокий урок. Маленький, наивный, он пошёл за женщиной в плаще, которая ласково протянула руку. А потом тёмная комната, верёвки на запястьях и холодный смех.

Только потом выяснилось, что всё это — постановка. Отец «организовал» похищение, чтобы увериться в своих бредовых идеях ещё больше. Джим до сих пор вздрагивал от того воспоминания. Вкус этой дерьмовой жизни он ощутил именно тогда, и с тех пор она его не отпускала.

От невесёлых мыслей его отвлек стук в окно.

Джеймс молча снял конверт с совиной лапы. Пергамент был плотным, чуть шершавым под пальцами. Он развернул его, пробежался глазами по строчкам — губы дрогнули в едва уловимой усмешке, а глаза заискрились предвкушением.

На деле это означало одно — пора на финишную прямую его давно лелеемой задумки. Но для этого требовалась последняя бумажка, без которой не сдвинешься больше ни на шаг — магическое свидетельство о рождении.

Джеймс привычно закатил глаза. Отец снова валялся пьяный в своей спальне. Храп стоял такой, что стены дрожали. Подходить к нему в таком состоянии точно было не самой лучшей идеей — но ждать, пока тот очнётся, он не собирался.

Он с раздражением захлопнул дверь и пошёл туда, куда ходить было «строго-настрого запрещено» — в кабинет. Естественно, ему запрещалось заходить в кабинет отца — как же иначе. Но Джим слишком давно перестал уважать эти правила. Слишком давно перестал уважать отца.

Поэтому плевать он хотел на эти запреты.

Щёлкнула дверь — и его обдало спертым запахом жжёного табака, чернил и пыли. В груди появилась тяжесть, словно в комнате стоял не воздух, а густой дым.

Бумаги и книги были разбросаны так, будто их листали в бреду (что не сильно удивило). На страницах — нервные каракули, оборванные фразы, кляксы. Схемы, выведенные дрожащей рукой, стрелки, какие-то цифры. Всё это напоминало не записи учёного, а сумасшедшего, фанатично одержимого единственной идеей.

Джеймс скользнул взглядом по столу и уже хотел оставить это занятие — очередная бессмысленная писанина. Но тут заметил аккуратный чертёж, на котором линии складывались в нечто слишком упорядоченное, слишком чёткое для прочего отцовского бреда. Заметки о времени. Формулы, руны. Какая-то механика.

Стоит ли говорить, что, когда до его недоумевающего мозга дошло, что именно он сейчас видит, Джеймс замер, не веря своим глазам. Взгляд просматривал руну за руной — и у него внутри всё похолодело.

Джим осторожно провёл пальцем по бумаге, боясь того, что означает сам факт её существования. Перед ним была ни много ни мало — схема модификации маховика времени. Артефакт смог бы перемещать в прошлое на годы...

Он хорошо знал: подобными вещами запрещено было заниматься без особого допуска. Маховики сами по себе не представляли угрозы: они ограничены, давно изучены, и не ломают мироздание. Именно поэтому их использование было разрешено, но лишь в учебных целях или для точечных задач Министерства.

Опасность начиналась там, где кто-то пытался их изменить. Вскрыть внутренний механизм и подогнать его под собственные нужды. Такие модификации рушили баланс. Можно было застрять в бесконечной петле. Стереть прошлое. Создать парадокс, который прогрызёт дыру в ткани мира и потянет за собой всё вокруг.

Поэтому право вносить хоть какие-то изменения имели только сотрудники Отдела Тайн. И даже среди них — единицы.

— Ты рехнулся, старик, — вслух пробормотал он, складывая листы, хотя прекрасно знал, что отец ничего не слышит — пьянка надёжно выбрасывала его из мира.

Работа ещё не была завершена.

Но уже почти.

«Ну уж нет, папаша», — решил он, качая головой. — «С твоим вымоченным в спирту мозгом, присыпанным ПТСР, тебе нельзя доверять нечто столь важное».

Джеймс поднял палочку. Кончик дрожал, и он сжал её крепче. Один росчерк — и дело решено. Бумаги вспыхнут, от них останется пепел. Всё, что отец строил ночами, задыхаясь в табачном дыму и корпя над схемами, исчезнет. Но, по крайней мере, они все останутся живы.

Заклинание уже крутилось на кончике языка, но... Но что-то помешало ему это сделать.

Ему нужно было подумать. Тем более, время у него есть.

После этого он целыми днями прокручивал в голове возможности, а затем за это же себя и ругал. Эти мысли возвращались вновь и вновь, заставив его окончательно забыть обо всех первоначальных планах. Джим вспоминал каждую руну, пока они не выжглись на внутренней стороне его век. Но слишком велика была цена ошибки.

* * *

Очередное заклинание отразилось отработанным движением волшебной палочки. Но когда отец кинулся врукопашную, тут уж пиши пропало. Хоть Гарри Поттер и был низок ростом — Джим в свои пятнадцать уже был на полголовы выше, — всё равно сил и опыта не хватало.

Отец, низкий, жилистый, с глазами, полными ярости, двигался так, будто не чувствовал возраста и усталости. От него несло перегаром, но это не мешало: каждый его шаг, каждый удар были выверены. Машина для убийств.

Кулак угодил в рёбра, вырвав стон. Джим попытался перехватить руку, но тот сбил его с ног. Пальцы впились в воротник, резко подняли и прижали к стене. Каменная кладка ударилась о позвонки, выжимая из лёгких последний глоток воздуха.

— Ты жизни не видел, щенок, — прошипел он в лицо, так близко, что аж противно. — И смерти не видел. Никогда нельзя расслабляться.

Пальцы ещё сильнее сжали ткань, неприятно давя на горло.

— Ты должен быть готов абсолютно ко всему.

Джеймс задыхался, но молчал. Он ненавидел его. Как же он его ненавидел. Он до крови прикусил язык, чтобы, не дай Мерлин, не выплюнуть это ему в лицо.

Вдруг в одно мгновенье ярость испарилась из глаз напротив, оставив только пустоту. Отец отцепил пальцы, развернулся и приготовился уйти.

— Я зайду к Северусу, — Джеймс едва сдерживал дрожь в голосе.

Замедлил шаг, обернулся через плечо. При упоминании этого имени взгляд отца слегка смягчился. Казалось, что в их доме это слово было ещё одним своеобразным заклинанием.

Но через секунду лицо его снова ожесточилось, глаза вновь сжались в холодные щели, а в комнате повисла привычная тягучая тьма.

— Останься там. Я не хочу больше тебя сегодня видеть.

— С радостью, — пробормотал Джеймс сквозь зубы, когда отец уже отвернулся. Уж кто-кто, а он тут находиться хотел меньше всего.

— Чего ты там бормочешь? — резкий вопрос разрезал воздух, заставляя его вздрогнуть.

— Так точно, сэр, — по привычке вырвался чёткий рапорт.

— Так-то лучше.

Дверь захлопнулась. Джеймс остался стоять в коридоре, ощущая, как напряжение медленно сползает с плеч. Тяжёлый запах табака постепенно сменялся холодной пустотой, напоминавшей о том, что сейчас он один — и это было странно приятно.

Воздух за окном был резким и влажным, предвещая дождь. Солнце садилось за деревья, и длинные тени, растягиваясь по полу, делали помещение ещё более чужим и холодным. Никаких соседей, ни души рядом — лишь тишина и скрип половиц.

Он сжал палочку в руке и сосредоточился. И вот, мгновением позже, мир вокруг завертелся, вырвав его из удушья отцовского дома, и Джеймс оказался в совершенно другом месте.

Он стоял на узкой, замызганной улице. Паучий тупик — так местные называли эту невзрачную улочку в бедном квартале Коукворта — был довольно унылым местечком. Дома стояли близко друг к другу, кирпичи были чёрные от сажи, а окна заколочены или покрыты ржавой решёткой. Звуки города доносились издалека: глухой стук фабричных молотов, свист пара из труб, ворчание стариков, перебирающих на рынке последние монеты.

Джеймс шагнул вперёд, слушая, как обувь отбивает шаги по влажной брусчатке. Он подошёл к дому, который был его единственным прибежищем. Когда-то здесь была руина: крыша провалилась, стены треснули, окна зияли пустыми глазницами. Теперь же всё выглядело иначе. Джим знал, что Снейп восстанавливал всё собственными руками. Деревянные балки сияли тёплым коричневым, а в оконных рамах горел мягкий свет.

Он мягко постучал. Дверь открылась почти мгновенно, и на пороге возник знакомый силуэт — высокий, худой, с привычной строгой осанкой и взглядом, который мгновенно считывал всё. Внутри, несмотря на бедность квартала, царила тёплая и ровная атмосфера: книги аккуратно выстроены на полках, лампы отбрасывали мягкий свет, а запах трав и настоек обволакивал комнату, делая её оазисом в этом промышленном и грязном окружении.

— Ты вовремя, — хмыкнул он, пропуская Джеймса внутрь.

Подросток снял с себя плащ и повесил его на крючок у двери. Северус, снова вернувшись к своим заметкам, кивнул в сторону стола.

— Садись, — сказал он ровно, но с лёгкой теплотой. — Ужин ждёт тебя уже десять минут.

Парень устроился напротив, и на мгновение в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шипением чайника. Северус разлил тёмный настой по слегка сколотым чашкам, поставил перед Джеймсом блюдо с тушёными овощами и мясом, а сам взял нож и вилку.

— Что у тебя на уме? — проницательно спросил он, когда они начали есть.

Джеймс сжал пальцы вокруг вилки. Он посмотрел на Северуса и выдавил одно слово, которое расставило всё на свои места:

— Отец.

Северус понимающе хмыкнул, но глаза остались внимательными.

— Твой отец многое пережил, Джим. И это сломало его. Но... — он на мгновенье задумался, — на самом деле он не плохой человек.

Джеймс скривился. Издевательская ухмылка прошлась по губам, и он фыркнул:

— Ты всё время пытаешься его оправдать. И говоришь это только потому, что он тебя уважает. На самом деле ты, наверное, единственный, кто может его терпеть.

Северус только кивнул, не пытаясь спорить.

Взяв нож, Джеймс разрезал мясо, но мысли всё равно вертелись вокруг отца. Война, которая продлилась семь долгих лет, оставила на нём свой отпечаток. Затем и шесть лет Азкабана, убившего остатки здравого смысла. Джеймс пытался это понять, но, не сказать, что у него всегда получалось. Гарри Поттер когда-то был героем, а теперь — отбитым воякой и уголовником, всюду видящим опасность, который вцепился в Джеймса и растил его с фанатичной жестокостью. Его характер был настолько невыносимым, что постепенно отпугнул всех бывших друзей.

— И как ты только это делаешь? — тихо выдохнул Джеймс, всё ещё витая в своих мыслях и разглядывая Северуса.

— Долгие годы тренировок, — неопределённо хмыкнул тот, вспоминая что-то своё.

Джеймс не до конца понимал, о чём он, но не стал зацикливаться. Тишина снова окутала комнату. Огонь в камине мягко мерцал, отбрасывая длинные тени на стены.

Северус был его опекуном всё то время, пока отец сидел в тюрьме. Именно здесь, в этой скромной комнате с мягким мерцанием камина и запахом старого дерева, проходили его лучшие годы. Но законодательство магической Британии — сплошная параша, учитывающая интересы родителей, а не детей. Джеймс иногда ловил себя на мысли, что без Северуса он бы просто повесился, рано или поздно.

— Эх… жалко, что не ты мой отец… — пробормотал он вслух, развалившись на диване. — Ну, или дед.

В глазах Северуса мелькнула какая-то лёгкая печаль и горечь, губы дрогнули, но Джеймс этого не заметил.

— По возрасту, скорее, подходит второе… — неопределённо хмыкнул он. Взгляд его при этом скользнул куда-то за пределы комнаты, в далёкие воспоминания, по-видимому, не слишком счастливые.

Они уже привычно уютно устроились на диване, телевизор тихо гудел фоном, а огонь в камине отражался в глазах, делая их золотистыми от мерцающего света. Джеймс почувствовал странное спокойствие, которое наступало только здесь.

— Эй, Сев… — сказал он, поворачиваясь к тому, кому мог доверять.

— Что? — Северус не сразу оторвал взгляд от огня.

— Если бы ты мог путешествовать на годы в прошлое… что бы ты изменил?

Маг замер, ушел куда-то в себя. В его глазах будто пролетела вся его жизнь. Но затем он слегка тряхнул волосами, растрепал чёрные вихры мальчишке рядом и покачал головой:

— Ничего, Джим. Мне кажется, что всё так, как и должно быть.

Джеймс нервно улыбнулся. Ему показалось, что он мог совершить самую большую ошибку в своей жизни. Но он был подростком, а когда они, вообще, не совершают ошибок?

* * *

Джеймс снова оказался в кабинете отца и вполне целенаправленно. Он медленно обошёл стол, присел на край стула и снова внимательно вгляделся в чертежи. Уже знакомые линии и руны теперь казались почти родными.

Всё почти готово. Лишь последний штрих — нужен был сам маховик, сердце всей конструкции.

Когда-то давно, ещё до его рождения, все маховики в Министерстве были уничтожены. После окончания войны, когда страна начинала восстанавливаться, партия была закуплена из Америки. И, как знал Джеймс, один такой маховик находился у Гермионы Грейнджер — бывшей лучшей подруги отца. Очередной человек, не выдержавший поганого характера Гарри Поттера. Отец, полный глупой гордости и обиды, посчитал это предательством, поэтому на самом последнем моменте его работа застопорилась — он думал, где ещё можно раздобыть магический артефакт.

Джеймс фыркнул, глядя на чертежи.

— Как хорошо, что я этим не страдаю, отец… — мрачно пробормотал он, сжимая пальцы на рукоятке палочки. — Это ещё одна черта, что отличает нас друг от друга.

На улице дождь поднимал холодные брызги, ударяя о капюшон плаща, но мысли были заняты только одной целью. Он вышел из сырого переулка и направился к знакомому магическому строению, которое посещал довольно часто — везде краше, чем в доме родном.

Здесь, несмотря на неприятную погоду, среди аккуратно выложенных камней и подстриженного газона, царила живая, домашняя магия, свет мерцал мягче, а воздух наполнялся ароматом трав, заполняя ноздри теплом и покоем.

Домик был маленьким, но чрезвычайно милым. Узкие окна с разноцветными витражами отбрасывали на улицу пятна света, деревянные балки крыши блестели от дождя, а из трубы тихо поднимался дымок.

Джеймс постучал, и дверь почти сразу распахнулась.

— Здарова, пацан, — проговорил рыжий здоровяк и отбил пять. — Проходи, не стой под дождём. Чего это к нам явился, а?

— Привет, Рон, — Джеймс нервно усмехнулся, чувствуя, как слегка дрожат кончики пальцев. — Надеюсь, Гермиона дома.

— Дома, — кивнул Рон, изменив тон на тихий заговорческий. — Но я бы, на твоём месте, сейчас её не тревожил. Дети в Норе, мы наконец-то отдыхаем. Книжки, руны, всё как всегда.

Джеймс проследовал за ним в гостиную. Стены здесь были выкрашены в тёплый цвет, а на полках стояли книги и странные магические приборы.

— Не говори ерунды, Джеймса я всегда рада видеть. — он оглянулся и улыбнулся, когда в дверях появилась Гермиона. Её взгляд был одновременно строгим и тёплым, как будто она пыталась одновременно и упрекнуть, и обнять. Сделала она, конечно же, второе.

— На твоём лице столько надежды, так что я никогда не поверю, что ты пришел повидаться и справиться о нашем здоровье, — она нахмурилась, покачивая головой, но в глазах мелькнула мягкость.

Джеймс сделал шаг назад, слегка опустив взгляд, стараясь не выдавать истинного волнения, напустив чуть притворного. Он любил этих двоих, но ни о чём другом он думать сейчас не мог. Он слишком загнал себя с этой опасной идеей, и теперь даже спать не мог спокойно.

— Гермиона… — начал он тихо, — мне нужен маховик времени. Завтра выступают «Визг Банши», и… отец точно не отпустит.

«Визг Банши» были самой популярной магической рок-группой этого десятилетия. Ни для кого не было секретом, как Джим от них фанател. И, конечно, завтрашний концерт хорошо ложился на его ложь.

Она приподняла бровь, слегка отстранившись, и взгляд её стал строгим и осуждающим — она не понимала такого фанатичного воспитания. Их отношения с Гарри Поттером когда-то испортились окончательно, и Гермиона тоже была обижена на него. Хотя к Джеймсу относилась с нежной заботой.

Гермиона молча изучала его глаза, будто проверяя решимость и ответственность. Видимо, она нашла то, что искала, потому кивнула и направилась к шкафу. Тонкий шлейф стыда за наглое враньё прошелся по его разуму, но он быстро его отринул.

— Ладно, — сказала она наконец. — Но береги его.

Она вытянула руку с золотыми часами на цепочке, и Джеймс во все глаза уставился на причудливый механизм. Он аккуратно взял их в руки, пальцы дрогнули от ощутимого волнения.

— Спасибо, — почти шёпотом произнёс он.

— Пожалуйста, — хмыкнула ведьма, но в её голосе всё же прозвучала тень строгости.

— Не попадись. Повеселись там, ребёнок. — Рон кашлянул в кулак, словно подчеркивая момент серьёзности, и хлопнул Джеймса по плечу.

Джеймс кивнул, крепче сжимая цепочку. На миг в его голове мелькнула мысль о том, что стоило бы признаться, вскрыть всё — чтобы умные люди его отговорили от безумной авантюры. Но образ отца тут же встал перед глазами, как и причина, по которой, как был уверен Джеймс, он всё это затеял — и решение стало окончательным.

Он спрятал маховик в складках плаща, попрощался, чувствуя, как в груди барабанит сердце, и вышел обратно в дождь.

Холодные капли моментально пробрались под воротник, но он этого почти не ощущал. Всё, что имело значение, теперь находилось у него в руках — сердце механизма, способное изменить всё: либо окончательно уничтожить, либо подарить надежду.

Джеймс осторожно открыл дверь в отцовский кабинет. Он был здесь за последнюю неделю чаще, чем за всю жизнь. Тишина встретила его тяжёлым, вязким дыханием старых стен, пахнущих пылью, чернилами и крепким спиртом, впитавшимся в дерево — привычные запахи. Постоянство успокаивало. Скоро, как он надеется, эта привычка выветрится из их жизней, как и запах алкоголя.

Он шагнул внутрь и сразу направился к шкафу в углу. Дверца подалась с глухим скрипом, и его пальцы наткнулись на мягкую ткань. Мантия-невидимка скользнула в руки, прозрачная, как вода, и он машинально прижал её к груди.

Он сел, склонился над бумагами и почувствовал дрожь: от предвкушения или от страха — уже трудно было сказать.

Отец был талантливым артефактором, планомерно убивающим свой талант и топившим его в алкоголе и паранойе. Модификация, что он разрабатывал, переносила не куда угодно, а в конкретный год. В фиксированную точку. Вся схема была выверена под одну-единственную дату, и изменить её было невозможно без полной переделки. Джим это понимал: он кое-что знал о рунах, о принципах, на которых держатся артефакты. Но знаний не хватало, чтобы самому перешить конструкцию.

К счастью, он догадывался, в какой именно год собирался отправиться отец — год, когда была убита его жена. Именно после этого события крыша у и без того надломленного ветерана войны поехала окончательно.

Джеймс закрыл дверь кабинета и на секунду прислонился к ней лбом, словно выдыхая последние сомнения. Он поставил лампу ближе к столу, зажёг её, и мягкий свет пролился на чертежи.

Каждое движение он выполнял так, будто от этого зависела судьба мира — впрочем, так оно и было.

— Так… опорная руна… здесь усиление потока… — пробормотал он, повторяя вслух, как если бы это помогло ему быть сосредоточеннее.

В груди жгло. Волнение переплеталось с тем тихим восторгом, что бывает у детей, когда они тайком готовят шалость. Но это была не шалость. Это был прыжок в бездну.

Он проверял руны одну за другой, останавливаясь, чтобы сравнить с пометками отца. Некоторые символы были настолько сложными, что у него рябило в глазах, но он всё равно старательно продвигался вперёд.

— Так… ещё немного, — он крепче сжал зубы.

Маховик дрогнул, внутри него щёлкнула крошечная шестерёнка. Джеймс задержал дыхание, глядя, как символы вспыхнули, ожили. Всё. Конструкция приняла изменения. Ну...

Сейчас или никогда.

Он встал, повесил цепочку на шею и сделал три оборота.

Мир взорвался движением. Всё завертелось, расплылось, потянулось в спираль. Казалось, пол ушёл из-под ног, а стены растаяли. Холодный ветер сорвал дыхание.

Он ударился о деревянный пол, вскочил и обернулся. Это был тот же дом… и в то же время — совсем другой. Глухой, пустой, будто вымерший. В углу паутина, мебели практически нет, окна забиты досками. В воздухе стоял запах пыли и сырости.

«Так, я точно куда-то переместился…» — нервно подумал Джеймс, ладонью вытирая холодный пот со лба. Кажется, только сейчас до него начало доходить, что именно он натворил.

Взгляд упал на маховик. Золотые часы почернели, по ободу побежали трещины, и вот уже из сердцевины пошёл едкий дымок.

— Только не это… — прошептал он, но в тот же миг раздался громкий хлопок.

Механизм дернулся, будто в предсмертной судороге, и Джеймс с криком выронил его на пол. Корпус раскололся, дым клубами повалил изнутри. Всё. Добито окончательно.

Он смотрел на обугленные остатки, и в голове раздался какой-то отстранённый голос:

«Ну… палёные они всё равно были нерабочие.»

Ладно. Сначала цель — потом уже разбираться, как возвращаться назад.

Джеймс глубоко вдохнул, крепче сжал в руках мантию и представил себе то место, которое всегда хранил в сердце, даже если видел его в осознанном возрасте только лишь однажды.

Резкий рывок, неприятное сжатие груди, и через мгновение он ступил на влажную землю. Холодный ветер ударил в лицо, но сразу стало ясно: что-то не так.

Джеймс обругал себя в голове уже сотню раз, он понимал, каким глупым и поспешным было его решение — действовать без тщательно продуманного плана. Да и в принципе действовать — сущая глупость. Недаром он Поттер. Поэтому он много чего ожидал, пока приходил в себя после особенно неудачного перемещения. Чего он точно не ожидал, так это пустыря на месте родительского дома.

Перед ним раскинулось голое пространство, заросшее колючими кустами и сорняками.

Джеймс окаменел. В груди неприятно заныло. Он резко вскинул голову и огляделся.

Никаких истерик. Паника пыталась прорваться, но он стиснул зубы и заставил себя мыслить трезво.

«Нужно добраться до Хогвартса. Вот уж кто точно достаточно монументален, чтобы существовать в любом времени. Найти Макгонагалл, получить от неё по шапке, а затем благополучно вернуться домой. Точно. Это и есть план.»

Он поднял воротник плаща, натянул мантию-невидимку и приготовился аппарировать снова. Хогсмит принял его резким ударом воздуха в грудь и премерзким чувством тошноты. Он слишком часто перемещался за последние десять минут.

Джеймс едва устоял на ногах, обхватив себя руками и удерживая мантию-невидимку, — на мгновение ему показалось, что он действительно вернулся в привычное время.

— Ладно… вперёд, — прошептал он и рванул бегом.

Камни мостовой под ногами отдавали гулко, пальцы дрожали. Из деревни он выбежал почти вслепую, и знакомая дорога к замку показалась бесконечной. Башни возвышались над горами, окна тускло светились. Джеймс замер лишь на миг — и снова рванул вперёд, пересек поле, нырнул под своды, толкнул тяжёлые двери.

Знакомая кошка громко мявкнула, но его это совсем не волновало. Бежать становилось всё тяжелее, но он не мог и не хотел останавливаться. Вверх, по лестницам, мимо портретов, чьи обитатели вглядывались в пустоту ошарашенными взглядами, и каменных горгулий. Лестницы, словно чувствовали чужака, скрипели и поворачивались, но он не сбавлял темпа.

— Директор Макгонагал! — выкрикнул он, распахивая дверь в кабинет.

Свет камина ослепил после мрака коридоров. Взгляд упал на две фигуры.

Одна — знакомая до боли: высокая женщина в зелёной мантии, с прямой осанкой и напряжённым лицом, резко обернувшаяся на его голос.

Но рядом с ней…

Седой старик в длинной мантии и с блестящими очками на кончике носа. Его голубые глаза с искорками спокойного удивления уставились прямо на Джеймса.

Тот застыл, ощутив, как дыхание перехватило, а кровь отлила от лица.

— Д-д-директор Дамблдор?!